Глава 3
ОСВАГ
Шлоссер: Какой пехотный капитан стал бы разговаривать в таком тоне с майором абвера?
Скорин: Побывавший в гестапо.
Фильм «Вариант „Омега“» по роману Н. Леонова
Полковник Воронов боролся со сном при помощи ударных доз кофеина. Пока что полковник побеждал, но он не знал, удастся ли ему удержать свои позиции до следующего полудня. А получить хотя бы час отдыха раньше не представлялось возможным.
Ему нужна свежая голова. Сегодня на брифинге старших командиров ему нужна свежая голова. Кто одолжит ему свежую голову? Никто, пожалуй. Ни у кого из сотрудников ОСВАГ, целый день мотавшихся по всем фронтам, не найдется свежей головы.
Впрочем, кое-кому еще хуже. Допрос длится уже два с половиной часа, и человек за стеклом одностороннего зеркала близок к обмороку, но на это здесь есть медик. Упасть в обморок ему не дадут.
— Может, хватит? — спросил полковник Адамс. — Его спрашивают об одном и том же в сорок четвертый раз.
— Я знаю, полковник, — откликнулся Воронов.
— Эта история с МОССАДом выглядит насквозь неправдоподобной.
— Хм-м… Медицинский эксперт сказал, что швы накладывал израильский медик. Медицинские скобки — израильского производства. Накладывали их израильским хирургическим степлером. Все равно что расписаться у человека на спине… И вообще за ситуацией чувствуется типично МОССАДовское нахальство. Как раз в эту часть истории я верю.
Адамс покосился на его бесстрастное лицо и снова перевел взгляд на квадрат зеркала. Его плотно стиснутые губы выражали осуждение. Но не высказывали. Армейский офицер не может высказать свое осуждение осваговскому палачу, поелику осваговский палач снимает с армейского офицера довольно тяжелое обвинение.
— All right, Flannahan, enough, — сказал Воронов, нажав кнопку селектора.
Капитан второго ранга Флэннеган не подал виду, что услышал команду, прозвучавшую в крохотном наушнике, но тут же быстро и грамотно свернул допрос. Его собеседник закрыл глаза и положил голову на руки, скрестив их на столе. Флэннеган одернул его: сидеть прямо, не спать.
Воронов нажал на селекторе другую кнопку.
— Ди, по чашке кофе всем нам, две чашки — в комнату для допросов. Мне и капитану — бензедрин. — Он отключил связь. — Хотите побеседовать с ним, господин полковник?
— Я? — удивился Адамс. — Зачем?
— Ну это ведь вас обвиняют в срыве мирного воссоединения…
— Вас тоже.
— Да… Меня тоже. Брифинг — через сорок минут. Стенограмма допроса будет расшифрована… — Воронов покосился на стенографистку.
— За полчаса, сэр… — отозвалась девушка. — Печатать все подряд или только самое главное?
— Главное. Господам командирам дивизий некогда будет читать по сто раз одно и то же.
— Воронов, неужели вы и в самом деле не знали, что делал Востоков? — с недоверием спросил Адамс.
— Работа разведки далека от Господних заповедей, — с расстановкой и после паузы ответил Воронов. — Но один из евангельских заветов мы выполняем четко. А именно: пусть ваша правая рука не знает, что делает левая. Востоков был правой рукой генерала Арифметикова. Я — левой. Я не знал, чем он занимается.
— Надо сказать, этот сукин сын очень ловко прятал концы…
— Еще бы! В этой игре были такие ставки…
Адамс опять посмотрел в зеркало.
— Это действительно нужно? — спросил он. — Не давать ему отдыха, не вводить обезболивающего…
— Это — приемы психологического давления. Чем труднее человеку сосредоточиться, тем труднее ему врать.
— А у вас сволочная работа, Воронов…
— На редкость сволочная.
В комнату для допросов вошла девушка в авиационной парадной форме с погонами прапорщика. Она катила за собой фуршетный столик с кофе.
— По правде говоря, я уже немного отвык от рутины, — продолжал осваговец. — И Флэннеган тоже. Мы, казалось бы, уже достигли тех ступеней карьеры, на которых черную работу поручают подчиненным. Но сейчас у нас, можно сказать, все в разгоне. Война, сами понимаете… Ну, вы хотите поговорить с ним или нет?
— Давайте, — решился Адамс.
— Флэннеган, идите сюда, — сказал Воронов в микрофон. Кавторанг поднялся из-за стола и вышел вслед за девушкой. Адамс столкнулся с ними в коридоре.
