24. ДОРОГА К ТИРТАНУ
Проехать в ту ночь удалось очень мало. Деревни попадались все еще часто, объезды отнимали драгоценное время. Аббатиса и юная монахиня не привыкли к мужским седлам, поэтому приходилось часто останавливаться для отдыха.
Эти остановки приходились весьма кстати и эпикифору, который за сутки, проведенные в жестком гробу, не слишком набрался здоровья. Да и ночи пока были короткими, темнота продолжалась часа два-три. Из-за всех этих причин к утру одолели вряд ли больше двадцати километров, если считать по прямой. Но справа, на западе, уже маняще синели Рудные горы. Там, за ними, находился вечно буйный и непокорный Муром. Пробраться бы туда — и все, спасение, гордые мурмазеи никогда и никого еще не выдавали Покаяне.
Но уж кто-кто, а эпикифор де Умбрин прекрасно знал, сколько сил и средств затрачено на перекрытие границы. По его, эпикифора де Умбрина личной инициативе. Дабы из благословенной империи подданные не сбегали. Ибо кого ж тогда осчастливливать?
Робер усмехнулся и распрямил ноющую поясницу. Они ехали по склону холма вдоль опушки очередной рощицы. В сером предрассветном сумраке все кругом имело безрадостный вид. На востоке холодно синела полоска Ниргала. С запада горизонт ограничивали далекие вершины Рудных гор. Пространство между ними заполняли поля, овраги, заросли кустарника, начинающие желтеть перелески.
С холма просматривались отдельные участки Южного тракта, то нырявшего в низины, то поднимавшегося на увалы. Километрах в трех впереди он упирался в небольшую деревушку, наполовину поглощенную утренним туманом. И над всем этим ползли набухшие августовские тучи, волоча за собой размазанные дождевые бороды. Порывами налетал холодный ветер.
— Да, — сказала аббатиса. — Ободряющая картина. Зоя, ты сильно замерзла?
Девушка поежилась.
— Ничего. В монастыре бывало и похуже.
Робер ощутил укол совести. Пока он вершил судьбы империи, его родная дочь, оказывается, мерзла в монастырской келье. Хвала Керсису, теперь все изменилось. Но эта хрупкая, молчаливая девочка с добрыми, не по-детски печальными глазами… Она не должна попасть в лапы бубудусков.
— Ваша люминесценция!
— Да?
— Пора выбирать место для дневки. Вон на том пригорке березняк погуще. Подойдет?
Робер покачал головой. Дневка… Да, она сейчас очень нужна. Но что поделывает Керсис? Усилием воли Робер отогнал сонную дрему и заставил себя припомнить все, что знал о главе Святой Бубусиды. Он постарался представить, что делал бы на его месте сам, и то, что мог бы сверх этого сделать такой жесткий, упорный и неразборчивый в средствах человек, как бубудумзел Гомоякубо.
Наверняка он уже проведал о странном исчезновении настоятельницы монастыря Нетленного Томата. До него должны были дойти также сведения о ночном катафалке, который невесть куда запропастился. После этого сообразить кто был покойником, а кто — двумя монахинями, труда не составляло.
С какой скоростью передвигается верховой, не имеющий сменной лошади и к тому же вынужденный объезжать деревни, тоже считается легко. Следовательно, Гомоякубо вполне мог знать, в каком направлении организовывать поиски. Более того, имел возможность представить, где примерно это следует делать. Лишь расстояние в полторы сотни километров мешало бубудумзелу быстро сплести сеть. Но ему совсем не обязательно руководить поимкой лично, да еще из Ситэ-Ройяля. Для этого достаточно снабдить нужными полномочиями того же Зейрата, уже взявшего след.
— Нет, — сказал Робер. — Останавливаться рано.
— Так… светает же.
Робер вынул померанскую трубу и еще раз, более внимательно, осмотрел мокрый и пока почти безлюдный пейзаж.
* * *
Пропели первые петухи.
Из деревни на тракт выбиралась крестьянская подвода. Навстречу ей передвигался одинокий всадник. Ехал издалека, вероятно, всю ночь, лошадь под ним едва тащилась. Такое частенько случается с гонцами Святой Бубусиды… И хотя больше никого и нигде не виднелось, положение могло измениться в любой момент.
— Нет, Гастон. Запасом времени мы уже не располагаем. Придется ехать и при свете. Будем пробираться от рощи к роще. Лео, Зоя, потерпите еще часок?
