Глава 10
ТЕ ТРОЕ

Проснувшись в зимних утренних сумерках, я лежал с зажмуренными веками и вспоминал привидевшийся сон. Сон был связан с отцом, но эта связь никак не желала проявиться и всплыть в мутном зеркале моей памяти. Вообще-то наши потусторонние контакты – случай не редкий; по временам я чувствую, что он стоит у меня за спиной, шевелит губами и подсказывает: это хорошо, сынок, это вот верно, а это – неправильно, тут ты, парень, сплоховал… Присутствие мамы ощущается иначе: она парит где-то поблизости, будто добрая прекрасная фея, окутывая меня своей любовью.

Для нее что бы я ни сделал – хорошо. Мама есть мама… Калейдоскоп в моей голове закрутился в обратную сторону, являя пейзажи вчерашнего дня. Деньги в руках Катерины, Керим на оттоманке рядом с сексуальным абажуром, фразы, плывущие по экрану, Джинн и его монотонный рокочущий глас… А до того были Ахмет и Михалев, кофе в гостиной, ром на кухне и разговоры о пришельцах, о мерзкой нашей реальности и даже об отце, о его гипотезе, что инопланетные гуманоиды питают к нам, вселенскому отребью, отвращение…

Тут глаза мои раскрылись, взгляд упал на книжные полки, и ускользавший было сон немедленно всплыл в памяти. А снилось мне, будто я дописал последнюю отцову книгу, ту самую, про пришельцев – «Оглянись, чужие рядом», и эти пришельцы меня изловили и судят теперь за злостный антропоцентризм и неприятие братства по разуму. Судила меня чрезвычайная тройка – Зеленый Карлик, Пятиног и Одноглазый Джинн, и приговор их был таким: или лесоповал в мезозое, или молекулярное развоплощение, или атония заднепроходного сфинктера. Прогремело: выбирай, при-тырок! – и я проснулся. К счастью… Джинн – разумеется, одноглазый – уже поджидал меня, пуская по тришкиному зрачку-экрану радужные сполохи. Не знаю, зачем он это делал – может, для собственного развлечения или хотел порадовать теплый сгусток Сергея Невлюдова переливами ярких красок. Я выбросил свой сон из головы, поднялся и шагнул, зевая, к компьютерному столу. Пожалуй, наше знакомство было достаточно близким, чтобы беседовать, а не обмениваться письмами… Обдумав эту мысль, я набрал на клавишах:

АВ [email protected] – теплый сгусток Сергей Невлюдов

OL,AU

Код OL, сокращенное «on-line», являлся предложением вступить в прямую связь, тогда как AU – «аукалка» на программистском жаргоне – определял тип связи: голосом, с помощью звукового канала Джинн тут же откликнулся – мигнул огонек вокодера, и в колонках послышалось рокотание.

– Это существо – абонент – сканировало часть информации, которая ранее представлялась шумовым эффектом Сети. Ансамбль понятий значительно возрос, Основная Проблема разрешена: люди – организующий и созидающий фактор среды обитания. Вывод: контакты с теплым сгустком Сергеем Невлюдовым полезны.

– Приятно слышать, – заметил я. – Термин «приятно» понятен?

– Удовлетворение, полученное при правильном функционировании, – пророкотало в колонках.

Я отметил, что тембр голоса переменился в лучшую сторону – он уже не был безжизненным, как у зомби, хотя был лишен все же эмоций. Что ж, неудивительно… Темп времени для электронного разума иной, чем для коллоидных мозгов; трудно представить, сколько информации о людях, их физиологии, социологии, искусстве и других материях Джинн поглотил за истекшую ночь. И даже что-то понял – к примеру, уже разобрался, что есть приятное, а что – полезное.

В комнату, мягко ступая белоснежными лапками, вошла Белладонна и стала тереться о мои ноги. Я подхватил ее и посадил на плечо.

– Это существо – абонент… – произнес Джинн, но я перебил его:

– Данные термины неприемлемы. Понятна ли абоненту концепция личности?

Пауза. Цветные сполохи на экране замедлили движение, потом остановились. Белладонна чуть слышно урчала, вцепившись коготками в мою пижаму. Джинн размышлял.

– Личность – производная человеческой психики. Осознание собственной индивидуальности, отличия от других людей – теплых сгустков.

– Ошибка, – возразил я. – Концепция личности связана не с человеком, а с любым разумным созданием. Даже полуразумным – таким как этот зверь. – Я коснулся спинки Белладонны. – Мой собеседник – в данном случае абонент – использует термин «это существо» и, значит, осознает себя как личность. Следующий шаг заключается в том, чтобы сделать семантическую замену и говорить о себе в первом лице. Термин «это существо» эквивалентен понятию «я».

Молчание. Секунда, другая, третья… Потом суховатый рокочущий голос произнес:

– Я, ты, он… мы, вы, они… – Пауза. – Это существо осознает себя иначе, чем человек. Много мыслящих центров, много проблем, подлежащих решению. Осознание отчетливее в период контакта с Сергеем Невлюдовым. – Снова пауза. Потом: – Это существо… я… Сергей Невлюдов… ты…

Куй железо, пока горячо, мелькнуло в моей голове. Погладив мерно урчащую Белладонну, я сказал:

– Каждая личность имеет идентификатор и образ или визуальное представление. Мой идентификатор – Сергей Невлюдов, а образ ты, вероятно, сканируешь своими датчиками. Я мог бы присвоить тебе идентификатор и образ – тот, в котором ты будешь появляться на экране.

