ТОМ 1

Услышав стук в дверь, Линден Эвери громко застонала. Ее мрачное настроение не предполагало никаких гостей. Она отчаянно нуждалась в холодном душе, уединении и возможности освоиться с нарочитой простотой своей новой квартиры.

Почти всю вторую половину дня, неестественно жаркого и удушливого для середины весны, она бродила по комнатам мезонина и перетаскивала из старого седана картонные коробки с книгами, панели разобранных шкафов и скудную утварь несостоявшейся хозяйки. Ей приходилось поднимать эти тяжести по наружной лестнице старого деревянного дома, который прятался среди сорняков, как уродливая жаба, страдавшая ревматизмом. Когда она впервые открыла дверь арендованной госпиталем квартиры, ее встретили три пустые комнаты, ободранный пол с облупившейся бежевой краской, неряшливо-желтые стены ванной, запах ветхой старины, граничивший с запустением, и обрывок газеты, который, скорее всего, просунули под дверь. Тремя толстыми красными полосами, словно кровью или губной помадой, на газете был нарисован треугольник, внутри которого виднелись два слова “ИИСУС СПАСЕТ”.

Взглянув на надпись, Линден скомкала обрывок и рассеянно положила его в карман. Она давно уже не верила в совпадение, и ей больше не требовалось дармовых услуг.

Однако записка, в сочетании с утомительной переноской тяжестей и гнетущей атмосферой дома, вконец испортила ее настроение. Линден почувствовала себя опасной для общества и особенно для непрошенных гостей Пустые комнаты напоминали ей дом родителей. В глубине души она ненавидела это помещение, но за неимением выбора принимала его как испытание судьбы. Она одобряла и проклинала подобное существование – в полном соответствии с хронической нехваткой денег.

Не имея собственного жилья, Линден искала работу в госпитале, который мог бы обеспечить ее служебной квартирой. Получив официальное предложение, она приехала в этот маленький захолустный городок, до безумия схожий с поселка м, где появились на свет и умерли ее родители. Линден исполнилось только тридцать, но она уже поставила на себе крест как на вредной, некрасивой и старой деве. Ее жизнь казалась чередой огорчений: в восемь лет она потеряла отца, в пятнадцать – мать, потом – три бессмысленных года в сиротском приюте Закончив колледж, она училась на медицинском факультете, а затем работала терапевтом и специализировалась в семейной практике. Насколько Линден помнила себя, она всегда оставалась одинокой – всегда; и этот образ жизни укоренился в ней, как злокачественная опухоль. Ее две или три любовные связи больше походили на эксперименты в физиологии или гигиенические упражнения. Во всяком случае, они не оставили в ее памяти глубокого следа. Поэтому теперь, оценивая свою жизнь, Линден видела только строгость и последствия былой жестокости.

Напряженная работа и сжатые в кулак эмоции не отразились на изящной женственности ее тела и красоте лица. Светло-русые волосы, доходившие до плеч, по-прежнему сохраняли свежий и прекрасный блеск. Бесконечные переезды и заботы о пропитании не затуманили ее глаз мрачноватой пеленой усталого раздражения, но морщинки, вызванные страданиями и постоянной хмуростью, уже наметили свой путь над тонкой переносицей и в уголках нежного рта, созданного для чего-то более щедрого, чем та жизнь, которую она вела. Ее некогда звонкий голос, казалось, теперь больше подходил для сбора данных, чем для живого общения.

Тем не менее Линден знала, как быть выше плохого настроения и одиночества. Непростая жизнь научила ее верить в собственные силы. Избрав профессию врача, она не раз спасала людей от смерти и знала, как нести бремя судьбы.

Услышав стук, Линден громко застонала. Но потом, пригладив взъерошенные эмоции и легкое платье с пятнами пота, направилась к двери.

На лестничной площадке стоял Джулиус Биренфорд, глава администрации областного госпиталя. Этот коренастый пожилой человек предложил ей работу в амбулатории неотложной помощи – довольно необычная должность для семейного врача. В более крупном госпитале такое назначение считалось бы невозможным, но местная клиника обслуживала фермеров и жителей холмов. Население городка и его окрестностей хранило верность традициям двадцатилетней давности, поэтому доктору Биренфорду требовался специалист широкого профиля.

Макушка его головы находилась на уровне ее глаз, и, судя по всему, возраст доктора приближался к шестидесяти. Округлая выпуклость живота совершенно не соответствовала виду его коротких и тонких рук. Он производил впечатление больного человека с нарушенным пищеварением и, очевидно, не отказывал себе в таких маленьких удовольствиях, как плотные завтрак, обед и ужин. Пригладив седые усы, Биренфорд улыбнулся. Мешки под его глазами покрылись маленькими морщинками.

– Доктор Эвери, – сказал он, переводя дух после тяжелого подъема на лестничную площадку.

– О, доктор Биренфорд! – Ей хотелось захлопнуть дверь перед его носом. Но она отступила в сторону и скромно произнесла:

– Входите.

Пройдя в пустую гостиную, доктор осмотрелся и торопливо направился к стулу.

– Значит, начинаете въезжать, – заметил он. – Тогда позвольте поздравить вас с новосельем. Надеюсь, вам кто-нибудь помог затаскивать сюда эти вещи.

Она села напротив него и учтиво выпрямилась, словно беседа носила официальный характер.

– Нет. Пришлось все делать самой. – А кого она могла попросить о помощи?

Доктор Биренфорд начал было по-дружески укорять ее, но Линден небрежно махнула рукой.

– Нет проблем. Я к этому уже привыкла.

– И очень плохо! К таким вещам привыкать не надо. – Взглянув на нее, он неодобрительно покачал головой. – Вы приехали к нам по рекомендации солидного медицинского учреждения, и вашу работу оценили выше всех похвал. Я думаю, вы могли бы ожидать от нас какой-то помощи.., хотя бы по части-переноски мебели.

Его тон был наполовину шутливым, но она чувствовала серьезность вопроса, повисшего в воздухе, – вопроса, который уже не раз возникал во время их ознакомительных бесед. Однажды Биренфорд напрямую спросил ее, почему она, имея такие прекрасные рекомендации, согласилась на работу в захолустном госпитале. Его не устраивали поверхностные ответы, которые она заготовила для собеседования, и ей пришлось выложить кое-какие факты. “Мои родители жили почти в таком же городке, как этот, – сказала она ему в тот раз. – Они едва дотянули до пятидесяти. Если бы за ними присматривал хороший семейный врач, они и сейчас могли бы радоваться жизни”.

С одной стороны, Линден говорила правду, с другой – бессовестно лгала. Она боялась заглядывать в корень этого противоречия, и скрытая истина заставляла ее чувствовать себя беспомощной и старой. Если бы ее мать своевременно диагностировали, операция по удалению меланомы гарантировала бы девяносто процентов успеха. А если бы за депрессией отца наблюдал специалист, тоска не довела бы его до самоубийства. Но Линден знала и другое – ничто не могло спасти ее родителей. Они умерли, потому что устали от неудач и больше не хотели подставлять себя под удары судьбы. Когда она думала об этом, печаль сжимала ее до треска в костях.

Линден приехала сюда не только для того, чтобы помогать людям, похожим на ее родителей. Она хотела доказать, что, в отличие от них, ее жизнь будет более осмысленной и эффективной. И еще ей хотелось умереть.

– Впрочем, это к делу не относится, – смущенно пробормотал Биренфорд, так и не дождавшись ответа. Печальное молчание Линден расстроило его. – Я рад, что вы здесь. Мне бы хотелось вам чем-нибудь помочь. Может быть, надо что-то передвинуть?

Линден по привычке покачала головой, но вдруг вспомнила о газетном обрывке. Вытащив из кармана измятый листок, она передала его доктору:

– Кто-то подсунул это под дверь. Вы не знаете, что за послание я получила?

Биренфорд осмотрел треугольник, прочитал шепотом написанную фразу и тоскливо вздохнул.

– Рассматривайте это как профессиональный риск. Сорок лет я добросовестно и честно посещаю городскую церковь. Но поскольку мой оклад дипломированного специалиста позволяет мне вести приличную жизнь, некоторые наши горожане… – он криво усмехнулся, – ..настойчиво пытаются обратить меня в свою веру. К сожалению, они заменяют праведность невежеством, а невинность – тупостью и ленью.

Пожав плечами, он вернул ей газетный обрывок.

– Это место не зря называют глубинкой. В такой глуши люди начинают делать странные вещи. Чтобы не считать себя отвергнутыми и обделенными, они превращают свою депрессию в добродетель. Обычные дела становятся либо апостольским подвигом, либо сатанинским грехом. Боюсь, вам тоже придется столкнуться с людьми, которые будут тревожиться о вашей душе. В этом маленьком городке ни у кого нет права на личную жизнь и уединение.

Линден рассеянно кивнула. Захваченная внезапным воспоминанием о матери, она почти не слушала Биренфорда. Стоя на коленях, мать рыдала от горькой жалости к себе и обвиняла дочь в смерти отца…

Линден нахмурила брови и отбросила видение прочь. Ее отвращение к подобным воспоминаниям было настолько сильным, что она с радостью согласилась бы на их хирургическое удаление из мозга. Однако доктор Биренфорд, заметив необычный всплеск эмоций, пытливо вглядывался ей в глаза. Чтобы не выставлять напоказ свою израненную душу, она поспешно натянула на лицо дежурную улыбку и холодно спросила:

– А я что-нибудь могу для вас сделать, доктор?

– Конечно, – шутливо ответил он, стараясь не замечать ее раздражения. – Вы можете называть меня Джулиусом. Я собираюсь обращаться к вам по имени, поэтому вы можете платить мне той же монетой.

Она пожала плечами и уступила:

– Хорошо, Джулиус.

– Прекрасно, Линден.

Доктор улыбался, но смущение в его глазах не исчезало. Через секунду, словно бросаясь напролом сквозь трудности предстоявшего разговора, он торопливо сказал:

– На самом деле я пришел к вам по двум причинам. Конечно, мне следовало бы познакомить вас с нашим городом, но я решил, что это мероприятие может и подождать. У меня есть для вас неотложное поручение.

"Поручение? – подумала Линден. Слово побуждало к невольному протесту. – Я только что приехала сюда. Целый день таскала коробки. Устала, как черт, и еще толком не расставила мебель”.

– Сегодня пятница, – дипломатично ответила она. – Я полагала приступить к работе с понедельника.

– Это дело не имеет отношения к госпиталю. Мне очень жаль, но.., не имеет. – Взгляд Биренфорда коснулся ее лица, как рука, протянутая за помощью. – Рассматривайте мои слова как личную просьбу. Мне это дело не по зубам. Я так долго жил бок о бок со своими пациентами, что больше не могу принимать объективных решений. Наверное, я просто устарел – не хватает знаний современной медицины. Одним словом, мне необходимо ваше мнение.

– А по какому вопросу?

Линден делала все возможное, чтобы ее голос не звучал угрюмо. Но в душе она стонала от злости, зная наперед, что выполнит любую просьбу доктора. Он обращался к той части ее сердца, которая не умела отвечать отказом.

Биренфорд нахмурился.

– К сожалению, я мало что могу вам рассказать. С меня взяли слово.

– Да ладно вам, доктор. – Она была не в том настроении, чтобы играть в расспросы. – Я тоже могу дать вам какую-нибудь клятву.

– Нет. – Он вскинул вверх руки, отвращая ее гнев и возможные упреки. – Я верю в вашу порядочность, но это совсем иной случай.

Линден смутилась. Она даже не знала, говорил ли он о медицинской проблеме или о чем-то другом.

– Похоже, ваш таинственный случай и будет моим поручением.

– Возможно. Все будет зависеть от вас. – Прежде чем она успела выяснить смысл этих слов, доктор быстро спросил:

– Вы когда-нибудь слышали о Томасе Кавинанте? Одно время он писал неплохие романы.

Выискивая в памяти названную фамилию, Линден чувствовала на себе внимательный взгляд Биренфорда. Однако ход его мыслей по-прежнему оставался для нее загадкой. Она не читала романов с тех пор, как прошла в колледже краткий курс литературы, а позже у нее для этого не хватало ни времени, ни сил. Притворяясь беспристрастной, она покачала головой.

– Он живет неподалеку от города, – сказал доктор. – В старом поместье, которое люди прозвали Небесной фермой.

Вам надо будет выехать на трассу… – Биренфорд махнул рукой в направлении перекрестка, – ..а затем через две мили от города свернуть направо по грунтовой дороге. Кавинант – один из наших пациентов. Он болеет проказой.

При слове “проказа” мысли Линден раздвоились. Опыт и длительное обучение делали ее врачом без какого-либо сознательного участия с ее стороны. Перед глазами замелькали абзацы медицинских справочников с подробным описанием болезни Хансена.

Мycobacterium lepra. Проказа. Прогрессирует, убивая нервные волокна – первоначально в конечностях и роговой оболочке глаз. В большинстве случаев болезнь можно приостановить, используя обширную лечебную программу с применением диаминодифенилсульфона. Проказа вызывает атрофию и деформацию мышц, изменения в пигментации кожи и слепоту. Кроме того, больному угрожает множество вторичных бед, наиболее распространенными из которых являются инфекции. Разрушая ткани тела, они как бы поедают жертву живьем. Тем не менее проказа считается сравнительно редкой болезнью – незаразной в каком-либо обычном смысле. По статистике, она чаще всего возникает у детей в перенаселенных тропических районах. Основными порождающими факторами являются антисанитарные условия и длительное пребывание на солнце…

Пока одна часть ее ума разматывала клубок академических знаний, другая часть терялась в догадках и вопросах. Прокаженный? Здесь? Но почему Биренфорд завел о нем разговор? К подобным больным она испытывала сочувствие и отвращение. Вернее, отвращение вызывала сама болезнь – такая же неизлечимая и безысходная, как смерть. Линден обреченно вздохнула и спросила:

– Так что вы от меня хотите?

– Видите ли… – Он смотрел на нее с отрешенным видом, будто вновь обдумывал просьбу, с которой хотел обратиться. – Впрочем, ладно. Попробую объяснить по-другому.

Он резко поднялся со стула и прошелся по комнате. Доски пола тихо поскрипывали под его ногами, а хруст облупившейся краски лишь подчеркивал обеспокоенность доктора.

– Можно сказать, что Кавинанта диагностировали довольно рано – он отделался потерей двух пальцев. Один из лучших лаборантов нашего госпиталя без колебаний определил его болезнь, и вот уже десять лет как состояние пациента стабильно. Я завел этот разговор для того, чтобы узнать, насколько вы брезгливы к таким несчастным людям. – Биренфорд поморщился и торопливо добавил:

– Сам-то я привык. Но, в отличие от вас, у меня было время, чтобы преодолеть отвращение.

Так и не дав ей возможности ответить, он продолжал говорить, словно грешник на последней исповеди.

– Теперь я уже не думаю о нем как о прокаженном. Но его болезнь стоит между нами, будто стена.

Судя по всему, Биренфорд не мог простить себя за какой-то промах.

– Отчасти это и его вина, – произнес он в оправдание. – Кавинант зациклился на своем недуге. Он больше не думает о себе как о писателе, мужчине и человеке. Он считает себя прокаженным.