— Ну что ж, — коротко сказала аббатиса. — Приходилось терпеть и побольше, ваша люминесценция. Часок так часок.
И этот часок их спас. Когда деревня осталась уже позади, Глувилл, ехавший последним, изумленно воскликнул:
— О! Вы только поглядите!
От Южного тракта в сторону рощи, в которой не состоялась так необходимая беглецам дневка, двигалась длинная цепь людей. Видимо, в облаву выгнали все взрослое население деревушки. Их было несколько сотен, они шли шагах в двадцати-тридцати друг от друга, поэтому растянулись очень широко. Безжалостно топча пшеницу, облава охватывала сразу два холма и ложбину между ними. На некотором расстоянии за живой цепью ехал десяток конных бубудусков. А перед ними — какой-то начальник.
Робер приложил к глазу трубу.
— Зейрат, — коротко сказал он. — Опять Зейрат. Ну что, дамы, еще часок выдержите?
— Деваться некуда, — ответила аббатиса. — Но облава… как ты догадался?
— Ничего нет проще, — махнул трубой бывший эпикифор. — На месте Керсиса я предпринял бы нечто подобное. Хорошо еще, что не успели привезти разыскных собак. Увы, они все же прибудут. И самое позднее — послезавтра.
— А… мы уйдем от них? — робко спросила Зоя.
— Ну конечно. Потому что они очень плохие люди.
— А… вы?
Робер вздохнул.
— Уже нет. Поздновато это произошло, девочка. Но — уже нет.
* * *
В середине дня Робер все же объявил привал.
— Ты знаешь, мы еще какое-то время могли бы продержаться, — сказала аббатиса.
Эпикифор сполз с седла и через силу улыбнулся.
— Верю, мужественные вы мои. Но прежде всего надо дать отдых лошадям. Сегодня ночью они должны выдержать хотя бы полчаса рыси. И еще нам потребуется несколько факелов.
Он упал на попону и отключился.
— Глувилл, — сказала аббатиса. — Отдохните и вы тоже.
— А кто же стеречь будет?
— Я покараулю.
— Ну вы… и женщина, — пробормотал Глувилл. — Железная.
— Просто любящая, — возразила обратья аббатиса.
Глувилл без лишних слов повалился рядом с эпикифором и захрапел. Леонарда укутала Зою плащом. Потом напоила лошадей, привязала их так, чтоб могли пастись, и села на теплый камень.
Они уже довольно далеко удалились на юг, однако осень настигала. В кронах берез появились желтые пряди, начинали краснеть клены, по небу тянулся и курлыкал косяк журавлей. И все же Эпс светил пока щедро, пригревал ощутимо, от сохнущей на плечах рясы поднимался парок. Леонарда поняла, что на теплом валуне долго не выдержит, заснет. Поэтому встала, отогнала от спящих оводов, заботливо поправила плащ на Зое и принялась вышагивать по полянке.
С холма, на котором они остановились, открывался вид на место впадения в Ниргал Огаханга, его самого большого притока. Справа долину ограничивали Рудные горы, далеко на востоке уже различались серые зубцы плато Тиртан, а юг терялся в дымке.
Любое из этих направлений спокойной жизни не сулило. Перевалы Рудных гор были давно и прочно перекрыты пограничной стражей. В южном конце долины, у истоков Огаханга, располагалась 4-я армия, самая многочисленная из всех имперских армий. А на Тиртане с недавних пор воцарилась полная и пугающая неизвестность.
Но больше всего Леонарду беспокоил север. Едва ли не каждую минуту она бралась за померанскую трубу, упорно пытаясь углядеть что-нибудь подозрительное на тракте, на склонах оврагов, либо в ближайших перелесках, но каких-то скоплений людей нигде не замечала.
Неужели облава Зейрата так и не наткнулась на их следы? Или Зейрат спокойно отсыпался, дожидаясь, когда из Ситэ-Ройяля пришлют собак? Но тогда передышку получали и беглецы. Значило ли это, что опасный бубудуск совершенно уверен в их поимке? На что-то же он рассчитывает!
Леонарда почувствовала такую сильную тревогу, что даже спать расхотелось. Немного поколебавшись, она все же разбудила Робера. Тот ее с большим трудом выслушал, но потом зевнул и сказал, чтобы не беспокоилась и ложилась отдыхать.
