Глава 10

После благополучного прибытия в Сандвич Плантагенет задержался в приморском городке ненадолго. Он узнал, что королева Альенор с пятью кораблями, кучей солдат и частью выкупа ждет его в Дувре. У слухов длинные ноги, и то, что Ричард Львиное Сердце сбежал из плена и объявился в одном из портовых городов Германии, стало известно повсюду. Королева Альенор, только заслышав о том, что, возможно, выкуп платить будет и не за кого, торопливо повернула корабли с полдороги. Принц Иоанн, почувствовав, что под ним начинает гореть земля, почел за лучшее сбежать из Англии во Францию, надеясь затеряться там.

Но старшему брату было не до младшего — он торопился в Дувр. Ален Траншмер, получивший свой рубин и уже прикинувший, где и за сколько он его сбудет, охотно согласился еще немного прокатить короля Английского, тем более что от Сандвича до Дувра — меньше суток пути по морю. Наверное, купец рассчитывал на награду.

Первым, что государь, загодя пристроившийся на носу корабля, увидел в дуврской гавани, оказались несколько знакомых ему кораблей. Подаренные Генрихом II своей молодой супруге в день свадьбы, они так и остались при ней, и Альенор Аквитанская всегда выходила в море на одном из них.

Когда Ричард Львиное Сердце взошел на борт ее корабля, королева грациозно преклонила пред ним колено. Она была уже немолода, по меркам своего времени — старуха, но на старуху нисколько не походила. Альенор прятала поседевшие волосы под вдовьим покрывалом, но зато выставляла напоказ нежные белые руки с длинными тонкими пальцами, почти не тронутыми временем. Она двигалась почти так же легко, как юная дева, и, несмотря на свои семьдесят лет, сохранила редкостную красоту. Королева была прекрасна, словно демон. Бешеный блеск ее глаз таил в себе страсть, и, утонув в ее взгляде, мужчина редко обращал внимание на морщины или суховатую кожу щек.

Альенор Аквитанская принадлежала к числу тех женщин, что остаются женщинами до самой смерти. А это значит, что в любом возрасте она одним взглядом могла послать смертельную стрелу в сердце мужчины и лишить его покоя.

Сын нежно любил мать, и странно было вспоминать о сотнях перебитых пленных и десятках взятых городов, глядя, с каким уважением он предложил ей руку, чтобы помочь подняться. Королева встала и тут же произнесла заготовленную речь о том, как она рада видеть своего сына и короля, счастливо спасшегося из плена.

— За это, матушка, — усмехнулся Ричард, — благодарите моего верного вассала, графа Герефорда.

Дик удержался и не покраснел. Подобное публичное признание заслуги было великой монаршей милостью. В ответ следовало шагнуть вперед и поклониться, чтобы весь двор видел, кого же это король изволил выделить из общего числа придворных. Королева Альенор окинула молодого рыцаря оценивающим взглядом, и тот ощутил неприятную щекотку в горле. Взгляд был слишком откровенным. «Везет мне на Альенор, — невольно подумал он. — Как моему отцу на Алис». О короле как об отце подумалось неожиданно легко, и Дик тут же успокоился. Он низко поклонился.

— Благодарю, рыцарь, — елейным голосом произнесла королева. — Уверена, награда не заставит себя долго ждать. — И многозначительно улыбнулась.

Дик не ответил ей. Он отступил на свое место и отвернулся.

Улыбка застыла на губах Альенор Аквитанской.

«Что я, притягиваю их, что ли?» — с досадой подумал Герефорд. Он никогда не считал себя привлекательным мужчиной и не полагал, что в него должны влюбляться все женщины.

Но он считал себя удачливым.

Он чувствовал это сам, и словно усыпанные звездами крылья распахнулись у него за спиной — их стали видеть и женщины.

Успех мужчины влечет к себе женщину, как муху — мед. Возносящийся к вершинам славы и власти мужчина увлекает за собой и ту, что держится рядом. А любая женщина мечтает воспарить.

Но Дик мог представить рядом с собой только Серпиану. И дело даже не в том, что королева оставила свою юность далеко позади, в прошлом, — немало нашлось бы молодых рыцарей, которые и теперь восприняли бы благосклонность королевы как удачу.