— Кофе, ваше высокоблагородие? — спросила девушка.
— Спасибо, не надо…
Он толкнул тяжелую звуконепроницаемую дверь. Вошел в кабинет и отпустил ручку, позволив пружине сделать свою работу.
— Господин полковник… — Сидящий перед столом человек даже не обозначил намерения встать перед старшим по званию, и Адамс не мог его за это осудить.
— Господин капитан. — Комдив сел напротив, в то кресло, из которого встал Флэннеган. — Как вы себя чувствуете?
— Благодарю, вполне сносно.
Адамс сделал ряд необязательных движений, как всякий человек, которому неловко: провел рукой по волосам, зачем-то поправил манжету, достал зажигалку и высек огонек, хотя и не собирался закуривать. Покосился на одностороннее зеркало и слегка разозлился. Ну да, он задал дурацкий вопрос… Он не умеет допрашивать людей. И не хочет. И не его это работа. Он и не собирался никого допрашивать — пришел просто поговорить.
Он думал вчера, что если им обоим повезет, и они останутся в живых, первый и главный вопрос, который он задаст, — почему Верещагин отказался выполнить его приказ.
Вы себе можете представить военного, который решился на неслыханный риск и ответственность, превышающую свои полномочия, и внезапно узнал, что кто-то уже взял все в свои руки и ведет? Беспокоиться не о чем? Или есть о чем? На выбор — секунды: да или нет? Подчиниться или следовать своему решению? Игра вабанк, равные шансы на выигрыш и на проигрыш, и выигрыш сомнителен, а проигрыш — непоправим.
Полковник выбрал — подчиниться. И двенадцать часов не знал, что же он выбрал… Он успокаивал себя тем, что человек, обладающий кодами и «Красным паролем», наделен чрезвычайными полномочиями и действует наверняка.
Дальше все пошло еще чуднее. Вся Корниловская была убеждена, что приказ на передачу «Красного пароля» отдал он, Адамс. У него был неприятный личный разговор с главнокомандующим. Его полковничьи погоны держались на плечах с великим трудом. Спасало лишь то, что в ситуации постоянного сражения заменить его было некем. Вернувшиеся Сандыбеков, Хикс и Берлиани помочь ничем не могли: они были убеждены, что действовали если не по приказу, то с ведома комдива. Единственный человек, у кого можно было получить исчерпывающие объяснения, то ли погиб, то ли попал в руки красных. Его появление было в высшей степени неожиданным, а спасение — невероятным. На вопрос, мучивший Адамса, он уже давно ответил. Что спрашивать дальше — полковник не знал.
— Через полчаса начнется брифинг командиров дивизий и начальников штабов, — сказал он. — Та информация, которую вы передали, — насколько она достоверна?
— Им нет смысла врать.
— Им есть смысл врать. Речь идет о четверти миллиарда долларов.
— Они засветили своего агента в Главштабе.
— Они навесили на нас, кроме всего прочего, еще и мороку по поиску этого агента.
Адамс покосился на зеркало.
— Меня обвиняют в том, что я отдал вам приказ передать «Красный пароль».
— Я не передавал «Красный пароль». Вы же допросили Резуна, вы же знаете, что его передали из Москвы. Это было необходимо — оставить след в Москве…
— Но у вас была кассета. Капитан, вы понимаете все, что я говорю?
— Вполне.
— Сейчас мы, Главштаб, должны принять решение исключительной важности. Если ваши сведения верны, мы вынуждены бомбить советские аэродромы. Это — война без надежды на примирение. Мы не можем начинать ее только из-за израильских вертолетов, капитан.
— Чего вы от меня хотите?
— Вы будете сопровождать меня на брифинг. Вы повторите все, что говорили здесь. Все, что касается Востокова, «Красного пароля», кодов и своего ГРУшника. Вы должны снять с меня обвинение, потому что иначе Басманов всех задавит авторитетом командующего и нагнет к поискам перемирия… И боюсь я, что утром нас все равно засыплют бомбами…
— Может быть, я плохо соображаю с недосыпа… — Капитан потер пальцами лоб. — Но какие тут обвинения? Хоть бы вы триста раз приказали мне передать «пароль» — это было ваше право. Вторжение к тому моменту уже началось…
Адамс застыл на месте. Эта простая мысль не приходила ему в голову: он думал только о том, как доказать главнокомандующему свою непричастность к «развязыванию мятежа». Но ведь…
— Вы и в самом деле нуждаетесь в отдыхе, Верещагин. Жаль, что я не могу вам его дать. Это было не вторжение. Это было присоединение к СССР. Подписанное премьером и одобренное Думой. Капитан, мне все это так же тошно, как и вам, но Крым уже три дня считается территорией СССР, на которой СССР имеет право размещать свои войска. Как бы я к этому ни относился, но мы подняли военный мятеж.