— У тебя есть план? — спросила Леонарда.
— Как всегда, — в полусне сказал Робер и снова зевнул. — Я тут помидор для тебя приберег. Ты же их любишь?
— Люблю, — призналась Леонарда. — И это — единственное, что роднит меня со святым Корзином. Да и со всеми остальными сострадариями, вместе взятыми. Ты же знаешь, что они собой представляют.
— Как не знать, — все еще сонно сказал эпикифор.
* * *
Обрат Одубаст, матерый сострадарище, интуитивный атеист, хорошо упитанный эскандал и безраздельный оплодотворитель всея деревни Грибантон был непоправимо разбужен самым неподобающим его сану, чину, времени, месту и образу жизни способом. То есть после бани, среди ночи, да еще и в постели у лучшей из любовниц.
— Тэ-экс… И что за дела? — зловеще поинтересовался Одубаст, крайне утомленный амурными достижениями и бесплодными поисками псевдоэпикифора. — Ты, олух, язви тебя, язык проглотил или как?! В чем дело, спрашиваю!!
Деревенский альгвасил, экая, мэкая, кланяясь, виляя задом и пятясь, все же выдавил из себя нечто членораздельное:
— Э-э… Проконшесс. Это самое… пожаловали.
— Какой еще проконшесс? Чем он там пожаловал?
— Да Святой Бубусиды проконшесс, вашество… именем Хрюмо. А пожаловал своей персоной, стало быть.
— Ну да? Из самой Бубусиды? Врешь!
— Да чтоб мне в Аборавары провалиться!
— Ого…
Все люди для Одубаста давным-давно делились только на две категории, — на тех, кто ниже, и с кем он мог делать все, что хотел, и на тех, кто…
Он скатился с лежанки, сунул ноги в сапоги. Спешно застегиваясь через две пуговицы, выскочил на крыльцо.
* * *
Ночь была пасмурная. Во мраке ослепительно сияли факелы. Их держали трое всадников в надвинутых на лица орденских капюшонах. Четвертый факела не имел, зато имел осанку столь внушительную, что у Одубаста подкосились коленки.
— Спим, значит, — проскрипел внушительный всадник. — Почиваем?
И вдруг рявкнул:
— А службу кто за тебя нести будет, окайник?!
Скопившиеся у крыльца грибантонские бубудуски попятились.
— Кто за вас лжеэпикифора померанского ловить будет, бездельники?! — продолжал бушевать грозный посланник Бубусиды. — Дармоеды, буржукты!
— Так ловим, ваша просветленность, — промямлил Одубаст. — Денно и нощно…
— Да? И нощно, значит? Вижу, вижу… У рогаток даже документов не спросили!
Одубаст втянул голову в плечи.
— Факел сюда! Ну-ка, подойди ближе, эскандал. Что видишь?
Проконшесс протянул левую руку. Перед своим носом Одубаст узрел намотанную на черную перчатку цепочку. А на цепочке поблескивала желтым многоугольная пластина со страшными вензелями.
— Пайцза… — прохрипел Одубаст.
— В самом деле? — удивился проконшесс. — И какая?
— Золотая пайцза Санация…
Грибантонские бубудуски дружно отхлынули за пределы светового круга. Им, как и любому сострадарию, было известно, что золотая пайцза ордена дает право расстрела на месте. Между тем рядом с проконшессом находился грузный верзила с коротким арбалетом в руках. Самое что ни на есть оружие Пресвятой Бубусиды…
Одубаст отхлынуть не мог. Поэтому рухнул на колени.
— Что прикажете, ва-ваша…
— Прикажу? Четырех свежих лошадей, вот что прикажу. Оседланных, болваны!
Подвели оседланных.
— Хорошо, — небрежно кивнул проконшесс. — А теперь слушайте главное. Покаянского лжеэпикифора до сих пор не поймали потому, что теперь он носит маску очень похожую на лицо. Но маска приметная: скулы широкие, глаза узкие, брови сросшиеся на переносице. Да еще на ней усики черные, тоже узкие. Ну, эскандал, повтори.
— Скулы широкие, глаза узкие… сросшиеся брови… усики черные.
— Похоже, память не совсем отшибло, — с сожалением признал грозный бубудуск. — Ладно, слушай дальше. Именем базилевса-императора приказываю оного человека уничтожить! Ловить и не пытайтесь, это дорого обойдется. Понял ли, эскандал прелюбодейный?