Пир, который считалось необходимым устроить по случаю возвращения короля (а как же без пира?), стали готовить прямо на бортах трех накрепко счаленных кораблей. А тем временем королева повела сына показывать ему деньги, которые теперь не нужно было никому отдавать.

Ричард обернулся к молодому рыцарю:

— Герефорд, не хочешь ли взглянуть на шестьдесят тысяч фунтов? Небось и суммы-то такой себе не представляешь?

Тот с равнодушным видом последовал за его величеством.

В трюме стояли сундуки. Король выдернул из ушек штырь, служивший своеобразным «засовом», с усилием поднял тяжелую крышку и поднес факел поближе.

Внутри лежали серебряные монеты.

Впрочем, нет, не только монеты — и куски серебра, и украшения, и проволока, и даже обломки посуды. На некоторых кусках еще были видны отпечатки находившихся в оправе камней, которые выковыряли для того, чтобы не сбивать с толку слугу императора, который будет все это взвешивать. Должно быть, сборщики, прошедшиеся частым гребнем по всей Англии, не брезговали ни домашней утварью богачей, ни плодами трудов бедноты, которые можно продать за звонкую монету. Король открыл другой сундук — его наполняло золото.

Ричард захохотал. В его смехе звучала и отеческая радость, и наслаждение любовника, и восторг дитяти перед новой игрушкой, и страстное вожделение демона — не к человеческой женщине, но к возможности сотворить нечто неестественное, противное мировым законам, нечто злое по своей сути. В смехе короля скоро не осталось ничего человеческого, и Дик поймал себя на том, что мысленно читает молитву.

Черты лица Альенор смягчились, она чуть ли не помолодела лет на двадцать и стала чарующей и поистине неотразимой. Королева с нежностью смотрела на золото, и лишь Господь мог угадать, о чем она думала. А потом развернулась и покинула трюм.

Король извлек откуда-то мешочек и стал набивать его золотом. Мешочек оказался довольно велик, и туда уместилось много монет самого разного размера и происхождения. Государь черпал ладонью, не разбирая. Набив огромный кошелек, он затянул завязки и протянул его Дику:

— Бери. Пусть все знают, как я щедр к верным мне людям.

— Не надо, ваше величество. — Молодой рыцарь отстранился от золота как от чего-то нечистого — он еще не забыл выражения, появившегося на лице Ричарда, когда тот любовался содержимым сундуков. Конечно, металл не был виноват ни в чем, но неприятный осадок остался.

— Что случилось?

— Ваше величество, эти деньги собраны вам на выкуп.

— Выкуп теперь платить не надо.

— Ну вот, значит, деньги можно вернуть тем, с кого их собрали. Например, тем, что победнее.

Ричард посмотрел на Дика с недоумением. Да тот и сам понял, что сморозил глупость, которая просто не уместится у короля в сознании.

— Ну например, — постарался исправиться он, — например, что-то построить. Что-то, что послужит вящей вашей славе. Увеличить подачки. Милостыню.

— Какую ерунду ты говоришь! Деньги уже собраны. Они мои. Никому из пейзан не нужно знать, что выкуп останется у меня. Я найду, куда пристроить эти деньги. — Львиное Сердце покачал головой. — Ты умный мальчик, Герефорд, но тебе еще учиться и учиться. Запомни: смердов жалеть нельзя. И нельзя, чтобы они становились слишком сытыми. Будучи голодными, они тратят все свои силы на то, чтобы изыскать способы пропитания. Насытившись же, они начинают требовать странного — свободы и даже, черт побери, равенства. Это уже ересь. Ты, как образованный человек… Ведь ты грамотный, даже, кажется, латынь знаешь, я прав?

— Знаю.

— Вот, образованный. Ты должен знать, что свобода и равенство — это ересь. А первая задача господина какова? Правильно, заботиться о своих слугах. У них в головах не должно появляться ни единой мысли, способной загубить их душу. — Король любовно огладил крышку сундука. — Кроме того, они привыкли платить налоги. Их удивит, если с них не потребуют денег на войну с Францией, на празднование возвращения короля. Пейзанам вредно удивляться.

Дик нагнулся и поднял мешочек с золотом. Он был тяжелый, как корабельный якорь.

— Государь, не надо денег. Я хочу просить вас о другой награде.

— Какой?

— Отпустите меня.

Брови правителя Англии поползли наверх, под самую челку, неровно обрезанную антверпенским цирюльником.

