Хотя ночь и была безлунной, отряд пустился в дорогу сразу после того, как вейнхимы совершили обряд прощания. Великаны не желали поддаваться усталости, к тому же боль, что испытывали Ковенант и Линден, побуждали их убраться подальше от того места, где встретил свой конец Хэмако. Пока Сотканный-Из-Тумана готовил еду, Линден обработала руку Ковенанта витримом и туго перевязала ее. К тому же она влила в него столько «глотка алмазов», что, когда отряд покинул последний ришишим, он с трудом заставлял себя не спать.

Пока вейнхимы показывали Великанам дорогу вверх по склону, он боролся со сном. Ибо знал, что за сны могут ему присниться. Некоторое время в этой борьбе ему помогала боль в предплечье. Однако когда Великаны прочувствованно и церемонно распрощались с вейнхимами и размеренно, хотя и настолько быстро, насколько было возможно при тусклом свете звезд, зашагали на юго-запад, он понял – даже боли недостаточно, чтобы избавить его от ночных кошмаров.

Посреди ночи он с трудом избавился от душераздирающего видения гибели Хэмако и с удвоенным пылом принялся бороться с усыпляющим действием «глотка алмазов».

– Я был не прав, – промолвил он в черную пустоту. Скорее всего, его слова заглушил скрип полозьев, но он и не стремился к тому, чтобы быть услышанным. Он хотел одного – побороть сонливость и не видеть кошмаров. – Зря я не послушал Морэма.

Эти слова пробудили воспоминания столь же живые и цепкие, как и сны. Впрочем, он сам невольно держался за них, ибо это было легче, чем вновь и вновь созерцать гибель Хэмако.

Когда Высокий Лорд Морэм попытался вызвать Ковенанта в Страну на последнюю битву с Лордом Фоулом, Ковенант воспротивился этому призыву. В то самое время в его собственном мире одну маленькую девочку укусила гремучая змея, и несчастная малышка нуждалась в его помощи. Чтобы помочь ей, он отказал Морэму и Стране.

– Я отпускаю тебя, Неверящий, – сказал тогда Морэм. – Ты отворачиваешься от нас ради спасения жительницы твоего мира, но это не освободит тебя от воспоминаний. А потому, даже если нас поглотит тьма, красота Земли все же сохранится, ибо ты будешь помнить ее всегда. А сейчас – ступай с миром.

– Мне многое следовало понять, – продолжал Ковенант, обращаясь к холодным звездам. – Я не должен был отказывать Морскому Мечтателю в кааморе. И должен был найти какой-то способ спасти Хэмако. Забыть о риске и найти. Отпуская меня, Морэм в свое время пошел на страшный риск. Но судьба всего, что заслуживает спасения, не должна зависеть от такого рода решений...

Ковенант не винил себя – он всего-навсего стремился отогнать кошмары. Но он был не более чем человеком, смертельно усталым, и, лишь кутаясь в одеяло, мог сохранить хоть какое-то тепло. В конце концов, сны вернулись.

Видение приносящего себя в жертву Хэмако преследовало Ковенанта до самого восхода солнца. А открыв глаза, он неожиданно обнаружил, что плотно завернут в одеяла и лежит вовсе не на санях, а прямо на утоптанном снегу. Все его спутники находились поблизости, хотя бодрствовали лишь Кайл, Красавчик, Вейн и Финдейл. Красавчик ворошил уголья в маленьком костре и смотрел на пляшущие язычки пламени так, словно сердце его находилось где-то в другом месте.

Прямо перед ними высилась отвесная каменная стена высотой не менее двух сотен футов. Лучи восходящего солнца окрашивали камень в тревожащий красный цвет, словно напоминая о том, что за нею властвует Солнечный Яд.

Пока Ковенант спал, отряд добрался до подножия Землепровала. Все еще осоловелый от действия «глотка алмазов», он выбрался из одеял, прижимая онемевшую от боли перебинтованную руку к шраму на груди. Красавчик бросил на него рассеянный взгляд и вновь повернулся к костру. Впервые за много дней после долгого пребывания на открытом воздухе лицо Великана не было покрыто ледяной коркой. Хотя изо рта Ковенанта по-прежнему вырывались клубы пара, мороз показался ему вполне терпимым – видимо, в сравнении с тем, что ждало его впереди. Тепла маленького костра было явно недостаточно, чтобы обрести успокоение. Ковенант, наполовину остававшийся во власти воспоминаний и сновидений, смотрел на своих спутников, но угрюмое молчание Красавчика сулило не больше спокойствия, чем суровая невозмутимость Кайла.

Харучаи могли испытывать скорбь, восхищение или презрение, однако Кайл все свои чувства держал в себе. Да и Вейн с Финдейлом – каждый по-своему – отрицали покой самим своим существованием. Создатели Вейна почта поголовно истребили вейнхимов, а желтые глаза Финдейла переполняла боль из-за знания, поделиться которым он отказывался.

А ведь он мог рассказать ришу Хэмако о кроеле. Скорее всего, это не повлияло бы на судьбу Ковенанта или Хэмако. Но многие жизни можно было бы спасти.

Однако, взглянув на элохима, Ковенант отказался от намерения потребовать объяснений, ибо понял: Финдейл делал и будет делать все, что способствует усугублению вины Ковенанта. Дабы груз этой вины вынудил его уступить кольцо.

Потому он не нуждался в объяснениях – во всяком случае, пока. Что ему требовалось, так это четкое осознание сути происходящего.

Неужто она так сильна? Вот, пожалуй, единственный вопрос, который он задал бы сейчас Обреченному.

Впрочем, Ковенант и на сей раз знал ответ. Она еще не была столь сильна, но возможности ее возрастали с каждым днем, словно сила принадлежала ей по праву рождения, сдерживало ее лишь мучительное внутреннее противоречие. Линден попала в ловушку, оказавшись между двумя кошмарами – ужасом содеянного с нею отцом и не меньшим ужасом содеянного ею с матерью. Между ненавистью к смерти и тяготением к ней. Но она имела больше прав на обладание дикой магией. Ибо умела видеть.

Тем временем зашевелились и остальные. Первая привстала, непроизвольно сжимая рукоять меча: ей грезилась битва. В глазах неловко поднявшегося на ноги Хоннинскрю появилось что-то странное, словно он, подобно Хэмако, познал нечто, не веселящее, но, тем не менее, придающее сил.

Сотканный-Из-Тумана по-прежнему все еще казался несколько подавленным и смущенным. Хотя последняя схватка с аргулехами дала ему некоторую возможность хотя бы частично восстановить самоуважение.

Линден, проснувшись, выглядела так, словно половину ночи она проливала слезы.

Душа Ковенанта рвалась к ней, но сказать об этом он не решался – попросту не знал как. В предыдущий вечер она пестовала его больную руку с рвением, какое вполне можно было принять за любовь. Но рьяность его самоотречения отдалила их друг от друга. И он не мог забыть о том, что у нее больше прав на кольцо. Равно как и о том, что его неискренность неизменно извращала все, что он делал или хотел сделать.

