Глава 5
Москва
Смутные дни — время крапить масть,
Смутные дни — время кривить рты,
Смутные дни — время делить власть,
Смутные дни — время решать, с кем ты.
К. Кинчев
В этот день на пиках красных флагов, украшавших улицы советских городов по случаю светлого праздника Первомай, появились скорбные черные ленты. Демонстрации отменили, назначили траур. С Днем международной солидарности трудящихся вас, граждане!
Подлое, ничем не спровоцированное нападение бело-бандитских самолетов на мирные советские аэродромы отозвалось горечью в сердцах миллионов советских людей.
— Вот гады-то, — переговаривались в очередях за хлебом, маслом, колбасой, мясом, рыбой, сыром, сахаром, водкой жители городов и сел. — И ведь без предупреждения, как немцы в сорок первом!
— А наши что?
— А что наши? Они, что ли, сумели помешать? Позор на весь мир: армию держим больше всех, а каких-то беляков не можем шапками закидать.
— Тише, товарищи, тише…
— Ничо-о, навтыкаем им! Деды-отцы им втыкали, и мы навтыкаем!
— Уж ты навтыкаешь, старый алкаш…
— Молчи, ебдыть, курва! Молчи, морда твоя жидовская, потому что щас как заепиздосю тебе между глаз!..
— И не стыдно, товарищи? В такую минуту…
— А ты тоже уйди, стукачина! Без тебя разберемся!
Правда, были и другие разговоры. В одной из комнат «комубежаловки» один из волосатых мальчиков сказал другому, потрясенно выключая радио:
— А здорово им наши вломили…
И уже пели в подворотнях на разухабистый мотивчик из «Чингисхана»: «Москоу, Москоу, забросаем бомбами — будет вам Олимпиада, а-ха-ха-ха-ха!»
…На даче, где собрались Портреты, — но уже не большой круг, а малый, из самых ключевых фигур, — Олимпиаду и ее срыв не обсуждали. Хер с ней, с Олимпиадой, судьба страны решается.
— Доигрались, значит, — с отеческой укоризной сказал Замкнутый. — Тут нам кто-то обещал победу на блюдечке с голубой каемочкой. Товарищ Маршал, вы, часом, не помните, кто это был?
Маршал съежился так, что ордена, как правило, вольготно располагавшиеся на груди, горько заскребли друг о друга.
— Готов признать… И искупить… — пробормотал он. — Как верный сын партии…
Конклав не выказал никакого сочувствия. Судя по лицам, общим было мнение, что с такими сыновьями надо поступать, как Петр Первый и Иван Грозный.
— Ну, главнокомандующим мы вас пока оставим, — наконец сказал Окающий. — Коней на переправах не меняют. А вот проработать вопрос — это уж извольте. Такая выходка безнаказанной оставаться не должна.
— Может, стоит подумать об оружии возмездия? — спросил Замкнутый.
Все притихли.
— ООН, — напомнил Тугодум. Когда надо было, его мысли шли с нормальной скоростью. — НАТО. Не дадут.
— Я думаю, радикальные меры можно приберечь на потом, — поддержал его Замкнутый. — Но возмездие должно состояться.
— Ответный бомбовый удар… — проговорил Маршал, — будет нанесен… Сегодня же… В нашем распоряжении… достаточно… тяжелых бомбардировщиков… до которых они не смогли дотянуться. Но как обеспечить… прикрытие?
— Да говорите четче, не мямлите! — прикрикнул Окающий.
— Сейчас… — Маршал уже откровенно взялся за сердце. — Одну минуту… сейчас пройдет…
В тесном кругу не было референтов, и какое-то время все ждали появления врача, позабыв, что врача-то никто и не вызывал. Маршал уже досасывал, стекленея от боли, таблетку валидола, когда Окающий спохватился:
— Батюшки! — и нажал кнопку вызова.
Заседание пришлось отложить, а коня на переправе — поменять.
Чтобы скоротать время, Портреты отправились на рыбалку. Рыбалка оправдала надежды, и потому нового главнокомандующего круг встретил гораздо благожелательнее, чем его предшественника.
Новый главнокомандующий поразительно быстро оказался в курсе всех дел и подготовил план действий в рекордное время: за два с половиной часа. Такая оперативность была просто удивительной, но понравилась кругу вновь собравшихся Портретов.
— Нужно отдать себе отчет в том, что мы не сможем сегодня привести в действие аэродромы, разрушенные белогвардейской авиацией. Инженерные службы стараются изо всех сил, но ущерб слишком велик… Кроме того, мы продолжаем нести потери: противник разбросал по аэродромам активированные мины, ремонтная техника подрывается постоянно. Поэтому тяжелые бомбардировщики будут стартовать без прикрытия. Кроме того, извне зоны досягаемости их самолетов будет нанесен ракетный удар по авиабазам и кораблям…
Его речь была ровной и четкой, как «Турецкий марш» в исполнении старательной консерваторки-выпускницы. Портреты, понимая смысл слов с пятого на десятое, в целом были довольны: напористая уверенность нового Маршала оказалась заразительной. Молодец мужик, не поддался пораженческим настроениям! Слушая его, Портреты как бы распрямлялись: едрена вошь, сверхдержава мы или нет?
— Однако! — Словно указательный палец вознеся над столом. — Однако, есть ряд мер, которые необходимо принять, чтобы обеспечить успех всей акции в целом. Первое!
Маршал обвел Портретов взглядом.
— В КГБ есть люди, которые едва ли не в открытую поддерживают белогвардейцев. Затяжная война выгодна кое-кому, кто хочет укрепить свои позиции в Политбюро и в стране. Если мы хотим какого-то успеха в Крыму, мы должны избавиться от этих людей.