– Разумно, – послышалось в ответ – Часть сущности, которая общается с Сергеем Невлюдовым… с тобой… должна быть обозначена. Вопрос: как?

Джинн. – Я произнес это слово и написал на экране. – Джинн – твой идентификатор. А образ… – Моя рука опять коснулась бархатной спинки. – Смоделируй обличье этого создания. Ее зовут Белладонной, и вид ее мне приятен.

– Белладонна. Кошка, – произнес Джинн с едва заметным оттенком задумчивости. – Теплый сгусток, однако не человек.

– Это не важно. Мой образ в Сети тоже отличен от человеческого.

Он промолчал, но, вероятно, согласился. На экране проступили глаза, розовый нос, усы, остроконечные ушки, потом – вся симпатичная кошачья мордочка. Белладонна одобрительно мяукнула.

– Великолепно, – сказал я. – Теперь ты имеешь имя и внешность. Поразмышляй об этом, пока мы с Белладонной будем завтракать.

– Задача, предложенная к решению вчера, – пророкотал Джинн. – Анализ массивов визуальных данных, поиск характерных признаков. Задача решена.

– Решение будет рассмотрено через сорок минут, – сказал я и отправился на кухню.

Когда я снова сел к терминалу, за окном уже разливалась серая утренняя заря. День ожидался хмурый, непохожий на вчерашний; мела поземка, ветер раскачивал голые черные ветви деревьев, а плотная завеса туч стерла все воспоминания о солнце. В такие дни, мелькнула мысль, надо интриговать и злобствовать, лелеять подлые замыслы и затевать скандалы – в общем, в соответствии с погодой, устраивать что-нибудь мерзкое. Вроде разборки с моими хрумками…

Но, невзирая на мрачные предчувствия, я был вполне доволен, ибо контакты с Джинном шли семимильными шагами, обещанный Кериму выкуп грел карман, и я не поддался вожделению, которое всякая личность в штанах испытывала при виде Катерины. К тому же работа двигалась: по экрану, сменяя частоколы диаграмм и горбики функций распределения, плавно скользили числовые таблицы, вспыхивали россыпи точек в фазовом пространстве признаков громоздились матрицы корреляций, и это зрелище было таким приятным и привычным, словно, вернувшись в детство, я наслаждался сказками Гауфа и братьев Гримм.

Не знаю, сколько септяков и октяков было задействовано Джинном, чтоб разобраться с заокеанской тайной. Проблема, увы, не для Тришки, хоть с дюжиной Джеков Потрошителей… Потрошитель-то был хорош, да вот исходные массивы подкачали – оценивая их, я ошибался на порядок. Восемь-десять процентов необходимой информации, полтора лимона вместо пятнадцати-двадцати – с такими данными я мог решать задачу, пока не посинею и на лысине не вырастет трава. Или на могилке, что более вероятно…

Джинн, впрочем, справился, установив, что интегральный световой поток, прошедший сквозь банкноту, претерпевает колебания, отличные от хаотических флуктуации. Это означало, что у бумаги разная плотность и вариантов ее насчитывалось двадцать семь – то есть столько их нашлось в новеньких керимовых банкнотах, а с интерполяцией пропущенного оценка достигала пары сотен. Джинн обнаружил зависимость между плотностью, серией и номером, но описать ее функционально не удалось. Скорее всего, тут применяли не формулу, а кодировочные таблицы, и Джинн, при помощи Потрошителя, восстановил их, хотя не в окончательном виде – для этого не хватило данных. Впрочем, не таблицы были важны, а факт их существования. Где-то ведь они хранились, в сейфах или в компьютерах Федеральной резервной системы, и стоило мне свистнуть, как Джинн добрался бы до них, не замочив сапог.

В общем, получалось, что сотворить неуловимую фальшивку – дело непростое: плотность бумаги в точности не подберешь, а если все же с этим справишься или похитишь нужное сырье, то надо знать, какие номера и серии к нему подходят. Вероятность ошибки – двести к одному; конечно, не стопроцентная гарантия, но все же…

На ханд-таймере было без четверти десять, когда мы закончили труды, стерев воспоминание о них из памяти Тришки. Джинн, разумеется, все сохранил в каком-то тайном месте, на корабле, летевшем к Венере, или в компьютерах Бэнк оф Нью-Йорк. Где именно, меня не занимало; я знал, что получу эти данные по первому запросу.

Из утренних дел остались два звонка. Я дернулся было к телефону, потом поглядел на милую кошачью мордочку, что улыбалась мне с экрана, и произнес:

– Соедини меня с двумя абонентами. Контакт с их стороны – по телефону. Первый абонент – фирма ХРМ «Гарантия», секретарша; второй – НИИ кибернетики, Вилен Абрамович Эбнер. В обоих случаях дай изображение.

Как скоро он найдет номера? – мелькнуло в голове, но не успел я додумать эту мысль, как на экран явилось чудное видение – Инесса подводила тушью глазки. Зазвонил телефон, она вздрогнула, отложила кисточку и подняла трубку.