— Так точно, ваша просветленность! Уничтожить. Это понятно.
— Помни, вражина ловкий. Да и охрана с ним, человек десять. Как только появится, в разговоры не вступать, стрелять сразу на поражение! Иначе он сам головы вам продырявит. А у кого голова уцелеет, так я сам поотрываю. И тебе, владыка Грибантона, — первому.
— Будет исполнено, ва-ва…
— По местам! Второй ряд рогаток поставьте, скотины. Подводами дорогу по всей деревне чтобы перекрыли! На обратном пути заеду — проверю. Если что…
Проконшесс не договорил. Дернул за уздечку, ударил пятками в бока лошади.
За ним в переулок свернула и его безмолвная стража. С чадящими факелами, в могильных колпаках, с лицами, закрытыми черными платками до самых глаз. Того света мертвецы, нелюди какие-то…
* * *
— Бр-р, — сказала Леонарда. — Ну и морды! Признаюсь, не верила, что получится. Такой спектакль разыграл!
— Мелочи, — ответил Робер. — Несложно испугать запуганных. Только дважды этот фокус пробовать нельзя.
Глувилл оглянулся на редкие огни Грибантона.
— Вряд ли деревенские бубудуски остановят Зейрата. Они для него — семечки.
— Вряд ли, — согласился Робер. — Но на какое-то время задержат. И это время следует использовать с толком.
— Что ты задумал на этот раз? — спросила Леонарда.
— Смотрите внимательно: по дороге будут попадаться ручьи и речки, стекающие в Огаханг. Нам нужен каменистый берег, на котором лошади не оставят следов.
— Ага. Значит, мы поедем по воде?
— Да, чтобы обмануть собак.
— А Зейрат очень умный? — спросила Зоя.
— Весьма и весьма. К сожалению.
— Тогда не стоит выбирать самый первый подходящий берег.
— Почему? — с интересом спросил эпикифор.
— Зейрат именно его будет проверять. И на этом потеряет еще больше времени. Я… что-то глупое сказала, да?
Робер попридержал лошадь.
— Нисколько. Молодец, девочка, — серьезно сказал он, испытывая сильное и новое чувство — отцовскую гордость.
— Во дает! — восхитился Глувилл. — Светлая голова!
— Вся в папу, — вздохнула мама.
А дочка смущенно потупилась, глядя в конскую гриву. Впервые в жизни она услышала столько похвал сразу. И уже ради одного этого стоило покидать монастырскую келью. Зоя вдруг подумала, что только очень неправильная жизнь может заставить человека замыкаться в четырех стенах. При этом совсем неважно, как они называются — кельей, камерой, кабинетом или дворцом, поскольку совершенно одинаково горизонт в них заменяют стены.
А тут, она приподнялась в седле, и Олна тебе, и холмы, и лес, и река, и бесконечность дороги. И свежий, пахнущий прелью воздух… Такая ширь, всего так много! Вот только не было бы погони за плечами.
— Ничего, — прошептала она. — Все будет как надо.
* * *
И все шло как надо. Часу в первом они свернули с тракта и по руслу одного из ручьев выбрались к Огахангу. До места, где на карте Робера был обозначен брод, оставалось не больше километра. Но там, на берегу, они вдруг наткнулись на припозднившегося рыбака. Старого, тощего, горбатенького, с клочковатой бороденкой.
— Сюрпри-из, — протянул Глувилл.
— Откуда ты, старик? — спросил Робер.
Дедок сдернул с головы шапку.
— Грибантонские мы, обрат бубудуск. А рыбку ловить околоточный эскандал Одубаст разрешили. Потому как для их осветлелости и стараемся…
Глувилл тихо выругался и взвел арбалет.
— Эк угораздило. Что будем делать? — спросил он.
Робер взглянул в тусклые, неподвижные, глубоко запавшие глаза старика и покачал головой.
— Нельзя.
— Да от него уже воняет падалью. Сколько ему жить-то осталось, а? А нам? Он же донесет и не поморщится.
— Даже если донесет. Отныне мы можем убивать только тех, кто на нас нападает.
— Почему?
— Иначе не поймут.
— Кто?
— Те, к кому мы идем. Им придется говорить только правду.
— Неужели все-таки уцелеем?
— Очень может быть. Иначе не стоило бы так волновать Керсиса и утомлять все Зейратово воинство. Во всяком случае, наши шансы прибывают с каждым днем и даже часом.
