Глава 2
Псковская земля. Март-апрель 1471 г.

 Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь - не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели - век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль - вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь - сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине - никуда не годный месяц, а для торгового дела - просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись - как ехать-то- Потому и сидели по домам все путние люди - сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те - все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.

 И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали - сколь их, человецек-то Ставровых… Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый - Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал - глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.

 Дорога - лугами да лесом - где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало - бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел - на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони - а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу - ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему - куда- Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.

 Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь - так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно - «лошадка», «солнышко», «камушек». Добрый - спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые… особенно Гришаня.

 Лет сто назад - чуть поболе - отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли - не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях - Иван Васильевич, князь московский.

 Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять - а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой - не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось - еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то…

 Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему - и сам не знал пока. Не понравилось - и все! Интуиция…

 Отрока отругал тут же - чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу… Черт… Теплые еще, уголья-то… Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен- Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня… а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.

 Олег Иваныч тоже прислушался - ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо - если охотники.

 Разожгли костер на полянке - в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя - в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть - поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель-

 «А и в лес! - подумал Олег Иваныч. - Такому волчищу там самое и место…»

 Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему - завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать - это не по дождю грязь месить - куда как веселей да сподручнее.

 Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили - на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник - хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала - Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял - самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, - молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча - в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или - еще хуже - кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать - мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой…

 Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова - интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку- - Рощина Игорька, как же… Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет - выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль… Впрочем, может, и не ушли - соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу - даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный… хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик… ничего.

 Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать - что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал. А не Ставровы ли людишки кострище оставили-! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то… нет, не их кострище, не их…

 Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился.

 Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова.

 - Люди там, говорю, - зашептал Олексаха. - От нас - полверсты. Разбойные хари!

 - Откудова знаешь- - зевнув, переспросил Олег Иваныч.

 - Костер палят. С дороги видать - такой кострище, да кони ржут… Никого не боятся! Точно - шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса…

 Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо - костер вовремя притушили.

 Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник - кажется, аж на весь лес.

 Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно.

 Действительно, люди… Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно - кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны - луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно - воровской народец, рисковый.

 И речи вели воровские.

 - Успеем до утра-то- - один спрашивал.

 Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет - боярина скудоумного на пики поднять… Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить.

 - В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, - заметил третий. - Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей…

 Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь-

 Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули - только их тут и видали!

 Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты - лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.

 Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились - уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать…

 Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.

 Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный - не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет - от крови красный. От Гришаниной крови-то…

 Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того - аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки - и таков. Ищи теперь его, свищи.

 - Хорошо еще - не насмерть прибил, - ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. - Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…

 - Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, - пригорюнился Гриша. - А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.

 - Ладно, не кручинься, - отмахнулся Олег. - Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли-

 - Мирожский! - встрепенулся Гришаня. - От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку - новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.

 - Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь-

 - А чего ее помнить- - удивился отрок. - В людные места выйдем - всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда - по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!

 - Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.

 Олег Иваныч передернул плечами - прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, - горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.

 Монастырь Мирожский- Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!

 Да уж, похожи они на иноков - с оружием, да в панцирях, да при кольчугах - как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал - рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…

 К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни - не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догоняльщики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло - возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся - самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору - люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная - ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем - обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот - от чистого сердца.

 - Молодец, Олександр! - похвалил Олег Иваныч. - Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет - тронемся.

 Скит оказался совсем небольшим - пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор - не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом…

 Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора - Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:

 - Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.

 Чуть не пришибив странника - вовремя отпрянул, - дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.

 - Чего надо- - сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.

 - Мир вам. Переночевать бы да помолитися…

 - «Переночевать», - гнусаво передразнила морда. - Ходют тут… Вон, в ту избу ступай!

 - Благодарствую, спаси тя Господи! - поклонившись, мелко закрестился Олексаха. - В ту избу, говоришь- Ну, в ту, так в ту…

 В другой избе тоже не сразу открыли. Правда, народец там оказался малость поприветливей, истинно богомольный. Два седобородых деда - Амвросий с Елпидистием - да несколько старушенций в черных платках.

 Покрутившись по избе и никого больше не обнаружив, Олексаха выскочил на улицу - позвал остальных. Олег Иваныч с Гришаней сразу же произвели на богомольцев самое благоприятное впечатление. Гришаня - молитвами, а Олег Иваныч - просяной кашей, кою начал тут же заваривать, подвесив над горящим очагом котелок с водою.

 Поужинав да помолившись, богомольцы улеглись на лавки - спать да слушать гистории о святых прежних да об императорах римских безбожных - Калигуле да Нероне. Гисториями старцев потчевал Гришаня. В лицах рассказывал, где надобно - подвывал страшно.

 Олег Иваныч не выдержал, вызвал отрока на двор:

 - Ты чего творишь, Гриша- Хочешь, чтоб они вовек не уснули- Чти монотонно, как пьяный дьякон заутреню. Понял-

 - Понял, спаси Господи! - перекрестившись, кивнул Гришаня.

 Теперь начал читать справно - как и надобно: уы-уы… уы-уы… уы…

 Минуты не прошло - позасыпали все, включая Олексаху с Олег Иванычем. Хорошо, Гришаня растолкал обоих:

 - Что, спать сюда пришли, что ли-

 Те встрепенулись - словно и не спали вовсе.

 - Ты, Гриш, тылы прикрывай, а мы пошли.

 Ну, пошли, так пошли.

 Осторожно пробрались к первой избе, постучали. Олег Иваныч специально за угол спрятался.