— Я поднял военный мятеж, вы хотите сказать?
Адамс посмотрел на него. Как много значит нелепая бумажка… Не будь ее, не будь этого кретинского документа о вступлении в Союз, этого массового психоза под названием «Идея Общей Судьбы» — и те же действия капитана можно было обсуждать только в свете представления к награде и званию подполковника. А может, и полковника. Но бумажка есть, идиот-премьер ее подписал, а кучка идиотов-думцев, заигрывающих с идиотами-избирателями, одобрила. И вот — идиотизм рафинированный, тройной возгонки: он, командир Корниловской дивизии, только что с блеском разгромившей красных во всем Южном и Центральном Крыму, допрашивает человека, прошедшего через черт знает какой ад для того, чтоб сделать эту победу возможной.
Бред.
— Это говорю не я, — выдавил Адамс. — Это говорят многие работники Главштаба. В том числе — Главком…
— Они в большинстве?
— От них достаточно много зависит… Если они вам не поверят… то помоги Господь Крыму.
— Закажите еще кофе, ваше высокоблагородие, — попросил Верещагин. — Можно даже опять с бензедрином.
Адамс подумал, что бензедрин тут мало поможет. С Басмановым можно разговаривать только — как там у Катаева? — хорошенько накушавшись гороху…
* * *
— Итак, господа, мы оказались перед тяжелым выбором, — сказал Волынский-Басманов, едва Воронов закончил доклад. — Хотя я думаю, что решение здесь очевидно… Военная мощь СССР настолько велика, что невозможно и думать о переходе в наступление. Приняв решение о бомбардировке, мы начинаем затяжную войну, которая неминуемо обернется для Острова гибелью.
— Иными словами, — сказал Кутасов, — вы предлагаете капитуляцию…
— Ни о какой капитуляции не может идти речи, — возразил Волынский-Басманов. — Слово «капитуляция» применимо только к одной из двух или более воюющих стран. Мы — не страна, воюющая с СССР. Мы — его часть, это уже несколько месяцев назад было одобрено Думой. То, что произошло в Крыму, — военный бунт, инспирированный ОСВАГ и армейскими экстремистами. Де Голль в свое время наглядно показал, как нужно поступать в таких случаях. Чтобы спасти «форсиз», мы сами должны придушить военный бунт. Найти и выдать виновных.
Полковники молчали.
— Я не понимаю, почему мы должны поступать подобным образом, — сказал наконец Кутасов. — У нас есть все, чтобы не проиграть войну. Да, формально мы не можем ее выиграть… Не можем дойти до Москвы. Но ведь не об этом сейчас разговор. Нам грозит бомбардировка, которую нужно предотвратить — вот, что важно…
— Именно! Именно, Олег Никитич! — Волынский-Басманов поставил в воздухе точку световой указкой. — Именно об этом и речь, что «сведения из МОССАДА» могут оказаться очередной провокацией! Такой же, как и «Красный пароль»!
— Но то, что советские сконцентрировали свыше тысячи самолетов в прибрежной полосе, — правда, — заметил капитан первого ранга Берингер.
— Они регулярно перебрасывают туда дополнительные самолеты, — заспорил начштаба авиации Клембовский, принявший командование ВВС. — Это вовсе не значит, что они собираются нас бомбить. Но рано или поздно начнут… если мы не вступим в переговоры и не внесем ясность в ситуацию.
Шевардин обратился к Воронову:
— По плану «Айкидо»: какие сведения вы получили от капитана Резуна?
— Довольно скудные. То есть он сообщил массу интересного, но по этому вопросу… Он не знает, какие планы Востоков и неизвестный нам контакт из КГБ строили на случай успеха первой части. В сейфах и компьютере Востокова тоже ничего не найдено.
— Даже среди засекреченных данных?
— Наши специалисты взломали ВСЕ его файлы. Ничего нет. Он, по-видимому, все держал в голове.
Тишина, как черное сукно, развернулась над столом.
— Этого не может быть! — нарушил молчание Кронин. — Он же должен был предполагать свой арест. Он должен был кому-то что-то оставить!
— Возможно, Черноку. Но Чернок погиб…
— Верещагин, — напомнил Кронин.
— Он говорит то же самое. Утверждает, что востоковских планов он не знает.
