Глава 5
Новгород. Июнь—июль 1470 г.

Орденский корабль «Благословенная Марта», пользуясь попутным ветром, на всех парусах шел вверх по Волхову. Это был двухмачтовый когг, построенный на Любекской верфи лет пять назад по заказу почтенного нарвского негоцианта герра Иоганна Штюрмера, к слову сказать, бывшего пирата. Но это все грешки молодости. Вот уже лет десять, как уважаемый герр порвал со своим богопротивным занятием и ныне являлся не только богатым купцом, но и влиятельным членом герренсрата Нарвы. О том, что и относительно честная жизнь может иногда приносить неплохие доходы, красноречиво свидетельствовал объемистых размеров кошель прекрасно выделанной свиной кожи, важно висевший на толстом животе хозяина – круглого вечно улыбающегося толстячка с небольшой черной бородкой и хитрыми цыганистыми глазами. Одет герр Штюрмер был неброско, но дорого: черная бархатная куртка, вышитая толстыми золотыми нитками; рукава, по последней моде, с прорезями, сквозь которые торчит желтая шелковая рубашка, стоившая, пожалуй, целое состояние. На груди массивная золотая цепь, почти как у братков, только поизящнее, на ногах зеленые замшевые башмаки с длинными загибающимися кверху носами. Хоть и не полагалось носить таковые простому купцу, только какому-нибудь барону или, там, герцогу, однако герр Штюрмер, похоже, плевал на подобные запреты. Выпендривался, а скорее, вовсе не был простым купцом. Вообще, как успел заметить Олег, в пятнадцатом веке простые честные люди встречались почему-то крайне редко – все больше – с двойным, а то и с тройным дном. Конечно, это, может, только Олегу такие попадались, но тем не менее…

На плечи владельца (а по совместительству – и капитана) «Благословенной Марты» был небрежно наброшен короткий, подбитый бобровым мехом плащ, явно не лишний в здешних местах даже летом.

Олег Иваныч, представленный рыцарем Куно в качестве чуть ли не родного брата, пользовался на судне большой свободой – ему было разрешено пребывать где заблагорассудится, хоть на клотике или бушприте. Ну, туда Олегу, естественно, не очень хотелось, однако воспользоваться любезностью капитана он не преминул и уже следующим днем, выспавшись в каморке боцмана – худющего молчаливого немца, принялся с любопытством осматривать судно. Никто ему в этом не препятствовал. Только вот чувствовал Олег постоянно чей-то пригляд за собой, на который, впрочем, не обижался, понимал – иначе нельзя. То боцман внезапно оказывался рядом, то кто-нибудь из команды, по мнению Олега – сонмища весьма подозрительных личностей с физиономиями висельников. Кто без глаза, кто без уха, кто со шрамом в пол-лица. Красавцы, одним словом. Поглядев на них, Олег хмыкнул. Не далее как вчера вечером за кувшином рейнского уважаемый герр капитан вдохновенно пудрил ему мозги насчет того, что завязал с пиратством. Это с эдакими-то харями? Да их хоть сейчас можно в следственный изолятор! Всех скопом. Даже под подписку отпускать некого!

Облокотившись на мощный брус ограждения, Олег Иваныч стоял на кормовой площадке, с любопытством осматривая небольшую длинную пушечку – кулеврину, устанавливаемую на борту в специальное отверстие с помощью металлического штыря с вилкой, ну, точь-в-точь как весло на лодке. Пушечка, по уверению капитана, стрелявшая почти на тысячу шагов двадцатимиллиметровыми металлическими шариками, аккуратно лежала на палубе вдоль борта с висящими щитами. Рядом, в специальном сундучке, хранились боеприпасы. Такая же пушка, только помощнее, установленная на специальном деревянном лафете (она называлась бомбарда), располагалась на носу и метала каменные ядра на полторы тысячи шагов. Олег Иваныч лично взвесил одно из ядер в руке – выходило почти с полкило – и не поверил боцману. Врет, поди, собака. Чтоб этакое чугунное уродище да бабахнуло метров на семьсот? Весьма сомнительно.

Он перевел взгляд назад, где в серебристо-голубой дали белели стены Ладожской крепости, оставленной ими час назад, и вздохнул, вспомнив Гришаню. Все-таки жалко пацана, погиб ни за грош. Впрочем, может, и не погиб… хотя, конечно, не стоит зря надеяться. Не такие это люди – Тимоха Рысь и компания, – чтоб оставлять живых свидетелей. А струг, с которого так удачно бежали Олег с рыцарем Куно, скорее всего, затонул вместе с козлобородым Митрей и остальной шпаной. Туда им и дорога! Но, с другой стороны, неплохо было бы их сейчас встретить, скажем, во-о-он за той излучиной да бабахнуть из носовой бомбарды, чтоб щепки полетели! Заодно посмотреть, как эта средневековая пушка стреляет. Бьет на полторы тысячи шагов, или врал боцман?

«Благословенная Марта» шла вперед, оставляя позади себя белый пенный след. Вообще, она производила впечатление весьма добротного судна. Была в ее простых, даже несколько примитивных, обводах какая-то надежность, основательность, что ли. Не фешенебельная яхта, конечно, но плыть можно. И даже вполне комфортно, не то что на бандитском струге. Интересно, что у нее в трюме? Ах да, кажется, вчера капитан говорил, что сукно да селедка. Сукно в тюках, селедка в бочках. Ну да, одна такая бочка, уже открытая, стояла в… каюте? нет… скорее – в каморке… капитана. Тот еще хвастал, что, мол, рыбинка к рыбинке, не как у ганзейских прощелыг, которые так и норовят в одну бочку и нормальную рыбу засунуть, и мелочь всякую, в общем – некондицион, или – третий сорт не брак! Да еще и запрет был новгородцам эти бочки вскрывать при покупке. По какому-то там Нибурову миру. И сукна нельзя из тюков раскатывать… ну, тут тоже господа ганзейцы не терялись, сукно скатывали меньше указанного, да еще и дрянное пытались всучить. А поди проверь! Нельзя – и точка! А сами-то, волки тряпочные, все новгородские товары тщательно проверяли, особенно – воск. Имели такое право. Возьмут – и отколупнут кусок, изрядного весу, между прочим. Им с того колупания прямая выгода – все, что отколупнуто, – даром достается. Такие вот порядочки. Потому-то новгородцы и поперли против, дескать, надоело, давайте по-честному торговаться. По-честному… А на фига ганзейцам по-честному, коли они монополисты? Орденский флот хоть и сильный, да торговцев там мало, Ганзе не конкуренты, так, смех один. Англичан да голландцев ганзейцы ни в жизнь к Новгороду не подпустят, а шведы пока своими проблемами заняты. Что-то неладно пока в королевстве шведском. Вот ганзейцы и пользуются. Обиделись на новгородцев, подлюки, а те что такого и просили-то? Честно торговать – всего и делов. Нет, не хотят честно. Монопольную прибыль им подавай. Барыши. Ишь, выпендрились – торговлю закрыли, двор свой в Новгороде опечатали, думают, шиш вам, а не селедка с сукном. Ну, посмотрим, как дальше. Без торговлишки-то и самим ганзейцам не очень. Это уж они так, на испуг хотят взять. Ладно. Много чего узнал про ганзейцев Олег Иваныч за вчерашний вечер. Фон Вейтлингер аж переводить устал – язык заплетался. А достопочтенный герр Штюрмер все говорил и говорил. И про ганзейцев, и про Рижского архиепископа, по словам капитана – сволочь, какой свет не видывал со времен Ноева ковчега. И еще – про псковичей да про московитов. Ах да, еще про поляков… По всему выходило – только и остались хорошие люди на свете: сами ливонцы да новгородцы. Ну что ж, Олег Иваныч был рад оказаться в компании «хороших». Впрочем, характеристики остальных людишек – хоть и кивал согласно – он воспринял с изрядной долей скепсиса…

К полудню на палубу выполз рыцарь Куно с кувшинчиком рейнского и парой кислых моченых яблок, коих имелась у капитана целая бочка. Олег их вчера есть не мог – до чего кислые, а вот рыцарь хрумкал да еще нахваливал, вкусно, мол. Ну, тут уж тот случай, когда о вкусах не спорят.

Винца Олег Иваныч с удовольствием выкушал, а вот от яблока отказался, кушайте сами, благородный рыцарь Куно, премного благодарны.

– Ну, как хочешь, – фон Вейтлингер пожал плечами. Отхлебнул из кувшина, пожевал яблочко – Олег аж скривился – потом оглянулся и шепотом осведомился, не забыл ли благороднейший господин Олег их разговор относительно тайной миссии рыцаря.

– Не забыл, не забыл, помню, – заверил Олег Иваныч. – Только ты ведь и сам сейчас в Новгороде будешь.

– Я – одно дело, но если и ты напомнишь, как лицо приближенное…

– Ладно… напомню. Хм… тоже мне – приближенное лицо. Интересно, к кому?

– Что-что?

– Это я о своем, о девичьем. Обязательно передам архиепископу все, что ты просил, Куно, даже не сомневайся… при первом же удобном случае.

«Благословенная Марта» на всех парусах неслась к Новгороду.

По обоим берегам седого Волхова тянулись высокие сопки, покрытые еловым лесом. Позади осталась Ладога – крупный населенный пункт, насчитывающий больше сотни дворов. Ладожская крепость, сложенная из крупных известняковых плит, произвела на Олега Иваныча достойное впечатление. Высокая, мощная. С трех сторон – вода: Волхов, ров и речка Ладожка. Попробуй, возьми такую! Внутри посада, населенного ремесленниками и торговцами, желто-серые домишки посадских окружали добротные храмы, главный из них – Георгиевский собор приглянулся Олегу Иванычу своей неброской красотою и какой-то совершенной законченностью форм, хотя и не отличавшихся геометрической правильностью. Известняк – камень мягкий, крошащийся. Попробуй, выстрой. Из любопытства Олег Иваныч даже заглянул внутрь, пока герр Штюрмер нанимал лоцмана. В храме царила полутьма, солнце, скрытое за густой пеленой облачности, и на улице-то было не очень-то ярким, тем более здесь, в узком глухом помещении с маленькими оконцами. Лишь когда Олег Иваныч собрался уходить, внезапно вырвавшийся из-за облаков луч проник внутрь, высветив убранство храма. Удивительно – но оно стало вдруг каким-то совсем по-домашнему уютным, теплым, доброжелательным. Золотистые оклады икон в алтаре, неяркие фрески, тянувшиеся в несколько поясов до самого потолка, все это благолепие охватило Олега Иваныча, ненавязчиво мягко, но настолько неудержимо, что – от природы мало во что верящий дознаватель – внезапно ощутил прилив благоговения и гордости. Гордости за то, что он тоже, черт побери, русский! В южной части храма, в дьяконнике, почти во весь рост был изображен святой Георгий, уже поразивший змия. Выражение лица его, усталого, но довольного успешно исполненным делом, казалось, что-то говорило Олегу. Что-то?

