Глава 2

Несколько долгих и томительных дней англичане, выброшенные после бури на берег Кипра и заключенные под стражу в Лимассоле, провели под замком. Радужные иллюзии, что с ними, выжившими, уже не случится никакой неприятности, развеялись очень быстро. Принесенной им еды хватило бы разве что на одного-двух взрослых мужчин, а заключенных было десятеро. Своды залы низко нависали над головой, камни сочились влагой, и она оседала на стенах мелкими холодными каплями. Несмотря на то что в апреле здесь солнце жарило уже так сильно, что без шляпы ни один крестьянин не выходил в поле, в зале стоял такой холод, что легко одетые англичане сразу продрогли.

Требования немедленно освободить их натолкнулись на грубые крики стражей, угрозы и даже побои. Трагерну, который оказался ближе всех к двери, досталось первому. Просьбы принести столько еды, чтоб ее хватило на всех, стражи пропускали мимо ушей.

— Посмотри на их жирные ряхи, — проворчал кто-то из воинов. — Небось сами все сожрали. Мерзкие головешки. Да они тайные мусульмане.

— С чего ты взял?

— Да ты на них посмотри! Черные, как турки.

— Тише, — простонал Трагерн, потирая бок. — Вдруг они знают английский?

— Вряд ли, — возразил ворчун, но голос понизил. — С чего им владеть нашим прекрасным языком... А может, они нас просто не понимают? Эй, есть тут кто-нибудь, кто знает местный язык?

— А на каком они тут говорят?

— Не знаю. Наверное, на кипрском.

— На греческом, — вставил Трагерн.

— Эй, умник, а этот самый греческий ты знаешь?

— Знаю.

— О, — оживились все. — Давай-ка потребуй у них нашу жратву!

— Интересно, почему это должен делать я? Сам требуй, — огрызнулся молодой друид. — Почему я должен получать за всех? Я уже один раз получил, больше не хочу.

— Я, между прочим, этого твоего греческого не знаю.

— Он не мой. Пожалуйста, я тебе переведу любую фразу.

Заключенные долго совещались, спорили, что заняло у них несколько часов, на протяжении которых голод не терзал мужчин — одни и думать забыли о своих мучениях, перебирая грехи каждого из спорщиков, другие увлеклись чужой сварой и с интересом следили за ее развитием. Под конец порешили сделать так, как советовал Трагерн: самый голодный и потому самый смелый из рыцарей приготовился слушать и запоминать греческие фразы.

— Смотри, подскажешь что не то — голову оторву, — мрачно пообещал он.

Молодой друид только отмахнулся. Он выглядел мрачным и раздраженным.

— Ну, что тебе переводить? Какую фразу?

Трагерн не мог похвастаться действительно хорошим знанием греческого, хотя на самом деле свободно разговаривал более чем на десяти живых языках, а помимо того, прекрасно владел языком учености, то есть латынью, но ему, как магу, не стоило особого труда восполнить недостатки знаний, просто слушая стражу. Он убедился, что охранники разговаривают на очень примитивном греческом диалекте, изобилующем словами и фразами, которые употреблять при переводе не стоило, чтоб тебя не избили. Тщательно подбирая слова, он составил самую простую фразу.

Рыцарю пришлось повторить ее не меньше двадцати раз, прежде чем он смог воспроизвести ее более-менее точно и понятно. Язык англичанина спотыкался о сложные и непривычные звуки, и молодой друид выслушал о себе немало неприятного и несправедливого. Впрочем, он не обижался.

Перебранка со стражами затянулась. Сперва те очень удивились, что вместо непонятной тарабарщины из камеры послышались знакомые звуки правильно составленных, хоть и слегка искаженных фраз на местном диалекте, потом заинтересовались и даже заглянули внутрь. Впрочем, выполнять требование отнюдь не спешили, только вяло переговаривались между собой и коротко отвечали рыцарю, вызвавшемуся побеседовать с охраной.

— Что они говорят? — нервно спрашивал англичанин, оборачиваясь к Трагерну.