Заметив раздраженный взгляд Линден, доктор понурил голову и тихо спросил:

– Не могли бы вы съездить в Небесную ферму и повидаться с ним?

– Нет проблем, – ответила она, безжалостно подавив свое недовольство. Она была врачом, и помощь больным являлась ее работой. – Но я не понимаю, отчего такая неотложность.

Мешки под глазами Биренфорда вздрогнули. Он с мольбой посмотрел на Линден:

– Я не могу сказать вам этого.

– Ах, да. Большой секрет. – Спокойный тон лишь подчеркивал мрачность ее настроения. – Значит, я должна встретиться с совершенно незнакомым мне человеком – не понимая, зачем и почему эта встреча нужна, – а потом сделать для него что-нибудь хорошее. Вы этого хотите?

– Попробуйте вызвать его на разговор. – Голос Биренфорда звучал как нытье старика-неудачника. – Постарайтесь сделать так, чтобы он принял вас и рассказал, что с ним происходит. Тогда мне не надо будет нарушать свои обещания.

– Позвольте я выражу это другими словами. – Она больше не желала скрывать свое раздражение. – Вы хотите, чтобы я поехала к больному человеку и заставила его говорить о самом сокровенном. Абсолютно незнакомая женщина постучит в его дверь и начнет надоедать расспросами – по той лишь причине, что доктор Биренфорд решил получить еще одно мнение. Я буду счастлива, если он не подаст на меня в суд за незаконное вторжение в его владения.

Оценив ее сарказм и негодование, доктор тяжело вздохнул:

– Вы правы. У вас ничего не получится. Он никогда не расскажет вам о себе. Этот несчастный человек так долго страдал от одиночества, что теперь… – Внезапно голос Биренфорда стал пронзительным:

– Но я думаю, он ошибается.

– Ошибается в чем? – удивилась Линден. – Да не темните же, доктор!

Его рот открылся и закрылся. Руки дрожали, словно умоляли о сострадании. Потребовалось несколько секунд, прежде чем он вновь обрел контроль над своими эмоциями.

– Нет! Давайте пока обойдемся без объяснений. Сначала я должен узнать, кто из нас не прав.., и миссис Роман здесь вряд ли поможет. Готов поклясться, что этот случай уже встречался в медицине. Однако мне не удалось поставить диагноз. Я пытался, но у меня ничего не вышло.

Простота, с которой он принимал свое бессилие, поймала ее в ловушку. Линден чувствовала себя усталой, грязной и злой. Ей хотелось одиночества и покоя. Но после долгих лет бесприютной и суровой жизни она не могла отказать человеку в помощи. Просьба Биренфорда связала ей руки. Она взглянула на осунувшееся лицо доктора и, перейдя на профессиональный тон, сказала:

– Мне понадобится какой-нибудь предлог, чтобы начать разговор с Кавинантом.

Глаза Биренфорда оживились.

– Я уже об этом подумал, – воскликнул он и вытащил из кармана небольшой томик в мягкой обложке.

Книга называлась “Я ПРОДАЛ БЫ ДУШУ, ЧТОБЫ ИСКУПИТЬ СВОЮ ВИНУ”. Под унылым желтовато-серым рисунком виднелась надпись: “Роман Томаса Кавинанта”.

– Попросите у него автограф. – Старый доктор вновь приобрел былое чувство иронии. – Если вам удастся разговорить Кавинанта и прорваться за линию его обороны, что-нибудь обязательно случится.

Линден молча проклинала себя. Она ничего не знала о романах и умела говорить с незнакомыми мужчинами только о симптомах их болезней. Предчувствие неудачи, словно стыд, окрасило ее щеки румянцем.

– После встречи с Кавинантом мне хотелось бы еще раз увидеться с вами, – сказала она. – Где вы живете, доктор? У меня нет телефона, и я, скорее всего, заеду к вам по пути домой.

Ее согласие вернуло Биренфорду прежнюю благожелательность; он снова стал заботливым и учтивым. Доктор назвал свой адрес, повторно предложил помощь в благоустройстве квартиры и наконец сердечно поблагодарил ее за готовность оказать ему услугу. Линден немного удивилась, что Биренфорд, показав свое бессилие и некомпетентность, даже не попытался оправдаться перед ней. Когда звуки его шагов затихли на ступенях лестницы, она осталась с ощущением огромной тяжести – вернее, бремени ответственности за что-то странное и непонятное.

Какое-то время она сидела на стуле, рассеянно разглядывая желтые стены. Внутренний голос шептал ей предостережения, но, не имея приемлемого выбора, Линден игнорировала их. Издав еще один протяжный стон, она отправилась в ванную.

Смыв под душем грязь и усталость, до которых смогли добраться мыло и вода, она надела серое платье, затенявшее ее женственность, и педантично проверила содержимое медицинской сумки. Это содержимое всегда казалось ей скудным и недостаточным – она просто не унесла бы того, что могло бы понадобиться в реальной жизни. Но в данный момент ее сумка служила арсеналом против неизвестного, и Линден из опыта знала, что без нее она будет чувствовать себя голой. Со вздохом усталости доктор Эвери заперла дверь и спустилась по лестнице к машине.

Следуя указаниям Биренфорда, она свернула на центральную улицу и неторопливо поехала к городской площади. Ее глаза привычно отмечали ориентиры и названия магазинов.

В духоте и зное послеобеденного солнца белые дома казались томными и потными. Дела и заботы отстранились от горячих тротуаров, словно бетонные плиты у витрин потеряли свою доступность и превратились в опасные для жизни места. Мраморное здание муниципалитета с жалкими копиями греческих колонн и барельефами каменных лиц, вопивших под тяжестью крыши, нелепо раздулось от чувства долга и неоправданной важности.

На тротуарах изредка встречались люди – кто-то шел за покупками, кто-то возвращался с работы домой. Внимание Линден привлекла женщина с тремя маленькими детьми, которые стояли на ступенях муниципалитета. Балахон нищенки и платья детей были сшиты из колючей мешковины. Лицо женщины, еще хранившее следы былой красоты, казалось пугающе серым и пустым, словно в тисках бедности и униженного смирения она уже привыкла к страданиям и истощению своих детей. Все четверо держали в руках плакаты с грубо нарисованными символами.

Линден всмотрелась в буквы, обведенные красными треугольниками. Внутри каждого из них алым огнем пылало одно и то же слово: “ПОКАЙТЕСЬ”.

Не замечая прохожих, дети и женщина молча стояли на ступенях, будто епитимья, которую они приняли на себя, лишила их чувств и разума. При виде такой физической и моральной деградации Линден ощутила спазм безысходной тоски. Но она знала, что фанатизм неизлечим.

Через три минуты машина выехала за пределы города.

Дорога петляла мимо вспаханных полей и лесистых холмов. Здесь, вдали от знойных улиц, воздух уже не казался таким удушливым и влажным. Странная для весны жара наполняла его мерцающим маревом, которое дрожало над рядами молодых побегов и цеплялось за ветви с набухшими почками. Природа сияла и лучилась в ожидании вечера. Настроение у Линден улучшилось, и она, очарованная красотой ландшафта, снизила скорость, чтобы насладиться всем, чего ей так долго не хватало в пыльных городах.

Через пару миль справа от нее появилось широкое поле, поросшее молочаем и дикой горчицей. В четверти мили от дороги виднелся рядок деревьев, за которым проглядывал белый дом. Рядом с шоссе располагалось несколько коттеджей, но ее взгляд тянулся к дому за деревьями, словно тот был единственным жильем во всей округе.

Поле пересекала грунтовая дорога. В самом начале от нее отходили ответвления к коттеджам, но потом она вела только к белому особняку. Подъехав к съезду с шоссе, Линден заметила накренившийся фанерный знак. Несмотря на поблекшую краску и несколько старых борозд, похожих на следы пуль, надпись оставалась еще вполне разборчивой: Небесная ферма.

Собравшись с духом, Линден свернула на грунтовую дорогу.

Внезапно боковым зрением она уловила какое-то движение – вернее, размытое пятно цвета охры. Рядом с фанерным знаком стоял человек, одетый в широкую мантию.

Он как будто возник из воздуха. Линден могла поклясться, что мгновение назад она видела здесь только столб и фанерный указатель.

Застигнутая врасплох, она инстинктивно свернула в сторону, словно пыталась уклониться от опасности, которая осталась за спиной. Сбросив скорость и нажав на тормоза, доктор Эвери перевела взгляд на зеркало заднего обзора.

У столба стоял высокий худой старик в коричневато-желтой мантии. Он был грязным и босым. Длинная седая борода и редкие волосы, торчащие на голове, придавали ему сходство с безумцем.

Сделав шаг к машине, старик конвульсивно схватился за грудь и со стоном упал на землю.

Линден несколько раз нажала на клаксон в надежде, что ее услышат в ближайшем коттедже. Она спешила как могла, но все ее движения казались непозволительно медленными и неловкими. Отключив зажигание, она схватила медицинскую сумку, выскочила из машины и побежала к старику. Мрачное предчувствие сулило неудачу и встречу со смертью, однако опыт врача уже брал верх над ее страхами и сомнением в собственных силах. Через миг она склонилась над распростертым телом.

Он выглядел странно для этих мест и конца двадцатого века. Мантия оказалась его единственной одеждой. Судя по виду, он носил ее, не снимая, несколько лет. Заостренные черты лица свидетельствовали о воздержании и аскетизме. Клонившееся к горизонту солнце раскрашивало его иссохшую кожу безжизненным золотистым цветом.

И он не дышал.

Многолетний опыт заставил ее перейти к действиям. Она опустилась на колени и пощупала пульс мужчины. Лицо Линден было спокойным и сосредоточенным, но ее душа вопила от ужаса. Она увидела в старике своего отца. Если бы тот дожил до старости и безумия, то походил бы на эту развалину как две капли воды.

Пульс не прощупывался.

Мужчина вызывал у нее отвращение, и она знала почему. Отец Линден покончил жизнь самоубийством. Люди, которые убивали себя, заслуживали смерти. Но вид старика вернул ей воспоминание о крике восьмилетней девочки – крике, который никогда не умолкал и эхом отдавался в ее памяти.

Мужчина умирал. Его мышцы стали вялыми, расслабляясь после приступа боли. Времени осталось в обрез, и доктор Звери ринулась в бой за его угасавшую жизнь.

Она открыла защелку сумки, вытащила терапевтический фонарик и, преодолев страх, осмотрела зрачки. Они реагировали на свет и выглядели одинаковыми.

Значит, она еще могла его спасти.

Быстро перевернув старика на спину, Линден приподняла его подбородок, разжала стиснутые челюсти и прочистила горло. Ее ладони легли на грудную клетку мужчины, и она приступила к сердечно-легочному оживлению.

Ритм искусственного дыхания так прочно укоренился в ее сознании, что она следовала ему автоматически: пятнадцать сильных нажатий на грудную клетку; затем, закрывая ноздри пострадавшего, два глубоких выдоха в рот. От гнилых зубов старика исходило омерзительное зловоние. Линден казалось, что у него разлагались не только десны, но и небо. На какой-то миг она дрогнула. Ее отвращение превратилось в острую тошноту, словно она прижалась губами к гнойному нарыву. Но доктор Эвери была упряма; она продолжала свою работу.

Пятнадцать нажатий. Два выдоха.

Пятнадцать и два. Пятнадцать и два.

Линден твердо выдерживала ритм. Однако сквозь тошноту и отвращение уже поднимался страх. Страх перед кислородным голоданием. Страх неудачи.

Как правило, для, сердечно-легочного оживления требовалось несколько человек. Каждый из них мог вести процедуру лишь несколько минут. Она понимала, что если сердце старика не забьется в ближайшее время…

– Дыши, черт бы тебя побрал, – шептала она, мысленно отсчитывая ритм.

Пятнадцать и два. Пятнадцать и два.

– Дыши, миленький! Я тебя прошу!

Но пульса по-прежнему не было.

Она начинала задыхаться. Слабость и дурнота поднимались в голову, как потоки тьмы. Ее легким не хватало воздуха.

Жара и дряхлость доконали старика. Потеряв сознание, он терял и остальные признаки жизни.

– Дыши! Дыши!

Она резко выпрямилась и повернулась к сумке. Руки предательски дрожали. Сжав кулаки, Линден заставила себя успокоиться, затем достала одноразовый шприц, ампулу с адреналином и длинную иглу. Сражаясь с дрожью пальцев, она наполнила шприц, выпустила воздух и с нарочитой тщательностью очистила спиртом пятно на тощей груди старика. Введя иглу между ребер мужчины, она сделала инъекцию в сердце, потом отложила шприц в сторону и ударила кулаком по грудине.

Удар не вызвал эффекта. Линден выругалась и вновь приступила к искусственному дыханию.

Ей требовалась помощь, но она находилась в безвыходной ситуации. Если бы Линден прекратила процедуру, повезла старика в город или отправилась на поиски телефона, мужчина бы умер по дороге. Впрочем, если она истощит свои силы, он тоже умрет.

«Дыши!»

Сердце старика не билось. Запах из его рта напоминал зловоние утробы трупа. Все ее усилия казались напрасными.

Но она не сдавалась.

Это был вызов всему тому, что превратило ее жизнь в жалкое существование. Линден потратила десять лет, чтобы обучиться борьбе со смертью, и теперь уже не могла отступить. В восемь ей не удалось спасти отца. Даже в пятнадцать она оставалась слишком неопытной и слабой, чтобы уберечь свою мать. Но сейчас, владея знанием медицины, она не желала бросать человека в беде. Она не желала отказываться от борьбы и обманывать последние надежды.

Темные пятна скользили перед глазами. Влажный воздух стал душным и плотным. Руки налились свинцовой тяжестью. При каждом вдохе горло издавало хриплый вопль, и легкие сипели при каждом выдохе в зловонный рот мужчины. Он не шевелился. Слезы ярости и отчаяния стекали горячими струйками по ее лицу. Но доктор Эвери и не думала сдаваться.

Она находилась на грани обморока, когда легкая дрожь пробежала по телу старика. Он сделал судорожный вдох.

Застонав от облегчения, Линден попыталась подняться на ноги, но кровь ударила ей в голову, и она повалилась на бок.

Какое-то время сознание отмечало только шум в ушах и пот на лице. Когда ей стало лучше, она приподняла голову и увидела старика, стоящего над ней. Его бездонные синие глаза смотрели на Линден с горьким состраданием. Пожилой мужчина выглядел невероятно сильным и высоким. Его поза напрочь отрицала тот факт, что минуту назад он был на волос от смерти. Старик склонился к Линден, помогая ей подняться на ноги. Он обхватил ее руками за талию, и она прижалась к нему, не в силах сопротивляться крепкому объятию.

– Не бойся, доченька. – Его хриплый голос наполняли жалость и нежность. – Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя. Есть еще в мире любовь! – Старик отпустил ее и отступил на шаг. В его глазах сверкнула строгость. – Будь честной.

