Глава 13
Целительница

Сон еще затуманивал его взор; сначала он не увидел ничего, кроме тусклого свечения деревьев. Однако сейчас его беспокоила только мысль о кольце – он должен был помешать женщине забрать его. Он изо всех сил постарался сфокусировать взгляд, но этому мешала странная серая пелена перед глазами.

Потом мягкое прикосновение освободило его веки от паутины, и он наконец смог рассмотреть женщину. – Лена? – снова прохрипел он.

Это была смуглая женщина, со спутанными седыми волосами и лицом цвета глины, черты которого казались грубоватыми, точно оно и впрямь было вылеплено из глины не очень умелым мастером; кожа была изрезана морщинами. Капюшон ветхого зеленого плаща прикрывал голову. Глаза у нее были странного коричневого цвета, тоже больше всего напоминающего глину, и, казалось, не имели зрачков – просто темные, блестящие, коричневые кружки. Во взгляде не ощущалось ни уверенности, ни силы – он говорил только о том, что большая часть ее жизни уже позади. Она выглядела очень старой и очень робкой. Ее голос зашелестел, точно сухой пергамент, когда она переспросила:

– Лена?

– Ты еще жива?

– Я.., что? Нет, я не твоя Лена. Она умерла.., если твой взгляд говорит правду. Будь милостив к ней, Создатель. “Будь милостив”, – беззвучно повторил он.

– Это все аманибхавам. Трава, конечно, спасла тебе жизнь, но ведь ты знал, что она слишком могущественна для человеческого тела.

– Ты еще жива? – повторил он, продолжая гнуть свою линию.

– Может, и нет, – вздохнула она. – Но оставим это. Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты обморозился, у тебя в голове помутилось от яда и… И еще сидит в тебе какая-то болезнь, которой я не понимаю.

– Ты не умерла?

Склонившись над ним, старуха продолжала:

– Послушай. Я знаю, ты плохо соображаешь, но постарайся.., послушай. Слушай и запоминай, что я скажу. Каким-то образом ты забрел во Мшистый Лес. Я – Целительница, Вольная Ученица, я всю жизнь занималась целительством. Я помогу тебе, потому что ты в беде.., и потому что твое Белое Золото говорит о том, что в Стране надвигаются большие перемены. И потому что у Леса хватило терпения, чтобы докричаться до меня ради твоего спасения, хотя я понятия не имею, как это ему удалось.

– Я знаю, кто убил тебя, – прокаркал Кавенант, продолжая притворяться, что он не в себе, и радуясь своей хитрой уловке, поскольку старуха явно заинтересовалась его Белым Золотом.

Услышав эти слова, она отодвинулась.

– Я пришла сюда оттуда.., оттуда, где живу.., потому что, когда Лес не спокоен, и мне не удается отдохнуть. Я – Целительница, и Мшистый Лес позволяет мне жить тут. Я чувствую.., и он говорит о том же.., надвигаются великие события. Ах, будь милостив. Создатель… Ладно, хватит болтать. Я живу тут одна уже много лет и привыкла разговаривать сама с собой.

– Я видел своими глазами.

– Ты не слышишь меня?

– Он пронзил тебя ножом. Я видел кровь.

– Милость Божья! Ну и жизнь, видать, была у тебя… Ладно, хватит об этом. Ты меня не слушал… Трава аманибхавам слишком далеко увела тебя за собой. Но соображаешь ты или нет, я должна тебе помочь. Хорошо, что мои глаза еще что-то помнят… Они видят, что ты слишком слаб, чтобы причинить мне вред, хотя ты и не прочь.

"Слишком слаб”, – мысленно повторил он. Это была правда – он был слишком слаб даже для того, чтобы сжать пальцы в кулак и тем самым защитить свое кольцо.

– Ты вернулась, чтобы отомстить мне? – прохрипел он. – Ты во всем винишь меня?

– Болтай что хочешь, если тебе нужно, – тут же отозвалась она, – но мне некогда слушать. Мне пора заняться делом.

Старчески охнув, она поднялась и двинулась в сторону.

