Часть третья
— Похоже, на этот раз Эврих решил взяться за нас всерьез…
Сидоний Аполлинарий впервые видел своего друга и шурина таким потрясенным. Глядя вниз с высоты тысячи футов на долину Дюрания, Экдиций часто мигал, губы его подрагивали. Странно и печально было видеть этого всегда веселого, решительного мужа, умеющего одним словом и взглядом внушить уверенность, ободрить упавших духом людей, — странно было видеть его таким раздавленным.
Они были друзьями с детства, приняв эту дружбу по наследству от отцов, и Сидоний всегда гордился тем, что его шурин и в пятьдесят лет не утратил юношеской отваги и силы, чего нельзя было сказать о самом отце Аполлинарии. Сделавшись епископом Августонемета, он обзавелся брюшком, погрузнел и уже много лет предпочитал охоте и упражнениям долгие пиры с неспешной беседой.
Сидоний знал, Экдиций позволил себе минуту слабости только потому, что они были здесь вдвоем. Трое солдат и молодой Рул, который и привел их сюда, остались при лошадях. Так распорядился Экдиций.
Они стояли среди развалин старого римского форта, помнившего еще времена Юлия Цезаря. Форт был давно заброшен, от некогда внушительных укреплений остались одни руины, но стены упрямо сопротивлялись времени. Остовы двух каменных башен все еще стояли на перевале безмолвными часовыми. Когда-то этот форт охранял римские поселения в только что завоеванной, непокорной и постоянно восстававшей Галлии, но те времена прошли. Давно уже нет диких галлов, теперь все они римляне, и вот им самим угрожает опасность.
Тихий предрассветный час — время призраков. В звенящей тишине, когда все вокруг замирает, ожидая первых лучей солнца, тени давно умерших людей могут слегка приоткрыть дверь между мирами, и, если прислушаться, в таких местах можно услышать их легкие шаги, отзвуки их голосов, шелест одежд. Голос давно ушедшего прошлого…
Что это? Сидоний повернул голову, прислушался. Шаги? Не патруль ли вышагивает по стене, зорко вглядываясь в долину? На краткий миг епископа охватило странное чувство. Он слышал резкие команды центурионов, звон оружия и топот легионеров, спешащих занять места на стене. Там был враг, враг вновь угрожал римской Галлии, и воины Шестого Железного, пять столетий назад построившие этот форт, готовились исполнить свой долг, отразить удар вражеских полчищ, заслонив собой римских граждан.
Но нет. Наваждение тотчас рассеялось. Это всего лишь очередной камешек вывалился из древней стены и покатился вниз, шурша по песчанику. Незачем обманываться, призраки не встают из могил. Нет здесь легионеров, а от Шестого Железного осталось лишь имя, его солдаты не встанут на перевале несокрушимой стеной. Некому остановить безжалостных варваров, через пару часов они пройдут здесь, и тогда… Страшно было подумать о цветущих виллах Арвернии, ее богатых городах и мирном трудолюбивом народе.
— Их слишком много, — сказал Экдиций. — Я не поверил Рулу, но он был прав. Это не набег, как в прошлом году. Тогда мы справились, но что делать теперь?
Сидоний не ответил. Он смотрел вниз и видел долину, заполненную военными палатками, насколько хватало глаз. Лагерь готов раскинулся на несколько миль. Всюду дымились костры, огромная армия просыпалась, готовясь броситься на беззащитную Арвернию.
Да, год назад они отразили первый удар. Впрочем, удар ли то был? Скорее набег. Отряды готов грабили виллы, появлялись возле городов, требовали признать власть короля Эвриха. Растерявшиеся римляне готовы были согласиться, лишь бы сохранить жизни и имущество. Тогда Экдиций на свои средства нанял буругндов и франков, пламенными речами поднял по виллам молодежь. В нескольких стычках он уничтожил шайки грабителей, а уцелевшие бежали из Арвернии не чуя ног. Как они праздновали тогда! Молебны за избавление от готов и во здравие Экдиция звучали во всех церквях.
Но Экдиций не успокоился. Знал — пройдет зима, и готы придут опять. Знал и готовился. Сидоний сам помогал ему. Вербовались наемники, сыновья аристократов и простых куриалов учились владеть мечом и луком, создавались отряды, способные отстоять обширные поместья патрициев, под руководством опытных ветеранов они учились нападать из засад и отступать, скрываясь в лесах и горах. На деньги Экдиция, слывшего богатейшим землевладельцем Арвернии, закупались большие запасы хлеба и свозились в города на случай осады. Горожане чинили стены, копали рвы, строили укрепления. Арверния готовилась к бою, но никто не предполагал, что Эврих решит обрушить на них всю свою мощь.
— Их там десятки тысяч. Одним нам не выстоять. Мы должны просить помощи.
— И у кого же, Сидоний? Кто придет нам на помощь?
— Шли гонцов в Рим, в Арелат, зови на помощь бургундов, зови Сиагрия.
Экдиций горько усмехнулся.
— Риму нет дела до нас. Если бы мой отец оставался императором… Он-то понимал, что Галлию нельзя отдавать. Здесь сердце Рима, здесь, а не в насквозь прогнившей Италии! Но они убили его.
Глядя вниз, Экдиций сжимал и разжимал кулаки.
— Довольно я перед ними унижался! Ты помнишь, когда мы были в Риме, я улыбался им всем, сидел за одним столом с теми, кто приговорил отца к смерти. И даже этой твари, Рицимеру, не сказал и слова. Я готов был забыть личные счеты, ради единства Империи. И что из этого вышло? Ты был префектом Города, но ничего не смог изменить. И не ты ли говорил мне тогда, что сенаторы готовы выкупить свои шкуры, отдав Галлию готам?
— Антемий не таков.
— Антемий ничего не решает. Всем заправляет Рицимер. Нет, брат, помощи из Рима не будет. В Арелат я, конечно, гонца отправлю. Но что может сделать Полемий? Армии у него нет. Да и тамошний Сенат… Каждый дрожит за свои земли, половина готова сговориться с Эврихом, лишь бы сохранить свои доходы. Там предатель на предателе! Такие, как твой Арванд, которого ты спас от заслуженной смерти…
Сидоний покраснел. Он не любил, когда Экдиций вспоминал о деле Арванда. Префект Галлии был виновен в измене, он связался с готами, выдал им планы Антемия, его стараниями армия Рима и союзных бретонцев была разгромлена два года назад. Сидоний тяжело переживал этот позор, ведь Арванд был его другом. Но Сидоний не мог забыть чудесных вечеров в его обществе, проведенных за бокалом вина и нескончаемыми беседами о поэзии, философии и истории. Весельчак и балагур, Арванд обладал огромным обаянием, и Сидоний не избежал его. И он сделал все, чтобы упросить императора заменить смертную казнь на изгнание.
«Где-то ты сейчас, друг Арванд? — невесело подумал епископ. — Может, ты сейчас здесь, рядом с Эврихом, идешь покорять родную Галлию?»
— Нам помогут бургунды, — сказал он, чтобы отвлечь Экдиция от неприятной темы. — И Сиагрий.
— Гундиох, может, и поможет… Но только если готы перейдут Родан, как в прошлом году. Однако нас это не спасет. А Сиагрий замкнулся в своих владениях. Узнав, что Эврих идет в Арвернию, он примется укреплять границу по Лигеру, но сам реку не перейдет. Нет, Сидоний, как всегда, мы одни. И рассчитывать можем только лишь на себя. Будешь ли ты со мной в этой битве?
— Я буду с тобой, — ответил Сидоний. — И благословлю тебя именем Божьим.
«Я буду с тобой, — подумал он, глядя сквозь утренний туман, как, подобно огромному зверю, просыпается лагерь готов. — Но что ты сможешь против силы, которая поднимается ныне? Что сможешь ты, последний защитник Галлии?»
Далеко внизу затрубили рога.
Словно стряхнув наваждение, Экдиций поднял голову. Ветер трепал его волосы, в черных глазах вновь загорелась решимость.
— Здесь больше нечего делать, — сказал он. — Идем. Надо подумать, как лучше встретить гостей!
И, развернувшись, легко сбежал вниз по разбитым ступеням.
Рим ликовал. Весть о победе Красса при Нарни привела всех в восторг. Вечный город давно отвык от триумфов, да и жизнь последнее время не давала поводов веселиться, но в эти дни всем, от императора до последнего нищего, казалось, что звезда Рима восходит вновь.
Два триумфа римского оружия, возвращение победоносных легионов и торжества по случаю свадьбы Публия и Алипии вылились в нескончаемый праздник. Праздновали шумно и весело. В Рим стекались жители окрестных деревушек и городков. Привлеченные удивительными вестями, собирались и граждане других городов Италии. Из Капуи и Неаполя, Брундизия и Медиолана ехали люди в надежде увидеть легендарных воинов прошлого. Улицы заполняли толпы народа, всюду взгляд встречал веселые лица. Больше всех радовались дети. Захваченные всеобщим весельем, они стайками носились по улицам, всюду совали свой нос, распевали подхваченные у взрослых веселые песенки. Рим оживал на глазах и, стряхивая вековой сон, вновь возвращался к жизни.
Все эти дни Красс не знал и минуты покоя. После битвы армия, пополненная отрядами федератов и готов, вернулась в Рим. В знак уважения к победителям император сам выехал им навстречу. У ворот Вечного города Красс и Антемий устроили смотр легионам. Все семь легионов, войска союзников и гвардия императора выстроились напротив Фламиниевых ворот.
Кассий по праву заслужил слова благодарности. Не теряя времени даром, он восполнил потери, понесенные в сражении против Рицимера, и, благодаря проведенному им набору, XXIII и XXIV легионы вновь были доведены до полного состава по пять тысяч человек в каждом. В последней битве наибольшие потери понес легион Варгунтия, в нем убыло восемьсот человек, всего же потери армии в сражении у Нарни доходили до двух с половиной тысяч убитыми и ранеными.