Линден изумленно смотрела ему вслед, пока он шагал от нее через поле. Молочай и дикая горчица хлестали по кромке его грязно-желтой мантии. Моргая и стараясь избавиться от точек, мельтешивших перед глазами, она с трудом различала удалявшуюся фигуру. Мускусный ветерок ерошил волосы старика, и в золотистых лучах заката они казались нимбом над его головой. А потом мужчина поблек во влажном воздухе и исчез из виду.

Ей хотелось побежать за ним, позвать и расспросить о том, что случилось. Но, вспомнив взгляд старика, Линден застыла на месте.

Будь честной.

Она почувствовала трепет, зарождавшийся в ее сердце.

Дрожь усилилась и распространилась по всему телу. Кожа горела, словно солнце светило на нее через огромную линзу. Мышцы живота сжимались в комок.

Старик исчез. Он обнял ее, назвал дочерью, а затем исчез.

Она испугалась, что сходит с ума. Повернувшись к тому месту, где лежал мужчина, Линден увидела использованный шприц, стерилизующий тампон и пустую ампулу. В пыли угадывался слабый отпечаток тела.

Дрожь начала затихать, и она расслабилась. Человек был реальным. Ей только показалось, что он растворился в воздухе. Обман зрения, и ничего больше.

Она осмотрела поле и дорогу. Старика не следовало отпускать одного. Ему требовался уход под присмотром врача – до тех пор пока бы его состояние не стабилизировалось. Преодолевая странное нежелание, Линден вошла в дикую горчицу и направилась к небольшому кусту, рядом с которым исчез старик. Она еще раз осмотрела поле. Ей не хотелось бросать больного на произвол судьбы. Но тот пропал, оставив ее в недоумении и тревоге. Ничего не понимая, Линден вернулась на дорогу. В пыли у фанерного указателя лежала ее сумка.

Ругаясь и успокаивая себя, она сложила остатки медикаментов в пластиковый пакет. Ноги сами понесли ее к машине. Знакомые запахи и вещи восстановили дрогнувшее чувство реальности, и она с облегчением сжала руками рулевое колесо. Какое-то время Линден не могла вспомнить, зачем приехала сюда, но потом ее взгляд зацепился за книгу, которая лежала на соседнем сиденье.

– О черт!

Теперь ей еще больше не хотелось встречаться с Томасом Кавинантом.

Решив отказаться от поручения Биренфорда, Линден завела мотор и начала разворачивать машину. Но память о взгляде старика удержала ее от бегства. Эти синие глаза не одобрили бы нарушенного обещания – особенно после того как она спасла ему жизнь. Линден создала для себя прецедент, который был важнее каких-то трудностей и разочарований. Она переключила скорость и направила машину к белому дому, оставив за собой пыль дороги и солнечный закат.

Свет окрашивал стены дома багровыми тонами, придавая им жуткий и призрачный вид. Остановив машину, Линден вновь испытала приступ страха и нерешительности. Она не хотела встречаться с Томасом Кавинантом – и не потому что тот был прокаженным. Ее пугала экстравагантность этого странного незнакомца, которого боялся даже доктор Биренфорд.

Тем не менее Линден уже приняла решение. Взяв книгу, она вышла из машины и направилась к крыльцу, надеясь покончить с этим делом до наступления сумерек. Поднявшись по ступеням, она остановилась, пригладила волосы и постучала в дверь.

Дом казался пустым и молчаливым.

Ее плечи пульсировали от недавнего напряжения. Усталость и замешательство отзывались тяжестью в руках, и она с трудом держала их на весу. Стиснув зубы, Линден заставить себя постучать в дверь еще раз.

Внезапно она услышала звуки шагов. Они исходили из глубины дома и быстро приближались. В них ощущалось сердитое недовольство потревоженного отшельника.

Дверь распахнулась, и перед ней предстал худощавый сорокалетний мужчина в потертых джинсах и измятой тенниске. Он был выше ее на несколько дюймов. Узкий рот на строгом лице навевал безрадостные мысли о каменной скрижали. Щеки и лоб бороздили морщины страданий, а покрасневшие глаза походили на угольки, способные обжечь. Волосы у висков серебрила седина, но, судя по всему, его состарили мысли, а не время.

Он выглядел усталым и истощенным. Линден автоматически отметила красноту его век и глазных яблок, анемичную бледность кожи и лихорадочную порывистость движений. Подобные симптомы указывали либо на серьезную болезнь, либо на длительное и сильное потрясение.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но Кавинант не дал произнести ей ни слова. Взглянув на нее исподлобья, он мрачно прорычал:

– Когда мне нужны посетители, черт бы вас побрал, я выставляю знак!

А потом дверь захлопнулась перед ее носом.

Линден медленно повернулась и недоуменно посмотрела на яркие полосы заката. В одно мгновение ее неуверенность превратилась в неудержимый гнев. Она снова заколотила в дверь с такой силой, что дерево загрохотало по косяку.

Он вышел к ней, и его голос наполнился холодной язвительностью:

– Если вы не понимаете человеческого языка, я… Она встретила его взгляд с саркастической усмешкой.

– Неужели вы не можете установить электрический звонок или, на худой конец, колокольчик?

Ее вызывающий тон заставил Кавинанта замолчать. Сузив глаза, он осмотрел Линден с ног до головы, словно пытался оценить ту опасность, которую она собою представляла.

– Я вижу, вы уже знаете о моей болезни, – сказал он более спокойным голосом. – Тогда вам не нужно никаких предупреждений.

Она кивнула.

– Меня зовут Линден Эвери. Я врач.

– Похоже, вы не боитесь прокаженных. Его сарказм напоминал по тяжести дубину, но она противопоставила ему свою иронию.

– Если бы я боялась больных людей, то не работала бы врачом.

В его сердитом взгляде читалось недоверие.

– Я врача не вызывал! – отрывисто ответил он. Дверь снова начала закрываться.

– Тогда вы действительно один из тех, кого следует бояться! – язвительно выкрикнула Линден.

Лицо Кавинанта потемнело. Четко выговаривая каждое слово, словно оттачивая острый кинжал, он произнес:

– Что вам угодно, доктор?

Его волевой напор имел почти осязаемую силу. К своему стыду, она не находила ответа. Второй раз за этот вечер ее удерживал взгляд, которому она не могла сопротивляться. Линден почувствовала, что краснеет. Рука сжимала книгу – единственный предлог для разговора. Но она торопливо спрятала томик за спину, не желая повторять ту ложь, которой снабдил ее доктор Биренфорд. У нее не было ответа. Теперь она видела, что Кавинанту требовалась помощь. Однако он ее не просил. Что же ей еще оставалось делать?

Ощутив внезапный проблеск озарения, она отбросила сомнения и робость:

– Тот старик сказал мне: “Будь честной”. Его реакция могла бы напугать любого. В глазах Кавинанта появился страх, окрашенный удивлением и обидой. Плечи обвисли, рот приоткрылся. Он вышел на крыльцо, захлопнул за собою дверь и, едва сдерживая ярость, настойчиво спросил:

– Что за старик?

Линден встретила его натиск твердо и спокойно:

– Пожилой мужчина в грязно-желтой мантии. Он внезапно возник у столба в конце грунтовой дороги, и, как только я увидела его, с ним случился сердечный приступ.

На миг ее горло сжала ледяная рука сомнений. Слишком уж быстро и легко старик пришел в себя после обморока. А что если он просто притворялся? Но это невозможно! Его сердце действительно остановилось.

– Мне пришлось здорово потрудиться, чтобы спасти старика. А потом он встал и ушел.

Воинственность Кавинанта рухнула, как взорванная крепость. Он смотрел на нее с ужасом и надеждой, словно тонул в зыбучем песке. Его кулаки судорожно сжимались и разжимались. Взглянув на правую руку Кавинанта, Линден впервые заметила отсутствие двух последних пальцев. На том, что осталось от безымянного, блестело обручальное кольцо из белого золота.

– Значит, все-таки ушел? – прошептал он дрожащим голосом.

– Да.

– Старик в грязно-желтой мантии?

– Да.

– После того как вы его спасли? Линден кивнула.

Солнце зашло за горизонт, и сумерки смягчили морщины на лице Кавинанта.

– Что он сказал?

– Я уже говорила об этом. Он посоветовал мне быть честной.

Ее нерешительность постепенно превращалась в нетерпение.

– И старик посоветовал это именно вам?

– Да!

Кавинант ошеломленно смотрел на ее лицо.

– О пламя ада! – Он сгорбился, словно нес на плечах тяжелую ношу. – Господи, сжалься надо мной! Я не вынесу этого!

Он отвернулся к двери, открыл ее и на миг остановился.

– Но почему вы? Вы, а не я?

Огорченно махнув рукой, Кавинант вошел в дом, и дверь за ним затворилась. Линден осталась стоять на крыльце, словно девочка, о которой все забыли.

Внезапно ей захотелось что-то сделать, совершить какой-нибудь поступок, который вернул бы ее в знакомый мир. Она торопливо подошла к машине и, сев за руль, попыталась стряхнуть с себя ошеломление.

Почему вы?

Что за странный вопрос? Она была врачом, и старик нуждался в помощи. Это же так просто и понятно. Или Кавинант имел в виду что-то другое?

Она вспомнила, что старик произнес еще одну фразу. Кроме “Будь честной” он сказал: “Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя”.

Неужели загадочный мужчина говорил о Кавинанте? Что если из благодарности он пытался предупредить ее о какой-то опасности? Может, старик был как-то связан с писателем и между ними существовали свои личные дела? Но какое отношение они имели к ней?

Нет, никто не мог сымитировать остановку сердца!

Она подвела итог своим запутанным рассуждениям. В целом ситуация выглядела бессмысленной. Вне всяких сомнений, Кавинант узнал старика по ее описанию. И судя по всему, его психическая нестабильность подразумевала серьезную проблему.

Почувствовав под руками рулевое колесо, Линден успокоилась. Она завела машину и начала подавать назад для разворота. Страх и неуверенность сменились раздражением. Она не могла понять доктора Биренфорда, который отказался обсуждать с ней проблему больного человека – проблему, требовавшую неотложного решения. Сумерки сгущались. Грунтовая дорога промелькнула в свете фар, и Линден, переключив скорость, закончила разворот.

Крик, похожий на звон разбитого стекла, заставил ее остановиться. Он проник сквозь гул мотора, и отголоски этого жуткого вопля завибрировали в лабиринтах ее ума. Так могла кричать только безумная женщина, которую ввергли в агонию боли. И крик доносился из дома Кавинанта.

Линден вышла из машины и замерла на месте, напряженно вслушиваясь в тишину. Вопль больше не повторялся. В нескольких окнах горел свет, но тени в них оставались неподвижными. Она не слышала ни ударов, ни звуков насилия. В вечерней мгле раздавался лишь тихий свист ее взволнованного дыхания. Она хотела побежать к дому, но ею овладела нерешительность.

Что же делать? Заставить Кавинанта открыть дверь? Потребовать от него ответа? Или просто уехать? Она уже столкнулась с его враждебностью. Да и какое право она имела вламываться в чужой дом…

Но о каких правах могла идти речь, если он терзал и мучил там какую-то женщину? Хотя откуда ей об этом знать? Доктор Биренфорд говорил о медицинской проблеме, а не садизме. Доктор Биренфорд…

Шепотом выругавшись, она запрыгнула в машину, вдавила в пол педаль газа и помчалась вперед под хруст гравия и комьев глины. Через две минуты Линден свернула на шоссе, еще через десять – добралась до городских окраин и, сбавив скорость, начала вглядываться в каждый дорожный указатель.

Когда она подъехала к дому главного администратора, сумерки превратились в ночь. На фоне темного неба фасад приземистого здания казался мрачным и насупившимся, словно это место хранило какую-то страшную тайну. Но Линден не колебалась. Взбежав по ступеням, она постучала в дверь.

Дверь вела на застекленную веранду, которая напоминала нейтральную зону между домом и внешним миром. Как только Линден постучала, на крыльце и веранде включился свет. Биренфорд открыл внутреннюю дверь, аккуратно закрыл ее за собой и только потом впустил свою гостью.

Доктор приветливо улыбался, но его глаза избегали взгляда Линден, словно он чего-то боялся. В уголках набухших век пульсировали синие жилки.

– Доктор Биренфорд… – мрачно начала она.

– О, прошу вас, – ответил он, сложив ладони в молитвенном жесте. – Называйте меня Джулиусом.

– Доктор Биренфорд! – Линден больше не хотела поддерживать дружеские отношения с этим человеком. – Кто она? Его глаза снова ускользнули от ее взгляда.

– Она?

– Та женщина, которая кричала. Биренфорд не смел взглянуть ей в лицо.

– Значит, Кавинант вам ничего не рассказал, – прошептал он усталым голосом.

– Ничего.

Немного подумав, доктор кивнул на пару кресел, которые стояли в конце веранды:

– Присаживайтесь. Я не зову вас в дом, потому что там слишком душно и жарко. Мне кажется, здесь нам будет удобнее, – Он задумчиво посмотрел в окно. – Эта жара не может длиться вечно.

– Доктор! – воскликнула Линден. – Я слышала крик. Неужели он мучает эту женщину?

– О нет! Что вы! – Внезапно Биренфорд рассердился:

– Не смейте думать о нем так плохо! Кавинант делает для нее все, что может. Какой бы ни была причина ее мук, он не имеет к ней никакого отношения.

Линден выдержала его взгляд и, оценив искренность Биренфорда, окончательно убедилась в том, что он считал Кавинанта своим другом. Кивнув, она спокойно произнесла:

– Рассказывайте, доктор.

Постепенно улыбка снова вернулась на его лицо, и в голосе появились нотки иронии:

– Может быть, вы все же присядете?

Покорно вздохнув, она прошла по веранде и села в одно из кресел. Он тут же выключил свет, и темнота набросилась на них, прыгнув сквозь стекла.

– Так я буду чувствовать себя свободнее, – проворчал Биренфорд.

Прежде чем ее глаза успели привыкнуть к мраку, рядом скрипнуло плетеное кресло. Доктор сел. Какое-то время Линден слышала только его тихое сопение и нежное стрекотание сверчков. Затем он внезапно заговорил:

– Мне не хотелось бы рассказывать вам о некоторых вещах. Кроме того, о многом я вообще не имею права упоминать.., и, наверное, не буду. Но вы ввязались в это дело по моей просьбе, и теперь я должен дать вам несколько ответов.

Он говорил тихо и мягко, как голос ночи; и Линден слушала его, находясь в каком-то странном подвешенном состоянии. Сконцентрировав внимание на словах, словно анализируя симптомы болезни, она представила себе облик Кавинанта – изможденного эмоционального человека, который сказал ей с таким изумлением и болью: “Но почему вы? Вы, а не я?"

– Одиннадцать лет назад Томас Кавинант написал роман, ставший вскоре бестселлером. Примерно в то же время Джоан, его супруга, родила прекрасного малыша, которого они назвали Роджером. Теперь Кавинант ненавидит свой первый роман и считает его пустышкой, но жену и сына любит по-прежнему – вернее, думает, что любит. Лично я сомневаюсь, что это так. Он очень верный человек, и порою его любовь кажется мне лишь преданностью старым и добрым дням их совместной жизни.