— Он лжет, — резко и безапелляционно заявил Волынский-Басманов. — Планы на случай успеха провокации должны существовать. Иначе какой в провокации смысл?
— Я мог бы пригласить его сюда, если вы не возражаете, — предложил Воронов.
— Пригласите. — Адамс поморщился, потер виски. Незаметно отъехал в кресле назад, чтобы расширить обзор: пронаблюдать за реакцией коллег на своего подчиненного.
…Верещагин вошел под конвоем двоих караульных казаков, в новенькой полевой форме без знаков различия. Джокер, который превращает ничего не значащий набор карт в ослепительный флеш-рояль. Легенда.
— Без козыряний и формальностей, капитан, — быстро сказал Басманов, хотя капитан и не собирался козырять ввиду отсутствия головного убора. — Садитесь. Вот протокол допроса. Под ним — ваша подпись. Вы его читали?
— Да, сэр. Я всегда читаю то, что подписываю.
— Вы ничего не имеете добавить?
— Никак нет, ваше высокоблагородие.
Кронин сжал переплетенные пальцы.
— Значит, вы утверждаете, что план «Айкидо» был задуман лично Востоковым, Черноком и вами?
— В той части, где речь шла о контактах с КГБ, — полностью Востоковым. Разработка самой акции и вербовка ударной группы — мной. Командовать крымскими войсками должен был Александр Владимирович… Поддержку оружием и оборудованием мы получили от него через Востокова.
— Это моссадовцы сообщили вам время бомбардировки?
— Да.
— Мы получили подтверждение из… независимого источника, — Воронов что-то быстро набросал на обороте своей визитки и пустил по кругу. Последним в цепи оказался начштаба флота Берингер, который достал зажигалку и спалил визитку в пепельнице.
— Ваш независимый источник — тоже весьма заинтересованное лицо, — сказал он.
— Да, — кивнул Воронов. — Но, согласитесь, что с моссадовцами он никак не мог контактировать.
— Уж очень кстати он у вас появился, этот источник, — процедил Волынский-Басманов. — Вы его не выдумали?
Воронов не ответил.
— Почему именно в день вторжения? — поинтересовался Шевардин, повернувшись к Верещагину. Адамс заметил, что его интерес выглядел доброжелательным.
— Это ключевой момент плана. — Верещагин сидел так же, как в камере для допросов: опираясь локтями о стол, подавшись вперед… — Востоков предполагал, что именно в день вторжения части Советской Армии будут в наибольшей степени деморализованы… небоеготовны… И застигнуть их врасплох смогут даже резервисты. Днем позже они могли бы уже привести себя в порядок. И… часть наших регулярных войск могла быть уже вывезена.
— Как был передан «Красный пароль»? — спросил Кутасов.
— Востоков сумел сделать это по своим каналам в Москве. Но на тот случай, если бы ему это не удалось, у нас была кассета с записью… Мы передали бы ее из нашего телецентра. Но это — на самый крайний случай… Москва тоже была ключевым моментом плана…
— А вы не думали, что Востоков может оказаться лояльным агентом КГБ? — спросил Шевардин. — Что вся эта затея — провокация советских спецслужб? Что ее единственная цель — любыми способами развязать войну?
— Я… думал, сэр.
— И что же?
— Я решил — какая разница, кто и зачем дает нам шанс. Если мы сумеем его взять — мы сможем уже ни с кем не считаться.
— Однако… — протянул Кутасов.
— Итак, — Басманов подвел итог, — есть Востоков, который это все задумал. Есть вы и ваша группа. Есть неизвестный чин КГБ и неизвестный «спонсор» в верхах советской власти. Четыре человека, которые перевернули Крым вверх ногами. Если вы предлагаете нам в это поверить, то вы издеваетесь.
Верещагин не ответил.
— Капитан, возможно, вы давали какие-то обязательства, — рассудительно сказал командир Дроздовской дивизии Салтыков (это была первая его реплика — Шевардин, будучи командиром дивизии де-факто, говорил гораздо больше, ибо лучше разбирался в обстановке). — Настало время их нарушить. Поймите, СССР может позволить себе вести войну на истощение. Мы — нет. Если у Востокова были какие-то планы, нам самое время о них узнать.
— Господа… — Верещагин провел рукой по волосам, заодно смахнув со лба испарину. — Часть плана, возможно, заключалась в том, что я или Кашук попадем в руки советской военной разведки и протолкнем какую-то дезинформацию. Я говорил об этом, это есть в протоколе. Думаю, именно поэтому Востоков ничего не говорил о своих дальнейших действиях. Мы должны были сообщить все, что знаем… Не более того.
