Глава сорок четвертая.

Много лет назад, в школе, учитель труда учил меня паять. Главное условие хорошей пайки и хорошего соединения проводов — это то, чтобы не было видно никаких наплывов припоя, чтобы провода выглядели так, как будто их только что очистили от изоляции. Вот и сейчас, вооружившись паяльником и новомодным самолудящим припоем, я старался аккуратно присоединить микроскопическую видеокамеру к передатчику. Вроде все просто, но надо тщательно выполнить эту работу. Иначе все, что я задумал, потеряет смысл.

— А! Детское техническое творчество! — голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

— Аякс! — громко возмутился я, осматривая поломанный разъем. — Что за манеры!

— Ну, и не очень ты сильно палец обжог, — Аякс и не думал раскаиваться, — до свадьбы заживет!

— Какая к чертям свадьба! — меньше всего мне хотелось говорить с кем-либо, пусть даже и Аяксом. — Ты что, не мог постучаться? Я же дверь запирал!

— Дверь? — Аякс явно удивился. — Какие тут двери? Тем более для меня.

— Слушай, Аякс, я действительно хотел бы сегодня побыть один. И доделать вот эту ерунду, — кивнул я на свои электронные штучки.

— Хочешь быть один — будь, — ответил Аякс. — А иначе — придется тебе со мной поговорить. Я, думаешь, не знаю, что ты затеял?

— Ничего я не затеял, — соврал я. — И о чем говорить?

Парадоксы Аякса меня просто гипнотизировали.

— Ну ладно, не хочешь — не говори вслух, — Аякс впервые был жесток в разговоре со мной. — Но, неужели ты действительно готов сделать это?

— Что сделать? О чем ты? — я возмутился его вопросу. Впрочем скорее театрально, чем искренне.

— Давай тогда по порядку, — Аякс слегка изменил тон. — Ты уверен, что у тех, кто тебе противостоит, уже сдают нервы?

— Я не уверен. Я знаю, — на самом деле я и не знал, и не был особенно уверен.

— Хорошо, хорошо, — закивал головой Аякс. — Уверен, так уверен. Но зачем тогда ты задумал это?

— Что задумал? — я продолжал делать вид, что не понимаю его.

— Ты ведь решил… — Аякс замялся. — Ну, как бы это сказать. Я не умею правильно формулировать такое. Слишком патетично.

— Что патетично? —я не хотел понимать Аякса.

— Не надо. Ты мог заметить, что иногда я лучше тебя знаю, что ты хочешь сделать. Ты что, действительно, хочешь завтра стать жертвенным козлом? Кому это нужно?

— Каким козлом, о чем ты? — и тут я понял, что больше не могу врать. Самому себе.

— Послушай, Аякс. Ты всегда мне подсказывал следующий шаг. Теперь просто послушай и не советуй. Да, завтра последний день. Я уверен, что чужие уже клюнули на нашу обманку и прилетят на встречу с несуществующими конкурентами. И откроются. И станут видны всем. Но я не могу допустить…

— Что ты не можешь допустить? — Аякс хитро прищурился. Прямо Ленин в Октябре. — Чтобы без тебя все прошло? Гордыня?

— Ну какая к чертям гордыня! Они ведь моих друзей убивали! Да и меня тоже. Они же должны…

— Никто никому не должен. Ты ведь уверен, что твой репортаж с камерой на шее — это…

— Аякс, не надо называть все своими именами. Я покажу врага всем. И я хочу показать, что это враг. Пусть даже и ценой своей жизни.

— А кто тебе дал право оценивать свою жизнь? — Аякс даже покраснел от возмущения. — Кто тебе сказал, что ты ей можешь распоряжаться? И вообще — как только ты начинаешь мыслить библейскими категориями, сразу становится видно, что до святого тебе далеко.

— Аякс — я просто устал. Я не хотел этой схватки. Я не рвался на эту передовую.

— На передовую призывают. И не спрашивают, хочешь ты или нет, — Аякс сегодня был очень жестким. — Но ты не тот, кого можно призвать.

— А я что говорю.

— Ты не тот, кого можно призвать. Ты сам инициировал этот бой. Ты один смог сказать — враг рядом. И сам собрал своё войско. И ты не имеешь права первым погибнуть. Только последним.

— Аякс. Позволь мне не принять твой совет, — с некоторым сарказмом ответил я.

— А я ничего и не советую! — Аякс не к месту состроил невинную мину. — Ты сам себе советчик.

— Так зачем ты мне кишки мотаешь уже полчаса? — Я искренне возмутился.

— Я? Тебе? — Аякс вдруг улыбнулся. Очень по-доброму. — Я только хочу, чтобы ты не стеснялся и сказал сам себе то, что ты боишься сказать.

— Я не хочу этого говорить!

— И не говори. Я скажу. Ты готов к последнему шагу.