— С чего это вдруг? Хочешь заняться своим графством? Я прикажу своим людям все сделать за тебя, не волнуйся. Даже доходы станешь получать. Не с этого года, но со следующего.

— Ваше величество, дело не в доходах. Дело в том, что мой враг похитил мою невесту. Я должен спасти ее.

Ричард усмехнулся в бороду. В усмешке была доля высокомерия и снисходительности старшего к младшему, еще ничего не понимающему в жизни. Но не только это. Очень глубоко в душе Плантагенета дремал тот мальчишка, который заслушивался историями об Артуре, короле Британии, и рыцарях Круглого стола. Прежнее увлечение не прошло даром. В глубине души короля вместе с чувством справедливости дремало восхищение рыцарскими принципами и красотой рыцарских подвигов. Числу женщин, которых Ричард попробовал за свою жизнь, он потерял счет так давно, что далее не помнил, вел ли его. Но следы романтических представлений о рыцарской любви и верности даме остались.

Он немного подумал:

— А не проще будет выбрать другую невесту?

— Другая мне не нужна.

— Кто ее похитил? Требуют выкуп? Может, я смогу уладить это дело?

— Нет, государь. Это не кто-то из сильных мира сего и не из-за выкупа. Я и сам не знаю, из-за чего.

— Да знаешь, наверное. — Львиное Сердце снова усмехнулся, на этот раз понимающе. — Я помню, какая она у тебя красавица. Вот увидишь, когда ты ее найдешь, она уже будет чьей-нибудь женой. Приданое у нее богатое?

— Ну как посмотреть.

— Но есть? Хоть какое-то?

— Какое-то… Есть.

— Ну вот.

— Государь…

— Ладно, ладно… Ну что ж, посмотрю, как Англия подчинится моей законной власти, и, глядишь, в самом деле отпущу тебя. Но смотри, чтобы вернулся!

— Да, государь.

Пир на кораблях получился бедноватым — готовили в спешке. Подавая на стол, слуги то и дело обнаруживали, что не хватает того, сего, но ничего уже не могли поделать. Сеньорам пришлось обходиться без горчицы, свежих карпов и розовых лепестков, которые добавлялись в воду для омовения рук. Знатные господа сперва ворчали, но, приняв по два полных кубка вина, забыли об отсутствии таких мелочей.

Король усадил Герефорда поближе к себе, и природным графам и герцогам пришлось примириться с тем, что выскочка так обласкан. Король ясно выразился — он желал почествовать верного слугу. А если король чего-то желал, спорить с ним было опасно. Никто и не спорил. С Диком пытались беседовать о походе на Восток. Молодой рыцарь отвечал неохотно, и его скоро оставили в покое. Молчание королевского любимчика устраивало всех.

Пожалованный мешочек Львиное Сердце так и не забрал назад. Он считал золото самой главной в жизни вещью и потому стоял на своем: нет лучшего способа вознаградить своего вассала, коль скоро сделать это очень хочется. Дик отнес раздувшийся кошель к своим вещам и перед пиром заглянул внутрь. Ему стоило большого труда пересчитать имеющиеся там деньги, но в результате его усилий получилась совершенно запредельная сумма в две с половиной тысячи золотых. Пришлось пересчитывать. Вторая цифра отличалась от первой только на три монеты, так что Герефорд бросил это бестолковое занятие и запихнул золото обратно в мешок.

Даже если он подсчитал неверно, подаренного золота хватит, чтобы собрать целую армию наемников и взять пожалованное графство силой, коль скоро законный владелец не смирится с решением короля и не захочет его отдавать… Дик покачал головой.

Но тем лучше. Если его невесту увез к себе Далхан, вряд ли удастся обойтись без армии. А где армия, там нужно золото. Золото — оно везде ценится, что бы ни было отчеканено на металлических кругляшках. Молодой рыцарь слегка воспрянул духом и покосился на короля. Но тот, уплетая жареного поросенка, не обратил внимания на взгляд своего любимчика. Отпускать его сейчас и немедленно он не собирался.

Отпраздновав, король скупой рукой одарил своих баронов и купца Алена Траншмера (довольный и тем, что ему перепало, торговец поспешил отплыть) и, окружив себя жиденькой армией — прибывшие с ним, гвардия его матери да несколько лесничих из Сандвича и Дувра, — отправился в глубь страны. Он уже прикидывал, как будет выстраивать свою пехоту из полусотни разрозненных гвардейцев, как поставит в засаду в ближайшем леске свою конницу — Двадцать одного рыцаря, а сзади армию будут поддерживать лучники — целых восемь.

