Глава 10

Ги де Лузиньян долгое время считал себя очень удачливым человеком. Он был знатен, довольно богат и очень красив. На нем прекрасно сидели и камзолы, и кольчуга (которую, впрочем, он надевал не так часто). Когда его старший брат, Амори де Лузиньян, познакомил его с вдовствующей сестрой бездетного и больного Балдуина IV, Ги с самого начала был уверен, что дурнушка Сибилла не устоит против его чар. Так и случилось — одутловатое, всегда грустное и немного раздраженное лицо сестры иерусалимского короля неизменно заливалось краской при виде красавца де Лузиньяна. Она поглядывала на усердно ухаживающего за ней кавалера со смущением и поощрением и на предложение руки и сердца ответила радостным согласием. Против их брака смертельно больной Балдуин не возражал. Через Сибиллу Ги сумел приблизиться к вожделенной короне на расстояние протянутой руки. Король Иерусалимский уже не мог исполнять свои обязанности и с радостью переложил их на плечи молодого и энергичного зятя. Теперь бывший французский дворянин почувствовал себя настоящим королем. Пусть его королевство было меньше иного французского графства и продолжало постепенно уменьшаться в размерах, все-таки это было королевство, самое настоящее, без обмана. И де Лузиньян полагал, что может считать себя королем по праву.

Но человеку не может везти вечно — эту истину Ги, привыкший к удаче, скоро почувствовал на своей шкуре. Сперва он умудрился попасть в плен к султану Саладину и целый год провел в заключении, правда, довольно комфортном. Потом умерла покладистая Сибилла, которая сквозь пальцы смотрела на постоянные измены мужа, потому что он, любвеобильный, никогда не забывал приласкать ее. И самое главное — не успела родить наследника. Супругу де Лузиньян оплакивал искренне, поскольку ценил спокойных и сговорчивых женщин и, кроме того, предвидел немалые проблемы в связи с ее смертью.

И не ошибся. На горизонте немедленно возник Конрад де Монферра, поспешно женившийся на младшей сестре Сибиллы, веселой толстушке Изабелле. Он заявил, что раз Ги получил корону через жену, а теперь остался вдовцом, то корона по праву должна перейти ко второй наследнице Балдуина, то есть его собственной жене. Вопрос был слишком спорный, чтоб решить его сразу и однозначно, Конрад не скупился на обещания, посулы и подарки, и де Лузиньян почувствовал, что венец правителя уплывает от него все дальше и дальше. Он рассчитывал, что король Английский поможет ему вернуться на трон.

Слухи о ссорах Ричарда с Филиппом Августом распространились повсеместно — у сплетен вообще легкие крылья. Француз как раз поддерживал де Монферра, теперь Ги надеялся, что Плантагенет хотя бы в пику Капетингу признает права старшего зятя ныне покойного Балдуина на корону более законными.

Ричард принял де Лузиньяна как короля Иерусалимского, и это должно было обнадежить, но и намекнул Ги, что первый долг христианского государя — способствовать тому, чтоб Гроб Господень (и, конечно, сам Иерусалим, богатый город, куда прибывали караваны с Востока и где купцы без удовольствия, но послушно отстегивали в государственную казну изрядную долю прибылей) оставался в руках христиан. Против этого нечего было возразить. Тогда Ричад сообщил, что для успеха военного дела очень важно захватить и привести к покорности остров Кипр — удобную перевалочную базу. На это де Лузиньяну тоже было нечего сказать, все верно.

Но теперь из этого следовало, что король Иерусалимский должен помочь королю Английскому этот Кипр захватить, а иначе на дальнейшую поддержку английского правителя может не рассчитывать. Ги, имевший большой опыт придворной жизни, подтекст прекрасно понял. Он, пожалуй, был не прочь повоевать.

Дик осознал, что Комнину не поздоровится. Молодой рыцарь и раньше не обольщался насчет незадачливого императора. Чудо, что он вообще продержался так долго. Должно быть, в Византии совсем худо с войсками и стоящими военачальниками, раз базилевс не смог как следует врезать промеж глаз такому бестолковому внучатому племяннику. Плох тот базилевс, который не может удержать в своей власти государство. Плох тот император, который не привык сперва думать, а уж потом делать.

А Ричард обсуждал с де Лузиньяном доставленное гонцом письмо Филиппа Августа, в котором французский король просил Плантагенета как можно скорее прибыть под Акру и помочь с захватом города.

— Что он там себе думает — что я здесь прохлаждаюсь, что ли? — ворчал король Английский. — А если этот Комнин ударит нам в спину — кому будет хорошо?