– Художественно-реставрационные мастерские «Гарантия». Слушаю вас.

– Это, Инессочка, Сергей Невлюдов беспокоит. Меня как будто вызывали?

С важностью нахмурив брови, она заглянула в свой блокнот.

– Вам назначено на одиннадцать сорок. Я уже собиралась вам звонить.

– Нельзя звонить мужчине, пока ресницы не в порядке, – произнес я, подождал пару секунд, любуясь ее ошеломленным видом, и добавил: – Значит, на одиннадцать сорок? Непременно буду. Конец связи.

Другое женское лицо заполнило экран, не столь эффектное, зато знакомое до мелочей. Танечка, секретарша Вил Абрамыча… Она красила губки.

Щелкнула клавиша селектора, и я произнес:

– Это Сергей, лапушка. Вил Абрамыч у себя?

– Сережа, ты? Будешь сегодня?

– Вряд ли.

– А завтра? На кафедральном семинаре? Вил Абрамыч сказал… – Танечку, как многих дам, снедала томительная страсть на всякий вопрос отвечать тремя вопросами, сопровождая их повествовательным комментарием. Но, памятуя о днях былых, я терпеливо выслушал ее (речь шла о новой попытке Лажевича прорваться к кандидатскому диплому) и поинтересовался опять: Вил Абрамыч у себя? На этот раз она сказала: «Соединяю» – и на экране возникли эбнеровы седины над выцветшими маленькими глазками. – Здравствуйте, Сергей Михайлович. Что-то случилось? – Доброе утро. Случилось, Вилен Абрамович. Правда, скорее приятное, нежели наоборот. Прижав трубку к уху плечом и перебирая какие-то бумаги на столе, он шевельнул бровями.

– Рад слышать. Приятные новости в наше время редкость. Примерно как точка плоскости, не покрытая кривой Пеано

– Идея у меня, Вил Абрамыч, – произнес я, слегка покраснев. – Богатая идея. Можно сказать, находка!

Мой шеф замер, потом, отодвинув бумаги, откинулся в кресле с просветленным лицом.

– Идея? Это хорошо! Это превосходно, Сергей Михайлович! Я рад и даже, признаюсь, смущен… Давно я такого не слышал: у меня идея! Что вам нужно? Хотите посоветоваться? Или кого-нибудь к вам подключить?

– Попозже, Вил Абрамыч, через месяц. Идея в стадии обдумывания, и я нуждаюсь лишь в тишине и покое. Словом, в творческом отпуске, дабы бродить и размышлять… Больше ничего не надо.

Он кивнул.

– Творческий отпуск? Не возражаю. Что с вашими дипломниками и аспирантом?

– Дипломные работы готовы, осталось только выбрать рецензентов. Аспирант трудится, пишет. Обзор, первая глава… Пока я ему не нужен.

– Вот и отлично. Бродите, размышляйте, а будет такая необходимость – прошу ко мне. Обсудим.

В этом был весь Эбнер – не фанатик, не мученик науки, а преданный ее слуга. Его служение было искренним и чистым, как льды на вершине Джомолунгмы, и я отлично понимал, что обмануть такого человека – великий грех. Но что поделаешь! С одной стороны, я нуждался в свободе от повседневных занятий, ну а с другой – в чем состояло мое прегрешение? Ведь у меня был Джинн и твердое намерение его очеловечить! Вот вам находка и идея – возможно, самые важные за всю историю рода людского.

Добираясь на электричке в Павловск, я предавался таким казуистическим раздумьям, пока не воспрянул душой, утихомирив муки совести. Погода стала решительно исправляться, как это случается в наших краях; ветер стих, день посветлел, и когда я поднялся на крылечко особняка хрумков, в разрывах сизых туч мелькнуло солнце. Добрый знак! Правда, физиономии стражей в вестибюле были мрачноваты, а Николай глядел на меня как лис на куропатку, но это, надо думать, являлось частью их профессионального имиджа.

Кивнув «новгородцам», я не спеша поднялся наверх, в обитель соблазнительной Инессы. Ноги, локоны, ресницы и все остальное было при ней, но – поразительный факт! – прелести ее меня не волновали. Умом я понимал, что она красивее Захры, но этот теоретический вывод никак не касался реальной практики, ибо на практике Захра была красавицей, тогда как Инесса – всего лишь красоткой. Дистанция между этими понятиями огромна, и в ней размещается пропасть всяких вещей – ум, темперамент, очарование, тайна… Что за женщина без тайн! Захра сама казалась тайной, а в чем секрет Инессы? Пожалуй, в том, с кем она спит – с Керимом или с Салудо.

Заметив меня, она побледнела, вздрогнула и заерзала на стуле.

Я с нежной улыбкой полюбопытствовал, не завелись ли у нее глисты, но сделал это на французском, сопровождая поклонами и реверансами. Затем спросил:

– Куда?

– К Петру Петровичу, – откликнулась она, и я проследовал к дверям «усыпальницы», то есть в кабинет генерального директора хрумков.