Но и уступить Ковенант не мог. Ночные кошмары настойчиво убеждали его в необходимости обретения огня. Того огня, которого он так страшился.

Сотканный-Из-Тумана занимался приготовлением завтрака, когда его хлопоты неожиданно прервал Красавчик. Одно то, как изуродованный Великан поднялся на ноги, привлекло внимание товарищей – в его позе было что-то особенное, да и глаза в лучах восходящего солнца поблескивали влагой. А затем он хрипло затянул песню на незатейливый великанский мотив. Его протяжный голос эхом отдавался от отвесной стены Землепровала, создавая впечатление, что поет он не только для себя, но и для всех своих спутников.

Когда Великан умолк, Первая крепко сжала его в объятиях. Впервые за долгое время Сотканный-Из-Тумана выглядел умиротворенным. Линден бросила взгляд на Ковенанта и, силясь скрыть дрожь, закусила губу. Но глаза Хоннинскрю оставались скрытыми под бровями, а на щеках его выступили желваки – словно «прощай» было отнюдь не единственным словом, произнести которое он не мог.

Ковенант понимал его. Трос-Морской Мечтатель пожертвовал своей жизнью так же отважно, как и Хэмако, но его гибель не была оправдана победой. И он не обрел кааморы, дабы упокоиться с миром.

Неверящий не без оснований опасался, что его собственная смерть будет иметь больше общего со смертью Морского Мечтателя, нежели с гибелью Хэмако.

Пока спутники завтракали и сворачивали лагерь, Ковенант не переставал гадать, как же им удастся подняться по едва ли не отвесному обрыву. Здесь, на севере, Землепровал не был столь высок, как в центре Страны, где Верхнюю и Нижнюю Страны разделяла пропасть глубиною в тысячу футов, а между Анделейном наверху и Сарангрейвской Зыбью внизу, подпирая небеса, высилась мрачная Гора Грома. Однако и здесь стена казалась неодолимой.

Но превосходное чутье и великолепное зрение Великанов подсказало им ответ. Повернув на юг, они, протащив сани менее лиги, добрались до места, где стена обломилась, рассыпав широким веером землю и каменные обломки. По образовавшемуся склону не так уж просто подняться, но все же он оказался преодолимым. Ковенант и Линден вскарабкались самостоятельно, а Великаны сумели еще и затащить наверх сани. Еще не минуло утро, а путники уже стояли среди снегов Верхней Страны.

Осматривая местность, Ковенант испытывал невеселые чувства, ибо каждый миг боялся услышать от Линден, что она ощущает Солнечный Яд. Но и за Землепровалом царствовала та же зима, а путь на юго-запад преграждал горный кряж.

Горы казались почти столь же высокими, как и Западные, однако Великанов это ничуть не смущало – они были привычны к ущельям, пикам и склонам. Хотя оставшаяся часть дня ушла на подъем по крутым, извилистым тропам, отряду удалось проделать немалый путь, причем Ковенант и Линден все это время оставались в санях.

На следующий день путь стал труднее: все круче забиравшийся наверх склон был завален валунами и кусками льда, а поднявшийся ветер дул прямо в лица, норовя сбить Великанов с дороги. Вцепившись в заднюю спинку саней, Ковенант устало тащился следом за Хоннинскрю. Правая рука его дрожала, онемелые пальцы совсем утратили силу. От потери сознания его спасали лишь ветер, «глоток алмазов» и желание как можно меньше обременять своих спутников.

Двигался Ковенант словно во сне – казалось, что кряж нависает над его головой, а каждый глоток холодного, разреженного воздуха терзает легкие, словно ржавая пила. Он чувствовал себя слабым и уже не верил в то, что когда-нибудь доберется до Ревелстоуна. Но, тем не менее, он вытерпел все. Ковенант уже давно перестал выполнять незыблемые для всякого прокаженного правила, но их дух, дух упорной борьбы за выживание, у него сохранился. Привычка, ставшая частью его натуры, оказалась сильнее и страха перед грядущими испытаниями, и боли перенесенных утрат. Даже когда ночь вынудила отряд остановиться, Ковенант держался на ногах.

Следующий день был еще хуже предыдущего. Холодный воздух напоминал о стуже, источавшейся аргулехами. В лощинах, по которым продвигался отряд, неистовствовал злобный ветер. То и дело Кайлу приходилось помогать то Линден, то Ковенанту – а порой и кому-нибудь из Великанов, которым было непросто управляться с санями. Однако решимость отряда не могло поколебать ничто. Великаны рвались все выше и выше, словно желая доказать, что им по силе любые кручи. А вместе с ними, не уступая, а может быть, и превосходя в упорстве Ковенанта, шла Линден. Глаза ее остекленели от холода, щеки побелели, как мел. Но она выдержала все.

На ночь отряд встал лагерем в створе прохода между вздымавшимися к небесам остроконечными пиками. За этим проходом уже не было видно гор – во всяком случае, настолько высоких, чтобы их касался отблеск заката.

Приготовить ужин оказалось не так-то просто: чтобы завывший в ущелье ветер не задул и не разбросал костер, Великанам пришлось соорудить из одеял заслон от ветра. Однако, в конце концов, им удалось и разогреть пищу, и вскипятить воду, необходимую Линден для перевязки.

Когда она размотала бинт, Ковенант с удивлением увидел, что раны, его почти зажили. Обработав еще не затянувшиеся порезы, Линден бережно наложила новую повязку.

Признательный за ее заботу, терпение, просто за ласковое тепло ее рук и не находивший нужных слов, Ковенант пытался поблагодарить Линден взглядом. Однако она не поднимала на него глаз. Движения ее были резкими и нервными, голос – когда она заговорила – каким-то потерянным, заброшенным и одиноким, словно те горные пики.

– Мы приближаемся к... – Она сделала растерянный жест, по-видимому обозначавший ветер... – Этот ветер, он не настоящий. Не естественный. Это реакция на нечто – уж не знаю на что – находящееся с той стороны.

На лице ее появилась натянутая улыбка.

– И, если хочешь знать, по всем моим ощущениям выходит, что здесь уже два дня как стоит солнце пустыни.

Линден умолкла. Молчал и Ковенант, ожидая продолжения. Солнечный Яд с самого начала был для Линден мучением. Сверхчувственные способности делали ее особенно беззащитной перед этим Злом, ибо чередующиеся засуха и загноение мира, пожар пустыни и плач деревьев она воспринимала с особой, недоступной иным остротой. Гиббон предсказывал, что мироздание будет разрушено отнюдь не Ковенантом, но ею. Что ее видение станет источником всеобщего Осквернения, задуманного Презирающим. Тогда же ее коснулся Опустошитель. Квинтэссенция злобы влилась в ее уязвимую плоть, и потрясение оказалось столь сильным, что Линден два дня пребывала в беспамятстве.