Ричард Львиное Сердце был уверен, что даже в этом случае сможет показать себя.

Правда, блеснуть военным искусством ему не пришлось. Гарнизон первой же крепости Уэйверстоун оказался не готов к отражению атаки. Солдаты, валяясь на траве у ворот или занимаясь своими делами в кустах и на склонах рва, сперва просто с недоумением смотрели на приближающееся воинство, а потом стали оглядываться в поисках своих десятников, чтобы те подсказали им, как поступить. Тем временем король успел подняться на холм и, едва шевелясь в неудобных для него, но зато черненых — на его вкус — доспехах, приказал знаменосцу развернуть знамя, а гарнизону замка — сдать Уэйверстоун.

Гарнизон не возражал. Когда люди Ричарда разместились в маленьком покосившемся донжоне замка, местные наконец отыскали коменданта — он как раз пребывал в объятиях пышной дочки кузнеца — и спросили, как именно им поступать. Комендант был не дурак и понял, чем ему в этой ситуации грозит принятие стороны принца Иоанна.

Он, естественно, изъявил полную покорность законному королю и присоединился к его армии.

Так повторилось еще три раза. Все эти маленькие замки остались Ричарду I в наследство от королей Британии, которых он не мог считать своими предками, — от Эгберта, Этельвольфа и Альфреда Великого, знаменитого в том числе и строительством множества «бургов» — небольших прибрежных фортов. Все эти форты занимали сторонники Иоанна де Мортена, но, говоря откровенно, пламенных и искренних сторонников среди них было не много. Большинство исходило из того, что служить надо тому, у кого сейчас в руках сила.

И потому они очень охотно складывали оружие, едва завидев развернутый стяг короля Ричарда.

Да и то сказать, он — законный король, а Иоанн — так, правитель на случай, хоть и поспешил короноваться. Принц бросил своих сторонников и, спасаясь от гнева вспыльчивого брата, сбежал во Францию, так почему они теперь должны класть за него головы? Порой очередной гарнизон присоединялся к разбухающей армии Ричарда раньше, чем государь предлагал сдать замок… Что ж, репутация короля Английского была всем хорошо известна: за измену или неповиновение он всегда карал смертью.

Народ, изнуренный поборами, как ни странно, приветствовал Львиное Сердце восторженно. Но это легко можно было объяснить. Ведь государь отсутствовал в Англии, когда со всех и каждого сдирали огромные суммы в дополнение к освященным столетиями податям. Он сидел в тюрьме, и это придавало королю-крестоносцу ореол мученика. Сознание крестьянина было слишком прямолинейным, чтобы связать находящегося в плену правителя и деньги, которые собирают по всей стране ему на выкуп. Простолюдина больше занимали дожди, урожай зерна, приплод у любимой коровы, а его ненависть была направлена — вот на этого гнилозубого сборщика налогов, вот на этого шерифа, который сажает недоплативших в тюрьму, вот на этого толстобрюхого монаха, болтающего о Божьей благодати, когда дома жрать нечего.

Но теперь король вернулся, и в душе каждого, кто его приветствовал, дремала надежда — вот приехал государь, уж он разберется. Уж он уймет беспокойных сборщиков, уж он поможет беднякам, которым деньги брать неоткуда. Что королю, скорее всего, не до таких мелочей, как чьи-то пенсы и шиллинги и чья-то разбитая жизнь, в сознании уже не умещалось.

Ричард принимал восторженный прием как должное. Он то и дело оглядывался на Дика, неизменно державшегося поблизости, и многозначительно кивал: мол, помнишь, что я тебе говорил? Молодой рыцарь не реагировал никак, и его величество остался в приятной убежденности, что сумел наставить графа Герефорда на путь истинный. А Дик думал лишь о том, что его отец совсем не знает настоящей жизни — лишь вершки, то есть то, что можно разглядеть с высоты трона.