– Это так, – продолжал он, радуясь тому, что его уловка сработала. – Это так, правда? Ты вернулась, чтобы мучить меня. Тебе мало, что я убил его. Я воткнул нож прямо ему в сердце, но тебе этого мало. Ты хочешь, чтобы мне стало совсем плохо. Я виноват, да. Я выполнял то, что велел Фоул, и ты вернулась, чтобы отомстить за это. Где ты была прежде? Почему не пыталась расправиться со мной даже после того, как я надругался над тобой? Почему ждала до сих пор? Если бы ты тогда же как следует отплатила мне за все, что я натворил, может быть, я хорошенько думал бы потом, прежде чем что-либо сделать. Все это твое великодушие! Оно хуже жестокости. О Лена! До меня даже не доходило, что я сделал тебе, пока не стало слишком поздно. Чего ты ждешь? Давай терзай меня! Пусть будет больно! Мне это необходимо.

– Еда тебе необходима, вот что, – проворчала Целительница; в ее голосе отчетливо слышны были нотки отвращения, вызванного его признаниями. Крепко ухватив его одной рукой за челюсть, другой она положила ему в рот несколько ягод жизни. – Давай, глотай. Это поддержит твои силы.

Он хотел выплюнуть алианту, но старуха так крепко его держала, что вопреки собственному желанию он разжевал и проглотил ягоды. Пока он глотал, одной рукой она поглаживала ему горло, потом заставила съесть еще немного. Он почувствовал, как благодатный сок заструился по телу, и его потянуло в сон. Кавенант что-то еще пробормотал, но уже сам не соображал, что именно.

Охая от усилия, старуха подняла его исхудавшее тело, пристроила себе на спину, перекинув ему руки, так что он повис у нее на плечах. Он спал, а она, точно трудолюбивый муравей, тащила его все дальше и дальше в потаенную глубь леса. И вскоре они оказались там, куда не распространялась власть Фоула. Воздух в этом лесу был свеж и целителен; ветви деревьев, на которых тут и там попадались птичьи гнезда, покрывала листва; в траве мелькали мелкие лесные звери. В этом месте явственно ощущался неистребимо стойкий дух Мшистого Леса, который, на самом деле, хотел одного – чтобы распускались почки, появлялись новые растения, пробуждалась жизнь.

И все же даже здесь, в потаенном сердце Мшистого Леса, ощущалось, пусть и слабо, пагубное воздействие Презирающего. Температура хоть и была выше нуля, но не намного. Листья на деревьях казались темнее обычного – им явно не хватало света. Зимние шубки зверей, с которыми они не торопились расставаться, прикрывали отощавшие тела – куда более худые, чем это обычно бывает к весне. Все выглядело так, как будто Защитник Леса, даже если он и впрямь снова поселился во Мшистом Лесу, обладал меньшим могуществом, чем его древние предшественники.

Да, похоже, могущественный Колосс и впрямь лишь пожимал плечами в своем полном глубоких дум сне, когда у него мелькала мысль о том, не взять ли ему на себя защиту Леса. Или даже, что Сирол Вейлвуд по-прежнему обитает не здесь, а в своей крепости в Смертельной Бездне, пытаясь защитить древний Мшистый Лес издалека.

И все же даже небольшое отступление зимы действовало на деревья и других обитателей Леса чрезвычайно благотворно – попросту говоря, оно сохранило жизнь многим, кто должен был неминуемо погибнуть, когда Лорд Фоул “отменил” весну.

Именно благодаря жизнестойкому духу Мшистого Леса Целительница с трудом, но тащилась вперед с Кавенантом на спине. Лес терпел ее присутствие, потому что она не раз помогала выжить его обитателям; по этой же причине он позвал ее помочь Кавенанту. Хотя она была стара, а Кавенант казался ей непомерно тяжелым, она, сгибаясь под тяжестью своей ноши, неутомимо брела вперед, время от времени посасывая влажный мох и таким образом поддерживая свои силы.

Свечение деревьев угасло, потерявшись в лучах тусклого, серого рассвета, когда она добралась до пещеры, расположенной в склоне холма. Откинув в сторону полотнище мха, заменяющее дверь, она нагнулась и втащила Кавенанта в единственную комнату своего скромного жилища.