Когда же она пришла в себя, после того как Ковенант вызволил ее из узилища в Ревелстоуне, пережитый ужас заставил ее возненавидеть свои способности. Она умоляла его пощадить ее, как он пытался умолить Джоан. Лишь поняв, что ее видение открыто не только злобе, но и всей красоте мира и что оно наделяет ее способностью к исцелению, Линден несколько воспряла духом.

Теперь Линден стала совсем другой женщиной: страшно было подумать о том, как она изменилась. Но ее восприимчивость к скверне Солнечного Яда осталась той же. Ковенант не мог знать, что у нее на сердце, но знал, как знала и она сама, что скоро ей придется оказаться под бременем слишком тяжелой для нее ноши.

Ноши, что никогда не выпала бы ей вторично, не позволь он себе лживо убедить ее, будто у них может быть общее будущее.

В свете костра лицо Линден казалось красным от возбуждения. В глазах плясали отблески подстегиваемых ветром языков пламени. Создавалось впечатление, будто ей не удается придать чертам своего лица обычную строгость. Она возвращалась туда, где все было пронизано Злом. Линден чувствовала себя обреченной.

– Я никогда не говорила... – вернулась к разговору Линден, – ...потому что хотела все забыть. Мы покинули Страну и забрались так далеко, что даже угрозы Гиббона стали казаться нереальными. Но теперь, – она непроизвольно проследила взглядом за ветром, – теперь это не идет у меня из головы.

Сердце Ковенанта сжалось: неужто после всего, что она уже рассказала ему, осталось нечто невысказанное, еще худшее, чем все остальное? Но он держался как мог.

– ...В ту ночь... – В голос ее прокралась боль. – ...В первую ночь на борту «Звездной Геммы»... еще до того как я поняла, что на корабль пробрался Опустошитель, до того как тебя укусила крыса...

Он вспомнил укус, приведший в действие порчу, едва не погубившую дромонд и Поиск, прежде чем Линден удалось найти способ совладать с ней.

– ...Так вот, тогда мне привиделся самый страшный кошмар. – И она описала этот сон.

Они находились на Небесной Ферме, и он, Ковенант, оказался на месте Джоан – во власти фанатичных приспешников Лорда Фоула. Она, Линден, бросилась вниз по склону, чтобы спасти его, но ничего не могла поделать. В грудь ее вонзился нож, из раны хлынула кровь – больше крови, чем ей доводилось видеть когда-либо в своей жизни. Кровь хлестала так, будто тем ударом был повержен весь мир. Словно клинок вонзился в самое сердце Страны. Линден едва не утонула, пытаясь остановить этот страшный поток.

Воспоминание повергло ее в ужас, но она не умолкла. Слишком уж долго и мучительно вынашивала Линден свои вопросы, и о чем желает спросить, знала, с ужасающей точностью.

Глядя прямо в глаза Ковенанту, она сказала:

– На Смотровой Площадке Кевина ты говорил, что существуют два разных объяснения. Внешнее и внутреннее. Разница между ними примерно такая же, как между хирургией и терапией. Внутреннее заключается в том, что мы видим общий сон. «Связаны в одном и том же бессознательном процессе», – так ты сказал. Это согласуется с тем, что я узнала позднее. Если нам снится сон – стало быть, любое совершенное здесь исцеление не более чем иллюзия. Оно не оказывает никакого влияния на оставшиеся там тела – на физическую непрерывность нашего существования в том мире. Но что может означать сон, увиденный во сне? Не является ли он своего рода пророчеством?

Ее прямота потрясла Ковенанта, да и это умозаключение оказалось для него неожиданным.

– Все не так просто... – попытался возразить он, припоминая собственные сны, но тут же осекся, ибо не мог подыскать убедительный довод. – Ведь тот сон приснился тебе под влиянием Опустошителя, – промолвил он, прервав наконец, затянувшееся молчание. – Тебе снилось то, что побуждало тебя к видению. Но пророчество Лорда Фоула тебя не касается, так что все это не имеет значения.

Линден уже не смотрела на него. Склонив голову, она закрыла лицо ладонями, но не смогла скрыть струившихся по щекам слез.

– Это случилось, когда я еще ничего не знала о Силе, – промолвила она, с обескураживающей откровенностью обнажая суть того, что не давало ей покоя. – А сейчас... Я могла бы спасти Хэмако. Могла бы спасти их всех. Ты был близок к взрыву – а я могла овладеть твоей дикой магией и вырвать сердце у того кроела. Я не представляю угрозы для Арки Времени. Никому из них не было нужды умирать.

От ужаса и стыда лицо Линден пылало. Ковенант знал – она говорила правду. Видение непрестанно усиливалось, а вместе с ним возрастали и ее возможности.

– Так почему же ты не сделала этого? – спросил он, подавляя стон.

– Из-за тебя! – отрезала Линден. – Видя, как ты терзаешь свою руку, я не могла думать ни о чем другом.

Боль в ее голосе помогла ему овладеть собой и не впасть в отчаяние. Он не мог позволить себе испугаться, ибо ей требовалось нечто большее.

– Я рад, что ты этого не сделала, – сказал Ковенант. – И не во мне дело. Я рад, что ты не сделала этого ради него. – Вспомнив о ее матери, он с расстановкой добавил: – Ты предоставила ему возможность достичь своей цели.

Линден вскинула голову и яростно впилась в Ковенанта взглядом.

– Он умер! – прошептала она с нажимом, словно в одном этом слове заключалось больше горечи и гнева, чем можно было выразить криком. – По меньшей мере, дважды он спасал твою жизнь, а свою, всю без остатка, посвятил служению Стране. Той самой Стране, которая, если верить твоим словам, так тебе дорога. Принявший его народ почти полностью уничтожен. А он – умер!

Ковенант не дрогнул – ныне он был готов ко всему, что мог услышать от Линден, ибо никакие слова не могли сравниться с собственными его кошмарами. И он отдал бы душу за возможность быть достойным Хэмако.

– Я отнюдь не радуюсь его смерти. Но радуюсь тому, что он нашел ответ.

Минуту, показавшуюся бесконечной, Линден не отводила яростного взгляда, но, в конце концов, гнев медленно отступил. Она опустила глаза и заплетающимся языком проговорила:

– Прости. Но мне этого не понять. Убивать людей – плохо. – Память о матери была жива для нее, так же как и для Ковенанта. – Боже мой! Но разве спасти их было бы не лучше, чем позволить им умереть?

– Линден...

Она явно не хотела слушать его, ибо, затронув основной вопрос своей жизни, чувствовала необходимость ответить на него самостоятельно. Но он не мог оставить свою мысль невысказанной и со всей мягкостью, на какую был способен, промолвил:

– Хэмако не хотел, чтобы его спасли. По причине, противоположной той, что заставила твоего отца отказаться от помощи. Отец не хотел, чтобы его спасали. И он победил.