До Лондона отряды короля добирались две недели. От замка к замку, от городка к городку армия все росла, и скоро улыбки крестьян стали кривоваты — по прежней памяти они, чествуя государя, прикидывали, во что им обойдется один постой этой оравы, где все требуют еды и питья. Его величество ничего не хотел знать. Он не слишком-то любил Англию, предпочитая пологим холмам и рощам дубов и тиса равнины и леса Франции. Ибо хоть и родился тридцать шесть лет назад именно в Англии, в Оксфорде, но вырос на материке. Он почти не знал английского, зато прекрасно владел добрым десятком французских наречий и чувствовал себя настоящим французом.

Плантагенет являлся в свое королевство только за деньгами.

И теперь, несмотря на перехваченный выкуп, он собирался содрать с Англии сколько сможет. Его внутреннему вожделеющему взору уже открывались целые груды золота, в которое он погрузит руки до локтя, а потом потратит его по своему усмотрению — и на корабли, и на доспехи, и на оружие, и на лучших воинов — и, конечно, на предметы роскоши. Как же без этого? Какой король без золотой посуды, без драгоценных тканей, без фавориток, увешанных ожерельями и браслетами?

Лондон встретил своего короля гирляндами, связанными из еловых и сосновых веток. Зимой неоткуда взять цветы, но купцы, надеясь на снисхождение вернувшегося государя, раскрыли двери своих хранилищ и отдали сотни ярких лент и десятки кусков цветастой ткани. И то и другое ненадолго превратило серый, угнетенный туманами и дождями город в место праздника.

Золота, которое Ричард но случаю вступления в Лондон навешал на себя, хватило бы, чтобы украсить рождественскую елку. Он все еще ездил на арабском жеребце, который недолюбливал венценосного седока за изрядную тяжесть, но повиновался его сильной руке, хоть и норовил цапнуть зубами за ладонь или колено. Лондонские улицы не пришлись коню по вкусу, он заплясал прямо под одной из триумфальных арок, едва не скинув его величество, отяжелевшего от доброго десятка фунтов драгоценного металла. Ричард легко совладал с жеребцом.

Эта короткая борьба властителя с конем встретила отклик в душах лондонцев, и те, лишний раз увидев в своем короле великого воина и рыцаря Креста, разразились приветственными криками. В качестве уступки своему духовнику и Герефорду Львиное Сердце метнул в толпу горсть серебра. Монеты сверкнули в воздухе бледным веером и полетели под ноги людям, стоящим по щиколотку в грязи. На месте, где серебро упало в лужи, немедленно образовалась дикая свалка и нередко случалось так, что одетый в отрепья нищий давал по зубам наряженному в дорогое сукно преуспевающему мастеру, тоже потянувшемуся за королевской подачкой.

Ричард расхохотался и поехал дальше. Для него раздача милостыни была еще одним светским развлечением.

Дик ехал с каменным лицом Он не видел ни драки, ни серебра, ни триумфальных арок, ни мрачного Лондона: он думал о Серпиане и о Далхане, потом мысль перескакивала на раненого Трагерна — где-то он сейчас. Наверное, не на Авалоне. После встречи с Далханом его к Авалону и близко не подпустят, куда уж там. Он может быть в Уэльсе, где-нибудь в Гвиннеде или в том же Озерном Крае, где Дик прожил почти целый год. О том времени молодой рыцарь вспоминал с нежностью. Покой и мир, которым он насладился в диаспоре друидов, стали для него настоящим откровением. Сердце отдыхало при одном воспоминании об этом.

Но прожить там всю жизнь Дик не согласился бы. Это не для него.

Вечером в королевском дворце, больше напоминающем замок и помнящем еще Вильгельма Завоевателя, шумел пир. К нему готовились более тщательно: и горчицы, и карпов, и розовых лепестков хватило на всех. Подавали разнообразное мясо, от птицы до дичины, и необычные блюда, которые называли изысканными, — например, так называемый паштет из соловьиных язычков. Попробовав его, молодой рыцарь засомневался, что повара изготавливали его именно из язычков этих невзрачных на вид, по таких сладкоголосых птиц. Скорее уж для экономии времени взяли язык теленка или поросенка, смололи в паштет, добавили пряностей и объявили «изысканным».