Дик молча не соглашался. В то, что Комнин рискнет еще раз высунуть нос из-за своих укреплений, он не верил ни на гран. Духу у императора хватило на хамское письмо, но для того чтобы напасть на более сильного противника, он все-таки слишком умен. Но Ричард обоснованно рассчитывал на двадцать тысяч золотых и, пожалуй, еще какую-нибудь поживу. Он уже прикидывал, какой доход может дать такой большой остров, как Кипр, если выжать его как следует. И эти соображения перевешивали даже память о данной клятве, которая обязывала его нестись на зов Капетинга и помогать ему в войне.

На Дика король поглядывал с неудовольствием.

— Ты должен был обеспечить мир, — заявил он ему, видимо, не зная, кого еще можно обвинить. — Я дал тебе титул за то, что ты помог мне добиться своего. Но я не добился.

Не возмущаясь, холодно и почти равнодушно молодой рыцарь возразил, что отношения королей — не его дело, в договорах он ничего не понимает и понимать не может. Это было резонно и правильно, воин и не должен разбираться в политике. Ричард задумался ненадолго, после чего заявил, что новоявленный граф Герефорд должен отработать щедрый дар и представить на суд неверного вассала. Дик ответил, что это требование, пожалуй, неосуществимо, что он не Господь Бог и вытащить Исаака Комнина из-под земли в одиночку не способен. Против этого опять же нечего было возразить.

Король приказал принести большой кувшин вина и закуску и запер дверь на засов, оставив в покоях только одного слугу. Молодой рыцарь самолично разлил вино по кубкам и дал знак слуге, что они, пожалуй, обойдутся и без него.

— Хорошо, не можешь достать мне Комнина. А что ты можешь сделать? — спросил Ричард, нагнувшись к Дику, словно говорил с ним о некоей тайне, и по сильному запаху рыцарь-маг догадался, что государь осушил уже не один кубок.

— Я могу попробовать выяснить, где он находится.

— Этого мало... Хотя... Послушай, говорят, маги умеют вызывать огненные бури. Это правда?

— Не знаю.

— Ты не умеешь, так? Только огненные шары кидать умеешь?

— Не только. Но огненную бурю устроить не могу.

— Как же ты будешь помогать мне брать замки? — Король, похоже, хмелел все сильнее и сильнее.

— Как смогу, государь.

— Ты должен сделать так, чтоб Комнин оказался в моих руках.

— Государь, если вы пообещаете вольности местным жителям, они сами принесут вам голову императора.

— Вольности, отлично. А как я буду собирать с них налоги? Вольности рас... развращают народ. Народ должен трудиться и платить, тогда он хорош. А если он получает вольности... — Ричард погрозил пальцем.

Дик пожал плечами.

— Тогда придется брать замки один за другим. Но Кипр — остров маленький, замков здесь, наверное, не так много.

— Ты отправишься со мной, слышишь? Будешь гоняться за Комнином вместе со мной. Слышишь?

— Да, государь.

— Я не рассчитывал, что все так затянется. Я хочу, чтоб твоя магия послужила мне не хуже, чем твой меч, черт возьми! Я знаю, ты можешь больше, чем показал мне. Ты можешь намного больше. Так сделай! Сделай, черт возьми! И пей, что ты смотришь на бокал, будто там отрава? Пей, или я обижусь.

Молодой рыцарь пил, стараясь держать себя в руках и не напиваться. Король же себя не стеснял. Когда очередной кувшин опустел, Ричард потянулся не за следующим сосудом, а за лютней, валявшейся на постели, начал играть, потом вдруг запел. Дик окаменел, слушая.

Король Английский слыл неплохим певцом, хотя, казалось, это и не подобало венценосцу. Баллады, которые он слагал, были, может быть, и не вершиной поэтического искусства, но слишком хороши для короля и рубаки, а потому многие не верили, что он пишет их сам. Но Дик почему-то не сомневался. И теперь ему казалось, что он видит самую сокровенную сущность Ричарда, тайную, которую не замечают его подданные и собратья-короли. Плантагенет был жестоким человеком, а порой, когда его захлестывала ярость, даже зверем, а не человеком, он забывал и о рыцарстве, и о благородстве, и о милосердии. Когда его пьянила кровь, он желал только убивать.