 - Да что еще-

 - То я, странник Божий… - заблажил Олексаха. - В соседнюю-то избу без тя не пускают, боятся, рекли, чтоб пришел кто…

 - От, чучелы… Ну, ужо я им…

 Недовольно сопя, непреклонный страж выбрался наружу. И тут же получил поленом по кумполу. Это Олег Иваныч вдумчиво использовал недавний опыт козлобородого Митри.

 Оглушенного оттащили к забору, связали.

 Олексаха в низко надвинутом клобуке вошел в избу первым. За ним осторожненько подался и Олег Иваныч.

 Темные сени, приоткрытая дверь - несло дымом - чуть заметное пламя свечи сквозь щель… Притухший очаг. На лавках вдоль стен - спящие. Не так и много: пара молодых парней-слуг, да… батюшки! Сам боярин Ставр Илекович! Храпел, развалясь на лавке, собственною персоной. Хоть сейчас хватай - что и сделали. Не успел боярин очей рассупонить, очухаться - как уже спеленут! А не считай ворон и стражу ночную подбирай лучше, а то поставил пентюха, прости Господи.

 Интересно, а где же Софья-

 Вот в том углу дальнем… Вроде как шкурами загорожено… Ну да, загорожено…

 Подойдя, Олег Иваныч отбросил шкуру. Вспрыгнула на лавке боярыня, ровно не спала. Глаза шалые, словно опоенная чем…

 - Олег!

 - Софья!

 И в этот момент застучали, заломились в дверь. Кого там еще черт принес на богомолье-

 - Олексаха, глянь-ка.

 Тот и ломанулся было… Да не стали его ждать, вошли в избу. Числом многим, оружны, в бронях чешуйчатых, а впереди… впереди Митря-шильник!

 Выхватил из очага головню, посветил, ухмыльнулся гадостно, на Олега кивнул с Олексахой…

 - Хватай, - вскричал, - обоих, соглядатаев новгородских, с нехорошим делом на плесковскую землю посланных!

 - Хватать- - усмехнулись воины. - Нет уж, главного подождем…

 Ждали недолго.

 Задрожал порог под латными сапогами. Заблестело пламя в блестящих черненых латах, заструился понизу темный плащ. Черный рыцарь! Силантий Ржа!

 - Вижу, узнал, Олег Иваныч, - уселся на лавку Силантий, вздохнул. - Что ж, придется тебя хватать, как соглядатая новгородского.

 - Хватать их именем посадников псковских, Тимофея Власьевича да Стефана Афанасьевича! - вышел вперед толстяк коротышка с бородкой реденькой.

 - То наш псковский друг, боярин Андрон Игнатич! - шепнул Ставру Митря. - В Псков схваченных доставит… а там их и казнят, не долго…

 Улыбнулся в усы боярин, взглянув на Софью. Та, бедная, как связали на глазах ее Олега, побледнев, дара речи лишилась, на скамью без сил села. Совладав со слабостью своей, поднявшись, сказала надменно:

 - Надеюсь, посадники расправы без суда не допустят!

 - Само собой, матушка, - важно кивнул боярин Андрон, Андрон Игнатич, неплохой человек, в общем, несмотря на вид неказистый, добрый и с душой, не то что некоторые… типа вот Ставра иль Митри.

 Заполнилась изба воинами, зазвенела бронями да кольчугами - еще больше на улице воинов было, да в другой избе разместились. Старцев и Гришаню-отрока никто и не тронул - мало ли богомольцев. Митря Упадыш шастнул было к избе, но Гришаня его дожидаться не стал - перемахнул чрез ограду да в лес. Иди - полови, побегай!

 А в лесу - шум, гам, суета! Войско московское на ночлег становится. Отряд, псковичам на подмогу присланный. Супротив новгородцев да супротив ливонских рыцарей орденских. Не обманул Иван, князь Московский, псковичей, прислал воев. Да с ними - воеводу опытнейшего - Силантия Ржу, коему уже было в поместье пара деревенек под самой Москвой пожаловано да близ Коломны сельцо. Наказано строго: идти как можно быстрей - кабы не успел сговориться Новгород с орденом либо с Литвою. Новгородцев, буде в пути встретятся, не обижать без дела, надеялся еще Иван, что миром ему под руку отойдут новгородцы-то… Ну, с Олегом Иванычем да Олексахой дело иное - Упадышев Митря сразу на них показал как на шпионов новгородских, тут уж нечего делать - надобно во Псков отправлять, на суд посадничий. А чего уж тот суд решит - обменять на кого иль казнить смертию - то Бог весть…

 - Эх, Олег, Олег, - присев рядом на лавку, покачал головой Силантий Ржа. - И отпустил бы тебя… а нельзя, бесчестно то. Что псковичи скажут-

 - Не грусти, друже Силантий, - усмехнулся в ответ арестованный. - Неужто попросил бы от тебя бесчестья- А на суд посадничий надежа есть! Ни за каким заданьем подлым и никем мы в псковские земли не посланы, о том Ставру-боярину лучше всех известно! Зачем он боярыню возле себя держит, спроси!

 - Говорит, в монастырь захотела боярыня.

 - То лжа, Силантий! Силою подстричь хочет! Прошу тя, посмотри за боярыней, покуда мне несподручно.

 Силантий кивнул. Посмотреть - посмотрит. И насильно подстричь не даст.

 - Вот и славно… Верю тебе, Силантий.