– Фигня! Прорвемся! – именно такие слова слышались Олегу Иванычу.

Он покинул храм с какой-то грустной радостью и ощущением щемящего счастья, исходящего от появившейся внутренней убежденности в правильности избранного пути. Вот если б еще с Гришаней все было в порядке… И с Рощиным…

Уходя, Олег Иваныч украдкой перекрестился.

Иоганн Штюрмер с нанятым лоцманом уже подходили к пристани, когда Олег Иваныч нагнал их. «Благословенная Марта» легко покачивалась на волнах. Высокие мачты ее, чуть наклоненные к носу, придавали облику судна строгую величавость. Все-таки «Благословенная Марта» была не только надежным, но и очень красивым судном. Обычные купеческие струги рядом с ней как-то терялись, словно серые утки рядом с прекрасным лебедем.

Они отплыли сразу, как только пришли на корабль. Серовато-белые стены Ладоги быстро сделались незаметными на фоне зеленовато-бурых лесистых сопок, лишь ладожские храмы долго еще сверкали на солнце белыми, словно сахар, свечками. Поменьше – Георгиевский собор, и значительно больше – Успенский.

Ночью «Благословенная Марта» пришвартовалась к пристани Гостиного Поля – небольшого населенного пункта у начала знаменитых волховских порогов. Рядом с деревянной пристанью тянулись приземистые строения – склады товаров иноземных и новгородских купцов. Олег Иваныч увидел их утром, когда, еле продрав глаза – до полночи пили вино в теплой компании капитана и фон Вейтлингера, – попытался привести себя в чувство пригоршней холодненькой утренней водицы. Приведя «морду лица» в более-менее приличное, по здешним меркам, состояние, Олег Иваныч решил немного пройтись. Обозреть, так сказать, окрестности. Очень уж ему не понравился вид струга, пришвартованного параллельно пристани чуть ниже «Благословенной Марты». Почему не понравился, Олег Иваныч не смог бы объяснить толком. Не понравился – и все. Можно сказать – интуиция. А интуиции Олег Иваныч, как опытный дознаватель, привык доверять. Не целиком, конечно, но все-таки… Корма у струга была какой-то странной. Необычной, что ли. Только что в ней необычного такого? Олег спрыгнул на берег – несмотря на раннее время, напротив пристани уже начинался торг – средневековые люди вставали рано, с солнышком, и так же рано ложились. Это вот Олег Иваныч вчера засиделся, с собутыльниками… Потолкался для вида по рынку, приценился к куску ярко-красного аксамитового сукна – зря приценивался, потом еле отбился от настойчивых привязок продавца – отбившись, направился к пристани. Шел быстрым шагом, насвистывая что-то на мотив «Дыма над водой» и вызывая косые взгляды – не любили тут свистунов, нехорошим это делом считалось – свистеть. Олег Иваныч это с ходу просек, свистеть перестал, да и торопиться. Это только нехорошие люди торопятся, шильники всякие да шпыни ненадобные. А куда торопятся – ясное дело, пакость какую-нибудь устроить, для хорошего-то дела торопыжность эта ну никак не нужна… Небрежно заложив руки за спину, он с крайне озабоченным видом – но не торопясь, упаси Боже! – прошествовал мимо подозрительного судна. Смотрел внимательно, однако – искоса, как бы и не смотрел вовсе. Но примечал все. И новые доски – беловато-желтые – на корме приметил. Ага… Новые досочки, значит. И мачта вроде новая. А старая где? Не она ль недавно сломалась, да с таким треском – аж под палубой было слыхать. А досочки? Не взамен ли тех, выбитых лично Олегом Иванычем в компании с ливонским рыцарем Куно?

Ах, шильники, видно, не судьба вам была сгинуть в пучине. Верно народ говорит – кому повешену быть, тот не утонет! А не нанести ли визит на этот пиратский крейсер? Совместно с благородным рыцарем Куно фон Вейтлингером… Повод только найти. А впрочем, не очень-то нужен был, по здешним понятиям, повод. Морды христопродавные не понравились – вот вам и повод, чего еще надо-то?!

– Господин Олег!

Олег обернулся – рыцарь Куно. Бледноватый после вчерашнего. За ним угрюмо маячил капитан Иоганн Штюрмер. Чего же угрюмо-то? Утро – вон какое солнечное!

И вправду, день зачинался замечательный: светлый и какой-то праздничный, с прозрачным, дрожащим над дальним лесом маревом и пронзительно синим небом, чуть тронутым кое-где белыми мазками облачности. Легкий ветерок шевелил листья росших на самом берегу берез, небольших, видно недавно посаженных – уж слишком ровно росли.

Капитан Штюрмер притулился к березе и сплюнул.

– Лоцман пропал, – хмуро пояснил Куно. – Как это по-русски? Плакали наши денежки!

Пожав плечами, Олег Иваныч предложил нанять другого, на что рыцарь возразил, что сделать это не так легко, как кажется, поскольку буквально дня три назад прошел в Новгород большой купеческий караван – все местные лоцманы с ним и ушли.

Большой купеческий караван. Наверняка Иван Костромич и прочие. Жаль вот, Гришаня только… Олег вздохнул и кивнул на струг с новой кормой:

– Ничего не напоминает, Куно?

– Что? Этот корабль… – рыцарь внимательно присмотрелся и вздрогнул: – О! О, майн Гот!!!

Не говоря больше ни слова, он вытащил из ножен меч и бросился к стругу. С разбега перескочил на корму и скрылся в небольшом помещении трюма… том самом…

Особо не раздумывая, Олег Иваныч последовал его примеру, чувствуя за плечами дыхание капитана «Благословенной Марты».

Струг качнулся, и он едва не свалился за борт, успев уцепиться за мачту. Тут же на палубу поднялся Куно фон Вейтлингер.

– Там, – нехорошо усмехаясь, он кивнул вниз, а потом посмотрел почему-то на Штюрмера, – там наш лоцман!

Нанятый в Ладоге лоцман – молодой кудрявый парень – лежал неподвижно, уткнувшись лицом в мокрые доски трюма. Под левой лопаткой его торчала костяная рукоятка ножа.

– Статья сто пятая, – цинично, но, к сожалению, верно, констатировал Олег Иваныч. – Умышленное убийство. Однако неплохо засадили, – он осторожно потрогал нож. – Между третьим и четвертым ребром. Профессионально сработали, сволочи!

Выбравшись на палубу, они поспешно покинули пустынное судно. Почему разбойники бросили струг? Зачем убили лоцмана? Ну, с лоцманом, допустим, понятно – парня ликвидировали, чтобы задержать ливонцев, – другого объяснения Олег Иваныч пока не видел. Но разве человеческая жизнь соизмерима с этим желанием? Вполне. И в двадцать первом-то веке часто убивают практически ни за что. Выгодно убить – убили. Ливонцев задержали? Да, на какое-то время – несомненно. И струг бросили, не пожалели. А ведь он денег стоит, струг-то. Стали бы простые разбойники-ушкуи этак вот поступать? Да ни в жисть! Значит… Значит, не интересуют их мелкие проблемы, типа струга. Значит, гораздо большие деньги на кону, значит, платит им кто-то, и хорошо платит! Прав был игумен Феофилакт насчет разбойничьей базы, денег и высокого покровителя.

– Борода, что у козлища, – молвил кто-то из прибрежных торговцев в ответ на беглые расспросы Олега Иваныча.

Борода, что у козлища… Митря! Стопудово, Митря, – к бабке не ходи!

За Гостиным Полем берега Волхова стали ниже – уже не было видно крутых, поросших темных еловым лесом сопок, зато стало больше болот – унылых, однообразных, плоских. Лишь иногда встречающиеся небольшие – по два-три двора – деревеньки слегка разнообразили путь. Встретился по пути и большой посад – все как положено, с крепостью и каменным храмом, – но «Благословенная Марта» не стала делать там остановку – было слишком дорого время – капитан Штюрмер надеялся, если повезет, взять лоцмана в Грузино – последнем крупном селении перед знаменитыми волховскими порогами. Потому – спешили.

Успели до темна. Грузино действительно оказалось крупным и богатым селом, с новыми – еще, казалось, пахнущими смолой – избами и следами недавнего пожара. На пригорке, рядом с выгоревшей пустошью, деловито перестукивались топоры – к зиме торопились поставить срубы. И не какие-нибудь захудалые, а высокие, в двенадцать венцов – хоромины, а не избы. Видно, богато жили гру2зинцы. Да и как не жить – на левом берегу Волхова, как раз напротив села, заканчивалась дорога, серо-желтая, пыльная, с вытоптанной травой – по всему видать, частенько пользовались дорогой-то, не забрасывали. Внизу, у реки, толпились люди. Сбились в кучу лошади, коровы, повозки. От левого берега к Грузино деловито сновали многочисленные плоты и лодки. Амбалистые мужичишки споро перегружали грузы. С телег – на плоты. С плотов – на телеги. Отсюда и название – Грузино. От грузов да грузчиков. Ишь, как ловко орудуют, шельмы.

Олег Иваныч засмотрелся на перевозчиков и даже не заметил, как, повинуясь команде капитана, «Благословенная Марта» неслышно подошла к причалу.

Они все-таки нашли лоцмана. После долгих уговоров взяли местного рыбака – старого, с развесистыми седыми усами, деда «сто лет в обед». И то повезло – все, кто помоложе, либо промышляли рыбу в Ладоге, либо ушли с караваном.

– Пройдем, ништо! – заверил дед, аккуратно заворачивая в тряпицу несколько серебряных рейнских грошей. – Вода есть, много воды-от. Дожди почитай с Троицы поливали, дня три токмо ведро. Пройде-о-ом. Канатом за камни зацепимся. Да были б людищи посильнее, а вода – она вынесет.

Вода действительно вынесла. Да и людишки, тянувшие канат против течения, оказались на высоте. Только один бог знает, скольких нервов это стоило капитану Штюрмеру и его боцману!

Огромные камни торчали в воде повсюду, словно зубы сказочного дракона. Мимо «Благословенной Марты» неслись по течению обломки карбасов и лодок. Сумасшедшей водяной каруселью они вертелись в водоворотах, исчезали где-то в глубине и снова всплывали, с треском ударяясь о камни. От этого звука хватался за сердце капитан Иоганн Штюрмер, морщился рыцарь Куно и даже Олег Иваныч с опаской посматривал за борт. Было чего бояться! Волховские пороги – это вам не шторм на Балтике, это намного хуже! Были моменты, когда думалось – все, не выплывем – с такой силой течение сносило на камни! Вот-вот лопнет канат – и неуправляемое судно бросит кормой на камни! И ведь не выплывешь – течение! Доказывай потом Господу Богу, что ты в двадцатом веке родился, а здесь очутился, можно сказать, случайно, и вовсе не корысти ради.

– Добрая когга! – когда вышли на чистую воду, одобрительно отозвался о корабле старый рыбак. – И шкипер – не в лесу найденный…

– Вы тоже смелый человек, – перевел фон Вейтлингер слова капитана. – И очень опытный кормщик. Вот вам еще грош, заслужили.