Тот переводил, стараясь держаться подальше от двери, — одного пинка ему было вполне достаточно. Молодой друид понимал, что стражники вряд ли согласятся пополнить меню заключенных или улучшить его, но попытаться-то стоит! Ответы облаченных в доспехи громил были разнообразны — от «не велено» до «заткни свою хлебалку, франкское дерьмо, сколько тебе положено жратвы, столько ты и получил». Услышав перевод последней фразы, рыцарь короля Английского раздраженно бросил своему добровольному переводчику:

— Скажи ему, что он сам дерьмо, даже по цвету похож.

— Сам говори. Что я, с ума сошел?

— Да ты трус, оруженосец!

— Ничего подобного, я просто реалист.

— Ну хорошо, скажи, как это должно звучать, а я передам.

Трагерн подобрался поближе и прошептал фразу рыцарю на ухо. Говорить во весь голос ему совершенно не хотелось, тем более что, судя по реакции, фразы, которые он составляет, местные понимали хорошо.

Элдли, сидевший рядом с молодым друидом, заинтересованно следил за разговором и, когда его сосед плюхнулся на место, шепнул ему:

— Отличная идея, парень. Сейчас они придут в ярость и ворвутся сюда, нас бить. Их четверо, а нас десять. То, что надо. Как по-местному будет «дерьмо», ну-ка скажи мне?

Трагерн фыркнул и стал переводить самые забористые словечки, вернее, просто вычленил их из потока речи киприотов и повторил на ухо Элдли. Джордж, как оказалось, гораздо лучше способен воспринимать фразы на чужом языке, он смог повторить их с первого раза и тут же произнес в полный голос. Молодой друид не очень точно понимал, что означают те или иные слова, но по тому, как немедленно ощетинились стражники, понял, что, наверное, ругательства самые смачные. Рыцарь решительно отстранил его, мол, держись подальше, и, чуть нагнувшись, выставив привычные к драке руки, загадочно улыбаясь каким-то собственным мыслям, стал ждать киприота.

В драку полезли трое стражей, четвертый остался снаружи, но через полуотворенную дверь заглядывал внутрь с величайшим интересом. Было понятно, что он и сам бы с удовольствием поучаствовал, но не мог. Охранники пустили в ход небольшие дубинки, утяжеленные металлическими накладками, мечей они пока не доставали, но на поясе это оружие висело, и англичане об этом не забывали. Все крепыши в троице выглядели похожими друг на друга, как братья, — низкие лбы, крепкие челюсти, широкие плечи и длинные руки, и даже повадки одни и те же. На ворвавшихся внутрь киприотов воины короля Ричарда накинулись с удовольствием. Они еще не ослабели от голода, хорошо отоспались после бури. Голодный мужчина, как известно, начинает злиться, и эту злобу надо было как-то выплеснуть.

На стражников, оскальзываясь, налетели сперва шестеро пленников, потом еще двое, только Трагерн остался в стороне, вспомнив, что друидам не следует вступать в драки, разве что, защищая свою жизнь. Конечно, на эту ситуацию можно было посмотреть и иначе, но молодому друиду не очень-то хотелось получить дубинкой по голове. Кроме того, в одно мгновение у двери образовалась такая давка, что и драться-то там, наверное, было просто невозможно. Киприоты замахивались, но их руки перехватывали, кто-то виснул на них, хватая за одежду, и стражники спотыкались, случайно натыкаясь на чьи-то чужие сапоги.

Один из охранников попытался напасть на Элдли, видимо, чтоб посчитаться с ним за те фразочки, которые тот продолжал время от времени бросать в адрес одинаковых крепышей. Он оказался совсем близко от Трагерна, на которого, ведущего себя тише всех, просто не обратил внимания, и молодой друид, не рассуждая, подставил чужаку ногу. Киприот с размаху полетел на пол.

Элдли немедленно навалился сверху и принялся молотить противника кулаками и ногами, стараясь отыскать самое уязвимое место. Крепыш был в шлеме и кольчуге, не слишком хорошей, но представляющей собой надежную защиту от английских кулаков, в широком тяжелом поясе с металлическими пряжками и наручах. Дубинку он выпустил из рук, она откатилась, и Джордж попытался дотянуться до нее. Воспользовавшись тем, что беспокойный пленник отвлекся, киприот скинул его с себя и с размаху врезал кулаком по переносице. Удар был достаточно силен, чтоб размозжить голову, но в последний момент Элдли извернулся, и кулак прошелся вскользь, содрав кожу над бровью. Перед глазами рыцаря потемнело, он откинулся назад и замотал головой. Руки перед собой он выставил инстинктивно, и этим, наверное, спас себе жизнь, потому что следующий удар был куда более точным. Джордж опрокинулся на спину.