— Пожалуйста, выражайтесь конкретнее, — попросил Окающий. — Такими словами не бросаются.
— Пожалуйста, конкретнее, — согласился Маршал, — Пока товарищ А. занимает должность главы Комитета Госбезопасности, любые наши инициативы в отношении Крыма пропадут даром.
— Вы хоть понимаете, на кого замахиваетесь? — ужаснулся Окающий.
— Вот материал, — Маршал хлопнул о стол серой папкой. — Пожалуйста, просмотрите его.
* * *
— Я искренне сочувствую вам, Нина, — говорил полковник Сергеев. — «Волчий билет», этот ночной допрос, так все это… Наши коллеги из ГРУ пользуются иногда варварскими методами. Их можно понять, Нина Сергеевна: вы в их глазах послужили орудием врага. Но ведь они вас отпустили? Разобрались во всем и отпустили, правильно? — спросил он. — Кстати, вы действительно не догадываетесь, кто мог подсунуть к вам в папку «Красный пароль»?
Ниночка подняла на него заплаканные удивленные глаза.
— «Красный пароль» — сигнал военной тревоги по Острову Крым. — Объясняя, Сергеев употребил именно это выражение, а не стыдливо-витиеватое «Зона Восточного Средиземноморья». — Вами воспользовались, чтобы начать войну. Понимаете, насколько это серьезно?
Ниночка кивнула.
— Хорошо, что понимаете, — ласково сказал Сергеев. — Мы хотим вам помочь, Ниночка. Все эти проблемы с работой, подпиской о невыезде, все это мы легко можем решить. Вы же сами понимаете, где я работаю.
— Товарищ полковник… — хрипло сказала Ниночка.
— Можно просто Сергей, — прервал он, протягивая носовой платок.
— Товарищ Сергей… — она снова подняла зареванные глаза, улыбнулась, будто извиняясь за глупую формулировку. — Вы ведь обещаете все это не просто так…
— Да, не просто так, Нина. — Сергеев артистически управлял модуляциями своего голоса; теперь в нем звучала даже некоторая сталь. — Пусть и невольно, но вы послужили замыслам врага. Это нужно исправить, и тогда вам все простят.
Он перестал ходить по кухне из угла в угол и сел за стол напротив Ниночки.
— Дайте показания. Расскажите органам, как ваш жених просил вас вставить в сообщение о погоде совершенно невинную фразу о виноградниках в Бахчисарае. Уговаривал, подкупал, шантажировал…
Начиная со слов «ваш жених» Ниночка замотала головой и одними губами сказала: «Нет». Она повторяла это слово все громче и громче, пока Сергеев не замолчал.
— Никогда! — выкрикнула Ниночка. В гневе она была неописуемо хороша, несмотря даже на распухшие глаза и покрасневшее лицо. Но вся ее прелесть пропала, когда на месте гнева проступил страх.
Чего она боится, дурочка? Что он заорет в ответ, ударит ее? Сергеев улыбнулся: он по-прежнему не испытывал к Ниночке ни малейшей враждебности. Это во-первых. Во-вторых, он профессионал, действительно разведчик, а не сявка из районного управления, пугало для кухонных еретиков.
— Я не стану вам угрожать, Нина, — сказал он. — Не бойтесь меня. Ваш отказ ни к каким последствиям не приведет, ваше положение не ухудшится. Мы даже попробуем вам помочь с работой и с ГРУ. Вы только подумайте — стоит ли такой человек, как Владислав, вашей жертвы.
— Я никогда не предам Славика. Ни за что.
— Хорошо-хорошо, — мягко сказал Сергеев. — Я оставлю вам телефон. Если возникнут проблемы — позвоните.
Он ушел, а Ниночка опустилась в кресло у окна. В этом кресле она провела весь сегодняшний день. Она ждала, когда оживет трелью телефон, дремлющий на полке под торшером. Он должен позвонить, обязательно. Он позвонит или придет. Или позвонит еще кто-нибудь, через кого он назначит ей встречу. Конечно, именно так, ведь ему же нельзя звонить сюда напрямую, это же опасно, как она раньше не догадалась… Она же — почти что враг народа, и хотя его папа всемогущ, но и ему нужно соблюдать осторожность. Да, он позвонит ей через каких-нибудь третьих лиц.
Телефон молчал.
Когда прохладное майское солнце коснулось шпиля Дома на Набережной, Ниночка не выдержала.
Она выскочила из подъезда и побежала к телефону-автомату. Сжимая в ладошке липкую трубку, набрала номер одной из лучших подруг и выпалила, едва услышав в трубке «Алло»:
— Это Нинка. Позвони Славику, скажи — в восемь часов сегодня у метро ВДНХ. Пока.
* * *
Пренеприятнейший прослушал записи с каменным лицом.
— Пидарасты, — сказал он. — Что же теперь делать?
— Успеть раньше, — Видное Лицо положило перед шефом какую-то бумажку.
— Ты что, совсем охуел?
— Это не нам нужно, — сказало Видное Лицо. — Это стране нужно. Старик — законченный наркоман. Крутят им, как хотят. Вы себе представляете, о чем они там без вас насовещаются? Если что-то хорошее задумали — почему вас не позвали?
Пренеприятнейший молчал. То, что ему предлагали, было не только страшно — немыслимо.
— Упустят Крым, — сказало Видное Лицо. — Всем насрать. Каждый свое получил, теперь им все равно, что будет. На вас одна надежда.
Пренеприятнейший молчал.
— Большинством голосов. Они там проваландаются еще долго, мы все успеем.
— А не страшно?
— Есть кое-что пострашнее.
— Хорошо. Действуй. Постой. Что с девкой?
Видное Лицо смущенно крякнуло.
— Упустили девку, — сокрушенно сказал он. — Моя вина.