– Я знаю, – пробормотала Линден. – Знаю. Я просто не понимаю этого.

И, словно для того, чтобы удержать его от дальнейших слов, она поднялась и ушла от костра за одеялами.

Ковенант взглянул на Великанов, но тем нечего было ему сказать. Он начинал думать, что, когда смерть придет и к нему, она будет для него желанной.

Очень скоро костер погас. Сотканный-Из-Тумана попытался разжечь его снова, но не сумел. Однако когда Ковенант улегся, наконец, спать, ему приснилось, будто пламя разгорелось так яростно, что готово его поглотить.

Ночью ветер утих. Рассвет занялся на удивление ясный: в хрустальном, разреженном воздухе скалы светились, и казалось, что их не может коснуться никакая скверна. К дальнему концу прохода путники двинулись в приподнятом настроении, словно это утро обещало им несбыточную надежду.

Открывавшийся за перевалом вид при других обстоятельствах непременно привел бы их в восторг, ибо потрясал своим величием. Солнце играло на причудливом нагромождении утесов, острых зубчатых гребней и вздымавшихся к небесам пиков. А внизу, от подножия горных склонов до самого юго-западного горизонта, расстилались безбрежные Северные Равнины, по которым пролегал путь к Ревелстоуну.

Но в ярком солнечном свете они выглядели побуревшими и пожухлыми, словно пустыня.

Само по себе это не могло повергнуть в молчание Великанов, заставить Линден прижать ладони ко рту, а Ковенанта затаить дыхание – в это время года засуха в долине могла быть вызвана и естественными причинами. Но по мере того как рассветные лучи касались обнаженной земли, на ней начинал появляться зеленоватый налет. С огромного расстояния бесчисленные ростки и побеги казались отвратительной, склизкой плесенью.

Выругавшись, Ковенант обернулся и взглянул на солнце, но, к своему удивлению, ни малейших признаков ауры, которой должен был сопутствовать столь неожиданный всплеск зелени, не увидел.

– Мы находимся прямо под ней, – поняв его немой вопрос, бесстрастно пояснила Линден. – Вспомни, что я рассказывала, когда мы в прошлый раз пересекали Землепровал. Эту кайму мы увидим, но позже.

Ковенант не забыл ее объяснений. Солнечный Яд представлял собой извращение Земной Силы, и источник его находился под землей, в недрах Горы Грома, где устроил свое обиталище Лорд Фоул. Однако фокусировало его, приводило в действие солнце – потому-то смены фаз Яда и сопровождались окружавшей светило противоестественной аурой.

– Вам необходим камень, – хрипло промолвил Ковенант обращаясь к спутникам. – Нельзя находиться на голой земле в тот момент, когда ее коснутся лучи, – это опасно.

Самого Ковенанта, так же как и Линден, защищала обувь, принесенная из другого мира. Харучаи и Вейн уже показали, что они к Солнечному Яду невосприимчивы, что же до Финдейла, то он не нуждался ни в каких советах. Но Ковенант не мог допустить и мысли о том, чтобы подвергнуть опасности Великанов.

– Отныне и каждый день в момент восхода у вас под ногами должен быть камень.

Первая молча кивнула. Как и другие Великаны, она не могла оторвать взгляд от густеющего на глазах зеленого покрова на отдаленных равнинах.

Это зрелище заставило Ковенанта с тоской вспомнить о Сандере и Холлиан. Гравелинг подкаменья Мифиль покинул свой дом и сородичей, дабы служить проводником Ковенанту, понятия не имевшим о том, какие угрозы таит в себе Солнечный Яд. Его знания, упорство, преданность и отвага сохранили жизнь и Ковенанту, и Линден. А способность Холлиан предсказывать смену фаз Солнечного Яда была просто бесценной. И хотя сейчас Ковенант мог рассчитывать на Великанов и Линден с ее необычной силой, он не чувствовал себя готовым столкнуться с Солнечным Ядом, не имея поддержки бывших соратников.

И его тревожила их судьба. Ковенант отослал их из Прибрежья, полагая, что они едва ли смогут сыграть заметную роль в поисках Первого Дерева, коль скоро за это взялись могучие Великаны. К тому же ему претила сама мысль о возможности на время своего отсутствия – сколько оно продлится, не мог сказать никто, – оставить Страну в безраздельной власти Верных. Поэтому он вручил им крилл – магический клинок, изготовленный Лориком Усмиряющим Зло, и повелел попытаться поднять население Страны на сопротивление требовавшим свою кровавую дань Верным. Сопровождаемые лишь Силлом и Харном, вооруженные помимо простых ножей криллом, оркрестом – Солнечным Камнем Сандера и лианаром – деревянной палочкой эг-бренда и воодушевляемые хрупкой надеждой на то, что они смогут получить помощь от других харучаев, мужчина и женщина бесстрашно выступили против злых сил, овладевших Страной.

Память пересилила страх. Вид неестественно набухавшей зеленью равнины заставлял вспомнить прошлое с особой отчетливостью. Сандер и Холлиан были его друзьями. С ними он проделал далекий и трудный путь и теперь остро желал повстречать их снова.

Или отомстить за них.

– Идемте, – отрывисто бросил он спутникам. – Надо спуститься.

Первая окинула его оценивающим взглядом, словно его возрастающая суровость к себе пробуждала в ней сомнения. Но она была не из тех, кто отступает. Молча кивнув, Первая знаком направила его и Линден к саням, а сама, повернувшись, двинулась вниз по крутому, занесенному снегом склону с такой решимостью, словно ей не терпелось встретиться с приведшим сюда Поиск Злом.

Издав клич, похожий на вызов, Хоннинскрю сорвал с места Ковенантовы сани и, проваливаясь в снег, устремился следом за меченосицей.

На то, чтобы спуститься по склону к кромке снегов и оказаться у подножия горы, отряду потребовался всего один день. С немыслимым креном, на сумасшедшей скорости, доступной лишь Великанам, сани мчались с горы, ненадолго останавливались, лишь когда Первой требовалось оглядеться, чтобы выбрать лучший маршрут. Казалось, она вознамерилась отыграться на спуске и наверстать все время, затраченное на долгий и трудный подъем. До полудня зеленый обод – цвета хризопраза и глаз Дафин – сомкнулся вокруг солнца, словно гаррота. Но Ковенант не мог смотреть на солнце – как, впрочем, и куда бы то ни было. Его хватало лишь на то, чтобы цепляться за поручни саней да усилием воли сдерживать тошноту.