Трагерн, прекрасно понимавший, что, разобравшись с Элдли, стражник переключится на него как на ближайшую цель, подхватил с пола пустую миску и расколотил ее об шлем киприота. Тот развернулся было, но и рыцарь не зевал. Хоть сознание его, похоже, еще не окончательно прояснилось, он оттолкнулся руками от пола, налетел на охранника и сбил его с ног. От удара у слуги императора Исаака Комнина на голове перекосился слишком большой для него шлем, и Джордж принялся колотить по нему кулаками, словно по хорошему барабану. Стражник бестолково махал руками, но, похоже, в голове у него слегка зашумело, и теперь уже он не соображал, где враг. В конце концов Элдли удачно перехватил упавшую дубинку и, легко взмахнув этим довольно увесистым орудием, обрушил его на шлем противника. Тот затих.

Свалка у двери тоже слегка рассосалась, но, к сожалению, киприоты оказались не так глупы. Когда стоявший снаружи стражник увидел, что пленники вырвались в коридор, он оглушительно свистнул.

По полу застучали подковки солдатских сапог. Оказалось, еще несколько вооруженных и облаченных в доспехи охранников находились неподалеку от двери, за которой заперли англичан. Они грубо затолкали чужестранцев обратно в большую камеру и полезли туда сами, молотя безоружных пленников дубинками, древками коротких дротиков и мечами в ножнах. Они не церемонились, но и не стали устраивать повальное избиение, то ли следуя приказу, то ли еще по какой-то причине. Только усмирили воинов короля Ричарда и заперли дверь.

— Черт побери, — выругался Элдли, поднимаясь с каменного пола. — А ведь почти получилось! Мы были близки к победе.

— Ладно, может, стоит попробовать еще разок? — размышлял вслух кто-то из рыцарей.

— В следующий раз, боюсь, они будут осторожней, — уныло ответил Трагерн, потирая ушибленную спину. И почему ему всегда достается? Еще хорошо, что ничего не сломали.

— Молчи, что ты понимаешь в военном деле! Ты же просто оруженосец!

— Разве рыцарей учат, как сбежать из плена?

— Мы будем выбираться на свободу! А чему же еще, по-твоему, учат воинов, как не искусству драться, недотепа?

— Еще несколько дней на такой жратве — и мы уже никуда не выберемся, — с тоской протянул кто-то из англичан, грустно глядя на раскрошенный кусок хлеба, который он зачем-то припрятал, вместо того чтоб съесть сразу, а потом в драке сильно помял.

— Да уж.

В зале воцарилось уныние. Кто-то попытался расшатать решетку на окне, хотя, пожалуй, только самый щуплый из них смог бы пролезть через эту бойницу, и то вряд ли. Но прутья крепко держались в камне.

А тем временем на борт галеры, потихоньку приводимой в порядок слугами, поднялся посланник императора Комнина. Это был круглолицый, жирный, как евнух, черноволосый грек в богатых ярко-красных одеждах и золотых украшениях, показавшихся английским солдатам женскими. Его для порядка и престижа сопровождали четверо стражников, которые остались в лодке — их никто не пригласил подняться на борт. Для посланника сперва сбросили веревочную лестницу, но потом, поняв, что толстяк при всем желании не сможет воспользоваться ею, спустили маленькую деревянную платформу на канатах, которую использовали для подъема грузов. Подняв на борт, его проводили к Стефану Турнхаму.

Грек низко кланялся, разливался соловьем и говорил так сладко, что слушать его было одно удовольствие. Но все его красноречие пропало втуне — греческого, равно как и кипрского наречия, здесь никто не знал, великолепие его латыни не смогли оценить, а французский был так плох, что воплотился лишь в самые простые фразы. Суть сказанного командир гвардии принцессы понял — посланник передавал гостям приглашение спуститься на берег и насладиться гостеприимством императора. Разумеется, всем англичанам гарантировали полную безопасность.