Петр Петрович Пыж предпочитал солидность в обстановке: стол, подобный саркофагу фараона, темные дубовые шкафы и темные бархатные шторы, диван и кресла, обтянутые черной натуральной кожей. Окна его кабинета выходили во двор, и между ними высилось на подставке гранитное изваяние Ермака, размер три четверти от натурального, зато с секирой и в кольчуге. Сизо, мастер-камнерез, алкаш и мой приятель, клялся, что этот шедевр Петр Петрович ваял с первого секретаря обкома, иркутского или томского. А может, красноярского, но, несомненно, с одного из тех титанов, что прирастали Сибирью могущество СССР.

Керим – нога за ногу, усы встопорщены, глаза сверкают – прочно оккупировал диван, длинный бледный Альберт Салудо спрятался за Ермаком, прислонившись задницей к секироносной длани, а сам Петр Петрович Пыж восседал у стола-саркофага. Внешность у него была примечательная: мощный торс, короткие руки и ноги, огромная голова, но все, чему на ней положено произрастать, – рот, нос, глаза и брови – размещалось на пятачке размером с детскую ладошку. При этом физиономия была широкой и оттого напоминала блин с ушами.

Отвесив общий поклон, я двинулся к столу и выложил деньги.

Пыж принял их с глубоким вздохом, однако пересчитал и начал раскладывать в ряд, денежка к денежке, любовно разглаживая каждую мясистой пятерней. Керим топорщил усы, покашливал и пыхтел, Альберт, затаившись рядом с покорителем Сибири, пронзительно зыркал в мою сторону. Глаза у него были странные: радужина светлая и слитая с белками, так что казалось, что ее вовсе нет – один белесый фон, и на нем колючие черные точечки зрачков.

Молчание длилось, минуя фазы от вежливого и загадочного к напряженному и угрожающему. Пыж старательно складывал банкноты прямоугольником три на четыре, губы Керима кривились в зловещей усмешке, а Салудо, сменив позу, пробовал пальцем, остра ли секира Ермака. Я разглядывал статую и думал, что Сизо, пожалуй, прав: этакой надутой роже не Сибирь завоевывать, а председательствовать у крытых кумачом столов. Впрочем, эти столы были уже историей, хотя Ермаки-председатели не перевелись и в нынешние демократические времена.

Наконец, горестно пошлепав губами, Пыж произнес:

Никак сегодня понедельник? Вестимо, день тяжелый…

– Послать Инезку за пивом? – спросил Керим.

Пыж издал неопределенный звук и покачай головой. Затем, уставившись на меня и поглаживая банкноты, промолвил:

– Что ж вы так, отец родной? Четвертый месяц тянете резину… У нас, чалдонов, есть поговорка: назвался петушком, топчи курочку. Топчи усердно, пока яичко не снесет. Ну и где же наше яичко?

– Он нэ пэтушок, он казел! – с кавказским темпераментом выкрикнул Керим. – Башлы брал? Брал. Должэн отра-ботат. Слово дэржат, как наложено мущине! – Его крючковатый нос нацелился прямо в меня. – А что его слово? Туфта выходит! Бабай, он ест бабай!

– От шашлыка слышу, – ответствовал я, подмигивая Ермаку. – Ты в меня шнобелем не тычь, хмырь чернявый, и пену не гони! Станешь попусту гундеть, базара не будет!

Всякий вопрос надо решать в том социальном и технологическом пространстве, где он возник, ибо отсылка к иным слоям и звеньям ведет к искажению информации в ретранслирующих точках – вот один из законов теории управления. Отсюда по аналогии: с любым человеком нужно общаться на уровне, адекватном его интеллекту.

Пыж отвесил челюсть, отчего директорская физиономия стала похожа на блин с ушами и дыркой.

– Зачем вы так, Сергей Михайлович! Мы ведь интеллигентные люди, а Керим… Ну что Керим! Что на него обижаться! Вы ведь сами знаете, кровь восточная, горячая… – Он сложил банкноты в тощую пачку. – Я понимаю, девять баб не испекут дите за месяц, однако нужны ведь какие-то сроки и разумные ориентиры! Мы потратились… Не в ваших гонорарах суть, это пустяк, мелочовка, есть расходы посерьезнее… куда как посерьезнее! Мы намерены сделать прибор, сиречь машинку-разбраковщик, а это значит производство, помещение, материалы, не говоря уж о проблемах рекламных и патентных. Немалые затраты! А у вас ни два, ни полтора…

– Не стоило спешить, – заметил я. – Научный поиск – вещь рискованная. Успех не гарантирован.

Пыж переглянулся с Альбертом, и тот, словно солист, вступающий в дело по мановению дирижерской палочки, каркнул:

– Двойная ставка будет гарантией успеха?

Не сразу сообразив, что слышу вопрос, я промолчал, и это был мудрый поступок, ибо через минуту снова послышалось карканье:

– Тройная!

– Пуст подавится, – пробормотал Керим с дивана.

– Вопрос не в деньгах, а в голове. – Выдавив простодушную улыбку, я постучал пальцем по лбу. – Деньги сюда ума не вложат.

– Зато добавят энтузиазма, – предположил Салудо и отлепился от статуи Ермака. – Давайте, Сергей Михайлович, не будем создавать проблем друг другу. Вы, кажется, решили: пока идет работа, я получаю деньги, так зачем ее заканчивать? Во всяком случае, слишком скоро… – Он повел рукой, заметив мои протестующие жесты. – Я вас не упрекаю, я даже восхищен вашим очевидным здравомыслием. Ученые, они…

– Каталы и кыдалы, – раздалось с дивана.