Но глубоко в его душе до сих пор цвел прекрасный цветок. В это невозможно было поверить, но, слушая, как поет его отец, Дик знал, что это так. Должно быть, красота Ричардова голоса и незатейливой любовной песни его сочинения растет из того же корня, откуда берет начало его магическая сила. Та самая, которую смог унаследовать его первый бастард. О да, о королеве-матери Альенор Аквитанской не зря болтают, будто бы она одержима дьяволом: во-первых, венценосная красавица была настоящей мегерой, во-вторых, за свою жизнь не выстояла до конца ни одной мессы, и, кроме того, она поистине прекрасна — самой настоящей красотой демоницы. У нее тоже дивный голос и — как рассказывал Гвальхир — кровь древних магов в жилах.

Молодой рыцарь смотрел на поющего под лютню правителя Англии и думал о том, что если бы Ричард тогда, двадцать два года назад, вместо того чтобы волочь его мать, Алису Уэбо, в постель силой, просто спел ей балладу, она, может быть, не устояла бы и сама.

Дик размышлял, а вино в последнем кувшине все убывало, убывало, наконец его не осталось вовсе, и король, давно уже оставивший лютню и мурлыкавший себе под нос стихи собственного сочинения на какой-то невероятный мотив, уснул прямо за столом. Так что молодому графу Герефорду и королевскому постельничему пришлось совместными усилиями доволакивать государя до кровати, раздевать его и укрывать тяжелым парчовым одеялом.

А на следующий день войска английского короля и рыцари иерусалимского государя выступили из Лимассола, отправившись в погоню. Дик уже привык сам собирать свои вещи, хотя по логике это должен был делать Трагерн как оруженосец. Но у молодого друида были свои представления о том, как надо путешествовать, он никогда не выходил в путь без котелка, миски, кружки и двух смен одежды. И как рыцарь-маг ни объяснял ему, что в походе воину не нужно ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое, как ни указывал, что вместо миски есть шлем, вместо кружки — ладонь, вместо запасной рубашки — солдатское терпение, а большие котлы возят кашевары на телегах, спартанская скудость поклажи новоиспеченного графа Герефорда осталась за пределами понимания Трагерна.

Выступили утром. Король Ричард подгонял своих людей так, словно спешил на помощь другу или, наоборот, торопился убежать из Лимассола. «Видно, молодая королева не так хороша в постели, раз наш государь сразу после первой брачной ночи несется воевать, — шутили между собой солдаты, если были уверены, что десятников или рыцарей поблизости нет. — Ему следовало бы взять Алису французскую. Пусть и не слишком добродетельная женщина, но, уж раз из-за нее дерутся, может, она показалась бы ему немного интереснее...» Самое милое дело — посудачить о делах и проблемах сильных мира сего и представить, будто им в жизни тоже не всегда везет. От этого солдатская каша становится намного вкуснее.

Сперва армия двигалась по отличной дороге от Лимассола до Хирокитии на Ларнаку (войско Ги де Лузиньяна в то же время готовилось захватить Эпископи и Курион, от которых не ожидали особого сопротивления). Киприоты не слишком торопились умирать за императора, но и на франков косились хмуро. Чужаки, приходящие на Восток с крестами на плащах, были известны своей алчностью и жестокостью, но пока что они не грабили, забирали лишь овес для лошадей и лишь немного еды — столько, сколько могли съесть за раз. Привыкшие к размаху грабежей, селяне восприняли скромные требования пришлецов с удивлением.

Хирокитии, жившей торговлей, война даже на один день была ни к чему, и потому она сдалась немедленно, то же случилось и в Ларнаке. Правда, купцы, сдавая город, выдвинули некоторое количество требований, но поскольку они не поскупились на дары королю, а Ричард очень торопился, он не поскупился на обещания. В глубине души он считал, что клятвы, данные простолюдинам-купцам, — это не клятвы, данные рыцарям, которые нарушать нельзя. В случае с представителями низших сословий, никогда не проходивших посвящение, верность данному слову зависела от желания знатной и тем более коронованной особы.

От Ларнаки король Английский повернул на Лефкосию, все еще по отличной дороге, но уже не столь легко и непринужденно. Периодически его солдаты вступали в бой с киприотами: англичане, принужденные в доспехе махать мечом под лучами обжигающе-жаркого солнца, зверели и по возможности срывали зло на местных жителях — если, конечно, хватало времени. Поселян спасало то, что Плантагенет действительно торопился. Он наступал Комнину на пятки и уже знал, что он следует по той же дороге, по которой теперь идет Ричард. Что ж, надо полагать, он не меньше, чем английский король, рассчитывал на отличный Ларнака-Киринийский тракт. Но с ним шло слишком мало воинов.