— Он агент КГБ, — сказал князь Басманов. — Это же ясно.
В молчании полковники переглянулись.
— Такими обвинениями не можете бросаться даже вы, господин главнокомандующий, — сквозь зубы сказал Верещагин. — Такие обвинения доказывают.
— Доказывать что-либо будет военный трибунал! — стукнул ладонью по столу Волынский-Басманов. — А пока что мы хотим знать, во имя чего вы пошли на воинское преступление. Я подозреваю, что во имя нескольких сот тысяч долларов. Но если это не так — докажите нам обратное! Что Востоков собирался делать в Москве? Как он рассчитывал развивать ваш успех? Не можете сказать? Или не хотите?
— Я сказал все, что знаю, сэр. Все здесь написано. Что вам еще нужно?
— Говорите все что угодно, — отрезал Клембовский, — но для честного человека вы поразительно везучи, Верещагин. Черт возьми, я бы даже купил у вас немного везения… Вам очень кстати подворачиваются то спецназовцы, то моссадовцы…
— Интересный… пункт обвинения. — Верещагин опустил голову. — Судить человека за то, что он не погиб… до вас додумался только Сталин.
— Ваши семейные проблемы, — отчеканил Басманов, — мне известны. И безразличны. Нам нужно удостовериться, что вы сказали правду. Всю правду, до конца.
— И… каким же образом… вы хотите удостовериться? — спросил Адамс, сжимая пальцы до хруста.
— Я требую медикаментозного допроса. Когда он под скополамином повторит, что не агент КГБ, ЦРУ, МОССАДа или еще какой-нибудь из этих сраных спецслужб, может быть, я и поверю, что сведения о бомбардировке — не пьяный бред и не провокация. А может быть, и не поверю…
— Я хотел бы сказать, что медикаментозный допрос или допрос под детектором лжи ни в коей мере не гарантирует всей правды, — осторожно вставил Воронов. — Есть определенный процент людей, которые реагируют на наркотик неадекватно… Есть люди, которые умеют совершенно искренне лгать, потому что они верят в свою ложь… Есть люди, которых задействовали втемную. Есть, наконец, люди, у которых на наркотик правды жесткая аллергия. Капитан может просто умереть во время допроса.
— Нам придется рискнуть, — пожал плечами Волынский-Басманов.
— Нам — это кому? — покосился на него Кутасов.
— Когда? — спросил Верещагин. — Сейчас?
— Сейчас, милостивый государь! — Салтыков хлопнул по столу ладонью. — Потому что решение мы должны принять сейчас!
— Господин полковник, держите себя в руках, — одернул его Кронин. — Арт, вы согласитесь на медикаментозный допрос?
Верещагин на секунду закрыл глаза.
— Вы мне не верите…
— А с какой стати мы должны вам верить? — спросил Салтыков. — Вы один раз уже всех нас предали. Вы сорвали процесс мирного воссоединения. Вы узурпировали полномочия командующего и развязали войну. Почему мы должны вам верить?
— Это было бы лучше для вас, Артем. — Кронин глядел в сторону. — Вы были бы избавлены от подозрений в… нелояльности, и вообще…
— Это приказ, сэр? — тихо спросил Верещагин у своего командира. У Старика.
Полковник не мог смотреть ему в глаза.
— Да, черт возьми, это приказ.
— Слушаюсь, сэр… — одними губами сказал капитан.
Отодвинув кресло, он встал. Потом склонил голову.
— Мои соболезнования по поводу смерти вашего сына, сэр.
Кронин вздрогнул и развернулся вместе с креслом спиной к двери.
* * *
У полковника Волынского-Басманова, настоявшего на медикаментозном допросе, были неважные познания в области медицины и фармацевтики. Медикаментозный допрос — устаревшая методика. Скополамин — средство, от которого отказались еще в 50-х, оно вообще недалеко ушло от старых добрых пыток. Пентотал натрия достаточно эффективен при допросе с детектором лжи (он тормозит сдерживающие центры, у человека снижается самоконтроль), но и пентотал, и детектор были в этом случае почти бесполезны, ибо допрашиваемый находился в стрессовом состоянии. Самописец детектора лжи, как и следовало ожидать, показывал черт-те что.
В общем, было большой глупостью настаивать на том, чтобы капитан Верещагин после допроса снова был доставлен в кабинет главкома. Но Басманов настаивал, а значит — брал на себя всю ответственность за возможные последствия…
— Как вы себя чувствуете? — спросил Флэннеган.