— Надо отпустить старика, — вмешалась Леонарда. — Не будем брать грех на душу. Он не мог видеть наших лиц.
— Не трогайте его, — попросила Зоя. — Пусть идет. Мы не произносили своих имен.
Кроме Глувилла тайна имен и лиц ни для кого особого значения уже не имела.
— Хорошо, — согласился Глувилл, удивляясь себе. — Ступай, старче. И постарайся настучать на нас… попозже.
Рыбак некоторое время стоял неподвижно. Видимо, не сразу поверил в то, что ему сказали. Потом начал медленно пятиться, опасаясь повернуться спиной. Затем бросил удочку и с неожиданным проворством юркнул в темные прибрежные кусты.
— Донесе-ет, — уверенно сообщил Глувилл. — Этот — донесет. Эх, люди, люди…
— Старик не скоро доберется до своего Грибантона. Но не будем терять время, — сказал Робер. — Вперед!
Они пересели на свежих лошадей и рысью поскакали к переправе.
* * *
Огаханг в том месте разливался чуть ли не на полкилометра, но как раз из-за этой ширины его глубина по большей части была небольшой, вода поднималась чуть выше брюха лошади. Только на самой середине реки все же пришлось плыть. Одну бестолковую кобылку при этом унесло течением, но в остальном переправа завершилась благополучно. Огаханг остался позади.
Противоположный берег оказался низменным, обильным на комаров и сильно заболоченным, — лошади с трудом вытягивали копыта из чавкающей грязи. Улучив минутку, Леонарда шепнула, что опасается за Зою.
— Очень сыро. Девочка покашливает. Хорошо бы где-то обсушиться, сварить горячего.
Робер кивнул.
— Осталось недолго.
— А как твоя рука?
— Спасибо, получше.
— В самом деле?
Робер улыбнулся, медленно сжал и разжал правый кулак.
— Не понимаю, — сказала Леонарда. — Как же так? Аква пампаника…
— Ты знаешь, обратья настоятельница, я начинаю подозревать, что добрые дела иногда вознаграждаются самым замысловатым образом. Ну, чего грустим?
— По-моему, тебе просто отчаянно везет, Роби. И такое везение пугает. Следует ждать чего-то нехорошего…
— Ты думаешь?
Леонарда покачала головой.
— Нет. Я не думаю. Я чувствую.
— Что ж, придется быть более бдительными, — серьезно сказал Робер.
Но от страшной усталости как раз бдительность-то они и потеряли. И в самый неподходящий момент.
Это случилось уже на подъеме к Тиртану Выше по склону над тропой нависала небольшая скала. Никто не заметил, как и откуда на камне оказался человек. Его скуластое лицо со сросшимися бровями и тонкими усиками было бесстрастным. Он сидел, положив ногу на ногу, и спокойно похлопывал по сапогу стволом пистолета. Рукоятка другого торчала у него из-за пояса. А на поясе висела сабля. А за спиной — арбалет.
Первым его увидел Глувилл. Он вздрогнул и попятился. Из-под его ног вниз покатились камушки.
— Тихо, Гастон, — сказал Робер. — Не дергайся. А ты, Зейрат, подумай.
Зейрат хмыкнул.
— Я? О чем?
— Не о чем, а о ком. О себе подумай.
— Вот как? Поясни.
— Пожалуйста. Допустим, ты со своим отрядом приведешь меня к Керсису. Он тебя, конечно, чем-нибудь наградит. А что будет потом?
— А что будет потом?
— Нужны ли новому эпикифору свидетели, которые точно знают, что избрание произошло при жизни старого? Это же незаконно! Будет ли Керсис уверен в твоей вечной верности, в том, что тайну эту ты унесешь в могилу?
Зейрат усмехнулся.
— Вряд ли.
— Тогда намного разумнее просто меня не найти.
— Смелое предложение.
— Разумное.
— Смотря для кого.
— А чем ты рискуешь? Ну, вызовешь некоторое недовольство патрона, которое придется потом заглаживать. Да, это и неприятно, и хлопотно. Однако никакого прямого повода желать твоей смерти у Керсиса еще не будет. Подумай, Зейрат.
— Уже подумал. Есть и другой выход.
— Убить меня?
Зейрат ухмыльнулся. Робер с сожалением покачал головой.
— Ты плохо подумал.
