ИНТЕРЛЮДИЯ:
МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ
Свята земля, не свята — иль в пиру, иль в бою…
На ней не найти ни Эдема — ни даже Сезама…
Но Маленький Принц покидает планетку свою,
Как, будь он большим, покидал бы свой каменный замок…
Он держит в руках окончанья священных границ,
Стоит, каменея в потоках стремительной жижи,
И небо над ним опускается ниже и ниже,
И чёрные тени ложатся у впалых глазниц…
…В слепой крови, прокушена губа!
Ему б давно сказать — мол "не играю!",
Но… солнышко не светит самураю
За гранью полосатого столба.
Обрывками приставшая к спине,
Душа его по краешку прошита
Нервущимися нитями бушидо —
И этого достаточно. Вполне…
В ночи Гиперборея не видна…
Стрихнином растворяется в стакане
Печаль твоя, последний могиканин…
Так вырви же решётку из окна!
Из сердца заколдованных трясин,
Где мутная вода под подбородок,
Летучий dream болотного народа
К подножию рассвета донеси!
А в час, когда полночная звезда
Взойдёт на полог млечного алькова —
Налей себе чего-нибудь такого,
Чтоб не остановиться никогда…
А потом ты уснёшь — и, быть может, увидишь ещё,
Как медленно солнце встаёт, разгибая колени,
И Маленький Принц покидает свои укрепленья,
Горячим стволом согревая сырое плечо.
Взойдёт над миром полная Луна —
Прекрасна, но — увы! — непостоянна…
Забудьте обещанья, донна Анна.
Не стойте у открытого окна.
(Стихи О. Медведева)
* * *
В комнатах пещерной базы — в более поздние, очевидно, времена, уже не, гитлеровцами — были сделаны немаленькие запасы продуктов, боеприпасов и оружия. Впрочем, из последнего Гоймир, вздыхая, решил взять только третий по счету «утес», пообещав волхву, выведшему проводить чету, заглянуть позже. Помимо всего прочего, Сновид «починил» Святомира так же легко, как чиркают спичкой и благосклонно выслушал желание горцев отправиться к Перу новой Кузне.
— Тут трое суток пути, — предупредил он, — а по реке лучше не сплавляться — данваны совершают облеты.
Длинными переходами он вывел, чету к прятавшемуся под речным обрывом гроту — в него приходилось пролезать сквозь узкую щель, которой кончался коридор. Снаружи шел снег — падал наискось в струях ветра, делая их видимыми и живыми, похожими на белесых змей. Бледное, светило солнце — скоро оно и вовсе перестанет подниматься высоко… Черные, ледяные даже на вид, воды Вороньей текли внизу, и мальчишки плотнее запахивали плащи
— Спускайтесь, — указал на воду Сновид, — и пусть с вами будет Среча и благословение богов и навьев.
Он поочередно поцеловал каждого из ребят в лоб, никого не выделяя, даже Йерикку не задержал. И лишь Олега придержал-таки рукой за плечо, глядя ему в глаза своими — яркими и проницательными.
Но и ему ничего не сказал.
* * *
Грозу натянуло откуда-то с юга, даже с юго-запада, от океана. На фоне сплошного, клубящегося фронта туч вспыхивали — страшно, заливая все вокруг металлическим светом — ветвистые молнии. Снег, шедший последние сутки, мгновенно улегся, его сменил ожесточенный ветер. Гроза еще шла над Вороньей, и было видно, как молнии вспарывают воду. До грозового фронта оставалось еще верст десять, но он приближался с бешеной скоростью, особенно жуткий в сумерках вечера, и грохот разрядов просто-таки пугал, хотя Олег и не боялся грозы. Резан шептал молитву — такую Олег впервые услышал от Бранки за Сохатым Перевалом, в начале лета, почти полгода назад. Йерикка стоял, опершись на пулемет, прищуренными глазами меряя грозу, словно соперника в схватке.
— Разом подойдет, — сообщил Богдан таким спокойным голосом, что сразу становилось ясно — ему не по себе. — Ты что ж, осерчал на нас, Перун Сварожич?! — крикнул мальчишка в тучи, но шуточка вышла так себе. При виде клубящейся черной тучи, пронизанной холодным светом молний, нетрудно было себе представить грозного бога — как он мчится на вороном жеребце по небу, взмахами тупика поражая Змея. Перун был мирным богом, пока не пришла беда, и тогда его молот-топор превратился в оружие; нет страшнее выведенного из себя, разгневанного прежде мирного человека…
Теперь его гнев мог застать на открытой осыпи дозор Рысей. Остальные вместе с Гоймиром прятались сейчас в пещерке за три версты отсюда, до них гнев Сварожича не достанет и краем, а тут…
За трое суток чета покрыла путь от Темной до Перуновой Кузни — насквозь весь север Оленьей Долины, мимо разрушенных войной весей и заимок рыбаков на речном берегу. И все слышнее становилась стрельба — за горами, или среди них, поди разбери. Ветры сорвали последнюю листву с деревьев, оголились леса, и теперь их заваливал снег… но вот пришла припоздавшая гроза, словно Перун решил разбудить напоследок уже взятый Мораной мир!
— Прятаться надо, — решительно сказал Олег. — В пещеру какую-нибудь, нафик…
— То ли ума лишился?! — испугался Богдан. — Склон-то — вон, непрочный, ударит Перун — и пойдут оползни донизу… В ущелье надо уходить, там-то гроза не страшна…
— Верно, — поддержал Йерикка, — пошли…
…Гроза достала их у самого входа в ущелье ~ дышать сразу стало нечем, ветер с дождем бушеевал вокруг, разговаривать не получалось даже криком — гром гремел, не переставая, сотрясались от близких ударов молний скалы, и очередной удар бросил всех четверых наземь, словно могучая рука — картонные фигурки. Волна теплого, словно из парной, насыщенного озоном воздуха прокатилась над лежащими.
— Нас тут убьет! — прокричал Олег. — Прятаться надо, говорю!
Небо раскололось. Олег видел, как Йерикка что-то кричит, вытягивает руку — и, хотя и не слышал, что орет друг, но, посмотрев в направлении, им указанном, увидел в скале то ли трещину, то ли вход в пещеру. Олег поднялся и, спотыкаясь, побежал к этому черному пятну.
Он протиснулся, едва не застряв крошном, внутрь и обнаружил, что сразу за узостью начинается коридор пещерного прохода. Олег обернулся, чтобы позвать остальных…
…Он открыл глаза в темноте. Точнее, ему-то было видно почти все, но Олег понимал — кругом темно, и темнота эта не просто темнота ночи. Это темнота подземелья.
Олег сел. Ничего не помнилось — только как он поворачивается, а дальше — провал. Очевидно, молния ударила прямо в камни или у входа в пещеру "Как же ребята?! — с беспокойством подумал Олег, ощупывая себя — целый, похоже. — Что если их убило?!"
Впрочем, проверить жуткую догадку не было возможности. Олег видел на полу шагов за двадцать от бывшего входа, сейчас наглухо запечатанного оползнем. Хотя нет — не оползень, а просто сползла громадная, весящая десятки тонн, гранитная плита и закрыла щель, как мышеловку. Олег остался жив только потому, что удар молнии отшвырнул его за миг до падения плиты… но этот выход больше не существовал.
Мальчишка прислушался — не ушами, а СОБОЙ. И понял — гроза идет. За спиной у него — север, и точно на север ведет коридор, в котором он лежит.
Страха не было — Олег был уверен, что выберется и боялся только за друзей.
Поднявшись на ноги, Олег поправил снаряжение, провел пальцами по рукояти меча за плечами. Одёрнул дарёную Богданом данванскую рубашку, плащ. И, взяв автомат привычным боевым хватом — приклад к правому плечу, ствол чуть опушен и смотрит вперед — двинулся по узкому, низкому коридору, полагаясь на свое чутье, которое подарили ему Мир и война.
Он сделал не больше сотни, шагов — коридор открылся в подземный зал, у которого не было видно потолка. Вернее, сперва Олегу показалось, что это зал, и только войдя в него, он сообразил — перед ним тянущаяся во все стороны, сколько хватало глаз, высокая и достаточно широкая пещера-коридор. И была она завалена — Олег различил не так уж далеко, почти такой же обвал, как тот, что отрезал его. Только этот случился очень давно — края перекрывшей пещеру плиты — целой скалы! — вросли в камень пола и стен.
Идти можно было лишь вправо, что Олег и сделал. И буквально через десяток шагов увидел на стенах вереницы росписей.
Это были не рисунки, а буквы — такие же, как в брошенной крепости на юге: ряды закорючек со значками. Олег бездумно повел по ним взглядом — и УСЛЫШАЛ!!! Молодой веселый голос повторял на языке анласов — на котором любил говорить Йерикка:
— Мес стата ту ана доркас дела та, куом иесхати эй хэтто имесхати. Если хэтти ети пантас Арьяс — ети эй на желайа оба вирбас, фраэр. Донек буди сам тусс балам эй скер.
И снова. Голос не ассоциировался с мрачными проклятьями, заклинаниями колдунов — казалось, говорит… старший брат, которого никогда не было у Олега: сильный, храбрый и добрый. Вот только неизвестно было, о чем он говорит.
Олег помотал головой и отвел взгляд от строчек, высеченных в незапамятные времена неизвестным мастером с непонятной целью. Это, конечно, красиво и здорово… но ему-то надо выйти отсюда и найти своих!
И он зашагал по коридору — широко и размашисто, замечая все новые и новые признаки того, что тут были когда-то люди, и были не как нечастые гости: держатели факелов в стенах, и не кое-каковские, а из кованого металла, узорчатые… и вытертые колеи в полу… пожалуй, тут и телеги ездили! Может, когда-то это и не пещера, была, а ущелье, сквозной проход через горы из Оленьей Долины в Длинную, а там и дальше? А потом — скалы сошлись верхом, да еще вход завалило… Как бы не протопать горы насквозь — Олег внимательно смотрел по сторонам, выглядывая подходящее по виду ответвление, которое может вывести его на свет.