Это была так, гора — не гора. Холм на окраине большого города. С него открывался красивый вид на величественную реку, сейчас покрытую льдом и белую от снега. На черный лес, вдали за рекой, на белый, почти не различимый в морозном воздухе город. Лысая вершина тоже была белой. Одинокой черной точкой на этой вершине — человек. Он стоял лицом к реке, заложив за спину руки и ждал…

Так, наверное, напишут об этом когда-нибудь. На самом деле я действительно ждал, но руки девать было некуда, приходилось их то запихивать в карманы, то просто опускать по швам. А то и вправду за спину. И не стоял я на месте, топтался, чтобы окончательно не замерзнуть.

Они стали заметны издалека. Сначала это было похоже на далекое черное марево, но постепенно пятно приближалось, становясь боевым строем летящих машин. Это были уже знакомые треугольники. Они шли почти беззвучно, низко над землей. Тут я действительно застыл перед этим грандиозным зрелищем. Наверно, со мной вместе застыли миллиарды людей у экранов телевизоров, глядя на картинку, которая шла с миниатюрной камеры, пристегнутой у меня на куртке. Орда летящих аппаратов начала перестраиваться и к горе подошла уже циклопическим полумесяцем. Чуть выше основного строя, в центре полумесяца, шел отдельный треугольник. Я почему-то подумал, что там начальство, или как там оно у них называется. Весь строй завис метрах в пятистах от вершины, а тот, главный, выдвинулся вперед. Он завис совсем рядом со мной. Почему-то казалось, что он в удивлении. Хотя, какое у него удивление. Да и тот, который сидит внутри, он что, может что-то понять? А пусть поймет! Так, наверное, в давние времена застывал человек у барьера, готовый умереть, но остаться верным чести. Я не уйду отсюда первым никогда. Мне не хотелось смотреть на это висящее в воздухе чужое устройство. Я просто закрыл глаза и стал вспоминать. Кошку, которая была у меня в детстве. Вспоминать своих друзей. Бросивших все и поверивших мне. Честных и добрых ребят, которые могли изменить этот мир, поверив мне. Салю. Тех людей, которые делали все, чтобы помочь мне, хотя никогда и не видели меня. Тех, кто сейчас ждет меня, прильнув к экранам. Тех, кто верит, что мы победим. Победим, хотя самое сложное — это понять, кто враг. Победим хотя бы потому, что… А почему, действительно? Но если мы не победим, то зачем нужен этот мир? Если победим не мы, зачем мы нужны?

И тут началось уж совсем для меня неожиданное. К еле слышному жужжанию треугольников добавился далекий рокот, нараставший с противоположной стороны. А я боялся повернуться спиной к этим… Хотя неужели можно подумать — то, что я стою к ним лицом, может кого-либо сдержать. Рокот рос, перешел сначала в сильный шум, а потом и в нестерпимый рев.

И вот из-за деревьев на западном склоне горы, у меня из-за спины поднялась армада боевых вертолетов. Наши! Откуда?! Сначала один, как голова дракона, завис над вершиной горы, а за ним, туловищем, поднялись сотни черных машин, сминая воздух лопастями роторов, уводя звук за болевой порог. Совершив маневр, они зависли напротив орды треугольников. И тут для меня исчез рев, исчез холодный воздух, исчез разрозненный мир. Я стоял посреди поля битвы. Битвы наших с чужими. Именно той, к которой мы шли сотни лет. Я понимал, я чувствовал, что наконец наступила именно она — точка невозврата во времени. Что-то сломалось в мире. И дальше уже будет все другое. Все будет так, как надо.

Они висели низко над землей минут пять. Потом армада треугольников колыхнулась и, набирая скорость, ушла вверх и на юг.

— Майер, как дела? Не замерз? Помаши лапой! — в наушнике вдруг ожил знакомый голос. Лисс?

— Ты где?

— А вот где!

Прямо по руслу реки, с севера, пролетела тройка истребителей. Один из них, ведущий, сделал правый вираж и пошел прямо на меня. Зависнув в зените в лихой кобре, он ушел почти вертикально вверх и рассыпался веером ярких белых ракет.

— Видишь, Майер, не зря мы машины свои берегли! Ты, если что, не стесняйся! — На прощание, возвращаясь к своему звену прокричал Лисс.

Вслед за Лиссом развернулись и вертолеты, уходя куда-то в только им ведомые места.

— Майер, ты бы видел, что здесь делается! — это уже Виктор вышел на связь. — Все вывалили на улицы! Те, на площади, уставились в свои зеркальца и просто плачут! А треугольники наши чешут точно на юго-восток. Их до фига! Майер! А один из этих, треугольных, кучу народа подобрал прямо из Белого дома. Там американцам придется нового президента выбирать…

Я почти ничего не понял из криков Виктора. Да и не слыхал их уже, выбросив в снег приемник. Я сидел на вершине холма, недоумевая. Это что, все? А я зачем тут был нужен? В чем же эта проклятая миссия, ради которой сотни лет менялась жизнь моих предков? Ради чего корежили мою жизнь, заставляя идти странным, мне непонятным путем? Или …? Или может, это только начало, начало моего пути?

Танильга неслышно подошла ко мне и села рядом на снег.