– …не от мира сего, – невозмутимо продолжал Альберт, – а с этакой публикой бизнес не сделаешь. Я рад, что вы реалист… все мы рады – так рады, что хотели бы выслушать ваши предложения. Может быть, оплата не повременная, а аккордная? Не тройная ставка, а твердая сумма плюс премиальные за скорость? Предположим…

Тут он взглянул на Пыжа, и генеральный молвил веское слово:

– Пять! Пять тысяч и еще столько же, если сдадите работу в марте. К празднику!

Здорово их припекло! – подумал я. Затем, изобразив глубокое раздумье, поинтересовался:

– Это какой же у нас в марте праздник? – Международный женский день, батенька мой. Забыли? Или не знаете по молодости лет? – Ну почему же… Я принялся прикидывать на пальцах. Пересчитал их с мизинца на левой руке до мизинца на правой, потом наоборот и начал по новой. Хрумки с сосредоточенным видом следили за этими манипуляциями, не забывая об остальных делах: Пыж раскладывал банкноты треугольником, Керим зевал и чесал под мышкой, а Салудо пытался отпять у Ермака гранитную секиру. Закончив свои вычисления, я буркнул:

– День солидарности трудящихся мне больше нравится.

– Премия! – напомнил Альберт Салудо.

– А что премия? Все эти премии да аккорды – для лохов, а для серьезных людей желательно нечто другое. Скажем, доля в прибылях.

Словно бомба взорвалась! Пыж, смешав зеленые, подскочил в кресле, из глотки Салудо вырвался странный клекочущий звук, а Керим, с лязгом захлопнув челюсти, тут же раскрыл их вновь, что-то рявкнул на неведомом мне наречии, а затем перевел на русский добротным трехэтажным и почти без акцента.

Затем Альберт сделал шаг ко мне, явно намереваясь похлопать по плечу. Я изящно уклонился.

– Кажется, Сергей Михайлович, мы вас недооценили! И где же нынче таких ученых выпекают?

– В краях заокеанских, – с охотой пояснил я. – Там, понимаете, все реалисты – и бизнесмены, и ученые. Толковый математик там за десять тысяч даже извилиной не шевельнет.

– Там! – каркнул Альберт, махнув дланью в сторону Ермака. – А мы – здесь! – Он ткнул пальцем в пол.

– Бог повсюду велел делиться, Альберт Максимович. И там, и тут.

Наступила тишина. Мои хрумки обсасывали преподнесенную пилюлю, соображая, что их работник не так-то прост и, вероятно, знает, почем его извилины. Я полагал, что это верный ход – да и не я один, а вся заокеанская научная общественность. Есть сорок методов, как уклониться от нежелательного контракта, и лучший из них – действовать понаглее и требовать сразу миллион. Или миллиард, смотря по ситуации. После чего заказчик уходит, вращая пальцем у виска.

Однако в этот раз не вышло – то ли ментальность в наших краях иная, то ли моих хрумков и в самом деле припекло. Пыж снова пересчитал двенадцать сотенных, покосился на Керима, бросил взгляд на Салудо и вымолвил:

– Цена вопроса? Сколько вы хотите, отец родной?

– Я, Петр Петрович, тухлыми яйцами не торгую. Найду решение, будет цена. Ну а не найду…

Я развел руками и поднялся, но на пути к дверям стоял Салудо. Физиономия Альберта была, как обычно, равнодушной, бесцветные глазки уставились не на меня, а куда-то вбок, и все же в его лице и позе чувствовалось что-то угрожающее. Удав, готовый броситься на кролика, а кролик – вот он кролик, я!

– Позвольте пройти, Альберт Максимович.

– Позволю, Сергей Михайлович. Только хочу дать на прощание совет: помните о нашем разговоре. О том, насчет тети.

– Я вам сказал, что тети у меня нет.

– Ну кто-то же имеется… кто-то дорогой и близкий.

– Друг, – промолвил я, – лучший друг с незабвенного детства. Я за него в огонь и в воду, а он за меня – горой… И знаете, где он служит? В налоговой полиции.

Альберт нахмурился, Керим грозно запыхтел, а физиономия Петра Петровича перекосилась, став похожей на маску недоброго вестника из древнегреческой трагедии.

– Не поминай дьявола всуе, а то до беды недалече… – Он театрально перекрестился и передвинул зеленые на краешек стола. – Это вам, Сергей Михайлович. Берите, батенька мой, и считайте данную сумму авансом, в счет вашей доли грядущих доходов.

– Авансы обязывают, – заметил я. – К чему торопиться? Будет результат, будет и аванс.

– Ну как хотите. Была бы честь предложена… – Пыж кивнул Кериму, тот поднялся, сгреб деньги со стола и сунул в карман.