Второй раз за день Турнхам задумался. На берег ему хотелось, но что-то в поведении посланца показалось подозрительным. Должно быть, рыцарь просто терпеть не мог толстяков, которые походили на скопцов. Скопец — почти что женщина, а женщинам благородный рыцарь не доверял. Причем настолько, что на время своего похода заточил жену в стенах надежного монастыря со строгим уставом, пригрозив, в случае чего, сжечь дотла и монастырь, и монахинь. Подобная угроза сошла ему с рук, потому что у Ричарда он ходил в любимцах.

Поэтому знатный сеньор ответил греку, что без позволения короля принцесса Беренгера никак не может сойти на берег, а вместе с ней и ее люди, так что разговаривать тут не о чем. Поразмыслив, он добавил, что невеста короля Английского и ее воины были бы благодарны императору Комнину, если б он прислал им провизии и воды. При этом посмотрел многозначительно, пытаясь дать понять, что императору лучше исполнить просьбу. Посланник, впрочем, понял только то, что припасов на галере в обрез, и куда настойчивей стал предлагать сойти на берег и выбрать все самим.

Принцесса Наваррская подглядывала через окошко, но в конце концов не выдержала и пожелала посмотреть на любопытного грека. Посланнику пришлось повторить свою тираду снова, на этот раз он напирал на комплименты, которые любая греческая или итальянская женщина посчитала бы проявлением вежливости. Беренгере же это показалось дерзким. С другой стороны, слышать это было приятно, да и далеко не все грек смог выразить на своем дурном французском, который будущая королева Английская, как женщина образованная, конечно же, понимала.

Но, несмотря ни на что, Беренгера повторила то, что уже сказал Турнхам, добавив, что будет рада полюбоваться прекрасной долиной Лимассол позже, когда прибудет ее будущий супруг и повелитель. Грека, садящегося в лодку, только многолетний опыт придворной службы удержал от того, чтоб не выругаться с досады. Он прекрасно понимал, какое раздражение у императора вызовет привезенный им ответ. Но тут уж ничего не поделать. То ли гости разгадали намерение Комнина, то ли просто осторожничают.

— Нет никаких сомнений в том, что Плантагенет задумал захватить Кипр! — еще долго гремел раздраженный Исаак после того, как сорвал всю злобу на неудачливом посланце. — Если б он не собирался этого делать, с чего бы ему предостерегать свою свиту? В этом виден злой умысел!

— Возможно все-таки, что принцесса просто не уверена в хорошем приеме, — предположил стратиг. — Если убедить ее, что все в порядке... Как каждая женщина, ее высочество наивна, и, думаю, подарки и изъявления приязни убедят ее в наших добрых намерениях. Если же потом Плантагенет захочет напасть на вас, ваше императорское величество, возможно, тот факт, что его невеста и его сестра в наших руках, изменит его решение.

Невыразительное лицо Комнина неожиданно оживилось. Алчность вдруг завладела всем его существом. Эта страсть, одна из самых сильных в человеческой натуре, у тех, кто всю жизнь держит в руках нити власти, она особенно сильна. Исаак сразу представил, что можно получить тем или иным путем, если у него в руках окажутся две такие знатные дамы. Только надо действовать осторожно, делая вид, что ничего на самом деле не хочешь. Да, впрочем, Ричард Плантагенет славится тем, что умеет вытягивать золото из кого угодно, так что он-то как раз все поймет. Известное дело, если не женится — не получит приданое Беренгеры. Не освободит Иоанну — не сможет управлять ее имуществом и прикарманивать доход. Обе женщины ему нужны. А значит, он и сам раскошелится. Но самое главное — Кипр будет в безопасности. А там, глядишь, подоспеет Саладин, вышибет Филиппа Августа из Палестины, и тогда королю Английскому будет уже не до острова.

Император, сдвинув брови, многозначительно посмотрел на палатина и стратига и жестом предложил высказывать соображения, как именно можно заманить принцессу на сушу. Хотя здесь все и так было очевидно.