 Поутру - быстро утро пришло, не заметили - прискакал гонец из Пскова. Конь вороной - весь в мыле - на самом кафтан расстегнут, с груди пар валит. Видно, торопился, гнал…

 - Поспешай, воевода Силантий, на реку Синюю, на Городок Красный - псковский пригород! Точат зубы на нашу землицу ливонские псы-лыцари, уж целым отрядом подступилися, вот-вот нападут, без вас не осилим! Поспешай, воевода-князь, поспешай!

 Водицы поднесенной испив, пошатнулся в седле гонец. Упал бы - на руки подняли. Осторожно в избу снесли, положили на лавку.

 - Поспешайте… - прошептал гонец псковский и, закатив глаза, забылся в беспамятстве.

 - Слышали ли, вои- - птицей взлетел в седло Силантий. - Поспешим же, поможем псковичам! Ужо отведают немцы меча за землю Русскую!

 - Поможем, воевода-отец! За тем и пришли! Веди же скорее!

 Орлами взвились стяги над московской ратью, с гиканьем выехали из лесу воины в кольчугах да тегиляях, оранжевым отражалось солнце в островерхих шеломах…

 Андрон Игнатьевич, боярин псковский, проводив отряд взглядом, к пленникам обернулся. Пяток воев при нем остались - свои же, псковские - за конвоиров. Ну, и Митря тут, Упадыш, как же без него-то-

 Ставр на коня сел, рядом, на белой кобыле, боярыня. Лоб бледен, на щеках румянец болезненный, глаза пустые, со зрачками широкими. Взгляд - словно и нет ее тут… Даже Олега не узнала. Видно, опоил ее Ставр снадобьем колдовским, на сушеной конопле сваренным.

 Сжалось у Олега сердце - понимал, чем грозят Софье подобные варева.

 - Ну, мы в обитель Мирожскую. До Пасхи пробудем, - доехав до развилки дорог, простился с Андроном Игнатичем Ставр, свистнул слугам своим. Миг - и нет их уже, рысью к монастырю поскакали. Впереди - сам боярин, под уздцы Софьину лошадь держит. Боярыня - сама не своя - в седле сидит, качается, как бы не слетела. Нет, не слетела. Открылись ворота обители, впустили новых странников.

 А боярин Андрон, да Митря, да пленники - дальше во Псков поехали. Один Гришаня-отрок где-то по лесам скитался, ежели волк какой не сожрал…

 Спряталось за набежавшим облаком солнце, упала серая тень на дорогу, пробежала по лугу и, взобравшись на холм, сгинула… как сгинуло в один миг все то счастье, на которое так рассчитывал Олег Иваныч. Вот уж не везло мужику, ни в той жизни, ни в этой!

 В жарко натопленной зале на лавках вдоль стен чинно сидели бояре. Их длинные шитые золотом одежды ниспадали на пол красивыми складками. Слева от иконы, в узорчатом кресле, восседал посадник, Стефан Афанасьевич, крупный дородный мужчина с длинной иссиня-черной бородой. Рядом с ним, чуть наклонившись, стоял толмач-переводчик. Не просто так стоял, вестимо. Переводил, толмачил…

 Рыцарь в блестящих латах, с непокрытой головой и надменным взглядом, что-то быстро говорил посаднику, время от времени поглядывая на реакцию бояр.

 - Как посланник ливонского магистра Вольтуса фон Герзе, - еле поспевал за рыцарской речью толмач, - передаю слова его таковы: отступитеся, псковичи, от землицы, что от Красного Городка ошую, испокон веков та землица орденскою была, ею и должна быть.

 - Ой, лжет, ой, лжет, лыцарь, - заерзали, зашептались бояре. - Никогда та землица орденской не была…

 Выслушав рыцаря, посадник, почесав бороду, встал.

 - Не то просит магистр ливонский Вольтус, - медленно произнес он, стараясь, чтобы звучало весомо каждое слово. - Красный Городок да землица, что по Синей-реке, - то псковские сыздревле земли, от них отступитися - чести лишиться. Таков будет ответ Пскова немцам ливонским! Еще скажи… - Обернувшись к переводчику, посадник задумался. - Спроси-ка лучше: что отряд ливонский ныне у Красного Городка делает-

 Рыцарь усмехнулся в ответ, тряхнув головою. Пояснил, что отряд тот - для его, личного магистра посланника, охраны - и только.

 - Больно велик отрядец для охраны-то! - выкрикнули из дальнего угла. - Да и уж больно красиво лыцари у Городка встали… все дороженьки перекрыты. Ежели б не московское войско, пограбили б землицу-то.

 Тут все бояре разом закивали. По их мнению, отряд, присланный на помощь Пскову московским князем Иваном Васильевичем, прибыл как нельзя кстати.

 - Еще раз говорю, это только моя охрана, - холодно повторил рыцарь, - и, раз слова магистра фон Герзе не достигли цели, мы уйдем от Городка еще до темна.

 - Зарекалася лиса в курятник не лазать!

 - Прощайте, господин посадник, и вы, господа псковичи. Жаль, что не договорились.

 Рыцарь поклонился и, гордо вскинув голову, быстрым шагом покинул залу. Белый плащ с черным восьмиконечным крестом развевался за его спиною, словно крылья исполинской чайки. Порывом воздуха задуло пламя свечей у входа. Посадник жестом подозвал дьяка:

 - Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью!

 - Сделаем, Стефан Афанасьевич.

 Ушел дьяк.

 Бояре повставали с лавок:

 - Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать!

 - Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец.

 - Не натворит, - усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. - Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи - значит, уйдут. Кроме того, там и московские вои имеются, - помолчав, добавил он.

 Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег - ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только - на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел - две конные фигурки, но догадался - а кому еще-то свернуть к обители- Остальные шильники - или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, - поехали прямо. Ехали быстро - видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся - Бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой… да вот как только- Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их… Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то- Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые - Олег Иваныч-то с Олексахой, - а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно - вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан - их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли- Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе - единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить - вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить - запросто… Но надежда все-таки есть, попытаться надо… Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно.

 Устал Гришаня - с ног валился. Уже не бежал - шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были… Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу - не заплутать бы… На дороге лесной никого - ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок - сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал - толку-то от кинжала пред волчьей стаей - однако все ж таки как-то поспокойней стало, с оружьем-то. Чавкая, тонули в стылой грязи сапоги, все трудней становилось идти - прилечь бы или сесть, вон, под то дерево, хоть ненадолго, отдохнуть чуть. Остановился уж было Гришаня… Да помотал головой - нет уж! Сядешь - не встанешь, уснешь. Волкам окрестным на радость, ишь, развылись-то, курвины дети.

 Постоял немного Гришаня, отдышался - дальше пошел. Напевал про себя для веселья:

 - А злая жена мужа батогом бьеть! Батогом бьеть! - Нечего сказать, веселую песенку выбрал!

 Дальше больше - на откровенную порнографию перешел, или, лучше сказать, на крутую эротику:

 - Аще муж от жены блядеть… - пару строф спел, да больше не стал - постеснялся. Не волков - Господа!

 Петь бросив, о приятном попытался думать. О книжице, в келье недописанной, «Физиолог» зовомой. Про тело человечье книжица та да про болезни - занимательна да полезна вельми. Правда, чернец один, с обители Вежищской, сказывал книгу ту в огонь бросить, пришлось Феофилу пожаловаться. Эх, хорошо было до ареста-то…

 Гришаня усмехнулся. Стал об Ульянке думать. Как познакомились в апреле… Господи, почти год уже! Как целовались в овине… а потом, в июне, на Ивана Купалу через костер голые скакали, вместе с другими парнями да девками… а после в овсы ушли…

 Аж жарко стало Гришане от тех воспоминаний греховных.

 Молитву прочтя, к щекам пылающим снег приложил… полегчало вроде.

 Темно было кругом, не поймешь - день или вечер. Снег с дождем хороводились. Ползли по небу низкие тучи, ни просвета, ни зги. Вот погодка!

 Где-то теперь Ульянка- По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной-

 Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы.

 Покрутился у ворот отрок - не видал ли кто отрядец небольшой - порасспрашивал…

 - А тебе что за дело- - ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник.

 - Письмишко от них просила супружница одна, - вывернулся тот, - я б и написал…

 - Так ты грамотей, что ли- - удивился стражник.

 - Учен, - важно кивнул отрок. - Если чего надобно…

 - Надобно! Надобно! Еще как надобно - сам Бог мне тя послал, отроче!

 Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму.

 Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев.

 - Поесть бы сначала неплохо, - хитро улыбнулся отрок.

 Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать.

 - Брат у меня есть, Степаном звать, - прошептал, к Гришане склонившись. - У кузнеца Онуфрия работником три лета пробыл… потом подрядился тут к одному… ну, не важно… ушел в общем, до сроку. Оплату ему должен Онуфрий, а-

 - Хм… - Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло…

 - Во прошлую весну ушел, - стражник помолчал, вспоминая. - Как раз на Пасху!

 - На Пасху, говоришь- - Гришаня прищурил левый глаз. - Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то-

 - Пиши, пиши, друже!

 - Тогда вели песку подать, присыпать…

 Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком - чтоб быстрей сохли - и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней.

 - Тебе за весь день надо, отроче-

 - Вечер только.

 - Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими…

 - Не то!

 - Онцыфер-лодочник…

 - Тоже не надо!

 - Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы…

 - А вот об этом - подробней!

 Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник…

 Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц.

 Усадьбу боярина он обнаружил сразу - стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка - не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы - но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами.

 Скрипнув, открылись воротца - Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился - мало ли. И вправду, не зря спрятался - со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно - к бляжьим каким жёнкам… За ним, с опаскою, и Гриша.

 Долго шли, коротко ль - завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла - песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая… Ну, точно - корчма! Да с непотребными жёнками!

 Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца - все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то - только через Митрю. Митря - главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую - да и потянуть. Как вот только-

 Немного народу оказалось в корчме-то. И с пару десятков человек не наберется. Отрок то сразу смекнул - в угол подался, Митрю увидев. Нет, не успел, не заметил шильник. Засел Гришаня в полутьме, вместе с какими-то немцами - те, судя по разговору, непогоду пережидали. Один - в собольей шубе поверх лат железных - щеголь хренов, спиной к отроку сидел, шуба богатая, в такой только посадникам да князьям ходить, а не всякой торговой шпане немецкой… Вот, интересно, откуда во Пскове немецкие купчишки-

 - Поскорей пойдемте отсюда, Куно, - произнес по-немецки другой немец, без шубы, но тоже в панцире. - Мне почему-то кажется, здесь собрались одни безбожники… да и наши люди заждались.

 - Подождут, - поставив кружку на стол, отрывисто бросил щеголь. - Впрочем, насчет безбожников ты вполне прав, брат Конрад… Ишь, как хлещут вино в пост! Не боятся… Ну, черт с ними, поехали! Эй, хозяин. Вот тебе грош…

 Рыцарь обернулся, и пламя свечи высветило его красивое лицо с модной бородкой.

 Так это же…

 Расплатившись, немцы вышли наружу.

