Глава двадцать девятая

Уже больше недели я вижу только Салю. Она также легко, как управлялась со всеми делами в офисе, варила кофе и защищала меня от дурацких посетителей, теперь выполняла работу медсестры, сиделки, няньки и духовника. Совсем небольно делала перевязки. Поила сначала из ложечки, а потом из стакана разными соками—бульонами. И не давала скучать. Самый захватывающий рассказ был естественно о том, как меня спасали.

Тогда, расплатившись кредиткой в баре и совсем потеряв чувство реальности, я практически подписал себе смертный приговор. Вернее, подписал его гораздо раньше, а тут просто отдал приказ на исполнение. Впрочем, не в первый раз. На счастье Танильга, вернувшаяся из Катанги после почти полугодового отсутствия, была начеку. Зная, что на этот раз все будет проще и надежнее, чем массированные атаки с треугольниками, она позвонила Сале.

— Саля, она мне сказала, что ты уложила тех уродов какими-то особо меткими выстрелами. Откуда у тебя это? — я всегда считал, что доблестью секретаря-референта является отнюдь не стрельба по мишеням. Хоть там и бегущий болван.

— Майер, ты забыл, — засмеялась Саля. — Я ведь говорила, что уволилась из рядов за несколько лет до того, как к вам устроилась…

— Ну, я думал — из рядов домохозяек, — пошутил я. Наверное, глупо. — А вправду — из каких?

— Я была романтической девочкой. Поэтому и добилась того, что после школы попала в специальное подразделение Госбезопасности. По борьбе с терроризмом. — Ничего себе романтика!

— Ну и? — недоумевал я.

— Долгая подготовка. Всякие способы, возможности, единоборства. Ну и стрельба.

— А почему уволилась? Романтика кончилась? — я даже с проломленным черепом был склонен к скептицизму.

— Нет. Была спецоперация. И после неё я не могла оставаться в активной работе. Меня бы нашли, если бы я была хоть как-то связана с органами, — грустно проговорила Саля. — Ты понимаешь. Всегда есть внедренные агенты в оба лагеря. А найди они меня…

— Что же ты такого натворила?

— Боюсь, тебе это неинтересно. А мне очень неприятно… Короче, — тут Саля замялась, — если по сухому остатку — спасла примерно пятьдесят тысяч жизней в обмен на пятьдесят. Не надо меня больше спрашивать.

Ну не надо, так не надо. А со мной было вот что. Выдернутая Танильгой из домашнего уюта Саля примчалась на своей “Хонде” туда, где меня хотели прихлопнуть. Танильга отслеживала ход событий на своем компьютере. Так что стрелять Сале пришлось сходу, при въезде в переулок, где меня уже разделывали эти молодчики. Саля была готова к такому повороту событий. После смерти наших ребят она и носа не показывала из своей квартиры. Прекрасно понимая, что игра идет по-крупному. Подрулив к месту уже затихших событий, она нашла меня, мягко говоря, в плачевном состоянии. С распоротым животом и проломленной головой. Оттащив меня в темную подворотню и осознавая, что ни от полиции, ни от медицины ждать нечего, Саля было отчаялась, видя, что первая помощь из самодельных повязок мне уже не поможет. Но тут в подворотню влетело нечто странное. Небольшая летающая платформа. Вела её Танильга. Они погрузили меня на это сооружение и, призраком пронесясь по ночным улицам, привезли сюда. А здесь началось совсем, с точки зрения Сали, непонятное. Можно подумать, до того она все понимала. Танильга, несмотря на юный возраст, проявила недюжинные способности и волю. Она, во-первых, притащила непонятно откуда кучу медицинского оборудования, предварительно вколов мне каких-то лекарств. А потом заставила Салю ассистировать при жуткой операции, приводя в порядок мой раскроенный череп и штопая мой распоротый живот, и … Саля справилась только потому, что была шокирована волей и умением этой девочки. И еще она знала — такие не выживают. А видела она таких, как сказала, много. В общем — очень веселая и поучительная история. На вопрос, как она могла доверить девушке, почти ребенку, выполнять такую, мягко говоря, недетскую работу, Саля ответила странно:

— Ты знаешь, если бы я знала и умела столько, сколько умеет и знает она. Меня иногда пугает её жизненный опыт. По-моему, она слишком много читает. Хотя, откуда такие навыки?

А потом однажды утром вместо Сали меня разбудила Танильга. Она улыбалась. Странно, я, кажется, никогда не видел улыбки на её лице. Только сосредоточенность отличницы.

— Ну как дела? — как доктор на осмотре спросила она.

— Да ты сама знаешь! — я уже мог говорить нормально. — Лучше скажи, почему Саля уволилась из Госбезопасности?

У меня наверное после удара по голове произошло смещение мозгов. Почему я это спрашиваю?

— А ты не знаешь? — Танильга даже задавать вопросы ухитрялась без вопросительных интонаций. — После школы «Черных вдов».

— Она что, «Черная вдова»? — вспомнил я события давно прошедшей религиозной войны.

— Ты несносен, Майер, — чего это я несносен? — Она была агентом безопасности, подсаженным в самую крупную и последнюю из школ подготовки «Черных вдов».

— Ну и?

— Когда стало ясно, что все они в течение нескольких часов должны уйти на задания, Саля приняла единственно возможное решение.

— Сообщила нашим? Что ты загадками говоришь?

— Нет. Она их всех ночью зарезала. Как кур.

— Она что — не в себе была?

— В себе. И то, что её пятилетнего сына сожгли в детском саду вместе с остальными заложниками, узнала только, вернувшись домой. А все произошло в один и тот же день. Вот такие вы странные.

— Мы? Почему ты говоришь загадками. А ты кто?

— Майер, ты себя убедил, что все проще, чем есть. А простота решения совсем в другом. Мы — другие. Мы — не отсюда.

— И ты решила сохранить мне жизнь, чтобы потом Кондору на тарелочке принести? — мне кажется, я неадекватен.

— Послушай, Майер, я расскажу все. А тебе решать. Теперь мы уже оба прошли точки невозврата. И ты, и я.

— Ну, Танильга, нельзя в твоем возрасте говорить такими императивами. Невозврат. Тебе ещё в классики играть и играть.

— Классики. Я в них никогда не играла. Только читала и видела. Ты меня научишь?

— Меньше читать надо! — и уже совсем примирительно, — научу. Рассказывай, что же ты такое знаешь.

— Только прошу тебя, выпей это лекарство. Вроде анальгетика, — Танильга протянула на ладони таблетку. — Кстати, голова не болит?

Ничего себе, кстати!

— Майер, мне сейчас надо уходить, я не могу долго быть здесь. Я понимаю, у тебя много вопросов. Потерпи.