Еще пара дней – и все почувствовали приближение большого города. Все чаще мелькали по берегам деревни, попадались и монастыри – в основном, деревянные, но добротной постройки, с высокими храмами, сложенными из белого известняка. Заметные издалека, храмы сверкали на солнце, словно знамение. Олег Иваныч даже перекрестился, хоть и не считал себя верующим человеком. Ну, полным атеистом тоже не считал. Так, не поймешь кто, как и большинство. Красят яйца на Пасху, иногда ходят в церковь, детей, правда, крестят, это уж обязательно, но… Попроси кого прочесть Символ веры, прочтут? Вот и Олег Иваныч сомневался…

Все больше лодей, стругов, лодчонок сновало по седым водам Волхова. Купцы, рыбаки, перевозчики, монахи – все торопились, спешили, словно боялись опоздать куда-то. Куда-то? Олег Иваныч и сам уже нетерпеливо поглядывал вперед, все ждал, ну когда же, когда?

А вот он, Господин Великий Новгород!

Выплыл из-за поворота белым лебедем стен, вознесся к небесам маковками церквей, растекся по Волхову колокольным звоном. Вверх, вверх – ярусами храмы – и главный – Святой Софии: сияют закомары пиленым сахаром, в куполах золотом плавится солнце! Справа – торг с лавками-рядами, впереди – мост. Кипит, волнуется, не затихает ни на минуту людское море. Всем угодят гости-купцы: и знатному воину, что приценивается к броням да панцирям новгородским, и фряжским, и свейским. Даже нюрнбергские есть – знаменитого мастера Зельцера работы, что привезены тайно свейским гостями; и боярыне – вон идет, с мамками да девками дворовыми, глаза серые, с поволокой, не одного парня стрелой любовной ранили, стреляют по сторонам, разбегаются – и фландрского сукна зеленого, словно майская трава, и парчи персидской, а есть еще и ювелирный ряд, златокузнецы-рукодельцы уж такие перстни-колечки-серьги сотворят – красоты неописуемой, так и тает женское сердце, как мед в печи. Чуть дальше пройти – рыба, и ганзейская селедка в бочках, и своя, волховская, – караси да карпы. А мясо, мясо – так и пахнет разделанной требухой, хоть нос затыкай да беги без оглядки – оно понятно, что пахнет, чай, жара стоит, не зима ведь.

Бегают по торгу мальчишки:

– А вот кому сбитень, сбитень кому?

– Квас, квас, стоялый, холодненький, только что с погребу!

– Сбитень, сбиться – пить не упиться!

– Квас-квасок, налетай, браток!

– Сбитень…

– Эй, малый, ну-ка, нацеди квасу. Да не жалей, лей больше. Ух! Хорош! И правда – ледяной. На вот тебе…

– Ой, батюшка-боярин, у меня и сдачи нет. А вон меняла, кормилец!

– Рейнский грош? Запросто разменяем. Вот те две деньги московские… А счас и их…

Расплатившись с продавцом кваса, Олег Иваныч вышел с шумного торга на Ярославов двор, полюбовался на церкви и, пройдя мимо кирпичного степенного помоста, оказался прямиком у моста через Волхов. Большой мост, широкий, усадистый – на мосту тоже лавки купеческие. Торгуют…

Целью Олега Иваныча была Софийская сторона, точнее – двор архиепископа Ионы, владычный, как его тут называли.

«Благословенная Марта», счастливо избегнув всех опасностей нелегкого пути, умиротворенно покачивалась на мелкой ряби, пришвартованная у немецкого вымола. Капитан Иоганн Штюрмер предложил Олегу переночевать на когге – ганзейский двор, где можно было бы остановиться с удобством, пару лет назад был ликвидирован обидчивыми ганзейцами. Вывезен вместе с приказчиками. Вообще, немцев в Новгороде нынче стало поменьше, больше свеев, иногда даже попадались голландцы и датчане – как они миновали строгое око Ганзы, только бог ведал да изменчивое моряцкое счастье…

Олег Иваныч лишь благодарно кивнул в ответ на искреннее предложение ливонца – ночевать ему действительно было негде. Да и не только ночевать. Ладно… Для начала – исполнить обещание, данное рыцарю Куно фон Вейтлингеру, – поговорить с архиепископом или с его людьми, к кому подпустят. Потом пошататься по пристаням-вымолам, поискать Ивана Костромича да Силантия. Мало ли, помогут чем. Да и про Гришаню узнать. Что да как, да где схоронили.

Перейдя мост, он оказался на левом берегу Волхова, на Софийской стороне. Мощный земляной вал. Каменные стены. Этакий город в городе. Кремль, Детинец. Просторное место, обнесенное каменной стеной с башнями и воротами. Внутри находились церкви, в том числе и церковь Святой Софьи Премудрости Божией – знаменитая Софья. Уносилась ввысь белая громада собора. Купола сияли так, что Олег Иваныч даже прикрыл глаза рукой. Ну его в баню. Противосолнечных очков что-то он на торгу не видел. Однако куда же дальше… Как там разносчик кваса сказал? От Софийского храма направо. Мимо какой-то церкви… Богоявления, кажется. Или – Преображения, на воротах. Нет, не на тех воротах, на Прусских… Василия церковь… Вот та вроде. А дальше – куда? Там и дороги-то нет. Спросить у кого? Эй, малый! Ага… Понял… Владычный двор, говоришь? Вижу! По Бискуплей улице? Это вот по этой, что ли? Ясненько.

Чуть позади Софийского собора Олег Иваныч свернул направо и, пройдя еще немного, оказался на Владычном дворе – в резиденции новгородского архиепископа Ионы. По левую руку располагалась Владычная палата, также прозываемая Грановитой, не так давно выстроенная по указу владыки Евфимия, судебные избы и несколько дворов, многие из которых также были построены по приказу Евфимия. Он много чего строил, этот Евфимий, прямо не архиепископ, а архитектор какой-то. Даже в Ладоге, как говорил рыцарь Куно, Евфимий что-то там перестраивал…

Строгая, готическая красота – в строительстве принимали участие немцы – терялась в глубокой тени. У ворот стояла стража. Упертая.

– Не пропустим к владыке, зело хворает. Да и кто ты таков-то? Сейчас быстро в поруб!

А ведь и правда арестуют, с них станется. Где-то за рекой, на Торговой стороне, гулко ударил колокол…

Олег Иваныч бочком-бочком направился было обратно…

– Не пущай его, робята!

Ну вот, дождался! Какой-то здоровенный детина схватил его за руку. Другой – в блестящем шлеме с бармицей вытащил за меч. Со стороны крепостной башни им на помощь бежало еще человек пять, в кольчугах, шлемах и с копьями.

Олег Иваныч затравленно оглянулся. Влип так влип! Олег уже был достаточно знаком со здешними нравами, чтоб понимать – сначала в подвал кинут, а уж опосля будут разбираться, кто таков да зачем владыку видеть хотел. И это «опосля» могло затянуться о-о-очень надолго.

– А ну, шагай-ка в поруб!

– Стойте-ка!

Знакомый голос. Звонкий, пронзительный, ломкий. Олег обернулся.

Отрок. Червленый зипун с блестящей тесьмой, лазоревая рубаха. Стоит подбоченясь, смотрит гордо. Светлые волосы стянуты ремешком, глаза – синие, как море. Гришаня!

– Гришаня!!!

– Батюшки святы… Никак, Олег Иваныч?!

Миг – и Гришаня бросился Олегу на шею. Крупные слезы катились из глаз отрока – в эти суровые времена и взрослые воины совсем не стеснялись плакать.

Олег Иваныч тоже почувствовал что-то такое в горле… Но справился, проглотил комок, погладил Гришаню по голове, буркнул – не поймешь что. На самом-то деле рад был Олег Иваныч, ой как рад! Пожалуй, не было у него на этом свете сейчас человека ближе, чем этот софийский отрок… Софийский отрок… Следовательно – человек служилый, исполняющий поручения самого новгородского владыки – архиепископа. Не малая должность в Новгороде была у отрока.

– Гришаня, мне б к владыке!

– Сделаем, Олег Иваныч, сделаем. Онуфрий, что ты встал? Это ж старый мой товарищ и благородный воин. Ну, не ворчи, не ворчи. Вижу, что службу несете не за страх, доложу владыке. Пойдем, Олег Иваныч, провожу!

Узкая лестница. Темень после улицы – хоть и горели свечи. Снова стража. Без слов пропустили – видно, знали Гришаню. Просторный зал, несколько мрачноватые, опирающиеся на столб своды. В кресле, у стены, старец. Черная ряса, сморщенное высохшее лицо, борода, белая как лунь, в руках золоченый посох. Иона…

– Человек к тебе, владыко, – бухнулся на колени Гришаня…

– Вижу, что человек. Исчезни, отрок!

Вблизи он оказался не таким уж и старым, новгородский архиепископ Иона, скорее – изможденным, осунувшимся. Больным. Умные глубоко посаженные глаза неопределенного цвета цепко смотрели на Олега.

– Говоришь, поможет орден против Ивана? – внимательно выслушав сообщение, задумчиво молвил Иона. – Это, конечно, взамен нашей помощи супротив псковичей, чтоб им пусто было. Против Пскова мы поможем, они у нас в печенках сидят. А вот против Ивана… – архиепископ вдруг замолк, закашлялся надрывно, отхаркиваясь кровавыми сгустками в большую серебряную чашу.

– Супротив Ивана – боюсь, не выдюжит орден, – откашлявшись, твердо произнес он. – Не те уж рыцари, что прежде, не те. Под Грюнвальдом-то им хвост поприжали. Вот ежели б с рыцарями еще б и Казимир Литовский… Тот тоже Ивана не жалует. Однако хитер, собака, и осторожен вельми, аки лис. Спору нет, сторожкость тут нужна, с Иваном-то. Особливо – нам, Новгороду, Господину Великому! Хлеб с низовьев перехватит Иван – и что? Свеи, литовцы, продадут? Так не так уж у них у самих его много… Ганзейцы? Те хитрованы великие. Не торгуется им, вишь. Что ты про рыцаря молвил? Придет?

– Как только согласитесь на встречу, э… сэр! – заверил Олег Иваныч, не совсем точно представляя себе, каким образом следует обращаться к лицу столь высокого духовного сана. Монсеньором его, что ли, называть? Или – ваше высокопреосвященство?

– Передай – завтра в полдень, на дворе Ивановской сотни. Пусть будет одет как купец. Дело якобы разобрать торговое. Уразумел? – впавшие глаза старца сурово мерцали в полутьме зала.

Олег Иваныч хотел было от себя предложить для встречи пароль – типа «Вам не нужен славянский шкаф?» – а что, уж если играть в шпионов, так по-взрослому. И так все происходящее сильно напоминало ему джеймсбондовский боевик. Олег даже и рот уже открыл, чтобы сказать… Но осекся!