— И что мне теперь с тобой делать? — Пренеприятнейший начал постукивать пальцами по столу. — Ну свинью мне подкинули… Это же уму непостижимо! Знать бы, кто…
— Работаем, — смиренно вставил Видное Лицо. — Перехватили ее, надо думать, ГРУшники.
— ГРУ, — процедил Пренеприятнейший. — Висит ГРУша, нельзя скушать…
Видное Лицо непритворно вздохнуло по поводу несъедобности упомянутого фрукта.
— Кстати, — небрежно сказало Лицо, — в руках ГРУ еще один любопытный гусь. Крымский контакт Востокова, офицер.
— Та-ак… Не отдают?
— Что-то крутят. Говорят, что они его потеряли в Крыму. Вроде как при сопровождении в аэропорт его отбили свои.
— Может, так оно и есть?
— Тогда бы он у своих появился. А он не появлялся.
— Какие соображения?
— Думаю, его прячут. И обрабатывают. Кто-то копает под нас (имя-отчество), и хорошо копает. Глубоко. А вдруг они затребуют Востокова?
— Не отдадим, — твердо сказал Пренеприятнейший. — Ты прав, надо успеть раньше.
Пауза.
— Разрешите идти? — спросило Видное Лицо.
— Иди.
* * *
…Она ждала, ждала на скамейке в полумраке, ждала, когда длинные тени легли ей под ноги, когда засиял радужными струями фонтан «Дружба народов»… Ждала, пока он не приехал и не встал перед ней молчаливой тенью.
— Я еле выбрался, — сказал он. — Пошли.
Они вышли из-под арки на шумную улицу.
— Зачем ты позвала меня? Что хотела мне сказать? Ты понимаешь, как ты можешь меня подставить? Ты понимаешь, что теперь между нами ничего быть не может, это ты понимаешь? — он обстреливал ее вопросами, не давая времени отвечать. — Мы с отцом сейчас ходим по ниточке, и вдруг ты позволяешь себе такое.
— Я же не нарочно, — просипела она. Голос вдруг исчез куда-то, как при ларингите.
— Я понимаю. Не хватало еще, чтобы ты это нарочно. Нина, я только за тем и приехал, чтобы сказать тебе: не трогай меня, ладно? Не звони, не назначай встреч. Когда разгребемся со всеми делами — я тебя сам найду. Я тебя очень люблю, зайчик, — торопливо сказал он, — но положение сейчас очень тяжелое. Под нас копают. Я найду тебя.
Он быстро чмокнул ее в щечку и исчез в потоке людей.
Ниночка стояла у входа в метро, и люди огибали ее, окаменевшую московскую Ниобу, не узнавая в этой выгоревшей женщине популярную телеведущую.
— Гражданка, не загораживайте проход, — сказала тетка в синем мундире. Ниночка тупо уставилась на громадный бюст в сигнальных огнях пуговиц, потом сделала шаг назад, потом повернулась и побежала. Через двести метров сменила бег на быстрый шаг и шла, шла, шла пустеющими улицами…
Она остановилась возле телефона-автомата. Задумалась. Ее остановила какая-то мысль, но мысль эта была тут же потеряна. Нина попробовала ее найти, вспомнить.
Телефон-автомат. Она сунула руки в карманы. Визитная карточка. Прямоугольничек тонкого и плотного картона.
Она шагнула в стеклянную будку, беспощадно перехватив очередь у толстяка с «авоськой», из которой жалобно торчали синие куриные ноги.
— Полковник Сергеев?
— Да, Нина!
Он узнал ее мгновенно. Ждал?
— Я согласна.
— Где вы? Поезжайте на метро — обязательно на метро! — к своему дому, но туда не идите, ждите у выхода из метро, на углу, я сам за вами приеду.
Ниночка повесила трубку и, выходя из будки, поймала благодарный взгляд толстяка с «синей птицей».
Темнота сгущалась. Толстяк покинул будку, выслушав серию длинных гудков в трубке. Помялся у перехода, подошел к Ниночке.
— Девушка, а, девушка… Вас проводить?
— Нет, спасибо.
— Здесь опасно ночью одной ходить.
— Ничего, я как-нибудь.
— Ну, как хотите… — сказал толстяк.
Ниночка спустилась в метро, как во сне, доехала до своей остановки. Улица была пуста. Случайные прохожие, на крейсерской скорости следующие вдоль улицы, не в счет. Не в счет и редкие машины, молекулы одностороннего движения: темный «москвичек», ушастый «запорожец», белая карета «скорой помощи»…
Против ее ожиданий, карета не проехала дальше по улице, остановилась на углу. Задние двери открылись, оттуда вышли женщина-врач и двое парней-санитаров.
— Девушка, простите, это дом шестнадцать?
— Я не знаю… «Странно, — подумала она, — а ведь действительно не знаю, хотя уже лет семь живу в этом районе…»
Она почувствовала легкий укол, рефлекторно дернулась:
— Что вы де…
— Тихо! — сверкнула глазами женщина-врач. Ниночка почувствовала хватку больших ладоней на своих плечах…
— Девушка, вам плохо. Успокойтесь, сейчас вам окажут помощь…
— Не на…
— Да тихо ты!
Еще одна машина повернула из-за угла, нарушая правила, против движения: серая «Волга»…
— Быстро, быстро… — заторопил «врача» «санитар».
— Стоять! — из-за руля «Волги» крикнул полковник Сергеев. — Стоять всем!
* * *
Сергеев действительно ждал ее звонка. Он знал, что Ниночка не выдержит, позвонит любимому, и знал, что трус и тряпка Славик пошлет ее подальше. Он мог более-менее сомневаться в ответной реакции Ниночки — иногда случается, что вот такие-то гады и получают в подарок от судьбы самоотверженных до идиотизма женщин. Но если бы Ниночка оказалась как раз такой, он бы придумал что-нибудь еще.
