10. ТЮРЕМНАЯ ИСТОРИЯ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
ЕГО ЛЮМИНЕСЦЕНЦИЮ ОБРАТУ РОБЕРУ,
ВЕЛИКОМУ СОСТРАДАРИЮ
Обрат эпиеифор!
Счастлив доложить, что основные выходы из Теклы перекрыты. Однако для этого флот пришлось раздробить, корабельные дозоры могут не устоять против померанской эскадры, если Мак-Магон все свои силы бросит против одного из них. На этот случай требуется резерв в открытом море. Из состава Домашнего флота прошу дополнительно выделить 4 линейных корабля, 3 фрегата и 2 корвета. Они будут расположены позади передовой линии с целью своевременно усилить ее там, где померанцы вздумают прорываться.
Преданный Вам
Андракон Василиу
Писано июля 11 дня 839 года от Наказания.
Борт его величества базилевса-императора линейного корабля «Упокоителъ».
* * *
СОВ. СЕКРЕТНО.
ГЕНЕРАЛУ ОЛЬХОВСКИ
Ингвар!
Что слышно о фон Бистрице? Он начинает меня тревожить.
Бернар
* * *
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ
Ваше высочество!
Все в порядке. Фон Бистриц — в тюрьме.
Ген. Олъховски
* * *
Майор померанской разведки Мартин фон Бистриц действительно находился в морской тюрьме Призон-дю-Мар, поскольку считал тюрьму самым безопасным местом в пропитанной доносительством столице Пресветлой Покаяны.
Разумеется, в первый же день пришлось объяснять кто в камере хозяин. Результатами короткой, но очень эффективной разборки чрезвычайно заинтересовался судовладелец Лю Фань. А Мартин, в свою очередь, заинтересовался Фанем, так как тот мог оказаться источником стоящей информации.
Формально этот тучный коротышка обвинялся в неуплате налогов, но истинной причиной являлось то, что он пожадничал. Поскупился на взятку мелкому судейскому чиновнику. Увы, у чиновника тестем был околоточный прокурор. А у прокурора имелись связи в ордене. Вот все и закрутилось, покатилось по накатанной дорожке.
Для начала, чтобы подвести беднягу к нужной кондиции, Фаня посадили в камеру с вполне настоящими уголовниками. Ему приходилось туго, пока не появился Мартин и железной рукой не расставил всех по местам. То есть отколошматил половину населения и заявил, что больше никто никого бить не будет. В том числе — сианца.
— Премного благодарен, съер, — сказал Фань.
— А коли так, будете охранять меня во время заслуженного отдыха, — позевывая, заявил Мартин.
Он выбрал пару коек подле зарешеченного окна, где ощущались слабые дуновения с воли, освободил их от прежних хозяев и без лишних слов завалился спать.
Разумеется, Фань рьяно приступил к несению службы, но все время вахты провел в мучительных сомнениях и размышлениях, пытаясь сообразить, не утку ли ему подсадили. Так и не придя к определенному выводу, спасенный решил выжидать и наблюдать. И это было мудро, поскольку ничего другого не оставалось.
* * *
Прошло несколько дней.
Мартин внимательно прислушивался к разговорам в камере, время от времени уточняя кто, где и за что сидит в Призон-дю-Мар, но ни с какими намеками и предложениями к Фашо он не приставал. Его почему-то особо интересовали пленные померанские матросы. Быть может, для отвода глаз.
А у Фаня дела шли обычным порядком. Перед арестом он отправил в Муром все свое многочисленное семейство вместе с изрядной частью капитала. На одном из своих же судов. Но сам остался, надеясь спасти бизнес легкой отсидкой и щедрыми пожертвованиями. На допросах, как только дело принимало болезненный оборот, Фань указывал местозахоронение очередного горшка цехинов, после чего делился с Мартином поощрительной похлебкой.
Вскоре довольные тюремщики предложили ему отдельную камеру с видом на бухту Монсазо, а Фань заплатил немножко еще и упросил перевести туда же Мартина. Для большей безопасности и для возможности поболтать с этим загадочным человеком, на шее которого были заметны весьма характерные шрамы в виде параллельных черточек. Много чего повидавший Фань знал, что это за шрамы. Однажды он не удержался и небрежно спросил:
— Не припомню, это знаки какого племени?