Собираясь выступить в поход сразу же после свадебных торжеств, Красс тут же провел намеченную реорганизацию легионов, распределив солдат пятого по остальным легионам с тем, чтобы восполнить понесенные ими потери. Таким образом, у него образовалось шесть полных легионов, общей численностью тридцать тысяч бойцов. Пятому легиону, в котором было теперь не более двух тысяч воинов, предстояло остаться в Риме. Красс предполагал, что его состав со временем пополнят находящиеся в лазаретах раненые, а кроме того, Рустию предписывалось продолжить начатый Кассием набор новых солдат.
Под приветственные крики армии Одоакр склонил колено перед Крассом и протянул ему свой меч. Принимая его службу, Красс объявил Одоакра комитом федератов. При этом от внимания старого полководца не ускользнула усмешка на лице Вилимера.
Вождь готов представлял большую проблему, Красс до сих пор не решил, можно ли доверять ему и его людям. С одной стороны шесть тысяч его воинов были большой силой и могли пригодиться в предстоящей войне. С другой стороны, воевать предстояло с готами, все это знали, и Вилимер тоже знал. Будет ли он соблюдать договор? Не передумает ли, когда дойдет до дела? Вот какие мысли одолевали Красса, когда он смотрел на вождя остроготов.
Красс встретился с ним сразу же после боя при Нарни. Вилимер держался надменно и гордо и, не в пример Одоакру, явно считал себя не подчиненным, но равным союзником. Однако на него, хоть он и старался скрыть это, несомненно, произвело большое впечатление появление у Рима собственной армии. Сила и численность легионов, доблесть, которую они выказали в сражении, дисциплина и прекрасно устроенный лагерь внушили ему если и не почтение, то уважение к римлянам. И все же он оставался вождем готов, привыкшим считать себя и свой народ выше «трусливых» римлян.
— Я заключил договор с Антемием, — говорил он. — Нам обещали землю для поселения. Теперь, когда Рицимер и Гундобад не грозят Риму, император должен выполнить договор.
Красс смерил его долгим взглядом. С самого начала он решил поставить варвара на место, именно поэтому их разговор состоялся на валу лагеря в виду легионов.
— Когда ты заключал договор, у Рима не было собственной армии. Теперь все изменилось. Новый договор тебе придется заключить со мной. К тому же с твоей стороны договор не исполнен. Я разбил Рицимера без твоего участия. И войско бургундов разбили мои легионы.
— Мы нанесли последний удар Гундобаду. Без моей кавалерии…
— Мы добили бы его чуть позже. Ты не согласен?
Вилимер молчал. Возразить ему было нечего.
— Что же ты предлагаешь?
— Я готов подтвердить твой договор с Антемием. Вы получите землю для поселения в Галлии, статус друзей и союзников римского народа. Но эту честь надо заслужить. Скоро я отправлюсь на север. Ты выступишь со мной и мечом докажешь верность Риму. А Рим умеет вознаграждать своих верных союзников.
— Ты зовешь меня в Галлию? И с кем же мы будем воевать? Не с готами ли Эвриха?
— С теми, кто придет с оружием в римскую Галлию. Эврих или Гундиох, если он решит отомстить нам за сына, чья голова украшает сейчас этот вал.
— Против бургундов мы готовы сражаться, но обнажить меч против Эвриха…
— Почему нет?
— Народ готов не един. Это так. Но люди Эвриха все равно братья нам, хотя наши народы и разделись уже две сотни лет назад. Выступить против своих братьев на стороне римлян для нас немыслимо.
Красс задумчиво смотрел на неспешно текущую Неру. Воды реки все еще были красны от недавно пролитой крови.
— Ты уже знаешь, кто я, — сказал он. — И знаешь, откуда пришла моя армия. Ты привык, что римляне не могут сами защитить свою землю и полагаются на чужие войска. Но в мое время было иначе. В мое время Рим правил миром и вершил судьбы народов. Теперь вновь будет так. Посмотри туда.
Он указал рукой на поле, усеянное трупами бургундов.
— Вот лежат те, кто думал, что Рим ничего не стоит. Они разбились о мои легионы, как воды моря о гранитные скалы. То же будет и с Эврихом, если он посягнет на Галлию. Между тем, мне известно, что готы были верными союзниками Рима. Король Теодорих соблюдал федератный договор, он был другом Рима и сражался против врагов Империи. Эврих убил его, заняв трон не по праву. Он узурпатор без чести и совести. Предав дружбу Рима, он ныне грозит войной…
Рим безжалостно карает врагов и предателей. Визиготы будут разбиты, Эврих уже обречен, против него выступят мои легионы и верные долгу федераты Одоакра, а кроме того, против визиготов поднимется вся Галлия. Земля будет гореть у них под ногами. И все же наш враг — не народ визиготов, а лишь узурпатор Эврих. Когда он будет повержен, Рим готов возобновить федератный договор. Визиготам будет нужен новый король, друг Рима, как и Теодорих.
Вилимер хотел что-то сказать, но Красс поднял руку, показывая, что еще не закончил.
— Я привык говорить прямо. Ты ушел из Паннонии, которой по праву владеют остроготы, друзья и союзники Восточной империи. Ты ушел оттуда и увел своих людей потому, что потерял надежду стать королем остроготов. Что скажешь ты, если я предложу тебе стать королем визиготов после нашей победы? Рим готов подтвердить дарование им земель в Аквитании и возобновить федератный договор. После смерти Эвриха, разумеется. Как видишь, я честен с тобой. Рим не видит в готах врагов и не собирается вести войны на уничтожение. Мы хотим лишь восстановить справедливость, покарав узурпатора и утвердив на троне Толосы дружественного Риму короля.
Вилимер явно не ожидал такого предложения. Он был ошеломлен и не знал, что сказать. На это Красс и рассчитывал. Не зря он потратил много часов, подробно выспрашивая Венанция о королевстве готов и размышляя над тем, как привязать к себе Вилимера, сделав его надежным союзником. Слабым местом вождя готов было непомерное честолюбие, на этом в итоге Красс и решил сыграть. И он не ошибся. Всегдашнее чутье и деловая хватка не подвели проконсула.
— Я из рода Амалов, — сказал Вилимер. — И по крови имею право быть королем визиготов. Но у Эвриха есть сын, и он законный наследник.
Красс про себя усмехнулся. Вилимер, несомненно, уже примерял на себя корону.
— Эврих и сам незаконно сидит на троне. Может ли быть законным его сын?
Они говорили еще долго, обсуждая детали сделки, но главным было одно — Красс сумел договориться с Вилимером, а что будет дальше — покажут время и первые столкновения с армией Эвриха.
Легионы прокричали славу императорам и разошлись. В честь одержанной ими победы солдаты получили два дня отдыха, возможность погулять на свадебных торжествах, покутить в тавернах, насладиться любимым зрелищем в Амфитеатре — неутомимый Вер организовывал новые игры. Красс не сомневался, что дело бывшего рудиария, вспомнившего свое ремесло, быстро пойдет в гору, благо конкурентов у него пока не предвиделось, а жадный до необычных зрелищ народ валом валил на представления.
Самому же Крассу отдыхать не приходилось. Наутро был созван большой военный совет, где присутствовали все командиры легионов, Одоакр, Вилимер и Вибий Цестий, префект императорской гвардии. Но еще до того Крассу пришлось выдержать настоящий бой с Антемием, который, как и предупреждал Кассий, собирался оставить готов при себе.
— Они ненадежны, — говорил император, идя рядом с Крассом по дорожке дворцового сада. — Готы предадут тебя, едва встретятся со своими сородичами.
— Не предадут. Я обещал Вилимеру…
— Знаю, что ты ему обещал. Корону Эвриха. Но Вилимер не один, его солдаты не станут биться со своими «братьями». Беря их с собой, ты сильно рискуешь. Рискуешь получить удар в спину.
— Что за война без риска? Но мне нужна его кавалерия. Шесть тысяч бойцов! Говорят, Эврих силен, а мне дороги мои легионеры. Пусть готы сражаются с готами, это сбережет жизни римских солдат.
— А ты упрям, Марк Красс!
Они стояли друг против друга, и ни один не отводил взгляда. Издалека доносились крики бурно празднующей толпы. Красс раздражался все больше, но старался сдерживать себя.
— Война в Галлии — моя забота. И мне решать, какие войска мне нужны, а какие нет. Не вижу необходимости объяснять свои действия, однако из уважения к тебе скажу так. Готам нечего делать в Италии. Здесь и так полно всяких варваров. Поэтому они пойдут со мной. Рим остается под надежной защитой. Я оставлю здесь Пятый легион и всадников Мегабакха. Кроме того, при тебе останется половина твоих букеллариев.
— Что?!
— Тысячу твоих всадников я возьму с собой. Мне нужна опытная тяжелая кавалерия, и одних готов недостаточно. Ты прав — полностью полагаться на них нельзя.
Губы Антемия сжались в тонкую линию, глаза неприятно прищурились, но голос остался спокойным.
— Ты распоряжаешься моими людьми? Я тебя правильно понимаю?
Красс кивнул.
— Правильно. Ты сам назначил меня военным магистром. Я намерен вести эту войну и выиграть ее. Не того же ли хочешь и ты? Но ты не веришь в мою победу. Так?
Антемий слегка склонил голову набок, потом медленно развернулся и продолжил неспешное путешествие по дорожке. Красс присоединился к нему.
— Почему ты так решил?
— Будем честны друг с другом. Ты отправил своих людей в Константинополь, а вчера, как я слышал, твой человек направился в Далмацию к наместнику Непоту. Но мне ты говорить об этом не стал.
— Что из того? Это обычное посольство. Я должен сообщить Льву, что тут у нас происходит.
— Вот как? Обычное посольство? И Непоту ты тоже решил просто сообщить об этом? А я слышал, ты хочешь заключить с ним некий договор и получить от него корабли. Флот Непота и солдаты Вилимера… Но куда этот флот направится? Ты, помнится, отговаривал меня от нападения на Сицилию, а ведь вернуть ее Риму было бы достойным императора делом. Граждане славили бы удачливого императора и полководца! Граждане Константинополя, хочу я сказать.
— Ты решил, что я хочу напасть на Сицилию, пока ты воюешь в Галлии?
— Возможно, и нет. Я просто говорю то, что думаю. Но что же тогда получается? Если не на Сицилию, то куда? Неужто сразу в Константинополь? Нет! Сперва тебе следует заручиться поддержкой патрициев и плебеев.