Ги де Лузиньян вскоре сообщил, что встал под стенами Буффавенто, но Ричарда это известие не заинтересовало. Он был уверен, что, как только в его руках окажется император, Кипр упадет в его ладони, как спелый персик.

В общем, так оно и случилось. Комнин сперва представлял собой посланника византийского базилевса, которого здесь почти никто не любил, потом превратился в самовластного владыку, о чем его, понятное дело, никто не просил. Он драл немалые налоги на снаряжение армии и боевых кораблей, запретил торговлю, покумился с Саладином, с мусульманином, — за что ж было его любить? В армии Комнина служили те же киприоты, которые обрабатывали землю и работали в городах, и если бы императора не стало, поспешно разошлись бы по домам — кормить семьи. Ни одному нормальному человеку не захочется умирать на войне, если можно спокойно заниматься своими делами. Правда, землю острова топчут сапоги чужаков, но и Исаак Комнин чужак, и его сановники в большинстве своем чужаки. Кого же выбрать?

Так что поселяне пока не торопились с выбором — ждали и наблюдали. Они надеялись, что потом, если франки начнут уж слишком настойчиво распоряжаться и обирать крестьян, их удастся сбросить в море.

Что ж, какое-то основание верить в это у них было.

Прошло немного времени, прежде чем Ричард добрался до Лефкосии, где осаду пришлось организовать по всем правилам, поскольку сдаваться горожане и не подумали. Сперва государь Английский обрадовался, решив, что в городе как раз находится Комнин, но потом до него дошли слухи, что император надежно окопался в Киринии, и он разозлился. Ричард уже несколько дней чувствовал себя не слишком хорошо, страдал от жары, к которой не мог привыкнуть, и, пожалуй, был готов перебить всех жителей непокорного города — чтоб другие боялись. Стремясь приблизить момент триумфа, он сам лез вперед, злясь, что тараны никак не могут вышибить ворота. В конце концов, король приказал позвать графа Герефорда.

— Отправляйся! — махнул он ему рукой, когда в пределах досягаемости звука не осталось ни одного постороннего. — Захвати мне этот город. Ступай.

— Государь, — осторожно возразил Дик, — вы хотите невозможного. Как же я могу захватить этот город?

— Тебе доступна магия. — Глаза короля горели, в его взгляде молодому рыцарю почудились искры адова огня, и он отвернулся. — Примени ее. Пусть даже город будет стерт с лица земли, все равно.

— Если он будет стерт с лица земли, чем же вы будете править?

Ричард слегка насупился. Он, не отрываясь, смотрел на непокорного вассала, и сила его взгляда была такова, что пес, наверное, под этим гнетом пополз бы на брюхе, а человек подавился возражениями и бросился выполнять любой приказ. Взгляд государя Ричарда не только давил и грозил — он опьянял, за короля, обладающего такой силой, хотелось отдать все, что можно, пожалуй, даже умереть. В минуты гнева, прибегая к дарованной ему судьбой власти над людьми, сын Генриха, наследник первого Плантагенета по отцовской линии и могущественных колдунов и друидов Галлии по материнской, становился зверем — но зверем могучим.

Только в этот раз коса нашла на камень. Сын ни в чем не уступал отцу, и младший Ричард мог поспорить со старшим в силе взгляда. Король Английский смотрел гневно и настойчиво, привыкнув к подчинению и не зная поражения, в глазах молодого бастарда светилась уверенность в своей правоте.

И он победил.

Правитель Англии понял, что, если продолжать спор, в следующий миг придется доставать меч из ножен и рубить, А рубить-то как раз не хотелось. К юному рыцарю, облагодетельствованному им, Плантагенет испытывал непонятное расположение. Кроме того, мальчишка хоть и юн и упрям, но сложнейшие задачи выполняет с удивительной легкостью.

Справедливости ради надо признать: все выгоды от использования молодого Уэбо вспомнились Ричарду последними. Если не хочется убивать непокорного — значит, и не надо. Король осадил собеседника холодным взглядом.

— Ладно, допустим, убивать всех не стоит. Но открыть мне ворота этого города ты обязан. Ты уже доказал, что только тебе такие задачки под силу.

— Сейчас вы хотите, чтоб я первым поднялся на стену, а потом прорубился к воротам, верно, государь?

— Меня не интересует, как ты этого добьешься, — зло ответил государь. — Ты можешь, я знаю, вот и делай. Черт побери! Не мне учить моего вассала, что первая заповедь воина — стремление к победе.