Другое дело, ему совсем не хотелось ничего придумывать. Чем ближе он был к выполнению своей задачи, тем лучше понимал, какова будет награда: звезда Героя посмертно. Вне зависимости от провала или успеха дела: он знает слишком много.
Будучи в Крыму, он наблюдал «спорт самоубийц» — экстремальное скалолазание. Без страховки, без крючьев или закладок, надеясь только на себя, люди поднимались по отвесной — а то и с отрицательным уклоном — стене. Последив полчаса с замиранием сердца за обтянутой красным эластиком поджарой задницей, Сергеев решил поговорить с ее обладателем — и дождался, пока спустится чернявый красавчик-яки в красных велосипедных штанах. По уверениям экстремального скалолаза, ничего архисложного в этом не было: надо было лишь правильно рассчитать свои силы и правильно выбрать маршрут. Вот если ты просчитал его неправильно, тогда — швах. Ты ведь не можешь отдыхать, искать и пробовать один вариант за другим, ты должен пройти с первой попытки.
Сейчас Сергеев чувствовал себя именно так: на отвесной стене, без малейшей поддержки, он мог рассчитывать только на собственную силу. И малейшее отклонение от маршрута в сторону будет гибельным. Он должен пройти с одного раза, и хотя хозяева толкают его в смертельный тупик под нависающим карнизом, он туда не пойдет.
Вопрос — куда?
Пока что Сергеев видел лишь одного человека, с которым его объединял общий интерес: остаться в живых. Человека этого звали Вадим Востоков.
Складывалась интересная система, треугольник Сергеев — Востоков — Ниночка. Трое в одной лодке. Как можно использовать девчонку? Пока не ясно, но понятно одно: нужно не допустить, чтобы первыми ее перехватили люди Пренеприятнейшего…
Он вывел машину на одностороннюю улочку по какому-то наитию. Ведь в принципе не собирался нарушать, хотел проехать как полагается… А мог и не успеть…
Легки на помине. «Скорая», двое амбалов, третий за рулем, сучка-врачиха…
— Стоять! — крикнул он. — А ну стоять!
Он не рассчитывал, что они послушаются, просто отыгрывал для себя и Ниночки секунду-другую. Конечно, если гэбисты решили использовать тетрадотоксин, эти секунды псу под хвост. Но, может быть, они хотели сначала кое-что узнать. Ради Нины — пусть будет так!
Он вывернул руль, как мог, машина вильнула и зацепила одного из громил, того, что держал носилки. Громила полетел в одну сторону, носилки — в другую. Врачиха замахнулась на Ниночку, тонко блеснула игла — не иначе, стерва гэбэшная хотела вогнать ее девчонке в глаз. Но вот тут он уже успел… Бросился к ней, выкатываясь из-за руля, а в ладони уже лежит удобно рифленая рукоять «стечкина», и стерва не успевает, и отлетает на четыре шага, и на белом халатике у нее горит алая клякса на месте правой груди… Вторым выстрелом Сергеев зацепил по голове державшего Ниночку амбала. Совсем слегка зацепил — но «стечкин» хорош именно своим останавливающим действием. Действие в данном случае было не останавливающим, а приводящим в движение: амбала вместе с Ниночкой бросило на стену. Это ее, дурочку, и спасло: водитель промахнулся, выстрелил в Сергеева и тоже промахнулся, а Сергеев задел его по ребрам и сбил прицел, и он промахнулся снова, и уже вторым выстрелом полковник попал ему в живот.
Два контрольных: в первого мордоворота и в водителя. Ниночка вытирает с лица чужие мозги, остолбенело оглядываясь по сторонам.
— В машину! — Он пихает ее в сторону «Волги», тащит волоком. — Быстро, быстро!
Он не врал Лучникову: счет действительно шел на часы.
* * *
— Тяжелая утрата постигла весь советский народ, — скорбно возвестил диктор программы «Время». — Сегодня в результате внезапного сердечного приступа на семьдесят четвертом году жизни скончался выдающийся деятель коммунистического движения, верный сын советского народа, пятикратный Герой Советского Союза (Что-о? — ахнула страна), Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза, председатель Политбюро ЦК КПСС, председатель Верховного Совета СССР, заслуженный деятель искусств, автор романов «Малая земля», «Возрождение», «Целина»… Все прогрессивное человечество с глубокой скорбью встретило известие о кончине этого выдающегося сына нашей страны. Свои соболезнования прислали товарищи Тодор Живков, Войцех Ярузельский, Эрих Хонеккер, Фидель Кастро, Николае Чаушеску, Ясир Арафат, Андреас Папандреу. Похороны состоятся 3 мая на Красной площади. Председателем комиссии по организации похорон большинством голосов утвержден товарищ А. (фамилия Пренеприятнейшего).
Вот тебе, бабушка, и Юрьев День!
— Опоздали, блядь, — высказал общее мнение Окающий. — Прозаседались. Вот вам и рыбалка, и водочка под шашлычок…
Да-а… Что ж теперь будет-то? Едрена вошь, вот ведь хитрая скотина, и не подкопаешься — большинством голосов… Как же это мы проебали-то, а? В Барвиху поехать, что ли, с сердечным приступом полежать… давай, езжай, одному, вон, уже устроили… сердечный.
— Я, товарищи, не вижу причин для паники, — начал Замкнутый, когда все умолкли. — Председатель похоронной комиссии — это еще не Генеральный Секретарь ЦК КПСС. Я понимаю, что обычно происходит именно так. Но правомерно спросить: а может ли человек, подозреваемый в столь чудовищных преступлениях, быть утвержден в должности Генерального Секретаря нашей с вами партии?