На следующий же день от имени Комнина на галеру доставили провизию, причем с умыслом — роскошную, изобильную, но рассчитанную на то, чтоб ею лакомились только знатные дамы или лорды. Здесь были фрукты, свежее козье мясо, которое следовало съесть как можно быстрее, потому что на такой жаре оно должно было тут же начать портиться, пышный хлеб, который сохранял вкус только свежим и быстро черствел, и вино. Воды при этом было подвезено совсем мало, в обрез.

— Ну и что ты по этому поводу скажешь? — спросил у Дика Турнхам — как-то так получилось, что никого более знатного рядом не оказалось, а желание побеседовать появилось у сиятельного сеньора внезапно. В конце концов, в походе посвящение в рыцари уравнивало графа и незнатного сынка какого-то мелкого барончика. — Император, кажется, весьма любезен.

— У императора могут быть свои резоны, — ответил Дик. — То, что он послал провизию, ни о чем не говорит, так поступил бы любой государь по отношению к столь знатным гостям. А вот то, что за эти три дня ни один из спасшихся англичан не явился представиться вам, милорд, как самому высокопоставленному офицеру, странно. Неужто никто с двух судов не уцелел? При такой близости к берегу? Взгляните, от рифов до берега чуть больше полумили. Не могло быть так, чтоб никто не выплыл.

Турнхам с интересом покосился на рыцаря. Сам он прежде не думал об этом, но теперь, когда ему указали, решил, что это и в самом деле странно. Долго ли протянешь на берегу без денег и вещей? Кто-то должен был явиться с просьбой о помощи. Но никто не явился. То, что он не додумался до этого первым, Турнхам показывать не собирался.

— Верно соображаешь, — находчиво похвалил он. — Точно заметил. Считаешь, император похватал всех англичан в заложники?

Дик пожал плечами. Семя сомнений посеяно, более точно он не решился бы передать мысли соратников, которые смог почувствовать. Как скажешь, что способен при помощи нетрудного заклятия узнать, что именно происходит на берегу? Даже то, что собирался предпринимать Комнин, молодой рыцарь, поднатужившись, взялся бы прочесть в головах его слуг или, может быть, даже у него самого. Но проблема в том, как передать полученную информацию и не позволить заподозрить себя в колдовстве. Однако настораживающие признаки всегда можно найти, если постараться.

— Я ничего не могу сказать.

— Зато я могу. Если они не появятся в ближайшие же дни, следует смотреть в оба. Запомни, телохранитель. Ты служишь королю Ричарду, но сейчас короля здесь нет, и твоя прямая обязанность — хранить от любой неожиданности его невесту.

— Да, милорд. — Дик спрятал улыбку. — Непременно, милорд.

Он уже умел говорить со знатными особами. Главное — не спорить и почаще повторять «милорд» или «государь». Ничего сложного.

Серпиана скучала на корме, на солнышке. Судя по тоскливому взгляду, ей очень хотелось поохотиться, но было нельзя. На свежее козье мясо она смотрела грустно, кажется, даже успела стянуть кусок, но, судя по всему, осталась недовольна. Дик только радовался, что его спутница уже привыкла к местным порядкам и не станет действовать опрометчиво. Он присел рядом с ней в тени свисающего паруса. В конце апреля в Корнуолле было, конечно, уже тепло, но не настолько. В Англии в это время все цвело, здесь же отцветало, и в полдень солнце припекало так, что кожа шла пузырями. Что-то будет в Палестине, говорят, там еще жарче.

— Почему ты здесь? — спросил он девушку. — Я прежде слышал, ее величество Иоанна приглашала тебя в свою каюту.

— Я была там, — равнодушно ответила она. — Посидела, послушала. Скучно — сиди, вышивай. Я не умею вышивать.

— Тебя пригласила королева. У нас королевам не принято отказывать.

— У нас тоже. Но меня там все равно никто не замечал. И отсутствия, конечно же, не заметят. Там предостаточно придворных дам.