Уж слишком величественно выглядел архиепископ – даже больной, – и явно не было у него никакого намерения шутить, потому как весьма и весьма серьезные вопросы затрагивала завтрашняя встреча.

– И сам языком не больно-то мели, воин, – напоследок предупредил Иона. – Укоротим быстро!

Олег Иваныч несколько даже обиделся, хотел было возразить, да Иона уже махнул рукой – иди, мол.

Неловко поклонившись, Олег направился к выходу. Солнечные лучи, проникая сквозь цветные витражи в окнах, окрашивали пол синим, зеленым и желтым, в желтых световых столбиках была сильно заметна пыль. Олег Иваныч не удержался – чихнул-таки на выходе.

– Будь здрав, – вежливо шепнули в ухо.

Олег вздрогнул.

– Возьми-ка, – взявшаяся неизвестно откуда высокая фигура в рясе и монашеском клобуке протянула ему небольшой кожаный мешочек. – Служи верно Великому Новгороду! – с этим напутствием фигура растворилась в пыльном сумраке владычной палаты.

На улице сияло солнце. Олег Иваныч остановился на высоких ступеньках крыльца, подбросил на ладони мешочек. Звякнуло. Интересно, что там? Вот бы брильянты!

Развязал… Фиг! Серебро. «Деньга новгородска». Что ж – и то дело.

– Гуляем, Гришаня! – он хлопнул по плечу подошедшего отрока. Тот вдруг охнул, побледнел и медленно осел на ступеньки.

– Разбойники тогда так кистенем по кумполу врезали, – отдышавшись, пожаловался Гришаня. – До сих пор башку кружит! Пойдем в кельи, Иваныч. Кваску выпьем. Расскажешь, как сам-то.

Гришанина келья оказалась рядом – через двор. Небольшая, но неожиданно светлая, она была, к удивлению Олега Иваныча, вся завалена толстыми пергаментными книгами в богато украшенных переплетах. На дубовом столике – надо сказать, довольно изящном – у самого окна лежала раскрытая книга с рисунками – настолько изумительно красивыми, что даже как-то не верилось, что в столь грубые времена может существовать подобное чудо! А чудо – вот оно! Ярко сияет свежими разноцветными красками – небесно-синими, изумрудно-зелеными, яично-желтыми.

Между книгой и стопкой аккуратно нарезанной бумаги – как определил Олег, формата примерно А-4 – в чинном порядке были расставлены круглые баночки с красками, сделанные из какого-то полудрагоценного камня: из сердолика или яшмы. Перед столом стоял резной табурет из дуба, обитый поверху плотной узорчатой тканью.

– Переписываю тут помаленьку, – усевшись на табурет, небрежно пояснил Гришаня и, схватив лежащую рядом кисть (или писало – черт его знает, как называется), принялся усердно водить ею по раскрытой странице, время от времени окуная в краску.

Олег Иваныч хмыкнул. Из-под кисти Гришани явственно вырисовывалась заглавная буква «М». Только не просто буква – а целая картинка в виде двух мужиков с неводами. Довольно смешных, надо сказать. Еще смешнее Олегу Иванычу стало, когда Гришаня, закончив вырисовывать сети, аккуратно приписал мужичкам пару фраз. На современный Олегу язык они переводились примерно так: «Ты сеть-то будешь тащить, а? Да пошел ты!»

– Ловко! – одобрительно кивнул Олег. – Надеюсь, книга не божественная?

– А и божественная, так и что? – лукаво ухмыльнулся Гришаня. – Я тут, вообще-то, хотел не такое изобразить. Мужика да двух бабищ хотел, словно они… ой, ладно, дальше не буду – срамно больно. Да ты садись, садись, Олег Иваныч, чего встал? – Отрок вскочил с табурета и, пододвинув его Олегу, схватил с подоконника какую-то книгу: – На, посмотри, покуда я за пивом сбегаю! Это «Александрия». Ух, до чего ж мудрена книжица! – Гришаня аж передернул плечами. – Про Александра, царя македонского, да про разные дивные страны. Феофилакту переписываю, игумену. Ну ты посмотри, я мигом!

Прихлебывая принесенное пиво, Олег Иваныч принялся расспрашивать Гришу относительно Новгородской политики. Вопросы мотивировал хитро – дескать, давно в городе не был, все на усадьбе дальней. Да Гришаня и не интересовался особо его мотивацией – знай, мыслию по древу растекался. Олег Иваныч еле успевал запоминать. А после рассказа Гришиного – выводы сделал. Архиепископ (по местному – владыко) Иона, судя по всему, являлся чем-то вроде министра иностранных дел Новгородской республики, по крайней мере – практически полностью определял и контролировал всю внешнюю политику Новгорода. А расстановка сил на политическом небосклоне была следующей: бывшие заклятые враги новгородцев, ливонские рыцари, давно потеряли свое могущество и, находясь в окружении врагов и конкурентов – тех же поляков, литовцев, псковичей, ну, и Москвы, конечно, – были более чем склонны к дружбе с Великим Новгородом. В первую очередь – против Пскова, с которым давно уже имели взаимные территориальные склоки. Псковичи, около ста лет назад отделившиеся от республики, всячески противились любому вмешательству Новгорода в их дела, что новгородцы, к слову, по старой памяти себе позволяли, к тому же Псков выступал и как торговый конкурент Новгорода. Потому и отношения между ними были весьма натянутыми. Да еще псковичей всячески настраивала против Новгорода Москва. Государь московский Иван спал и видел Новгород покоренным. Литва и Польша – государства, находившиеся в союзе-унии, имевшие общего короля – Казимира, издавна враждовали с Ливонским орденом и при первой же возможности всячески его гноили. Рыцари, конечно, огрызались, да уж силы у них были не те, что раньше. Били со всех сторон, еще и в самой Ливонии – конкуренты в лице архиепископа Рижского и прочих духовных владетелей. Не говоря уж о Ганзе – союзе Северо-Немецких городов – монополисте в торговле с Новгородом. Могущественная Ганза относилась к республике по-разному – больше мирно торговала, но вот в данное время все отношения союза с республикой были разорваны – новгородцы добивались равноправия в международной торговле, а этого ганзейцы, естественно, никак не хотели – чего ради им терять монопольную прибыль? Потому и объявила Ганза Новгороду нечто вроде блокады – и сама товары не везла, и другим не давала, по мере возможностей. Выжидали ганзейцы – блокада, она им, конечно, невыгодна, но еще более невыгодна купцам новгородским. Те уж и теребили архиепископа-министра – склоняли к соглашению с Ганзой. Швеция с Данией пока, слава Богу, больше своими внутренними распрями заняты – не до русских проблем им сейчас. Москва… Вот, по словам Гриши, самый главный враг Новгорода! Сколотив войско крепкое, от себя полностью зависимое, давно уж Иван III Московский на богатства да земли новгородские смотрел алчно, да хитер был – куда там Иуде – все захваты свои объяснял желанием русское государство строить, с собой, любимым во главе, естественно, именно Московию и называл Русью – хотя, по правде сказать, было то княжество не чем иным, как углом медвежьим, дальним да диким, только вот ресурсов имело немерено да войско сильнейшее. Ну, кроме откровенной силы, глава русской церкви православной, митрополит Филипп – в Москве жил. А потому и объявлял себя князь московский Иван ничтоже сумняшеся защитником православия, причем – единственным. И как хитро все поворачивал, змей! Только Москву называл Русью, хоть, скажем, в том же Великом княжестве Литовском уж намного больше русского народу жило, да еще плюс к этому народу Тверь, плюс Псков, плюс, само собой, Новгород… Большую проблему Москва представляла собою для Новгорода. Во-первых, открытый конфликт с ней был нежелателен, как по военным, так и по идеологическим мотивам: Москва – центр православия. Кроме того, московский князь контролировал всю торговлю низовым хлебом, то есть зерном, выращенным в центральных и южных русских землях. А от этого хлеба сильно зависел Новгород, если не сказать больше… Да и пятнадцати лет не прошло, как воевал Новгородские земли московский князь Василий Темный, отец нынешнего великого князя Ивана. По Ялжебицкому миру уплатили новгородцы десять тысяч рублей серебром контрибуции, да наложил Василий свою лапу на волости Новгородские – Бежицу, Волок Ламский, Вологду. Да и верховный суд с тех пор принадлежал московскому князю – именно ему должны были новгородцы высказывать «свои обиды», именно у него «искать управу». Хорошо хоть вольности свои сохранили, да новый князь, Иван, тем недоволен был, время выжидал да искал «обиды» мнимые.

Олег Иваныч покачал головой.

Итак, вкратце на данный момент получалось следующее:

Ливонский орден – вынужденный союзник Новгорода, Литва и Польша – враг ордену, но не враг Новгороду, поскольку враг Москве. Псков – друг Москве, враг ордену, Новгороду, Литве. Татары еще были… Те – Москве то враги, то друзья. Так же и Литве… Новгороду? Далековато они от Новгорода, хотя, под московской рукой, тоже пограбить могут… Самый же хитрый и коварный враг Новгорода – Москва, которая, ежели разобраться, в перспективе – и Пскову враг тоже, хотя в данный момент – и друг… Да, запутанная ситуация, без ста грамм не разберешься… За кого же в этой ситуации он, Олег Иваныч? Ну, пока, конечно, за Новгород, как наиболее симпатичный по своему (республиканскому) устройству, да и друзья здесь появились уже. Почему не Орден? Ведь там тоже друзья имеются: рыцарь Куно, купец Иоганн Штюрмер. Так ведь сам-то Олег Иваныч, чай, не немец, а природный русак, и патриотизм ему уж никак не чужд! Так что – Новгород! И город русский, и друзья, и человек, даже незнатный, здесь кой-какие права имеет. Уж куда лучше Москвы, где главным принципом государственной власти, по словам того же Гриши, была пошлая пословица, ненавидимая Олегом Иванычем еще с оперских времен. Пословица такая: «Я начальник – ты дурак!» И никаких прав. Распоряжения начальства благоговейно исполнить – вот самое главное право московское. И единственное… Нет, Олегу Иванычу с такими правилами не по пути!

За рекой вдруг ухнул колокол. Не просто так ухнул – тревожно, зовуще, настойчиво! Ухнув – замолк ненадолго… Затем – опять… И потом уже не останавливался – звенел, словно кремлевские куранты в новогоднюю ночь. Пожар тут у них, что ли? Иль бьют кого?

– Вече! – занырнул в келью едва убежавший Гришаня. – Бежим, Олег Иваныч, не покричим, так посмотрим! А ну, давай, давай, успеем еще пива выпить!

С явным неудовольствием Олег Иваныч уступил настойчивым просьбам отрока. Уж больно не хотелось опять тащиться за реку на Торговую сторону – а ведь именно оттуда долетали до Софийского двора зовущие колокольные звоны.