Одиннадцать лет назад инфекция лишила его двух пальцев на правой руке. Выявив проказу, врачи направили Кавинанта в луизианский лепрозорий. Джоан подала на развод, объясняя это желанием оградить ребенка от больного. Кавинант счел ее решение благоразумным – вполне естественной заботой матери о ребенке. Но мне кажется, он просто оправдывал свою бывшую жену. На самом деле она ужасно перепугалась. Я представляю, какой страх внушала ей проказа и то, что болезнь Хансена могла сделать с Томасом, а возможно, с ней и Роджером. Одним словом, Джоан сбежала с поля боя.

Судя по тону Биренфорда, он неодобрительно пожал плечами.

– Все это только мои предположения. Однако факт остается фактом: Джоан развелась с ним, и он не оспаривал ее решение. Через несколько месяцев его болезнь приостановили. Он вернулся на ферму. Один. То было трудное время для Кавинанта. Все соседи съехали из коттеджей. Некоторые люди в нашем славном городе пытались силой заставить его убраться подальше. Он дважды попадал в госпиталь, причем второй раз полумертвым…

Линден показалось, что доктор содрогнулся при этом воспоминании.

– Потом его болезнь активизировалась, и мы снова отправили Томаса в лепрозорий. Вернувшись домой, он сильно изменился. Ему удалось восстановить свой здравый рассудок. За десять лет мы не наблюдали у него ни одного срыва. Да, Кавинант немного мрачен. Но он уверен в себе, уступчив и, на мой взгляд, обладает огромным состраданием. Каждый год Томас оплачивает лечение нескольких наших бедных пациентов.

Старик вздохнул.

– Как странно получается. Те самые люди, которые пытались обратить меня в свою веру, считают, что он тоже нуждается в спасении. Кавинант прокаженный. Он не ходит в церковь, но зарабатывает своими романами неплохие деньги. Некоторые наши евангелисты уверены, что это оскорбление для Всемогущего.

Линден молча слушала. Профессиональная часть ее ума поглощала факты и отбрасывала в сторону субъективные отступления Биренфорда. Она вспоминала изможденное лицо Кавинанта, и постепенно оно начинало вырисовываться перед ней в темноте. В его морщинах Линден видела печать желчности и одиночества. В его строгости и выдержке она узнавала товарища по несчастью. О, как ей была знакома эта горечь потерь – эта невыносимая боль одиночества.

Рассказ доктора наполнил ее вопросами. Ей хотелось узнать, где Кавинант научился такой выдержке. Что изменило его? Какой ответ на вызов жизни оказался достаточно мощным, чтобы защитить его от безумия и чувства обреченности? И почему он вдруг лишился недавно этой силы?

– За последние десять лет Томас написал семь романов, – продолжал Биренфорд. – Он говорил мне еще о трех или четырех набросках, но я ничего о них не знаю. Впрочем, дело не в этом. Романы Кавинанта стали иными. Любой несведущий человек просто не поверил бы, что первый бестселлер Томаса и семь остальных романов написаны одним и тем же автором. Я согласен с его мнением о первой книге. Это дешевка. Обычная мелодрама, пропитанная потоком жалостных слез о собственных неудачах. Но другие…

Если вам представится такая возможность, прочитайте “Я ПРОДАЛ БЫ ДУШУ, ЧТОБЫ ИСКУПИТЬ СВОЮ ВИНУ”. В этой книге автор преклоняется перед невинной чистотой, но считает ее абсолютно бесплодной. Вина – это сила. Все люди, которым хоть что-то удалось, в том или ином отношении были грешниками. Уже само использование силы есть грех, но только виновные могут действовать по-настоящему эффективно – это касается и добрых дел. Лишь грешные и проклятые могут надеяться на спасение.

Последняя фраза не понравилась Линден. В принципе она признавала связь между виной и эффективностью. Оказавшись свидетельницей самоубийства, она поклялась себе стать врачом, чтобы спасать от смерти других людей. И Линден знала, что к знанию и силе ее толкало желание искупить свою вину. Но, вспоминая жизнь, она не могла найти никакого подтверждения тому, что спасение ожидало только грешных и проклятых. А может быть, Кавинант просто дурачил доверчивого доктора? Возможно, он давно сошел с ума, но скрывал этот факт под маской стабильности и сострадания. Или он знал нечто такое, чего не понимала она.

Нечто такое, в чем она отчаянно нуждалась.

При этой мысли ее пронзил острый страх. Линден осознала наступление ночи, стрекотание сверчков и планки кресла, которые впились в спину. Ей ужасно не хотелось встречаться с Кавинантом. Зло толпилось в темноте и заглядывало в окна. Но она решила выяснить то, что интересовало ее больше всего остального. Когда Биренфорд замолчал, она выдержала долгую паузу, а затем тихо повторила свой первоначальный вопрос:

– Так кто же она, доктор?

Биренфорд тяжело вздохнул. Его кресло скрипнуло, разметав в темноте колючие осколки тревоги и сожаления. Помолчав какое-то время, он неохотно ответил:

– Его бывшая жена Джоан.

Линден вздрогнула. Ответ Биренфорда раскрывал огромный простор для догадок и во многом объяснял изможденный и лихорадочный вид Кавинанта. Но данных еще не хватало.

– Почему она вернулась? С ней что-то случилось? Доктор Биренфорд начал раскачиваться в кресле-качалке.

– Мы снова вернулись к тому, о чем говорили днем. Он просил меня не рассказывать об этом. Я не могу объяснить вам, почему она вернулась, поскольку должен держать слово. И если он прав…

Его голос затих. Прошло не меньше минуты, прежде чем он снова заговорил.

– Сказать по правде, я и сам не знаю, что с ней случилось.

Она сердито взглянула в его сторону:

– Так вот почему вы втянули меня в эту историю.

– Да, – ответил он, словно признавался в одном из своих грехов.

– Но в городе есть и другие врачи, – продолжала Линден. – Вы могли обратиться к специалисту. – Внезапно у нее перехватило горло; ей пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы закончить фразу. – Почему вы обратились за помощью ко мне?

– Видите ли, я предполагал… – Она представила себе его кривую ухмылку. – Конечно, мне следовало бы сослаться сейчас на вашу прекрасную подготовку. Но на самом деле я обратился к вам только из-за того, что вы похожи на Кавинанта. Вы бы с ним обязательно договорились – появись у вас такая возможность.

– Понимаю.

Линден подавила стон души. Неужели это так очевидно? Как бы она ни скрывала свои проблемы и горькое одиночество, они все равно оставались выставленными напоказ. Чтобы как-то успокоиться, она вскочила с кресла. Былая злость окрасила голос в ворчливые тона:

– Я смотрю, вам нравится разыгрывать из себя Бога.

Биренфорд немного помолчал, а затем ответил, грустно и тихо:

– Если вы имеете в виду наши отношения, то нет, я не разыгрываю из себя Бога. Во всяком случае, я не рассматриваю это таким образом. Но ситуация с Джоан оказалась выше моего понимания. Поэтому я и прошу у вас помощи.

«Помощи! – возмущенно подумала Линден. – О Боже, спаси меня и помилуй!»

Тем не менее она подавила слова протеста и заставила себя успокоиться. Доктор Биренфорд вновь нажал на тот нерв, который заставлял ее подчиняться. Не желая признавать отсутствие выбора и показывать свою слабость, она прошла мимо него к двери.

– Спокойной ночи, доктор.

– Спокойной ночи, Линден.

Биренфорд не просил ее сделать что-то конкретное. Очевидно, он понимал возникшие проблемы. Или, возможно, у него просто не хватало смелости.

Она села в машину и поехала назад на Небесную ферму. Ее седан не спеша катил по дороге, пока Линден приводила в порядок свои мысли. Да, она действительно не имела выбора – но не из-за того, что была беспомощной. Истина заключалась в том, что Линден сделала свой выбор давным-давно, когда решила стать врачом. Она по собственной воле избрала такой путь жизни и ни разу не пожалела о принятом решении. Конечно, нелегкая судьба врача часто создавала неудобства и причиняла боль. Но тут уже ничего не поделаешь. Боль можно встретить везде. И до сих пор Линден справлялась с тем, что выпадало на ее долю.

Свернув на грунтовую дорогу, она вдруг вспомнила, что не спросила Биренфорда о старике.

В окнах дома горел свет. Колючие огоньки мигали из-за деревьев как жалкие остатки того, что уже проглотила ночь. Луна еще больше усиливала это впечатление. Ее светлый, почти полный диск превращал пустое поле в озеро жидкого серебра – жутковатое и бездонное. Лунное сияние застревало в частоколе темных деревьев, и особняк скрывался в густой тени. Глотнув сырой воздух, Линден сжала руль еще крепче. Чувства обострились и напряглись, словно впереди ее ожидала какая-то опасность.

Она намеренно остановилась в двадцати ярдах от дома, оставив машину под светом луны.

Будь честной.

Но Линден не знала, как выполнить этот совет.

Очевидно, свет фар предупредил Кавинанта о ее приближении. Едва она направилась к двери, снаружи зажглась лампочка, и хозяин вышел на крыльцо. В желтом пятне электрического освещения его силуэт казался грозной и призрачной тенью. Она не видела лица мужчины.

– Доктор Эвери, – произнес он дребезжащим голосом, похожим на скрежет пилы. – Прошу вас, уходите.

– Нет. – Порывистость дыхания заставляла ее говорить резко – по слову за один раз. – Я не уйду, пока не увижу ее.

– Кого вы имеете в виду?

– Вашу бывшую жену.

Он молча смотрел на нее почти минуту. Потом ворчливо произнес:

– Что еще рассказал вам этот ублюдок?

Она пропустила его гневное замечание мимо ушей.

– Вам нужна помощь.

Его плечи приподнялись, как будто он давил в себе колючий ответ.

– Биренфорд ошибся. Мне не нужна помощь. Я не хочу вас видеть. Уезжайте.

– Нет.

Ее голос снова стал спокойным и ровным.

– Он прав. Вы истощены. Опекая ее в одиночку, вы довели себя до предела. Я могу помочь, Кавинант.

– Вы ничем ей не поможете, – прошептал он, отвергая ее предложение. – Джоан не нужны доктора. Она просто хочет побыть наедине с собой.

– Мне кажется, я должна ее осмотреть.

Когда Линден попыталась пройти мимо него, он преградил ей путь:

– Вы нарушаете права частного жилища. Уходите, или я буду жаловаться на вас шерифу.

Она и сама понимала незаконность своих действий. Абсурдность ситуации привела ее в ярость.

– Черт возьми! – огрызнулась она. – Чего вы так боитесь?

– Вас!

От его голоса веяло могильным холодом.

– Меня? А что вы знаете обо мне?

– Ничего. Но ведь и вы не знаете меня; не знаете о том, что здесь происходит. Вам этого не понять, поэтому лучше не вмешивайтесь. – Он вонзал в нее слова, как острые ножи. – Вас в это дело втравил Биренфорд. А тот старик… – Кавинант набрал в легкие побольше воздуха и гневно закричал:

– Он выбрал вас потому, что вы спасли ему жизнь! Но если бы вы только знали, что все это значит! У вас нет ни малейшего понятия о том, какую судьбу он вам уготовил. К черту! Я не собираюсь отвечать за его поступки! Уходите отсюда!

– Да объясните же, при чем здесь этот старик? – Она действительно ничего не понимала. – Почему вы считаете, что моя встреча с ним имеет к вам какое-то отношение?

– Потому что я знаю!

– И что вы знаете? – Она больше не могла терпеть его снисходительный тон. – Что в вас такого особенного? Проказа? Вы думаете, что только вам так больно и одиноко? Не будьте самонадеянным, Кавинант. В нашем мире страдает очень много людей, и поверьте: чтобы понять их, не обязательно быть прокаженным. Почему же, черт возьми, вы претендуете на какое-то особое знание?

Гнев Линден застал его врасплох. Она не видела лица Кавинанта. Но он немного пригнулся, рассматривая ее глаза, а затем осторожно сказал:

– Во мне нет ничего особенного. Тем не менее я давно уже вляпался в это дело и знаю много такого, что вам пока неизвестно. Мне вряд ли удастся объяснить суть вопроса, но я должен вас предупредить: не вмешивайтесь в то, чего не понимаете.

– А вы расскажите. Дайте мне понять. Чтобы я могла сделать правильный выбор.

– Доктор Эвери! – Его голос стал резким и грубым. – Возможно, я действительно не имею прав на личные страдания. Возможно, болезни и горе людей уже стали предметами публичного обсуждения. Но это дело мое! Мое, а не ваше!

Горячность Кавинанта лишила ее слов. Она искала достойный ответ, однако сомневалась, что ей удастся найти какой-то весомый довод. Его знание, боль и пережитые испытания превосходили ее собственный опыт. Но она не могла уйти. Ей требовались объяснения.

Густой и влажный воздух превращал свет звезд в размытые пятна. Так и не отыскав никаких аргументов, Линден притворилась, что не поняла его:

– Старик посоветовал мне быть честной. Однако он говорил и о другом.

Кавинант отпрянул от нее. Она хранила молчание, пока двусмысленность ситуации не побудила его спросить хрипловатым шепотом:

– И о чем же он говорил?

– Старик сказал: “Не бойся. Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя”. – Линден замолчала, не желая произносить остального. Плечи Кавинанта вздрогнули. – О ком он говорил? О вас или о другом человеке? О том, кто навредил Джоан?

Кавинант не отвечал. Закрыв лицо руками, он душил свои эмоции. С его губ сорвался тихий стон.

– Говорите, Кавинант! Неужели со мной что-то должно случиться? Какое отношение имеет ко мне этот старик? И почему вы сказали, что он меня выбрал?

– Он использует вас.

Его ладони по-прежнему закрывали лицо и рот. Однако через минуту Кавинант успокоился, опустил руки и заговорил бесцветным тусклым голосом, похожим на пепел:

– Он как Биренфорд. Считает, что я нуждаюсь в помощи Старик решил, что на этот раз мне не справиться в одиночку. – Злость в его словах угасла, словно он лишился последних сил. – Единственное их отличие состоит в том, что нищий знает столько же, сколько и я.

– Тогда расскажите о том, что вам известно, – настаивала Линден. – Позвольте и мне разобраться в этом деле.

Кавинант упрямо поднял голову и вновь заслонил собой свет лампы.

– Нет. Наверное, мне не удастся удержать вас от броска в неизвестное, однако содействовать этому я не собираюсь. Если вы хотите свернуть себе шею, поступайте как знаете, но на мою помощь можете не рассчитывать. – Он отвернулся, словно уже все сказал, потом холодно добавил:

– И передайте болтуну Биренфорду, что он мог бы иногда доверять мне для разнообразия.

У Линден тут же появился язвительный ответ. Она хотела спросить его, при чем здесь доктор. А что тогда сказать о нем? Разве он кому-нибудь доверял? Но едва она открыла рот, как ночную тишину рассек ужасный женский крик.

Женщина кричала истошно и дико. В ее голосе чувствовался безумный страх. Казалось, что это визжала сама ночь.

Услышав крик, Линден рванулась к двери. Кавинант схватил ее за руку, но она вырвалась из его неловких пальцев и сердито произнесла:

– Я врач!

Не дав ему опомниться, она проскользнула в прихожую и зашагала по коридору.