Он любовался ею, ее темными, почти черными волосами, которые даже на солнечном свете не отливали золотом, тонкими чертами лица и гибким ладным телом, подобного которому он не видел ни у одной знатной англичанки или француженки. Иногда ее красота казалась ему слишком нездешней, и оставалось лишь дивиться слепоте окружающих. Как же они не видят, что она чужачка, что она — совсем иная, чем женщины их мира? Слишком совершенная, слишком нежная и в то же время уверенная в себе. Здешние красавицы такими не бывают, они с детства привыкают к своему униженному по сравнению с мужчинами положению. Сидевшая рядом с ним девушка прекрасно знала о своей независимости от чьей бы то ни было воли, не просто знала, но, пожалуй, даже изумилась бы, попробуй кто-то убедить ее в обратном.

А потому — так казалось Дику — она могла быть ему не только супругой, но и настоящим товарищем. Ни у одной из прежних возлюбленных молодому рыцарю не пришло бы в голову спрашивать совета, а с Серпианой он советовался часто. И дело было не в том, что девушка знала что-то такое, чего не знал ее спутник. Она умела держаться так, что ее волей-неволей приходилось уважать.

— Ты уже закончил осмотр?

Она смотрела на него и улыбалась. Ни следа стеснительности, наоборот, Серпиана, кажется, наслаждалась его восхищенным взглядом, даже развернулась немного, чтоб было лучше видно.

— Нет. А тебе неприятно?

— Приятно. Надо признать, так, как ты, на меня никто никогда не смотрел.

— У твоих соотечественников проблемы со зрением. Или со вкусом. — Он скользнул взглядом по ее стройной ножке и вздохнул: — Все равно здесь больше нечем заняться.

В самом деле, на галере скучали. Солдаты, сгрудившись в укромных уголках корабля, чтоб не обнаружило начальство, кидали кости на остатки жалованья или на будущую добычу, служанки лениво вытряхивали высохшие господские платья, изрядно подпорченные морской солью (за неимением лучшего двум королевам, будущей и бывшей, приходилось надевать что осталось), и сплетничали. На охрану посланного императором вина Стефан поставил самых стойких солдат и пригрозил — если почует от кого-нибудь из них запах вина, выкинет за борт прямо в доспехе. Пока угроза помогала.

Два дня совсем ничего не происходило, и солдаты сходили с ума от тоски. Каждый уже проиграл по сумме, достаточной для покупки небольшого имения, то есть больше, чем рассчитывал привезти из похода, и они не знали, чем бы еще заняться. Щупать служанок Беренгеры и Иоанны было боязно, драться друг с другом — тем более, а ну как Турнхам в самом деле отправит за борт? Утром третьего дня снова явился посланник от императора, повторил приглашение, снова гарантировав безопасность, но при этом сообщил, что находящиеся в Лимассоле англичане с двух погибших кораблей просят передать им теплые вещи и провизию.

— Это зачем же им, интересно, теплые вещи? — проворчал командир небольшой гвардии принцессы Наваррской, косясь вверх, откуда, несмотря на раннее утро, вовсю жарило солнце.

— В подземельях Лимассола, наверное, холодно, — задумчиво произнес по-английски Дик, который как временный телохранитель будущей королевы был допущен на небольшой совет.

Турнхам покосился на него, но обрывать не стал. Вместо этого приказал собрать вещи и передать их через посланника. Никого из своих людей он на берег не отпустил, и Дик даже не сомневался, глядя во внимательные, умеющие быстро подсчитывать ценности глазки посланца, что собранное вряд ли дойдет до тех, кто в нем нуждается. О византийцах ходили слухи, что даже самые богатые из них не гнушаются никакой мелочью.

На берег англичане снова отказались сойти, несмотря на все заверения и сладкие улыбки. Отметили, что посланник на сей раз был другой, похудее и побойчее, куда лучше болтал на французском, а вот латынь, похоже, знал очень плохо. На просьбы послать все-таки необходимое количество пресной воды он отвечал невнятным бормотанием, улыбкой или делал вид, что не понимает, твердил только, что уж на берегу-то дорогие гости найдут все, что их душе будет угодно. Старался он изо всех сил, так что даже Турнхам, с трудом терпевший безделье на корабле, уверился, что дело нечисто.

Вместе с посланником император отправил на галеру целую шлюпку, груженную бочонками вина, самого лучшего и, похоже, самого крепкого.