Зейрат поднял брови.
— Знаешь, де Умбрин, ты мужик неплохой. Без нужды никому пакостей не делал. И я помню некоторые вещи, за которые следует быть благодарным. Если найдешь причину, по которой тебя следует оставить в живых, я с удовольствием забуду вот эти грибантонские отметины, — Зейрат расстегнул плащ и показал две пулевые вмятины на своей кирасе. — Но пока такой причины я не вижу.
— Могу назвать.
— Говори. Только пусть твоя дочь не тянется к арбалету, я стреляю лучше.
Робер обернулся и еще раз покачал головой.
— Зоя, это правда. Я не знаю человека, который стрелял бы лучше проконшесса Зейрата. К тому же у него очень выгодная позиция.
Зоя с досадой опустила руки. Зейрат усмехнулся.
— Не расстраивайся, девочка. Нет человека умнее твоего отца. Хитрее есть. Умнее — нет. Я бы ни за что вас не нашел, если б не помог случай. Зря вы не убили того рыбака. Твоего отца подвела доброта. Запомни: в нашем мире доброта губительна.
— Но разве не его доброта мешает вам сейчас э-э… отправить нас к Пресветлому? — вдруг возразила аббатиса.
Зейрат прикусил тонкий кончик уса.
— Этого мало. Так в чем же причина, де Умбрин?
— Видишь ли, в нашем ордене судьба страшно переменчива. За примером далеко ходить не надо: если даже великий сострадарий может легко потерять и пост, и голову, то, уж извини, что говорить о проконшессе…
Зейрат кивнул.
— Продолжай. Только покороче.
— Постараюсь. Ты уже догадался, куда мы идем. Кто знает, не придется ли в один прекрасный день этим же путем воспользоваться и тебе? Моя помощь в таком случае будет нелишней, а слово свое я держу. В отличие от Керсиса… Что скажешь?
— Откуда такая уверенность, что небесники вас примут?
— Вовсе я не уверен. Но если не примут, ты-то от этого что теряешь?
Зейрат задумчиво почесал нос стволом пистолета.
— Как так получается, де Умбрин? Мы оба прошли очень неласковую школу, оба успели натворить много чего. А ты все же не захотел убить никчемного старикашку Теперь вот и мне не хочется убивать тебя, хотя я имею, — Зейрат усмехнулся и постучал по своему панцирю, — все основания. А этот, — Зейрат кивнул на Глувилла, — он же пытался тебя отравить! Но сейчас верой и правдой тебе служит… Скажи, люминесценций, ты что — пророк? Новый мессия? Или распространяешь невидимую заразу?
Робер затряс головой.
— Э, э, не надо придумывать нового святого. От Корзина еще не скоро поправимся… Думаю, дело совсем не во мне. Или не совсем во мне.
— А в ком тогда?
— А во всех нас. Наверное, стремление к добру заложено изначально. В каждого.
— Вот как? Вместе с жадностью, властолюбием, эгоизмом, похотью?
— Да, как ни трудно поверить.
— И в Керсиса заложено?
— Безусловно. Как и в любого другого. Кому-то досталось побольше, кому-то меньше, но — заложено в каждого.
— Почему же мы друг другу тогда не братья, — тут Зейрат сморщился, — а совсем наоборот, обратья?
— Увы, стремление к добру не относится к числу самых сильных. Оно уступает и голоду, и жажде, да много чему еще уступает. Но оно может развиваться. Иногда просто оттого, что надоедает зло. А чаще это случается в ответ на внешнее добро. Словно свеча загорается от другой свечи. Это, кстати, прекрасно видно по тебе, Зейрат.
— Ну-ну, — проворчал Зейрат. — Не слишком-то обобщай. Я, так и быть, оставлю вас в покое. А вот остальная наша обратил… Небесники ко власти в Покаяне пока не пришли. Так что, если не съем я — съедят меня.
— Зейрат! — окликнула аббатиса.
— Да?
— Я хотела сказать… Словом, дорогу вы теперь знаете.
Зейрат неожиданно вздохнул.
— Словом — да. Вот только не знаю, куда она заведет эта ваша дорога.
Робер взглянул на небо.
— Куда-нибудь, откуда получше видно.
— С эшафота хорошо видно, — буркнул Зейрат. — Здесь, — он махнул пистолетом за спину, — вы на плато не пройдете, наверху засада, там стоит мой отряд. Ищите другой путь! Я буду ловить вас на востоке.