— Я знаю об этом, государь. Но мне кажется, что у Лефкосии можно было бы оставить небольшой отряд, чтоб он продолжал осаду, а основными силами пойти к Киринии и взять в плен императора. Если Комнин будет в ваших руках, государь, Лефкосия сдастся.

— Здесь король — я, а не ты, юный рыцарь. Не забывай об этом. Я не спрашивал твоего мнения. Я отдал тебе приказ.

Холод в голосе Ричарда Дику очень не понравился. В нем было больше угрозы, чем в откровенном гневе, и свежеиспеченный граф Герефорд сообразил, что зашел слишком далеко. Он поклонился:

— Государь, вы посылаете меня на смерть.

— Ты отправишься в бой, откроешь мне ворота и вернешься живым. — Глаза короля вспыхнули хищными желтыми огнями; взгляд стал демоническим. — А если погибнешь, с тобой вместе я прикажу похоронить твою невесту и твоего оруженосца. Это будут достойные похороны.

Дика передернуло. И не потому, что обещанное ему погребение было явно не христианским, а скорее языческим. По иной причине. Думать об этом молодому рыцарю не хотелось. Он лишь еще раз поклонился и отправился исполнять приказ. Задержался только у поставленной наспех палатки войскового священника — заглянул, преклонил колени перед небольшим распятием, установленным вертикально у большого тюка с церковной утварью, необходимой даже в пути, несколько раз перекрестился и старательно, медленно прочел «Pater Noster». Из-за широкого полотнища, перегораживающего палатку надвое, выглянул священник.

— Подожди снаружи, сын мой, — сказал он, краем глаза следя, не лезет ли солдат в тючок, где увязаны потир и дарохранительница. — Сейчас будет служба.

— У меня нет времени ждать, патер, — не поднимаясь с колен, ответил Дик. — Я сейчас отправляюсь в бой. Благословите меня, и я пойду.

Священник выбрался из-за занавески, споткнулся о плотно набитую суму и чуть не упал. Он был не в облачении, а в простых штанах, протертых на коленях, и в грязной рубашке. О том, что это священник, можно было догадаться только по большому кресту на толстой цепочке, висящему на шее. Стеная и охая, патер влез в просторный балахон, извлек из тюка и аккуратно расправил расшитую епитрахиль. Накинув ее, он сразу стал суровым и задумчивым, величаво перекрестился, что-то прошептал и, подойдя к молодому рыцарю, сотворил над ним положенное благословение.

— Иди, сын мой, — голосом, полным сочувствия, сказал патер. — Иди, и да пребудет с тобой Господь. И удача. Она тебе понадобится.

Дик выскочил из шатра и бросился к отряду, ожидавшему его в виду Лефкосии, — разумеется, королю Английскому не могло прийти в голову посылать на стены своего рыцаря в гордом одиночестве. Вместе с ним должны были пойти солдаты, много солдат, и скорее уж они погибнут. Рыцарь, естественно, должен был уцелеть. По крайней мере, так случалось обычно.

Осадную башню, само собой, построить еще не успели. Ее сооружение требовало времени и большого количества строительного материала, которого на Кипре всегда не хватало. Солдаты рубили деревья, но их было мало, а вишни, яблони и другие плодовые деревья, которых вокруг Лефкосии росло множество, совсем не годились. Значит, оставалось только строить лестницы.

Именно лестницы англичане потащили к стенам, и между зубцов начался переполох. Кто-то бежал с шестом, кто-то — с луком. Дик следил за этими перемещениями, прикидывая, где лучше всего забираться на стену, чтоб затем пробиваться к воротам. Задача казалась ему нерешаемой. Но ее нужно было выполнять. Он запустил руку под куртку и погладил тонкую, как кружево, кольчугу, которую когда-то снял с лорда Мейдаля. Может, она и спасет его жизнь, может, и нет. Но с нею как-то спокойно.

Молодой рыцарь вытащил из сумки тяжелую кольчугу и привычно нырнул внутрь ее, затянул пояс.

Серпиана выглянула из-за палатки и подошла, поглаживая рукой лук. Она опять была в мужской одежде, но к этому уже привыкли и лишь пошучивали, что Анна Лауэр из Стирлинга, видимо, запамятовала, какого она пола. Девушка не обижалась. Она просто не обращала внимания на шутки, даже когда они выходили за рамки невинности. Она лишь делала так, как считала нужным, ни на кого не оглядываясь.