Дверь вела в гостиную. Несмотря на ковер и книжные шкафы, комната выглядела пустой и неуютной. В ней не было ни картин, ни украшений; в центре находилась длинная выпуклая софа, рядом с которой стоял кофейный столик. Между мебелью и стенами оставалось широкое пространство.

Быстро осмотревшись, Линден ринулась на кухню, посреди которой стояли стол и два деревянных стула. Она свернула в небольшой коридор. Кавинант торопливо шагал за ней следом.

Пройдя мимо ванной и спальни, она направилась к двери в конце коридора – единственной, которая оказалась закрытой. Как только Линден попыталась открыть ее, Кавинант схватил ее за руку:

– Постойте…

Она ожидала услышать в его голосе отголоски какой-нибудь эмоции – нотки горечи, гнева или протеста. Но голос Кавинанта был монотонным и тихим:

– Поймите, есть только один способ навредить человеку, который уже все потерял. Вернуть ему что-нибудь любимое, но в сломанном виде.

Линден открыла дверь. Он отступил, позволив ей войти. Она переступила порог и осмотрела ярко освещенное помещение.

Посреди комнаты на железной койке сидела Джоан. Матерчатые ленты, привязанные к лодыжкам и запястьям, оставляли ей некоторую свободу, но не позволяли сблизить руки. Длинная ночная сорочка из хлопчатобумажной ткани перекрутилась от конвульсивных движений и задралась вверх, едва прикрывая тонкие бедра. На шее висела серебряная цепочка с обручальным кольцом из белого золота.

Джоан даже не посмотрела на Кавинанта. Взгляд ее устремился к Линден, и бешеная ярость исказила ее лицо. Безумные глаза придавали ей сходство с взбесившейся львицей; из горла вырывались скулящие стоны. Мертвенно-бледная кожа плотно обтягивала выступавшие кости.

Вздрогнув от подсознательного отвращения, Линден почувствовала себя бессильной. Ей еще никогда не приходилось сталкиваться с такой дикой свирепостью, которая в один миг сковала тело животным страхом и разрушила все ее концепции о недугах и болезнях. Эта концентрированная и убийственная дикость не имела ничего общего с обычной болью и человеческой слабостью. Она была квадратурой ненависти и зла. Волевым усилием Линден заставила себя подойти к кровати. Но когда она приблизилась к Джоан и протянула руку, чтобы пощупать лоб женщины, та укусила ее за ладонь, словно озлобленная кошка. Линден непроизвольно отскочила назад.

– О Господи! – прошептала она. – Что же с ней такое?

Джоан подняла голову и пронзительно завизжала. То был крик души, обреченной на вечные муки.

Кавинант молчал. Горе исказило черты его лица. Он подошел к Джоан и, склонившись над узлом, развязал ее левое запястье. Она тут же вцепилась в его руку ногтями, а затем всем телом подалась вперед, намереваясь укусить Кавинанта. Он уклонился и схватил Джоан за предплечье.

Линден с ужасом наблюдала, как он позволял своей бывшей жене царапать его правую руку. На коже проступила кровь. Смочив в ней пальцы, Джоан поднесла их ко рту и жадно слизала красные капли.

Очевидно, вкус крови вернул ей рассудок. Признаки бешенства поблекли на ее лице, взгляд смягчился, и на глаза навернулись слезы. Губы Джоан задрожали.

– О, Том, – произнесла она слабым голосом. – Прости меня. Я снова сделала это… Он в моем уме, и я не могу изгнать его оттуда. Он ненавидит тебя. Он заставляет меня… Заставляет…

Она надломленно зарыдала. Краткие мгновения ясного сознания причиняли ей такую же острую боль, как и периоды помрачения. Кавинант сел на койку и обнял Джоан за плечи.

– Я все знаю, милая. Я понимаю тебя.

В его голосе звучала мучительная тоска.

– Том, – рыдая, просила Джоан. – Помоги мне. Помоги.

– Я постараюсь.

Судя по его тону, он пошел бы ради нее на любые жертвы и испытания. Его любовь и сострадание не устрашила бы никакая жестокость.

– Скоро он пойдет в атаку, – прошептал Кавинант. – Еще пара дней, и я освобожу тебя из его плена.

Рыдания Джоан стали тише. Ее мышцы начали расслабляться. Страх и силы покидали истощенное тело. Как только Кавинант помог ей улечься на постели, она закрыла глаза и тут же уснула, засунув в рот пальцы, словно маленький ребенок.

Подойдя к туалетному столику, Кавинант достал из аптечки ватный тампон и вытер кровь на исцарапанной руке. Потом осторожно и нежно вытащил пальцы Джоан изо рта, привязал ее запястье к спинке кровати и повернулся к Линден – К счастью, это не очень больно, – сказал он с кривой усмешкой. – Как вы знаете, проказа притупляет чувствительность нервных окончаний.

Печаль ушла с его лица, оставив только усталость от неизлечимой боли.

Взглянув на пропитанный кровью тампон, Линден поклялась себе избавить Кавинанта от страданий. Однако ее рассудок уже расписался в поражении, не в силах противостоять болезни Джоан. Она не смела вступать в борьбу с подобным Злом. И не могла понять того, что увидела в этой женщине. В какой-то миг ей захотелось заплакать, но старая привычка к самоконтролю удержала ее от слез. Доктор Эвери не простила бы себе трусливого бегства в ночь.

– Теперь вы должны рассказать мне, что с ней произошло, – произнесла она мрачным тоном.

– Да, – шепотом ответил Кавинант. – Наверное, вы правы.

Он молча повел ее в гостиную. Его ладонь дрожала на запястье Линден, словно соприкосновение их рук вызывало у него тревогу и страх Когда она села на софу, Кавинант кивнул на свою поцарапанную руку и, пожав плечами, оставил ее одну. Линден не возражала. Неудача с Джоан ошеломила ее до глубины души, и ей требовалось время, чтобы восстановить самообладание.

Так что же ее потрясло? В кровожадном голоде Джоан она увидела признаки одержимости – болезни, в которую Линден как врач никогда не верила. Она привыкла жить в мире лекарств и лечения, где функциональные расстройства вели от здоровья к недугам, а дальше к выздоровлению или смерти Мистический аспект добра и зла не имел для нее никакого значения. Но Джоан.. Откуда взялась эта неудержимая злоба? Как она только могла.

Когда Кавинант вернулся с перевязанной рукой, она повернулась к нему, молча требуя объяснений.

Он отвел взгляд в сторону и печально опустил голову. Сутулая поза придавала ему вид несчастного и всеми отвергнутого человека. Тонкие морщинки в уголках глаз казались шрамами горя. Рот, привыкший к частым отказам, кривился в показном пренебрежении. Помолчав минуту, Кавинант смущенно произнес:

– Теперь вы понимаете, почему я скрываю ее от глаз посторонних людей. – Он начал расхаживать по комнате. – О ней знают только Биренфорд и миссис Роман… – Кавинант произносил слова так медленно и бережно, словно вытягивал их из тайников сердца. – Закон не одобряет насильственного удержания людей в неволе – даже если они находятся в таком состоянии. Мы разведены, и я не имею на Джоан никаких прав. Вообще-то, мне полагалось бы сообщить о ней шерифу и передать ее властям. Но я так долго живу вдали от общества, что закон меня больше не интересует.

– А что с ней произошло? – спросила Линден. Ее голос дрожал, и она не скрывала этого. После встречи с Джоан ей уже не хотелось притворяться спокойным и всезнающим эскулапом. Кавинант тяжело вздохнул.

– Ей необходимо причинять мне боль. Мои страдания нужны Джоан как воздух… Жажда крови делает ее свирепой и жестокой, но это наилучший способ, который она могла придумать для самобичевания.

Профессиональная часть ума Линден тут же поставила диагноз. “Паранойя, – с содроганием подумала она. – О Боже! Кавинант – параноик”. Подавив щемящую тоску, она продолжала задавать вопросы:

– Но почему? Что с ней произошло?

Кавинант остановился и посмотрел на Линден, оценивая ее способность верить. Она замерла, ожидая ответа, но он снова начал мерить комнату шагами. Наконец слова посыпались из него рваными монотонными фразами:

– Биренфорд считает, что это психиатрическая проблема. Однако он ошибается, можете мне поверить. Поначалу Джулиус хотел забрать ее у меня, но потом понял, почему я хочу заботиться о Джоан. Или, вернее, о том несчастном существе, в которое она превратилась. Его жена больна параплегией, и он никогда не стал бы сваливать заботу о ней на других. Кроме того, я еще не говорил ему о том, что Джоан пристрастилась к крови.

Он снова ускользнул от ее вопроса. Линден решила проявить терпение:

– Значит, это не психиатрическая проблема? Хорошо, допустим, что доктор Биренфорд поставил неверный диагноз. Но что же тогда происходит с Джоан?

Кавинант задумался на минуту, а затем отрешенно сказал:

– Биренфорд не знает, что явилось причиной ее болезни.

– А вы, конечно, знаете, – съязвила она. – Удобная отговорка.

– Нет, это не отговорка. Это правда. К сожалению, вы не можете понять происходящее, поскольку не имеете основополагающих данных.

– Откуда у вас, черт возьми, такая уверенность? – Тиски самоконтроля превратили ее голос в колючее жало. – Я провела половину жизни, изучая боль других людей.

Ей хотелось добавить, что перед ним сидит врач, а не сопливая девчонка. Ей хотелось сказать, что таких, как он, им показывали в клиниках еще на первом курсе. Но ее язык не выговаривал подобных слов. Она не могла унизить человека…

Кавинант поморщился, решив, очевидно, что она потребует от него доказательства того, о чем он говорил. Его голова поникла, плечи приподнялись, и Линден начала сомневаться в том, что когда-нибудь получит ответ на свой вопрос.

– Я и сам бы ничего не знал, – вдруг начал он свой рассказ, – но месяц назад мне позвонили ее родители. Они не ожидали от меня особой помощи, однако горе заставляло их хвататься за соломинку. Они сообщили мне все, что им было известно.

История стара как мир. Она кажется новой только из-за способа, которым нанесла нам вред. А началось все одиннадцать лет назад, когда Джоан развелась со мной, узнав о моей болезни. Она забрала Роджера и вернулась в свою семью, посчитав свое решение оправданным шагом. За долгие годы одиночества я приучил себя к мысли, что она была права. Вы же знаете, дети более подвержены проказе, чем взрослые.

Я твердил себе, что она развелась со мной ради Роджера – только ради него.

Впрочем, на самом деле мы не верили в это. В глубине сердца она знала, что предала меня. Наверное, тяжело прощать себя за то, что ты бросаешь в беде любимого человека – того, кто нуждался в тебе и твоей поддержке. Такой поступок разрушает самоуважение. Он, как проказа, разъедает нутро. Душа и совесть покрываются гнойными ранами. Человек становится моральным калекой. И эта участь постигла Джоан. Вот почему она начала искать духовное исцеление.

Его голос и приведенные им факты успокоили Линден. Она вдруг начала осознавать особенность его походки – вернее, ту неловкую осторожность, с которой он передвигался по комнате. Кавинант обходил кофейный столик на такой дистанции, будто тот представлял для него огромную опасность. Время от времени он осматривал свое тело, поочередно проверяя руки, ладони, стороны торса и ноги. Казалось, он выискивал какую-то рану, о которой еще ничего не знал.

Она читала о такой манере поведения. Его осмотр тела назывался ВСК – визуальным самоконтролем. Эта техника, наряду с осторожностью передвижения, являлась частью лечебной программы, которую он усвоил в лепрозории. Поскольку проказа повреждала нервы, больные часто не замечали полученных травм. Они могли удариться, обжечься, оцарапаться и порезаться, но не обратить на это внимания. И тогда необработанные раны вызывали инфекцию. Вот почему Кавинант двигался с такой нарочитой осмотрительностью, а особая расстановка мебели уменьшала риск случайных столкновений. Вот почему он регулярно осматривал себя, выискивая угрозу своему здоровью.

Это объективное профессиональное наблюдение за Кавинантом вернуло ее к привычной манере поведения. Доктор Эвери вновь вошла в свой образ. От былого нетерпения не осталось и следа. Она внимательно прислушивалась к его путаным объяснениям. Тем временем Кавинант продолжал свой рассказ:

– Сначала Джоан облюбовала психологию. Ей хотелось убедить себя, что комплекс вины порожден ее умом, а умы можно выправлять, как вывихнутые пальцы. Она меняла направления и школы, словно перчатки. Бедняжке казалось, что ее проблема имела ментальный, а не духовный характер.

Родители Джоан не одобряли увлечений дочери. Тем не менее старались сохранять терпение. Им хотелось создать для Роджера нормальную и стабильную семейную обстановку.

И вот когда они уже поверили, что их дочь преодолела кризис, она вдруг махнула рукой на научные догмы и отправилась в церковь. Какое-то время им казалось, что религия даст Джоан окончательный ответ, но вера в Бога не принесла ей облегчения. То, что хорошо для многих, часто оказывается недостаточным для решения личных проблем. К тому же болезнь Джоан уже прогрессировала. Год назад она стала фанатичной сектанткой. Забрав Роджера у родителей, она примкнула к одной из общин, где людей обучали экстазу унижения, а любовь к Богу подменяли идеей массового самоубийства.

Я представляю себе ее отчаяние… Большую часть жизни она верила, что всегда и во всем права. Но потом, после долгих лет поражений, у нее не оставалось сил для борьбы, и она отреклась от себя. Отреклась! А ради чего?

Слова об отречении не убедили Линден. В своей практике она сталкивалась с концепцией Бога не чаще, чем с понятиями добра и зла. Но страстность Кавинанта захватила бы кого угодно. Его глаза сияли от горьких слез; губы стали прямыми, как острое лезвие. И он верил в то, о чем говорил.

Наверное, Кавинант заметил ее сомнения. В его голосе появились отголоски той лютости, которую она наблюдала у Джоан.

– Я думаю, вы можете понять, через что она прошла. Для этого необязательно верить в Бога. Душа Джоан страдала от душевного недуга. А от подобных мук еще не придумали порошков и таблеток. Скорее всего, она даже не знала, что ей требовалось лечить. Она искала какую-то магию или силу, которая вошла бы в нее и уняла невыносимую боль… Испытав на себе все мази мира, человек задумывается об огне. Джоан решила сжечь свою боль. Она решила наказать себя, отречься от тела и тем самым избавиться от собственной гнили.

Его голос надломился и угас, но через несколько секунд Кавинант взял себя в руки:

– Мне тоже известно это чувство. Но она уже не могла сопротивляться Злу. Джоан открылась ему, и он увидел в ней идеальный инструмент для исполнения своих гнусных целей. Он овладел ее телом и душой, а она была так больна, что уже не понимала, для чего понадобилась ему.

«О ком он говорит? – с удивлением подумала Линден. – Кого он имеет в виду?»

– Ее родители ничего об этом не знали. Но они все больше тревожились о состоянии дочери. Шесть недель назад она разбудила их посреди ночи и начала бормотать какую-то ерунду. Джоан твердила им, что имела пророческое видение, в котором Владыка возложил на нее священную миссию. Отныне она должна была нести горе злым, смерть больным и кару неверующим. Из ее бредовых фраз родители уяснили одно – Джоан просила их позаботиться о Роджере. Потом она куда-то ушла. И с тех пор они ее больше не видели.