 …это же…

 Гришаня лихорадочно соображал, вполглаза присматривая за Митрей.

 …рыцарь Куно… Куно фон Вейтлингер! Вот кто может помочь выручить Олега Иваныча с Олексахой! Они ж друзья с Иванычем. Точно… А Митря- Пес с ним… Ежели что - отыщем.

 Схватив шапку, Гришаня опрометью бросился из корчмы, на ходу кинув служке медное пуло.

 Ага! Вот и рыцари. Садятся на лошадей…

 - Эй, мессир Куно! Эх… не слышит… Сейчас как рванут - и не догонишь. Слава Богу, пока тихо едут… разговаривают… Кажется, даже стихами…

 Что видел я от знатных дам-

 Служил им лишь себе на срам.

 Для дам я грубый нелюдим;

 Не лучше отношусь я к ним…

 - Полно, полно тебе, Конрад! Гартман фон дер Ауэ - это не для Пскова и не для подобной погоды! - засмеялся фон Вейтлингер. - Вот, послушай лучше:

 Мать, отпусти меня ты,

 Уж пляшут там ребята;

 Что может быть чудесней-

 Я не слыхала так давно

 Веселых новых песней!

 Гришаня позади усмехнулся. Эту песню про девчонок он знал от готских купцов. Правда, не знал - кто ее сочинил, помнил только, что какой-то немецкий рыцарь, лет двести назад.

 Отрок совсем позабыл осторожность. Он шел за двумя всадниками совершенно открыто…

 И они его заметили.

 - За нами псковский соглядатай, брат Куно, - шепнул приятелю рыцарь Конрад. - Давай-ка развернемся да проучим нахала!

 - Согласен, - кивнул фон Вейтлингер.

 Развернув коней, рыцари выхватили мечи и во весь опор погнали на опешившего Гришаню. Тот с ходу забрался на ближайшее дерево. Рыцари - они такие: сначала пришибут, потом разбираться будут!

 - А ну слезай, парень!

 - Не хочешь- А арбалетной стрелы не хочешь отведать- Сейчас дождешься…

 - Не надо стрелой, господа! - по-немецки взмолился отрок.

 - Да он совсем мальчишка. И, кажется, говорит по-нашему. Может, не стоит его стрелой-то- Пусть… лучше споет нам песню… Эй, ты, слышишь-

 - Песню- Запросто:

 Тебя, о дочь родная,

 Одну ведь родила я,

 Подумай о позоре,

 Не бегай за парнями ты…

 Не бегай за парнями ты…

 Э… не бегай…

 - Не причиняй мне горе! - закончил фон Вейтлингер. - Мы здесь бросили медяшку в снег - можешь ее забрать, как отъедем…

 - Нужна мне ваша медяшка, как же…

 - Что-что-

 - Рыцарь Куно, ты меня случайно не помнишь- Ладога, разбойники, Олег Иваныч…

 - Олег Иванытч- - рыцарь приструнил рвавшегося в путь коня. - Это мой друг. А ты…

 - А я Гришаня из Новгорода!

 - Гришанья-новгородец- Теперь узнал. Так что ж ты сидишь там, на дереве, словно сыч-

 Набравшийся хмельного Митря (вот уж кто Бога не боялся!), шатаясь, вывалился из корчмы. Осторожно спустившись по крутым ступенькам, он завернул за угол, рассупонив штаты, помочился. И охнул, почувствовав, как ему в бок уперлось холодное острие меча.

 В доме псковского боярина Андрона Игнатича спали. Спал и сам боярин, и супруга его, Филомея Марковна, а деток Бог не дал боярину. Внизу, в людской, спали слуги, один лишь пес Агрей не спал на дворе в будке, все ворочался, гремел цепью да брехал иногда. Такой уж был пес. Онисим, сторож ночной, мужик худющий, полушубок набросив, со сном борясь, притулился у двери на лавке. Человече Митрий вот-вот вернуться был должен, да в клети двое шильников заперты, коих завтрева на посадничий суд тащить велено. Вот и поспи тут! Агрей еще этот… цепью своей гремит, сволочуга. Ладно, Митрий-человече, чай, догадается в ворота подубасить. Залает Агрей, тут и он, Онисим, всяко проснется, пустит… О! Кажется, стучит Митрий-то!

 Агрей в лае зашелся, аж с цепи рвался.

 На двор со свечкой выйдя, пнул пса Онисим - достал лаем своим, чучело! - поспрошал: кто, мол… С улицы что-то буркнули утвердительно. Дотошный Онисим, однако ж, не сразу ворота открыл - маленько засов отодвинул, глянул глазком одним - нет, точно Митрий. А винищем-то от него разит, спаси, Господи! Несмотря что пост. Вот ведь грешник!

 - Ну, заходи, коли Митря.

 Темно на дворе, зги не видно, одна свечечка. Вошел в ворота Митрий-человече… за ним отрок какой-то…

 - Эй, паря! А ну - охолонь! Охолонь, говорю… Ой!

 Отрок вдруг камнем упал прямо Онисиму в ноги. Тот и запнулся, выронил свечечку. Хотел было заругаться… да прикусил язык-то, шеей холодное железо почувствовав…

 Отрок - вот сволочуга! - чиркнул кресалом, свечку зажег. Ахнул про себя Онисим - двоих мужиков, в панцирях да с мечами, увидев. Руки связать протянул покорно, а что еще делать-то- Добро боярское спасать, жизнью рискуя- На-кось, выкуси!

 - Где иматые, шпынь- - выхватив из-за пояса кинжал, грозно спросил отрок, да так взглянул, так гляделками своими зыркнул… сразу видно - не одну уж душу загубил, нехристь!