Ой, неохота тащиться. Ну да ладно. Черт с ним, с вечем ихним. Главное, Гришаня жив, только, похоже, свихнулся малехо на почве сексуальных рисунков в божественных книжицах. Чего он там вместо рыбаков хотел изобразить-то?

Гришаня ускорил ход, почти бежал уже, и Олег Иваныч вынужден был не отставать от него. Выскочив из Владычного двора, пробежали мимо каменных стен Детинца, чуть свернули – Олег едва не упал – понеслись дальше в компании таких же сумасшедших торопыг. Все эти люди – в богатых одеждах и не очень, видно, с радостью побросали работу ради участия в вече. Как же, это у них типа народного собрания или Государственной думы. Ну и народу! И все к мосту ломятся! Не провалился бы, не так уж он и широк, мостик-то.

– Куда прешь, морда, сейчас как двину! – не выдержав, заругался Гришаня на какого-то не в меру резвого мастерового в кожаном фартуке, чуть было не столкнувшего отрока в реку. Тот, не слыша ругательств, молча ввинчивался в толпу. А толпа все прибывала! На площади между Никольским собором и церковью Параскевы Пятницы уже собралось человек триста, а то и больше. И шли еще! С Ивановской улицы – купчины в богатых кафтанах с узорочьем, с Плотницкого конца – народишко поскромнее, ремесленники, с конца Славенского – и тех, и других хватало, а еще по мосту, с Софийской стороны, народец так и пер, словно медом намазано. Ну и правильно – телевизоров нету, где еще парламентские дебаты увидишь? Интересно, драться будут? Улица на улицу, конец на конец. Гришаня уверял, что уличане – будут обязательно. Он же отвел Олега Иваныча чуть в сторону, ближе к церкви Параскевы Пятницы – по уверениям отрока, здесь было самое удобное место: не у самого помоста, конечно, однако и слышно не худо и видно. Заодно и не затопчут, как в обрат ломанутся.

Собравшиеся новгородские граждане шумели уже на все Ярославово дворище, аккуратно мощенное деревянными плашками. Вполголоса гомонили, судачили. Ждали важных людей. Топтались на деревянном – а кое-где и костяном – настиле. Олег Иваныч уже отметил про себя особенность новгородских улиц. Хоть и из дерева мостовая – а вот поди ж ты, ни ухабов, ни трещин. Тщательно вымощены, еще бы, специальный кодекс «Устав о мостех» еще двести лет назад издан! Там конкретно сказано, кто за какой дорогой следить должен. Попробуй нарушь. Вот и следили, ремонтировали, новые настилы делали – Бискуплей улицей, к примеру, сам архиепископ – владыка – занимался. Потому и дороги – сказка, а не дороги, хоть и из дерева. Такие бы – да в нынешнем Санкт-Петербурге! Только уж дудки, куда там! Нету в народе прежнего старания, нету…

– Ты, Гришаня, объясни мне, тихвинскому человечку темному, что тут да как, – тихонько попросил Олег Иваныч, надоело ему хлопать глазами, ни во что не врубаясь.

– Конечно! – Гришаня и рад стараться: – Вон, смотри прямо, видишь, Олег Иваныч, степенной помост. Да не туда смотришь, там Вечевая башня… Во-о-он, куда люди поднимаются… кирпичный… Вон, в кресла уселись… То – Господа, Совет Господ. Немцы герренсратом кличут. Еще «Сотней золотых поясов» называют, а по-нашему, по-новгородски, так Господа будет. Посадники, тысяцкие, бояре. А вот, в центре – нынешний посадник, степенной. Рядом – в красном кафтане – тысяцкий… ополчением командует. Не, не с черной бородой. С черной бородой – то купеческий староста, он туда ненадолго зашел, сейчас спустится. Женщина? Какая женщина? А… То Борецкая, Марфа. Боярыня, бывшего посадника вдова, Исаака Андреевича. Рядом с ней, видишь, красивый такой, в зеленом плаще – боярин Ставр. Ставр Илекович, знатнейший боярин, через год, может, посадником будет. Если выберут. Впрочем – могут и не выбрать. Лют, говорят, боярин, да на расправу крут. А вон левее, то…

Частью и раньше знал, а частью – из рассказа Гришани уразумел Олег Иваныч, что городское вече собирается не часто, а по важным причинам. Типа войны, мира и выборов. До выборов вроде было еще рано, значит, оставалась внешняя политика. Рассудив так, Олег Иваныч не ошибся. Яростные речи выступающих в основном касались Пскова. Ораторы один за другим ругали нахальных псковичей, нагло кинувших в поруб новгородских купцов. О том, что в Софийской темнице тоже томилось несколько псковских жителей (о чем Олегу шепотом поведал Гришаня), как-то умалчивалось. Может, не знали, а скорее всего – говорить не хотели, не до того было. И в самом деле! Псковичи уж до того распоясались, что не захотели признавать владыку новгородского – архиепископа Иону. В симонии обвинили. Что это за слово такое, Олег Иваныч не знал, и поначалу подумал, что – педофилия или гомосексуализм. Потом спросил у Гришани. Оказалось – обычное взяточничество да расхищение местной госсобственности. Всего-то! Однако против Пскова речи лились одна гневливей другой. Видно, новгородцы обиделись крепко. Покончив со Псковом (что за решение приняли, Олег не уследил – задумался, да и вообще, тут все так орали, словно резаные!), принялись за Москву. За московитского князя Ивана. Что, дескать, руки у него больно загребущие, на новгородские вольности зарится, Ялжебицкий договор, что с отцом его, Василием Темным, заключен был, ни во что не ставит, Вологду своей взаправду считает, не новгородской. В общем, тот еще фрукт, этот московский князь Иван. Может, сдружиться супротив него с Ливонским орденом да Казимиром Литовским? Тут мнения собравшихся разделились, причем на степенном помосте все было тихо-мирно, никто особенно ни за кого не выступал, так только, щеки надували, а вот на площади, где собрался народишко попроще, долго не думали. Сторонники Москвы против «казимирских» затеяли хорошую драку – Олег с Гришаней еле успели убраться за церковь от греха подальше. Ну их в баню, в реку еще сроют – с них станется, с политиков хреновых! Примерно треть собравшихся деловито ушла на мост – драться. Со стороны Волхова доносились крики, а здесь, на площади, стало значительно спокойнее. Настолько спокойнее, что вернувшийся на свое место Олег хорошо слышал выступление боярина Ставра – по словам Гришани – крупного новгородского олигарха, вот уже третий раз подряд безуспешно баллотирующегося на должность посадника. Не везло что-то боярину на выборах, хоть и деньги были – то ли пиар-кампанию как следует не продумал, поленился, то ли соперники уж больно ушлые попались. Скорее – последнее. Сам боярин Олегу Иванычу понравился – высокий, красивый, с приятным лицом и небольшой светлой бородкой. Одет неброско, но дорого – темно-зеленый плащ из аксамита, кафтан черного бархата, красные сафьяновые сапоги. Свою предвыборную речь Ставр построил грамотно – сначала произнес несколько общих фраз на тему внешней политики, поругал псковичей, Казимира и московского князя, потом перешел к более насущным проблемам. Напомнил жителям Неревского конца о том, что их мостовая не ремонтировалась аж с 1236 года, и это несмотря на все обещания городских властей, а уж он-то, боярин Ставр, эту мостовую враз починит – уж и лес привезен, на Ивановском вымоле лежит, сохнет, неверующие могут хоть сейчас сходить и убедиться. Кроме того, жителям Неревского конца (видимо, они пока и составляли основу электората боярина) был обещан водопровод из деревянных труб и дождевая канализация. Все обещания Ставра – как, впрочем, и его политических конкурентов – были весьма конкретны – пустых слов, типа «молодым – работу, старикам – заботу», слышно не было. Или сам боярин был такой умный, или его спичрайтеры. В общем, общался с электоратом боярин Ставр очень толково. Олегу понравилось.

– Вообще-то он большой богач, этот боярин Ставр, – на обратном пути рассказывал Гриша. – И далеко не дурак. Усадьба у Федоровского ручья – самая большая в Новгороде – его. Еще земли в Бежецком верхе, в Обонежье и, говорят, в Заволочье. Ушкуйников у него три бригады, в Мезени рыбий зуб промышляют. Чего б еще, казалось? Живи и радуйся! Ан нет! Не таков боярин Ставр. Власти, вишь, хочет! Ой, смотри, смотри! – Гришаня остановился в виду Волховского моста, иначе прозываемого Великим. – Может, не пойдем по мостику-то?

Собравшиеся на Великом мосту вечники уже разбились на две примерно равные по количеству группы – и теперь накаляли обстановку перед хорошей дракой. Лаялись – по словам Гришани. Причем хорошо лаялись, собаки, – с выдумкой, вкусом и неподдельной страстью.

Кто-то кого-то обозвал «богомерзкими харями», в ответ послышалось «латынцы – поганыи пианицы». «Поганыи пианицы» – судя по выкрикам, сторонники Казимира Литовского, больше не разговаривали – со стороны Ярославова дворища к ним уже бежала подмога. Дождавшись подкрепления, «пианицы» с воплями ринулись в атаку. «Богомерзкие хари» тоже ждать не стали – ломанулись вперед с воплями не менее громкими. Многие размахивали кольями, кое-кто крутил над головой кистень. На середине моста сошлись с криком. И пошли друг друга бить! Колотить, колошматить, метелить! Брызнула первая кровь. Крики усилились. Кого-то уже скинули в Волхов. Шумящая на мосту распаленная толпа смешалась… уже и не ясно было, кто тут за Казимира, а кто за Ивана, не это теперь было главное, другое – успеть, ударить, пустить юшку ближайшему соседу. Стон стоял над Волховом, яростные крики дерущихся сливались в раскатистый, далеко слышимый гул. Уже целые гроздья человеческих тел сыпались с моста вниз, орошая кровью свинцовые воды Волхова. Кто-то выплывал – счастливцы, а многие и тонули. Несколько десятков лодок, наспех сбитых плотиков, утлых челнов неслись к мосту со всех вымолов, подбирали упавших, везли к берегу. Не бесплатно, разумеется.

– Курвы богопротивные, – выразился в адрес дерущихся Гришаня и сплюнул. – Токмо бы подраться! Скопячеся в сонмища, всех побиваху и в Волхов метаху. Тьфу! Пойдем, Олег Иваныч, к речке, нечего тут смотреть, очи поганить. Лодочник, эй, лодочник! Перевезешь за монетку в полпирога? За две? Креста на тебе нет, шильник! Стой, стой! Ладно… Держи вот. Чтоб тебе подавиться… Поехали, Олег Иваныч!