Антемий вновь остановился и глядел на Красса с высоты своего роста. Однако тучный проконсул ничуть не смутился.
— Мне донесли, что вчера ночью ты виделся с Никомахом, — сказал император. — Я еще думал, зачем бы? Теперь понимаю. Но как Никомах узнал…
— У всех есть свои люди. Прознатчики, соглядатаи… Рим не изменился за эти пять сотен лет. Но не беспокойся. Никомах — истинный патриот Рима. Так же, как я, как ты. Будет, однако, лучше, если мы станем действовать сообща и не будем впредь скрывать свои замыслы друг от друга. Я не враг тебе. Кроме того, тебя я знаю, а этого Льва — нет. Все же, что я о нем слышал, убеждает меня в одном — ты был бы лучшим правителем восточных провинций. На благо Рима.
— Что ты хочешь сказать?
— Я поддержу твои претензии на трон Константинополя. Тем более с этого дня мы родственники, наши роды связаны узами брака. Но ты не должен видеть во мне и моих легионах лишь средство отсрочить окончательную гибель Рима и дать тебе время утвердиться на Востоке. Вы здесь забыли, что такое величие Рима. Забыли, как могут бить варваров римские легионы. Неужто мои победы не убедили тебя? Ты все еще считаешь, что Рим обречен? Отбрось эти мысли! В Галлии я одержу победу. Власть Рима на Западе будет восстановлена. А вот тогда мы вместе займемся Востоком. Но до того не нужно распылять силы и строить планы за моей спиной. Что скажешь, император?
Антемий долго молчал, на его лице не отражалось никаких чувств.
— Скажу, что я недооценивал тебя. Не думал, что ты так быстро освоишься в нашем мире… Забавно! Когда я читал о твоем времени, мне казалось, что вы были не просто людьми, но кем-то сродни титанам. Теперь я вижу, что так оно и есть.
Красс усмехнулся.
— Так каково твое решение?
— Что ж, пусть наша судьба решится в Галлии! Если мы вправду сокрушим Эвриха — никто уже нас не остановит. Я помогу тебе всем, что в моих силах. Вверяю судьбу империи в твои руки…
После разговора с Антемием, трудностей на совете не возникло. Было решено, не теряя времени, выступит в Галлию, двинув против Эвриха почти все силы, которыми располагал Красс. В поход уходили шесть легионов и вспомогательные войска, состоявшие из трех тысяч готов Вилимера и четырех тысяч федератов Одоакра. Кроме того, по словам Одоакра, к ним должны были присоединиться около двух тысяч бывших солдат Рицимера, еще остававшихся на севере Италии. Таким образом, под началом Красса оказывалось почти сорок тысяч пехоты. Пехоту должны были поддержать три тысячи всадников-готов и тысяча букеллариев Антемия, которых вел Вибий Цестий. Вместе с двумя тысячами римской вспомогательной конницы общая численность кавалерии доходила до шести тысяч. С этой армией в сорок шесть тысяч солдат Красс надеялся разгромить визиготов и утвердить власть Рима над Галлией.
Не зная точно, какими силами располагает Эврих, пренебрегать любой возможной помощью было бы глупо. Антемий подробно рассказал Крассу и его легатам о положении в Галлии, снабдив их самыми точными картами, какие только нашлись. Также он обещал немедля отправить надежных людей к наместнику Северной Галлии Сиагрию и королю бургундов Гундиоху.
— Никто не знает, как поведет себя Гундиох, — говорил он, задумчиво склонившись над картой. — Раньше он всегда обещал нам помощь бургундов, а в прошлом году его люди прогнали визиготов за Родан. Собственно после этого Гундобад и стал военным магистром Галлии. Но помощь эта меня не радовала. Бургунды хозяйничали в Галлии как хотели, старый лис Гундиох ни за что не признается, но я не сомневаюсь — он спит и видит, как расширить свои владения до Родана. И только поэтому он выступил тогда против Эвриха, а вовсе не из любви к Риму. Я мог бы отдать ему приказ поддержать нашу армию, но что из этого выйдет — ведает один Бог. Гундиох давно не подчиняется Риму, хотя бургунды по-прежнему считаются федератами. Полагаю, лучшее, на что можно рассчитывать, — что бургунды не станут вмешиваться в войну.
Что до Сиагрия, вестей от него давно не было. Не знаю даже, какими силами он располагает теперь, но если союзные ему франки все так же верны договору, он мог бы, перейдя Лигер, ударить по визиготам с севера. Я отправляю к нему людей, постараюсь уговорить его действовать вместе с нами, но это будет непросто. Слишком свежа еще память о нашем недавнем поражении. Скорее всего, Сиагрий будет ждать исхода первых сражений.
Император устало распрямил плечи и оглядел всех собравшихся в зале.
— Я чувствую, как там, за Роданом, собираются тучи. Гроза вот вот разразится. Вам надо спешить. Мы медлили слишком долго, и если Эврих вторгнется в Галлию до того, как придете вы, остановить его будет некому. А если падет Галлия…
Он не договорил, но всем и так было ясно — лучше бить врага на его территории, чем допустить, чтобы цветущие галльские провинции стали ареной жестокой войны. Торопиться надо было еще и потому, что снабжать почти пятьдесят тысяч солдат и тысячи лошадей было не так-то просто. Красс надеялся найти за Альпами, в дружественных провинциях, большие запасы провизии для своей армии, и было бы совсем ни к чему, чтобы эти запасы достались готам.
Вот почему медлить с выступлением не стали, и, едва окончились праздничные торжества, легионы снялись с лагеря. Было это в пятый день до июньских Ид.
Узнав, что войска уходят в Галлию, провожать их вышло едва ли не все население Рима. Люди стояли у Фламиниевых ворот, глядя на проходившие легионы. Многие махали руками, некоторые плакали не скрываясь, кто-то кричал приветствия, но большинство стояли молча. Праздничное настроение сменилось тревогой. Армия шла на войну, бросая вызов могуществу готов, и народ Рима, едва свыкшийся с мыслью, что теперь у них есть надежная защита и жизнь наконец начинает налаживаться, вдруг осознал — все это может рухнуть в одночасье. Чем кончится битва за Галлию? Никто не взялся бы предсказать. Вместе с легионами из Рима уходила надежда.
Легионеры, напротив, шли весело, будто не думая о предстоящих сражениях. В карманах у них звенело золото, щедро отсыпанное Крассом и Антемием. За время празднеств они славно погуляли, многие обзавелись в Риме подружками, а всеобщее преклонение перед ними — солдатами Великого Рима — окрыляло бойцов. Кассий подумал, что боевой дух войска необычайно высок. Нельзя и сравнить, с тем, как они шли на Парфию. Оно и понятно. Тогда они шли покорять далеких восточных варваров, теперь же каждый легионер знал — они идут сражаться за Отечество, а за спиной остается Рим, пусть не тот, который они знали с детства, но все же это был Рим.
— Да, мы были правы, — задумчиво сказал Никомах. — Теперь благословение римских богов будет с вами. И, одержав победу, вы вернетесь домой.
Сенатор стоял рядом и улыбался проходившим мимо когортам. Кассий знал, Никомах всей душой желал бы отправиться с ними, но, по словам самого сенатора, не мог оставить Рим в момент неожиданного подъема старой веры, когда вновь открывались храмы, и люди, кто с опаской, а кто с искренним восторгом, начали вновь обращаться к родным богам. Впрочем, большинство простых римлян с одинаковым усердием шло сначала в церковь, а потом в храм, не видя ничего странного в этом двоеверии.
— Мы были правы, — повторил Никомах, и Кассий рассеянно кивнул. Мысли его то и дело возвращались к насыщенным событиями двум последним дням.
Свадьбу справляли в спешке — Красс хотел во что бы то ни стало решить это дело до своего отбытия в Галлию, — поэтому о соблюдении всех традиций не могло быть и речи. Однако по мере возможностей следовали римскому обычаю. Красс был щепетилен в этом вопросе, в свое время его семейный очаг являл собой пример всему Риму, хотя некоторые и называли Красса старомодным из-за того, что он ни разу не разводился, всю жизнь сохраняя верность своей супруге Тертуллии.
Вероятно, Публий последовал бы его примеру, если бы воля богов не разлучила его с Корнелией навсегда. Теперь, беря замуж Алипию, он покорялся воле отца, но радости не испытывал. Умом Кассий понимал чувства друга, знал, как нежно любил Публий свою молодую супругу, но чем мог он помочь? Разве что выслушать. Сам он не был женат, и до сей поры ни одной девушке не удавалось разжечь в нем пламя страсти. В глубине души он полагал себя неспособным на любовные порывы и не видел в том ничего плохого. Склоняясь к философии Эпикура, Кассий считал неразумным привязываться к одной женщине, когда вокруг столько прекрасных дев, готовых дарить любовь. Однако, считая себя обязанным поддержать друга, покорно выслушивал душевные излияния Публия.
Глубокой ночью они выбрались подышать свежим воздухом на балкон. Антемий подарил будущему зятю целый, даже не дом, а дворец. Назывался он Domus Augustiana и, по словам императора, был построен по приказу Октавиана Августа, после чего долгое время служил домом для императоров Рима. Дворец этот был построен несколько десятилетий спустя после исчезновения армии Красса, и Кассий думал, как это странно, что босоногий мальчишка, племянник Цезаря, которого он видел всего один раз, да и то мельком, стал в конце концов властелином Рима и построил этот роскошный дворец.
Кассий помотал головой, чтобы развеять затуманившие мозг винные пары, глубоко втянул прохладный ночной воздух и посмотрел на почти полную луну, висевшую над Большим Цирком. Цирк сильно изменился за прошедшее время, стал гораздо внушительней, обзавелся башнями, грандиозными арками и воротами, прекрасными обелисками, но он все еще стоял здесь, и, так же как пять столетий назад, на нем проводились гонки. Сейчас оттуда доносился приглушенный расстоянием шум народных гуляний. Кассий вдруг вспомнил, как еще мальчиком бывал там с отцом и азартно следил за гонками колесниц. «Прошлое крепко держит нас всех, — подумал он. — Кого-то больше, кого-то меньше, но никому не избежать этого. Рим изменился, но все равно многое напоминает о нашей жизни. И это хорошо, новый Рим не чужой нам, и он станет нашим отечеством, так же как тот, который мы все помним».