 Онисим и запираться не стал - себе дороже - покивал на клеть да задрожал мелко… Ключи- Ах, ключи… В людской, вестимо. Не, не надо собачку мечом… сейчас успокоим. Тихо, тихо, Агреюшка. Свои…

 Рыцарь Куно фон Вейтлингер сходил с Онисимом за ключами. Удачно сходил - никто не проснулся. Отперли клеть.

 - Вставайте, люди добрые!

 - Кому добрые, а вам, видно, не очень, - глухо откликнулись из темноты… потом помолчали чуть и молвили уже более радостно: - Олексаха, а это ж никак Гришаня!

 - И правда! Гриша, ты как здесь-

 - После! - отмахнулся отрок. - Поторапливайтесь, покуда слуги боярские не проснулись.

 Словно бесплотные тени, скользнули в открытые ворота, исчезнув в темноте улиц. Один связанный сторож Онисим остался на дворе, рядом с собачьей будкой, и, выждав немного, заголосил…

 - Я бы тебе обязательно помог, Олег, - выслушав рассказ Олега Иваныча, покачал головой рыцарь, - но, поверь, у меня не настолько большой отряд, чтобы взять штурмом Мирожский монастырь.

 Они сидели впятером в шатре фон Вейтлингера недалеко от реки Синей, за которой виднелись укрепления Красного Городка. Московские всадники в зеленых тегиляях на низкорослых коньках гарцевали на земляном валу и грозили рыцарским сторожам кулаками. Боя не случилось - вовремя вернулся фон Вейтлингер, приказав немедленно отойти. Не столь и много было ливонцев, чтоб устраивать сечу, да не затем, честно говоря, и ехали. Сопровождали посланника магистра, а к Красному Городку подступили так, для куражу больше, даже из арбалетов не стреляли. Хотя, не появись московское войско, кто знает…

 Всадник на вороном коне, в черных латах, выехав на вал, повелительно махнул рукой, и московские воины, подгоняя лошадей, скрылись в открывшихся воротах крепости. Последним, оглянувшись на рыцарские шатры, въехал в ворота черный всадник в развевающемся плаще.

 Небольшой отряд рыцарей, оставив Городок, расположился на ночлег примерно в полверсте от речки Синей, у поросшей орешником балки. Разбили шатры, кнехты быстро развели костер.

 - Думаю, нам не войти в монастырь даже хитростью, - продолжая начатую беседу, почесал бородку фон Вейтлингер. - Московские воины наверняка будут сопровождать нас до самых земель Ордена. А монастырь, насколько я знаю, совсем в другой стороне. Тебе ведь нужен женский-

 - Я вовсе не прошу о невозможном, Куно, - Олег Иваныч протянул озябшие руки ближе к наполненной красными углями жаровне. - Просто поведал тебе о своем горе… ты ведь сам спрашивал. И совсем не просил о помощи! Спасибо, ты уже мне помог. И довольно своевременно, надо сказать!

 За тонкими стенками шатра брезжил рассвет. Весело переругиваясь, кипятили на костре воду кнехты, в ореховых зарослях чирикали проснувшиеся воробьи, ржали привязанные в балке кони.

 - Да, если б Софью спрятали в мужском Мирожском монастыре - было б гораздо легче, а так… В женский-то нас и на порог не пустят. Впрочем, не всех…

 Олег Иваныч пристально, словно впервые увидев, рассматривал Гришаню. Рыцарь фон Вейтлингер перехватил его взгляд и усмехнулся.

 - Брат Конрад, - тихо заметил он, - как раз прикупил в Пскове сурьму и румяна для своей пассии в Феллине.

 - А платье- - враз просек тему Олексаха. - Хотя тоже можно в Пскове купить…

 - Эй, эй… Вы что это задумали- - испуганно передернул плечами Гришаня. - Грех ведь! Да еще в пост…

 - Никакой это не грех, Гриша, - заметил Олег Иваныч, - а просто-напросто лицедейство!

 На следующий день, ближе к вечеру, в ворота женского монастыря постучалась молоденькая девчонка в накинутом поверх летника полушубке и круглой девичьей шапочке, отороченной бобровым мехом. Несколько нескладная и угловатая, но на лицо смазливая. В руках девчонка держала большую накрытую белой тряпицей корзину.

 - Ишь, нарумянилась, словно праздник, - осуждающе покачала головою открывшая ворота черница.

 - К матушке-игуменье, с рыбкой, - девчонка приоткрыла корзину.

 - Ну, проходи, проходи, не стой… - закрывая ворота, буркнула черница. - Посейчас, скажу ужо матушке…

 - Девица, говоришь- С рыбкой- - задумалась матушка - сухопарая, довольно хорошо сохранившаяся женщина лет сорока с белым гладким лицом. - Видно, из деревни за куличами на Пасху… Ладно, зови… рыбку засолим.

 - Мне б ночесь остаться, матушка, - поставив корзинку на пол, кинулась в ноги настоятельнице девка. - А то темно уж, страшно!

 - А ты молитву-то чаще твори, дщерь, вот и не будет страшно! - посоветовала игуменья и, как бы невзначай, провела по девичьему подбородку холодным костистым пальцем.

 - Ладно, так уж тому и быть! Оставайся, синеглазая, - с придыханием произнесла она. - Ночесь придешь ко мне в келью, исповедаться.

 - Благодарствую, матушка, - в пояс поклонилась девица.

 В трапезной монастырской пусто было - пост, на столе бадьица с водой ключевой стояла, три послушницы-молодицы, молитву сотворив, по очереди корцом из той бадьицы воду черпали - пили. Шептались, пересмеивались грешным делом.