Верещагин не ответил. Это означало, что эта отрава, антагонист пентотала, начала действовать. Болела голова — какой-то новой, очень тонкой болью, словно кто-то выбрал одно-единственное нервное волоконце, где-то за правым глазом, и методично его терзал.
— Расстегните ремни, — сказал он. Голос противно дрожал. — Расстегните эти долбаные ремни!
Во время допроса он просил об этом раз пятнадцать. Наркотик уничтожил то, что осталось от гордости и самообладания, срыл последнюю границу между человеком и безвольным стонущим животным.
Как они могли? Как Старик мог?
— Это соображения безопасности, — треск «липучки», одна рука свободна. Еще одно движение — свободна голова.
Он освободил ноги. Сорвал приклеенный пластырем стетоскоп, выдернул иглу, отшвырнул в сторону. Медик посмотрел на него с укоризной: мол, я тут при чем?
Да ни при чем ты, парень, ни при чем. Все вы, что бы ни делали, всегда ни при чем.
Флэннеган подал ему рубашку.
— Идти сможете?
— А если не смогу? Понесете?
— Главком приказал вас доставить. Надо будет — понесу.
— Еще одну дозу бензедрина.
— У вас будет очень болеть голова.
— С каких пор вас волнует, что у меня болит? Дайте еще один порошок.
— Инъекция подействует быстрее, — сказал осваговец.
— Хорошо, пусть будет инъекция…
Через три минуты он встал, его тут же понесло на стену. Опираясь лбом и ладонями, он перевел дыхание. Бензедрин, адреналин, кофеин… Горящая пакля в уши загнанной лошади. В сознании, как змея на дне колодца, шевелилось жестокое любопытство: а сколько еще выдержит это тело? Когда оно наконец свалится?
— Вы сможете идти? — терпеливо повторил Флэннеган.
— Не очень прямо и не очень быстро.
— Давайте еще немного подождем. Поговорим.
— О чем, Флэннеган?
— Зовите меня просто Билл. Как вы думаете, это, — капитан второго ранга показал на распечатку, — заставит князя Волынского-Басманова изменить мнение?
— Мне все равно.
— Он собирается выдать вас СССР. Если он сейчас одержит верх, вам конец.
— Мне все равно.
— Неужели? Вам так охота повторить путь Пауэрса? Только вряд ли вас обменяют, Арт. Таким, как вы, в Союзе прописывают девять граммов свинца.
— А в Крыму — два куба пентотала.
Флэннеган покачал головой, открыл дверь, оглянулся…
— Следуйте за мной.
* * *
Первым, закончив читать протокол, нарушил молчание главком:
— Пожалуй, мне стоит сложить с себя полномочия… Я не знаю… Честное слово, не знаю, как работать с ненормальными…
— Полковник! — крикнул Старик.
Верещагин скверно улыбнулся.
— У меня те же проблемы, господин главнокомандующий. Те же самые.
«Все, понеслась душа в рай», — подумал Воронов. Басманов не знал, на что напрашивается… Может, Верещагин и понимал, что такое субординация. Тот дикий коктейль, который вогнали ему в вену, не понимал.
— Не время для изящных пикировок, капитан. — Клембовский скомкал свою копию протокола и швырнул ее под стол. — Мы имеем… то, что мы имеем. Никаких дальних планов разведслужб. Никаких перспектив. Затяжная война с Советским Союзом, развязанная по прихоти каких-то…
Волынский-Басманов оттолкнулся от стола и на своем кресле отъехал чуть в сторону.
— Я одного не понимаю, Верещагин: на что вы рассчитывали? Вот лично вы? На эфемерные планы Востокова относительно политических перестановок в Кремле? На помощь инопланетян?
Капитан поднял голову и, глядя Басманову в глаза, просто ответил:
— На вас. На ваши знания, полученные в Вест-Пойнтах и Сандхерстах. На ваш опыт. На ваш здравый смысл… На верность присяге… Я крепко рассчитывал на вас, господа полковники. И, видимо, крепко просчитался. Вы полное дерьмо.
— Вы… отдаете себе отчет, где находитесь? — голос Салтыкова надломился от ярости.
— Полностью. Мне нравятся эти военные, которые боятся воевать. Не можете привыкнуть к тому, что решения приходится принимать самим и ответственность брать на себя? Пора уже начинать. Ну зачем вам какие-то инструкции от Востокова или Чернока? Что мешает вам сейчас взять и победить? Чего вы боитесь?
Его не перебили ни единым словом только потому, что полковники онемели от такой наглости.