Через пару недель" они позвонили мне. Но в то время я ничем не мог их утешить. Сказать по правде, я даже не подозревал, что у нее возникли проблемы… А еще через две недели Джоан объявилась здесь. Проскользнув незаметно в дом, она застала меня спящим и попыталась перегрызть мне горло. Наверное, ей это удалось бы, не будь она такой истощенной и слабой. Я думаю, Джоан прошла пешком два штата.

По-видимому, Кавинант устал от бесконечного блуждания по комнате. Его руки дрожали; покрасневшие глаза придавали лицу болезненный вид. Как долго он обходился без сна и покоя? Неужели две недели? Он сел на край софы, и Линден повернулась к нему, продолжая слушать. Какой-то частью ума она уже придумывала предлог, чтобы дать ему успокаивающее лекарство.

– Мы с Биренфордом заботились о ней как могли. Я ввел его в курс дела, потому что он не только врач, но и мой друг. Джулиус считал, что я не прав, оставляя Джоан на ферме, однако оказывал мне посильную помощь и хранил молчание – до тех пор пока не проболтался вам.

Усталость высосала его злость, и последняя фраза прозвучала уныло и печально.

– Я пытался достучаться до ее разума, а он давал ей лекарства, чтобы прояснить ум и успокоить нервы. Мы кормили Джоан и по очереди несли дежурство у ее постели. Что-то происходило с ней, когда она оставалась одна в темноте. Джоан превращалась из человека в неистового зверя… Иногда я даже боялся, что она сломает себе руку или что-нибудь еще.

Кавинант замолчал, словно исчерпал свою историю и силы. Почувствовав недосказанность, Линден тактично удержалась от дальнейших расспросов. Кавинанту требовалась помощь и избавление от невыполнимых обязательств. Он нуждался в покое и сне.

– Может быть, ее действительно стоит перевести в госпиталь? – осторожно спросила она. – Я не сомневаюсь в достоинствах доктора Биренфорда. Но в стационаре есть такие виды диагностических процедур, которые он не может использовать здесь. Если бы Джоан попала в госпиталь…

Он вдруг резко придвинулся к Линден, заставив ее отшатнуться. Его слова обжигали, как раскаленные угли:

– Если Джоан туда попадет, ее будут держать в смирительной рубашке, насильно кормить три раза в день и накачивать наркотиками, пока она не забудет свое собственное имя. Электрошок превратит ее мозг в желе, если только Бог не сжалится над бедняжкой и не призовет Джоан к себе. О каком лечении вы говорите? Черт бы вас всех побрал! Она моя жена! Я по-прежнему ношу это проклятое кольцо! И я не позволю над ней издеваться!

– Так вот как вы думаете о врачах? – Неудача заставила ее пойти в контратаку. – Вы считаете нас садистами, которые издеваются над больными людьми?

Кавинант постарался сдержать свой гнев и тихо сказал:

– Иногда врачи пытаются лечить людей, даже не понимая их проблем. Это не всегда приводит к хорошим результатам. В данном случае медицина бессильна.

– Откуда у вас такая уверенность? – Ей не хотелось сердить его, но профессиональная гордость настраивала ее на язвительный тон. – Неужели вы надеетесь исцелить Джоан собственными силами?

Он вздрогнул. Ярость и боль терзали его усталое сердце, и Кавинант давил их в себе, как гремучих змей. Взглянув на Линден, он мрачно произнес:

– Она пришла ко мне. Ко мне, а не к вам!

– Джоан безумна. Она не знает, что творит…

– Но я-то знаю. – Его упрямство было непреклонным. – Мне понятны истоки ее болезни. И я единственный, кто может ей помочь.

Линден нахмурилась и сухо спросила:

– Так что же вы поняли, Кавинант?

Он вскочил на ноги. Несмотря на общую слабость, его фигура внушала страх и уважение. Глаза, как факелы, метали искры. Каждое слово вырывалось изо рта, будто обломок гранита из катапульты.

– Джоан одержима.

Линден изумленно взглянула на него:

– Одержима?

На ее лице появилось разочарование. Кавинант говорил на языке, которого она не понимала. Шел двадцатый век, и последнюю сотню лет медицина не воспринимала одержимость всерьез. Линден поднялась с софы.

– Послушайте, Кавинант! Вы в своем уме? Она ожидала, что он отступит. Но этот мужчина обладал ресурсами, о которых она ничего не знала. Он выдержал ее взгляд, и выражение его лица, просветленное каким-то внутренним убеждением, заставило Линден осознать свою собственную моральную скудость. Кавинант печально отвернулся – но не потому, что был смущен или признал поражение.

Нет, он отвернулся, чтобы не смущать ее превосходством своего знания.

– Мне жаль, что вы не понимаете, – прошептал он, не поворачивая головы. – Истина обретается вместе с опытом. Вы просто не подготовлены к встрече с такой проблемой.

– Ах вот как! – воскликнула она, не в силах больше сдерживать раздражение. – Могу признать, что впервые вижу такого самонадеянного человека. Вы стоите, болтаете вопиющий вздор, а когда я задаю какой-нибудь вопрос, говорите, что мне не хватает опыта и мозгов. Прекрасная отговорка, но вы не видите бревна в своем глазу…

– Доктор Эвери! – Его голос стал тихим и тревожным. – Я и словом не обмолвился о ваших мозгах.

Но Линден не желала слушать оправданий. Ее язвительность вырвалась на свободу и превратилась в кипящую кислоту.

– Вы страдаете классической паранойей, мистер Кавинант. Вам кажется, что каждый, кто опровергает вас, либо слаб на голову, либо недостоин вашего общества. Этот случай описан во всех учебниках.

В порыве безрассудной ярости она повернулась на каблуках и зашагала к двери, убегая от него и в то же время сопротивляясь собственной трусости. Кавинант попытался удержать ее за руку, но Линден начала вырываться с таким отчаянием и бешенством, словно он был насильником или бандитом.

Кавинант отступил. Его руки упали. Ладони подергивались, как будто он хотел сложить их в жесте мольбы. Лицо омрачилось от невыразимого сожаления. Линден интуитивно понимала, что могла спросить его в этот миг о чем угодно и он дал бы ей честный ответ.

– Простите меня, – прошептал Кавинант. – Вы попали в тяжелое положение, и мне, очевидно, не удастся облегчить ваш выбор. Но клянусь вам, я знаю, что делаю. Постарайтесь учесть это, когда будете принимать окончательное решение.

Язвительный ответ, который вертелся на ее губах, через секунду обтрепался по краям, и Линден проглотила его горькие остатки. Ее душила злоба – злоба на себя, потому что Кавинант еще раз показал ей, как сильно она ошибалась. Подавив унылый стон, Линден повернулась к нему, чтобы извиниться. Но он заслуживал чего-то большего, чем извинения. Не в силах взглянуть ему в глаза, она осторожно сказала:

– Позвольте мне немного подумать. Обещаю не предпринимать никаких действий до тех пор, пока еще раз не побеседую с вами.

После этого Линден покинула дом Кавинанта, откровенно убежав от настойчивости его непонятных убеждений. Руки предательски дрожали, когда она открывала дверь машины и вставляла ключ в замок зажигания. Болезненный привкус неудачи преследовал ее всю дорогу, пока она в конце концов не вернулась в свою новую, еще не обжитую квартиру.

В тот миг ей хотелось покоя и уюта. Но грязные стены смотрели на нее пустым недружелюбным взором, а ободранные доски пола визжали под ногами, как жертвы инквизиторских пыток. Всего лишь день назад это не смутило бы Линден. Она привыкла к подобному жилью. Профессия врача приучила ее к лишениям и отсутствию удобств. Однако теперь, впервые после смерти отца, ей захотелось покоя – уюта и покоя. Она устала от мира, где все было чужим.

Не имея другой альтернативы, Линден отправилась в постель.

Напряженные мышцы и сырые простыни не давали уснуть. Она долго ворочалась с боку на бок, пока наконец не провалилась в сон, наполненный потом и страхом горячей ночи. Старик, Кавинант и Джоан наперебой говорили о Нем, предупреждая ее о смертельной опасности. Он был тем, кто овладел телом и разумом Джоан, используя ее для злобных и невыразимо гнусных целей. Ом хотел навредить им всем, но Злу пришлось вернуться в свое тайное логово, потому что Линден утонула в глубокой дремоте и потеряла нить сновидений.

Ее разбудил стук в дверь.

Голова распухла от кошмаров, и стук показался Линден каким-то излишне робким, словно посетитель считал ее жилье довольно подозрительным и опасным местом. В то же время стучали громко и настойчиво. Очевидно, кому-то требовалась помощь врача.

Линден открыла глаза, и свет позднего утра пронзил ее мозг. Она со стоном сползла с кровати, просунула руки в рукава купального халата и пошла босиком к двери.

На лестничной площадке стояла хрупкая застенчивая женщина с большими пугливыми глазами. Неуклюже взмахнув руками, она боязливо спросила:

– Вы доктор Эвери? Доктор Линден Эвери?

– Да, – откашлявшись, ответила Линден.

– Вас вызывает доктор Биренфорд. – Со стороны казалось, что женщина не знала, о чем говорит. – Я его секретарь, а у вас, к сожалению, нет телефона. По субботам мы обычно не работаем. Но он позвонил мне домой. Доктор просит вас приехать и подменить его у постели больного. Он должен срочно вернуться домой.

– Я должна приехать к нему? Но куда? На Линден нахлынуло мрачное предчувствие.

– Он сказал, что вы все знаете, – ответила женщина. – Я его секретарь и обычно не работаю по субботам. Но он такой чудесный человек, что мне не жаль для него и личного времени. Он прекрасный врач. А его жена болеет полиомиелитом. Ему действительно надо срочно вернуться домой.

Линден закрыла глаза. Будь у нее хоть какие-нибудь силы, она бы закричала: “Что вам всем от меня нужно?” Но ее опустошили плохие сны и сомнения. Пробормотав благодарность, она закрыла дверь.

Какое-то время тело отказывалось подчиняться воле. Линден прижалась лбом к косяку, удерживая слезы и крик. Однако ситуация была экстраординарной, иначе доктор Биренфорд не стал бы посылать за ней свою секретаршу. Нужно было ехать.

Надев серое платье, немного пыльное от предыдущей поездки, она провела гребнем по волосам и вдруг поняла, что уже сделала выбор. В своих беспокойных сновидениях Линден каким-то образом приняла сторону Кавинанта. Она не знала, что терзало Джоан и как Кавинант собирался справляться с этим, но он нравился ей упрямой непреклонностью, которая еще вчера приводила ее в безумную ярость. Линден находила странную привлекательность в его бурном гневе и парадоксальной грубости, в его крайностях поведения и сострадательной верности своей бывшей супруге.

После стакана апельсинового сока в голове у нее прояснилось, и она быстро спустилась к машине.

День встретил ее неприветливой жарой. Солнечный свет ослепил глаза, и Линден почувствовала странную головокружительную отрешенность, словно мир превратился в огромную галлюцинацию. Через несколько минут она свернула на грунтовую дорогу и начала приближаться к дому Кавинанта. Ее цепкие глаза отметили темное пятно на стене, которого там не было раньше. Припарковав седан рядом с машиной Биренфорда, она зашла за угол, чтобы осмотреть стену.

На белой штукатурке разлапился грубо нарисованный большой треугольник. Красновато-черная краска напоминала засохшую кровь. Внезапно Линден поняла, что это и есть засохшая кровь.

Она побежала к двери.

Ворвавшись в гостиную, Линден замерла на пороге. Ее ошеломили следы осквернения и вандализма. Мебель стояла на своих местах, но пол, потолок и стены были покрыты пятнами и потеками крови. От тошнотворного запаха воздух казался густым и липким. На полу у кофейного столика лежала винтовка.

У Линден заболел живот. Чтобы удержаться от крика, она прикусила ладонь. Вся эта кровь не могла излиться из одного человеческого тела. Так какое же зверство…

Она увидела доктора Биренфорда. Он сидел за кухонным столом и, сжимая в руках большую кружку, смотрел на нее из-под насупленных бровей. Линден подбежала к нему и закричала:

– Что здесь, черт возьми, происходит? Он остановил ее предупреждающим жестом:

– Тише. Томас только что заснул.

Какое-то время Линден стояла с открытым ртом, недоуменно разглядывая главного администратора. Но она привыкла к непредвиденным ситуациям и быстро взяла себя в руки. Желая продемонстрировать Биренфорду свое спокойствие, она отыскала чистую чашку, налила себе кофе из кофейника и села на стул у старого стола с пластиковым покрытием.

– Что случилось, доктор? – сурово спросила она. Он отхлебнул из чашки и покачал головой. Его руки дрожали. На лице не осталось и следа от былой жизнерадостной ухмылки.

– Кавинант оказался прав – к моему великому сожалению. – Он старательно избегал ее взгляда. – Джоан исчезла.

– Исчезла?

На мгновение Линден потеряла контроль над собой. За гулкими ударами сердца она почти не слышала собственных слов.

– А ее кто-нибудь ищет?

– Конечно. Полиция, – ответил он. – Миссис Роман уже обо всем позаботилась. Кстати, я еще не рассказывал вам о ней? Миссис Роман – адвокат Кавинанта. Дождавшись меня, она отправилась в город теребить шерифа. С тех пор прошло два часа, и теперь к розыску Джоан приступила, наверное, вся полиция округа. Вы не увидели здесь их машин только по той единственной причине, что наш шериф – благослови Бог его доброе сердце – не разрешил своим людям останавливаться рядом с домом прокаженного.

Сжав ладонями виски, Линден собирала крупицы хладнокровия.

– Объясните мне, что произошло. Он печально развел руками:

– Я ничего не знаю. Кавинант находился в таком возбужденном состоянии, что мы с миссис Роман почти не понимали его слов. Для меня история с Джоан является сплошной загадкой, но, впрочем, судите сами. – Биренфорд тяжело вздохнул и приступил к пересказу:

– Большую часть вечера Томас пытался помыть Джоан, и это занятие вымотало его до предела. Он уснул, но около полуночи его сон был прерван громким стуком. Какие-то люди ломились в дом, колотя по двери ногами и выкрикивая проклятия.

Он не стал расспрашивать их о причинах визита. Мне кажется, с тех пор как появилась Джоан, Томас ожидал чего-то подобного. Он пошел в кладовку и взял свою винтовку… Я даже не знал, что она у него есть. Оказывается, миссис Роман купила ее на прошлой неделе. Кавинант сказал ей, что оружие необходимо ему для самообороны, – как будто проказа не защищала его от людей. – Заметив нетерпение Линден, старый доктор вернулся к теме:

– Во всяком случае, он взял винтовку, включил в коридоре свет, а затем открыл входную дверь.

Они вошли – чуть больше полудюжины мужчин, одетых в балахоны из мешковины. Их лица были разрисованы золой и засохшей кровью. – Биренфорд передернул плечами. – Возможно, он кого-то и узнал. Но Томас никогда не расскажет об этом. Одним словом, он навел на них винтовку и закричал, что не отдаст им Джоан.