Помещение было невелико. Высота его позволяла стоять выпрямившись, но и только; овальный пол в поперечнике имел метров пять, не больше. Это был хороший, уютный дом для одного человека – мягкие глиняные стены, постель, устланная ломкими, сухими листьями. Здесь было тепло даже зимой. Стены и потолок пронизывали мощные древесные корни, которые светились, когда день угасал. Имелся в пещере и небольшой очаг – здесь, глубоко под землей, его огонь ничем не грозил Лесу.

Кроме очага, имелся и горшок с гравием. Устало положив Кавенанта на постель, женщина открыл горшок и немного поколдовала над ним; огненные камни засветились. Потом она опустилась прямо на пол и надолго уснула.

День был уже в разгаре, когда она со стоном поднялась, чтобы приготовить себе горячую еду. Пока она готовила и ела, взгляд ее ни разу не обратился в сторону Кавенанта. Еда была ей необходима в связи с делом, которое ей предстояло выполнить. У нее почти не осталось запасов для врачевания, она истратила их уже давно, когда еще не была старухой. По этой причине она тогда и оставила свое занятия – может, сорок, может, пятьдесят лет назад – и с тех пор просто доживала дни во Мшистом Лесу, погрузившись в его молчаливое спокойствие и не замечая быстро сменяющих друг друга времен года. Все это время она думала, что тяжкие испытания, выпавшие на ее долю, остались позади.

А теперь сам Мшистый Лес заставлял ее вновь заняться своим делом. Для этого требовались силы, вот почему она съела большой кусок мяса и снова уснула.

Однако, проснувшись в следующий раз, она поняла, что откладывать больше нельзя. Она поставила горшок со светящимся гравием на полку, которая была в углублении в стене – так, чтобы свет падал прямо на лицо Кавенанта. Он все еще спал; это облегчало ее задачу – ей не хотелось иметь дело ни с безумными бреднями, ни с возможным сопротивлением. Больше всего ее пугало то, что у него было ТАК много ран. Кроме того, в нем сидело нечто такое, чего она не знала и не понимала. Что-то напоминающее давно забытые ночные кошмары, в которых она, к своему ужасу, пыталась исцелить Презирающего.

Сломанная лодыжка, торчащие в ране кости были ей понятны; она умела лечить обмороженные и разбитые руки и ноги – она даже была уверена, что они зажили бы и сами, если бы на это хватило времени; его щеки, и нос, и уши, и запекшиеся губы со свежим шрамом с одной стороны, дурно залеченный лоб – все это было ей вполне по силам. Но последствия аманибхавама – это другое дело. Он спал, но белки его глаз под закрытыми веками так и ходили ходуном, брови хмурились от злости или боли, кулаки были так крепко сжаты, что, даже если бы она осмелилась попытаться прикоснуться к его кольцу, это ей вряд ли бы удалось. Но главная его болезнь была не от ран. Ей показалось, что каким-то образом болезнь связана с его безумием. Ей страшно было коснуться ее своей силой.

Чтобы успокоиться, она негромко затянула древнюю песнь.

Подбадривая себя таким образом, чтобы справиться с собственным малодушием, она делала необходимые приготовления. Сварила питье, бросив в горячую воду специальный порошок, который достала из кожаного мешка. Напоила им Кавенанта, не разбудив его, отчего его сон стал настолько глубок, что он не проснулся бы, даже если бы речь шла о спасении собственной жизни. Потом она начала его раздевать.

Не торопясь, чтобы оттянуть таким образом наступление решительного момента, она сняла с него всю одежду и вымыла кожу с ног до головы. Очистив тело от паутины, грязи, застарелого пота и засохшей крови, она мягко обследовала его руками, чтобы не оставить без внимания ни одного поврежденного места. Это заняло много времени, но ей показалось, что она сделала все слишком быстро; у нее не хватало мужества перейти к главному.