Отрок дернул Олега за полу кафтана. Оторвавшись от зрелища, Олег Иваныч быстро уселся в лодку. Поплыли. У моста, на вымоле – а именно туда смотрел наблюдательный Олег Иваныч, вовсе не на драку – какие-то неприметные людишки сноровисто перевязывали раненых, кому-то давали кол и отправляли обратно на мост, драться, а кого-то уносили вниз, к лодкам, предварительно одарив чем-то из кожаных мешочков. Чем-то? Несколько раз приметил Олег Иваныч знакомый денежный блеск. Драка-то не просто так была, видно, кто-то ее хорошо подпитывал – надо думать, и не только деньгами, а и расположением, дружбой, покровительством. За вымолом, в кустах, промелькнула пару раз смутно знакомая фигура в темно-зеленом плаще… Боярин Ставр. Деловито распорядился, махнул рукой на Софийскую сторону – несколько человек – неприметных сереньких людишек – бросились к заранее приготовленным лодкам. Поплыли на другой берег – быстро поплыли, вмиг обогнали лодчонку, нанятую Олегом с Гришаней. На том берегу высадились, принялись подбирать раненых… Замелькали перевязочные тряпицы, зазвенели монеты. Молодец, боярин Ставр! Олег Иваныч усмехнулся. Обе стороны финансирует! И «литовцев», и «московитов». Тем временем – ловит рыбку в мутной воде: наверняка победит на выборах. Одно слово – гибкий политик, или, как говаривал вождь мировой революции Владимир Ильич Ленин, «политическая проститутка». Что, в общем-то, по сути одно и то же.

Не успели они войти в Гришанину келью, как на крыльце затопали. Гришаня остановился, оглянулся, пропустив вперед Олега Иваныча. Задержался чуть на пороге, поздоровался звонко:

– Здрав буди, отче Феофилакт!

– Будь здрав и ты, отрок! Как там моя «Александрия»?

Феофилакт, игумен Вежищского монастыря, сухонький, седобородый, жилистый, в обычной своей черной простой рясе, с посохом, вошел в Гришанину келью… да так и застыл у порога, увидев Олега Иваныча, живого и невредимого.

– Святый Боже! Никак, господине Олег?!

Олег Иваныч с достоинством поклонился.

– А ливонец? – сверкнув глазами, тихо поинтересовался игумен.

– Все в порядке с ливонцем, – так же тихо ответил Олег Иваныч. – О том Ионе доложено…

Фефилакт удовлетворенно кивнул – видно, очень нужен был Новгороду ливонский рыцарь Куно, вернее, не именно он, а поддержка ордена. Довольно потер руки, прошелся взад-вперед по келье, подошел к столу, внимательно взглянул на рукопись…

– Оуйй! – заверещал вдруг неосторожно приблизившийся к нему Гришаня, ловко схваченный за ухо крепкой рукой игумна.

– Глумы рисуешь, богопротивец? – кивнув на заставицу с изображением рыбаков, язвительно осведомился Феофилакт и зачем-то подмигнул Олегу.

– Предерзко, глумливо, богопротивно, – добавил он дребезжащим голосом. – Однако… Однако смешно, не спорю. И лепо вельми. Ух, поганец… – игумен приблизил к глазам лицо отрока, взглянул строго: – На Москве за то – костер, ведаешь?

– Ведаю, отче, – скривившись, кивнул Гришаня. – Однако ведь и Ефросин, монах Белозерский, так же пишет…

– Монастырь Кирилло-Белозерский далече еси, – отпуская ухо отрока, продолжал воспитательную беседу игумен. – И от Новгорода далече, и от Москвы. И Ефросин-инок – муж ученейший, не тебе чета! А ты… Ты, я вижу, стригольник?!

Гришаня побледнел. Синие, как море, глаза его испуганно забегали, по щекам потекли слезы. Упав на колени, отрок припал губами к руке игумена:

– Не погуби, отче Феофилакт. А я… А я что хошь для тебя…

– Слыхал, господине Олег, богопротивные речи сего стригольника? – не дожидаясь ответа, Феофилакт усмехнулся, поднял со стола книжицу, поднес к глазам.

– Талант тебе великий Господом даден, – обернулся он к Гришане. – За то прощаю. Не меня благодари, но Господа! Милосерден еси Бог наш… За то, что сотворил, по утрам два раза по сорок молитвы читать будешь. Да поклоны бить не забудь! И пива не пить те шестнадцать ден, и квасу хмельного, ибо:

Пианство землю пусту створяет,

А людей добрых и равных в рабство повергает!

О ком молва в людех? О пианици!

Кому очи сини? Пианици!

Кому оханье велико? Пианици!

Кому горе на горе? Пианици!

«Слов о Хмелю» сие есть, опосля перепишешь. Запомнил, отрок богомерзкий?

– Запомнил, отче! Перепишу сейчас же и все, как есть, поклоны отобью, не сомневайся!

– Не мне сомневаться, глупой! Господу еси! Ну, работай… – Феофилакт прихватил поставленный в угол посох. – Ишь, удумал, рыбаков… ха-ха… и смешно ведь… О, Господи, прости меня, грешного… – размашисто перекрестясь, он обернулся в дверях: – Господине Олег, иди-ко за мной!

Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось – больно глазам – в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы – кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято.

В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним – потом только, как попривыкли глаза – увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу – иконы в окладах. Зеленый огонек лампады…

– Ловко! – одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. – Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм… Кажись, знаю такого. Митря Упадыш – звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь – чей? Хорошо бы узнать. – Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. – Вот ты и узнаешь, господин Олег! – громко произнес он. – С сего дня – беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как – кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то – и подале откуда… Так?

Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода…

– Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких… окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере… Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым – житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь…

Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые… А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной – уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил… Но так – пополам с руганью. Сомневался.

Говорил, говорил, говорил игумен… Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь – архиепископ Иона стар и болен – в начальника службы безопасности всей Новгородской республики!

Что и говорить – довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен – некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны… Дело-то вроде – знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но… Но был азарт, томленье некое сладкое, предвкушенье – то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было… Только вот – куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его «ушли» – заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но… Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь… Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл… Тут и еще одно соображенье взыграло – карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь – к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет – ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому – товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет – ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное – работа. Эх, азарт, азарт… Сладостное, давно позабытое чувство… Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи!

На Торговой стороне, на Славенском конце древнем, меж двух сходящихся улиц – Ильинской и Славной – располагалась небольшая – дом с подклетью, амбар да баня – усадьба, огороженная высоким тыном. Узкие окна фасада выходили на запад, на глухие стены каменных башен городских укреплений. Если выйти за ворота и сделать несколько сот шагов вдоль по заросшей вереском улице Славной, можно было оказаться прямо у городских ворот, тех, что «на Славне». Перейти мостик через ров и выйти на запыленную дорогу с твердой, утрамбованной колесами повозок колеей. Дорога вела на юг, к московитам. Если же, выйдя из ворот, свернуть направо, по Ильинской, – немного погодя упрешься в глухую башню, откуда потом или назад возвращайся, или бери круто вправо, мимо оврага, мимо пустоши, мимо ореховых кустов и березовой рощицы, – если не заплутаешь, выйдешь снова на Славную, а уж там дальше не ошибешься – все прямо да прямо, к Торгу. В удобном месте располагалась усадьба – и не на самом виду, и до Ярославова дворища с мостом не так уж и далеко, а по мосту – и на Владычный двор. Правда, туда можно было и на лодке добраться – еще быстрей получалось. Выйти из воротной башни, повернуть налево, спуститься к Волхову – там, в кустиках, неприметный вымол – небольшой мосточек, лодка, шалашик рядышком. В шалашике том рыбачки – дедко Евфимий со внуками. Не простые рыбачки – верные Феофилактовы люди. Летом да весною в шалашике жили, рыбкой волховской промышляли, да за лодкой приглядывали, а случись чего – весла в руки, и на Владычный двор. К мосточкам тем, случись нужда, и крупное судно могло причалить, ежели, конечно, кормщик место знал – с реки-то ничего не было видно: ни мосточков, ни лодки, ни шалашика. Одни заросли. По осени же дедко Евфимий – крепкий еще старичок, да и внуки его – косая сажень оглобли двадцатилетние – бросали шалашик да переселялись в усадьбу. Ту, что между Ильинской и Славной. Усадьба тоже принадлежала игумену Феофилакту, вернее, монастырю его, но то роли не играло. Пожертвовала когда-то усадебку под старость одна одинокая боярыня на помин души. Феофилакт-игумен не будь дурак, сразу смекнул – и самому пригодится усадьба, мало ли. По-тихому оприходовал, мало кто и знал про нее. Дом подновили, клеть подправили, перебрали тын – любо-дорого стало, живи да радуйся. Да работай во славу Господа… и Феофилакта-игумена…

Вот в этой-то усадебке и поселился Олег Иваныч, человек теперь не простой, «житий», хитрыми Феофилактовыми делами заведующий. А дел таких много набиралось: лодьи монастырские придут – обеспечь охрану, доводчики с Нево-озера появятся с вестью какой – вези на Владычный двор, да сперва проверь, те ли люди, а пуще всего интересовало Феофилакта, кто что думает в Новгороде, кто чем дышит и, главное, с кем. Найди-позови-встреть людишек нужных, что по всему городу шатаются, все видят, все знают, все поведают. А людишек этих сперва ведь еще и приветить нужно. Кого деньгами, кого посулами, а кого и силой. Вставал Олег Иваныч ни свет ни заря – брал кого-нибудь из оглоедов дедковых, да отправлялся на вымолы, на Торг, на Софийскую. В склады, в кабаки, в места непотребные. Туда, где народу тьма-тьмущая, где снуют-орут-пьют. Там и было для Олега Иваныча словно сладким медом мазано. Садился неприметненько за стол, кружку квасу заказывал, да не столь пил, сколь вокруг смотрел, глазами зыркал. Примечал: этот на вино да лесть падок, а тот – на девок, а вон, сам-третий – обезденежел, вот-вот вконец пропьется. Подсылал к таким оглоедов, угощал корчмой с пирогами, деньгами ссуживал, для кого-то мог и на стоялый медок разориться – денежки-то не свои, Феофилактовы, хоть и спрашивал за них игумен строго. Называл Олег Иваныч действия свои просто – вербовка агентуры. И хоть информации пока было – кот наплакал, – не торопился Олег, знал – курочка по зернышку клюет. Главное – начало было сделано, появились у него в разных местах люди свои, неприметные, да сведущие. Особо важных звал Олег Иваныч в шалашик, крепко расспрашивал, пивом-медом поил, опосля сидел до петухов на усадебке, все важное записывал на листочках коры березовой, белой, выделанной – любо-дорого писалом скрипеть-поскрипывать… Эх, азарт, азарт! Здорово-то как, черт возьми!

«Московитские люди» – ремесленники и купцы большей частью средних доходов, связанные с низовой торговлей и, в целях расширения сбыта, заинтересованные в покровительстве сильного московского князя. К этой же группе относится значительная часть так называемых «черных» людей – с низкими доходами и ярко выраженным стремлением искать счастье в православной вере. Именно Москву считают они оплотом православия из-за нахождения там митрополита. Вообще, среди многих «простых» новгородцев в последнее время – 5—10 лет – распространяется понятие общей русской идеи, првавославия и единого русского государства с центром в Москве. Источниками подобных настроений, скорее всего, являются агенты московского князя Ивана Васильевича в торговой среде. Задача на будущее: выяснить – кто распространяет подобные идеи и с какой целью.