— Вы много путешествовали, — буркнул Мартин.
— Не без того. Извините, если вопрос вам неприятен. Это же знаки… раба?
— Совершенно верно. Раба племени сив, если это вас так интересует.
— Вы были в Ящерленде?
Мартин молча усмехнулся. Он явно желал сменить тему. Подошел к решетке и погрузился в созерцание бухты. Через некоторое время спросил:
— Что там за корабль стоит напротив Эрлизора?
— Линкор «Тубан Девятый».
— Вероятно, он обладает огромной мощью?
— Потенциально — да, — с оттенком пренебрежения отозвался Фань.
— То есть?
— А вам не приходилось видеть его изнутри?
— Увы, нет. А вам?
— Однажды. Знаете, там действительно имеется масса пушек. Сто двадцать, кажется. Но чтобы привести их в боевое положение, доложу я вам, нужно очень потрудиться. Дело в том, что на каждой палубе орудия стащены к корме, в общую кучу. От этого и нос у линкора приподнят, видите?
— В кучу? Это зачем?
— Чтобы освободить побольше места для танцев и пиршественных столов.
— Там танцуют?
— Чуть ли не каждую неделю.
— На линкоре?
— Этот, с позволения сказать, линкор на самом деле представляет собой монаршью дачу на воде. Вы не представляете, до какой степени его каюты напичканы немыслимым для военного корабля количеством огнеопасного имущества — мебели, постельных принадлежностей, ковров, штор, гобеленов, скатертей и прочих балдахинов. Достаточно дюжины брандскугелей, чтобы обратить весь этот плавучий будуар в дым. Да что там — брандскугели, довольно одной неосторожной спички!
— Поразительно, — сказал Мартин. — Невероятная беспечность.
— А чего вы хотите? Личная яхта базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…
— Да, — сказал Мартин. — Пусть продлит. Так будет лучше.
Больше ни о чем существенном в тот день они не говорили.
Засыпая, Фань подумал о том, что если его компаньон и «утка», то уж очень терпеливая. Никаких вопросов, хотя бы косвенно связанных с деньгами, Мартин по-прежнему не задавал. Зато выспросил у Фаня все, что тому было известно о кораблях Домашнего флота его величества базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…
* * *
Фань прекрасно понимал, что спасти те деньги, которые остались в империи, ему не удастся. Да они и не были предназначены для сохранения. Совсем наоборот, на них он намеревался купить прощение, но все сразу отдавать не стоило: следователи могли не поверить в то, что источник иссяк, и перейти к неприятным способам дознания, от которых откупиться было бы уже нечем.
Вот Фань и вел свою терпеливую партию, постепенно снижая суммы. К своему положению он относился философски, часто цитируя земного мудреца Конфуция, мало кому известного на Терранисе.
— Главного у меня не отнимут, — как-то сказал он.
— Что же главное? — поинтересовался Мартин.
— Связи да способности.
— А жизнь?
— О да, конечно, — соглашался поклонник Конфуция. — Жизнь отобрать — это запросто, если возникнет необходимость. Но такая необходимость может быть санкционирована только на довольно высоком уровне, уж очень несерьезны наши прегрешения. Между тем порядки в ордене сейчас до странности либеральны.
— Вы считаете? Почему?
— Таково влияние эпикифора Робера. Видите ли, при всех своих м-м… совершенствах, нынешний люминесценций — не злодей.
— Вы так считаете?
— Не только я. Поговаривают, он большой книгочей. Впрочем, у меня была возможность составить о нем и собственное представление.
— И что же?
— Мне показалось, что многие из своих решений великий сострадарий принимает вовсе не потому, что считает их правильными, а под давлением обстоятельств. Во всяком случае, без очень большой необходимости он не прибегает к Ускоренному Упокоению. Даже в отношении небесников. Представляете?
Мартин усмехнулся.
— Прямо святой.
Фань подозрительно оглядел стены камеры.