— Мы… Ах вы… — очнувшийся первым Клембовский побагровел. — Девять миллионов мирных жителей! Которые законно, путем всеобщего голосования объявили о присоединении! Которые не хотели никакой войны! И которые гибли в собственных домах — иногда от наших пуль и снарядов! По вашей вине, Верещагин! На советском побережье осталось восемь дивизий! Против наших четырех! Я не знаю, как сейчас готовят офицеров в Карасу-Базаре, если выпускники не знают арифметики!
— Не держите меня за идиота, ваше высокоблагородие… — Верещагин встал, оперся руками о стол. Поза доминирования и агрессии. Кой черт, устоять бы на ногах. Очень неприятно будет окочуриться в присутствии господ командующих. Господи, какой яркий свет… — Эту войну нельзя выиграть военными методами. Она выигрывается методами политическими. Так что начинайте мыслить как политики. Давление через ООН, использование агентов влияния в СССР, шум на все мировое сообщество… Военная помощь НАТО. Пообещайте им присоединение к блоку…
— Превратиться в НАТОвский непотопляемый авианосец? — спросил Кутасов.
— Нет, лучше в дачный поселок для советской партийной элиты. В Крымскую АО в составе Грузинской ССР.
— Да вы Наполеон, капитан…
— Черт, считайте меня кем хотите! Расстреляйте, повесьте — мне все равно, но сделайте же что-нибудь!
— Насчет расстрела — это дельная мысль… — буркнул Клембовский.
— Ну что ж, господа, я думаю, все ясно, — сказал князь Волынский-Басманов. — Личные амбиции отъявленного авантюриста привели к гражданской резне. Желание отомстить за отца, своего рода Эдипов комплекс — это в данном случае понятно. Но непростительно. Тем более непростительно участие в грязном сговоре ОСВАГ и КГБ. Развязывание войны. Предательство интересов России… У нас осталось очень мало времени, чтобы исправить содеянное безумцем.
— Полковник! — предупреждающе крикнул Адамс.
Князь повернулся, но не в ту сторону, в которую было нужно. Он обернулся на голос, и мгновенье спустя сообразил — не туда!
Пять шагов разделяли Волынского-Басманова, сидевшего во главе стола буквой «П», и Верещагина, стоявшего у подножия. Эти пять шагов Арт преодолевал целую вечность, как последние пять шагов до вершины К-2. Целую вечность он шел через белый мрак, застивший его глаза, пока одно из розовых пятен над столом не оформилось в лицо Главнокомандующего.
Но это была быстрая вечность, и никто из полковников не успел даже встать.
Он знал, что сейчас свалится. И знал, что перед тем, как свалится, врежет Басманову, а дальше будь что будет. Есть предел терпению. Есть предел всему.
…Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова…
Два шага. Волынский-Басманов заслонился рукой.
…Африка, сэр… Упрямая старая коза, губы — как подметки…
Шаг. Шевардин махнул через стол.
…Арт… Сделай люфтэмболию… Я не смогу жить калекой…
Поздно. Он подхватил со стола графин и направил удар точно в породистое, благородно увядающее лицо князя.
Удар опрокинул того вместе с креслом. Шевардин схватил пустоту: Арт упал на колени возле стола, хватаясь за край. Дыхание рвалось хрипом, все тело сотрясала дрожь.
— Боже мой, — Салтыков охнул. — Охрана!
Охрана, как и все остальные, думала, что капитану и карандаша не поднять. Химия, господа, очень забавная наука…
— Врача! — гаркнул казакам Шевардин.
Полковник Басманов задыхался в луже воды и собственной крови, царапая руками левую сторону груди.
— Сердце, — сообразил Клембовский. — Где чертовы врачи?! Он сейчас умрет!
— Я не хотел, — еле ворочая языком, сказал Арт.
Охранники подняли его на ноги.
Князь Волынский-Басманов замер. Лицо больше не кровоточило.
— Пульса нет… — Берингер, стоя на коленях возле полковника, рванул его мундир, полетели пуговицы. — Сердце не бьется.
«Бог мой, — понял Арт, — я же убил его…»
— Смотрите, — голос Салтыкова дрожал. — Смотрите, что вы наделали!
— Не надо меня бить, — прошептал капитан. — Я больше не могу…
Он еще понимал, что мелет не то, но не смог поправиться: сознание выскользнуло, как хрустальный шар из мокрых пальцев, и разлетелось на сотню кусков.
— Унесите его, — приказал Воронов. — Госпиталь, палата 4-С.
Сметая все на своем пути, в зал ворвались медики.