Олег Иваныч перечитал записи, подумал и перечеркнул наискось слова «с какой целью». И так, в общем-то, ясно – с какой… Главное – кто?

Отложив «московитов» в большой, сплетенный из лыка, короб, Олег пододвинул ближе к себе березовые «карточки» на «западников», коих записал пока наскоро, без деления на «литовцев», «ливонцев» и прочих.

«Сторонники союза с Литвой»… Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака Борецкого. Справка: посадник Исаак, в ходе минувшей междоусобной войны (т. н. «неустроения»), проходившей в Московском княжестве и имевшей целью борьбу за московский престол, показал себя преданным сторонником Василия Темного, отца нынешнего московского князя Ивана. Вопрос: за каким чертом Марфе нужно поддерживать Казимира? Сохранить свои привилегии? Так Иван Московский, пожалуй, их тоже сохранит, тем более родственникам таких преданных людей, как посадник Исаак. Вопрос: за каким чертом боярыня Марфа Борецкая призывает к союзу с Казимиром? Ответ: она и не призывает. Сведения ничем не подтверждаются. Одни слухи. Кому выгодно их распространять? Возможный ответ: конкурентам Марфы и ее сыновей в предвыборной гонке. Как вариант – боярину Ставру. Но боярин Ставр, как один из богатейших новгородских олигархов, объективно должен быть заинтересован в сохранении независимости Новгородской республики. В этом же заинтересована и семья Борецких. Стимул действовать по-другому – большая заинтересованность в покровительстве. Ивана? Казимира? Ордена? Конкретные стимулы: посулы, деньги, шантаж? Прояснить.

Голова шла кругом. Олег Иваныч вышел на высокое крыльцо, щелкнул пальцами – служка Пафнутий вмиг метнулся в клеть, за квасом. Вообще, этого Пафнутия – непонятного, кособокого мужичонку в сером неприметном армяке – убить было мало за вчерашний прокол. После сытного обеда поленился, варнак, да и не разбудил задремавшего Олега для встречи с агентом. Агент был пономарем церкви Святого Михаила, что располагалась на улице Прусской, напрямик от Детинца. Доверенных лиц духовного, или, скажем так, – околодуховного – звания у Олега Иваныча в агентах еще не было, пономарь этот был первой ласточкой, потому и хотелось лично с ним пообщаться, прощупать на предмет анти– или промосковитских настроений. Просидев вчера часа два, пономарь так и ушел восвояси, Олег Иваныч так о нем бы и не узнал, если б не проболтался Акинфий, сторож. Акинфий этот был тоже себе на уме детина. Нелюдимый, угрюмый, до самых глаз заросший густой черной бородой, он, такое впечатление, был приставлен Феофилактом для слежения не только за воротами, но и за всем обслуживающим усадьбу персоналом. Во всяком случае, оглоеды дедки Евфимия откровенно побаивались сторожа – Олег неоднократно замечал их испуганные взгляды, хотя, казалось бы, – кого бояться здоровенным молодым детинам? Вот и про Пафнутия Акинфий доложил с видимой радостью. А ведь, если по справедливости разобраться, и сам бы мог разбудить Олега Иваныча, да только, видно, не входило это в его обязанности. Такой вот человек был сторож Акинфий. Себе на уме. Да и Феофилакт-игумен – не дурак далеко – все знал, что на усадьбе творится да чего Олег Иваныч поделывает – работает или на лавке спину отлеживает.

– Баньку, Олег Иваныч? – вынырнув из клети с кувшином пахучего прохладного квасу, заискивающе осведомился, казалось, еще больше завалившийся на левый бок Пафнутий.

Олег отхлебнул с наслаждением – а и вкусен, зараза, квас-то, да и хмелен изрядно! – подумал, махнул рукой:

– А и баньку! Топи к вечеру. Приду с Владычного, попаримся, кости погреем!

Олег Иваныч потянулся, посмотрел на затянутое бледно-серыми тучками солнышко – не задождило бы, – поднялся обратно в избу, накинул кафтан лазоревый, со шнуровьем, подпоясался, бросил в карман кистень… Эх, шпагу бы!

Заказал третьего дня Олег Иваныч подобную штуку Никите Анкудееву, знатному новгородскому оружейнику, что на Щитной жил, долго втолковывал – «типа, как меч, только лезвие тоньше, легче да изящней». Никита послушал, головой покачал, потом усмехнулся, сказал – знает, что за оружье: «в гишпаньской земле эспадой кличут», как татарская сабля, только «прямая да вострая». Сторговались за четыре деньги – дорого, да черт с ним, деньги-то Феофилактовы. Теперь вот, к пятнице, будет у Олега шпага. Тогда можно и без кистеня по злачным местечкам шляться – ну-ка, шильники, суньтесь!

– К вечеру ждите, – простился Олег Иваныч, зашагал все быстрее вдоль по Славной, прошел воротную башню, кивнул стражам, словно знакомцам давним, – те ответили, еще бы не ответить: прикормлены не так давно были – пивом да медом стоялым угощал их, теперь издалека здоровались.

Вот и мостик, поворот, овражек – с разбега его – опа! Прямо в лужу, да черт с ней, все равно к вечеру дождь будет. А вот и шалашик.

– Эй, дедко, буди оглоедов!

Хороша, быстра лодка, ловко гребут оглоеды, Мишаня с Кудином, внуки Евфимиевы. Ходко плывут, берега – так и летят, не успел Олег оглянуться – а уж и мост показался, да все ближе, ближе…

Эх, хорошо! Есть дело – важное, нужное – не только Феофилакту, бери больше – Новгороду – азартное, есть, даже, тьфу-тьфу, любимая… Эх, Софья, боярыня-краса! Есть жизнь… Жизнь – не прозябание мерзостное! Господи, спасибо тебе!

Впрочем, некогда было Олегу Иванычу особо в эмоции погружаться. Улыбнулся, отмахнулся рукой – думал. Сидел на скамье, в мысли мудрые погруженный. «Московитов» да «литовцев» рассовал сегодня по коробам, пока только примерно, но и то – дело. Остались еще еретики – стригольники да «жидовчины». Кто это такие – Олег Иваныч пока ни сном ни духом не ведал, однако наказ Феофилактов строг был: «особливо этих»! Кои супротив Святой Троицы да супротив веры православной и служителей ее ревностных. Типа самого Феофилакта. Да тут у них все такие – щуки зубастые, что Феофилакт, что Пимен-ключник, что сам владыка Иона. На Пимена с Ионой тоже надо было компромата накопать, о том Феофилакт просил тщательно, прямо имен не называл, змей многоопытный, но и так было понятно. Гришаню к этим делам Олег не хотел приплетать – молод еще, а вот пономарь с церкви Святого Михаила – это то, что надо! Уж больно удобно место у церкви. Для святых отцов удобно и служек их. На краю стороны Софийской, стену городскую с крыльца видать, но и от двора владычного рукой подать: выбрался из Детинца, Земляной город прошел, через вал, через Новинку перевалил, и шуруй себе прямо по пустынной Прусской. Везде в Новгороде боярские усадьбы стояли, на разных улицах, но Прусскую – издревле повелось – любили бояре особливо. Там и строились, кому везло. Тут и церковь – давай, замаливай грехи, коли есть, а коли нету – так свечку кому поставь. И лишних глаз нету – все на владычном дворе остались. Очень удобно с Господом пообщаться! А это дело для местных людей – важное, Олег Иваныч то давно просек и даже сам как-то проникся. Вообще, привыкать потихоньку начал к средневековой жизни. Чего греха таить – нравилось ему. Нравился Новгород, и люди новгородские, и обычаи их. Да обычаи-то не сильно от современных российских отличались. Те же олигархи, тот же электорат, те же выборы. Только что телевидения нет, слава те, господи! А насчет службы – так и она почти ничем не отличалась от того, чем Олег Иваныч всю жизнь занимался. «Закон об оперативно-розыскной деятельности» в действии! Люди Феофилактовы подчинялись Олегу беспрекословно – уважали – чуяли знающего специалиста, да и сам игумен, когда наезжал внезапно да просматривал Олеговы записи, нет-нет да и усмехался понимающе, видно было – доволен. Да и чему ж ему недовольным-то быть? Профессионал – он и в Африке профессионал, тем более в Новгородской республике!

А какие прекрасные вещи окружали Олега Иваныча! Чудо – а не вещи! Кресло так кресло – мягко, удобно, усидчиво, не какая-нибудь там крутящаяся офисная фигня. Одежка натуральная, льняная, в жару в такой не жарко, в холод не холодно, сапоги – куда там «Рибоку»! А еда! А напитки! Никогда Олег Иваныч так вкусно не ел, не пил так сладко, даже в пост. Рыба – белорыбица, красная, осетровая, селедка ганзейская – во рту тает, да с лучком, да с маслицем, мясо – сочное, аж стекает по подбородку, пироги на торгу – с чем душа пожелает, с корочкой, хрустящие, мимо идешь – купишь, не удержишься, а уж квасы хмельные малиновые, пиво немецкое, мальвазея, меды стоялые, березовица пьяная… ох уж эта березовица. Хватанул как-то в корчме полкружки – кинулся к гуслярам, «Дым над водой» пытался на гуслях изобразить, не получилось – слуха-то отродясь не было, хоть меломан – с детства тяжелый рок собирал, динозавров, типа «Дип Перпл», «Блэк Саббат», «Назарет». Да и попеть любил всласть, особливо когда выпьет – хоть ни слуха, ни голоса… А вот уж – раззудись, душа!

– С тобой идем, Олег Иваныч, али тута?

Во! Задумался, не заметил, как и приплыли. Ткнулись носом у моста в вымол.

Подумав, не стал брать с собой оглоедов – уж больно приметные – да и недалеко тут, велел у моста ждать, сам же вышел, к Детинцу направился, шаг прибавив, – дождик-то накрапывал уже, черт такой.

Гришаня встретил радостно, на шею кинулся – гость такой! Угостил пивом – цельная бочка под столом стояла – хоть и запретил ему Феофилакт пиво пить шестнадцать дней, так дни те давно прошли.

Выпили. Гриша посмотрел на гостя лукаво, улыбнулся, помолчал, потом спросил ни с того ни с сего:

– Чего ж ты не женишься, Олег Иваныч?

Олег Иваныч пивом поперхнулся. Это с какой радости ему жениться-то? Был уже печальный опыт, спасибо. Зачем ему жена-то? Обед Пафнутий и так приготовит – пальчики оближешь, а ежели насчет секса… или, как тут говаривали, «утех плотских»… так вертепы да бани на что? Девки там на любой вкус – ласковые да в любви умелые! Только плати, а нечем платить, так и так обслужат, за спасибо, – чего ж хорошему человеку не услужить?