Из пиршественной залы слышался гул голосов. Друзья Публия, приглашенные на это застолье, не заметили их отлучки, продолжая пить и вести беседу. Не так уж много было этих друзей: Цензорин, Мегабакх, неразлучная пара философов, да несколько молодых офицеров. А ведь случись такое в их Риме, на пир к сыну Красса явилась бы почти вся римская молодежь из патрицианских и всаднических семей.
— Да слушаешь ли ты меня, Кассий?!
— Да, да. Конечно, слушаю. Ты говорил о Корнелии.
— Корнелия… — Публий пошатнулся и, чтобы сохранить равновесие, прислонился к мраморной колонне. — Знаешь ли ты, что Корнелия хотела совершить самоубийство, когда узнала о гибели нашей армии? Никто не мог сказать точно, что случилось там, в Парфии. Но полагали, что все мы погибли в пустыне. И вот она, убитая горем…
— Как ты узнал о ее судьбе?
— Спросил кое-кого, прочитал… Так странно читать в сочинениях историков о людях, которых ты знал, о своих близких!
Кассий вспомнил о брате и согласился с Публием.
— Но, знаешь, вскоре она утешилась и вышла за Помпея. И была ему верной женой до его смерти, а остаток жизни провела в его доме. Я не виню ее. Думаю, их сблизило общее горе. Она потеряла меня, а Помпей — Юлию.
— Да, помню, весть о смерти супруги Помпея мы получили перед самым походом к Евфрату. Я тогда еще подумал — всё, теперь триумвиры точно рассорятся. И, похоже, я оказался прав.
— Да при чем тут триумвиры?! Я тебе о Корнелии говорю! Я пытался представить ее женой Помпея, почтенной матроной и, наконец, старухой, доживающей век в одиночестве в его доме. И не смог. Для меня она остается все той же девушкой, как будто мы расстались только вчера.
— Вы расстались почти два года назад. По нашему счету. И больше пятисот лет по-здешнему.
— Все так, но я не забыл ее.
Они замолчали. Из залы доносился громкий голос Мегабакха. Он увлеченно вещал что-то о тактике кавалерии. Кассий усмехнулся, ни о чем больше Мегабакх последнее время не говорил, с головой уйдя в свое предприятие. Интересно, слушает его кто-нибудь? Впрочем, это лучше, чем постоянное нытье Цензорина о несправедливости Фатума. Оратор все больше погружался в себя, вынашивая странную идею вернуться в Синнаку и попытаться снова войти в ущелье. Он утверждал, что, возможно, так им удастся вернуться назад во времени. Кассий не видел смысла в такой попытке, даже без учета возможности ее осуществления.
— А как же Алипия? — спросил он. — Она весьма недурна и, как я понимаю, хорошо образована. Ты говорил с ней?
— Говорил. Красива? Да. Но что мне в том? Она лишь следует воле отца, как и я. Не думаю, что мы полюбим друг друга. Наш разговор был кратким, но я понял это. Она была очень холодна, сказала, что устала быть игрушкой и средством добиваться политических целей. Брак с Рицимером сломал ее. Да и то сказать! Делить ложе с постылым стариком, быть заложницей его отношений с отцом, мотаться туда сюда между ними… Тут кто угодно сломается. А ведь она еще молода и все еще мечтает о любви.
Кассий пожал плечами.
— Что любовь? Таков удел девушек из благородных семей. Ваш брак скрепит союз Красса с Антемием. Он нужен всем нам.
— Да я понимаю…
— И потом, уверен, — вы друг друга полюбите. Ты уже сейчас понимаешь ее, а не это ли главное в любви?
— Что ты знаешь о любви, Кассий?
— Вот тут ты прав! А потому послушай-ка лучше, какую штуку задумали мы с Никомахом. На завтрашнем заседании Сената… В общем, мы решили расшевелить это болото. Есть одна глупость, среди всех здешних глупостей, которую следует исправить немедля. Эта христианская секта задурила всем головы, но у Никомаха хранится кое-что, что, как они полагали, уничтожено навсегда. И завтра мы вернем это в Сенат. На законное место.
— О чем ты толкуешь? Что «это»?
— Это — Алтарь Победы…
В Курии было шумно. Заседание Сената должно было вот-вот начаться, сенаторы рассаживались на скамьи, амфитеатром возвышавшиеся вдоль западной и восточной стены. Шарканье ног, приглушенные разговоры и шелест одежд сотен людей сливались в назойливый гул, висевший под расписанным фресками потолком. Опоздавшие спешили пройти по центральному проходу, пробираясь к своим местам. В глубине Курии на возвышении стояло украшенное изящной резьбой кресло принцепса Сената. Рядом, по приказу Антемия, желавшего оказать честь отцу своего зятя, поставили еще одно кресло.
Красс, облачившийся в тогу с пурпурной каймой, грузно опустился в него и исподлобья оглядел ряды сенаторов. Его несколько удивляло, что они предпочитают тогам накидки, богато расшитые золотыми и серебряными нитями, но, в конце концов, не могла же одежда совсем не измениться за пять прошедших веков! Сам он не собирался отказываться от традиционной тоги и не испытывал ни малейшего неудобства от того, что выделяется среди этой толпы. Сегодня Сенату предстояло пополниться новыми членами. Император легко согласился на это, признавая, что «старые римляне», вне всяких сомнений, должны быть представлены в Сенате.
Антемий заговорил, и Красс склонился к нему, чтобы лучше слышать.
— Я думаю, будет правильно предоставить консульство следующего года твоему сыну, — говорил император. — Это возвысит его в глазах Сената и народа, а также упрочит наше положение в Константинополе.
— Публий еще не достиг должного возраста… Хотя закон этот уже нарушался.
— Возраста? А, понимаю. Но теперь с этим нет никаких трудностей. Однако нам следует заручиться согласием Льва Фракийца. Таков порядок, и нарушать его мы не можем.
— Разве консулов избирают не комиции Рима?
— Конечно, нет. Уже давно должность консула зависит от воли императора. Но нужно, чтобы Константинополь одобрил наш выбор. У меня есть сторонники при дворе…
Слушая Антемия, Красс обратил внимание, что сенаторы уже собрались, но несколько мест у восточной стены пустовало. И куда-то запропастился Кассий. Квестора нигде не было видно, и его отсутствие показалось Марку Лицинию странным. Красс нахмурился, вспомнив как Публий пытался рассказать ему о каком-то замысле Кассия и его теперешнего друга Никомаха. Эти двое, кажется, собирались что-то сегодня принести в Сенат. Красс пожалел, что, озабоченный приготовлениями к походу, отмахнулся от рассказа, посчитав его не заслуживающим внимания.
«Что-то эти двое подозрительно быстро спелись, подумал он. Припомнилось письмо, отправленное Кассием в лагерь при Нарни. Квестор и Никомах советовали ему убить Вилимера — нашлись советники! — Кассий — хороший тактик, но не стратег. И не политик. Как бы не натворил он дел. Где он болтается?»
Словно в ответ на его мысли, у входа в Курию внезапно загремели трубы. Сенаторы разом умолкли, обернувшись туда. Высокие дубовые двери распахнулись, и, посреди воцарившегося молчания, в Курию вошла целая процессия. Впереди выступал Кассий. Брови Красса взметнулись от изумления — квестор был в лорике и алом плаще, на поясе висел меч. Рядом с ним шел Никомах, лицо сенатора сияло торжеством. Оба смотрели только вперед, туда, где сидели рядом Антемий и Красс. За ними шли четверо легионеров, неся на руках золотую статую богини Виктории. Раскинув крылья, богиня словно летела над ними, ее рука протягивала вперед лавровый венок победителя. За легионерами следовали десятка два сенаторов, все они заметно волновались, оглядывая замерших на скамьях коллег.
В гробовой тишине Кассий и Никомах проследовали в центр Курии и здесь остановились. Красс быстро оглянулся на Антемия. Император, пристально глядя на статую, медленно поднимался с кресла.
— Никомах… — начал он, но тут же умолк, видно, не находя слов.
Сенатор тут же воспользовался этим и поднял руку, показывая, что хочет говорить. Его жест словно бы стал сигналом. Многие сенаторы вскочили на ноги. Поднялся невообразимый гомон, кто-то свистел, кто-то топал ногами, отовсюду неслись рассерженные выкрики. Никомах начал говорить, но трудно было разобрать что-либо в этом шуме, до Красса доносились только отдельные слова. Не понимая, что происходит, проконсул взглянул на Кассия. Было видно, что квестор растерян, он явно ожидал не такого эффекта.
Никомах побагровел, он уже кричал, и голос его гремел под сводами Курии. Пришедшие с ним сенаторы столпились вокруг, будто собираясь защищать статую.
— Пришло время вернуть Сенату его главный символ! Алтарь Победы стоял здесь во времена могущества Рима, он видел великие победы, он приносил нам величие и славу! Рим восстает из бездны поражений и унижений, куда ввергли нас неразумные императоры, приказавшие вынести из Курии саму Победу! И после этого нас постигли несчастья и беды. После этого слава Рима обратилась в прах. Теперь, когда боги явили нам свою силу, я говорю — настало время! Вернем же обратно алтарь наших предков, и Рим обретет новые силы! Победа вновь осенит орлы легионов, и грозное имя римлян заставит содрогнуться весь мир!
Красс тяжело поднялся и встал рядом с Антемием.
— Что здесь происходит? О чем говорит Никомах?
Император быстро посмотрел на него.
— Он действует не с твоего ведома?
— Нет, клянусь богами!
— А как же Кассий?
— Я удивлен не меньше тебя. И хочу знать, что они тут устроили!
— Это Алтарь Победы. Он стоял в Курии со времен Октавиана, но уже давно его убрали отсюда. Да, восемьдесят лет назад… С тех пор он стал символом для сторонников старой веры. Как я понимаю, Никомах решил, что времена изменились, и Алтарь можно будет вернуть. Но, как видишь, он ошибался. Сенаторы не позволят этому совершиться.
— Почему?
— Для христиан это святотатство. Худшее оскорбление их веры. Приносить жертвы в Сенате, даже просто установить тут опять статую и Алтарь… Нет, невозможно!