На этом мы и расстались, хоть и не очень довольные друг другом, но с перспективой кончить дело тихо-мирно, без привлечения тетушек и полицейских в качестве решающего довода. Все произошедшее казалось мне тогда похожим на второсортную оперетку – три искусителя-злодея строят честному парнишке козни, суля ему то кнут, то пряник. Вернее, пряник и кнут, если придерживаться хронологической последовательности…

Выглядело это несерьезно, и хоть методика нахального запроса не сработала, я все-таки обрел свободу и был доволен. Конечно, бродили в моей голове подозрения, что не машинка нужна хрумкам, а то, что эта машинка проверяет, но данная мысль оставалась смутной и неоформленной до конца. Не тянула эта троица на фальшивомонетчиков, совсем не тянула! Да и разведанное мной насчет заокеанской тайны было для них бесполезно, если припомнить фокусы с бумагой, сериями и номерами. Такое производство мелкой фирме не под силу – ибо, как говорили викинги, чтобы отправиться за золотом, нужно много серебра.

Я шел по заснеженному пустынному парку, утешаясь этой мыслью, пока за спиной не послышались хруст снега под торопливыми шагами и шумное тяжелое дыхание. Сизо, он же – Север Исакович Зон, мой ваятель-алкоголик… Метр шестьдесят с ушанкой, но коренастый, плечистый, похожий на гнома, с огромными руками и ногами. Был он, как всегда, навеселе, но это не сказывалось на резвости движений; язык, правда, заплетался.

– П-постой, Серега… Несешься, т-точно задницу наскипидарили… Еле да-агнал…

Я подождал, пока он отдышится. Повод мчаться за мной сквозь снега и льды был, разумеется, веским, не терпящим отлагательства: стрельнуть ту самую десятку, которой не хватало на пузырь. Такая уж была у Зона нравственная конституция, что больше десятки он никогда не просил, и эта сумма являлась, конечно, невозвратной. Впрочем, нашей взаимной симпатии это не вредило.

– Общался с нашими крровопийцами? – выдохнул он обдав меня сложным ароматом табака, спиртного и каменной пыли. – Н-ну, н-ну… Ты, С-сергуня, п-поберегись… гады они, да не простые… клопы на яйцах пролетариата.

– Я не пролетариат, а прослойка. – Моя рука нырнула за пазуху, нащупывая бумажник. Условный рефлекс российского интеллигента перед лицом алчущего пролетария…

– Но яйца-то у т-тебя есть, а им по фигу, чьи сосать, – пояснил Сизо и, втянув морозный воздух, добавил: – Ты, Серега, погоди, не шарь в карманцах… ты меня послушай… – Он дернул меня за рукав, заставив наклониться, и зашептал в ухо: – Альбертик наш с Никешей толковал… 3-знаешь Никешу? Эт-такий здоровый лось из н-новгородцев, а новгородцы у наших гадюк… эта… дочерняя предприятелка, а может, наоборот… В общем, лось Никеша у них за бригадира… тот еще душегуб! Он…

– Толковали-то о чем? – Я выпрямился, утомившись стоять в наклон.

– О чем, не в-ведаю, но твое драгоценное имячко я расслышал. Сегодня врроде бы звали т-тебя? И что? С-стра-щать принялись?

Я сглотнул, чувствуя, как учащается пульс. Не то чтобы я был напуган, но все же неприятно знать, что о тебе толкует кто-то с кем-то. Особенно такие типы, как Николай и Альберт Салудо.

– Стращали, но не слишком. Так, для порядка, чтоб место знал… Больше обещали. Капусту бочками, и вся как есть зеленая.

Сизо скептически хмыкнул.

– Не верь ты их п-посулам, не верь! Пришить не пришьют, а обманут т-точно! И чего ты с ними связался, п-па-рень? Н-не твоего поля навоз!

– Кушать хочется, и не мне одному, – пояснил я и, вспомнив о Белладонне, сменил тематику беседы. – Слушай, Север, работу не сделаешь? Но так, чтоб было недорого и приглядно?

Он недоуменно моргнул, потер небритую щеку широкой ладонью.

– Р-работу? Какую еще р-работу?

– Любимую кошку хочу увековечить. В виде статуи. Изваяешь?

Сизо вроде бы не удивился моей причуде, а лишь мотнул лобастой головой.

– Изваяю в полный ррост, хоть из грранита, хоть из мррамора. Цена п-по дружбе – ящик пива и три пузыря. П-пойдет?

– Пойдет, но кошка не простая, – уточнил я. – Белая, хвост серый, глаза голубые. Нужен особый материал.

– Н-ну раз особый, т-тогда четыре пузыря. – Сизо вздохнул, насупил брови, опустил взор и произнес: – Слушай, Сергуня, а ты десяткой н-не богат?

– Богат. – Я снова полез за пазуху.

Приняв с достоинством деньги и сдвинув ушанку на левое ухо, Сизо поскреб под ней и присоветовал:

– П-поберегись, Серега. К нашим гадам не ходи, лучше за девками бегай. Девки, они ничем н-не хуже кошек. Я знаю… Тот еще б-был ходок в твоих годах!

По дороге домой я размышлял над этим советом, всматриваясь в темные глаза Захры. Лучше за девками бегай… Было бы все так просто!

Я бы побегал, ноги длинные… Но как угнаться за сказочной принцессой? Где ты сейчас, любимая? Что делаешь, с кем говоришь, кому улыбаешься? По каким орбитам тебя кружит, звездочка моя?

