6530 год от Сотворения Мира (1022 от Рождества Христова) Переяславль

— Сигнал, воевода! Дымит застава! Половцы! К стенам города идут! — Прокричал, забегая в избу молодой гридень, и стрелою помчался подводить к избе коней.

Семён услышал эти крики и ощутил себя в просторной, светлой комнате. Мыслительный процесс включился сразу, едва не выкидывая из проекционного сна. Леопард едва удержал поток информации, что перетекал из тонкого мира в подсознание и проецировался на эту современность в виде своеобразного фильма, где помимо свершённого в истории человечества, был и он, бестелесный посторонний наблюдатель.

Сюжет для одного зрителя.

"Половы? Значит, где-то одиннадцатый век. А что вокруг?".

Русская деревянная изба. В углу большая печь, на стенах висят обереги, ставни окон распахнуты. За широким столом на лавках сидят семеро: пятеро рослых парней в кольчугах с хмурыми лицами, шлемы на столах, мечи на поясах, усатый воевода и седой старик в серой, потрёпанной рубахе и плетёной повязкой на лбу, что сдерживала локоны, когда корпел над книгами или варил зелья.

— Пора нам, Велимир, — поднялся воевода. — Смерть заждалась. Лучше пасть от меча, чем плач по сожжённому урожаю слышать.

— По что смерть? Не торопись к богам раньше времени. Обожди, авось старый и поможет, — старичок бодро подскочил и подхватил с печи глиняную крынку, в каких молоко удобно держать было. — Дай хлопцам, пусть испьют.

— Зелье? Им и так не страшно. Правда? Ты учил добро. — Воевода оглядел десятников.

— Твоя правда, старший. — В разнобой ответили пятеро.

— Не зелье, но сил прибавит, — ответил старик Велимир. — Али врал когда старик? — и протянул крынку.

Кони уже рвали дёрн копытами у порога избушки старого волхва. Стоило скакать к вратам города, принимать командование обороной. Опытные, лучшие бойцы к князю в Киев на услужение подаются, а в городке только птенцы остаются и те безголовые, когда воевода с ближними в отъезде. При воеводе бойцы ещё старой школы, рубятся — любо смотреть.

— Пейте, — велел воевода.

Волхв протянул крынку первому, нашёптывая:

— Силы ваши удвоятся, скорость утроится, а мужеством всех степняков вместе взятых превзойдёте. Пейте, боги своих сберегут.

Пятеро опорожнили крынку до дна, каждый испив по богатырскому глотку. Лица разрумянились, глаза загорелись. Крякнув так, что едва не разлетелась изба, и, похватав шеломы, все повыскакивали на улицу.

— Опять зелье? — кивнул воевода, собираясь выходить.

— Да Род с тобой, какое зелье? Обычный квас, — пригладил бороду Велимир.

— Морочишь голову молодым? Они-то на силы надеяться.

— Силы в них вдоволь, не ведают Слова. А тебе Слово скажу. Люб ты Перуну, — и старик так резво придвинулся к уху усача, что тот едва не лишился шлема. Шелом не был до битвы застёгнут ремнями на подбородке.

Сёма не расслышал шёпота. Но плечи воеводы раздвинулись, а грудь выгнулась колесом. Стремительно вышел он на крыльцо и конь молодой встал на дыбы, когда вернулся хозяин. Резво помчалась дружина к стенам Переяславля.

Сёма, постояв немного с волхвом на крыльце, взмыл в воздух. Пока летел над головами всадников, раздумывал над зельем и словом. Квас как квас, да слово волхвом сказанное не было волшебным. Всё просто походило на психофизическое воздействие. Одним нужно испить эликсира, чтобы поверить в свои силы, другим достаточно слова, чтобы открылись внутренние резервы, и человек перестал бояться…

Половцы успели к городищу раньше. Стены города успели закрыть, но шестерым всадникам дорогу преградили сотни степняков. Сёма застыл в небе, осматриваясь, куда можно уйти дружине, чтобы переждать. Да только успеют ли уйти?

Но дружинники, словно и не собирались останавливаться, мчались прямо на степняков, не придерживая коней. В руках появились мечи. Ни копий, ни луков, ни щитов — выезжали из города налегке.

Сёма обогнал шестерых и приблизился к половцам. Те ржали, глядя на безумных. Руки и не думали доставать лук и стрел. Предводитель крикнул, что у русичей больше нет воинов, одни рабы и безумцы. Рабы прячутся за стенами городов, а безумцы ищут в поле смерть.

Половцы до последнего не верили, что одинокие русичи вклиняться и устроят сечу такими мизерными силами. Но с криками "ура!" те в первые же мгновения взяли по несколько жизней каждый. Мечи засвистели, начиная танец боя.

— Изрубить безумных в клочья! — Закричал половецкий командир.

Кони увязли в схватке, лишив манёвра. Попрыгав с сёдел, шестеро завертелись волчками на боле боя, каждый отходя друг от друга на приличное расстояние, чтобы ненароком не задеть соратника.