Такого не находилось. Зато свет разгорелся впереди.
Словно стояла впереди гигантская призма и, принимая солнечный свет, превращала его в радугу. Вот только ночь — там, наверху… От света не было тепла и не походил он на холодно-прекрасное сияние уже виденных Олегом крупных бриллиантов, которые светятся в темноте. Больше всего это действительно напоминало радугу…
И отсветы этой радуги ложились на пол и стены, прогоняя темноту — тем больше, чем дальше шел Олег. Скоро ему стало казаться, что он идет в радужном туннеле — ВНУТРИ семицветной игры света, охватившей его со всех сторон.
Тогда Олег остановился. Потому. что внезапно отчетливо понял — ГДЕ он находится. И настолько неожиданно-очевидным оказалось понимание, что он удивленно сказал вслух:
— Радужная Дорога.
Никогда в жизни не подумал бы он, Олег Марычев с Земли, неполных пятнадцати лет, принятый в племя Рыси, что встреча с величайшим чудом и надеждой Мира, о которой он столько слышал, может произойти так буднично и просто.
В замешательстве он оглянулся — что если его уже забросило куда-то?! Нет, коридор был тот же самый, и с места, на котором он стоял, переминаясь с ноги на ногу, было видно край этого сияния. Тогда Олег посмотрел вперед, глубоко вдохнул и пошел вперед снова…
…Непонятно было, откуда идет свет, да Олега это и не очень интересовало — достаточно того, что свет был красив и безвреден. А в стенах гигантского тоннеля Олег увидел арочные входы. Сперва ему даже показалось, что эти арки сотворены людьми и даже украшены резьбой по камню, но, ближе подойдя к первой, мальчишка понял, что постаралась матушка-природа, которой иногда взбредает в голову фокусничать — и возникает каменный цветок или статуя, не уступающая если не Микелянджело, то уж Церетели — точно. Входы располагались слева-справа в шахматном порядке и были достаточно высоки, чтобы в них прошел, без проблем Т10М — последний тяжёлый танк СССР, виденный Олегом в Москве. И эти входы не были просто черными — или светлыми — провалами. В них дрожала и пульсировала многоцветная пленка — словно выдувал кто-то через них мыльные суперпузыри.
Олег подошёл к левому — ближайшему. Осторожно вытянул ствол автомата к пленке, ожидая почему-то, что она лопнет… но автомат просто вошел сквозь нее внутрь. Олег хмыкнул и пропихнул его дальше — до магазина. Потянул обратно — бесплотная преграда отдала оружие так же равнодушно, как пропускала.
Тогда Олег отодвинул автомат на бедро, вытянул руку и шагнул вперед сам.
* * *
Сперва ему показалось, что вокруг ночь. Черными тенями, высились раскидистые деревья, черной с золотыми проблесками была короткая — щетинкой — трава под ногами… Но потом Олег поднял голову…
На серебристо сверкающем, похожем на приготовленный к чеканке лист, небе четким диском мягко светило зеленое солнце. И никакой ночи не было — черный цвет оказался естественным цветом листвы и травы, а стволы деревьев отливали при ближайшем рассмотрении алым. Среди деревьев что-то мелодично позванивало — будто колокольчики из хрусталя, повешенные среди листвы, раскачивались от ветра.
Олег кашлянул и сглотнул слюну, удивившись, до чего пересох рот. Да что рот — вся глотка! Мальчишка оглянулся — за его спиной не было никакой плёнки — просто пещерный вход в скалу цвета свинца, пронизанную красными прожилками, Охваченный страхом, Олег прыгнул… и безо всякого сопротивления или усилия оказался в подземном коридоре. Несколько минут, не меньше, стоял, тяжело дыша и вспоминая мрачный и красивый мир, где, похоже, была очень низкая влажность. Нет, человеку там дышать без специальной маски трудно, а то и невозможно. Олег глотнул на пробу и облегченно перевел дух — горло работало нормально. Тогда он, охваченный уже самым настоящим нетерпением, перебежал к следующей арке и, помедлив, шагнул внутрь…
…Его полоснул теплый ветер, прижавший мальчишку спиной к скале — и слава богу!!! Тут выход тоже располагался в пещере — но пещера эта открывалась на пятачок в шаг шириной, лепившийся к скале над вздымающимися чудовищными волнами, увенчанными коронами из пены. При этом пронзительно-розовое небо оставалось абсолютно чистым — лишь светили разбросанные тут и там десятки то ли лун, не то даже звезд размером от булавочной головки до большого диска. Правее Олег, извернувшись, увидел на берегу город — ощетинившийся на море клинками длинных волнорезов, отгороженный от бешеных валов грандиозной стеной отбойника, монолитной, как металлический щит. Приглядевшись, Олег увидел на стене рисунок — расставив ноги, человек с бешеными глазами держал перед собой щит, как бы закрывая город от волн.
Людей на таком расстоянии не было видно, да и дома сливались в одну массу, из которой вздымались граненые шпили. Ветер хлестал в лицо, гремели волны. Олег сделал шаг — и упругий поток воздуха буквально вогнал его в пещеру.
— Эрик был прав, — тихо сказал мальчишка, запуская пальцы в волосы, перевесившиеся через повязку, — люди. Вот это фишка! Вот это да! — и он засмеялся, потряхивая головой, немного нервно. Прервал сам себя: — Так, ну а дальше?!
Он вошел во вкус. Пересек коридор, решив попробовать другую стену — и нырнул в дверь, вторую с этой стороны
Тут не было никакой пещеры, а просто два дерева, росших довольно далеко друг от друга на пологом склоне, сбегавшем к реке. Припекало солнце — маленькое, белое, ослепительное. Склон порос бурой травой, сплетшейся в упругий ковер; на том берегу реки росли небольшими рощицами такие же деревья, и дальше, среди моря похожей травы — тоже они, а между ними тут и там паслись кучки длинноногих животных с выстланными вдоль спины тонкими рогами. На отмели лежала какая-то туша — здоровенная и бесформенная, в небе парили ширококрылые птицы с раздвоенными хвостами. Мир выглядел жарким и сонным, как солярий, но и тут Олег не задержался — его подстегнуло знакомое гудение, и он метнулся обратно, успев заметить над рекой неспешно летящий вельбот. Мир данванов? Или еще какой-то, покоренный ими? Решать этот вопрос на личном опыте не хотелось, и Олег направился к следующей на этой стороне арке, на ходу задумчиво пробормотав:
— Вокзал… Планета-вокзал и планета-роддом… Нет, данванам это отдавать нельзя!
Он шагнул через радужную пленку… и до колен провалился в снег. Дыхание обожгло холодом. Молчаливый, насквозь промерзший, стоял, вокруг лес, холодом дышали два камня, возле которых оказался Олег. Было безветренно, тихо — только угрюмо и монотонно вскаркивал неподалеку ворон, да шуршал под ногами крупчатый, стеклянный от мороза снег. Бледное солнце спускалось к верхушкам кедров, и одновременно с этим солнцем виднелась в небе белесая, почти полная луна. Да еще расплывался в небе инверсионный след самолета.
Молча и потрясение смотрел Олег на рыжую белку, язычком пламени взметнувшуюся по стволу. И медленно, очень медленно осознавал, ГДЕ находится.
Нет, это была не очередная геоморфная планета. Это была — Земля. А на Земле есть только одна страна, где в ноябре среди растущих кедров может быть так холодно.
— Россия, — сказал Олег и шмыгнул носом. Слезы сами собой побежали из глаз, студя щеки на морозе и склеивая ресницы. Не было ни фанфар, ни торжественной встречи — вот так всегда и происходит то, чего долго ждешь: просто и даже как-то скучно. Холодно, конечно, но плащ и данванская куртка не дадут замерзнуть. У него есть оружие, кое-какая еда, зажигалка. Сейчас он отойдет от ворот на Радужную Дорогу и пойдет по заснеженному лесу. Да, будет трудно, но теперь он НЕ МОЖЕТ заблудиться и обязательно выйдет к людям. Может быть, уже завтра. А там… а там… Олег вытер глаза рукавом и расслабленно улыбнулся. Может быть, уже через неделю он будет дома. Там, где его уже давно, конечно, записали в погибшие? Отчетливо придвинулся двухэтажный дедов особняк, комната, к которой он так и не успел привыкнуть, школа, Вадим… Мама, он маму увидит! И отца! И все это — не за тысячи световых лет, все это — тут, на одной маленькой планете, в одной стране! Он дома, он в России!!! И это — не КОГДА-ТО БУДЕТ, это СЕЙЧАС, ВОТ ОН — ДОМ! А потом — потом он может и вернуться, ведь теперь-то он умеет держать направление и не потеряет эти два камня…
Олег набрал, нагнувшись, в горсть колкого снега и провел рукой по лицу, чтобы ощутить его запах — свежий и морозный. Воздух быстро синел — вечер, надо торопиться, чтобы разжечь костер. Кончилось его приключение…
Мальчишка с кривой улыбкой стряхнул вниз тающий снег, и тот, успевший слипнуться, комком канул в сыпучую белизну. Бывают в жизни мгновения, когда мы не принадлежим ни себе, ни близким, когда мы служим чему-то большему, и отказаться от этого — значит предать самого себя. Без удивления Олег понял, что знал, как поступит, с самого начала — он просто тешил себя мыслями о дороге домой, о земном вечере и мирном костре в холодном лесу. Он больше не был собой — он хранил тайну Радужной Дороги и не имел права держать ее у себя ни часа лишнего.
Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, МАМА, написал он стволом автомата на снегу. Пусть охотник или лесник, если занесет его в эти места, гадает, откуда взялась в пустынном лесу надпись на снегу… если раньше ее не засыплет свежим.
— Я вернусь, — сказал Олег в пустоту. — Потом. Обязательно вернусь, а сейчас мне надо идти. Я уже не маленький… и… и прости меня. Если можешь.
Он повернулся и, не оглядываясь, не задерживаясь, вошел обратно в ворота…
Он не заглядывал под другие арки. Олегом внезапно овладела апатия. Пусть сюда приходят те, кому нужно, и ищут мир себе по душе — что за дело до этих миров ему, отказавшемуся от своего. Пусть не навсегда, пусть он теперь знает, что дорога домой ЕСТЬ, что она ПРОСТА.
Мы перестаем быть детьми, когда делаем выбор, соразмеряя его не критерием "хочу-не хочу", а — "важно-не важно", "главное-не главное"… Омерзительный черно-белый выбор. Выбор цвета мира, в котором он научился сражаться.
Он еще долго брел по коридору, не глядя на арки — десятки арок! Тут хватит миров на всех. Любых. Данваны проиграли, но… но почему так ломит в груди?!
Кто — или что? — создал — или создало? — этот странный тамбур? Вселенная — или некая древняя суперцивилизация, оставившая Радужную Дорогу в наследство людям? Сколько планет успели заселить выходцы с Мира, прежде чем забылась дорога на Дорогу? Многие ли пытались найти ее?
Олег остановился там, где сияние начало слабеть. Он хотел оглянуться, но вместо этого прижался к стене, схватившись за автомат, почувствовав присутствие человека. И облегченно вздохнул, услышав оклик:
— Вольг, ты?!
* * *
Богдан подбежал к Олегу с зажженным фальшвейером в руке, радостный, и сразу обнял свободной рукой старшего друга, говоря:
— А мы-то тут ищем-ищем тебя, уж думали — завалило до смерти, да Йерикка все говорил, что живой ты, уперся… ну и разошлись мы тебя искать! Живой, вот добро-то, вот добро!
— Ладно, ладно, — добродушно отстраняя младшего и. чувствуя, как отпускает тоскливая боль, ответил Олег, — я живой и даже не поцарапанный… гаси свою фыркалку, пойдем к нашим. Ты сам-то не заблудишься?
— Не, — мотнул головой Богдан, — часом пойдем… А свет-то там откуда?
И Олег обманул его:
— Хрусталь отсвечивает, да и самоцветы есть…Там большая пещера.
Что-то подсказало Олегу — надо, чтобы Йерикка был первым, кто узнает о Радужной Дороге. А своего внутреннего голоса Олег уже научился слушаться…
… Они крались вдоль стен — каждый вдоль своей — чутко прислушиваясь к происходящему. Коридор несколько раз разветвлялся, сворачивал, и Олег подумал, что у Богдана хорошо развито умение ориентироваться — даром что боги не послали ему ничего «волховского». Очевидно, он просто запоминал дорогу и считал шаги, потому что теперь временами Олег слышал его тихое бормотание…
Молчание. Темнота — для Богдана. А Олега начало томить омерзительное предчувствие ждущей впереди смертельной опасности. Не врагов он боялся, нет… точнее — не ОБЫЧНЫХ врагов.
— Богдан! — крикнул он вдруг, сам не зная, почему, когда напряжение стало невыносимым, и, упав, покатился под стену, стреляя короткими очередями из автомата по коридору. Богдан тоже упал, бледные вспышки его очередей освещали перекошенный рот и окаменевшее лицо. Из коридора навстречу неслись серебристо посверкивающие ленты, похожие на плотный рой насекомых — огонь ливневого оружия.
Данваны.
Олег влепил длинную очередь туда, откуда исходила одна из серебристых лент — и она перескочила на потолок, потом иссякла, и что-то тяжело упало… но тут же неподалеку туго, увесисто зацокало по камням, и Богдан вскрикнул:
— Граната! — но Олег уже сообразил сам и прожался к камню, прикрыв голову автоматом, а когда взрыв прогремел — выстрелил в потолок из подствольника, надеясь, что тромблон успеет взвестись, хлопнуло — после разрыва ручной гранаты взрыв ВОГа казался несерьезным, так — петарда… но кто-то отчаянно и тонко закричал, потом послушался топот убегающих ног. Богдан, вскочив на колено, повел очередью через коридор, что-то крича в упоении, от стены до стены — и долго кто-то катился куда-то по камням…
Стало почти тихо. Лишь кто-то отчетливо, даже страстно как-то, повторял в темноте, захлебываясь:
— Ой мама ой мама ой мама…
На нестерпимо ужасную секунду Олегу подумалось, что они с Богданом убили своих. Но справа зашипел фальшвейер, да и "ночное зрение" вернулось к Олегу — он, кстати, не сразу сообразил, что в бою не видел. То ли от напряжения, то ли от неожиданности, то ли еще от чего… Никто не стрелял из шевелящейся тенями темноты. И Олег видел трупы на полу — трупы, совсем не похожие на трупы горцев.
Потом ребята подошли ближе — медленно, настороженно держа своих противников на прицеле. Убитые были одеты в хорошо знакомые Олегу монолитные и многоцветные комбинезоны — в такой был одет убитый им в самом начале похода разведчик хобайнов. Судя по всему, и это были они тоже.
Ближе всех на каменном полу корчился в луже крови примерно ровесник Олега. Его ливневик валялся у стены. Тромблон, срикошетировав, попал ему в живот и разорвался, выхлестнув внутренности на пол. Перебирая их окровавленными ладонями, хобайн твердил безостановочно:
— Ой мама ой мама… — на белые скулы от фальшвейера ресницы — длинные, загнутые, почти девчоночки — отбрасывали острую тень.
— Хобайны, — с отвращением сказал Богдан. — А там-то смотреть станем?
Олег кивнул. Он бы с удовольствием не пошел сюда вообще, чтобы не слышать обморочного, полного боли и тоски, шепота. Умирающий был похож на Холода — как похожи все здоровые, выросшие в заботе и любви дети славян. И разве вина этого парня, что о нем заботились и его любили злейшие враги его народа?! "Когда же это кончится?! — закричал Олег внутри себя. И холодно ответил сам себе: — Когда они — или мы — погибнем все."
Второй — это в него Олег попал из автомата, кучно, в грудь — был постарше и лежал, вытянувшись в струнку, посреди коридора. Один глаз убитого остался сощуренным, на второй упала челка. Последний валялся шагов за десять дальше — Богдан попал ему в пояс и это он катился под уклон; впрочем, уже мертвый. Сейчас он замер, вывернув шею, словно пытался оглянуться через плечо…
Богдан достал из ножен меч.
— Слушай… — Олег поморщился.
— Что? — Богдан посмотрел на него спокойными, ясными глазами.
— Нет, ничего, — Олег отвернулся и пошел обратно, туда, откуда все еще шептал тихий голос:
— Ой мама ой мама…
Вжих… храк! Мимо Олег прокатилась голова — вверх по коридору Богдан катил ее ногой с каким-то задумчивым видом.
— а тут что-то… — нерешительно заметил он, вдруг останавливаясь: — Они нам встречь шли. По что бы так?
— Погоди, — Олег встал на колено рядом с умирающим хобайном. Тот больше не шептал — он приоткрыл глаза и смотрел на Олега неожиданно злым, яростным взглядом. Молча. И Олег смотрел ему в глаза, не следя за руками… и опомнился лишь когда услышал хлопок, а из раскрывшейся левой ладони умирающего ему под бок, в лужу крови, скатилась граната.
— Получай, сволочь… — выдохнул хобайн. И закрыл глаза вновь.
Безошибочный инстинкт бросил Олега в сторону. Он закрыл голову руками, успев увидеть, как Богдан рухнул, словно подрубленный — ногами к месту взрыва. Коротко ухнуло. Ударило по стенам градом осколков.
— Живой? — спросил Олег, приподнимаясь. Богдан неподалеку поднял фальшвейер:
— А то… Храбрый был, что ни говори!
— Была, — стеклянно ответил Олег. — Это девчонка, — и вдруг он закричал, ударив кулаком по камням: — Да что же это такое, твою мать?! Девчонка! Я снова убил девчонку! — он колотил кулаком в камень, пятная его кровью, и почти плакал: — Я снова убил девчонку, девчонку, девчонку! Да когда же это кончится?! Почему я еще живой?!
Богдан стоял рядом. Он был полон жалости к старшему другу и даже убитой. Славяне всячески оберегали своих женщин и девушек от участия в войне, считая, что это ни в коем случае не женское дело. Но вот их враг, похоже, придерживался иного мнения.
— Не знал ты, — насупленно сказал Богдан, положив ладонь на плечо Олега, — она ж в нас стреляла, что уж…
— Почему я?! — зло ответил Олег. — За что мне такое?! Ведь это — ДЕВЧОНКА! Я ненавижу убивать, я ненавижу эту войну, я себя ненавижу!!! Богдан сел рядом, заглянул в лицо Олегу. Неловко попросил:
— Да ладно… ну что ты?
Олег спрятал лицо меж ладоней. Вздохнул и тоскливо сказал:
— Как же я домой хочу…
— А то, — ответил Богдан. — В обрат пойдем?