Подавались пышные пироги — огромные, длиной в три фута и шириной в полтора, — которые слуга резал острым ножом, похожим на скрамасакс. Кусок давался один на двоих, а поскольку кавалер, как это водится, разделял одну тарелку на двоих с дамой, то расковыривать для нее пирог должен был именно он. Так уж вышло, что Герефорда снова посадили рядом с принцессой Иоанной. С одной стороны, это была милость: соседство с особой королевской крови — не шутка. С другой — уступка самой Иоанне. О том, что принцесса не пользуется признанием при дворе своего брата, знал даже последний паж, да что там — последний слуга. Выбрать для нее кавалера стоило большого труда, а в отношении Герефорда никто не сомневался, что он сумеет найти подход к принцессе. Куда он денется?

Молодой рыцарь выдернул из-за пояса нож и рассек кусище пирога вдоль. Учтиво протянул одну половину ее высочеству.

Она на миг подняла на него сияющие глаза. За те два года, что Дик ее не видел, можно было ожидать, что скромная красота ее окончательно поблекнет. Но все получилось совершенно иначе. Он поразился, какой цветущей она стала. Только теперь, когда принцесса уже подошла к тридцатилетнему рубежу, стало заметно, что она все-таки дочь Альенор Аквитанской и унаследовала материнскую красоту. Но хоть и похожая внешне на мать, принцесса очень сильно от нее отличалась. Красота Альенор была демонической — Иоанна казалась мягкой и очень человечной. В ее взгляде не таилось черной бури, что, как самум, сметает все на своем пути. Глаза младшей сестры Ричарда сияли ласковой голубизной ясного неба.

Принцесса была рада видеть Дика, это чувствовалось. На пир она явилась одетой с особенным тщанием. Она грациозно приняла предложенный кусок и принялась копаться в начинке кончиком небольшого ножа, Ела она на удивление изящно.

— Я рада видеть вас в добром здравии, граф.

— Благодарю вас, принцесса.

— Где вы пропадали? Неужели тоже попали в плен?

— Увы. Прошу вас. — Он подал ей хороший ломоть телятины — как положено, на кончике ножа.

— Вы немногословны, граф. — Она улыбнулась ему уже куда свободнее, чем прежде.

— Я робею, — пошутил он. И уже серьезнее добавил: — Как вы поживаете?

Иоанна вскинула на него смеющиеся глаза:

— Неужели вы волнуетесь из-за меня?

— Мне хотелось бы, чтобы вам повезло.

— О, насколько я понимаю, мой венценосный брат собирается меня за кого-то выдавать, — небрежно сказала принцесса. — За кого-то из французских графов, чтобы обеспечить себе их преданность. Только вот еще не решил, за какого.

— Надеюсь, ваше супружество будет счастливым.

Она слегка пожала плечами:

— Я тоже надеюсь. И хотелось бы, чтобы это оказался кто-нибудь из южных областей Франции.

— Почему, ваше высочество?

— Там теплее, — просто объяснила она. — И земли богаче. Хотя я, — она подняла на него глаза, выражение которых на этот раз было очень серьезным, — предпочла бы остаться в Англии.

В ее взгляде, в самой глубине, по-прежнему дремала тоска. Женщина, которая так долго считала себя несчастной, рада любому поводу посмеяться и насладиться жизнью. Дик чувствовал, что захоти он — и она вспомнит тот разговор в Тире, и между ними может возникнуть что-то вполне серьезное. Принцесса не любила его, но готова была вообразить, что любит, и это чувство, больше подобающее пятнадцатилетней девушке, томящейся неизвестно по кому или по чему, заставляло принцессу дышать полной грудью.

Но Герефорд не хотел превращать ее радость в слезы. А это очень сложно — остаться на тонкой грани между галантностью и соблазнением. Ему не хотелось обижать Иоанну.

Он ухаживал за ней весь вечер, подкладывал то рыбы в сливовом соусе, то свинины с хреном, подливал вина и говорил прелестные комплименты, которые, впрочем, даже на самый придирчивый взгляд пребывали в рамках обычной вежливости, но заставляли женщину поверить, что она способна покорять мужские сердца, если захочет.

Прошло еще несколько дней. Ричард веселился, а между балами и пирами интересовался только состоянием казны. Золото продолжало притекать из разных уголков Англии — нужную сумму выкупа еще не набрали, но сундуки постоянно пополнялись. Кроме того, конечно, поступали и налоги, которые тоже радовали монаршье сердце. Король, не разбираясь, повесил нескольких сборщиков, которые, по его мнению, наворовали больше других (Дик был совершенно согласен с его величеством, поскольку пребывал в уверенности, что воровали все без исключения). Казнь этих надоедливых субъектов, постоянно требующих каких-то денег, порадовала народ еще больше. Зеваки свистели и аплодировали, глядя, как в муке извиваются тела повешенных, и казалось, что вместе со сборщиками умирают и поборы, хотя это было совсем не так.