 - Скажете ль, где водицы напиться- - неслышно проскользнула в трапезную синеглазая девчонка - не монашенская, по одежке видать.

 Послушницы вздрогнули, одна аж корец из рук выронила. Упал корец на пол, водой холодной ноги окатив.

 - Тьфу ты, прости Господи! - ахнули. - Думали, матушка… А ты-то кто-

 - Э… Феврония я… девица.

 - Со Пскова-!

 - Со Пскова, со Пскова.

 Обрадовались послушницы, тут же девицу Февронию утащили в келью - от матушкиных глаз подальше. Спрашивали о том, что во Пскове делается, да не встречала ли случаем Феврония Федота-кузнеца, да Акулину-прачку, да Манефу-коренщицу. То родители послушниц были. Видно, скучали девчонки в монастыре-то, не привыкли еще.

 В лесу близ монастыря вечеряли двое - окольчужены, оружны, ухватисты. Костра не жгли - паслись монастырских. Лепешку постную холодным кваском запивая, на монастырь посматривали в нетерпении. Рядом четверка лошадей к деревьям привязана. Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые - немецкие. Солнце садилось уже…

 - Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли-

 - А какой тут от них прок- Внимание привлекать только… Лошадей дали - и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!

 Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали - погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.

 - А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился - старец страшной, бородища зелена, очи - с плошку!

 - Спаси, Господи!

 - Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!

 - Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь…

 - Погодите, еще о волкодлаке скажу.

 - О ком-

 - Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!

 - Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители - Злоб - чистой волкодлак, чужого кого - враз порвет. Но доброй… Кормишь когда, так и ластится… А с виду - чисто волкодлак, спаси, Господи!

 - Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.

 - Какая боярыня- Ах, та жена, что не так давно привезена… В келье рядом с матушкиной живет.

 - Где-где живет-

 - Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!

 - Скажу, скажу… Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!

 - Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!

 - Приду, сказал… тьфу… сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду… Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.

 - Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо… Возвращайся скорей!

 Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц - где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.

 Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!

 - Ты что тут деешь, дщерь-

 - Ой… Так… к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала…

 - Ну, идем, коли пришла.

 - Тьфу ты, вот неладно.

 - Что ты там шепчешь-

 - Да говорю, слава Богу, что тебя, матушка, встретила - а то совсем заплутала в обители-то…

 Просторна была игуменьи келья - стены темным сукном убраны, позолочены лампады, киот серебряный. На столике у окна - книга, видно Писанье Святое - Библия, в переплете, смарагдами украшенном. Больше ничего не было в келье - скамейка одна низенькая да ложе узкое, жесткое, тканью грубой покрытое.

 Как вошли, заперла игуменья дверь на засовец, за руку девицу взяла:

 - Сирота, говоришь-

 - Сирота, сирота, - та закивала. - Полнейшая…

 - Это хорошо… Хочешь к нам в обитель-

 - Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась!

 - То ладно. Смотри, будешь меня слушать - не обижу. А покуда, пошли-ко…

 Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу…

 За дверцей оказалась спальня. Ложе - широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье.

 - Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться.

 Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула.

 Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы.

 Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром.

 - Дай-ко сыму с тебя плат. Ой… Ты уж и обстрижена, где коса-то-

 - Ммм…

 - Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци… Вот…

 Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине.

 - Какая ж ты худая, нескладная… Ну… снимай сарафан-то.

 - Ой, матушка… Совсем забыла… Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, - девица испуганно прижала руки к груди. - Да и корзина моя там, и вещицы…

 - После заберешь. Впрочем… Что за послушницы-

 - Да есть там одни… Так я сбегаю, матушка- А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что…

 - Ладно… Иди. Послушницам тем скажешь - ночевать в Евдоксиной келье будешь - она пуста сейчас. Запомнила-

 - Запомнила, - кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. - А ты… Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь!

 - Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь…

 - Мигом, матушка, мигом!

 - Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо!

 Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась:

 - А ведь не так и стара еще… Не стара!

 На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали…

 Поскреблась тихохонько. Никакого результата!

 Оглянувшись опасливо, постучала громче.

 Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья - в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы.

 - Чего тебе, сестра-

 - Впусти-ка, боярыня.

 Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась:

 - Поклон тебе от Олега Иваныча, боярыня Софья!

 - Господи…

 Боярыня тихо опустилась на узкую лавку, обхватив лицо руками.

 - Скорей, боярыня! Не время слезы лить-проливать!

 - Не время-

 - Бежать надоть! Все в лесу ждет, рядком. И лошади, и одежка, и люди… Ну, и Олег Иваныч самолично! Все очи уж, поди, проглядел! Так что скорей собирайся, боярыня!

 - Олег-! Да чего уж мне собирать-то- Готова я… Идем, девица. Скажи хоть, кто ты-

 Феврония с усмешкой сняла платок.

 - Господи! Никак, Гриша-! Гриша!!!

 Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы.

 - Идем, идем, Гриша.

 «Ну, дают бабы, - подумал про себя отрок. - Не одна, так другая на шею вешается!»

 Они быстро прошли по темному коридору, первым - Гришаня - дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно.

 - Как же мы выйдем-то- - на ходу шептала, спрашивала. - Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят.

 - Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню… что это такое, не сказывал… свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене!

 Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка - заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения - предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами.

 - Лезем, боярыня!

 Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, - молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так - пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо.