— А кто? — выдержав значительную паузу, спросил Тугодум.
— Я думаю, что пока на этот вопрос однозначно ответить нельзя. — Замкнутый скользнул своими рептильными глазами по жадным лицам присутствующих. — Но ясно одно: Генеральный Секретарь должен иметь безупречную репутацию.
— Ясный хрен, безупречную, — проворчал Окающий. — А как разбираться будем?
— Не следует забывать, — старый василиск гипнотизитровал того, кому отвечал, — не следует забывать о принципе демократического централизма, священном и нерушимом… Генеральный Секретарь должен быть утвержден на Политбюро большинством голосов при полном кворуме. Это вам не выборы в похоронную комиссию, здесь должны присутствовать все.
— Вот все его и поддержат, — Окающий мрачно бросил недоеденный шашлык на тлеющие угли.
— Возможно, — согласился Замкнутый. — Но если он к тому времени не будет состоять в Политбюро? Если он будет выведен из состава?
— Большинством голосов? Дохлый номер. — Окающий отвернулся от костра, встал и шагнул в темноту. Из кустов донеслось журчание.
— Отдельные товарищи, — Замкнутый говорил громко, перекрывая звук струи, — не верят в торжество принципа демократического централизма. Они думают, что победит тот, у кого в руках грубая сила. А между прочим, на всякую силу найдется и другая сила. Как неоднократно доказывали коммунисты. Опять же, могущество советской науки, работающей для обороны, признают все, даже наши враги за океаном…
Тугодум присвистнул.
— Это да, — сказал он, борясь с шашлыком, — Юрца (так звали Пренеприятнейшего в узком кругу)… Юрца он не любит. Только он многих не любит. А кто к нему разговаривать пойдет?
— Пускай наш Маршал пойдет. — Медленное мигание кожистых век было аналогично фамильярному похлопыванию по плечу. Маршал, еще вчера не помышлявший быть допущенным к этим шашлыкам, затаил дух.
— А что… Что с белогвардейцами делать будем? — спросил он. — Решили вы… мы что-нибудь?
— Решили, мил-друг… — Окающий сверился со взглядами окружающих. — Пока наших там бьют, Юрец в жопе. А если они там побеждать начнут, он на коне. Тебе кого надо поддерживать?
— Вас понял, — Маршал поднялся с низенького раскладного стульчика, вытянулся. — Разрешите идти?
— Я, пожалуй, с тобой поеду… — Окающий тоже встал. — Всем до свидания. Хозяину спасибо, хорошие шашлыки.
Разошлись быстро, разъезжались по одному, как заговорщики.
Собственно, заговорщиками они и были.
* * *
— Спокойно, девочка… Спокойно…
Нину колотила крупная дрожь.
Господи, еще позавчера жила как нормальный человек. Да что же это за наказание такое? Почему ее опять хотели схватить, накачать наркотиками, куда-то увезти?
— Не увезти, Нина, — поправил полковник Сергеев. — Не увезти, а убить. Вы для них теперь опасны. Ваши показания — бомба, которую они хотят обезвредить. Но мы им не дадим.
— А потом?
— А потом будет видно. Не бойтесь, Нина. Мы с вами в одной лодке.
Они ехали по кольцевой в военном УАЗике, снаружи неприметном, но внутри оборудованном как раз для похищений: мягкие стены, глубокие кресла, носилки с ремнями… Надо отдать Сергееву должное — Ниночка находилась в кресле, а не на носилках.
Они пили коньяк. Хороший армянский коньяк. Самое то после короткой перестрелки.
— А может, это вы подстроили? — внезапная мысль обожгла. — Выпустите меня!
— Нина, Ниночка! — его захват был мягким, но крепким. — Пожалуйста, не вырывайтесь. Ну поверьте мне, что это не мы подстроили! Мне нечем доказать, вы просто поверьте.
— Куда мы едем?
— На одну очень важную дачу. Там хорошо, Нина, там вас будут надежно охранять.
— И если меня там убьют, никто ничего не узнает.
— Ниночка, не думайте об этом. Вы нужны мне живой.
— Пока не дам показания.
— Нет. И дальше — тоже. Вы нужны мне…
Она посмотрела полковнику в лицо. В сущности, очень хорошее, приятное лицо. Профессия, наверное, требует. Если не знать, что гэбист, можно и увлечься.
Впрочем, а почему бы и нет? Как будто гэбисты чем-то хуже сыновей гэбистов.
Она положила руку на подлокотник, и он моментально положил сверху свою.
Работа такая?
Да какая разница! Один раз живем, это Ниночка в последние дни поняла быстро.
— Сергей, — сказала она, — я вам нравлюсь или это по должности?
— Да. Нравитесь. Вы мне действительно очень нравитесь, Нина. Я вам никогда не угрожал. Ничего не требовал. Я хочу, чтоб вам было хорошо. Чтобы вас не убили. Чтобы не убили меня. Я пальцем вас не трону, если вы не скажете мне «Да».
Она откинулась на спинку кресла.
Врет или нет?
Кажется, они оба здорово поддали.
— Да, — сказала она.
Машина остановилась перед массивными воротами, произошли короткие переговоры, после чего они въехали во двор. Сергеев привел ее в комнату на первом этаже — Ниночка решила было, что это медицинский кабинет.
— Я сейчас, — сказал он, уходя. — Я скоро вернусь.
* * *
Поговорить с Востоковым — вот что было самым трудным. Естественно, вся дача прослушивалась. Сергеев понятия не имел, сколько микрофонов и видеокамер установлено и где.
Только насчет одной комнаты он мог быть уверен — насчет той самой, куда привел Ниночку.