— О да, да, разумеется. Будем уповать на его святость. И на то, что наше пребывание здесь не слишком затянется.
— Аминь, — сказал Мартин, зевая.
Он тоже рассчитывал, что его пребывание в Призон-дю-Мар не слишком затянется, поскольку в тюрьму попал всего-то за рыбную торговлю без лицензии околоточного эскандала. И попал только потому, что сам этого хотел, точно зная максимум, который бубудуски давали в подобных случаях.
Так они и жили, со вкусом беседуя и без аппетита обедая. Фань — в ожидании момента, когда иссякнет алчность имперского правосудия, а Мартин — в ожидании момента, когда его место потребуется для кого-то еще. Именно при этих двух условиях было возможно их освобождение.
* * *
Но случилось то, чего ни Фань, ни даже фон Бистриц предусмотреть не могли. Случилось то, что влияние его люминесценция эпикифора на его величество базилевса-императора неожиданно пошатнулось. И для возвращения оного эпикифор решил прибегнуть к испытанному средству — припугнуть повелителя.
По какой прихоти судьбы, почему из многих тысяч заключенных, которыми в любое время располагала Святая Бубусида, выбор пал именно на Фаня и Мартина, — это останется загадкой навсегда. Вполне возможно, свою роль сыграл перевод в привилегированные апартаменты Призон-дю-Мар, что и обратило на себя рассеянное внимание какого-нибудь бубудуска-исполнителя. Но как бы там ни было, под рукой у люминесценция очень кстати оказались два крупных злодея.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Фань является беспросветно черным магом, намеревавшимся навести порчу на все императорское семейство. А Мартин — и того хуже, — вылитый небесник. Обо всем этом, несколько смущаясь, им объявил не кто-нибудь, а лично начальник тюрьмы.
Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.
— О, замечательный вид, — восхитился Мартин, подходя к окну. — Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот — как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…
— О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, — заявил Фань. — Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно — самого великого сострадария.
— И что, будем и впредь уповать на его святость? — спросил Мартин.
— У вас еще есть охота шутить? — уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.
* * *
Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.
— Послушайте, я далеко не ангел, но в этом повороте никак не замешан. Что могу для вас сделать?
— Все, что могли, вы уже сделали, — со страстью заявил Фань. — Уходите. И не думайте, что я облегчу вашу совесть.
— Зачем же так, Лю, — мягко вмешался Мартин. — Что сделано, то сделано. Никому хуже не будет, если мы примем сострадание этого доброго обрата.
— В пределах возможного, — поспешно вставил прокурор. — В пределах возможного.
— Что ж, давайте попытаемся определить эти пределы. Возможно ли нам выкупиться?
Слуга закона печально развел руки в кружевных манжетах.
— Решение принято на таком уровне, что… Взять-то возьмут, это никогда не было проблемой…
Мартину стало смешно, но он спохватился и напустил на себя скорбный вид.
— Понятно. А можно ли нам выкупаться?
Прокурор просиял.
— О, это я устрою. Вы не поверите, но я люблю делать людям добро.
— Почему? Верим. Просто вам, по-видимому, это редко позволяют…
Прокурор нахмурился.
— …разные обстоятельства.
Прокурор вновь разулыбался.
— Вот-вот! Именно так. Что поделаешь? Обстоятельства. Вы хороший человек, сударь.
— Разумеется. Иначе меня давно бы выпустили.
— Это была шутка, правда?
— Правда.
— Вот я и говорю, что шутка.
— Ну да. Для тех, кто не может позволить себе правды.
— О, вы-то теперь вполне можете. Видите, есть плюсы и в вашем положении, ха-ха. Но не всем так везет.
— Хотите поменяться?
Прокурор посмеялся еще раз.
— Для этого нужно любить правду несколько больше, чем я могу себе позволить. Вместо этого позволю себе заметить, что правда — это еще не все, что можно любить на белом свете.
— Святая правда. Опять же.
Прокурор приподнял бровь.
— Сударь! Да вы презанятный собеседник. Жаль, что снисхождение невозможно к таким ужасным преступникам, как вы.
— Точно? — на всякий случай переспросил Фань.