— Что их так оскорбляет? Говоришь, это символ старой веры? Если так, по мне, было бы правильно оставить его.
Лицо Антемия ничего не выражало.
— На твоей стороне сила. Поэтому Никомах и решился на это дело. Ты слышишь сенаторов? Если Алтарь останется здесь, тебя будет приветствовать Никомах и его сторонники. Меньше четверти сенаторов. Кто-то из христиан это стерпит, не желая ссориться с властью. Но три четверти Сената станут нашими смертельными врагами. Прикажи оставить Алтарь, поддержи Никомаха, и они тотчас покинут Курию. На их стороне будет народ. Не все, но многие. Ты сможешь восстановить Алтарь только силой оружия. И удержать в повиновении Рим только мечами легионеров.
— Всего лишь один Алтарь так сильно всех оскорбит?
— Этот Алтарь — да. Не забывай, впереди война, нам нужна поддержка Сената. Деньги, продовольствие, спокойная Италия…
— Ну а что думаешь ты сам? Об Алтаре?
Антемий ответил не сразу.
— Даже если бы я хотел восстановить его… Нет, вторым Юлианом я стать не готов. Время для этого не пришло. Я поддерживаю тебя во всем, потому что оба мы хотим возродить мощь Рима. Но в этом — нет. Я не поддержу такое решение. Смута в Италии нам не нужна. Однако… Сила на твоей стороне. Что скажешь ты, Марк Лициний Красс, военный магистр?
Красс поправил тогу, повертел головой и встретился взглядом с Кассием.
«Слишком он возомнил о себе. Юнца надо поставить на место. И Никомах этот…»
— Успокой их. Я буду говорить…
Лязгала сталь, солдатские калиги выбивали пыль из древней Фламиниевой дороги. Шли когорты Третьего легиона. Чуть в стороне от строя шагал Луций Цецилий. Цепкий взгляд центуриона то и дело скользил по рядам, стараясь отыскать нарушителей дисциплины, способных опозорить его легион. Нарушителей не было, даже самые буйные легионеры не решались вызвать гнев сурового примипила.
И тут Кассий увидел, как из толпы выбежала совсем еще маленькая девчушка лет десяти. Она подбежала к Цецилию и протянула ему букетик полевых цветов. Синие васильки и белые ромашки переплелись в неприхотливом узоре.
— Дяденька солдат, — пропищал ее голосок, — возьми эти цветочки, пожалуйста. Я собрала для тебя.
Кассий с удивлением увидел, как на миг изменилось лицо старого центуриона. Цецилий остановился, протянул руку и взял цветы. Поблагодарив девочку и слегка потрепав ее по волосам, Цецилий легонько развернул ее и отправил назад. Потом подумал и прикрепил букетик к лорике. Смотрелось забавно, но никто и не подумал смеяться.
— Пусть нам и не удалось, но мы были правы, — негромко сказал Никомах. — Он все-таки вновь побывал в Курии. Придет время, и слава Рима вернется.
Кассий кивнул.
Мимо шли легионы. Впереди были Галлия и война. Позади оставался Рим, полный надежд и тревоги.
Столица всей римской Галлии, Арелат не зря получил такое название. «Озерный город» — значило его имя на языке кельтов, первых жителей этих мест. Расположенный в дельте Родана, Арелат и правда был окружен обширными болотами и озерами, представлявшими естественную защиту против любого врага. Когда римляне пришли в эти места, Арелат уже был процветающим городом, соперничая с расположенной неподалеку Массилией. Оказав поддержку Юлию Цезарю во время гражданской войны, Арелат получил выгодные торговые привилегии, позже здесь стоял лагерем Шестой Железный легион, а его ветераны, получавшие земли в окрестностях города, составили значительную часть населения.
Арелат процветал во все века Римской империи, но особенного расцвета достиг при императоре Константине, тогда же он стал главным центром распространения христианства в Галлии. Уже восемь десятилетий Арелат оставался столицей преторианской префектуры. Войны и нашествия варваров мало отразились на нем. Настоящая жемчужина Галлии — город сверкал белым мрамором своих зданий и площадей. Цирк, амфитеатры, триумфальные арки, чудесные термы, построенные самим Константином Великим, соборы и церкви Арелата затмевали собой любой город Галлии и могли соперничать с самим Римом.
Утренний туман еще не успел рассеяться, как на улицах и площадях Арелата уже начал собираться народ. Однако это оживление не было похоже на обычную суету богатого торгового города. Люди волновались, собираясь кучками, они возбужденно обсуждали последние новости, высказывали предположения, обменивались слухами. Последние дни город просто полнился слухами, и все они были тревожны.
Говорили о готах — все последние дни на том берегу Родана царило большое оживление, торговцы, приходившие из владений Эвриха, рассказывали о многочисленных войсках, наводнивших западные провинции, дороги были забиты солдатами, лошадьми и обозами. Все эти массы войск двигались на восток, Эврих, не особо скрываясь, готовился к большой войне.
Беспокойство владело всеми. Кое-кто спешно покидал город, полагая, что армия готов перейдет Родан, как было в прошлом году, и Арелату грозит осада. Но большинство не собиралось бросать родной город — кому-то просто некуда было податься, а многие полагали, что префект и Сенат не решаться сопротивляться Эвриху, и в этот раз Арелат откроет ворота. И то сказать — после ухода Гундобада в Италию провинция осталась без войск. Военный магистр увел с собой бургундскую армию, которая, согласно федератному договору, должна была защищать римскую Галлию. О Гундобаде говорили все, было известно, что Рицимер поднял мятеж против императора и осадил Антемия в Риме, но чем кончилась эта осада и удалось ли Рицимеру с Гундобадом задуманное, точно не знал никто.
Волнение в городе особенно усилилось в третий день до июньских Ид, когда Полемий объявил об экстренном заседании Сената. Собрание было назначено на полдень, все знали, что вчера вечером в город прибыли корабли из Рима, и потому никто не сомневался, что сегодня в Курии будут приняты важные решения. Ждали вестей из Италии, но еще больше ждали и боялись сообщения о нашествии готов. Ну а пока вестей не было, люди внимали многочисленным слухам.
Все уже знали, что вчерашних послов направил Антемий, но что там случилось в Италии, оставалось загадкой. Кто-то рассказывал, что Рицимер с Гундобадом будто бы казнены, но их тут же опровергали, уверяя, что Рим все еще осажден и Антемий намерен просить помощи из Арелата. Иные уверяли, что Лев Фракиец высадил в Италии большую армию и разбил Рицимера, другие добавляли, что армия эта идет теперь к Арелату чтобы сразиться с готами. Ходили слухи о множестве странных явлений и знамений, шепотом передавался рассказ о громе небесном и божьем огне, поразившем войска мятежников. Пущенный кем-то, пошел гулять слух о древних легионах, восставших из могил и готовых вести войну за Империю. Впрочем, этому слуху верили еще меньше, чем сообщениям о громе небесном.
К полудню вокруг Курии собралась огромная толпа. Люди молча расступались перед сенаторами, спешившими на заседание. Как голодный ждет корки хлеба, город замер в ожидании вестей.
Сенаторы волновались. Курия уже была полна народу, но префект Галлии не спешил начинать заседание. Стоя у своего кресла, Полемий о чем-то говорил с уважаемым в городе епископом Львом. Эти двое являли собой странную пару. Худощавый, седой, чисто выбритый префект и полный лысоватый епископ недолюбливали друг друга. Полемий был известен симпатиями к старой вере, епископ же славился набожностью, и то, что они разговаривают так долго, настораживало. Большинство сенаторов видело в этом тревожный знак. Время от времени Полемий оглядывал скамьи, словно прикидывая, все ли уже собрались. Наконец епископ отправился на свое место, а Полемий подал знак закрыть двери.
Разговоры смолкли. В наступившей тишине префект поднялся на возвышение в центре зала, откашлялся и обратился к сенаторам.
— Отцы сенаторы! Лучшие мужи Галлии! В тревожный час собрались мы сегодня здесь, грозная опасность нависла над нашим отечеством. Случилось то, чего мы давно уже ждали. На нас идут готы, король Эврих нарушил границы и все договоры. Его цель — последние свободные римские земли в Галлии. Наши земли.
Сенаторы ждали этих слов. Не удивился никто, Курия хранила молчание.
— Сегодня утром ко мне прибыл посланник всем вам известного и уважаемого мужа Экдиция, а также епископа Сидония. Готы вторглись в Арвернию, Августонемет в осаде. Экдиций поднимает народ, призывая к сопротивлению. И он просит нашей помощи.
По скамьям прокатился шепот, Полемий выждал, пока все вновь успокоятся.
— Знаю, кое-кто сейчас вздохнул с облегчением, полагая, что готы, занятые Арвернией, нам не грозят. Однако это не так. Экдиций ошибается, считая, что опасность грозит лишь ему. Я получил сообщение от своих людей на том берегу. Эврих разделил свои силы, и лишь малая часть из них вошла в Арвернию. Армия готов движется к Родану. Их больше ста тысяч. На этот раз Эврих намерен покончить с нами. В Арвернии льется кровь, пылают виллы и города, готы пытают и убивают священников, сжигают и разрушают церкви. То же в скором времени ждет и нас.
Шум на скамьях нарастал, и Полемий вынужден был возвысить голос.
— Времени больше нет. В ближайшие дни война захлестнет Галлию. Сегодня нам предстоит решить один вопрос — покоримся ли мы варварам без боя или же, обнажив мечи, встанем на защиту родной земли.
Сенаторы удивленно переглядывались — уж не сошел ли префект с ума? Сопротивляться? Но как?
Общее мнение выразил Паоний. Будучи уже в годах, он не утратил присущей ему с юных лет энергии и напора. Благодаря им выходец из низов сумел сделать головокружительную карьеру и обзавестись огромным состоянием. Он был владельцем обширных поместий вокруг Арелата, вел большую торговлю с Италией и Востоком. Пятнадцать лет назад, еще при Майориане, он был префектом Галлии, и с тех пор к нему прислушивались многие сенаторы.
Поднявшись со своего места, Паоний поднял руку, показывая, что собирается говорить.