Все еще не решаясь начать, они достала одну из своих немногих ценностей – длинный, искусно сшитый из кусков тонкой, но плотной материи белый плащ, легкий и очень теплый. Десятки лет назад ей подарила его одна знаменитая ткачиха настволья Парящего – за то, что Целительница спасла ей жизнь, заплатив за это, как всегда, неимоверно высокую цену. От этого воспоминания стало теплее на сердце, и она долго держала плащ в своих старчески подрагивающих руках. Но теперь, когда она стала стара – стара и одинока, – ей ни к чему этот пышный наряд. Ей вполне хватало ветхой накидки, которую она носила в любое время года. Не сводя взгляда с дорогой ей вещи, она бережно укутала белым плащом Кавенанта, бормоча по стариковской привычке себе под нос:

– Ах, милость Божья, милость Божья! Эта работа для молодого.., для молодого. Мне что отдыхай, что не отдыхай, все равно моложе не станешь. Ладно, хватит об этом. Я ушла в Лес не потому, что надеялась найти здесь молодость. Я ушла, потому что потеряла мужество, без которого невозможно делать мое дело. Выходит, я так и не нашла его – за все это время? Ах, что время… Оно не Целитель. Тело стареет… А теперь еще эта жестокая зима… Нет, мужество не восстанавливается. Милость Божья, милость Божья! Мужество есть у молодых, а я старая.., старая… Надвигаются великие события.., великие и ужасные. Белое Золото! Именем Семи! Белое Золото, надо же… А эта зима – дело рук Презирающего, хотя Мшистый Лес и сопротивляется изо всех сил. Ах, какое тяжелое дело мне предстоит! Переложить на себя ношу этого человека… Я не могу… Нужно отказаться… Нет, отказаться я тоже не могу. Будь милостив. Создатель, я так боюсь! Я старая… Хотя чего мне бояться? Ведь не смерти же? Боли – вот чего, боли. Создатель, будь ко мне милостив! Я утратила мужество, как мне без него справиться с этим делом?

Однако Кавенант по-прежнему недвижимо лежал на постели, нуждаясь в помощи, и после по крайней мере еще десятка кратких перерывов она наконец сумела взять себя в руки.

– Ладно, хватит ныть. Жалобой не излечишь. Хватит ныть – и за дело.

Решительно поднявшись на ноги, она заковыляла в дальний угол пещеры, туда, где хранились дрова. В глубине души даже сейчас у нее теплилась надежда, что дров не хватит, придется идти в Лес за хворостом и тем самым удастся отложить выполнение основной задачи. Но куча дров оказалась достаточно велика и оттянуть время под этим предлогом оказалось невозможно. Она подтащила сухие ветки к очагу и разожгла огонь посильнее.

Сняв горшок с гравием с полки, она поставила его прямо в центр пылающего в очаге огня. Потом, трепеща от одной мысли о том, что ей предстоит, стала подкармливать пламя самыми сухими ветками, пока оно не начало лизать потолок, а по ее старческому лицу не потекли капли пота. Тогда она взяла мешочек с порошком, из которого готовила отвар для Кавенанта. Засунув в него руку и зажав порошок в кулаке, она внезапно замерла – это был последний момент, когда она еще могла отказаться от своего намерения совершить непоправимое.

– Ах, милость Божья… – снова запричитала она. – Я совсем одна. Кроме меня, о нем некому позаботиться.., да и обо мне самой тоже. Я должна работать за двоих. Нет, отшельник не может быть Целителем… Но хватит, пора делать дело.

Дрожа от страха перед собственной дерзостью, она бросила в разгоревшееся пламя немного порошка, и оно тотчас же начало меняться. Языки его заметно уменьшились – энергия пламени перешла в другую, невидимую форму. Цвет тоже переменился, из оранжево-красного в желто-коричневый, потом коричневый, словно глина. Как только огонь потемнел, по пещере распространился густой аромат. Целительнице он казался похожим на запах свежевскопанной земли, готовой принять зерна; он олицетворял собой все свежее, молодое, готовые раскрыться почки и саму весну. Этот аромат затуманил ей голову так сильно, что она едва не забыла и о зиме Лорда Фоула, и о лежащем рядом человеке, и всех его болезнях. Запах был ей необыкновенно приятен, но он же и напомнил ей о Кавенанте. Она подошла к постели, чтобы окончательно решить, что именно нужно делать.

Она не собиралась трогать его руки, ноги, лицо. Не в них было дело. Безумие же его было слишком странным, и потому вначале следовало убедиться, что он достаточно окреп физически. Пристальный взгляд ее обратился на раненую лодыжку.