— Учтем, — сказал Робер.
— Учти еще, что поисковых отрядов много. Оба берега Огаханга усердно прочесывают с собаками. Дня через два какой-нибудь из этих отрядов непременно наткнется на ваш след. Не думаю, что вам следует попадаться им живыми.
Не оборачиваясь, этот добрый убийца стал подниматься по опасной осыпи. Он как-то странно сутулился. Словно стыдился чего. Или боялся передумать. Или не хотел о чем-то думать. Однако ступал и ловко, и неслышно. Никакие камни из-под его ног не вываливались.
— Этот не пропадет, — с уверенностью сказал Глувилл.
* * *
Путь у них оставался только один — на юг, вдоль скалистой стены Тиртана. Несколько раз они пытались подняться по узким руслам речек, но каждый раз натыкались на непреодолимые препятствия и были вынуждены возвращаться вниз.
Мучал гнус. Заканчивалась еда. В одной из покинутых деревень удалось разжиться картошкой и даже помыться в бане. Зоя стала кашлять меньше. Но к исходу второй ночи Леонарда увидела позади далекие отблески костра. Как и предсказывал Зейрат, их след обнаружили. А справа к скалам Тиртана все ближе подбиралась граница непролазных огахангских болот.
— Ничего, ничего, — успокаивал Робер. — Выпутаемся.
Рано утром они начали подниматься по руслу очередного горного ручья. Глувилл с тоской оглядел отвесные стены ущелья и вздохнул:
— Толку не будет.
Действительно, щель в скалах постепенно сужалась и меньше, чем через километр эта трещина в гранитном теле Тиртана сошла на нет. Ручей начинался источником, бившим прямо из-под скалы.
— Ваша люминесценция, надо возвращаться, — сказал Глувилл. — Пока нас в этой мышеловке не поймали бубудуски.
— Тихо, — сказал Робер.
Он к чему-то напряженно прислушивался. Все замолчали. Вскоре сквозь журчание и плеск воды они стали различать необычные цокающие звуки, доносившиеся откуда-то сверху.
«Цукоку, цукоку… Цака. Цка-цка-цка..»
Странные звуки сначала усиливались, а потом начали отдаляться и удалялись до тех пор, пока перестали различаться в шуме ручья.
— Что это было, папа? — встревоженно спросила Зоя.
— Не знаю. Но это не природные звуки.
— Небесники?
— Может быть. Ну, действительно пора возвращаться. Они выбрались из ущелья и опять свернули влево, на юг.
А в десятке километров по правую руку лес отчетливо редел. С высоты осыпей, окружавших плато, уже различалась ровная буро-зеленая поверхность болот. За ней, далеко на западе, чуть поблескивала полоска Огаханга.
Времени оставалось все меньше, поэтому обследовать каждый ручей уже не получалось. Теперь они поднимались лишь по руслам достаточно крупных речек, и поднимались не все, отряжая дежурного разведчика. А во время его отсутствия отдыхали, кормили лошадей и готовили скудную трапезу для себя.
Хорошего было только то, что преследователям приходилось поворачивать в каждое ущелье, чтоб ненароком не пропустить беглецов. Поэтому бубудуски поотстали. Впрочем, спешить им было и ни к чему. Слуги ордена прекрасно знали, что язык твердой почвы между болотами и плоскогорьем неуклонно суживается, и скоро его не останется совсем. Тогда добычу можно будет брать голыми руками.
— Ну вот, — сказал Робер. — Теперь нас преследуют сплошные неудачи. Не пора ли судьбе перемениться в лучшую сторону?
— Будем надеяться, — вздохнула Леонарда. — Что-то такое я чувствую… доброжелательное. Не человек, нет.
— А что?
— Не знаю. Ложитесь-ка спать, поздно уже.
— А ты?
— А я покараулю.
— Железная женщина, — пробормотал Глувилл.
* * *
Ночью Робер проснулся от того, что его осторожно трогали за руку.
— Что? Бубудуски?
— Нет, — прошептала Зоя. — Гораздо интереснее! Папа, посмотри-ка вон туда.
Метрах в пятидесяти ниже их жалкого лагеря, на лужайке, залитой мерцающим светом Олны, стояли две фигуры, — Леонарда и еще кто-то очень высокий. С голыми длинными ногами и кучей перьев вместо туловища. Из этой кучи, как из ожерелья, торчала тонкая шея, заканчивающаяся непропорционально малой головой с огромными глазищами.