— Мы не хотим, чтобы сюда пришли готы, — сказал он, дождавшись тишины. — Но если дела обстоят, как ты говоришь, что можем мы сделать? За Эврихом сила, а что за нами? У нас нет солдат, бургунды ушли, кто будет защищать Арелат? Ты говоришь — «обнажить мечи», но что конкретно ты предлагаешь, Полемий?
Полемий обменялся быстрым взглядом с епископом и сказал:
— Я собираюсь объявить сбор ополчения. Мы соберем армию римских граждан и выступим против готов.
Паоний скептически скривил губы.
— Ты серьезно? Ополчение? Такого не было с незапамятных времен. И не будет, потому что это глупость. Уверен, что Сенат не даст тебе разрешения.
Гул в зале подтвердил, что многие разделяют его сомнения. Паоний развел руками.
— Сам видишь. Кто за тобой пойдет? Юнцы, мечтающие о подвигах? Даже если ты увлечешь их за собой, что могут они против готов? Предлагаешь, чтоб мы отправили на смерть своих детей — но ради чего? Если бы была хоть малейшая надежда… Хоть тень надежды! Но ее нет. Помощи нам не будет, а значит, в сопротивлении нет смысла. Как обречен Экдиций, так будет обречен Арелат, если мы закроем ворота и встанем на стены.
— В городе большие запасы продовольствия, мы можем долго держаться! — выкрикнул кто-то с места.
Паоний тотчас обернулся, ища, кто это сказал.
— А что толку? Без помощи извне Арелат все равно падет. Но помощь не придет. Надеяться не на что. Лучше смириться и молить Эвриха о снисхождении. Изъявлением покорности мы можем заслужить его милость.
В первом ряду поднялся Флавий Магн. Глубокий старик, он стоял, опираясь о руку сына. Из уважения к благородному Магну, бывшему консулу и префекту претория, в зале вновь стало тихо.
— Стыдитесь, римляне! — негромко сказал старый консул. — Что я здесь слышу? Снисхождение, покорность… Вы готовы молить о милости варваров, но не готовы сражаться с ними. Так ли вели себя наши предки?
— Что наши предки? — перебил Паоний. — Дела давно минувших дней нам никак не помогут. Сколько бы раз мы не повторяли высоких слов, армия, способная справиться с готами, от этого не появится. А значит, нечего зря тратить время, нужно решить, кто отправится к Эвриху. Надо отправить богатые дары и попытаться упросить его не трогать Арелат. Вот все, что мы можем сделать. Разве не так, Полемий? Разве это не единственное, что можем мы сделать для защиты жизней и достояния римских граждан?
— Раньше так бы и было, — медленно ответил Полемий. — Теперь — не так.
— И что же изменилось?
— У нас появилась надежда. — Полемий заметно волновался. Как всегда в такие минуты, на его лице выступили красные пятна. — Вы знаете, что в город прибыли послы Антемия. Но еще не знаете, что они рассказали мне. А между тем, я получил сообщение о сражениях в Италии. Рицимер и Гундобад разбиты наголову. Власть императора вновь крепка, влияние варваров полностью уничтожено. Рим помнит о нас и отправляет помощь.
Сенаторы заговорили все разом. Новость бурно обсуждали.
— Если Рицимер с Гундобадом разбиты, что за армия может быть у Антемия? — выкрикнул кто-то из сенаторов.
— Как Антемий разбил их?! — вторили ему сразу несколько голосов. — Все-таки пришли войска с Востока? Из Иллирии? Далмации?
Полемию пришлось несколько раз призвать коллег к порядку, пока в Курии вновь не установилось относительное спокойствие.
— В то, что я скажу трудно поверить. Но сразу несколько уважаемых мужей подтверждают это. В Италии случилось невероятное чудо. Под стены Рима явилась армия древней Республики. Семь легионов Марка Лициния Красса, сгинувшие в Парфии пять веков назад, пришли на помощь Антемию. Это они разбили варваров. У Рима снова есть армия, пятьдесят тысяч римских воинов идут сейчас в Галлию, готовые выступить против готов. Это звучит невероятно, но это так…
Нескоро Сенат смог возобновить заседание. Каждый хотел говорить. Полемию стоило немалых трудов убедить сенаторов, что это не шутка. Предвидя, что немногие будут готовы поверить ему, он пригласил в Курию прибывших из Рима послов. Среди них было несколько известных сенаторов, церковных иерархов — все люди весьма уважаемые. Только выслушав их слова и заверения, Сенат поверил в реальность происходящего, и Полемий смог внести свое предложение.
— Теперь у нас есть надежда, — говорил он. — Пробил час решающей битвы. И в этот час мы должны быть готовы положить наши жизни и достояние во имя спасения Отечества. Арелат стоит на пути Эвриха, наши стены закрывают готам путь к сердцу Галлии. И эти стены должны устоять, пока не подойдут легионы Красса. Поэтому, властью префекта, я объявляю сбор ополчения. Готы идут сюда в надежде, что мы приползем к ним на брюхе, умоляя пощадить город. Они идут грабить и убивать, презирая римлян, забывших, как защищать родные очаги. Но пусть знает каждый, пусть знают готы и пусть знает Эврих — мы не просим пощады. Галлия будет сражаться!
Давным-давно Курия не слышала таких речей. Сенаторы внимали каждому слову, когда звенящий голос префекта зачитывал постановление, которое вскоре должно было прозвучать на площадях Арелата, в городках, деревнях и на виллах, дойдя до каждого гражданина римской Галлии.
— Все, способные держать оружие…
Совершив первый дневной переход, армия Красса разбила лагерь вблизи Фалерий. В эту ночь Фульциний особенно остро ощутил потерю друзей. Их палатка была непривычно пуста, они делили ее с Сальвием. Не было обычных разговоров и суеты, дружеских пререканий, кому где спать. Обычно тесная, палатка казалась слишком просторной для двоих.
Галл остался лежать в лазарете в Риме. Он выжил, но все еще не мог держать даже ложку, не то что вставать. Фульциний навестил его перед самым походом и долго сидел у его ложа. Галл молча смотрел в потолок, не в силах выговорить ни слова. Неприятно было видеть этого сильного бойца и ловкого разведчика таким беспомощным. На прощание Фульциний протянул ему руку, и Галл слабо сжал его пальцы.
Марк не успел еще набрать новых солдат в свой отряд, бессознательно оттягивая этот момент. К старым своим товарищам он уже привык и не мог представить, как он будет командовать новыми, тем более что в разведчики не годился кто попало. Но впереди была война, отряд нужно восстановить, и за время похода он собирался присмотреться к галлам, отобрав самых способных.
К боли потерь примешивались и постоянные мысли о Ливии. Он так и не увидел ее за все дни, проведенные в Риме. Что она сейчас делала? Где была? Этого Марк не знал и не уставал корить себя за то, что так и не сказал ей хоть пары слов на прощание. Впрочем, стоило ли это делать? Ливия, вероятно, уже забыла его, ведь она тоже не делала попыток встретиться.
В эту ночь он не сдержался и напился с Сальвием, поклявшись себе, что это в первый и последний раз за время похода. Однако вино не принесло облегчения, попойка получилась какой-то тягостной, и утреннее похмелье дало о себе знать. Во рту было мерзко, голова гудела, все вокруг вызывало раздражение. Особенно подозрительно бодрый Сальвий.
Фульциний пил воду, хмуро поглядывая на него, когда полог палатки вдруг распахнулся. Подняв голову, Фульциний немедленно вскочил на ноги, от неожиданности опрокинув флягу. В палатку вошла Ливия. Они стояли друг напротив друга и молчали. От неожиданности все слова куда-то улетучились. Марк только проклинал про себя вчерашнюю слабость, из-за которой он предстал перед ней в таком виде. В одной тунике, глаза дикие, да еще и трехдневная щетина на подбородке. Из оцепенения его вывел Сальвий.
— Пойду-ка я… хм… Лошадей проверю! — сказал он и, протиснувшись мимо девушки, выскользнул из палатки.
— Привет тебе, Ливия, — выдавил Фульциний. — Что ты здесь делаешь? Я не ожидал…
— Я сбежала из Рима. И искала тебя.
Марк видел, что она одета так же, как и в тот день, когда они встретились там, в Карсулах. Мужская одежда и короткие волосы, однако, совершенно не портили ее красоты.
— Зачем? — спросил Марк и тут же подумал, что ничего глупее спросить не мог.
Она заговорила сбивчиво.
— Ты спас меня, а я так и не поблагодарила тебя. Ты тогда спас всех нас. Если бы не ты… И в Риме я не могла оставаться. Отец Феликс отвез меня в дом дяди, но дяди не было, и все эти дни я оставалась с тетушкой, а она… В общем, я не хочу сидеть в доме и ждать, когда снова придут варвары, как было у нас в Перузии. Я хочу мстить варварам за отца, за маму и братьев. Хочу уметь сражаться, как ты. Чтобы ни один варвар больше не смел прикоснуться ко мне.
— Сражаться? Но ты же девушка…
— Ну и что?! Там, в обители, я осталась с тобой, и ты не прогнал меня! Ты знаешь — я не трусиха. И я была не хуже твоих солдат! Когда варвары ворвались в наш дом, все тряслись от страха. Никто не пытался сопротивляться. И они убили всех. И сейчас все вокруг говорят: «Война — не дело римлян, меч носить девушке не пристало». Я их всех ненавижу! Ненавижу покорных овец! Ненавижу их трусливого рабского бога, который отнял у римлян гордость! Когда я узнала, откуда пришли вы… Кто вы… Кто ты… Воины Рима из древних легенд — и вы готовы сражаться. Я хочу принять твою веру. Я хочу быть с тобой…
Она говорила горячо, ее щеки пылали. Как-то незаметно она оказалась совсем близко. Фульциний чувствовал ее дыхание. Не в силах бороться с собой он протянул руку и осторожно коснулся ее щеки. Она не отстранилась. Марк понял, что сейчас, в этот миг, он может поцеловать ее…
И тут полог палатки вновь распахнулся. Очарование исчезло. Ливия резко обернулась, и Фульциний мысленно обругал Сальвия, вернувшегося в самый неподходящий момент. Но тут же понял, что ошибся. На пороге, улыбаясь, стоял Венанций.