— Веди дальше, — Олег встал на ноги…
…Дальше по словам Богдана все время надо было идти прямо, и младший двинулся следом за Олегом, который перебрался в центр коридора. Богдан шел по левой стене и думал: "А верхом-то еще гроза не ушла, — он взглянул на тяжелую громаду потолка, невидимую, но ощущавшуюся всей своей каменной толщей. — Про что там Вольг раздумался? Йой, не свезло ему — девку убил… — он вгляделся в спину друга, который шагал впереди. — А вот идет он, да и не помыслит, что я его люблю. Не помыслит, не знает, а я и не скажу никогда, потому… так потому, что глупо с языка звучит. Девкам так-то говорят, ну — родным еще, не другу. Может стать, он знает, то ж правда — люблю. Не то что родителей, не то что… — он даже про себя не осмелился назвать имя ЕЕ, — не то! Иначе вовсе…"
Олег не думал ни о Богдане, ни даже об убитой девчонке. Он устал — и думая об этом и о том, насколько несправедлива жизнь. Он не хотел убивать Он устал и от этого. Все растворилось в кровавой грязи. Вместо романтики пришло суровое и неумолимое осознание НЕОБХОДИМОСТИ происходящего, ВЫСШЕЙ необходимости. Той самой, ради которой жгут города, и подписывают смертные приговоры, которая пугает правозащитников из теплых кабинетов — и которая СУЩЕСТВУЕТ.
Пока они УБИВАЮТ — данваны НЕ ИДУТ дальше.
Собственно, только это и осталось важным. Да еще то, что надо рассказать Йерикке…
…Они оба допустили ошибку. Всего одну — но и ее было достаточно на этой войне. Олег посмотрел влево, где ему почудилось ответвление. Оно там и БЫЛО! Но Олег, уставший уже хронически, раздраженный, думающий о другом — решил, что видит тень скального выступа. А Богдан просто был невнимателен — он полагался на Олега и не помнил этого коридора, потому что в прошлый раз его не заметил.
Олег ничего не успел осознать.
* * *
Олег очнулся довольно давно, вот только глаз не открывал. Сквозь плотно сжатые веки он видел режущий белый свет, как от софита. Лопатками и затылком чувствовал стену — бугристую, холодную… Сперва ему казалось, что он связан, но потом дошло — просто не шевелятся ни руки, ни ноги, ни шея. И он совершенно ничего не помнил. Шёл по коридору, Богдан следом — и вдруг…
И вдруг — он здесь.
"Перелом позвоночника, — с ужасом подумал мальчишка, — кранты… Сдохну здесь…"
И только потом до него дошло — голоса. Не только свет, но и голоса — два совсем мальчишеских, один уже юношеский, «подломившийся». Громко говорят на городском диалекте… или по-русски? На какое-то мгновение подумалось — он попал в аварию, все, что было — бред…
— Как ты мог допустить, чтобы второй бежал?!
— Этот старше, опасней, я выстрелил в него…
— Надо было бить широким лучом?
— Перестань, ты же знаешь — на них действует только направленный удар, это тебе не толпу на Строод разгонять…
— Этот очнулся?
— Не должен, паралич на час гарантирован, а прошло всего минут двадцать.
— Сам говоришь, что на них слабее действует. Его надо допросить.
— Его убить было надо, что он может сказать?
— Кто они такие? Откуда? Зачем пришли?
— Случайно, от грозы прятались, вот и все. Это вообще не наше дало.
— А если этот — волхв?!
— Волхвы так глупо не попадаются.
— По-всякому бывает. До пустить ошибку сейчас, когда мы узнали наконец, где эта проклятая Дорога — это смерти подобно.
Олег открыл глаза — без стонов и симуляции шока. Руки и ноги по-прежнему не работали, и почти все существо мальчишки заполнил безнадежный страх. Не за себя, нет…
Он в самом деле лежал под переносной лампой — на полу в пещере. На ящики — небрежно брошены постели, на другие, составленные как стол — бумаги, лежит ноутбук… На «столе» сидел рыжий, как Йерикка, парнишка помладше Олега. Рядом, опираясь заведенными за спину руками о стену, замер худощавый длинноволосый парень — ровесник Олега. И около входа, сложив руки на груди — юноша лет 17, с жестким лицом командира. У всех троих на поясах висели пистолеты, более серьезное оружие лежало на постелях.
— Доброе утро, — с легким ехидством сказал юноша. Олег, облизнув губы, кашлянул и глуховато ответил:
— С добрым… — голос показался чужим.
— Кто ты такой? — спросил вновь старший.
— Ребята, — вместо ответа сказал Олег, — вы же славяне. Вы же люди. В этой дороге — надежда для целого народа. Для вашего народа. Данваны всех выморят. Поймите же вы это!
Он не мог найти слов. Он понимал — надо найти, допустить, чтобы все решилось до конца, не справедливо, и без того — что честного в произошедшем: после десятилетий поисков на Дорогу наткнулись одновременно и он — и поисковый отряд. Олег повторил:
— Поймите…
Они переглянулись. И одновременно уставились на Олега.
Вот что отличало их от горцев и даже лесовиков. Сейчас Олег понял это, потому что впервые увидел, лицо хобайна не в боевой обстановке.
ГЛАЗА. Цвет, разрез — все было знакомое, славянское. Неславянским был залитый во взгляд стылый свинец. У горцев глаза от ненависти загорались темной синевой — словно через драгоценный камень пропускали живой свет.
Шесть свинцовых дул смотрели на Олега. И он горько сказал:
— Сволочи вы…
Страшно не было. Было очень и очень обидно.
— Убей его, — сказал старший рыжему, — он нам и правда не нужен.
Потом во лбу старшего открылась аккуратная дырочка, плеснувшая струйкой мозга и крови — и он повалился на ноги Олегу, лежавшему, как сноп.
Богдан прыгнул, в пещеру, держа «вальтер» обеими руками на уровне глаз
— так учил его стрелять Олег. Пистолет грохнул еще дважды — рыжий повалился с ящиков, как куль с мукой — тяжело и мягко. Но в тот же миг длинноволосый ударом кулака, прянув к Богдану, вышиб у него пистолет и схватил с ящиков листовидный тесак, одним движением стряхнув с того ножны — и тут же ударил.
Богдан не успел, добраться до меча. Он отразил удар камасом, и два клинка вновь столкнулись со скрежещущим лязгом. Длинноволосый был выше, он наступал, рубя сплеча — в какой-то момент его тесак концом грубо воткнулся в левое бедро горца и змеей отдернулся, нанеся широкую рану.
Не сразу Олег понял, что Богдан подставился специально — выиграв мгновение, он обнажил меч — и снес руку хобайна вместе с тесаком ниже плеча.
Этому горских мальчишек учить было не надо — принять рану и достать врага.
Но и хобайна ковали из той же стали, хоть и другие кузнецы. Он не закричал, не посмотрел на кровь, струйками брызнувшую из обрубка, даже в лице не изменился. Левой рукой он схватился за клапан пистолетной кобуры, надеясь успеть сейчас сделать то, на что в начале боя не хватило времени.
Стремительным круговым махом Богдан отрубил ему голову, и хобайн рухнул на пол, успев вытащить оружие на треть.
— Вольг! — Богдан метнулся к лежащему с виноватой улыбкой другу, не обращая внимания на кровь, стекающую в кут по ноге. А рыжеволосый, поднявшись из-за ящиков, держал в руке пистолет. Правая рука у него висела безжизненно…
— Сзади! — крикнул Олег, и Богдан метнул камас даже не обернувшись — в полуприсяде, через плечо, левой рукой. Рыжеволосый словно бы окаменел. Потом начал медленно валиться назад с умиротворенным лицом, стреляя из пистолета в пол — ракетные пули плавили камень, и кислый запах, плыл по пещере.
— Что с тобой?! — Богдан стащил в сторону с ног Олега убитого хобайна.
— Парализовало, — поморщился Олег и пояснил: — Двигаться не могу, пройдет где-то через полчаса… Вот что, слышишь? — сказал он так, словно Богдан был далеко и мог не услышать: — Иди отсюда. Ищи наших. Скажи Йерикке — пусть заглянет в тот коридор, где мы с тобой встретились, он поймёт там, что к чему… А я отлежусь и догоню вас…
Не верил Олег в это — но Богдана надо было отослать. Между тем тот ответил абсолютно естественно:
— Поволоку волоком. Уж как-нибудь…
— Не валяй дурака, блин! — прикрикнул Олег. — Я на полпуда тяжелее тебя, а с оружием и прочим — вообще, да и ранен ты…
Последнее он говорил, уже когда Богдан волок его, обвешавшись своим и Олеговым оружием и снаряжением. Тащил, сопя и что-то бормоча. Потом — уже с «порога» — очередью долбанул по ящикам, раскурочил ноутбук и зло сообщил:
— На добрую память.
Тащить Олег было тяжело — ясней ясного по дыханию. Кут у Богдана отчетливо чавкал, и он часто отдыхал.
— Перевяжи, — попросил Олег во время очередной остановки, — ведь свалишься.
— Ага, — благодарно сказал Богдан, садясь, — я разом…
— Слушай, — воззвал к нему Олег, пока Богдан бинтовал ему ногу, — ну тут-то под стеночкой меня и оставь…
— Не лезь, и так тяжело, — попросил Богдан. Хотел еще что-то добавить, но по коридору прокатилось отдаленное и явственное:
— Догна-а-ать!
— Так, — выдохнул Олег. И заорал на Богдана, который поспешно затягивал ремни кута: — Пошёл на х…!
— Кусай за х…! — огрызнулся Богдан подхваченным у Олега же выраженьицем. — Поехали еще…
— Да бесполезно же! — простонал Олег, но Богдан уже волок его, а в отдалении отчетливо стучали торопливые шаги сразу нескольких бегущих, и эхо множило их. — Беги, дурак!
Богдан упал, выругался. Снова подхватил Олега, поволок еще несколько саженей… Оружие, снаряжение, парализованный друг — все это вдруг превратилось в неподъемную тяжесть. Пальцы соскальзывали с плеч и ворота Олега, словно с намыленного стекла.
— Испробуй двигаться, Вольг! Ну разом? — горячо, почти остервенело, попросил он.