Так уж вышло, что хлопчик, который следил за этими мониторами в определенные ему графиком дни, был на контроле не только у Видного Лица, но и у Сергеева. Ну так уж получилось. Видное Лицо, как это бывает свойственно всем видным лицам, забыло, что материал — он не на кустах растет, а собирается простыми полевыми агентами, одним из которых и был когда-то он, Сергеев.
Короче, Сергеев про этого хлопчика кое-что знал, и если бы полковник пошел ко дну, то и старший лейтенант отправился бы туда же. Поэтому старлей по просьбе полковника отключил на время все мониторы и магнитофоны в тюремном секторе дачи и подсоединил к ним хитрое приспособление, которое позволяет показывать, что на участке наблюдения была тишь да гладь, да Божья благодать, в то время как происходило там совсем иное…
* * *
— Знакомьтесь, Нина, это Вадим Востоков, полковник ОСВАГ. Настоящий дворянин и контрразведчик.
Востоков поцеловал Нине руку.
— Я — человек старомодного воспитания. Мадемуазель — не феминистка?
— В СССР не может быть феминисток, — вяло огрызнулась Ниночка. — Женский вопрос у нас решен полностью и окончательно.
— Надеюсь, не теми же методами, какими Гитлер решал еврейский вопрос? Мне было бы очень жаль.
Ниночка рассмеялась. Востоков огляделся кругом.
— Я знал, что здесь есть кабинетик в таком духе, — невозмутимо сказал он. — Зубоврачебное кресло, бормашина и одностороннее зеркало… Стены обиты пробкой?
— А что обычно используете вы?
— Пенополиуретан. Пробка, знаете ли, дороговата.
— Уж как будто ОСВАГ не может себе позволить.
— Увы, бюджетная комиссия следит за тем, как расходуются деньги налогоплательщиков.
— Это камера пыток? — Ниночка тоже с интересом огляделась, только сейчас до нее дошло, что это за комната. Страх прокатился холодной волной от затылка до пяток, но почему-то ей удалось быстро успокоиться. То ли она еще не протрезвела, то ли ее так подбадривало веселое спокойствие Востокова.
— Представляли себе все иначе, мадемуазель?
— Нет, почему же… Во всяком случае ржавых цепей не воображала.
— Да, это вышло из моды. На самом деле все не так жутко. Для допросов чаще всего используются медикаменты (Нину передернуло). Эти ремни для того, чтобы человек под наркотиками не начал делать резких движений…
— Слишком похоже на зубной кабинет.
— Только там нет стоков в полу.
— Рассаживайтесь, граждане, — сказал Сергеев. — Востоков, попрошу в кресло. Нина, на этот стул.
— А что у нас происходит?
— Очная ставка.
— Ага, — Востоков развалился в кресле самым непринужденным образом. — Конечно, самое удобное сиденье надо бы предложить даме, но я не думаю, что Нина Сергеевна согласится поменяться местами со мной.
Нина кивком подтвердила его слова и села на стул стенографиста. Сергеев устроился прямо на столе.
— Думаю, что нас всех троих убьют, если мы не примем какие-то меры, — сказал он. — Пока есть время, мы должны решить, как нам действовать.
— Э-э… — Востоков обвел глазами комнату.
— Микрофоны отключены.
— Вы уверены?
— Уверен. Я рискую гораздо больше, чем вы.
— Да ладно вам, все мы рискуем одинаково. Все мы смертники.
Ниночка улыбалась, если эту гримасу можно было назвать улыбкой.
— Нам придется бежать, если мы хотим жить, — продолжал Сергеев. — Вы слышите?
— Слышу. Вы предлагаете бежать. Товарищ… Господин Востоков, вы как думаете, нам удастся?
— При известной сноровке и настойчивости, madamoiselle, почему бы нет? Видите ли, наши с коллегой головы набиты сведениями такого рода, что никак не могут уцелеть. Мы живы, пока у наших хозяев есть в нас надобность. Например, мы с вами нужны, чтобы дать показания против вашего несостоявшегося тестя.
— Надо добить эту сволочь. Или он не даст нам покоя, — вставил Сергеев. — Надо стравить их как следует, и пока они будут кусать друг друга… Короче, Нина, ты должна дать показания…
— А кто гарантирует мне жизнь после того, как я их дам?
— Никто, — резко бросил Сергеев. — Никто, Нина! Мы знаем слишком много, все трое, мы — мишени номер один. Учтите, если вы играете не в моей команде, то я сбегу один. Но тогда они от вас все равно добьются, чего хотят. Получат свои показания — и после уже никто вам не поможет, ни Бог, ни царь и ни герой.
— Насчет того, что мы знаем слишком много… Мне так не кажется, Сергей. Я знаю мало. Расскажите мне все — хоть не так обидно будет умирать.
— Это началось чуть больше года назад, — покорно начал полковник. — На нас вышел сотрудник ОСВАГ по имени Вадим Востоков…
Когда он закончил, Ниночка покачала головой.
— Господи, какое же вы все говно, — печально сказала она.
— Говно, Нина, — так же печально отозвался полковник. — А что поделаешь? Такая жизнь, такая работа…
— Вот только не надо, ладно? Жизнь, работа… Еще про долг перед Родиной скажи. Как в стаде павианов. Только у них честнее.
— Возможно, Нина Сергеевна. — В голосе Востокова слышалось одобрение. — Итак, вы были завербованы агентом КГБ, своим женихом. А контакты поддерживали с агентом ОСВАГ по кличке…
Нина молчала.
— Вилли, — подсказал Востоков. — Сейчас мы состряпаем подходящую легенду. Это будет открытый процесс?
— В том-то вся и закавыка, что нет… — Сергеев почесал ногу. — Поэтому удирать придется быстро.
— Ничего, это только придаст весу нашим показаниям. Что лучше подтвердит нашу вину, чем побег? Только смерть.