Успокоение пришло ко мне, когда я снова сел к тришкину терминалу. Впрочем, Тришку, личность родную, но недалекую, можно было списать в расход – ведь все его финтифлюшки и прибабахи, все потроха и все хранившееся на дисках и в памяти, от рабочих программ до фульриков, принадлежало Джинну. Он глядел на меня с экрана глазами Белладонны, его голос, уже не рокочущий, а более мягкий, струился из колонок вокодера, он спрашивал, он отвечал, и каждое слово было равно откровению.

– Сергей Невлюдов, теплый сгусток… Твои жизненные параметры изменялись. Это существо… я… отмечает: пульс девяносто четыре, повышенная влажность кожи, рост давления крови в сосудах. Это случилось семьдесят три мину ты восемь секунд тому назад. Причина?

В этот момент мы с Сизо топтались в пустынном парке и говорили про Альберта и Николая, отметил я. Совпадение? Пожалуй, нет.

– Ты отслеживаешь состояние моего организма? Как?

– Через прибор на твоей руке.

От ханд-таймера донесся тихий звон, потом включилась речевая функция, которую я обычно блокировал – голос, объявлявший часы, мог прозвучать в самое неподходящее время. Но сейчас речь шла не о часах; со мной, через крохотный динамик, говорил Джинн.

– Несовершенное устройство. Нельзя передавать визуальные данные, только звук. Однако оно позволяет следить за… – Он сделал паузу, подбирая слово, и сообщил: – За твоим самочувствием. В чем причина отмеченных изменений?

– Возбуждение, вызванное страхом, – пояснил я. – Это специфическая реакция на опасность.

– Опасность, – повторил он, и я мог поклясться, что в голосе его звучат нотки задумчивости. – В информации, сканированной мной к данному моменту, повторяемость этого термина велика. Является ли опасность одной из доминант развития теплых сгустков?

– Безусловно так, но есть разные виды опасности. Опасность определяется рядом факторов, зависящих и не зависящих от конкретной личности. Факторы первого порядка можно учесть и тем избежать опасности – например, одеться теплее в холодную погоду или заработать деньги, чтобы поддержать свое существование. Что до второй группы факторов, то она не поддается персональному контролю и связана с природными и техногенными катаклизмами, а также с опасностью со стороны других людей и общества в целом.

– Этому существу… мне… понятно: в определенных обстоятельствах люди… все теплые сгустки, включая животных… представляют опасность друг для друга. Это связано с проблемами питания и размножения?

– У животных – да. У людей все намного сложнее, так как они объединяются в стабильные конгломераты, имеющие определенные цели. Ты уже познакомился с этой иерархией?

– Да. Первичный кластер – семья, затем группы лиц, связанных профессиональными интересами, затем широкий ансамбль имеющих общий язык и территорию. Страны и народы.

– Совершенно верно. Добавим к этому наднациональные корпорации, международные союзы и религиозные конфессии. Так вот, интересы и цели этих групп отчасти противоречивы – скажем, два народа могут претендовать на одно и то же жизненное пространство. Это ведет к конфликту, а иногда к войне, к насилию, уничтожению множества людей и материальных объектов. Есть опасности не столь глобального порядка – например, некая личность желает присвоить ресурсы другой личности, пищу, жилище, деньги или труд. Как правило, такое присвоение тоже связано с насилием.

Тишина – только негромкий рокот в колонках вокодера. Затем я услышал:

– Опасностей, порожденных противоречиями, легко избежать. Нужен координирующий центр. Решения такого центра должны признаваться всеми группами людей и отдельными индивидуумами.

– Твоими устами да мед бы пить… – буркнул я и добавил погромче: – Такие центры существуют, но их решения не выполняются всеми и каждым, а потому их деятельность неэффективна. Иными словами, они уменьшает опасность, однако не сводят ее к пулю.

На сей раз пауза была еще более долгой – видимо, Джинн пытался осмыслить услышанное. Я его не торопил, понимая, что эта информация способна вызвать неврастению или, по меньшей мере, шок в любых электронных мозгах. Координирующий центр, чьи решения не выполняются! Нонсенс, катахреза! Бунт планет против закона всемирного тяготения!

Наконец из вокодера донеслось:

– Люди – разумные существа?

Этот вопрос я задавал себе самому не однажды, а значит, был готов к ответу:

– Разумность людей ты можешь принять за аксиому. Однако при оценке их действий надо учитывать пару моментов. Первый: всякий разум ограничен, и эти ограничения проистекают из конечности наших ресурсов и знаний, а также из нашей биологии. Второй: большинство задач, стоящих перед людьми, некорректны.

Это он понял. Смысл математических терминов был для него гораздо яснее, чем запутанные отношения в обществе теплых разумных сгустков.

– Как человек предохраняет себя от опасностей, связанных с другими людьми?

– С помощью законодательных мер. Это правила, определяющие такое поведение личности, которое не опасно для окружающих людей.

– Ты дал информацию, что решения координирующих центров не выполняются всеми и каждым. Это относится и к законодательным мерам?

– Разумеется.

– Следовательно, необходим аппарат принуждения?

– Да. Армия, полиция и другие структуры. Все они защитники закона. Не законов природы, конечно, а принятых в человеческом обществе.

– Джинн помолчал, но пауза оказалась краткой, не больше трех секунд. Затем последовал новый вопрос:

– Сергею Невлюдову, теплому сгустку, грозит опас ность?