— Не… могу-у-у-у… — Олег чувствовал, как по всему телу от нервного напряжения выступил пот. Но тело — сильное, послушное, ловкое — не повиновалось мозгу. — НЕ МО-ГУ…
— Вольг! — Богдан оставался рядом, он всматривался в коридор. — Ну испробуй! Ты же можешь, ты все можешь, коли пожелаешь-то!
— Не мо-гу… — прохрипел Олег, плача от отчаянья и бессилья. — Бе-ги…
— Сгинешь, коли не сдвинешься! — кричал Богдан.
— Иди, — вдруг спокойно ответил Олег. — Вое к черту. Пусть так. Ты только скажи Йерикке, что я просил, это важно.
Богдан осекся, и наступила тишина… но лишь на миг. Потом он сорванно закричал, задыхаясь от ярости:
— Умереть хочешь?! Добро — умирай! Умирай, что ж! Да вот не один ты умрешь! Меня-то разом тоже сведешь!
— Ну что ты плетешь?! — с усталым, раздраженным отчаяньем спросил Олег, вслушиваясь в шаги — уже не бегущие вдали, а близкие и осторожные. — Что ты…
— Вот то! Коли ты не пойдешь — так и мне оставаться! Вот разом одно возле тебя и умру!
— Зачем тебе помирать-то?! — Олег плюнул в сторону. — Ну зачем, дубина?!
— Да затем, что друг я тебе! Вот затем, что как брат ты мне! Пойдешь или нет?! Пойдешь?!
Эти крики и мольбы были до идиотизма нелепы. Олег не видел липа Богдана, но хорошо его себе представлял — отчаянное, умоляющее. И — ВЕРЯЩЕЕ. Он верил в Олега, верил Олегу до такой степени, что не принимал доводов разума.
Олег промолчал. Но, промолчав, он, насилуя свое тело, собрал в кулак всю волю, всю злость на мускулы, сейчас похожие на тряпки. Ему казалось, что он тянет себя из бездонного болота.
И парализованные мускулы… ЗАДВИГАЛИСЬ, подчиняясь человеческой воле. Хрипя и задыхаясь, Олег начал шевелиться — трудно и жутковато на вид, как некое насекомое без ножек. Потом Олег поднялся на четвереньки, тяжело помотал головой. И начал подниматься дальше.
Но слишком медленно. Бегущие лучи фонарей заметались по стенкам.
— Беги… — вновь попросил Олег. Богдан дернул щекой и, встав на колено, поднял автомат. Олег, проклиная слабость, потянулся за своим, ухватил со второй попытки: — Дурак ты, Богдан…
— Пускай… — не отводя глаз от лучей, Богдан улыбнулся. — Теперь уж поровну…
— Ладно… — ответил Олег, удобнее устраивая автомат. — Стреляем, как только нас
осветят, понял?
— Понял…
Фонарей было восемь, Олег сосчитал их машинально. Ну ладно, подумал, целясь, Олег, уж я постараюсь так сделать, чтоб и вам эта Дорога не досталась — выкусите!
Но стрелять не понадобилось. В который уже раз за последние часы диспозиция сменилась молниеносно и радикально. В коридоре с грохотом разорвались две ручных гранаты, а следом подали голос два «дегтярева» — так густо и с такого расстояния, что Олег едва успел, сообразить: в их положении самым лучшим будет вжаться в пол. Довести эти полезные сведения до Богдана он не успел, но тот и сам сообразил, что лучше не пытаться встревать в сражение.
Которое, впрочем, ограничилось несколькими секундами. Даже если Олег и Богдан добровольно согласились бы сыграть роль приманки — не получилось бы лучше. В лучах так и сяк светивших с пола фонарей шагали по стенам тени — причудливо-исковерканные, и из этих теней родился Йерикка. Тогда Олег, испытывая огромное облегчение, сказал с пола:
— У меня есть новости. Выслушаешь?
Вместо ответа Йерикка обнял его и сказал:
— Живой.
* * *
Олег потом часто думал, как им повезло, что разведчики хобайнов не доложили о находке сразу — то ли хотели это сделать лично, не полагаясь на связь, то ли ждали, пока соберется весь отряд, то ли еще что — но факт оставался фактом. Но тогда — пока они с Йериккой вдвоем шли коридорами, и Олег еще часто останавливался, не в силах до конца прогнать усталость, а рыжий горец торчал рядом — вежливо молчал, но всем своим видом показывал ерундой занимаемся… так вот, тогда Олег ни о чём не думал. Так бывает — ломишь по дороге много-много часов, и в конце концов даже не остается в голове мыслей кроме одной: сейчас дойду и — все. Олег молчал, когда Йерикка спросил, увидев радужное сияние, что это такое. Молчал, когда Йерикка приглушенно ахнул, войдя в коридор многоцветного огня. И только когда Йерикка обернулся к нему с открытым и перекошенным ртом, с глазами, безумными от надежды и какого-то ужаса — только тогда Олег махнул рукой:
— Входи в любое… только далеко не отходи.
И Йерикка канул за одну из радужных пленок. А Олег сел под стену и закрыл глаза. И не испытывал ни радости, ни удовлетворения, ни гордости, ни восторга — ничего не осталось, сгорело все. Тело словно бы плыло в невесомости, мягко гудело в ушах, и шли на него неясные фигуры, чьи шаги гулко отдавались в коридорах. Одна из фигур наклонилась и коснулась плеча Олега — тогда он разлепил веки и встал, с трудом вспоминая, кто он и где находится. Пришлось уцепиться за выступ стены, чтобы не упасть.
Йерикка плакал. Второй раз в жизни Олег видел на его глазах слезы — первый раз был, когда они готовились умирать над морем на скалах… нет, и тогда не видел, только слышал. Слёзы текли из глаз Йерикки, и он не вытирал их с широко раскрытых, остановившихся глаз. А Олег смотрел на него смущенно и устало и больше всего боялся, что сейчас друг начнет говорить высокие слова…
— Ты спас всех нас, — голос Йерикки звучал не высокопарно, а тихо и потрясённо. — Ты подарил нашему народу новую жизнь… Теперь мы будем жить, потому что к нам вернулся Перун Защитник и спас своих братьев от гибели…
Вот тут Олега тряхнуло конкретно…
— Что? — недоверчиво и хрипло спросил он. — Я не врубился — как ты меня назвал?
— Перун, — просто и уверенно ответил Йерикка и, достав меч, протянул его, держа левой рукой за конец лезвия, Олегу рысеголовой рукоятью вперед. — Перун, ты пришел, и Беда закончится теперь…
— Эрик, — попросил Олег тихо, — пожалуйста, не зови меня так. Мне… страшно.
— Но как тебя называть? — удивился Йерикка. — У тебя больше нет племени — каждое племя будет гордо назвать тебя своим родичем. Везде, где есть славяне, о тебе станут петь былины — о том, как вернулся Перун в образе мальчишки с далекой Земли, и сражался плечом к плечу со своими братьями, и страдал, как они, и получал раны, как они, и их боль была его боль — а потом он спас свой народ, как уже было давно…
— Эрик, — с отчаяньем взмолился Олег, — не надо, ты сейчас чужой совсем! Ну какой я Перун, какой я бог?! Мне просто повезло, и тебе могло повезти…
— Не бывает везения, — возразил Йерикка. — Мы искали Радужную Дорогу полвека. И враги наши искали. Нашел — ты — Перун.
— Не зови меня так! — закричал Олег.
— Хорошо, — покорно согласился Йерикка. Именно — ПОКОРНО СОГЛАСИЛСЯ. И не опустил свой меч.
Тогда Олег взялся за лезвие ниже рукояти. И потянул меч на себя, с болью и радостью ощущая, как острейший клинок рассекает ладонь. Между пальцев побежали алые струйки, капли упали на камень у ног мальчишек.
— Это кровь человека, — твердым голосом, не обращая внимания на боль, сказал Олег.
Правой рукой Йерикка перехватил лезвие ниже пальцев Олега и остановил меч. По выемке дола скользнула змейкой красная струйка — уже его, Йерикки, крови капнула со скругленного конца, который он выпустил.
— Я человек, — сказал Олег, выпуская меч тоже и держа руку, с которой цедились то капли, то ниточки, на весу.
Лицо Йерикки стало знакомым. Он вонзил меч в трещину пола между собой и Олегом, спросив с улыбкой:
— Что, трудно быть богом?
И протянул окровавленную руку над вызолоченной рукоятью.
Две залитых кровью ладони сомкнулись в пожатии над мечом — на рукоять, клинок и камень упали уже смешанные капли.
Не меньше минуты мальчишки стояли, глядя друг другу в глаза… — нет. Не мальчишки, а воины. Они чувствовали, как унимаемся боль… но это было не все, что ощущали они. Чувство очень похожее (только более сильное!) — на Огниву, которую берешь у дерева… теплый поток…
Когда руки разжались, от глубоких параллельных ран не осталось и следа — у обоих.
— Эрик, — попросил Олег, — когда, будешь докладывать… там, кому нужно… не говори, что это я нашел. А то и правда начнут былины слагать, монументы при жизни возводить… Но говори, хорошо?
Йерикка не ответил. Вместо этого он внимательней всмотрелся в лицо Олега — словно пораженный неожиданной мыслью:
— А твоя Земля?!
— Третья справа, — чуть повернул голову Олег.
— И ты?!.
— И я.
— А теперь?!.
Вместо ответа Олег положил протянутые руки на плечи Йерикки и уткнулся своим лбом в его лоб.