— Хорошо было бы, если б ты забрала Трагерна и быстро-быстро ушла куда-нибудь, — сказал Дик, убирая волосы под грубую сетку, на которую надевался войлочный подшлемник. — Вернее, не «куда-нибудь»... Отправляйся в Ларнаку. Золота у тебя достаточно, чтоб нанять корабль. А еще лучше было бы, если б ты смогла перейти в свой мир. Ты знаешь соответствующее заклинание?

— Что случилось?

— Я отправляюсь на штурм, и, если погибну, здесь станет опасно.

Глаза Серпианы вспыхнули, в них впервые появилась истинно женская тревога и ласковое беспокойство. Девушка слегка улыбнулась:

— С чего ты это взял?

— Должно быть, у меня есть причины, раз я так говорю. — Он помолчал. — Король обещал в случае моей гибели убить тебя и Трагерна. На моих похоронах.

— Ну вряд ли он так сделает. Это, наверное, просто шутка.

Дик покачал головой, и на его лице было написано извечное: «Ох женщины, женщины...»

— Я знаю, о чем говорю. Впрочем, как ни странно, маги и люди, обладающие магической силой, — как, кстати, и мой отец, — почитают языческие обряды. Так что от короля можно ожидать обещанного. Кроме того, он никогда не грозит, знаешь ли. И не шутит. Словом, не о чем спорить. Забирай Трагерна и уходи.

— Ты уже приготовился умирать?

Он посмотрел в ее глаза — они сияли нежностью и загадочной улыбкой, которую он любил больше всего. Поистине, она прекрасней, чем может быть какая-либо иная женщина. Он не заслужил такого счастья, как возможность быть с ней, — мелькнуло у него в голове. Это ошибка судьбы.

— Всякое может случиться.

— Правильно. И ни к чему заранее ставить на себе крест. Ты не погибнешь. Ты не можешь погибнуть.

— Любой человек может.

— Ты не любой. Но если даже с тобой что-то случится, поверь, я и не подумаю бежать. Я хочу остаться. Ты подарил мне два года жизни. Этого вполне достаточно, чтоб при необходимости спокойно принять неизбежность своей смерти. Кроме того, я еще не христианка. Мне не кажется странным погребение девушки в одной могиле с погибшим женихом, — она помедлила, — особенно если девушка не возражает.

— Я не хочу, чтоб ты погибла.

— Я имею право самой решать, как поступать? Ты ведь не считаешь меня своей собственностью?

— Нет.

— Значит, смирись с моим выбором. Я никуда не уйду.

Сказано это было так просто, словно они решали, что приготовить на ужин или сколько ткани на новую рубашку приобрести у крестьянки. Он смотрел на нее в изумлении: прежде ему казалось бессмысленным ждать от девушки такой выдержки и спокойствия перед лицом смертельной опасности. «Впрочем, — подумал он, — она слишком необычная девушка, чтоб мерить ее общими мерками. Наверное, она права. Но раз так, я не могу погибнуть. Я не должен... — Он поколебался и, подняв глаза к небу, мысленно произнес: — Я очень хотел бы уцелеть в этом бою. Но сейчас Тебе, Господь мой, вручаю свою жизнь, и да будет на все Твоя воля. Тебе ведь лучше знать, как все должно быть...»

Молитва была наивной и немного смешной, но она приободрила Дика. Он надел шлем, повернулся, но Серпиана удержала его за плечо. Она торопливо сняла с шеи и протянула ему свой кулон — черный камень на тонкой цепочке.

— Возьми. Надень его. Может, он тебя охранит.

— Не надо никакой магии, — поморщился молодой рыцарь. — Не хочу.

— Это не магия. Свойства, которыми обладает этот камень, присущи ему от природы. Возьми.

Он опустил голову, и девушка надела украшение ему на шею. На потемневшей от смазки кольчуге камень казался совсем простеньким. Впрочем, оно и хорошо. Кто же носит ценные вещи на виду? Дик мимолетно подумал, как бы в бою не порвать цепочку, и сразу же забыл об этом.

Лестницы уже приставили, и солдаты лезли по ним на стены, правда, благополучно взобраться еще не смог ни один. Усердствовали англичане потому, что прекрасно знали: первому, кто заберется на стену и после боя сможет принять награду, она непременно будет вручена. Кроме того, первому достанутся самые лакомые куски добычи. Ведь в любом городе можно найти и дома богачей, и городскую казну. А Лефкосия — город большой, богатый. Вот уж где можно грабить от души.

Дик подошел к своей полусотне и оглядел ожидающих его солдат. Среди них были те двадцать семь человек, которые уцелели после захвата ворот Килани, остальные участвовали в этом штурме и знали, что за человек молодой граф Герефорд. Все это были отборные воины.