Зима все тянулась, дорожали продукты. Разговаривая с торговцами, Герефорд узнавал почему. Непомерные налоги разорили множество крестьян. Оставшись без запасов на зиму, они бросали свое хозяйство и подавались в леса — грабить. А что делать? Им неоткуда было взять провизии: сборщики, набирая нужную сумму, сводили со двора последнюю корову, ловили последних кур, выметали из углов семенное зерно.

А в лесу дичь, в лесу болота, на островках посреди которых можно построить хижинку, и тебя никто не найдет. Если нет другого выбора, остается идти на большую дорогу, по которой то и дело ездят те, у кого карман набит деньгами. У бедных, вынужденных считать каждый пенни, волей-неволей возникает ненависть к богатым, тут уж ничего не поделаешь, и вчерашние мирные крестьяне с удовольствием всаживали вилы в живот тому, кому повезло больше.

Но брошенные участки некому обрабатывать — они зарастают травой. Таким образом обезлюдели целые деревни. Зерно, привозимое с материка, все поднималось в пене, дорожали и местные продукты. Шерифы могли сколько угодно ловить и вешать разбойников — их количество не уменьшалось, а только увеличивалось. Чем можно было припугнуть крестьян, чтобы они не уходили в лес? Виселица? Ну это еще когда. А смерть от голода придет очень скоро, если не набивать брюхо мясом и хлебом каждый день.

И обнищание можно было остановить только прекратив всяческие войны. Войны стоят слишком дорого. В уплату наемникам шло полновесное серебро и золото, солдат надо кормить, осадные орудия — строить. Мародеры разоряли села и города, и кто-то должен был платить за восстановление.

Но прекратить войну было нельзя. Сейчас, в дни борьбы за власть, война стала так же естественна, как ругань одного претендента на престол в адрес другого. Хорошо еще, что боевые действия скоро переместятся во Францию, подумал Дик. Бедные французы.

Он вновь заговорил с королем об уходе, но тот лишь отмахнулся.

— О чем ты говоришь, когда Иоанн еще не пойман? — воскликнул он.

— Ваше величество, принц наверняка находится во Франции и попадется вам, когда вы победоносно закончите войну против Филиппа-Августа.

— Несомненно. Но я желаю, чтобы ты был рядом со мной, когда начнется война.

— Ваше величество, война может растянуться на годы.

— Да, я понимаю, на что ты намекаешь. — Король был до изумления серьезен. — Что ж… Вот наберу армию, соберусь переправляться через Ла-Манш — и отпущу тебя.

— Я прошу вас, ваше величество, отпустите меня сейчас. Я вам уже не нужен. Англия изъявила вам покорность, армия готова выступить под вашим началом, так зачем я вам?

— Я сказал — ты слышал.

И Дик понял, что спорить бесполезно.

Его обнадеживало лишь то, насколько Плантагенет рвется на материк. Ричард нисколько не наслаждался пребыванием в Англии — он не видел в ней родину. Его родиной был Лангедок, ну еще немного Нормандия. Туда-то его и влекло после долгого пребывания на чужбине, в Сирии.

И к исходу месяца Львиное Сердце дал своему незаконнорожденному сыну и вассалу разрешение покинуть его.

— Но — временно! — заявил он. — Ты понял? Лишь временно. Я желаю видеть тебя рядом с собой не позже чем через год.

— Да, государь.

— Больше не подводи меня, хорошо?

— Да, государь.

— Когда ты вернешься, Герефорд уже целиком и полностью будет принадлежать тебе. Бывший владелец этих земель имел наглость заявить мне в своем послании, что не только не собирается освобождать отнятое у него графство, но даже и воевать во Францию со мной не поедет! Я этого так не оставлю, можешь быть уверен.

Мысленно Дик пожалел бывшего графа Герефорда: заявлять подобные вещи королю Ричарду не следовало. Но у молодого рыцаря были свои заботы, и о горькой участи предшественника он забыл в тот же миг, как подумал о будущей цели.