* * *
К 15-му груденя (ноября) войска данванов, понеся в боях тяжелейшие потери, ценой неимоверных усилий, вытеснили основные силы славян из Древесной Крепости, Длинной, Мертвой, Оленьей и Лесной. Примерно десятитысячная славянская армия собралась на линии Белое Взгорье — Перунова Кузня; в тылу врага еще действовали пять или шесть чет. До того, как снег закроет все перевалы, оставались считанные дни. Сосредоточив до 70 % войск у Перуновой Кузни, данваны 18-го числа начали атаки перевалов — предприняли последнюю попытку дальнейшего наступления…
…"Братья, мы погибаем, — сигналил огонь в рассветном сумраке. — Братья, враг идет, превосходя нас стократно. — Братья, мы погибаем, братья, мы погибаем. Братья, на помощь. Все, кто еще может держать оружие — к Перуновой Кузне! Братья, мы погибаем, но не сдаемся. Братья, братья, братья…"
Огонь на склонах Перуновой Кузни было видно издалека…
…Три трупа были найдены в снегу возле камней. Их нашел Ревок — внезапно остановился, коротко свистнул, махнув рукой. Все подбежали к нему.
Убитые горцы лежали среди рассыпанных на снегу гильз, за валунами, из-за которых отстреливались, приняв свой последний бой.
Йерикка подошел к лежащему за крупнокалиберным ДШК парню. Убитый уткнулся лицом в снег у треноги, левой рукой закаменев на рукоятке. Из стиснутой в кулак правой высовывались высохшие былки вереска. Пулемётчика подорвали гранатой… Йерикка перевернул убитого, угрюмо сказал, не поворачиваясь:
— Орлик.
Оба других были убиты выстрелами в голову — во время перестрелки. Оттуда, где они лежали, хорошо просматривался пологий силон, и легко можно было себе представить, почему Орлик решил остаться именно здесь.
— Так остальные-то где? — Гоймир озирался в поисках трупов.
— Отход он прикрывал, — ответил Резан. — Не напороться бы… пока.
— Идемте, — поторопил Мирослав. Все знали, что в чете Орлика — его старший брат Борислав. Среди убитых его не было — и он еще оставался жив, когда Горд встречал Орлика, а потом рассказывал об этой встрече.
…Ушли недалеко. Не прошло и минуты подъема пологим склоном, как впереди послышались выкрики, ругань и остервенелый лязг стали. Всё то, что по традиции сопровождает рукопашные схватки.
Остановившись, горцы переглянулись. И, не сговариваясь и не дожидаясь приказов, бесшумно заспешили вперед, пригибаясь к камням.
Путаясь в вереске и утопая в снегу, за грудой камней рубились люди. Четверо горцев, встав в кольцо, отбивались от двух десятков спешенных хангаров и горных стрелков. Под ногами сражающихся, в подтаявшем от крови снегу, лежали двое горцев, пятеро хангаров и двое стрелков. Еще один хангар полз в сторону, запрокинув оскаленное, застывшее лицо — из бедра хлестала кровь. Другой, сидя в снегу, подвывал, зажимая ладонью перерубленное правое плечо — меж пальцев выбегали веселые, яркие струйки. Четверо хангаров караулили лошадей, а в кольце горцев лежал, скорчившись и держась окровавленными руками за голову, пятый из мальчишек.
Это был остаток четы Орлика.
Резан первым молча вытянул из ножен меч. Йерикка спросил:
— Берем в клинки?
— А то… — процедил Гоймир, обнажая меч и камас. — Всё развлечемся… Этих, у коней — тишком, еще кто палить вздумает, а уж там…
— А там ясно, что твой день, — прервал его Резан. — Пошли…
Олег, уже несколько секунд ощущал буквально непреодолимое желание драться. Рефлекс… Самое простое решение при виде врага — убить его, сразу и на месте. Бросок — и ощутить, как меч с хряском рубит чужака, увидеть, как валится мертвый разоритель, пришелец…
Похожие в своих плащах на странных бесшумных птиц, горцы скользили вперед, замахиваясь камасами. Часовые рухнули, даже не вскрикнув, но захрапели, забились кони, и хангары со стрелками — те, кому не хватило места вокруг тесно сплотившихся славян — обернулись навстречу приближающимся прыжками горцам.
Кто-то режуще, пронзительно засвистел. Кто-то заулюлюкал.
— В клинки!
— Рысь! Бей!
Резан прыгнул в воздух, словно подброшенный катапультой. Обеими ногами ударил двоих в грудь, полетел с ними наземь… Окруженные при виде помощи обрадовано заорали, стуча камасами по мечам. Олег успел заметить среди прочих Борислава, которого немного помнил, и подумать, как повезло Мирославу…
Кривоногий хангар рубанул Олега поперек груди — руки и тело сработали автоматически: нырок под кривое лезвие, удар сзади по спине, где слабее броня — изо всех сил! Тело хангара изогнулось, из судорожно открывшегося рта выплеснулась кровь. Олег отскочил назад и в сторону, ища взглядом нового противника.
На Йерикку насели трое. Олег рванулся ему на помщь… и замер, разинув рот. В помощи Йерикка не нуждался. Больше того — словно и не заметил напавших на него. А Олег тоже не заменил толком, что, собственно, Йерикка сделал. Просто один хангар стоял без головы, другой — валился на спину с рассеченной от ключицы до солнечного вместе с панцирем грудью, а третий — с изумлением провожал взглядом летящую в воздухе правую руку с куском плеча. Йерикка прыгнул вперед, отбивая штык, направленный в живот Святомиру…
Второй противник Олега — молодой стрелок — оказался куда опасней хангара. Он ловко отбивал, удары меча и камаса прикладом и стволом винтовки, то и дело умело выкидывая вперед штык, с которым Олегу совсем не хотелось знакомиться ближе. Разозлившись, Олег отскочил, вдвинул камас в ножны и пошел вперед, рубя обеими руками — сделав ставку не на меткость, а на силу удара. За последние месяцы он, несмотря на нерегулярное писание, недосып и напряжение, как-то резко прибавил в силе и сам это замечал.
— Хах!.. Хах!.. Хах!.. Хах!.. — зло выплевывал Олег, шаг за шагом тесня стрелка.
Бледное лицо в капельках пота качалось перед ним, прилипли ко лбу выбившиеся из-под шлема волосы. На секунду мелькнула мысль — крикнуть ему, чтоб бросил винтовку. Не бросит. Да и что потом? Резан первый снесет ему голову — уже безоружному, к славянам, которые служат данванам, горцы беспощадны.
Кто ты такой, парень? Где ты родился и жил? Почему пошел на службу к врагу? Что заставило тебя, чем обидели твои братья с северных гор? Или ты поверил какой-то лжи? Или хотел разом заработать?..
… - Хах!.. Хах!.. Хах!.. Хах!..
…Нет, я ничего не имею против ТЕБЯ. Но я ненавижу ту силу, что надела на тебя эту форму, дала в руки эту винтовку, настроенную на твою биочастоту, и послала в бой. Я ненавидел ее всегда, эту силу. Просто раньше я не сталкивался с ее открытыми проявлениями и не понимал своей ненависти. Она была таким же словом, как «дружба», "любовь", «верность» — и, как эти слова, обрела, плоть лишь тут, на войне…
… - Хах! Хах!..
…Врут, что человек бывает бессилен перед обстоятельствами. Выбор есть всегда. Я мог уехать на юг и, может быть, был бы уже дома. Я мог бы и потом — не столь давно! — покинуть Мир. А ты мог бы сейчас сражаться с нами плечом к плечу. Раз ты здесь — значит, ты виновен. Даже не передо мною, нет. Перед своим Миром. Перед моим Миром. Перед нашим Миром. Какую судьбу несешь ты ему на своем штыке, которым так ловко владеешь?!.
…Ты уже почти один, парень, и мои друзья добивают тех, кого, может быть, звал друзьями ты. Ты видишь это? Видишь… И хочешь отомстить, я это чувствую по твоему лицу, по силе и стремительности ответных бросков. Ты уже не жить хочешь, а заколоть хотя бы одного врага — меня. Жаль, но я дерусь лучше тебя, парень. Я дерусь лучше…
…-Хах!
Олег отступил, в сторону и назад. Стрелок выпустил винтовку, склонил голову набок. Ноги его подломились куда-то вперед и влево, он неловко сел в вереск, в потоптанный снег, поднеся левую руку ко лбу. Потом бесшумно упал на спину — по волосам текла кровь.
На войне не бывает обманутых. Обманывают лишь того, кто сам хочет обмануться.
И нет на войне невиновных. Виновны все. И те, кто делал, дураков, манекенов из этих ребят… и даже из хангаров. И они — охотно и быстро поверившие в сказку, в сказку о рае без памяти, о том, что проще и лучше ни к чему не стремился и ничего не хотеть.
И мы. Потому что мы нашли самый простой выход. Как всегда — самый простой и самый быстрый выход. Убивать — вместо того, чтоб попытаться открыть им глаза.
Утешает лишь то, что мы все-таки виноваты меньше. Мы никому не обещали рая — и раз люди вышли защищать нашу жизнь, не дожидаясь обещаний — значит, не так уж плоха эта жизнь.
И разве наша вина в том, что не получается без убийства дать отпор тем, кто покушается на наш мир… Мир? Много раз пытались — и в истории Земли, и здесь, наверное, да и на других планетах — точно. Выходили навстречу с Библией… или со сборником статей экуменистов, или там Бердяева какого-нибудь… Таких рубили и стреляли, даже не выслушав. И с особенным наслаждением — безоружного убивать легче…
Поэтому мы вышли с мечами и автоматами. А говорить начнем потом — для тех, кого заставим считаться с нами.
Это ужасно. Но что поделать, если получается ТОЛЬКО ТАК?
А вину — ее мы возьмем на себя… Не переломимся под ее грузом, вынесем ее тяжесть, как вынесли в этих горах тяжесть войны…
* * *
— Так оно и стало, — Борислав в последний раз бросил, камас в снег, выдернул его и аккуратно вытер плащом. Глаз не поднимал, все вокруг смотрели сочувственно. Тяжело рассказывать о поражении и гибели друзей…
Горцы находились на склоне Кузни. Место было не самое удобное — холодный ветер резал лица и полировал лед, с которого давно сдул весь снег, слышалась в отдалении перестрелка, а внизу, в долине, на юго-западе, легко различалось движение врагов по дорогам.