— Вперед, ребята, — сказал он просто. — Чем скорее доберемся до города, тем больше нагребем в карманы. Кто первый?

По обе стороны от надвратной башни, к которой уже подволокли таран, поставили сразу шесть лестниц, полезли все разом, уповая на то, что сверху не польются потоки кипятка, — смолу, к счастью, горожане израсходовали в первый же час штурма, видимо, ее запасы были не так уж велики. Дик лез третьим и старался почувствовать, что происходит наверху, между зубцами стены. Хотя, даже если он успеет почувствовать опасность, что он сможет изменить? Много ли времени нужно, чтоб выплеснуть ковш кипятка на вражеского солдата? Щит, который он выставил над головой, помог бы немногим. Но от стрел он, по крайней мере, спасал.

То, что Дик не видел, куда карабкается, его не беспокоило. В сознании молодого рыцаря виденье того, что происходит впереди, над ним и за стеной, органично сливалось с ощущениями и интуицией. Доверять ей он привык уже не меньше, чем к присутствию в его жизни необычной силы. Формулы и знаки, которые должны были позволить ему воспользоваться теми или иными своими способностями, приходили на ум сами собой, машинально произносились им и воплощались так естественно, что он даже не воспринимал их как применяемую им магию. Просто необычные способности, данные от природы и развитые. В общем, так оно и было. Этот факт освобождал молодого рыцаря, воспитанного в христианской вере, от угрызений совести. Зачем относить к запрещенному церковью колдовству то, что дано ему от рождения, что само пришло к нему и не наносит вреда ни окружающим, ни его собственной вере?

Он слегка отвел край щита, чтоб удобней было перебраться через мертвого солдата, повисшего на лестнице, зацепившись одеждой за неспиленный сучок, и едва успел поднять руку вновь — в щит вонзилась стрела. Удар был так силен, что едва не сбросил его на землю. Дик прижался к лестнице, а в следующий миг зрением, не имеющим отношения к физическому, ощутил сверху, в паре метров от себя, человека с шестом. Удобный такой шест, с рогатиной на конце, как раз чтоб отталкивать лестницы. Всей силой своего желания жить рыцарь-маг ударил киприота по коленям.

Скорей, скорей... Уронив щит, чтоб освободить вторую руку, он преодолел оставшийся метр по лестнице быстрее, чем успел выпрямиться воин с шестом, и кинулся на него, сбивая с ног. Они покатились по булыжникам прохода прямо под ноги ошеломленным солдатам императора Комнина, которые совершенно инстинктивно отскочили назад, расступаясь вокруг дерущихся. Англичанин и киприот тузили друг друга, забыв об оружии, а через край стены уже лезли солдаты короля Ричарда.

Молодой рыцарь с размаху дал противнику в челюсть — удар обтянутой кольчугой перчатки был поистине сокрушителен — и вскочил на ноги. Он не был склонен шутить или играть в рыцарство, особенно если на кону стояла жизнь Серпианы... да, конечно, и Трагерна тоже, ведь этот бестолковый друид ни за что не сможет позаботиться о себе сам. Поэтому Дик прихватил меч лорда Мейдаля, и теперь волшебный клинок крушил щиты с легкостью, которой нечего и ожидать даже от лучших клинков родного Дику мира. Граф Герефорд наседал на киприотов и ругался, как солдат, — рубящихся рядом воинов это подбадривало. Они встали справа и слева от него, рвались прикрыть и спереди, и, пожалуй, если б не они, молодой рыцарь не уцелел бы даже благодаря дивной кольчужке и мечу.

Человека так легко убить, пусть он и обладает необычными возможностями. Хотя иной раз, наоборот, убить его слишком трудно.

Молодой рыцарь вскочил на внутренний край стены и пробежал по нему до самой надвратной башни. Киприоты пытались повалить его на землю, ударяя по ногам, но им это не удавалось — Дик словно чувствовал попытки достать его и уворачивался, даже если сметающий выпад следовал сзади. То и дело смерть на острие клинка оказывалась в четверти дюйма от него, запаздывая лишь на миг. Молодой рыцарь не знал, что за сила хранила его, но даже не задумывался об этом — ему было некогда и неинтересно. Только бы уцелеть, только бы не попасть под чей-нибудь меч! Но остаться на стене со своими солдатами, опираться и дальше на их поддержку он не мог — две лестницы из трех были опрокинуты, отряд стремительно таял, и если не отвлечь от них внимание, скоро окажется, что вся затея была совершенно бессмысленной.