Эти типы вели себя так, словно жаждали смерти. Они пошли на него без всякого страха, и он не смог нажать на курок. Он не захотел убивать людей – даже ради спасения своей бывшей жены. – Доктор Биренфорд покачал головой. – Томас пытался преградить им путь, но они избили его до беспамятства. Один против шестерых – слабый и истощенный, как ребенок…

Утром он пришел в себя и позвонил миссис Роман. Из его бессвязных слов о погоне и поиске Джоан она поняла, что ему необходима помощь. Потом он, очевидно, снова потерял сознание. Когда миссис Роман приехала сюда, то нашла его на полу у телефона. Везде была кровь. Я думаю, эти варвары раздобыли ее на бойне. – Он судорожно глотнул кофе, словно горячий напиток служил ему противоядием от вони, повисшей в воздухе. – Миссис Роман привела его в чувство и пошла посмотреть на Джоан. Но та исчезла. Бандиты увели ее с собой.

– О Боже! – вскричала Линден. – Они ее убьют! Биренфорд испуганно взглянул на нее:

– Кавинант уверен, что ей пока ничто не угрожает. Я не знаю, откуда ему это известно, – мои догадки ничем не лучше ваших. – Помолчав немного, он тихо добавил:

– Миссис Роман позвонила мне. Дождавшись моего приезда, она отправилась в город, чтобы обратиться за помощью к шерифу и начать поиски Джоан. Я проверил состояние Кавинанта, и с ним, кажется, все в порядке. Хотя он выглядит неважно: утомлен, подавлен и избит.

Линден вздрогнула, представив себе лицо с отметинами судьбы и кулаков.

– Мне надо осмотреть его. Доктор кивнул:

– Именно за этим я вас и вызвал. Она допила кофе, сделала глубокий вдох и осторожно спросила:

– Вы знаете, кто это был?

– Я спрашивал его об этом, – хмуро ответил Биренфорд. – Он сказал, что видел их впервые.

– А зачем им понадобилась Джоан?

– Хуже всего то, что Кавинант знает, зачем они забрали ее. – Доктор мрачно взглянул на Линден.

– Тогда почему ничего не говорит? – ворчливо спросила она.

– Мне трудно вам что-либо ответить. Возможно, он считает, что мы чем-то помешаем ему, если узнаем о его планах.

Линден молча кивнула, хотя на самом деле не чувствовала себя способной помешать в чем-либо Кавинанту. Ей просто хотелось разобраться в истории с Джоан и узнать всю правду о старике в заношенной мантии. Узнать всю правду – ради нее самой и ради Кавинанта. Несмотря на его независимость, она по-прежнему была убеждена, что он отчаянно нуждался в помощи.

– Есть еще одна причина, по которой я вызвал вас сюда, – произнес Биренфорд, поднимаясь на ноги. – Мне надо срочно отлучиться. Я прошу вас присмотреть за Кавинантом и не дать ему натворить каких-нибудь глупостей. Хотя иногда мне кажется… – Его голос угас, а затем окреп с внезапным раздражением:

– Иногда мне кажется, что ему нужен здоровый санитар, а не врач. – Впервые с момента их знакомства он взглянул Линден прямо в глаза:

– Вам удастся его удержать?

Она понимала, что Биренфорд нуждался сейчас в успокоительных заверениях. Ему хотелось разделить с ней ответственность за Кавинанта и Джоан. Но Линден не привыкла бросать слов на ветер. И ей оставалось лишь предложить ему нечто схожее.

– В любом случае я не позволю ему выйти из дома, – строго ответила она.

Биренфорд разочарованно кивнул и направился к двери.

– Будьте с ним терпеливы, – сказал старый доктор напоследок. – Томас Так долго жил среди людей, которые боялись его проказы, что теперь не знает, как вести себя с вами. Когда он проснется, заставьте его пообедать.

Биренфорд кивнул и вышел на крыльцо. Она смотрела ему вслед, пока его машина не исчезла в облаке пыли у поворота на шоссе. Тяжело вздохнув, Линден отошла от окна и направилась в гостиную.

А что еще ей оставалось делать? Ждать, как ждал Кавинант. Она решила докопаться до истины – узнать ее во что бы то ни стало. Запах крови налипал на кожу, как грязь. Подавив это ощущение, она приготовила себе завтрак, а затем взялась за уборку гостиной.

Вооружившись щеткой и ведром мыльной воды, Линден набросилась на испачканные стены с таким рвением, словно кровавые пятна нанесли ей личное оскорбление. В глубине души, где хранилась ее вина, она считала кровь непорочной основой жизни – слишком ценной и священной, чтобы тратить ее понапрасну. Линден яростно смывала со стен безумие и злобу, которые осквернили эту комнату неоправданным насилием.

Примерно через час, устроив себе перерыв, она пошла взглянуть на Кавинанта. Набухшие кровоподтеки придавали его лицу деформированный вид. Сон казался слишком возбужденным, но она не замечала никаких признаков перехода в кому. Он спал с открытым ртом, словно застыл в безмолвном крике. Однажды по его щекам покатились крупные слезы, и у нее защемило сердце от боли за этого несчастного и беспомощного человека.

Около трех часов дня он вышел из спальни и, шатаясь, побрел на кухню. К тому времени Линден заканчивала мыть пол. Увидев ее, он остановился и мрачно нахмурился. Она ожидала гневной тирады, но в его голосе не было ничего, кроме отчаяния.

– Вы мне ничем уже не поможете. Уезжайте домой. Линден поднялась с колен и повернулась к нему:

– И все же давайте попробуем.

– Уезжайте, доктор Эвери. Я справлюсь сам. Проглотив раздражение, Линден намеренно смягчила тон:

– Посмотрите на себя. У вас ноги дрожат от слабости. Эти люди пришли сюда и забрали Джоан. Вам не удалось защитить свою бывшую жену, так почему вы убеждены, что сможете вернуть ее?

Его глаза расширились. Линден попала точно в цель. Но Кавинант не дрогнул. Он казался сверхъестественно спокойным или, вернее, обреченным на смерть.

– Джоан им не нужна. Они используют ее только для того, чтобы добраться до меня.

– Добраться до вас? “Неужели он еще и параноик?"

– Вы хотите сказать, что они собираются заманить вас в какую-то западню? Но к чему им тогда Джоан?

– Этого я еще не знаю.

– Почему вы думаете, что они охотятся за вами? Если бы им требовалась ваша жизнь, бандиты забрали бы вас, а не Джоан. Не забывайте, вы находились в их полной власти.

– Да поймите же – это сделано умышленно! Тембр его голоса напоминал натянутый провод в потоках сильного ветра. Однако провод давно бы лопнул от такого напряжения. А Кавинант держался.

– Он не может воздействовать на меня непосредственно. Я сам должен пойти навстречу его силе. И Джоан… – Накипь темноты заволокла его глаза. – Овладев ее разумом, он шантажирует меня. Он делает все, чтобы я отрекся от собственной жизни.

Линден затаила дыхание.

– Вы все время говорите о каком-то человеке. Кто же этот “он”?

Кавинант нахмурил брови, и его лицо стало выглядеть еще более бесформенным.

– Давайте оставим эту тему. – Он словно пытался предостеречь ее от беды. – Вы не верите в одержимость. И я вряд ли заставлю вас поверить в того, кто овладел Джоан.

Линден приняла его предупреждение, но не так, как он предполагал. Ее ум озарила неожиданная догадка, лишь частично основанная на проверенных фактах. Однако теперь она могла выяснить всю правду. Кавинант сказал ей вчера: “Если вы хотите свернуть себе шею, поступайте как знаете, но на мою помощь можете не рассчитывать”.

"Вот и хорошо, – ответила она ему мысленно. – Если это надо сделать, я сделаю”.

– Да, слова об одержимости меня не убедят, – сказала Линден, маскируя ход своих мыслей. – Лучше объясните мне: кто тот старик? Вы же его знаете.

Кавинант отвернулся, словно не хотел отвечать. Но потом, видимо, смягчился.

– Я называю его предвестником. Тем, кто предупреждает. Когда он появляется, у человека остается только два пути отказаться от понятных вещей знакомого мира или вновь уцепиться за прежнюю жизнь.

Голос Кавинанта принял особые обертоны, как будто он хотел сказать нечто большее, чем мог описать словами.

– Проблема в том, что он обычно не тратит время на разговоры с людьми, которые боятся риска. И, возможно, вы никогда не узнаете, какой шанс давался вам в руки.

Линден внутренне содрогнулась, испугавшись, что он спросит ее о дальнейших планах. Однако внешне она сохраняла полное спокойствие.

– Почему бы вам не рассказать мне обо всем?

– Я не могу.

Его решительность иссякла, уступая место отрешенной покорности.

– Мой рассказ требует доверия – что-то вроде подписи на незаполненном чеке. Для такого доверия необходима безрассудная храбрость, как если бы вы не знали, в какую сумму обойдется вам этот чек. Вы либо подписываете его, либо нет. Что скажете, доктор Эвери?

– Я не подписываю незаполненных чеков, – ответила Линден, пожимая плечами. – Вот комнату помыть – это другое дело. Простите, Кавинант, но мне пора уезжать.

Встретив его пристальный взгляд, она торопливо отвернулась.

– Доктор Биренфорд хотел, чтобы вы поели". Вы сами это сделаете или мне позвать его сюда? Он не ответил на ее вопрос.

– Прощайте, доктор Эвери.

– О нет! – тоскливо воскликнула она во внезапном порыве одиночества. – Наверное, я должна остаться здесь до вечера… Не обижайтесь на меня, Кавинант. И если хотите, зовите меня просто Линден.

– Хорошо, Линден, – тихо ответил он. – Поезжайте. Я справлюсь с этим горем.

– Не сомневаюсь, – прошептала она, обращаясь главным образом к себе.

Линден вышла в густую жару. В ее голове вертелась мысль:

"Это мне сейчас необходима помощь”. По пути домой она нарочно осмотрела городскую площадь, но так и не увидела той женщины с детьми и плакатами о покаянии.

Через несколько часов, когда закат, вырождаясь в сумерки, разрисовал городские улицы оранжевыми и розовыми полосами, она вновь собралась в дорогу. После короткого сна Линден приняла душ, надела клетчатую фланелевую рубашку, узкие джинсы и крепкие туристические ботинки. Дожидаясь темноты, она не спеша проехала весь путь от города до грунтовой дороги, а за полмили до Небесной фермы выключила фары.

Свернув с шоссе, Линден направилась к одному из пустых коттеджей. Она припарковала машину в небольшом дворике, закрыла ее на всякий случай, чтобы предохранить медицинскую сумку и кошелек, а затем пошла по полю к дому Кавинанта.

Она надеялась, что появилась здесь не слишком поздно.

Люди, похитившие Джоан, могли вернуться к Кавинанту и днем. Прокравшись к деревьям, Линден быстро и тихо перебежала к стене дома, подползла поближе к двери и заглянула в окно гостиной.

В комнате горел свет. Томас Кавинант сидел на софе, печально склонив голову и засунув руки в карманы. Наверное, он тоже ждал прихода гостей.

Его синяки потемнели, желваки на щеках собрались в тугие комки. Судя по всему, он отчаянно боролся с тревогой и нетерпением. Через несколько минут напряжение заставило его вскочить на ноги. Он начал бродить кругами вокруг софы, и в его движениях чувствовалась жесткая воля, презревшая смерть и бренность сердца.

Стараясь остаться незамеченной, Линден пригнулась и села под окном. Ночь окутала ее бархатной темнотой.

Она стыдилась своего поступка. Ей не хотелось вторгаться в его личную жизнь, причем так глупо и по-дилетантски. Но упрямство Кавинанта и ее собственное неведение казались Линден просто невыносимыми. Ей требовалось понять, почему она дрогнула, увидев впервые Джоан.

Ждать пришлось недолго. Едва она успокоилась, на подъездной дорожке послышались шаги. Они торопливо приближались к дому.

Сердце забилось с такой силой, что Линден даже испугалась. Затаив дыхание, она осторожно приподнялась, заглянула в окно, и в этот миг в дверь застучали кулаком.

Кавинант вздрогнул и отступил на шаг. На его лице отразился ужас. Увидев страх этого сильного и волевого человека, Линден разочарованно прикусила губу. Что же могло довести его до столь беспомощного и жалкого состояния?

Однако не прошло и двух секунд, как Кавинант взял себя в руки. Он раздавил свой страх, словно голову гадюки, и решительно направился к двери.

Раздался скрип петель. Из темноты появился незваный гость. Прильнув к окну, Линден впилась взором в лицо высокого мужчины. Его длинная грубая ряса из мешковины больше походила на саван, чем на одежду. Щеки и волосы были густо вымазаны пеплом, который подчеркивал безжизненный холод его глаз и превращал лицо в жутковатую маску вампира.

– Тебя зовут Кавинант? – спросил он тусклым замогильным голосом.

Взглянув на мужчину, хозяин дома расправил плечи. Казалось, ярость и воля возвысили его над бренностью тела.

– Да.

– Томас Кавинант? Писатель нетерпеливо кивнул.

– Что тебе угодно?

– Час расплаты настал.

Человек смотрел на что-то впереди себя, как будто был слеп или находился под гипнозом.

– Хозяин призывает твою душу. Готов ли ты идти со мной?

Кавинант оскалился в усмешке:

– Неужели твой хозяин забыл, что я однажды с ним сделал?

Мужчина не ответил. Шагнув назад, он отступил на крыльцо, словно только что закончил похоронную речь. С его почерневших губ сорвались слова:

– Если ты не пойдешь, твою женщину принесут в жертву. Время ей до восхода луны. Грядет искупление за грехи, и она будет нашей платой. Так сказал владыка жизни и смерти. Готов ли ты идти?

"Джоан принесут в жертву? – От страха и возмущения у Линден перехватило дыхание. – Искупление за грехи? Какого черта…” Кровь прихлынула к ее лицу, и щеки запылали румянцем.

В глазах Кавинанта вспыхнул огонек угрозы. – – Я готов. Веди меня к нему.

Мужчина в рясе остался безучастным к его ответу. Повернувшись к Кавинанту спиной, он зашагал в темноту, как большая механическая кукла.

Какой-то момент Кавинант не мог сдвинуться с места. Прижав руки к груди, он душил в себе крик отчаяния. Голова запрокинулась назад в безмолвном протесте. Синяки на лице еще больше подчеркивали его обреченность.

Потом он судорожно вздохнул, с пугающим неистовством ударил себя в грудь и бросился в темноту за человеком, призвавшим его на суд.

Линден не могла заставить себя последовать за ними. Ее ошеломили отчаяние и страх. Владыка жизни и смерти? Жертвоприношение? Мрачные предчувствия ползли по ее коже, как клопы. Мужчина в мешковатом саване походил на живой труп – он казался еще более бездушным и злым, чем ядовитые змеи. Наркотики? Гипноз? Или что-то другое?

Хоть он и будет "нападать на тебя…

А если Кавинант прав, говоря об одержимости? Но зачем им тогда понадобилось похищать Джоан? Они используют ее только для того, чтобы добраться до меня.