Раненый саблей в голову Свет спал. Его брат Денек сидел над ним, закинув ноги спящего краем своего плаща. Данок и Святослав — двое других уцелевших из четы Орлика — сидели рядом, плечо в плечо,
— Как станете? — спросил Гоймир. Борислав ласково провел рукой по волосам приткнувшегося к нему Мирослава, оглянулся на своих и ответил:
— А бери нас с собой, князь-воевода. Бери да и веди туда, где бой. Сгинем, не то победим — так вместе, хватит розно войну воевать.
Гоймир не задумался даже — кивнул. Над чем тут было думать.
— Тринадцать человек — это уже похоже на чету, — обрадовано заметил Йерикка, хлопая Борислава по плечу. Тот ответил тычком в бок.
Олег зевнул. Объединились — и хорошо, а он хотел спать. И, наверное, улегся бы, выбрав место потише и завернувшись в плащ, но заметил, что Ревок слушает плейер, а там вспомнилось — Йерикка слушал на нем классную группу… как же она называлась? "Уличный полк", вот как! Он наклонился к Ревку:
— Что слушаешь? "Полк"?
— Угу, — Ревок открыл глаза.
— Дай, а? — попросил Олег. Ревок охотно снял наушники:
— А бери.
Олег прицепил наушники. Музыка и слова не были похожи на музыку той песни, которую он слушал перед страшным походом по скалам, слова — тоже, но что-то роднило их… Безжалостная пластика мелодии и холодная определенность слов, говорящих о единственном достоинстве человека — мужестве. От песни странная дрожь пробегала по коже, словно меч уже был в руке, и блестели рядом клинки друзей, а впереди — сабли врагов… И все было определённо — в который раз уж…
… -…он из породы одиноких волков,
С каждым шагом наживая врагов,
Тем гордясь, что себе он не врет —
Он
против шерсти
живет!
Мой приятель — беспечный ездок,
И асфальт он привык растирать в порошок!
Из пятидясти зол выбирая все сто —
Неизменно идет под огонь!
Мой приятель — беспечный ездок,
И рычаг передач для него — как курок!
Он плевал на успех!
Он один против всех!
Направление — только вперед!
Газ до отказа — он непобедим!
Газ до отказа — а там поглядим!
И кто его знает, где шаг через край!
Газ до отказа — одной ногой в рай!
Газ до отказа — он непобедим!
Газ до отказа — а там поглядим!
И кто его знает, где шаг через край!
Газ до отказа — одной ногой в рай!
Музыка стала стихать, но злой юный голос стегнул, как снайперский выстрел:
— Еще! — и вновь загрохотало: — Газ до отказа…
Олег вернул Ревку плейер и хотел спросить, почему он это слушает, ведь тут полно вещей, ему непонятных. Но не спросил. Ему вспомнился «Парус» Высоцкого — тоже вроде бессмысленная песня, но поди ж ты — от нее сами собой напрягались мускулы… Сам Высоцкий говорил: "Есть еще песни настроенческие", — это как раз про «Парус». Вот и Ревок, наверное, слушает эту песню, как настроенческую… А еще Высоцкий говорил: "Песня-беспокойство.
Олег раздумал пока спать. Он прошелся, разминая ноги, вокруг стоянки, вспоминая «Парус» целиком. Никак не получалось, лишь билось в голове:
— Парус! Порвали парус!
Каюсь!
Каюсь!
Каюсь!
Во взвинченном настроении он подсел к Йерикке — тот тоже не спал, читал, завернувшись в плащ, книжку, которую вытащил сегодня из рюкзака одного из убитых стрелков. На потрепанной обложке двое небритых граждан в шкурах и с каменными топорами волокли на жерди оленя. Печатные буквы глаголицы сообщали, что авторы труда — некие Стамеска и Фасонский, а название — "История славян без преувеличений и прикрас". Фамилии показались Олегу странно знакомыми, и он обратился к Йерикке:
— Интересная книжка?
Разговаривать не вслух, кстати, оказалось просто и немного смешно. Олег сперва боялся, что начнет слышать мысли всех подряд, но оказалось, что слышать можно только того, кто умеет «говорить» и лишь тогда, когда он именно к тебе обращается. Действительно "читать мысли" могут только настоящие волхвы, объяснил Йерикка. Вот сейчас он, не отрываясь от книги, ответил — а Олег уловил, что какой-то частью сознания Йерикка продолжает ее читать:
— Весьма. Массовый тираж, новый взгляд на историю, даже напечатана, как видишь, не линейным алфавитом… Очень поучительно. Вот, послушай… "Не оставляет никаких, сомнений, что государственность славянам была привнесена извне, от хангаров. Об этом говорит ряд хангарских топонимов и гидронимов в южных областях населенных славянами земель, да и само название народа — «славяне» — произведено от хангарского «шалваан» — «раб», что точно указывает на подчиненной положение наших предков по отношению к хангарам, составлявшим в тот период правящую верхушку племен. Помимо этого, следует признать, что даже с такой вещью, как обработка металлов, славян познакомили хангары — до этого они использовали каменные и костяные изделия. И лишь примерно двести лет назад — дата совпала с началом затяжной гражданской войны в Ханна Гаар — славянские племена освободились от своего подчиненного положения, перейдя в силу отсутствия привычки к самостоятельности к анархически-феодальным войнам, продолжавшимся вплоть до прибытия данванов. В народном сознании славянскими националистами были специально искажены и смешаны во времени исторические события, Схема автономного возникновения раннефеодального государства и заявления о том, что именно у славянских князей-южан находились в вассальной и даннической зависимости хангары — позднейшее исправление, тщательно внесенное в летописи, скорее всего, во времена князя Буривоя, при котором были изгнаны хангары и началась анархия. Новейшие исследования четко и неопровержимо доказывают, что славяне как народ не способны к самостоятельному развитию и мало-мальски серьезным открытиям и деятельности. Ешё более смешными и наивными представляются в свете современной науки так называемые «былины», охватывающие якобы имевшую место "многосотлетнюю историю славянской государственности". Былины эти так же складывались в последние сто-сто пятьдесят лет одержимыми националистическими комплексами фальсификаторами и активно внедрялись в сознание народа, чем подменялась реальная история. Еще более неисторичны и даже опасны те из былин, где поддерживается идея существования неких иных миров и напрямую говорится, что славяне пришли с одного из них. Такая интерпретация действительности — а точнее, ее искажение — дань все тем же неутоленным комплексам и нежелание признать имевшее место многовековое подчиненное положение народа славян. Грандиозная фальсификация — вот что такое «история», поднимаемая на щит недобросовестными исследователями и служащая знаменем бандитствующим националистам-северянам из полудиких горных племен." Вот так.
Олег, уже давно очумело хлопавший глазами, спросил вслух:
— Что это, Эрик?!
— Да ничего, — со странным удовольствием отозвался рыжий горец. — Это просто значит, что тебя не существует, например. А что ты так удивился? Не знаешь, что такое психологическая война? Не читал на своей Земле ничего похожего? Жило-было грязное быдло, потом пришли умные и добрые дяди и это быдло из грязи вытянули, но оно в силу своего хамства, отплатило черной неблагодарностью… Ничего нового… Если вот такую книжечку ввести в качестве учебника в школах — уже через двадцать лет от славян на юге и духу не останется! — Йерикка помолчал и продолжал: — Когда наши предки жили на Земле и не назывались еще именами разных племен, часть из них — те, чьими прямыми потомками стало племя Рыси — жила на большом острове в море… Былины не говорят, как назывался остров, как называлось море, когда точно это было, что заставило наших предков уйти с острова искать новую землю… Но сохранился Плач Уходящих. На древнем языке он складный, а на нашем — так, не очень… Я сам, — Йерикка вдруг смутился, — в общем, я сам сделал перевод. Там сказано об опасности потерять понять… Вот, послушай…
Горести прошлые не сочтешь,
Однако горести нынешние горше.
На новом месте вы почувствуете их.
Все вместе.
Что вам послал еще Бог?
Место в Мире Божьем.
Распри прошлые не считайте.
Место, что вам послал Бог,
Обступите тесными рядами.
Защищайте его днем и ночью.
Не место — волю.
Будем опять жить,
Будет поклонение богу,
Будет все в прошлом —
Забудем, кто есть мы!
Где вы побудете,
Чада будут,
Нивы будут,
Хорошая жизнь —
Забудем, кто есть мы!
Чада есть — узы есть —
Забудем, кто есть!
Что считать, Боже.
Рысиюния чарует очи.
Никуда от нее не денешься,
Не излечишься от нее.
Не однажды будет, услышим мы:
Вы чьи будете, рысичи,
Что для вас почести,
В кудрях шлемы,
Разговоры о вас?
Не есть еще —
Будем Ее мы… (1.)
Йерикка вздохнул и словно точку поставил: — Эти слова написаны четыре тысячи лет назад. Предки данванов, может быть, еще не ушли с Мира. Предки хангаров еще не построили свои вонючие города. Эти слова — БЫЛИ. Мы — БЫЛИ. Вот — моя вера. А это, — Йерикка тряхнул книжкой, — даже не яд. Рвотное. Тошнит.
1. Дешифровки Фестского диска, приведенная здесь, выполнена в 80-х г.г. XX века геологом Геннадием Гриневичем. Специалистами она, конечно же, признана неверной (как и все попытки обосновать научно многотысячелетнюю древность славянства!), но я-то пишу НЕ ИСТОРИЧЕСКИЙ роман! (от автора)
— Остров и море… — повторил Олег. — Эрик, а остров назывался не Крит?