Лед и снег, покрывавшие склон, резко обрывались у кромки равнины, успевшей покрыться столь густой и буйной растительностью, что она казалась непроходимой. Поскольку Ковенанта все еще мутило, да и голова его шла кругом, он не мог не порадоваться тому, что спуск завершился в сумерки и Первой не взбрело в голову продолжить эту безумную гонку, ринувшись напролом сквозь заросли. Однако меченосица прекрасно видела, в каком состоянии находятся он и Линден. Пока Сотканный-Из-Тумана и Хоннинскрю разбивали лагерь, она передала Ковенанту флягу с «глотком алмазов» и оставила их с Линден вдвоем – приходить в себя.

Снадобье быстро уняло тошноту Ковенанта, но ничего не могло поделать с яростью и страхом в глазах Линден. В течение вечера Красавчик и Первая попеременно обращались к ней с вопросами, но отвечала Линден односложно, и вид у нее был отсутствующий: Ползучая растительность говорила на языке, понятном лишь ей одной, и это поглощало все ее внимание. Не осознавая, что за ней наблюдают, Линден то и дело растерянно покусывала губу, словно утратила прежнюю собранность и понятия не имела, как ее вернуть.

Ее поза и облик живо напомнили Ковенанту то время, когда она впервые столкнулась с солнцем плодородия и едва не лишилась рассудка.

– Нет! – шептала Линден тогда. – Этого не может быть. Я не верю в такое Зло.

Теперь она верила во Зло, но легче от этого не становилось – напротив, ее возросшие сверхчувственные способности делали восприятие неотвратимого, как смерть, и неизлечимого, как проказа, Солнечного Яда еще более мучительным.

Ковенант пытался не спать, всем видом предлагая ей свою молчаливую поддержку, но Линден оставалась напряженной и отстраненной, и, в конце концов, смертельная усталость взяла верх над его сочувствием. Он провалился в сон с мыслью о том, что обладай он хоть малой толикой способностей Линден, то опасность, грозившая Стране, была бы не столь велика. А Линден была бы не столь одинока. Несмотря на видения, избавиться от которых он не мог, ночь пролетела как один миг. Когда Кайл разбудил Ковенанта, рассвет уже занимался. Почувствовав прикосновение харучая, Ковенант вздрогнул и, открыв глаза, поймал себя на том, что непроизвольно уставился на зелень. Его спутники были уже на ногах. Пока Красавчик и Сотканный-Из-Тумана готовили завтрак, а Хоннинскрю разбирал лагерь, Первая, стиснув зубы и бормоча ругательства, изучала местность. Пробел между горными пиками позволял первым лучам высветить полоску растительности прямо перед лагерем. Еще чуть-чуть, и солнце должно было коснуться отряда.

При виде того, как извивается и растет зелень, у Ковенанта по коже пробежали мурашки. Контраст между местами, куда падал солнечный свет, и теми, которых он еще не достиг, придавал этому зрелищу еще более фантастический и зловещий вид. На каменистой почве у подножия горы деревьев не было, однако корявые, немыслимо искривленные кустарники уже вымахали размером с деревья. Пространство между их стволами заполнялось чертополохом и другими гигантскими сорняками, а огромные полосы мха и лишайника цеплялись за камни, словно короста. И все, к чему прикасалось солнце, принималось расти с невероятной быстротой, словно поднимаясь на чудовищной опаре. Ковенант понял, что в действительности успел позабыть, сколь ужасен Солнечный Яд, и теперь страшился момента, когда ему придется оказаться в этом зеленом аду.

А потом первый солнечный луч упал на стоянку.

В последний момент Первая, Хоннинскрю и Красавчик успели встать на оголенные участки скалы. Сотканный-Из-Тумана вскочил на плоскую каменную плиту, предназначавшуюся для разведения костров на снегу.

Линден кивнула, одобрив предусмотрительность Великанов.

– На Кайла это не действует, – пробормотала она, – а вам необходимо беречься. – Ее и Ковенанта защищала обувь из иного мира, а Финдейлу и Вейну никакой защиты не требовалось.

Поначалу поднявшееся над скальным проемом солнце казалось нормальным: возможно, именно по этой причине у подножия холмов еще оставались места, свободные от растительности. Однако вскоре застывшие в неподвижности путники увидели, как вокруг светила сомкнулось ядовито-зеленое кольцо, изменив даже цвет солнечных лучей. Теперь и полоска голой земли у подножия склона приобрела изумрудный оттенок.

В горах еще стояла зима, и воздух в долине отнюдь не был теплым, однако Ковенанта прошиб пот. Линден мрачно повернулась к солнцу спиной, а Великаны занялись своими делами. На лице Вейна по-прежнему сохранялась странная, ничего не выражающая улыбка, а вот печаль в глазах Финдейла казалась еще более глубокой, чем обычно. Ковенант приметил, что у элохима дрожат руки.

Вскоре после того, как спутники позавтракали, Хоннинскрю кончил разбирать сани, превратив их в вязанки дров. Затем он и Сотканный-Из-Тумана увязали припасы в четыре тюка – два огромных для себя и два поменьше – для Красавчика и Первой. Теперь отряд был готов к выступлению.

– Друг Великанов, – обратилась Первая к Ковенанту. – Существует ли здесь иная опасность, кроме той, о которой мы уже знаем?

«Не должно бы, – подумал он, – но кто знает, как многое здесь изменилось. И не забираются ли теперь Всадники Верных даже так далеко на север».

– Думаю, – ответил он, – пока не переменится солнце, новой угрозы можно не опасаться. Но лучше не задерживаться.

– Понятно, – кивнула меченосица. Вытащив меч, она сделала два размашистых шага к подножию холма и принялась прорубать дорогу в высоких зарослях чертополоха.

Последовавший за ней Хоннинскрю расширял тропу.

Ковенант заставил себя занять место за спиной Красавчика. Кайл держался между Неверящим и Линден. Затем шел Сотканный-Из-Тумана, а позади него неразлучные Вейн и Финдейл.

Так отряд, потерпевший неудачу при попытке обрести ветвь Первого Дерева, вступил туда, где царила безраздельная жестокость Солнечного Яда.

Более чем до полудня отряду удалось сохранять поразительный темп. Чудовищные кустарники сменялись столь же зловещими папоротниками, чередующимися со скоплениями колючих трав, и все это с мучительной, болезненной неудержимостью тянулось вверх, к затянутому в зеленую петлю солнцу. Однако как ни трудно было прокладывать путь, Первая и Хоннинскрю продвигались столь быстро, что Ковенанту и Линден не приходилось замедлять шага. По мере того как путники удалялись от заснеженных гор, воздух становился все более теплым и влажным. Ковенанту пришлось снять верхнюю одежду – она нашла себе место в узле Красавчика, – но он все равно отчаянно потел. Прежде он, наверное, не выдержал бы такой скорости, но перенесенные испытания не только ожесточили, но и закалили его.