Молодой патриций был в лорике, за спиной — алый парадный плащ, на боку — меч в ножнах. Фульциний тут же понял, кто из них двоих больше похож на «воина из легенд».
Если Венанций и удивился, застав в палатке Ливию, то ничем не выказал этого.
— Привет тебе, Марк Фульциний! — весело сказал он. — И тебе привет, Ливия! Что это ты тут делаешь?
— Вы знакомы?
— Ну еще бы! Наши семьи дружны с давних пор. Помнится, в детстве мы даже как-то играли вместе. А помнишь, как мы на старый вяз лазили? Там еще этот раб — как там его звали?.. — построил для нас дом. Помнится, я там тебя даже поцеловал разок!
Венанций рассмеялся. Ливия покраснела.
— Да… Вообще-то я к тебе шел, Фульциний. Столько дел было, так и не видел тебя после битвы. Но слышал о твоем подвиге! А также слышал, что ты ранен. Как ты?
— В порядке, — выдавил Фульциний.
— Очень рад! Я собирался… — тут он сам оборвал себя и обернулся к Ливии, которая так и не произнесла ни слова. — И все же, что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Риме. Слышал о твоем горе. Скорблю вместе с тобой.
Он на миг склонил голову, потом решительно подошел к девушке и положил руку ей на плечо.
— Твой отец отомщен. Я сам убил Гундобада в поединке. Мой меч пронзил грязного варвара, и в последний свой миг негодяй валялся у моих ног, моля о пощаде.
— Это ты… Ты убил его?!
Ливия порывисто обняла Венанция, и Фульциний окончательно почувствовал себя лишним, хотя их объятие было коротким, и девушка почти тотчас отстранилась.
— Благодарю богов, что именно мне выпала эта честь. Однако я повторю свой вопрос. Как ты здесь оказалась?
Ливия смотрела в пол, руки ее сжались.
— В доме у тетушки я кое-что узнала и подумала, что это важно. Мой дядя… Он уехал из Рима. Я случайно услышала из разговоров, что он проклинал Красса и всех язычников, призывал кары Господни на головы «тварей из прошлого». И он отправился в Константинополь, чтобы рассказать о «богомерзких ритуалах» в Риме. Он знаком с патриархом Акакием, у него много влиятельных друзей при дворе, и он будет добиваться похода против язычников, как при Феодосии.
Венанций задумчиво провел рукой по подбородку.
— Важные вести. То-то я думал, куда он так спешно отбыл… Хорошо, что ты сообщила об этом. Нужно немедленно рассказать обо всем императору. Прости, Фульциний, но я украду у тебя Ливию! Идем, я познакомлю тебя с самим Марком Лицинием Крассом! Я бы и тебя взял, Марк, но ты сам не захочешь появиться перед полководцем в таком… э-э-э… виде.
Ливия не сопротивлялась, когда он увлек ее к выходу из палатки. Фульциний успел поймать ее смущенный взгляд и вспыхнул от ярости, когда увидел как Венанций слегка приобнял ее за плечи.
«Да что ж это такое! — думал он, лихорадочно разыскивая бритву. — Не палатка, а проходной двор! Но Ливия… Ливия… Что ж мне делать-то, а?»
День догорал. Алая полоска заката еще виднелась на горизонте, а первые сумеречные тени уже легли на землю. В небе зажглись первые звезды, пока всего три-четыре — самые яркие. Ветер задул сильнее, и верхушки могучих дубов закачались, шум листвы смешался с громким журчанием ручья, затерявшегося в глубине рощи. От костра потянуло дымом. Пахло жареной рыбой.
Фульциний сидел, прислонившись спиной к стволу, и стругал ножом сломанную ветку, то и дело поглядывая на заросший клевером холм. Где-то там была Ливия. И Венанций.
«Да, этот парень времени зря не теряет».
Едва они расседлали лошадей, и Сальвий отправился в рощу за хворостом, как Венанций загадочным шепотом предложил пойти поискать четырехлистный клевер — на удачу. Ливия радостно согласилась. Они и его звали с собой… Тоже выдумали! Чтобы римский центурион ползал по траве, как мальчишка, в поисках сказки?! Еще чего не хватало! Ну а Деций пожал плечами и, держась за руки, эти двое со смехом побежали к холму. Феликс только покачал головой и улыбнулся, глядя им в след, а потом достал свои таблички и уткнулся в них, что-то царапая стилусом.
«Не теряет времени… Не тер-ряет!» Нож соскользнул и чиркнул по пальцу. Марк бросил ветку и сунул порезанный палец в рот. «Может, зря не пошел? Да нет, глупости это!» А ведь Венанций уверяет, что они с Ливией просто друзья. С детства. И вроде как это самое детство вспоминают.
«Друзья, говоришь? — Он вынул палец изо рта, посмотрел, как медленно стекает кровь. — А чего ж тогда ты стишки ей свои читаешь, а?! Как это там…
Ну а нам, как угаснет свет недолгий,
Сном придется уснуть в ночи бескрайней.
Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй,
Сто еще, снова тыщу и сто по-новой…
Чушь какая! Но надо же, запомнил! Привяжется теперь…»
— Надо с этим кончать, — сказал он вслух, снова взявшись за ветку. «О деле надо думать, а не об этой херне. Приказ у тебя есть? Есть. Чего еще надо?»
Сумерки сгущались. Отблески костра прыгали по поляне. Донеслось приглушенное ругательство — должно быть Сальвий обжегся. Ничего, пусть работает.
— Задал лошадкам корму.
Марк вздрогнул. Петрей, не смущаясь, опустился рядом на расстеленный плащ.
— Всё грустишь? Видел я их. С той стороны сидят, на звезды пялятся. Дети малые!
— Да мне-то что?
— А ничего. — Центурион сплюнул на землю, достал откуда-то флягу, откупорил и сделал большой глоток. — Будешь?
Фульциний молча протянул руку. Вино оказалось крепким.
— Я так вообще не хотел, чтоб девка с нами была. Мешается только. Ну да кто меня спрашивает? А все жрец этот… Он ее с собой взял. А Красс разрешил. Крассу что? Не ему дорогу копытами мерить. Странно все это.
— Что странно-то?
Фульциний уже не думал, как нагло центурион влез в его уединение. Удивительное дело! Петрей разболтался. Обычно из него пары слов не вытянешь, а тут…
— Посольство все это. Почему наших не отправил? Мы-то с тобой тут вроде охраны. А переговоры жрец поведет, который все про своего бога бормочет. Да патриций здешний, что на девку твою глаз положил… Что дергаешься? Видал я этих патрициев. Этот еще ничего вроде. Был я с ним в деле. Я людишек насквозь вижу. Оба они чего-то задумали. И скряга наш себе на уме. Я его хорошо знаю…
Петрей снова сплюнул и замолчал.
— Слышал, ты давно с ним служишь, — сказал Фульциний, возвращая флягу.
— Со Спартака еще. Я тогда помладше тебя был. Первый раз в легион завербовался. Всю войну прошел. Потом, когда я уже с Помпеем на Митридата ходил, ветераны смеялись — какая это война? Рабов гонять. А я тебе скажу так — Спартак поумнее многих был. И боец, каких мало. Я видел, как он умирал. Пусть всем нам боги такой смерти пошлют!
Фульциний молчал. Петрею явно хотелось поговорить, так пусть говорит. В армии мало таких, кто удостоился чести выпить с Петреем. Будет о чем рассказать.
— И про Красса нашего я тогда еще подумал — далеко он пойдет. Спартака разбить — не девок по лупанарам щупать. Все думают: богач, жмот, ростовщик. Так и есть, а только деньги для него — тьфу! Крассу слава нужна. За нее он все до аса медного выложит. Помпей, тот другой. Я с ним всю Азию исходил. Он все Крассу завидовал, в богатстве с ним сравняться хотел, золото из городов возами вывозил.
— Я у Помпея не служил, не знаю.
— Куда тебе! Ты ж с Галлии начал, у Цезаря. Я тоже там был. В Британию сплавал. Цезарь он ничего, не хуже Красса. Я б у него и остался, да Красс меня разыскал. Сам звал в поход на парфян. А я что? Начинал с Крассом, и заканчивать с ним.
— Теперь точно. Раз занесло нас сюда.
— А по мне — так и хорошо это. Ты вот так не думал? Все, что мы там делали, — прахом пошло. Я вот двадцать лет воевал. Для Рима Азию покорял, Галлию. А где теперь всё? Римляне — и не римляне вовсе, а тьфу! В богов я не верил, а теперь думаю — есть они. Увидели там у себя, что Рим погибает, и нас сюда бросили. Спасайте, легионеры! И мы спасем, помяни мое слово.
Фляга быстро пустела, но Петрей не пьянел. По крайней мере Фульциний не замечал этого.
— Я тебе чего все это говорю? К варварам идем, не на прогулку. Красс мне велел в оба глядеть, что да как думать. У этих двоих свои дела и приказы, у нас — свои, чтоб ты знал. Так что, как до дела дойдет — поможешь мне, если вдруг что…
— Если — что?
— А ничего. — Петрей быстро закрыл флягу и легко поднялся. — Эй! Сальвий! Ужин готов?!
— Готов! — прокричал в ответ Сальвий. — Вас только ждем!
Центурион обернулся.
— Ну пошли. Голубков этих еще позвать надо. Пока жрец все не сожрал.
Фульциний встал, отряхнул тунику и убрал нож.
— Я позову, — сказал он и зашагал к холму.
Странно, но мысли его были не о Ливии. «Какой приказ отдал ему Красс? И как я мог подумать, что Петрея отправили простым охранником? А ведь Красс так и сказал — слушай Петрея, если вдруг что…»
С севера наползали тучи, закрывая едва мерцавшие звезды. Деревья шумели. В воздухе пахло грозой.
Ветер гнал на восток тяжелые тучи. Утро уже наступило, но ни один луч солнца не мог пробиться сквозь затянувшую небо серую хмарь. От реки тянуло холодом. По свинцовым водам Родана пробегала рябь, казалось, что река сердится — волны с шумом выплескивались на берег и тут же откатывались назад.