— Да точно, точно. Точнее некуда. Но коль скоро это так, быть может, вернемся к пределам возможного? Что еще вы хотите?
— Одежду приличную. Камеру чтобы почище убрали, да кормили по-человечески. Сколько нам еще осталось?
— Пока эшафот соорудят… впрочем, нет, вас же к костру приговорят. Но процесс организуют по всем канонам, не сомневайтесь. Это означает, что потребуются и заседания, и свидетели ваших черных дел. С десяток, не меньше. Их еще нужно обучить… правилам поведения в королевском суде. Дней пять-шесть у вас будет, нечестивцы.
* * *
Прокурор свое слово сдержал.
Тем же вечером в камеру прикатили бочку и наполнили ее водой. После того, как злоумышленники искупались, к ним явился улыбающийся благодетель.
— Вы так любезены, — сказал Мартин, надевая не новую, но почти чистую рубашку. — По-моему, от меня перестало пахнуть.
— Чистого человека и судить приятно, — пошутил прокурор. — Всего доброго, господа.
Пожилые бубудуски укатили бочку.
— Чистому еще больше хочется жить, — печально сказал Фань. — И зачем вы это затеяли?
— Люблю удобства.
Вошел надзиратель Мормидо.
Подозрительно осмотревшись, он велел вновь надеть на преступников кандалы. Потом скривился и спросил:
— Жалобы есть?
Мартин пожаловался на несправедливость.
— Ох! Взрослые вроде люди. Я же серьезно спрашиваю.
— Серьезно? А, тогда другое дело. Нас еще ни разу не брили. Подстричься тоже не мешает.
— И так сойдет, — ответил тюремщик, лицо которого постоянно скрывала щетина.
— Друг мой, — проникновенно сказал Мартин. — Мы не можем в таком виде предстать перед его люминесценцием. Как ты думаешь, ему будет приятно?
— С чего вы взяли, что он будет присутствовать на суде?
— А как же. Мы ведь покушались знаешь на кого?
Мормидо перекрестился.
— Знаю, знаю. Ладно. Но смотрите, у цирюльника бритвы и тому подобное. Самоубийства не допущу, даже не пытайтесь.
— Любезнейший! Небесникам самоубийство запрещено. Большой грех.
— Так вы и впрямь небесник?
— Сказано — небесник, значит — все, баста. Небесник и должен быть. Ты что, не веришь его люминесценцию?
Мормидо вновь перекрестился.
— Как можно! Верую. Небесника, однако, вижу впервые. Прям такой же, как все. Только рожа хитрая. Как же вас распознать-то, а?
— Даже и не пытайся. Один великий сострадарий умеет. На то он и великий.
— Да-а, дела. А сотоварищ ваш того… голову о стенку не разобьет? Чего-то он сильно смурной сегодня.
— Видишь ли, он действительно расстроен тем, что его хотят сжечь. Неужели ты думаешь, что это приятно?
Мормидо думал о другом. Он почесал затылок и сообщил:
— Ну, у каждого свои заботы. А мне вот вас палачу нужно живехонькими сдать. Потому как мертвого казнить не получается. И чтобы морды без синяков были, а то людям показать стыдно. Вы уж не накладывайте на себя руки, а? Чего самим-то утруждаться! Потерпите как-нибудь до казни, ладно?
— А чего? Ладно, потерпим. Недолго уж осталось.
Мормидо обрадовался.
— Честно?
— Дорогой мой! Ты когда-нибудь слышал, чтоб колдуны и черные маги с собой кончали?
— Чего не слыхал, того не слыхал, — умудренно качая головой, сказал Мормидо.
— Вот и ступай спокойно.
Мормидо все же продолжал топтаться на пороге.
— Сударь, вам терять нечего — так и так один конец. А если у меня возникнут неприятности, вам же легче не станет?
— Да не особенно.
— Вот и не берите грех на душу. Сильно вас прошу: присмотрите за энтим, ладно? Но чтобы морда целая была.
— Ну не знаю, не знаю. Если цирюльник не придет…
— Да придет, он придет. Завтра же.
— А ты завтра дежуришь?
— Так точно.