Однако во второй половине дня отряд оказался в местности, какую не могла бы измыслить даже самая безумная фантазия. Скрюченные, как вурдалаки, можжевеловые деревья душили друг друга чудовищно раскинувшимися кронами, тогда как их, в свою очередь, оплетала гигантская и злобная паутина вьюнов. Саму же почву сплошным ковром устилали источавшие яд огромные орхидеи. Первая с размаху нанесла удар по одной из лиан и тут же осмотрела отскочивший клинок – не затупился ли он? Стебель оказался крепким, словно железное дерево. Растения шевелились, шуршали и отравляли воздух своими выделениями. Теперь, чтобы хоть как-то продвигаться вперед, спутникам приходилось лавировать, а порой и протискиваться между стволами и стеблями.

Сумерки застали их посреди этого леса кошмаров. Вокруг не было видно ни единого камня; даже расстелить одеяла между стволами оказалось весьма непросто. Но на следующее утро, когда Кайл разбудил спутников, они с удивлением увидели, что он невесть где ухитрился набрать кучу мелких камней, достаточную, чтобы защитить двоих Великанов. А на плоском камне Сотканного-Из-Тумана вполне могли разместиться еще двое. Чувствуя себя защищенными, они приготовились встретить рассвет.

Но едва первые солнечные лучи стали пробиваться сквозь кроны задыхавшихся деревьев, как Ковенант содрогнулся, а Линден прикрыла рот рукой, чтобы подавить восклицание.

Они видели лишь краешек ауры, но она оказалась не зеленой, а красной. Солнечный Яд вступил в фазу губительного поветрия. То было солнце чумы.

– Два дня! – не удержался от стона Ковенант. – Все гораздо хуже, чем я думал.

Встретив вопросительный взгляд Первой, он с горечью пояснил, что прежде каждая фаза Солнечного Яда продолжалась не менее трех дней. Ускорение смены фаз означало, что мощь Яда усиливается, а из этого, в свою очередь, следовало... О том, что из этого следовало, Ковенант предпочел бы не думать. Это могло значить, что Сандер и Холлиан потерпели поражение, что на-Морэм заполучил источник крови, неиссякаемый, как его злоба, или же что Лорд Фоул настолько уверен в своей победе, что Верные больше не делают вид, будто они сдерживают Солнечный Яд.

Некоторое время Первая хмуро обдумывала ответ Ковенанта, а затем осторожно спросила:

– Возможно ли, что это лишь случайная вариация, а основной цикл остался без изменений?

Такое представлялось возможным – Ковенант вспомнил, что один раз он видел фазу, продолжавшуюся всего два дня. Но когда он повернулся к Линден, чтобы поинтересоваться ее мнением, то увидел, что она так и держит руку у рта. Зубы ее сомкнулись на костяшке указательного пальца, на подбородке виднелась капелька крови.

– Линден! – воскликнул он, хватая ее за запястье и отводя руку. Ее смятение передалось и ему.

– Солнце чумы, – прохрипела она, с трудом выдавливая слова из горла. – Ты забыл, что это такое? Или, может быть, у нас есть ваура?

И тут Ковенанту стало по-настоящему страшно. Ваура представляла собой едкий растительный сок, помогавший отогнать тучи насекомых, кишевших под солнцем чумы. Более того, это снадобье являлось противоядием против порождаемого Солнечным Ядом смертельного недуга. Недуга, способного поразить всякого, у кого на теле имеется хотя бы маленькая ранка.

– Адское пламя! – выругался он. – Скорее перевяжи палец!

Шрамы на руке Ковенанта уже успели зажить, а вот крохотные отметки на ее костяшках под этим солнцем могли оказаться роковыми. Вокруг уже начинали клубиться миазмы. Как только свет касался растений, кора на их стволах начинала отслаиваться, а древесина сочиться гноем. То были первые признаки начинавшегося гниения и распада.

К нарастающему зловонию вскоре присоединился надоедливый, буравящий уши писк невесть откуда взявшихся насекомых. Ковенанта охватили мрачные предчувствия, те самые, во власти которых оказалась Линден. Помимо всего прочего, она раньше него сообразила, что даже Великаны могут опасно заболеть, надышавшись ядовитых испарений или получив множество столь же ядовитых укусов.

И, тем не менее, она не сдвинулась с места. Глаза ее потускнели и были обращены внутрь. Из укушенного пальца сочились и падали в пыль маленькие красные бусинки.

– Черт побери! – неистово закричал Ковенант. – Я же сказал, забинтуй палец! И придумай что-нибудь. Похоже, мы попали в беду.

Линден вздрогнула, словно ее вырвали из забытья.

– Ты не понимаешь, – прошептала она, – ты не чувствуешь этого. Я не помню, чтобы когда-нибудь... чтобы такое... – Она сглотнула, чтобы удержаться от крика. Тон ее стал мертвенно равнодушным. – Ты этого не чувствуешь. Это так безобразно. Тебе с этим не справиться.

Клубы пара вились у ее лица, словно и оно начинало гнить.

Схватив Линден за плечи, Ковенант встряхнул ее изо всех сил.

– Может, я и не могу, зато ты – можешь! А иначе зачем ты здесь? Ты Солнцемудрая.

Солнцемудрая – таков был титул, данный ей элохимами. На миг взгляд Линден стал столь рассеянным и блуждающим, что Ковенант испугался, не лишилась ли она рассудка. Но в следующий миг она устремила на него взгляд, исполненный такой решимости и силы, что Ковенант вздрогнул. Лицо ее побледнело, как алебастр, но очи блестели, как алмазы.

– Сейчас же отпусти меня, – проговорила она одними губами. – У тебя нет никакого права...

Ковенант мгновенно выполнил ее требование, но Линден не смягчилась и, как только он разжал хватку, отвернулась, словно отпуская его прочь из своей жизни.

– Найди какой-нибудь еще не сгнившей зелени, – велела она Первой. Голос ее звучал странно: сурово и в то же время ломко. – Веток или чего-нибудь в этом роде. Обмакни концы в витрим и подожги. Дым в некоторой степени сможет нас защитить.

Приметив возникшую между Линден и Ковенантом напряженность, Первая приподняла бровь, однако медлить Великаны не стали: они прекрасно знали, какова сила видения Избранной. В считанные минуты они наломали достаточное количество ветвей, вполне годившихся на факелы. Красавчик пробормотал, что это не лучшее использование сбереженного им драгоценного напитка, однако одну из своих фляг вручил Первой без возражений. Вскоре четыре Великана и Кайл вооружились пылающими факелами: горели они с треском и отчаянным чадом, давая достаточно дыма, чтобы распугать гнус и отбить гнилостный запах. Раздосадованно жужжа, громадные кровососы устремились на поиски другой добычи.

Когда все припасы были уложены, Первая в ожидании указаний обернулась к Линден, признавая тем самым происшедшие изменения. Ковенант был Другом Великанов и Обладателем белого золота, однако теперь жизнь отряда целиком зависела от видения Линден.

Не глядя на Ковенанта, Линден кивнула и заняла обычное место между Первой и Хоннинскрю. Отряд пустился в дорогу.