— Не надо, — Ниночка почувствовала, что сейчас расплачется. — Прошу вас, не надо.
— Осталось обсудить детали легенды… — сказал Сергеев. — Я предлагаю следующее…
* * *
Великий Ученый и Великий Администратор был таким великим, что в иные кремлевские кабинеты двери открывал ногами.
И нельзя сказать, что это ему не нравилось.
Он был почти что царь, почти что Бог. На него работали миллионы людей. Одним движением пальца он мог казнить и миловать не только простых смертных, а вплоть до первых секретарей обкомов (включительно). Смертоносных игрушек, придуманных и сделанных им за свою жизнь, хватило бы, чтоб стереть человечество с лица Земли, и еще осталось бы на окончательное решение вопроса «Есть ли жизнь на Марсе»…
Но вот кое-где он был совершенно бессилен. И, в частности, когда дело касалось той конторы, которой ведал Пренеприятнейший.
Люди Пренеприятнейшего совали везде свои носы, заводили толстые папки на его ученых, директоров и конструкторов, всюду бдили и держали все под контролем. Они покушались на всевластие Великого Ученого в его империи, что он терпел, скрипя сердцем и зубами.
Равновесие сил долго оставалось нерушимым. Империя Великого Ученого была нужна Советской Империи как воздух. Пренеприятнейший ничего не мог сделать с Великим. А Великий — с Пренеприятнейшим, ибо его ведомство также было кровной необходимостью Империи.
Теперь равновесие было нарушено. Ось, на которой оно балансировало — скрипучая жизнь Генерального, — рухнула. Новая ось возникла возле Пренеприятнейшего, и чем ближе она смещалась в его сторону, тем больший вес он обретал.
Когда машина Маршала подрулила к подъезду дома на Котельнической, Великий Ученый уже дошел до необходимого градуса разогрева. Перспектива видеть мурло Пренеприятнейшего в кресле Генерального, стоять перед ним навытяжку и отчитываться в делах, в которых эта гэбистская скотина ни ухом ни рылом… Ах, ети его в душу бога матерь, да три раза в отца, сына и святого духа, ну что за блядская жизнь такая?
Маршал и Окающий явились вовремя. Сверкнула слезой бутылка «Столичной», пошла по кругу под неторопливый осторожный разговор, в ходе которого Великий Ученый от отчаяния переходил к боевому азарту: ничего! Еще поборемся! Еще повоюем! Еще вы узнаете у нас, что такое оборонка!
Под утро ударили по рукам и отправились спать.
* * *
Видное Лицо нервничало. Предстояла встреча с Портретами, и неофициальность этой встречи никак не влияла на ее важность.
Пан или пропал. Пан — не сегодня-завтра сам стану в ряду Портретов. Пропал — тут других толкований быть не может. Пропал — значит, пропал.
— Я готов поддержать любую кандидатуру, которую вы выдвинете, — сказал он. — Я полностью согласен с тем, что возглавлять нашу партию и нашу страну может только человек с безупречной репутацией.
— И кого бы ты предложил?
— Я не имею никакого мнения на этот счет. Я всемерно поддержу вас.
Ударение. Не вас, а Вас. Замкнутый уловил, кивнул.
— Материал должен быть распространен к ближайшему заседанию Политбюро. Через неделю. Не будет большинства голосов — погорим все синим пламенем.
— Я понимаю.
— Ну и хорошо.
— Будет открытый процесс?
— Ты что, сдурел? Все тихо, по-семейному.
— Вас понял, — Видное Лицо откланялось. — Что делать с людьми Юрца в аппарате КГБ?
— Твое дело. Главное — большинство голосов мне. Эх, выспаться бы! Завтра же еще в почетный караул…
* * *
И вот я здесь, подумал Востоков. Последний барьер. Невысокий и хлипкий. Наручники. Охранники по бокам.
На такой должности охранник обязан быть глухонемым.
Три Портрета напротив.
Момент истины.
— Ваше имя?
— Вадим Востоков.
— Звание?
— Полковник ОСВАГ.
— Должность?
— Координатор по региону СССР.
— Вам предъявлено обвинение в заговоре против Советского Союза и измене Родине. Признаете ли вы его?
— Да. Я — участник заговора против Советского Союза и изменник Родины. Правда, у нас немножко разные понятия о Родине, но это неважно.
— Не отвлекайтесь. С какой целью вы поддерживали контакт с полковником Сергеевым, находившимся в Крыму в служебной командировке?
— Полковник Сергеев интересовал меня в первую очередь как связующее звено между мной и товарищем А.
— Что за интерес был у вас в товарище А.?
— Мне было известно, что он — один из наиболее ярых сторонников оккупации Острова Крым. Я хотел форсировать оккупацию.
— Зачем?
— Чтобы спровоцировать военный конфликт между Крымом и Советским Союзом.
— Объясните смысл этой акции.
— В последнее время в Крыму начали нарастать центростремительные тенденции. Слишком многие хотели присоединения к СССР. Военный конфликт свел бы эти настроения на нет.
— Как вы рассчитывали выпутаться из этого конфликта?
— Остановить войну.
— Почему вы думаете, что вам бы это удалось?
— После устранения Генерального (брови Портретов поползли вверх) его пост неизбежно должен был занять товарищ А. Его сын повлиял бы на него с целью остановить войну и вывести войска из Крыма.
— Откуда такая уверенность в том, что он сделал бы это?
— В сейфе в квартире товарища А. (сына) хранятся карточки «Американ Экспресс» на сумму в два с половиной миллиона американских долларов. Я знаю коды этих карточек.
— В ближайшее время эти сведения будут проверены, — обратилось к Портретам Видное Лицо. — Нужна только санкция на обыск в доме…
— Будет вам санкция. Спросите у него, не он ли организовал на Острове сопротивление белогвардейцев, — шепнул Замкнутый.