Когда она сосредоточилась на этой ране, пламя стало темнее, выше, сильнее и чище; казалось, ее глаза сами излучали свет, и он был направлен на раненую лодыжку. Все остальное утонуло во мраке – остался лишь этот, объединивший их свет. Жар и благоухание пламени превратило их словно в одно целое, безраздельно и совершенно.

Несмело, точно больше не принадлежала себе самой, она положила руки на раненую лодыжку, ощупывая ее до тех пор, пока в подсознании не зафиксировалось, как та раздроблена. Потом встала.

Сила полностью подчинила ее себе – она была всего лишь сосудом, источником уз, связывающих ее воедино с болью Кавенанта.

Почувствовав, что эта связь достаточно окрепла, она отошла от него. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, она подняла с пола тяжелый гладкий камень, который обычно использовала вместо пестика. И все так же словно во сне, она, глядя на Кавенанта и держа камень обеими руками, подняла его высоко над головой.

На мгновение она закрыла глаза, и коричневый луч, связывающий ее с Кавенантом, дрогнул.

Со всей силой она с размаху опустила камень, ударив себя по лодыжке.

Кости хрустнули, как сухое дерево.

Боль пронзила ее – боль, объединившая их души. Она вскрикнула и без сознания рухнула на пол.

Дальше долгое время она не чувствовала ничего, кроме ужасной боли. Пока Целительница лежала на полу, огонь медленно умер, превратившись в тлеющие угли. Волшебный аромат весны, разлитый в воздухе, сменился запахом пыли, а корни на потолке и стенах перестали светиться. Не существовало ничего, кроме их боли, которую она полностью взяла на себя. Прошла ночь и наступила снова; она все еще лежала без сил. Сердце билось едва заметно, дыхание с хрипом вырывалось из безвольно раскрытых губ. Если бы сейчас она пришла в сознание, то с радостью предпочла бы умереть. Однако боль не отпускала ее ни на мгновение, и, в конце концов, в сознании не осталось ни одной мысли – ни о жизни, ни о смерти.

И все же наступил момент, когда она начала думать, что в молодости ей никогда не бывало так плохо. Никогда еще она не испытывала таких страданий. Ее истерзали жажда и голод – ив этом смысле тоже прежде она никогда так не мучилась. Куда все подевались? Почему никто не принесет ей хотя бы воды? Или они хотят, чтобы она умерла от жажды? Где родные и друзья, чью боль она не раз брала на себя и кто раньше бывал счастлив хоть чем-то помочь ей?

Когда сознание прояснилось, она вспомнила, что осталась одна и что некому позаботиться ни о ней, ни о больном. Он тоже не ел и не пил все время, пока длилось ее испытание, и ему еще труднее было выносить такие лишения. Может быть, он даже умер, и все, что она пережила ради него – напрасно.

С усилием, от которого затрепетало все ее дряхлое, измученное тело, она приподнялась с пола и передохнула, опираясь на руки, колени и тяжело дыша. Ей нужно было собрать все свои последние силы, прежде чем подойти к больному. Если он умер, ей предстоит сделать многое. Ей придется вернуть кольцо Белого Золота Лордам в Ревелстоун, борясь по дороге с ужасной зимой Презирающего. Такая ответственность ее пугала.

Понимая, что даже небольшая задержка может для Кавенанта оказаться роковой, она со стоном попыталась встать.

Однако, прежде чем это ей удалось, больной зашевелился. Не успела она и глазом моргнуть, как он вскочил, протопал мимо, задев ее ногой, от чего она снова упала, и выскочил из пещеры, в то время как она продолжала беспомощно лежать на земляном полу.

Удивление от того, что он оказался способен свалить ее, было сильнее боли; собственно говоря, никакого вреда он ей не причинил, для этого он был слишком слаб. Наоборот, неистовство, владевшее им, даже вернуло ей часть энергии. Тяжело дыша и ворча себе под нос проклятия в его адрес, она поднялась и хромая выползла следом за ним из пещеры.

Она догнала его совсем неподалеку – мерцающее свечение деревьев не пропустило его дальше. Он стоял, покачиваясь, и что-то бормотал, испуганно глядя на деревья, как будто были дикие звери, которые притаились, поджидая, когда можно будет на него напасть.

– Ты болен, – устало произнесла Целительница. – Пойми это, если ты вообще еще способен что-то понимать. Вернись в постель.