Путь их пролегал сквозь клубы омерзительного пара. Вьющиеся лозы, еще вчера слишком твердые даже для меча Первой теперь набухали и покрывались омерзительными, то и дело прорывавшимися язвами. У некоторых деревьев выгнивала сердцевина, другие истачивали в труху древоточцы. На некоторых стволах кору почти полностью обглодали термиты. Дурманящая сладость орхидей порой пробивалась даже сквозь едкий дым факелов. Ковенант чувствовал: то, что им приходилось преодолевать сейчас, являлось венцом усилий Лорда Фоула. Именно такой, согласно его вынашиваемому тысячелетиями замыслу, должна была стать судьба всей Страны. Красота ее была порушена, естественный закон попран. Щуря слезящиеся глаза, задыхаясь и с трудом сдерживая рвоту, Ковенант молился о том, чтобы солнце не продержалось больше двух дней.

Однако солнце чумы давало им и некоторые преимущества: гниение дерева позволило Первой вновь взяться за меч и начать прорубать путь. Спутники зашагали быстрее и через некоторое время вышли из можжевелового леса на пространство, поросшее густой, высокой и липкой, словно вымазанной нечистотами травой. Здесь Первая объявила привал: следовало перекусить и подкрепиться «глотком алмазов».

В снадобье Ковенант безусловно нуждался, но кусок не лез ему в горло. Он не мог оторвать взгляд от распухшего пальца Линден.

«Недуг Солнечного Яда», – с горечью подумал он. А ведь Линден уже пришлось перенести эту болезнь. В тот раз Сандер и Холлиан, знавшие эту хворь не понаслышке, полагали, что ей не выжить. До сих пор Ковенант содрогался, вспоминая ее ужасные, какие не привидятся и в кошмаре, конвульсии. Спаслась она лишь благодаря собственному видению и вауре...

Это воспоминание вынудило Ковенанта вновь обратиться к Линден, хотя он и понимал, что вызовет ее досаду.

– Я, кажется, говорил тебе... – начал он более грубо, чем ему хотелось.

– А я говорила, чтобы ты оставил меня в покое, – оборвала его Линден. – Никто не просил тебя выступать в роли моей матери!

Однако Ковенант не отвел взора, и в глазах его читалась такая тревога, что воинственный пыл Линден несколько поутих. Нахмурившись, она отвернулась в сторону и пробормотала:

– Не беспокойся об этом, я знаю, что делаю. Это помогает мне сосредоточиться.

– Помогает?.. – Он решительно ничего не понял.

– Сандер был прав, – пояснила Линден. – Солнце чумы – худшее из проявлений Яда. Оно то ли высасывает из меня силы, то ли пропитывает... это трудно объяснить. Короче говоря, я становлюсь им. А оно – мною.

Попытка облечь в слова то, что не могло быть понято другими, заставило ее поежиться.

– А это, – продолжила она, подняв руку и пристально глядя на раненый палец, – боль и то, что она меня так пугает, помогает сохраниться различию. Чувствовать себя собой.

Ковенант кивнул – он ничем не мог ей помочь. Уязвимость Линден была ужасна – и для него тоже.

– Смотри, чтобы не стало слишком уж плохо, – прохрипел он и в очередной раз попытался хоть что-нибудь проглотить.

Остаток дня был ужасен, но на следующий день стало еще хуже. Однако к вечеру, сопровождаемый треском цикад и досадливым завыванием отпугиваемых дымом москитов, отряд добрался до холмистой местности, где из топи разлагавшегося мха и плюща выступали могучие валуны и скалы. Место оказалось подходящим для лагеря, ибо когда на следующее утро взошло солнце, его окружала пыльно-коричневая пелена.

Всего через два дня солнце чумы сменилось солнцем пустыни, несущим с собой засуху и палящий зной.

Скалы несколько защитили путников от воздействия солнца пустыни на гниющую растительность.

Казалось, что все, взращенное солнцем плодородия и подвергнутое гниению солнцем чумы, было вылеплено из воска. Под лучами замкнутого в коричневый обод светила все это истончалось, таяло подобно опавшим свечам и растекалось сероватой слизью. Мхи и лишайники образовывали в лощинах мутные лужицы, насекомые на лету превращались в склизкие дождевые капли. А потом вся эта жижа попросту испарилась, словно была выпита солнцем.

Еще утро не вошло в силу, а вся местность до последней лощинки уже оказалось выжженной: здесь не осталось ничего, кроме голого камня и сухой пыли.

Великанам это показалось страшнее, чем все виденное ими до сих пор. До сих пор могущество Солнечного Яда не было явлено им полностью – и ускоренный рост растений, и их разложение, так же как и обилие насекомых, еще можно было воспринять в пределах нормального. Но почти мгновенное исчезновение всяких признаков пусть искореженной и извращенной, но жизни потрясло спутников Ковенанта до глубины души.

– О Трос-Морской Мечтатель, – выдохнула Первая, оглядываясь вокруг. – Неудивительно, что ты не находил слов, чтобы описать это. Удивительно, как тебе удалось вынести такое, держа его в себе.

Красавчик непроизвольно жался к жене, лицо Сотканного-Из-Тумана исказила гримаса, словно его мутило. Зато глаза Хоннинскрю пламенели уверенностью человека, знающего, что он на верном пути.

Линден потребовала у Красавчика нож. Он, казалось, даже не услышал ее и пришел в себя лишь после того, как его жена, встрепенувшись, отвела взгляд от раскрывшейся перед ней бесплодной пустыни. Все еще в оцепенении, Красавчик протянул Линден свой клинок, и та аккуратно вскрыла загноившуюся рану на пальце, тщательно промыла ее витримом и забинтовала. Когда она подняла голову, вид у нее был не менее решительный, чем у Хоннинскрю. Похоже, она желала идти вперед, подобно капитану «Звездной Геммы».

Или подобно Елене, Высокому Лорду, той, которую любовь, омерзение и тяготение к Силе привели к безумному нарушению Закона Смерти. Уже через три дня пребывания под Солнечным Ядом Линден казалась способной на нечто подобное.

Вскоре отряд вновь выступил в путь. По опустошенной долине, казавшейся наковальней под свирепым молотом солнца, путники продвигались на юго-запад.

Вновь и вновь пред взором Ковенанта представали картины прошлого. Он и Линден были вызваны на Смотровую Площадку Кевина в день дождя, но в ту ночь был убит Нассис, отец Сандера, а на следующее утро взошло солнце пустыни. Под этим солнцем в подкаменье Мифиль Ковенант и Линден повстречали Опустошителя.

Много бедствий выпало в ту пору на долю Сандера. Как от гравелинга подкаменья от него требовали пролития крови его близких – жены и сына, дабы эта жертва могла послужить деревне.