— Да, это тоже часть плана, — ответил Востоков, когда ему передали вопрос. — Агент товарища А., диктор на телевидении СССР, передал по программе «Время» так называемый «Красный пароль», сигнал всем резервистам к сбору. Солдаты и офицеры запаса освободили кадровых военных из лагерей интернирования. Кадровые военные освободили аэродромы и подняли в воздух самолеты.
— Захватили аэродромы… — поправил Окающий.
Борода Востокова шевельнулась в улыбке.
— Как вам будет угодно, господа.
— Товарищи, — одернул Востокова Молодой. — И тут же поправил сам себя: — Граждане.
— Значит, план был организовать, а затем сорвать воссоединение Крыма с СССР, — вел линию показательного допроса полковник КГБ.
— Именно так. Нечто вроде того, что произошло в «Заливе Свиней», только в несколько больших масштабах.
— Почему же теперь вы решили рассказать об этом?
— Воздействие на товарища А. через сына потеряло свое значение. Мы выиграли войну. Я решил, что дальнейшее сопротивление не приведет ни к чему хорошему, и раскрыл карты.
— Почему вы думаете, что война в Крыму вами выиграна?
— Уничтожены все военные аэродромы в приморской полосе, так? Вы не можете организовать десант, вы потеряли господство в воздухе. Это значит, что вы проиграли войну. Судите сами о надежности аппарата КГБ, если я получил такие сведения, сидя в тюрьме.
…Выйдя из зальчика, вытирая лбы, Портреты переглянулись.
— Ну вражина! — высказался Окающий. — Ну волк! Так бы и взял за бороду, и в морду, в морду!
Энергичные движения пухлого кулачка, испятнанного старческим пигментом, выглядели скорее комично, чем угрожающе, но никто даже не улыбнулся.
— Вы как хотите, товарищи, — Молодой промакнул платочком пятнышко на лбу, — а мне этот тип не понравился. Больно гладко он говорил. Он, вообще, настоящий шпион или нет? Что-то он не похож на шпиона.
— По-моему, как раз очень похож, — вставил Окающий.
— Я в том смысле, что слишком похож, — пояснил Молодой. — Шпион же не должен быть похож на шпиона, правильно? А если он врет?
— А какая нам разница? — буркнул Окающий.
— Миша, — сказал Замкнутый Молодому. — Постарайся понять. Врет он или нет — уже неважно. Важно одно: товарищ А. вольно или невольно утратил бдительность, которую на его должности утрачивать нельзя, и допустил ошибку, поддавшись на провокацию. Это факт. Можем ли мы допустить, чтобы такое повторилось? Не можем. Выводы, Миша?
Молодой сделал правильные выводы.
* * *
— Ну что, товарищи, — сказал Маршал, собрав в штабе Одесского военного округа командиров дивизий Крымского фронта и начальников их штабов. — Навтыкали нам по первое число? В обоих смыслах! Использование ДБА и ракет, в общем, до жопы — обставиться перед начальством. Когда будут готовы передовые аэродромы?
— Завтра вечером… — сказал командующий ОдВО.
— Утром! — грохнул по столу маршал.
— Утром, — согласился командир ОдВО. — Но обеспечить можем всего два… пока. Николаев и Одессу. Не смотрите на меня так, товарищ маршал. Мы делаем, что можем. Кругом идет работа, но… мины… Гибнет техника, гибнут люди. Все основные силы брошены на эти два аэродрома, потому что там ВПП в наилучшем состоянии и можно было быстрее всего стянуть туда саперно-инженерные части. Завтра утром сделаем эти два. К вечеру — еще четыре. Если не будет повторных бомбардировок, то к ночи четвертого восстановим ВПП всех аэродромов Одесского округа.
— Мы будем готовы к утру четвертого, — сказал начальник Северо-Кавказского военного округа. — Нам меньше досталось.
— На случай, если белые надумают повторить удар? — спросил Маршал.
— Развернуты системы ПВО по всему побережью. Задействовали все, что нашли, вплоть до зенитного вооружения мотострелковых дивизий. Дежурство идет круглосуточно.
— Они больше не сунутся, — сказал командир ПВО. — В этот налет они потеряли больше девяноста самолетов.
— А мы — пятьсот! — заорал Маршал. — А почему? А потому что ваш бывший начальник тоже думал, что беляки не сунутся, и жопу чесал! Я не хочу больше слышать — они не сделают того, они не сделают этого! Я хочу знать, что мы будем делать, когда они сделают то или это?
Он вытер лоб, сел.
— Сегодня у нас второе. Шестого мы начнем вторую высадку. Как и планировалось, через Тамань. Приказ — взять Симферополь к девятому. Значит, к шестому мы — кишки наружу — должны подавить всю их авиацию и ПВО. Чтоб через два дня ни одна белая блядь не показывалась в небе. Небо должно быть нашим! Вы поняли, товарищ генерал-лейтенант? Или небо наше, или от вашего звания остается ровно половина. Догадываетесь, какая?
Товарищ маршал… — сказал командир 106-й воздушно-десантной дивизии. — Мне кажется, к девятому — нереально…
— Кажется — креститесь! — срезал Маршал. — И чтоб вы все забыли это слово — «нереально». Знаете, кто может делать дело — думает, как, а кто не может — ищет причину, почему нельзя… Не можешь — пиши в отставку, сиди на даче, огурцы разводи! Жуков бы тебя за «нереально» к стенке поставил. Мы одно слово знали — «приказ»! Вот у меня приказ — девятого! И как в песне поется: нужна победа — мы за ценой не постоим!
Если бы Маршал знал, чем обернется эта победа для него и какую цену придется уплатить, он откусил бы свой язык.