Вот хоть позавчера. Сидел Олег Иваныч себе дома, на Ильинской, к вечеру уж так заработался – голова, словно котел, загудела. От дел оторвавшись, посмотрел в окно – ах и вечер – теплый, тихий, душевный – чего ж взаперти-то сидеть, пойти, что ли, развеяться? На танцы сходить, в клуб местный… Ну, клубов, конечно, не было, было нечто вроде: корчмы уличанские, где жители улицы собирались частенько, вскладчину пиво варили. Вот и третьего дня староста Ильинский к Олег Иванычу на усадьбу явился, насчет взноса на пиво. Мол, проставляйся, человек служилый! А Олег Иваныч и рад. Деньжат кинул щедро – благо, Феофилакт не жадничал… Корчма не так и далеко была, на Ильинской, кварталах в двух… Пафнутий с Акинфием идти отказались – годы не те, – а оглоеды на реке рыбу ловили… Ну, и черт с ними. Плюнул Олег Иваныч, кафтан надел лазоревый – и в корчму. С улицы уже музыка слышна была – гусли, свирели, бубны, голоса девичьи.

Юность ранняя Олег Иванычу вспомнилась, деревня – как, «тридцать третьего» портвешку в кустах тяпнув, ходили с друзьями-обормотами на танцы. Эх, раззудись, душа! Правда, завтра работы много…

Ну ладно – маленько посидеть – да спать.

Маленько… Куда там – маленько. К утру только домой приперся!

Поначалу все чинно-благородно было. Вошел Олег Иваныч, на иконы перекрестясь, поклонился степенно. Познакомился. Ничего мужики оказались. Все свои, с Ильинской улицы. Панфил, Неждан, Геронтий. Игнат, староста. Он Олега Иваныча и представил, впрочем, чего уж представлять было – знали уж все о новом человеке софийском. Ну, одно дело знать – другое ближе знакомство свести.

Свели, блин… Сначала одна кружка. Потом другая, третья. За знакомство, да за здоровье, да за праздник… На восьмой кружке Олег Иваныч за бубен схватился – музыкантам подыгрывать, на десятой – танцевать вышел, вместе с Панфилом да Игнатом, старостой. Да девки еще какие-то были. Не, не какие-то, а очень даже ничего девки! Вольные, новгородские. Одна – с косою до полу, глаза, словно лес, зеленые. Закружила Олега Иваныча так, что у него перед глазами все кутерьмой пошло. Вот Панфил, вот Игнат, вот Геронтий… А где же девки? А вот и они… А бубен? Бубен-то он зачем в руке держит? А глаза-то у девицы – ну, зелень, зелень – как там в песне – у беды глаза зеленые, не простят, не пощадят…

Точно – не пощадили! Да Олег Иваныч, честно сказать, и не сопротивлялся особо. В себя пришел только на улице, куда Анфиска, девчонка зеленоглазая, вытащила. А губы-то у нее какие… зовущие… С жаром поцеловал Анфиску Олег Иваныч, почувствовал, как рванулось к нему молодое девичье тело. К кустам пошли, к стене городской. Там, на лужайке, сама с себя сарафан с рубахой стянула Анфиска. Смеясь, в траву повалилась, руки к Олегу протянула. Тут и мертвый не устоит.

К утру, Анфиску до двора проводив, – удивлен был Олег Иваныч: усадьба-то Анфискина знатна была. Хоть и жила она там приживалкою. Замуж собралася за конюха, вот и гулеванила последний раз, с подругами. Напоследок поцеловала Олега Иваныча – прощай, сказала… Больше не встречал ее Олег.

Ух и глазищи у нее были…

Так что жениться Олегу Иванычу было пока незачем. Правда… Правда, была одна боярыня… Светленькая, с глазами как чай… Софья… Чувствовал к ней Олег особое влечение, благоговейное какое-то, не такое совсем, естественно, как к тем «жёнкам». Казалось – вот только увидеть боярыню – и всю неделю можно счастливым ходить. Не думал не гадал Олег Иваныч, что способен еще на подобные чувства. А что касаемо девок, Анфиски той же, так это – со всяким случиться может. В конце концов, не женат же он еще! Девки девками. А Софья… Софья – совсем другое дело… Где ж только она, интересно? Сколько информации стекалось к Олегу Иванычу – о Софье ничегошеньки! Словно и не живет она в городе, а так, доживает. Ни в «московской» партии ее нет, и к «литовцам» не прибилась. Политически пассивна, в общем. Так это и к лучшему, когда молодая жена… Тьфу ты.

– Гришаня, ты к чему про женитьбу-то?

– Книжицу новую переписываю, – не удержался, похвастал Гришаня. – «Слово о женах, о добрых и злых»…

– О, ну тут я тебе много чего могу дополнить, особенно про «злых». Ну-ка, почитай-ко, пока дождь пройдет!

– Почитать? Изволь, господине!

Гришаня приосанился, начал нараспев, с выражением:

– Добрая жена мужа своего любит и доброхот во всем,

А злая жена мужа своего по хребту биеть немилостиво!

А добрая жена главу своему мужу чешеть и милуеть его,

А злая жена по рту и по зубам батогом биеть…

А добрая жена по утробе гладить мужа своего,

А злая жена по брюху обухом биеть…

– Хватит, хватит, – увидев через оконце просветы в тучах, замахал руками Олег. – Вот они, какие, оказывается, жены-то бывают! По хребту бьют да по брюху обухом. А ты спрашиваешь – чего не женишься! Сам вот женись, пусть тебя по брюху обухом… Мудрая какая книжица.

– Ефросина… Феофилакту-игумену переписываю.

Олег Иваныч допил пиво, вытер мокрые губы тыльной стороной руки и, вспомнив, спросил про стригольников.

Гришаня притих, глянул подозрительно: чего, мол, выспрашиваешь?

Олег Иваныч взъерошил ему волосы, пояснил успокаивающе:

– Не под тебя копаю, отрок.

– Сидят по домам, стригольники-от, – нехотя поведал Гришаня. – Там и молятся, в церковь не ходят, говорят: в церкви мздоимцы суть, да многие священниками не по достоянию поставляемы, а по мзде. Не надо, говорят, церкви, всяк человек – сам себе церковь.

– А ты, Гришаня, откуда про них знаешь?

– Так… знаю… Ты же говорил, что не под меня копаешь?

– Ладно, ладно, не под тебя. И много на Новгороде тех стригольников?

– О! Сонмища!

Олег Иваныч покачал головой. Сонмища! Это ж надо! Черт бы их всех…

Дождь между тем закончился, в окошке Гришаниной кельи радостно улыбалось синее высокое небо, чистое, светящееся, как иконы местного, новгородского, письма.

Олег Иваныч вышел из Детинца, миновал Земляной город и, перейдя по деревянному мостику ров, свернул на Новинку – улицу, после дождика грязную, топкую, давно не мощенную – бревна, эвон-ко, сгнили, гнулись под тяжестью его шагов, скрипели, сердечные. По обеим сторонам улицы росли березы да елки, росли настолько часто, что даже трудно было заметить отходившую по правую руку Прусскую улицу, утопавшую в яблоневых садах многочисленных боярских усадеб.

Жара спала, воздух был свеж и прозрачен, остатки пролившейся дождем тучи поспешно убегали куда-то далеко к горизонту, уходили, чуть погромыхивая на прощанье, на юг, в дикую московитскую сторону. Идти было легко – улицу недавно сызнова замостили, вкусно пахло свежесрубленным деревом, смолой и опилками. Олег Иваныч даже напевал что-то вполголоса – то ли из старого репертуара «Машины времени», то ли недавнее: «…а злая жена мужа бьеть по хребту!»…

Однако вот и церковь. Храм Святого Михаила. Каменный, одноглавый. Сахарно-белый, как и все новгородские церкви. Где же пономарь? Зайти – узнать. Заодно свечку поставить, во здравие рабов Божьих новгородцев.

– Боярышня, не передадите свечечку?

Стоявшая впереди, у иконостаса, напротив дьякона со свечками, «боярышня» обернулась.

Темный, серебром шитый, платок. Глаза… Теплые, золотисто-коричневые… вдруг сверкнули, расширились…

Софья! Господи, неужели правда?

Боярыня Софья!

Как дурак стоял Олег Иваныч, пялился. Нет, чтоб поклониться галантно, невзначай встречу назначив… Да и боярыня тоже хороша – даже не улыбнулась, только ресницами захлопала – вниз-вверх, вниз-вверх. А ресницы долгие, загнутые, сурьмой персидской крашенные…

Молча, словно смущаясь чем-то, протянула боярыня свечку.

Опомнился Олег Иваныч, взял – до руки Софьиной дотронулся случайно – словно огнем ожгло! Вот не думал не гадал старший дознаватель – циник да бабник тот еще, что втюрится эдак на старости лет. Улыбаясь широко, стоял, не замечая, как капал горячий воск со свечки. Забыл и про пономаря.

Вышел из церкви, встал, к стеночке прислонившись. Сорвал травину – в рот, из угла в угол губами перекатывал. Показалась боярыня с бабками да слугами. Села в возок, двумя белыми лошадками запряженный, обернулась… Олег Иваныч не удержался – помахал рукою. Улыбнулась боярыня Софья, показалось на миг – нет в мире ничего краше ее улыбки. Тронулся возок, потянулись позади слуги да бабки, да девки дворовые. За ними и Олег Иваныч. Шел, не отставал, про пономаря вспомнил, правда, да решил, подумав, – успеется еще, будет время.

Вокруг одуряюще пахли яблоневые сады, птицы что-то пели в зеленом узорочье листьев, по обочинам мостовой пробивались средь многотравья лиловые цветы колокольчиков.

Не доезжая Новинки, возок остановился, выбежавший вперед слуга быстро распахнул ворота. Не маленькая усадьба у Софьи! Богатая – каменные палаты, терем узорчатый, амбаров число превеликое, двор дубовыми плахами вымощен, выметен начисто – видно, следит боярыня за хозяйством, не лентяйствует, как иные.

Угол Новинки и Прусской – запомнил адресок Олег Иваныч, усмехнулся про себя, хорошо усмехнулся, по-доброму, надеждами тешась.

Оглоеды ждали у лодки.

Эх, как хорошо все складывается! – глядя в свинцовые воды Волхова, думал Олег Иваныч. – Глядишь, и с Софьей повезет. Только не накаркать бы.

С Волховского моста на лодку пристально смотрели двое. Один – одет богато, в плаще темно-зеленом – боярин Ставр, а вот другой… Мелкий, угодливый, все на Олега указывал да мелко тряс козлиной своей бородою. Ой, накаркал-таки Олег Иваныч, ой, накаркал!

Проводив лодку с Олегом взглядом, боярин бросил козлобородому мелкую монету и, вскочив в седло вороного коня, подведенного расторопным холопом, вскачь помчался на Торг.

Поднявшийся ветер уносил к югу разорванные остатки туч. Темнело. На Волхове поднимались волны.

Ой, накаркал Олег Иваныч…