– Ты хочешь убить меня.

– Я – Целительница. Я не убиваю.

– Ты ненавидишь всех прокаженных и хочешь убить меня. – Он с безумным выражением вытаращил глаза, глядя в ее измученное лицо. – Тебя вообще не существует.

Она чувствовала, что неразбериха в его голове объясняется не только действием аманибхавама, но и его непонятной болезнью. И она была слишком слаба, чтобы утихомиривать его, говоря всякие нежные слова, которые не доходили до его сознания. Поэтому она просто доковыляла до него и жесткими, негнущимися пальцами хорошенько ткнула его в живот. Замолчав наконец, он упал в траву, а она отправилась на поиски алианты.

Она нашла ее совсем неподалеку, но усталость была настолько велика, что она снова потеряла сознание. Очнувшись, она разжевала и проглотила несколько ягод, и их волшебная сила тут же помогла ей подняться на ноги. Теперь она двигалась гораздо увереннее и набрала побольше ягод.

Съев половину, с остальными она вернулась к Кавенанту. Он попытался уползти от нее, но она прижала его к земле и заставила поесть. Потом она доковыляла до полянки мха, легла и ртом собрала обильную зеленую влагу. Это ее освежило, и теперь ей хватило сил заставить больного вернуться в пещеру и лечь в постель. Здесь она вновь напоила его отваром из своего таинственного порошка.

Она видела, как он испуган своей беспомощностью, но у нее не было сил, чтобы утешать его. Когда он впал наконец в беспокойный сон, она лишь пробормотала, склонившись над ним:

– Будь милостив, Господи.

Ей ужасно хотелось спать, но она была одна и позаботиться о ней было некому. Кряхтя и вздыхая, она снова разожгла огонь и принялась готовить еду для себя и больного. Пока еда варилась, она осмотрела его лодыжку и убедилась, что нога зажила, так же как и ее собственная. Незаметно было даже бледных шрамов в тех местах, где прежде была разорвана кожа. Она знала, что очень скоро его кости станут такими же крепкими, как прежде. Глядя на это свидетельство своей силы, она хотела обрадоваться, но не могла. Десятилетия прошли с тех пор, когда она обладала способностью радоваться, глядя на результаты своих стараний. Теперь она не колеблясь могла бы сказать, что если бы в юности понимала, какую цену ей придется платить, то никогда не стала бы Целительницей, не уступила бы тайной силе, томившейся внутри и жаждавшей освобождения.

Но устоять перед этой силой, не поддаться ей было не так-то просто. Она поняла ЦЕНУ расплаты лишь тогда, когда сила полностью проявила себя, а к этому времени уже не она была хозяином положения. Теперь не сила служила ей, она силе. Ничто не могло избавить ее от расплаты, и постепенно исцеление перестало доставлять удовольствие. Обманывать себя не имело смысла, и, в конце концов, она была вынуждена признать, что сделала страшный выбор.

– Ничего не поделаешь, – мрачно бормотала она, вновь занявшись приготовлением еды. – Чему быть, того не миновать. Лишь бы все получилось как следует.

Ей предстояло вынести еще одну боль.

Когда еда была готова, она поела сама, накормила Кавенанта и дала ему побольше своего сонного зелья, чтобы он не вздумал снова вскочить. Потом она сгребла угли в очаге, плотно завернулась в обтрепанный плащ и уснула на куче листьев, которые теперь служили ей постелью.

В последующие несколько дней она отдыхала, ухаживала за по-прежнему невменяемым Кавенантом и всеми силами старалась вновь набраться мужества. Состояние больного ужасало – она отчетливо видела, как страдал его истерзанный разум. По мере того как физически он становился все крепче, ее зелье постепенно утрачивало способность вызывать беспробудный сон. Он постоянно бредил и размахивал руками, точно отталкивая кого-то. Иногда совершенно необъяснимо его кольцо начинало мерцать ярким белым светом, и эти вспышки действовали на Целительницу как укор совести, вынуждая ее вновь заняться делом.

Лес тоже подталкивал ее к этому – требовательно и настойчиво. Она чувствовала его настроение так же безошибочно, как недавний призыв, заставивший ее отправиться на поиски Кавенанта. Она не понимала, почему Мшистый Лес так озабочен судьбой этого человека, но все время чувствовала, словно ее торопит чья-то властная рука. Он должен быть исцелен, и как можно быстрее, пока безумие не разрушило его до конца.