— Бог ты мой, — тихо сказал Робер. — Да это же самый настоящий страус! И как его угораздило забраться в наши широты?
Тем временем Леонарда протянула страусу ладонь. Птица наклонила голову набок. Потом спокойно склевала какое-то угощение.
Зоя покачала головой.
— Маму всегда обожали самые разные животные. Но чтобы так… Да если бы это увидели дикие сострадарии, они бы ее сожгли!
— Да, — усмехнулся Робер. — Скорее всего.
— Ох, пап, извини, — сказала Зоя и закашлялась.
— Ничего, — сказал Робер. — Все мы тут сострадарии не по своей воле.
Леонарда и страус одновременно повернули головы.
— Испугались? — весело спросила обратья-аббатиса. — Очень зря. У нас появился новый друг. Вот, познакомьтесь! Я назвала его Птирой.
Птира, однако, знакомиться не спешил. И даже на всякий случай отошел подальше.
— Поразительно, — сказал Робер. — А ведь он не каждого к себе подпустит… Лео, в такие случайности я не верю!
— Может, ты и прав.
— И как все это расценить?
— Лучше всего расценить это как сигнал к пробуждению. Судя по твоей карте, сухого пути осталось совсем мало, меньше, чем на один день. Нам предстоит обследовать каждый ручей и даже сухие расселины. Сегодня нам обязательно надо выбраться на плато. Иначе будет худо… Давайте выйдем пораньше?
— Мама, но ты же совсем не спала!
— Ничего, подремлю во время первой же вашей разведки. Начинайте будить Гастона. Данный процесс обычно занимает некоторое время…
* * *
Этот последний день выдался очень ясным. В безоблачном небе курлыкали косяки журавлей. От разогревшихся скал веяло прощальным теплом лета. Лошадей донимали оводы, а вот разомлевшие люди ни на каких насекомых внимания не обращали, дремали прямо в седлах.
Болото то подступало к самому подножью Тиртана, то несколько отдалялось, словно собираясь с силами. Край плоскогорья тоже имел неровные, причудливо изрезанные очертания, напоминающие каменные когти, которыми Тиртан тянулся к далекому Огахангу.
Между этими обрывистыми выступами скал текли многочисленные ручьи, но по-прежнему ни по одному из них подняться не удавалось. Путь преграждали то чрезмерно крутые сбросы с водопадами, то, как это уже случалось не раз, стены ущелья попросту смыкались, а иногда русло заканчивалось либо тупиковым гротом, либо узкой щелью. На берегах таких ручьев часто попадались медвежьи следы и поэтому приходилось передвигаться осторожно.
После полудня впервые встретилось место, где болото наконец вплотную подобралось к скале. Здесь было еще неглубоко и не очень топко, поэтому лошади прошли без особых затруднений. Но уже к вечеру положение стало совсем плохим.
— Тупик, — сказал Глувилл.
Узкая полоса щебеночной осыпи упиралась в бок огромного утеса. Ниже к скале примыкала самая настоящая топь, из которой лишь кое-где торчали кочки.
Беглецы остановились.
Было еще не поздно. На западе, над синей полоской Рудных гор, висел Эпс. Погоня пока не появилась, но это могло случиться в любой момент.
Робер слез с седла и неловко, одной рукой принялся отвязывать заранее припасенный шест.
— Ну, чего сидим? — спокойно спросил он. — До темноты нужно во что бы то ни стало обогнуть скалу.
— Как мы это сделаем, Роби? — спросила Леонарда.
— Обвяжемся веревкой. Я пойду первым и буду нащупывать дорогу. За мной пойдет Гастон. Как только я оступлюсь, он меня вытащит. Вот и все. С собой надо взять только самое необходимое, поскольку лошадей придется оставить.
Глувилл почесал заросший недельной щетиной подбородок и с сомнением оглядел зыбкую поверхность.
— Очень рискованно, — сказал он.
— А другие идеи есть?
Других идей не нашлось. Зато случилась полная неожиданность. Страус, весь день топавший в некотором отдалении от отряда, вдруг спокойно обошел людей и ступил в болото. Потом повернул голову и издал противный крик.
— Ох, спасибо тебе, Птирушка, — сказала Леонарда. — Так вот зачем ты послан…