 На веревку изорвали Гришанин сарафан - не жалко ему носить его, что ли- - перебросили чрез тын… Спустились! Ух, и ловка боярыня, словно каждый день по веревкам лазит! Гришане-то боязно поначалу было, а эта… Уж и не скажешь, что не столь давно слезы лила-проливала!

 Спустившись - ноги в руки - и к лесу. Гришка впереди - на коленки голые рубаху натягивал - стеснялся, за ним боярыня, плат по пути потеряла - волосы светлые на ветру растрепались, вьются. Обернулся Гришаня - не Софья то - валькирия-дева!

 В лес вбежав, остановились. Нет вокруг никого! А холодно, между прочим, особливо Гришане, в рубахе-то одной поди-ка, побегай…

 - Где ж они-

 Где… Если б знать.

 А! Вот, кажется, лошадь заржала. Ага… И тени какие-то в лесу, близ, замаячили…

 А вдруг - не те- Вдруг шиши какие лесные, шпыни ненадобные-

 Гришаня ветку увесистую с земли поднял, что попалась под руку, вернее - под ногу, за березу толстую спрятался, ежели что… Софья тоже затаилась. Ждали.

 - Эй, Гри-и-иша!!! Со-о-офья!!!

 Закричали тени-то… Свои!

 Боярыня первой навстречу кинулась - волосы по плечам, валькирия!

 - Олег!

 - Софья…

 - Ну, ну! Хватит целоваться-то, успеете. Одежку скорей давайте, замерз однако.

 Вскочив на приготовленных лошадей, поскакали. Быстро скакали, проворно. Хоть и не ждал Олег Иваныч столь рано погони, однако Гришаня подгонял - сказал, что обязательно скоро погонятся, и солнце взойти не успеет. Почему так - не сказывал, но говорил уверенно, видно, знал что-то.

 - Где, ты говоришь, Ставр-то с людями- - на скаку кричал отрок Олексахе.

 - В монастыре мужском, Мирожском, рядом тут, за холмом только.

 - Поспешать надо, им собраться недолго. А дорога тут одна.

 Как в воду глядел отрок!

 Далеко еще было до рассвета - едва Гришаня с Софьей к лесу припустили - как открылись ворота обители женской. Выскочила на коне послушница, разъяренной игуменьей за боярином Ставром посланная. В Мирожском Ставровы люди не долго не копошились. Услыхали только про побег Софьин, собрались споро.

 Ставр на скаку усмехался. Нехорошо усмехался - короткий путь знал. Никуда от него Софья не денется, как и вызволители ее, курвины дети. Перехватим, ужо посчитаемся!

 Со злостью хлестнув плетью коня, боярин махнул своим людям, чтоб не пропустили лесную повертку. Она, повертка-то, путь скрадывая, к самой реке выходила, к мосту. А уж мост миновать те никак не могли бы, хоть и неширока речка - да не лето! И не зима - лед-то стаял почти.

 Там и встретились, у мосточка.

 Только обманулись малость люди Ставровы - избавители Софьины уже чрез мосток переехали - да, затаясь, ждали. Уж не совсем был в лесу-то найденный Олег Иваныч, человек житий, предвидел погоню.

 А Ставровы-то - ну, скакать к мостику… А мостик возьми да подломись! А и чего б ему не подломиться- Зря, что ли, Гришаня с Олексахой бревнышки пилили, упарились- Дескать, что это удумал еще Олег, свет Иваныч- А тот посмеивался только да приговаривал чудно: «Пилите, пилите, Шура!» Еще Гришаню заставил лед на речке переколоть, как раз под мосточком… Хорошо, нырять не приказал, сатрап персидский!

 А вот и пригодилось все!

 Аж душа возрадовалась, как полетели Ставровы на всем-то скаку в речку! Кругом вопли да брызги ледяные… А под мосточком Олексаха с самострелом. Попробуй - выберись! Сам Олег Иваныч, с Софьей да Гришей, из лесочка не торопясь выехал - навстречу Ставру-боярину, вражине лютому…

 Ага, навстречу… как бы не так!

 Хоть Олег Иваныч и не в лесу найден, так и боярин Ставр тоже не в поле валялся. Умен был, сволочь. За людишками своими не очень-то вперед лез. Как мост подломился - успел-таки коня удержать. Развернулся - и вскачь! Миг - и скрылся из глаз. Иди - лови, попробуй! Моста-то нет.

 Ну, и черт с ним, с козлом! - сплюнул Олег Иваныч…

 Проскакав по лесной дороге, Ставр свернул влево, к скиту, где оставил пешую часть отряда. Добрался быстро - и стемнеть не успело. Ярость ушла по пути, лишь серые, словно из олова, глаза боярина светились обидой и грустью. Подъехав к скиту ближе, он спрыгнул с коня, помочился на придорожную ольху. Тут и людишки вышли….

 - Здесь где-то неподалеку должен быть московский отряд Силантия Ржи, идущий от Красного Городка, - оправившись, тихо произнес он. - Сегодня же разыщите его. Ты, Онфим, поедешь со мной во Псков, выкупим из поруба Митрю Упадыша. Пригодится еще шильник. Остальных жду к вечеру в Мирожском монастыре. Все!

 Красным кругом выкатилось из-за дальнего леса солнце. В обеих обителях, мужской и женской, звонили к заутрене. Колокольный звон медленно плыл над весенним лесом, над вздувшимся льдом реки, над коричневой от грязи дорогой. Запели в лесу птицы, проталины зазеленели в солнечных лучах первой травой, заголубело небо - по всему, день обещал быть теплым. Звонили колокола, порывы легкого ветра колыхали ветви деревьев. Приближалась Пасха.