— Ну, договорились.
Мормидо явно успокоился и сказал:
— А я уж за могилками присмотрю, не извольте беспокоиться.
— За какими могилками?
— Да за вашими. И место хорошее подберу. На самом кладбище, конечно, нельзя будет, а вот где поближе к ограде — это мы устроим.
— Ну, брат, утешил.
Мормидо ухмыльнулся.
— Так на то мы и сострадарии.
— В вашем заведении, я смотрю, кого не возьми — все милейшие люди.
Мормидо неожиданно сконфузился.
— Да чего там! Это ж первейшая заповедь: довел человека до смерти, так уж утешь напоследок, не будь скотиной. Только и вы уж за меня тоже словечко замолвите.
— Это кому?
— А там, — тюремщик показал в потолок. — Пресветлому И святому Корзину от меня того… тоже кланяйтесь.
Мартин энергично кивнул.
— Сразу, как только встретимся, обрат. Первейшее дело!
* * *
— Не люблю позерства, — сказал Фань. — Особенно перед смертью. Неприятно как-то, знаете.
Мартин зачем-то принялся полировать браслеты наручников.
— Лю, как вы полагаете, этот наш Мормидо когда-нибудь слышал, что сжигать людей нехорошо?
— Не только он, но и дед и прадед его, царство им небесное, ничего не слышали о такой странности.
Фань вдруг подскочил.
— Ох, сожгут! Как пить дать — сожгут, мракобесы пресветлые! Что же делать-то, что делать, а? Только не говорите, что не знаете!
— Знаю.
— Что?
— Ешьте. Нужно накопить сил.
— Ох, аппетит к человеку приходит только вместе с надеждой.
— Попробуйте заставить себя.
— Да зачем?
— Чтобы достойно встретить свой конец, — громко сказал Мартин.
Потом прекратил свои полировальные занятия, наклонился к Фаню и тихо добавил:
— После побега с питанием может быть плохо. Некоторое время. Да и убежать-то далеко не убежишь, если ноги от голода подгибаются.
Судовладелец обвел безнадежным взглядом каменные стены, дубовую дверь, железные решетки и изумленно прошептал:
— Вы надеетесь на побег?
— Уповаю.
— Иллюзии.
— Прошу вас, еще кусочек, — громко сказал Мартин.
— Вы серьезно?
— В отношении кусочка?
— Прошу вас, не дурачьтесь.
— Я серьезен, как приговоренный к смерти.
Фань наклонился к уху Мартина.
— И которым же способом вы собираетесь бежать? Под землей? По воздуху?
— Нет, через дверь.
— Кто же ее откроет?
— Надзиратель.
— Надзиратель? Какой еще надзиратель?
— Ну… Разве не помните? Завтра дежурит Мормидо.
— Странно. Я начинаю верить.
— Вот и хорошо. Еще кусочек, пожалуйста.
— Так и растолстеть можно. Что я должен делать?
— Сохранять убитый вид. У вас неплохо получается.
Фань, звеня цепями, лихорадочно забегал по камере.
— Тише, вы мешаете спать охране.
Торговец схватился за голову.
— Послушайте, если это шутка, то она жестока больше, чем костер.
— Никаких шуток.
— Точно?
Мартин привлек его к себе и тоже зашептал на ухо.
— Ваш судейский друг…
Фаня затрясло.
— Только не называйте его моим другом!
— Да, слово в коммерции редкое.
— А вот тут вы ошибаетесь. Без нормальной человеческой взаимопомощи торговать в этой стране немыслимо. Ни тебе сколько-нибудь устойчивых законов, ни арбитражного суда, ни защиты полиции. Бр-р! Полиция…
— Вам не нравится полиция его величества?
— Я обож-жаю полицию его величества. А точнее — его люминесценция.
— В самом деле?
— Представьте себе. Честнейшие люди! С ними всегда можно договориться… за умеренную сумму.
— Тогда что же вам не нравится?
Фань в очередной раз схватился за голову.