Наконец она поняла, что время пришло; свечение деревьев заметно усилилось, и это говорило о том, что где-то за непроницаемой завесой туч взошла зловещая луна – значит. Презирающий с каждым часом будет становиться все сильнее. Отбросив в сторону все колебания, все существующие и выдуманные помехи, она снова принялась за дело.

Разожгла свое мощное пламя, приготовила таинственный порошок и поставила на полку рядом с Кавенантом пищу и воду, чтобы, если он очнется прежде нее, ему не пришлось их искать. Роковое предчувствие все сильнее овладевало ею – она почти не сомневалась в том, что погибнет.

– Будь милостив. Создатель, – бормотала она, глядя на бушующее пламя. – Будь милостив.

Она снова и снова повторяла эти слова, точно надеялась таким образом вымолить спасение.

Вскоре в пещере стало жарко, увядшая кожа на щеках Целительницы зарделась. Время пришло; сила бурлила внутри, хрупкая и могучая одновременно. Словно увядший любовник, она томилась желанием еще раз вырваться из своей темницы и завладеть ею; да, сила жаждала этого, но и она была уже стара, и она уже не надеялась стать такой, как прежде.

Мгновенно вся кровь отхлынула от лица Целительницы; слабость, овладевшая ею, была так велика, что кожаный мешочек выпал из пальцев. Но все же она пересилила себя, наклонилась, подняла его и бросила порошок в огонь, вложив в этот жест все остатки своего мужества.

Когда густой аромат вновь наполнил пещеру, а огонь начал медленно приобретать свой сверхъестественный цвет, она встала рядом с Кавенантом, с той стороны, где покоилась его голова, сдерживая дрожь в коленях. Пристально глядя на его лоб и дождавшись момента, когда жар и яркость пламени соответствовали ее внутренним состоянием, она, наконец, утратила все собственные желания и еще раз превратилась в сосуд своей силы. В пещере стало совсем темно, когда сочный свет глинистого оттенка весь стянулся в пространство между ее глазами и больной, безумной головой Кавенанта, связывая их воедино. Он напрягся, одеревенел – взгляд широко распахнутых глаз темен и безумен, руки стиснуты так, что костяшки пальцев побелели, – как будто вся его душа сжалась от страха перед ее силой.

Дрожа, она протянула руку и положила ему на лоб раскрытую ладонь, вслушиваясь в отзвуки ада, который бушевал внутри.

И тут же отшатнулась, точно обжегшись.

– Нет! – закричала она, охваченная безмерным ужасом. – Ты хочешь слишком многого! – Само существо ее взбунтовалось, и она старалась вытолкнуть силу, отречься от нее, чтобы не оказаться уничтоженной. – Я не в силах исцелить ЭТО!

Но ее уже охватило безумие человека – как будто он протянул руки и мертвой хваткой схватил запястья. Беспомощно причитая, она снова положила ладонь на его лоб.

И безумие вновь пронзило ее, нахлынуло, до отказа заполонив душу; она закричала, чтобы не замечать породившей его причины. А когда, в конце концов, это не удалось, когда она разглядела то, что лежало у истоков его болезни, то поняла, что ей пришел конец. Отдернув руку, она отошла и стала неистово рыться в своих вещах.

Все еще причитая, она нашла длинный каменный нож, схватила его и, вернувшись к Кавенанту, нацелила прямо в его незащищенное сердце.

Он лежал под ножом, точно жертва, предназначенная к закланию – если только жертва может быть осквернена проказой.

Однако прежде, чем она нанесла удар, который оборвал бы его жизнь, увенчав все страдания и нечистоту смертью, множество неярких, бледно-голубых огоньков заплясали в воздухе вокруг нее. Их мелькание создавало впечатление странной мелодии. Они падали на Целительницу, точно роса, льнули к рукам, удерживая их, загоняя вглубь и ее страдание, и ее силу. Они не давали ей пошевелиться до тех пор, пока она не сломалась, и лишь тогда позволили ей упасть.

А потом, мерцая и мелодично позванивая, умчались прочь.