Цель казалась Дику очевидной. С другой стороны башни англичанам удалось укрепиться, и они уже пробивались к лестнице, ведущей вниз. Киприоты начинали паниковать, а молодой рыцарь понимал: как только удастся открыть ворота, ребятам на стене станет легче. Какой смысл скидывать англичан с зубцов стены, если они уже вовсю рвутся в ворота? Киприоты наверняка кинутся в замок Лефкосии и там укроются, а у Дика с королем был разговор только о городе. Чем быстрее он сможет открыть ворота, тем быстрее закончится это нелегкое испытание его удачливости.

Рыцарь-маг рубился, чувствуя, как ноют мышцы и как звенит в голове, начинающей болеть от беспощадного солнца. По лицу градом катился пот, заливал глаза, а протереть их было невозможно — мешал шлем. Иногда Дик переставал видеть и отмахивался вслепую. Его спасало лишь то, что большинство его противников страдали от того же. До лестницы он добрался, воя от напряжения и даже не замечая, что воет. Сказать по правде, вокруг стоял такой шум, в котором сливались грохот оружия, крики и ругань, что его, наверное, никто и не слышал. Иногда столкнувшиеся лицом к лицу или даже просто стиснутые в давке противники забывали об оружии, сцеплялись врукопашную, молотили кулаками, пинали ногами, кусали зубами защищенные лишь тканью участки тела.

Люди в бою превращались в зверей.

Но это было скорее благом и спасением, чем ужасом. Это помогало уцелеть, борясь за жизнь, несмотря на усталость, страх и кажущуюся безнадежность, на одном только инстинкте.

Дик ринулся на заслонившегося от него щитом киприота и толкнул его спиной вперед с лестницы. Защитник Лефкосии загремел вниз, увлекая за собой соратников, а кого-то просто сбивая с ног, и молодой рыцарь пробежался вслед за ним по выщербленным ступенькам с такой непринужденностью, словно на прогулке. Кинувшегося на него героического юнца с мечом, опущенным слишком низко, он безжалостно пнул ногой в лицо, свалил на землю и прыгнул сверху — это сократило ему путь к лебедке, с помощью которой можно было открыть ворота города.

Из-за створок доносилось мерное «у-ух» и звуки ударов в такт. Рыцарь-маг налег на лебедку, киприоты кинулись его оттаскивать — почему-то никому не пришло в голову просто убить предприимчивого англичанина, понадобилось сперва отволочь в сторонку. А сверху, топоча по лестнице, уже бежали солдаты короля Ричарда, они навалились на лефкосийцев, сотворив великолепную кучу малу, кто-то присоединился к командиру, графу Герефорду, и тоже стал толкать колесо лебедки.

Ворота буквально взмыли на толстых тяжелых цепях, и разогнавшиеся нападающие, неся на руках тяжеленный таран, вбежали в город. Заостренное и закаленное бревно почему-то испугало киприотов, и они живо убрались с дороги.

Отирая пот со лба, Дик расхохотался, когда мимо него, таща громадную деревяшку, с воплями пробежали солдаты. Сделанный по правилам таран на колесах, с бревном, окованным металлом, раскачивающимся на цепях, был всего один. Его Ричард приказал поставить у западных ворот, потому что именно к ним вела самая лучшая дорога. Но их створки оказались особенно прочными, должно быть, по той же самой причине — удобней всего подвозить дерево и металлические скобы. Правда, судя по всему, он не слишком рассчитывал на таран, поскольку сам во главе конницы ждал как раз против южных ворот — тех, на которые отправил Дика.

Наверное, более явного знака доверия и не могло быть.

Киприоты, отступив от ворот, должно быть, почувствовали досаду, что так легко сдались, и остановились. Но возвращаться, тем не менее, не стали, вместо этого спрятались за углом и похватали луки.

Влетевшую в ворота конницу встретила туча стрел.

Дик вдруг резко выдохнул, словно его кто-то ударил под дых. В доспехе да сидя на коне защититься от стрелы очень сложно. Молодой рыцарь рванул вперед, проскочил мимо лошадей, рассыпавшихся по маленькой лефкосийской площади перед воротами, чудом увернулся от копыт ставших на дыбы коней — и поймал падающего с седла короля Ричарда.

И, конечно, не удержал — государь в полном доспехе был почти в полтора раза тяжелей его. Вместе они сползли на землю, и Дик, пытаясь подняться на ноги, поддерживая отца, ощутил под ладонью что-то мокрое.