— О, Мартин! Ваша мудрость и житейский опыт вызывают подлинное восхищение. Но иногда, извините, вы кажетесь белой вороной, каким-то пришельцем из иных миров. Я пять лет втолковывал Мармилю, местному эскандалу, что ордену выгодно позволить купцам богатеть. Да всем — выгодно. Для наглядности предоставлял весьма убедительные аргументы. И что же? Ухмыляющаяся скотина спокойно все брала, а потом заявляла, что из богатства произрастает гордыня, а это ордену без надобности. И добавлял: примерно так же, как вам орден.
— Любопытный человечек. Похоже, он был прав.
— Абсолютно.
— И даже пытался дать совет.
— Не сомневайтесь, это доброе дело не осталось без награды. Но речь о другом. Я понял, что ордену действительно не выгодно позволять людям жить лучше. Чем богаче человек, тем больше у него возможностей прикупить себе свободы. А чем он свободнее, тем труднее принудить его к покорности.
— Разумеется, ордену это ни к чему.
— И не только ордену. В Магрибе ничуть не лучше.
— Вы там были?
— Ага, сподобился. Так когда мы бежим?
— Я же говорил: завтра. Глупо ждать последней ночи. Побреемся вот, чтоб на людей походить. После этого и сбежим.
— О! Так и баню вы для этого потребовали?
— Не только для этого.
— А зачем?
— Как — зачем? Грязным быть надоело.
* * *
Цирюльник давно ушел. Огромный дворец эпикифора тихо погружался в праведный сон.
— Не пора?
Мартин зевнул.
— Рано. Спите, я разбужу.
В четвертом часу утра за узким окном башни начало сереть. Со стороны бухты донеслись первые крики чаек. Мартин сбросил тюремное одеяльце, растолкал Фаня и подошел к двери.
На стук отозвались не скоро. Явился отекший, заспанный Мормидо.
— Что за… твою мать! Чего беспокоите? И цирюльник был, и рубашки чистые. Поскорей бы вас… Чего еще надо?
— Ничего. Но мы видели лохмаку, — испуганно сообщил Мартин.
— Кого?
— Лохмаку.
— Это еще кто?
— Подземный дух.
— Дух? Где? Да откуда он в башне-то?
— То-то и странно, как он сюда забрался.
— Врешь ты все, небесник.
— Не вру. Лохмака — дух особый. Только в зеркало и виден. На, глянь.
Мартин подставил полированные браслеты под свет фонаря.
— Не видишь?
— Нет.
— А ты присмотрись, присмотрись. Что там?
Мормидо старательно уставился в тусклое металлическое зеркало.
— Вроде шевелится кто-то.
— С хвостом?
— Ну да. С хвостом.
Мартин задрожал.
— Так и есть. Лохмака. Наручники старые?
— Ну да.
— Из подвала?
— Откуда ж еще?
— Что ты натворил! Через старые, да из подвала они и выползают! На, полюбуйся еще!
Мормидо еще раз взглянул.
— Ох! Ну и харя…
— Его нужно убить. Он очень опасен, понял?
— Дык как?
— Быстро расстегивай наручники. Иначе лохмака сначала меня сожрет, а потом за вас, дураков, примется.
Мормидо изумленно уставился в глаза Мартина.
— Че-чего?
Выражение его лица медленно менялось.
— Расстегни наручники, — раздельно повторил Мартин. — Тебе очень хочется расстегнуть наручники. Прямо мочи нет удержаться.
* * *
И Мормидо послушно выполнил требование.
— Так, — сказал Мартин. — Теперь эти наручники вместе с лохмакой надо утопить. Он воды боится.
— Где утопить?
— В параше, где еще. Быстро!
Мормидо утопил и закрыл крышкой. Мартин тут же уселся сверху.
— Теперь возьми у часового мушкет.
— Не даст.
— Стукни по голове.
— Часового?
Мартин вновь посмотрел ему в глаза очень долгим взглядом.
— Делай что говорю, — гнусавым голосом затянул он. — Делай, что тебе говорят. Я этого беса долго не удержу.
И вдруг заорал:
— Всех, всех пожрет, всех! Ну?! Чего стоишь?! Ждешь, когда из тебя кишки повыпустят?! Живо!