Сёма смотрел не отрываясь. Открыл ли волхв внутренние резервы или просто внушил непобедимость, но мастерство владения мечом и телом было на лицо. Шестеро двигались с поразительной быстрой, движения почти расплывались в воздухе. По ученику и учитель виден. Возможно, старый вестник богов и учил воеводу по молодости, а тот ближних. Эти были из тех, что не спешили за славой в Киев, а в родных стенах оставались при наставнике.

Битва продолжалась две трети часа. Лютая, злая, кровавая. Степнякам удалось посбивать шлемы у троих воинов, ранить двоих вскользь, да вонзить две стрелы в левую руку третьего — синяки и кровоподтёки не в счёт. А дружина, верная воеводе и старому волхву, замедлила темп, сберегая силы, но жизни отнимала по-прежнему. Битва шла, пока из двух с лишним сотен на конях не осталось и трети. Едва пал в битве командир, изрубленный воеводой, половцы бежали.

Шестеро застыли на поляне, глядя, как от стен города спешат гридни. Позже весть об этой победе достигнет и Киева. И монахи-летописцы отметят на бумаге, что "воевода Демьян Куденевич с пятерыми молодцами и божьей милостью сотни поганых от стен Переялавля отогнали". А вскоре достигнут ушей их другая весть, что "Демьян Куденевич один, да с Богом рать половецку побити". Но Сёма об этом уже не узнает. Он потерял нить сна, едва воевода лишил жизни командира…

Сёма открыл глаза, глядя в плиточный потолок. Рядом сопел Скорпион. К нему пришёл ночью, закрывшись в этой спальне, как в крепости, от Зеи. Стоило поспать хотя бы пару часов в ночи. Третья бессонная ночь порядком вымотала.

— Что, по любимой соскучился? Не спиться? — Не открывая глаз, обронил Сергей.

— Кто, она? Эксплутаторша, а не любимая! Ты лучше вот что скажи, почему мне всегда сны боёв попадаются?

— Стадия воина. Никак не повзрослеешь, вот и липнет к тебе, что больше по нраву, — зевнул брат. — Подсознание.

Сёма скинул одеяло, рывком вскочил. Одеваясь, обронил:

— Так, всё, уходим. Я не могу быть зависимым от женщины. Я молодой, глупый, неопытный, но ещё не всего себя потерял.

— Уходим? Я думал, она тебя ступеням учит. Так глядишь и меня скоро догонишь. Я думал ты любишь халяву.

— Какая халява? Какие ступени? Мы каком-то тумане. Я хотел узнать, как впредь противиться подобным домогательствам? Должен же я знать, как устоять с любой другой.

— Да? И как успехи? — приподнял бровь Сергей.

— Пока не очень… Скорп, это уже не смешно. Я же любил Машу.

— Любил бы, устоял бы, — брат рывком подскочил с кровати и, подойдя к креслу, стал одеваться. — Слушай, это твоя жизнь. Никто тебя не осуждает.

— Ты бы не сломался.

— Да что ты на меня всегда равняешься? Я что, пример для подражания? Я убивал, судил, карал, считая себя вправе решать, кому как поступать. Я просто вышел из леса и начал менять этот мир под те понятия справедливости, что воспитал во мне дед. Вот только дед не учил меня убивать, а я… Я не знаю… Приспособился.

— Скучаешь по ней? — понимающе кивнул Сёма.

— Уже не знаю, — вздохнул Сергей.

— Не закрывайся, не получиться. Ты сейчас прозрачнее стекла. И даже со своим "не знаю" ты бы вряд ли посмотрел на другую, а тем более позволил вот так, как я… В тебе пропала внешняя ярость, ты не бежишь рушить эмиссаров, как раньше. Даже за то, что нас едва не убили, ты не спешишь мстить. Ты просто рядом с ней. И всё остальное не важно. Вот только она тебя отодвинула, а ты не можешь себе позволить вернуться или вернуть. Ты ценишь свободу, а потому мы всё ещё здесь.

Скорпион присел в кресло, глядя в окно на краснеющий восход. Внутри было холодно и мрачно, стоял туман, как прошлым днём на этом Альбионе.

— Морок, — наконец, обронил он.

— Что?

— Морок. Зея морочит тебе голову. Твоё подсознание воспринимает её как любимую. Разве что облик Маши не принимала. Ты вроде понимал, что что-то не так, но доверял внутренним чувствам. А именно на них она и влияла. Слышал когда-нибудь про инкубов с суккубами?

— Но…но, почему ты мне не сказал…

— Я сам только что очнулся. Благодаря тебе, брат. Ты… Ты сказал то, в чём я сам боялся себе признаться, копаясь во всём лишнем, кроме главного.

Сёма улыбнулся:

— С добрым утром, брат.

— Да… пора делать его добрым, — сверкнул глазами Скорпион.