Но вмешательство Опустошителя лишило его еще и отца и вынудило пожертвовать Маридом, самым близким другом, и поставило перед необходимостью пролить кровь матери. Все это и привело к тому, что он решился пренебречь долгом гравелинга ради Ковенанта и Избранной. И ради самого себя, ибо не желал больше совершать убийства. Под тем же самым солнцем пустыни многое изменилось и в судьбе Ковенанта. Под этим солнцем Марид, обратившийся в чудовище под действием Солнечного Яда, исполнил замысел Презирающего. С того времени в Ковенанте поселилась порча, яд, подталкивающий его к участи, уготованной Лордом Фоулом. К участи всепожирающего огня. К гибели мира в кошмаре необузданной магии, высвободить которую должны его любовь и печаль.

Солнце не позволяло думать ни о чем другом. Отряд располагал достаточными запасами воды, съестного и «глотка алмазов», однако, в конце концов, жаркое марево сделало головокружение Ковенанта столь сильным, что Хоннинскрю пришлось нести его на руках. Великан делал это не раз, следуя вместе с Ковенантом по дорогам судьбы и надежды. Но сейчас надежды не было – лишь тошнота, отчаяние и безжалостно палящее солнце.

Эта фаза Солнечного Яда также продлилась всего два дня, а за ней последовало новое появление солнца чумы.

Однако здесь, среди голой равнины, перенести красное солнце оказалось легче, чем в можжевеловых зарослях, ибо гнить было почти нечему, да и из насекомых попадались лишь роющие норы в земле. Правда, ни влаги, ни тени тоже не появилось. Через некоторое время путникам стали попадаться рогатые жуки и скорпионы размером с доброго волка, но меч Первой позволял держать эту нечисть на расстоянии. И всякий раз, когда Сотканный-Из-Тумана и Хоннинскрю брали Ковенанта и Линден на руки, скорость отряда существенно возрастала.

Но, в конце концов, начали уставать даже Великаны, несмотря на всю их природную силу и выносливость. Расстояния, пыль и жара исподволь делали свое дело. И тут, после двух дней чумы, Солнечный Яд вступил в фазу дождя. Стоя на камнях и встречая рассвет, путники ощутили на лицах непривычную прохладу, а когда солнце взошло, его окружало голубое кольцо – куда более голубое, чем само небо. И почти в тот же миг западный горизонт стало затягивать грозовыми тучами.

При мысли о дожде Ковенант воспрял духом, но когда крепчавший ветер принялся трепать его свалявшиеся волосы и бороду, он вспомнил, каково было путешествовать под солнцем дождя в прошлый раз.

– Нам потребуется веревка, – промолвил он, обернувшись к Первой, – чтобы не потерять друг друга.

Ветер уже свистел в ушах.

Линден, неотрывно смотревшая на юго-запад, как будто все ее внимание было приковано к Ревелстоуну, рассеянно пробормотала:

– Сам по себе дождь не опасен. Но он будет очень сильным.

Первая хмуро покосилась на облака и кивнула. Сотканный-Из-Тумана вытащил из своего узла моток веревки.

Впрочем, веревкой ее могли считать разве что Великаны – для людей это был толстенный канат, слишком тяжелый для того, чтобы его можно было обвязать вокруг пояса Ковенанта или Линден. Поэтому обвязались веревкой Великаны – от возглавляющей колонну Первой до замыкающего ее Сотканного-Из-Тумана. Людям приходилось держаться за канат руками.

Первая окинула взглядом местность, стараясь закрепить в памяти все детали рельефа, и отряд двинулся навстречу надвигающейся буре.

Мрачные тучи полностью затянули небо. Хлынул дождь, за пеленой которого Ковенанту едва удавалось различить шедшую впереди отряда Первую. Даже очертания Красавчика казались размытыми. Ветер напирал на левое плечо Ковенанта. Сухая пыль под ногами почти мгновенно превратилась в жидкую грязь, и башмаки начали скользить. Скоро Ковенант уже хлюпал по лужам, а дождевые струи молотили, словно дубинки. Ему оставалось лишь вцепиться в веревку.

Весь мир превратился в безжалостно хлещущий водопад, с завыванием ветра и холодом нескончаемого потока воды. Ковенанту следовало бы раздеться еще до начала дождя – мигом промокшая насквозь футболка была теперь лишь обузой.

«И откуда, – гадал он, – могла взяться эта чертова пропасть воды, если еще вчера равнина и вся Страна изнывали от жары?» Теперь, глядя перед собой, он с трудом мог рассмотреть лишь спину Красавчика. Она оставалась единственным ориентиром – она да веревка. Когда Ковенант оглянулся, чтобы посмотреть на идущих сзади, буря ударила его прямо в лицо. То была обреченная земля, и он обречен был блуждать по ней, ибо не мог отыскать ответа на свои сны.

В конце концов, из виду пропал даже Красавчик. Стена дождя стала сплошной, не оставив и проблеска света. Онемелые пальцы Ковенанта уже не позволяли держаться за веревку, и он зажал ее под мышкой, а потом и просто повис на ней. У него оставалась одна-единственная мысль: надо остановиться и переждать бурю в каком-нибудь укрытии. Однако веревка продолжала тянуть вперед.

И тут, столь же неожиданно, как приходили изменившие всю его жизнь вызовы в Страну, движение прекратилось. Веревка дернулась назад, да так резко, что он едва устоял на ногах. Пока Ковенант пытался восстановить равновесие, веревка провисла, а потом что-то тяжелое сбило его с ног, повалив в грязь.

В шуме бури ему слышались крики людей.

Почти сразу же сильные руки Великана – то был Красавчик – подхватили его и, поставив на ноги, подтолкнули на несколько шагов к хвосту колонны.

Казалось, будто дождь остался за его спиной, ибо прямо перед собой он увидел трех человек. Все они походили на Кайла. Один из них – то действительно был Кайл – схватил Ковенанта за руку и прижал губы к его уху. Сквозь шум дождя Ковенант с трудом расслышал слова:

– Здесь Доррис и Фол, харучаи, пришедшие противостоять Верным.

Ковенанта нещадно хлестал дождь, ветер пронизывал его насквозь, но он, забыв обо всем, закричал:

– Где Сандер?! Где Холлиан?!

В ярости хлещущих струй он смутно различил еще две человеческие фигуры – и одна из них протянула ему какой-то предмет.

И тут, пронзая тьму, вспыхнул ослепительный белый свет, исходивший из яркого драгоценного камня, вплавленного в крестовину длинного кинжала. Свет рассеивал мглу, и казалось, что даже дождь не в силах его коснуться.

Крилл Лорика.

Он высветил лица всех, кто окружал Ковенанта: Кайла, его соплеменников Дорриса и Фола, Сотканного-Из-Тумана, по бокам которого стояли Вейн и Финдейл, Красавчика и Первую, поддерживавших с обеих сторон Линден. И тех двоих, принесших крилл.

Сандера, сына Нассиса, гравелинга подкаменья Мифиль.

И Холлиан, дочь Амит, бывшую эг-брендом.