Жертвоприношение?

Человек в саване выглядел безумным и диким, как опасный зверь. А Кавинант… Он был способен на все. Страшная догадка побудила ее к действию. Страх за Кавинанта отмел все личные опасения. Он шел на верную гибель – вернее, на мученическую смерть.

Осторожно выглянув из-за угла, Линден перебежала к ряду деревьев и замерла на месте. Вестник смерти вел Кавинанта в лес – в противоположном направлении от дороги в город. Они не заботились о тишине. Линден слышала хлесткий шелест кустов и треск сучьев под их ногами. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела два силуэта, которые мелькали среди теней на фоне непроглядной тьмы. Линден бросилась за ними следом.

Они шли через лес, взбираясь на пригорки и спускаясь в лощины, – шли напрямик, словно следуя зову, которого Линден не могла уловить. Ее дрожь усилилась. Ночь стала жуткой и враждебной. Лес превратился в мрачное логово Зла. Кусты и деревья казались чудовищами, хватавшими ее за волосы и ноги. Воздух наполнился миазмами насилия и лютой беспричинной жестокости.

Они начали подниматься на холм, и, когда взобрались на его гребень, по их фигурам пробежали отблески оранжевого света. Какой-то миг они сияли, как два факела в ночи, – потом угасли, скрывшись за вершиной. Озадаченная этой краткой иллюминацией, Линден замедлила шаг. Дрожь, пробегавшая по нервам, мешала ей дышать и думать. Последние несколько ярдов она проползла по-пластунски, скрываясь в тени невысоких кустов.

Линден выглянула из-за гребня и тут же пригнулась, напуганная ярким светом. Внизу пылал костер, невидимый до этого момента. Его пламя казалось нереально живым, будто порожденное каким-то кошмаром. Оно ослепило ее и ошеломило своим безмолвием. Ночь глотала все звуки, оставляя в воздухе мертвые дыры тишины.

Проморгавшись, Линден осмотрела пространство вокруг костра. Внизу виднелась голая ложбина. На ее склонах не было ни травы, ни кустов, ни деревьев, как будто бесплодную почву облили кислотой.

Пламя костра возносилось вверх. Его напор пробуждал в уме сравнения со страстью и безумием. В то же время огонь не издавал ни звука. Заметив это, Линден почувствовала себя оглушенной. Такой костер не мог пылать без гула пламени, шипения и треска сучьев.

Около огня располагался плоский выступ скалы, ширина которого достигала десяти футов. На этой каменной плите алел большой треугольник, нарисованный ярко-красной краской или свежей кровью. Внутри треугольника лежала Джоан. Она не двигалась и, судя по всему, находилась в обмороке. Лишь медленный трепет груди в разорванном вороте ночной сорочки показывал, что она еще жива.

Вокруг нее собрались люди – двадцать или тридцать женщин, мужчин и детей, одетых в серые саваны из мешковины. Их лица и волосы были измазаны пеплом, истощенные тела походили на скелеты, а безжизненные глаза придавали им сходство с мертвецами, поднятыми из могил. Даже дети стояли как сломанные куклы, не меняя поз и не издавая ни звука.

Они смотрели на высокую фигуру слева от Линден. Они смотрели на Томаса Кавинанта.

Остановившись на середине склона, он возвышался над ними, словно ангел мести. Его плечи грозно приподнялись, руки сжались в кулаки. Грудь вздымалась и опадала, нагнетая в сердце яростный гнев.

Никто не двигался и не говорил. Воздух дрожал в бликах света, как концентрированное насилие. Внезапно Кавинант проскрежетал сквозь зубы:

– Я пришел! Отпустите ее!

Эмоции сжали его горло. Каждое слово сочилось болью свежей раны.

Линден вновь перевела взгляд на костер. Из круга людей вышел рослый мужчина. Подойдя к вершине треугольника, он встал у изголовья Джоан и поднял вверх обнаженные руки. В одной из них сверкнул изогнутый кинжал. Мужчина погрозил им черному небу, а затем, захлебываясь слюной и словами, пронзительно закричал:

– Настал наш час! Владыка жизни и смерти взывает к детям своим! Он требует возмездия и крови для очищения грехов! Так откроем же путь для пришествия Хозяина!

Ночь высосала из воздуха этот хриплый голос, оставив взамен тишину – такую же острую и опасную, как лезвие бритвы. Какой-то миг ничего не происходило. Кавинант сделал пару шагов и снова замер на месте в ожидании.

А потом одна из женщин двинулась к костру. Линден с трудом подавила изумленный вздох, узнав в ней нищенку, которую видела на городской площади. Следом за женщиной к пламени шли и трое ее детей.

Она, как зомби, приблизилась к костру и, вытянув правую руку, сунула ее в огонь. Крик боли впился в ночное небо, разорвав на миг удушливую тишину. Женщина отпрянула от костра и упала на землю, прижимая к груди обожженную кисть.

Красный трепет пронесся через пламя, словно спазм похотливого желания. Огонь стал ярче и взвился вверх, будто напитался болью женщины.

Мышцы Линден напряглись. Ей хотелось вскочить на ноги и закричать от ужаса. Однако тело не подчинялось воле. Она лежала на вершине холма, парализованная страхом и отвращением. В своем безумии эти люди походили на Джоан – ту Джоан, которая напугала ее до полусмерти.

Наконец женщина поднялась и молча отошла от костра. Едва она заняла свое место в круге, ее взгляд вернулся к Кавинанту. Со стороны казалось, что каждый из фанатиков подчинялся какому-то странному принуждению.

К костру приблизились дети, и мальчик вытянул перед собой тонкую руку. Линден заплакала, стараясь вырваться из леденящей неподвижности. Вопль ребенка проник в ее мозг и заставил задохнуться в спазме беспомощного отвращения. Она не могла отвернуться или закрыть глаза. Волны ненависти, исходившие от пламени, лишали ее сил и мужества.

Девочка переступила через тело брата, словно его агония не доходила до ее ума. Она сунула руку в огонь и, закричав от боли, упала на землю рядом с ним. А потом настал черед для самой младшей девочки. Сквозь дикий детский вопль Линден услышала шипение кожи, сгоравшей в языках огня.

Ярость дала ей силы, и она поднялась на колени. Кавинант сделал несколько шагов, направляясь к костру. Но огонь остановил их и снова вверг в холодную неподвижность. При каждом прикосновении к плоти пламя ярилось сильнее и вздымалось выше. В нем чувствовался голод хищника и злое принуждение, ломавшее волю людей.

В языках огня проступали контуры гигантской фигуры. Люди продолжали подходить к костру, жертвуя боль и плоть своих рук. С каждым новым воплем фигура в огне уплотнялась. Она была такого же цвета, как и само пламя, но красные линии все яснее вырисовывали облик человека в ослепительной огненной мантии. Он стоял среди струй огня, словно вызванный из ада демон. Его горящий взгляд требовал боли и принуждал к тупой покорности.

Мужчина с ножом упал на колени и неистово закричал:

– Хозяин!

Глаза огненного существа походили на желтые клыки, изъеденные гнилью. Они ехидно скалились из пламени, и их лютая злость лишала Линден здравого смысла. Глаза сминали в ком всю ее концепцию жизни. Они сочетали в себе неистовое бешенство и осторожность, напоминая этим умышленные инъекции смертельных болезней и извращенное насилие. Линден еще никогда не встречала такой кровожадности и неприкрытой жестокости.

Сквозь звон в ушах она услышала яростный крик Кавинанта:

– Фоул! Ты посягаешь даже на детей?

Разделяя это возмущение, Линден по-прежнему не могла отделаться от парализующего страха. Наступившую тишину прерывали только крики и плач обожженных людей.

А потом ей в глаза заглянуло сияние луны. Белый диск, похожий на круглый осколок кости, выполз из-за гребня холма и повис над ложбиной. Мужчина с ножом вскочил на ноги и вновь погрозил небесам костлявыми кулаками. Его состояние приближалось к экстазу. Он ликующе закричал:

– Пришел наш час! Час апокалипсиса! Хозяин снова с нами – раз и навсегда! Да будут прокляты те, кто посмел перечить Его воле! Станьте свидетелями мести за грехи, которые вы видели и отмечали в своих сердцах! Вот начало Судного дня во славу и имя Его! Так пусть же исполнится пророчество, дарованное нам свыше! Мы касались огня! И теперь мы получим искупление!

Его голос нарастал, пока не превратился в визг. Ему вторили крики тех, кто сжигал свои руки:

– Пусть утонут в крови не праведные и грешные! Мы положим начало их вечным пыткам!

Он был сумасшедшим. Линден вцепилась в эту мысль, пытаясь объяснить происходящее обычным фанатизмом, доведенным до безумия и дикости. Да! Они все сошли с ума от постоянного страха и нищеты. Однако это объяснение ей не помогало. Линден по-прежнему не могла сдвинуться с места.

Кавинант находился в таком же беспомощном положении Она умоляла его сделать решительный шаг, разрушить транс и выручить Джоан из беды. Но он стоял как каменное изваяние. Огонь костра лишил его воли.

Фигура в огне зашевелилась. Глаза превратились в два злобных рубца, взгляд которых опалял свирепостью и презрением. Существо приподняло правую руку и чиркнуло пальцем по горлу, объявляя приговор.

Лидер группы покорно опустился на колени. Нагнувшись к Джоан, он убрал прядь волос с ее лица и горла. Она безвольно лежала перед ним, невероятно хрупкая и потерянная. Ее шея, освещенная светом костра, казалась призывом о помощи.

Дрожа от восторга или священного ужаса, мужчина занес клинок над горлом Джоан.

Члены секты тупо смотрели на кинжал в его руке. На краткий миг они потеряли интерес к Кавинанту. Их молчание вызывало гнетущее чувство – что-то среднее между жалостью и отвращением. Руки мужчины тряслись.

– Остановись! – Крик Кавинанта прозвучал как щелканье хлыста. – Повеселились, и хватит! Пусть она уйдет!

Зловещий взгляд существа метнулся к нему и пригвоздил его к месту губительной силой. Глава секты подался вперед и яростно закричал:

– Отпустить ее? Почему?

– Потому что ты не имеешь права убивать ее! – Гнев и просьба в голосе Кавинанта слились в единое целое. – Я не знаю, как ты впутался в это Зло. Я не знаю, что так сильно изменило твою жизнь. Но ты не должен делать этого.

Мужчина не отвечал; взгляд огненных глаз принуждал его к подчинению. Он не спеша наматывал на левую руку длинные волосы Джоан.

– Ладно! – прохрипел Кавинант. – Я принимаю твои условия и предлагаю обмен. Ее – на себя!

– Нет! – изо всех сил закричала Линден. Но из ее горла вырвался лишь тихий шепот:

– Нет.

Члены секты хранили молчание, словно статуи на надгробных плитах. Их главарь, наслаждаясь триумфом, поднялся с колен и с ухмылкой сказал:

– Все будет так, как хочет Хозяин!

Он отступил назад. В тот же миг по телу Джоан пробежала дрожь. Она подняла голову и с ужасом осмотрелась вокруг. Признаки безумия и одержимости исчезли с ее лица. Смущенная своей наготой, Джоан испуганно поднялась на ноги. Ее взгляд торопливо искал спасения или хотя бы какого-то объяснения тому, что здесь происходило.

Потом она увидела Кавинанта.

– Том!

Спрыгнув с каменной плиты, Джоан подбежала к нему и бросилась в его объятия. Он прижал ее к своей груди, словно боялся новой разлуки. Мужчина с ножом захохотал.

Оттолкнув Джоан, Кавинант закричал ей:

– Уходи! Все кончилось! Ты свободна!

Он повернул ее в нужном направлении и мягко подтолкнул в спину. Джоан остановилась и посмотрела на него, словно умоляла идти вместе.

– Не беспокойся обо мне, – сказал он с неожиданной нежностью. – Ты теперь в безопасности, и это главное. А я как-нибудь выкручусь. Все будет хорошо.

Он печально улыбнулся. Но его глаза выдавали тревогу. Свет костра отбрасывал тени на покрытое синяками лицо. От жалости к нему у Линден заныло сердце. По ее щекам потекли горячие слезы. Стоя на коленях с опущенной головой, она скорее почувствовала, чем увидела, трусливое бегство Джоан.

Кавинант начал спускаться по склону холма. Я единственный, кто может ей помочь. Он обрекал себя на неминуемую гибель.

Самоубийство. Отец Линден тоже убил себя. Ее мать молила Бога о смерти. Доктор Эвери питала к таким вещам непреодолимое отвращение.

Однако Томас Кавинант избрал самопожертвование. Он шел на смерть ради Джоан. И он улыбался.

Линден никогда еще не видела, чтобы человек так много делал для другого человека. Она не могла позволить ему умереть. На ее совести лежала смерть двух любимых и близких людей. Этого было достаточно. Смахнув слезы, она гордо подняла голову.

Кавинант вошел в круг людей, словно отбросил прочь любую надежду. Главарь секты ввел его в кровавый треугольник. Существо, стоящее в струях пламени, алчно приоткрыло рот. Его глаза лучились адским весельем.

«Я не позволю ему умереть!»

В порыве гнева и тоски Линден вырвалась из тисков парализующего страха. Вскочив на ноги, они закричала:

– Быстрее сюда! Полиция! Они здесь! Быстрее! Быстрее!

Она замахала руками, словно звала людей, стоящих у подножия холма.

Глаза в огне хлестнули ее взглядом и ворвались в тайники души. В какой-то миг она почувствовала себя беззащитной и слабой. Существо из пламени поглощало ее секреты, обжигая сердце бурой накипью Зла. Но она отбросила страх и побежала вниз по склону, даже не думая о том, что члены секты могут раскрыть ее наивный обман.

Кавинант, стоявший в треугольнике, повернулся к ней. Его губы беззвучно шептали: “Нет, Линден! Нет!"

Люди в ложбине заметались вокруг костра. Ее внезапное появление разбило вдребезги огненный транс. Члены секты разбегались во все стороны, как будто за ними действительно гналась полиция. Грудь Линден наполнилась внезапной надеждой.

Но человек с ножом не побежал. Ярость огня вознесла его над страхом. Обхватив Кавинанта сзади, он бросил его на каменную плиту и ударил ногой в висок.

Нож взметнулся вверх. Оглушенная жертва распростерлась в красной пасти треугольника. Линден прыгнула вперед и, сбив мужчину с ног, схватила его за скользкие запястья. Он без труда оттолкнул ее, а затем, повернувшись, вонзил кинжал в то место, где лежал Кавинант. Но тому удалось откатиться в сторону.

Мужчина рванулся к нему и снова замахнулся ножом. В последний миг Линден удержала его руку. Вцепившись ногтями в лицо безумца, она покатилась вместе с ним к костру. Он зарычал от боли, поднял ее в воздух и с силой бросил вниз на выступ скалы.

Все завертелось кувырком. Темнота устремилась в мозг, вытесняя сознание. Она увидела блеск лезвия, занесенного над Кавинантом, и глаза того, кто стоял среди струй огня. Свирепый взгляд опалил ее жаром, и Линден потерялась в его желтом триумфе.