— Наконец-то! Где вас черти носят? — Адамс отодвинул кресло, пропуская каталку.
— Электрошок! — медик хлопнулся на колени рядом с телом князя. — Откуда вода, почему разбито лицо?
— Капитан, — глухо сообщил Шевардин. — Графином.
— Я говорил! Я предупреждал! — врач еще сильнее разорвал мундир и рубашку князя, приложил к его груди контакты шокера, встал с колен. — Все назад! — сейчас он тут был генералом. — Разряд!
Волынский-Басманов дернулся, его глаза распахнулись, воздух попер в легкие с надсадным сипом.
— На каталку! — скомандовал врач фельдшеру. Полковники бросились на помощь. Когда каталка с бывшим главнокомандующим скрылась за дверью, господа старшие командиры переглянулись.
— Интересно, Кронин, все ваши младшие офицеры так же плохо держат себя в руках? — спросил Салтыков.
— Нет. Только те, которых сначала избивают враги, а потом жестоко унижают свои же командиры.
— Это последствия наркотического воздействия, — сказал Воронов. — Врач предупреждал. После медикаментозного допроса многие люди неадекватны…
— Боюсь я, что командование дивизией придется принять мне, — сказал Шеин. — Я должен был сделать это еще сегодня утром, когда у Василия Ксенофонтовича был первый приступ…
— Да, так было бы лучше, — кивнул Кронин. — Видит Бог, еще секунда — и на месте капитана оказался бы я.
— Полковник!!!
— Я уже семнадцать лет полковник, господин Салтыков! Только не затевайте вы разговоров о капитуляции. Вам что, еще непонятно, что никакое мирное присоединение не было возможно с самого начала? С того момента, как убили Чернока?
— И вашего сына…
— Да, и моего сына! И если вы тоже подводите все под разновидность Эдипова комплекса, то шли бы вы к ебнутой матери!
— К ебаной матери, — поправил Берингер.
— Полковник, да вы соображаете, что вы говорите? — Клембовский брызнул слюной. — Вы понимаете, что совершили все мы, пойдя на поводу у этого авантюриста? Военный путч — вот что это такое! Армия должна подчиняться законному правительству, иначе это банда! А законное правительство приняло решение о присоединении к СССР! И причем тут мужество или трусость? Если страна приказывает солдату идти на смерть — он должен идти на смерть. А если солдат испугался идти в ссылку или куда-то там и вместо этого потащил за собой в могилу две страны… — Летчик слегка задохнулся и ослабил воротник.
В эту паузу вклинился Берингер.
— Мне кажется, вы преувеличиваете роль капитана во всей этой истории, господа. Не забывайте — автором авантюры был Востоков, его поддерживал Чернок, и не найди они Верещагина — нашли бы кого-нибудь другого. Давайте решим: мы бомбим Союз или нет? Время-то идет!
— Безумие… заразительно, — покачал головой Салтыков. — Мы не можем воевать с СССР! Мы можем только просить мира и молиться о том, чтобы условия мира не были слишком жесткими!
— Да вы никак обгадились, коллега, — процедил Кутасов. — Боитесь, что Советы повесят вас первым, если мы проиграем войну? Не бойтесь. Первым повесят полковника Адамса, потому что командующий теперь — он.
— Это заговор, — беспомощно сказал Клембовский. — Вы сговорились с этим капитаном. Это было подстроено…
— Нет! — отрезал Шевардин. — На присутствии капитана настоял сам князь Волынский. Я уж не знаю, почему…
— Я знаю, — усмехнулся Кронин.
— Господа, — сказал Адамс, — сейчас половина третьего. Эйр-форсиз находятся в состоянии готовности номер один. Я принимаю решение о превентивной бомбардировке военных аэродромов Одесского и Северо-Кавказского военных округов.
— Я слагаю с себя полномочия командующего ВВС, — сказал Клембовский. — Я не хочу больше участвовать в этой грязной, братоубийственной войне. Я не хочу иметь с вами, Адамс, и с вами, Кутасов, ничего общего.
— Мне будет жаль лишиться такого компетентного командира, — Адамс в своей обычной манере замаскировал просьбу.
— Ничем не могу помочь.
— Господин Скоблин, — Адамс повернулся к заместителю начштаба ВВС. — Принимайте командование.
— Николай, — сказал Клембовский, — не делайте этого. Не связывайтесь с ними. Кровь — не вода.
— Кровь — не вода, — эхом повторил Николай Скоблин, которому при всех других раскладах не видать поста командира ВВС еще лет десять. — Я принимаю назначение.