— Не знаю, — сожалеюще ответил Йерикка. — В былинах не сказано, я же объяснил…
Они долго молчали, глядя на вечно чистую от облаков и совсем близкую вершину Перуновой Кузни. Потом Йерикка поднялся и сказал, отбросив книжку:
— Пошли.
Олег не удивился — он поднялся тоже и зашагал за Йериккой по расщелине, защищавшей их от ветра, вылизывавшего кругом лед цвета бутылочного стекла. Йерикка, не поворачиваясь, бросил через плечо:
— Рассвет мы встретим на вершине, Вольг.
* * *
Олег зачерпнул колкий, сухой снег и, подержав в ладони, вытер им лицо. Идти становилось все труднее — не потому, что приходилось лезть по скалам, под ногами лежала тропа… но шагать на крутизну не хватало дыхания. Ветер кидал в лицо снежную крошку и тянул назад за плащ. Видно было, как развеваются выбившиеся из-под повязки волосы идущего впереди Йерикки.
Они вышли из-под прикрытия гряды — и Олег невольно встал, сбычив голову и задохнувшись. Ветер тек с вершины Кузни — ледяной, ровный и жесткий, как тысячи стальных прутьев… Отвернуть голову было нельзя — надо видеть, куда ногу ставишь, хряпнешься — костей не соберешь… и лицо почти сразу начало неметь. Олег судорожно закрыл его нижнюю часть плащом и с изумлением посмотрел в спину Йерикки, который даже не сгибался — шел себе и шел, плотно ставя ноги.
— Куда мы идем?! — только теперь, спросил Олег. Он выкрикнул эти слова, и ветер разорвал их в клочья и унес в долину. Йерикка не остановился, не повернулся, не пошевелил спиной. — Эрик! — в голосе Олега прозвучало раздражение, он споткнулся, с трудом удержался на ногах — махнув рукой, восстановил равновесие. — Эрик! — закричал он еще раз.
Рыжий горец обернулся. Его лицо было лицом с барельефов заброшенной крепости — волосы плыли в струях ветра, как в воде,
— Что? — он стоял шагов за сорок, но ветер принес его слова такими, словно Олег находился рядом с ним. — Что тебе нужно?
— Мне?! — не удивился даже — поразился Олег. — Это ТЫ меня куда-то ведешь!
— Ну так идем, — Йерикка начал поворачиваться, и Олег поспешил за ним, оправдываясь:
— Просто очень холодно.
Йерикка немедленно развернулся вновь со словами:
— Ну так вернемся.
— Нет, — с трудом ответил Олег, — пойдем, ничего…
— Холод, — спокойно сказал Йерикка, и ветер вновь бросил его слова в лицо Олегу, — просто изнанка тепла. Нет холода. ВООБЩЕ нет.
Дальше они шли и шли в молчании. Олег мучился от ветра и холода… и размышлял над словами Йерикки. На первый взгляд они казались бессмыслицей… или хуже того — чушью вроде той, которую с умным видом изрекают положительные герои американо-самурайских боевиков. Но чем больше Олег повторял эти слова про себя, тем больше казалось ему — Йерикка сказал что-то очень и очень важное. Возможно, даже самое важное в жизни.
ХОЛОД — ПРОСТО ИЗНАНКА ТЕПЛА.
НЕТ ХОЛОДА.
ВООБЩЕ НЕТ.
Да что же это такое, вот привязались!
Он думал над этим до самой вершины…
…Здесь не было ни снега, ни льда — плоская гранитная площадка цвета запекшейся крови, диаметром шагов двадцать, вознесенная на высоту четырех верст! Ветер дул настолько ровный и сильный, что странным образом не ощущался. Со всех сторон у самых ног лежали ущелья, пропасти, а дальше в снеговом заряде виднелась Оленья Долина. Вставало беспощадно холодное солнце, его лучи гнали по скалам плотные быстрые тени, дробились и вспыхивали в стеклянных щитах ледников, как сотни прямых окровавленных мечей.
— Эта гора называется Перунова Кузня, — сказал. Йерикка. Он стоял, навалившись на ветер и упершись мечом — обнаженным и сверкающим, словно солнечный луч — в камень, Плащ, волосы — все неслось вместе с ветром, и Олегу почудилось, что вершина Кузни тоже летит в прозрачном, безжалостно-равнодушном небе. Летит и вращается, вращается… Не выдержав, Олег зажмурился, но слова Йерикки обожгли ударом хлыста: — Открой глаза!
— Кружатся голова, — с трудом ответил мальчишка. — Высоко!
— Холода не бывает. Высоты — тоже, — послышался голос Йерикки. Он отстегнул плащ, сбросил повязку — ветер унес их, словно диковинных птиц, а волосы Йерикки, взлетев струями расплавленной бронзы, вспыхнули на солнце. Меч, становясь из солнечно-золотого синим, как вечернее небо, качнулся в его руке. Йерикка взмахнул им и вонзил, в камень на пол-ладони — брызнула крошка. Спокойными, неспешными движениями рыжий горец снял куртку и рубаху, бросил их под ноги. Ветер, как показалось Олегу, засвистел злее, полосуя обнаженное до пояса тело, с которого еще не сошёл летний загар… но Йерикке было плевать на холод и ветер. Он взялся за рукоять меча… и Олег не успел даже дернуться — Йерикка ПЕРЕТЕК к нему, а скругленный, но заточенный, словно бритва, кончик клинка качнулся перед его лицом.
— Ничего и никогда не бывает, — шевельнулись губы Йерикки. — Есть Утро, Воин, Меч и Дорога. Воин несет Меч Дорогой, а с ним приходит Утро. Тут, где Перун наковывал на свой тупик стальное острие, чтобы изгнать Змея, на вер шине Кузни, воздух чист ото лжи, и я говорю правду. Сними одежду.
Не отодвигаясь от меча, Олег негнущимися пальцами сбросил плащ, вылез из жилета и куртки.
Холодно.
Очень холодно.
Это все, о чем он мог думать. Я же замерзаю, я замерзаю тут нафик, а этот тип вроде бы даже смеется — уже не зло, а сонно подумал Олег. Но Йерикка не смеялся. Он стоял — ноги на ширине плеч, меч у лица Олега — и редкое, глубокое дыхание облачками пара срывалось с его губ, таяло в воздухе. Олег с трудом обхватил себя руками за плечи и ощутил, что кожа у него ледяная и твердая от холода.
— Там, — меч Йерикки взметнулся, — мир, из которого приходит к нам Огнива, жизненная сила. Представь ее себе — представь так же, как меч в своей руке! — Олег с удивлением понял, что он и правда держит в руке меч — и когда успел подобрать?! — Представь себе ее — пламя, пылающее в твоей душе! — голос Йерикки странно, звонким громом гонга, отдавался вокруг: в небе, солнце, камнях, ущельях, ветре, воздухе… — Пламя такое холодное, что можно обжечься! ОЩУТИ ЭТО ПЛАМЯ!!!
Олег был, как ледяная статуя… или кусок гранита, просто холодный выступ на вершине Перуновой Кузни. Он так и останется здесь — каменный мальчишка, погибший непонятно почему…
…Но белый огонь и правда горел где-то перед глазами. От него не шло тепла… но он странным образом грел. Это было глупо, но это было так — белое пламя поднималось из центра медленно вращающегося коловрата… и Олег понял, что смотрит на свою собственную грудь, на татуировку. Это пламя оставалось единственно живым в нем, умирающем или уже умершем от холода.
— Что это? — спросил Олег, и голос показался ему самому глухим и несвязным, будто и впрямь заговорил камень. Ответа не было. Олег поднял голову — и сумасшедшее небо Мира — с солнцем, узкой кривой полосой Ока Ночи, Невзглядом и всеми дневными звездами — рухнуло на него…
…Олег открыл глаза.
Йерикка стоял напротив в прежней позе. И ничего не изменилось.
Кроме одного — Олегу больше не было холодно.
Сперва он подумал, что окоченел до последней степени. Но пальцы шевелились, шевелились губе, а ни ветра ни холода не ощущалось. Олег посмотрел вокруг. Кажется, у него кружилась голова? Странно…
Он поднял вверх, в небо, руку с мечом. Йерикка синхронно повторил его жест, и Олег услышал голос друга:
Щит Дажьбожий,
Солнце славянства,
Прими мое дело.
Прими мою службу.
Отринь от неправды.
Отринь от измены,
Отринь от страха,
Отринь от соблазна!
Пусть так случится,
Как сказано, станет,
Об этом прошу я,
Дажьбог Сварожич!
В следующий миг Олег вскинул меч и первый раз в жизни ПРЕДУПРЕДИЛ удар Йерикки — с такой силой, что тот рухнул на колено, а выбитый меч зазвенел по камню.
Смеясь, рыжий горец подобрал орудие и, покачивая головой, долго смотрел на растерянно моргавшего Олега, пока тот не спросил:
— Что со мной?!
— Посмотри вокруг, — сказал. Йерикка.
Олег огляделся. И понял, что это — ЕГО мир. Навсегда. Понял, что жизнь сложится, как ему нужно. Что он добьётся чего хочет и одолеет любую беду. Мир был прекрасен, он был полон тайн, он звал, манил, обещал. Наверное никогда еще так Олегу не хотелось жить, никогда не радовался он жизни и не воспринимал ее так ярко и полно. И никогда не думал так спокойно о том, что ее — эту жизнь — можно отдать за все вокруг. И — о том, что придётся много драться, и не только здесь драться… но ощущал, что и на этом пути его ждет успех.
Он смотрел на мир глазами волхва.
— Эрик, — тихо сказал Олег, — если ты видишь то же, что я, и чувствуешь то же — я тебе завидую. У тебя это было много лет, а я прозрел только сейчас…
— Пошли, — весело ПОДУМАЛ Йерикка, — мне еще одежду надо найти!