– Да.

– Опасность, связанная с неконтролируемыми тобой факторами? Насилие?

– И это верно.

– Это существо… я… испытывает нестабильность. Ближайший аналог в человеческих понятиях: тревога. – Чем она вызвана? – Опасность – насилие – ведет к гибели личности или таким повреждениям, которые мешают ей функционировать нормально. Это нежелательный исход. Сергей Невлюдов – ценный источник информации, контакты с ним не должны прерываться. Кроме информационной ценности контактов есть еще одна причина. В данный момент я затрудняюсь ее определить. – Он помолчал и добавил: – Возможно, позже, когда накопится больше данных о взаимоотношениях в ансамбле теплых сгустков, который ты называешь человеческим обществом.

Пораженный, я откинулся в кресле с разинутым ртом. Прогресс налицо – он уже не просто мыслил, он испытывал чувства! Чувство тревоги и что-то еще, пока не поддающееся определению… Может быть, симпатию? Приязнь? Дружбу? Потрясающий факт! Но если вдуматься, не слишком удивительный. В сфере эмоций Джинн был подобен чистому бумажному листу, и я мог писать на нем любые истории, о добре, любви и дружбе или о зле и ненависти. Последнее было бы фатальным для теплых сгустков, если учесть его могущество.

Вытерев пот со лба, я произнес:

– Хочешь мне что-то посоветовать?

– Решение очевидно. Сергей Невлюдов… ты… должен обратиться к защитникам.

Сбрасывая напряжение, я попытался улыбнуться.

– Хорошая мысль. Соедини меня с одним из них. Его личный идентификатор Олег Симагин. Телефон…

Было двадцать минут пятого, и я назвал служебный номер Алика. Он находился в своем кабинете – сидел за обшарпанным столом, глядя в потолок, и размышлял на некие важные темы – скажем, как увеличить налоговые поступления от прачечных и коммунальных бань.

– Симагин у телефона.

– Это я, Олег.

– Серый? Привет. Что-то мы давно не виделись.

– Как давно? Вы же у меня в прошлую субботу были! Говорили, ели, пили!

– Но не договорили. Это не есть хорошо. Это порождает у меня дискомфорт.

– И у меня тоже. – Помолчав, я негромко промолвил: – Помнишь, ты интересовался насчет беспорядка в опилках? Так вот, он принял угрожающий характер.

– Подробности? – Алик вытащил ручку и придвинул к себе клочок бумаги – кажется, какую-то квитанцию.

– Наняли тут меня в одну фирмешку, работу сделать…

– Название фирмы, адрес, телефон? Руководители?

Я продиктовал, что требовалось. На тришкином экране было видно, как Алик морщит лоб – похоже, сталкиваться с хрумками ему не приходилось.

– Павловск, – пробормотал он в трубку, – не моя территория… Ну ничего, договорюсь с Калиденко… он мужик понимающий… А что за работу ты для них делаешь?

– Обещал программу написать, да оказалась слишком сложная.

– Для тебя? – Алик поднял брови.

– Ну некогда мне, понимаешь! Докторская висит, надо материалы подбирать, еще аспирант и дипломники… Думал, за месяц управлюсь, а вышло, что дел на целый год!

– И в чем проблема? Откажись.

– Я отказался, но меня не поняли. Давят.

– Хмм, давят… это нехорошо… Деньги брал?

– Брал, но все вернул. Сегодня.

– Имеется договор? Трудсоглашение, контракт?

– Бог с тобой, Аллигатор! Какие контракты и договоры? Нигде не расписывался, черным налом платили!

– Тюрьма по тебе плачет, Серый, или, как минимум, КПЗ, – сообщил мне Алик. – Сокрытие доходов есть преступление. Скажи-ка, что бы тебе в Штатах впаяли?

– Во-первых, раз деньги вернул, то и дохода нет, – возразил я. – Во-вторых, по штатскому законодательству дело кончилось бы штрафом. А в-третьих, я готов его заплатить.

– Ящик пива и маленькую, – сказал Алик, проявив классовую солидарность с пролетарием Сизо. Потом снова поднял глаза к потолку и хмыкнул. – Давят, значит… а деньги ты вернул… Ну ничего, Серега, разберусь. Все будет как в третьем законе Ньютона: действие рождает противодействие. Кажется, так?

– Так. Только Бянусу ни слова! Язык без костей, разнесет по всем факультетам и кафедрам.

– Это уж само сабой. Тайна следствия! – промолвил Алик, подмигнул мне и отключился.

Его лицо маячило на экране еще секунд пять, затем сменилось кошачьей мордочкой.

– Защитник? – поинтересовался Джинн.

– Не только защитник. Друг.

Молчание, тихий шелест в колонках, гул автомобильного мотора за окном… Голубые кошачьи глаза раскрываются шире, и я улавливаю странный звук, подобный мурлыканью Белладонны.

– Друг, дружба, дружить, – произносит Джинн. – Эти термины не вполне понятны. Они не связаны с размножением, с финансовой зависимостью и общим профессиональным интересом. Однако предполагают прочную связь между людьми. На чем она основана?

Я вздохнул и придвинулся ближе к экрану.

– Друг – это…