Надзиратель попятился к выходу в коридор. Вскоре там глухо упало тело.
Держа на вытянутых руках ружье, глядя прямо перед собой стеклянными глазами, Мормидо шагнул в камеру
— Молодец! Расстегни кандалы у меня на ногах, сейчас мы этого лохмаку скрутим. Да быстро, быстро!
Но лохмака оказался зверюгой сильной, все время вырывался. Параша выла и скакала. Пришлось снять наручники и с Фаня. Втроем они кое-как опять загнали нечисть в гадость, а сверху придавили скамьей.
— Пухнет. Скоро выберется, — зловеще объявил Мартин. — Знаешь, что будет?
— Что?
— Раздуется тогда — вообще. Абзац.
— Что такое абзац?
— Абзац? Ну, это — все. Аннигиляция!
— Что — все? — шепотом спросил Мормидо.
— Все — это все. Кухун придет. Пиши — пропало. Хвост у него раздвоенный, вроде жала. Нападает снизу. А жрет с головы! Хрусть, хрусть… только зубы выплевывает.
— З-зубы…
— Да. Потом ползет во все щели и — шасть по ногам, шасть по ногам! Все что хочешь может отгрызть.
— И… это самое?
— Лакомство. В первую очередь! Пухнет, пухнет, пу-ухнет… Уже скоро выползет, чуешь вонь?
— Чу…ю.
— Знаешь, что лично с тобой сделает?!
— Свят, свят, — забормотал Мормидо. — Как же спастись-то?! А?
— А во дворце петухов много?
— Да какие петухи! Ни одного! Какие там петухи в Сострадариуме… Одни крысы.
— Во влипли… Слышь, Фань, петухов у них нет.
— Какой ужас! — простонал Фань. — Без петухов его не остановишь!!!
Потом, неподдельно трясясь, предложил удирать.
— А что? Самое время, — кивнул Мартин. — Пока лохмака не очухался.
— Гаррр! — рявкнула параша и гнусно запахла.
Скамья упала.
Вот этого Мормидо перенести уже не смог. По-козлиному взбрыкнув, он рванул в коридор.
Мартин поймал его за штаны.
— Стой, стой! Камеру, камеру кто запирать будет?
* * *
Час спустя, уже на одной из портовых улочек, Фань оглянулся на приметный купол Сострадариума и признался:
— А вы знаете, я ведь его тоже видел.
— Кого?
— Да этого лохмаку вашего. Пренеприятное существо!
Мартин оглянулся и сипло прошептал:
— Сам боюсь.
— Послушайте, для бродяги вы слишком уж лихо владеете гипнозом.
— Да, неплохо получилось. Впрочем, и материал был благодатный. Дремучий такой материалец, рассуждать не приученный.
Фань остановился.
— Речь и манеры у вас тоже далеко не простонародные.
Он хлопнул себя по лбу.
— И как это раньше мне в голову не пришло? Скорее вы из обедневших аристократов… Хотя — нет, слишком для этого демократичны. Да кто же вы такой, Мартин?
— Вас это очень занимает?
— Гораздо больше стоимости грузового фрахта.
— Как ни смешно, я именно тот, за кого меня принимает обрат эпикифор.
— Помилуйте! Не хотите же вы сказать…
— Хочу, дорогой Лю, хочу. Ну что вы на меня так смотрите? Успокойтесь. Небесники пожирают людей только тогда, когда их держат впроголодь. Но вы ведь угостите меня добрым обедом, не так ли?
— Что за вопрос! Однако сколько вопросов теперь у меня…
— И у меня. Вопрос первый: как насчет обеда?
— Дорогой мой спаситель, очень скоро вы узнаете, как кормит благодарный сианец!
И пока Мартин это узнавал, обрат эпикифор успел объявить за их головы бальшу-ую награду.
Очень скоро ба-альшую награду получила некая аббатиса из монастыря Нетленного Томата. Только вот на костре пришлось сжечь совсем других бедолаг, поскольку ни Фань, ни Мартин вновь попадаться в лапы бубудусков решительно не попадались. Мало того, оба очень неплохо умели это делать, хотя школы прошли совершенно разные.