— Что он, хочет, чтоб мы перепились тут? — недовольно и озабоченно проворчал Стефан, которому и так-то тяжело стало охранять дареные винные запасы от изнывающих от скуки солдат. Теперь забот прибавилось. Не вышвыривать же, в самом деле, за борт упившегося гвардейца, если их всего-то двадцать человек и каждый на счету? А отправить в море бочки он не решался — все-таки это было вино, прекрасное кипрское вино.

— Может, и так, — отметил его оруженосец, за время похода слегка обнаглевший.

— Зачем это ему понадобилось? — Рыцарь с подозрением взглянул на своего слугу. Не подбирается ли он сам к винному изобилию?

— Посмотрите, граф. — Молодой француз ткнул пальцем.

На берегу деловито мельтешил народ, люди, маленькие, как муравьи, тащили короткие бревна и камни к берегу, громоздили друг на друга, сооружая что-то массивное. На пристанях тоже вовсю шла работа — моряки вытаскивали из-под крыши длинные и низкие гребные суда, возились с ними. На сбитых из огромных бревен накатах, где мастера-корабелы обычно занимались судами, то и дело появлялись люди императора. Правда, разглядеть это было сложно, удавалось не всегда и только самым зорким. Но предательский солнечный свет то и дело отскакивал от полированного металла, выдавая тем самым шлемы и кольчуги стражи.

— Вот не жалко парням своих голов, — пошутил кто-то из английских солдат, несмотря на строгий приказ командора отказывавшихся носить днем шлемы. Какое там — даже надетый на подшлемник, он нагревался так, что голову напекало и появлялось ощущение, что дымится мозг.

— Привычные, наверное, — высказался второй. — Вот кому бы воевать в Палестине. Ведь они тоже христиане.

— Какие они христиане! Не признают Папу Римского, и, говорят, как-то по-другому постятся, и праздники иначе справляют. Видно, они настолько беззаконны, что им и до Гроба Господня нет никакого дела.

Жестом Турнхам приказал им молчать. Он думал. Потом с нижней палубы поднялся Дик, тоже с интересом наблюдавший за возней на берегу, и встал сбоку. В отличие от остальных присутствующих он прекрасно понимал, что происходит, но предпочитал промолчать. По крайней мере, пока. Но командир гвардии принцессы Наваррской заметил его и, припомнив, что, кажется, молодой телохранитель сообразителен и неглуп (и думает почти так же, как сам граф), спросил у него:

— Что по этому поводу думаешь ты, рыцарь Уэбо?

— Я думаю, что раз уж император оказал нам гостеприимство и сделал щедрый дар, не стоит разочаровывать его.

— О чем ты говоришь? — нахмурился граф Стефан.

Дик слегка улыбнулся:

— Нам прислали отличное вино, думаю, как раз для того, чтоб устроить небольшой праздник. Отличная идея. Самое время повеселиться, выпить и потанцевать.

До самой ночи на галере пылали факелы, поставленные, впрочем, с опаской, чтоб чего не поджечь, веселились люди, и в свете огней было видно, как они, запрокидывая головы, пьют из больших чаш или баклаг, как пляшут на нижней палубе. Было слышно, как англичане и французы горланят песни на родных языках, хоть и нестройно, но задорно и очень громко — звуки в ночи, да еще над водой разлетались далеко. Верхнюю палубу, куда выходили каюты будущей королевы Английской и вдовы короля Сицилийского, с берега не удавалось разглядеть столь же отчетливо, но и там было светло. На берегу имелось предостаточно мест, где ничего не стоило спрятаться, причем так, что спокойная морская гладь расстилалась перед глазами во всю ширь бухты, а самого наблюдателя никто не углядел бы. Тем более что, когда опустилась ночная тьма, даже прятаться не стоило — ночи на Кипре темные.

Солдаты священного императора Исаака Комнина ждали под прикрытием наваленных днем камней и бревен и наблюдали за галерой. Отлично освещенная, она была прекрасной мишенью для бдительного взгляда. Ясно, что там гуляют от души. Молодой офицер, которому было поручено это деликатное дело, еще раз перебрал в памяти все указания стратига. Оставалось только ждать, пока вино окажет свое обычное действие, — как известно, сперва напившийся скачет, как молодой козлик, а потом валится без сил и отключается.

После полуночи темнота сгустилась, и вскоре шум и пение на галере стали затихать. Самый остроглазый из киприотов все поглядывал на освещенный корабль и ухмылялся: парочка, которая начала целоваться на корме галеры, обращенной к берегу, похоже, вот-вот собиралась перейти к интересному продолжению, и прямо на фальшборте. Вот так акробаты!

— Что там такое? — раздраженно спросил офицер, которого начали сердить смешки наблюдателя.

— Наши гости заняты, — солдат фыркнул. — Даже очень. Друг другом.

— Хватит развлекаться подсматриванием! Следи за всем, что происходит на корабле.

— Да, стратиот. Думаю, уже можно начинать.

— Думаешь или отвечаешь головой?

— Отвечаю.

Из прибрежных кустов выдвинулись острые носы лодок. Лодки были длинные и неустойчивые, но зато при должной сноровке гребцов могли двигаться по воде совершенно бесшумно и быстро. Солдаты полезли было на шлюпки, но стратиот остановил их и еще раз осмотрел — никаких значков, никаких цветов императора, никаких клейм на оружии быть не должно. Мало ли как все обернется. Конечно, все было продумано, но случайности бывают разные. Командир был сравнительно молод, ему хотелось отличиться, а потому он старался изо всех сил.

Закончив осмотр, он сделал солдатам знак садиться в лодки и брать весла. Весла были короткие, с широкими лопастями и без уключин. Действовать ими следовало очень осторожно, потому что при любом неверном движении эти узкие шлюпки переворачивались. Зато от первых же точных и согласных взмахов лодки заскользили по спокойному морю с необычайной скоростью, словно в них и не сидело по два десятка мужчин, несущих каждый на плечах не меньше ста фунтов металла. Галера вырастала на глазах, морская вода едва слышно шуршала пеной о борта, брызгала в лицо, освежая тех, кто привык ночью спать, а не тишком брать на абордаж чужое судно.

Наконец корабль навис над головой. «Да это целый дромон, — подумал стратиот. — Только бы уцепиться...» Пришлось долго примериваться, на руках подняв самого легкого из солдат так высоко, чтоб он смог ухватиться за фальшборт нижней палубы. Киприот подтянулся и исчез на борту. Вскоре в воду беззвучно шлепнулся конец веревки, которую солдат, конечно, предусмотрительно прихватил с собой. Один за другим воины императора Комнина карабкались по тонкому канату, пытаясь хоть как-то упереться в скользкую веревку подкованными сапогами. Впрочем, они были тренированы настолько, что могли подняться на значительную высоту, действуя одними руками.

Последним через фальшборт перевалил стратиот. Он бдительно огляделся — хоть и передал строгий приказ соблюдать тишину, хоть его люди и старались, но абсолютную тишину солдаты не могут соблюдать при всем желании. Звякает кольчуга, оружие и пояс, постукивают подковки сапог, скрипит дерево борта, о которое кто-то изрядно приложился, пока лез по веревке, да и без ругани никуда. Как известно, люди военные никогда не ругаются, и даже не то чтобы так разговаривают... Просто лишь посредством крепких словечек они способны постигать мир вокруг них.

На расстоянии шага от того места, где через фальшборт перевалил первый солдат, спали двое гребцов. Спали настолько крепко, что на миг командиру показалось, будто они просто мертвы. Но потом разглядел бледную улыбку, гуляющую по лицу одного из них. Должно быть, гребцам нечасто перепадало вино, и теперь в глубинах хмельного сна они видели что-то особенно приятное. Стратиот успокоился. Ну раз уж напоили даже гребцов, хозяева-то, конечно, хмельны не меньше.

— Тишина! — прошипел он так, чтоб подчиненные слышали его, но никто не проснулся. — Слышали? Главное — тишина. Англичан перебить, самых знатных взять в плен. И Господь упаси вас нанести какой-либо вред принцессе и королеве! Этих женщин следует захватить живыми и невредимыми. Придворных дам королевы и принцессы тоже не трогайте. Пока. Император непременно отметит ваши заслуги.