Скрестив на груди руки и запахнувшись в тяжелый плащ, Эврих стоял на холме, окруженный немногочисленной свитой. Даже среди рослых дружинников он выделялся могучим сложением и высоким ростом. Длинные свисающие усы и ниспадающие на плечи волосы делали его похожим на варварских вождей древности. Лицо короля было спокойно, но никого это спокойствие не обманывало — живые серые глаза могли в любой момент вспыхнуть яростью, а тогда никому не хотелось бы подвернуться под тяжелую руку. Впрочем, король умел обуздать свой гнев и редко когда снисходил до того, чтобы лично наказывать провинившихся.
Весь западный берег был забит солдатами. Колонны войск тянулись к реке, сохраняя порядок. Сотни плотов были спущены на воду, готовые принять отряды пехоты, идущие в первой волне. Ударная сила готов — тяжелая кавалерия — ожидала своей очереди. Тысячи коней, чуя близость воды, фыркали и переступали с ноги на ногу, удерживаемые в поводу своими всадниками. Их время придет, когда пехота закрепится на вражеском берегу, развернув боевые порядки. Выше по течению кипела работа — готы строили мост через Родан. Когда Авиньон будет взят, по мосту потянутся обозы, груженные продовольствием, двинутся многочисленные осадные машины, необходимые для осады сильно укрепленного Арелата. Плох тот полководец, что не думает о надежном снабжении армии! Но Эврих не собирался ждать окончания строительства. Ударить надо сейчас, немедленно, пока на том берегу нет войск, что по слухам собирает Полемий.
— Тихо там что-то, — сказал Эврих, ни к кому не обращаясь. — А могли бы нас встретить.
— Кто? — презрительно бросил Химнерих. — Римляне, что ли? Трусливые твари — чего от них ждать?!
Эврих мельком глянул на брата. Губы его чуть скривились — то ли усмехнулся, то ли подавил раздражение. Химнериха он не любил, считал туповатым, но предпочитал держать поближе к себе. Братья — они такие. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Эврих помнил об этом как никто другой, до сих пор за спиною шептались, что это он причастен к смерти Теодориха. Но это было неправдой. Крови брата на его руках не было. И не жажда власти двигала им — Теодорих слишком полюбил римские обычаи, с него сталось бы привязать судьбу молодых, сильных готов к умирающей империи. Ради блага народа Теодорих должен был уйти. И он ушел. Но крови брата на руках Эвриха не было — не сам же он его убивал!
— Не стоит недооценивать врага. Тем более что о нас уже знают. Не так ли, Арванд?
Бывший префект кивнул. Его румяное лицо светилось плохо скрываемой радостью, Эврих не сомневался — в мыслях Арванд уже вернул себе звание префекта, конфискованные земли, доходы и всеобщее почитание. И, конечно, свою, превращенную в настоящий музей, виллу под Арелатом. Но тот, кто решил бы, что толстый веселый Арванд добродушно простит своих врагов, жестоко бы просчитался. Арванд не забудет изгнания, много крови прольется в Галлии, когда он вновь сядет в Арелате. Ну и пусть потешится. Заслужил. Арванд наводнил Галлию своими людьми, благодаря ему Эвриху был известен каждый шаг врагов на том берегу Родана.
— Знают, — ответил он. — Я уже говорил, Полемий решил сопротивляться. Так сообщают мои люди. Он собирает ополчение. Ты поступил мудро, решив идти на Авиньон. У Арелата он мог бы попытаться помешать нашей переправе, но теперь не успеет.
Химнерих расхохотался.
— Помешать?! Это с крестьянами-то своими? Мы — воины. У нас сорок тысяч мечей, и если только римляне решатся встать на нашем пути, мы выпустим им кишки!
— Умолкни, брат. Если не можешь сказать ничего умного, лучше промолчи.
Химнерих дернул плечом, но ничего не ответил.
— Вот что странно, — продолжил король. — Бургундов там нет, нам известно, что Гундобад увел армию в Италию. Так отчего же Полемий решился сражаться? Не верю, что он надеется на своих ополченцев. Полемий неглуп, он должен понимать, что мы раздавим его. Даже если он запрется в Арелате — рано или поздно мы выкурим их оттуда. На что же он надеется? Хотел бы я знать…
— Галлия полнится слухами, — сказал Арванд. — Я говорил тебе о них. И мое мнение ты знаешь — Полемий использует эти слухи, чтобы вдохновить народ на борьбу. Он использует все, чтобы только удержаться у власти. Ради этого он готов пожертвовать страной и жизнями римлян. Эта нелепая история о легионах Республики, которую он выдумал…
— Ты в нее не веришь?
— Помилуй! Это же очевидное безумие!
— А сенаторы ему поверили.
— Он все ловко обставил. Привел какие-то доказательства. Подставных свидетелей. Ну а люди готовы ухватиться за малейшую надежду. Легко обмануть того, кто готов обмануться.
— Вот как? А ты что думаешь, Викторий?
Король обернулся к невысокому, но крепкому комиту, не проронившему пока что ни слова. Он был облачен в кольчугу и готский военный плащ, но лицо выдавало в нем римского аристократа. Короткие волосы богатейшего землевладельца Аквитании, давно державшего сторону готов, уже тронула седина, но телом он был еще крепок и сам водил в атаку своих букелариев. Это было не в обычае у римлян, однако мрачный кривоногий Викторий любил убивать сам. Краем уха Эврих слышал о его необычных пристрастиях, но кому есть до этого дело? Лишь бы служил верно.
Услышав вопрос короля, Викторий пожал плечами.
— Согласен с Арвандом. Какая-то дикая история. Видно, Полемий совсем потерял разум от отчаяния. Ничего, скоро мы приведем его в чувство! Когда тараны ударят в стены Арелата, сенаторы быстро одумаются и перестанут верить сказкам префекта.
Химнерих хмыкнул, и стоявшие вокруг командиры расхохотались. Эврих не присоединился к веселью.
Первые плоты, нагруженные людьми, отваливали от берега. Солдаты отталкивались длинными шестами, выгребая на середину реки. Армия переправлялась широко, волнующийся Родан покрылся плотами на протяжении нескольких миль, и это вселяло уверенность.
На том берегу поднималась суета. Хорошо различимый, долетал звон колоколов Авиньона. Тамошний епископ Сатурнин не соблазнился посулами, не поддался на уговоры и готовился защищать свой город. Эврих знал, что творится сейчас там — растерянные и испуганные римляне дрожащими руками разбирают оружие из городских арсеналов, слушают пламенную речь епископа — он мастер на такие речи! — пытающегося зажечь их стылую кровь, занимают места на стенах, собираясь отражать приступ. Он не сомневался — гонцы на самых резвых лошадях летят сейчас в Арелат просить, умолять Полемия прислать помощь. И он знал, что помощь не успеет прийти. Авиньон обречен. Так же, как обречен Арелат. Так же, как Галлия обречена пасть под мечами готов.
Время римлян прошло. Слишком мало у них таких людей, как Сатурнин и Полемий. Слишком мало таких, как Экдиций, отчаянно сражающийся в Арвернии. И слишком много таких, как Арванд и Викторий, готовых предать свой народ ради личной выгоды, денег и честолюбия. В глубине души Эврих презирал их, хотя и пользовался их услугами, раздавал им высокие должности…
Время римлян прошло. Бог отвернулся от них. Пришло время готов, и скоро Галлия покорится. Нет на Западе силы, способной остановить его армию. Разве что давно погибшие легионы Рима встанут вдруг из могил.
«Легионы Красса… — подумал Эврих. — А что? Это был бы достойный противник!»
Первые плоты ткнулись в пологий восточный берег. Воздух взорвался боевым кличем готов, и, словно вторя ему, далеко на востоке громыхнули первые раскаты приближающейся грозы. Война началась.
Ночной сумрак быстро сгущался над обреченным городом. Красные отблески пожара ярко освещали его улицы и площади, где еще недавно текла размеренная жизнь римских граждан, слышались голоса торговцев и зазывал, вечные пересуды остановившихся поболтать рабов и детский смех. В эту ночь смех сменился плачем, проклятьями и гулом пожарищ. По приказу короля готов посмевший сопротивляться Авенио был предан огню и мечу.
Эврих вступил в город, когда все уже было кончено. Он шел по горящим улицам, почти не глядя по сторонам. Вокруг прыгали гигантские черные тени. То и дело ветер, спешивший раздуть пожарища, проносил мимо искрящийся пепел. Впереди, среди огромных клубов дыма, угадывалась громада собора — здесь был последний оплот защитников города. Туда и направлялся король. Чуть отстав от него, отдуваясь, шагал Арванд. Лицо бывшего префекта озаряли красные сполохи.
Внезапно из дыма вырвался всадник на черном коне. Дружинники схватились было за мечи, но Эврих даже не повернул головы. Всадник загарцевал рядом, поднял руку и выкрикнул:
— Мы выкурили их! Все как ты приказал, епископа взяли живым.
Эврих молча кивнул и ускорил шаг.
Площадь была полна воинами все еще разгоряченными битвой. Разбитые ворота собора и лежащие повсюду окровавленные трупы свидетельствовали о разыгравшейся здесь схватке. Перед воротами стояли два дюжих молодца с мечами наголо, а между ними застыла коленопреклоненная фигура. То был епископ Сатурнин. Голова его была опущена, с рассеченного лба сочилась кровь, перебитая правая рука безвольно свисала до земли.
Эврих остановился в нескольких шагах и некоторое время молча смотрел на него.
— Привет тебе, Сатурнин, — сказал он наконец. — Видит Бог, я хотел встретиться с тобою иначе. Ты сам выбрал свой жребий.
Епископ медленно поднял голову. Кровь текла по его покрытому сажей лицу, но глаза горели прежним огнем. Разбитые губы с трудом шевельнулись.
— Слуга Антихриста… — выдохнул он. — Скоро Господь воздаст тебе за твои преступления.
— Что-то подобное я и ожидал от тебя услышать. А ведь в твоем положении многие умоляли бы меня о пощаде. Я уважаю сильных людей, и — кто знает? — возможно, я выполнил бы твою просьбу… Желаешь еще что-нибудь сказать?
— Да, — прошептал Сатурнин. — Будь ты проклят!
Он подался вперед, и кровавый плевок запятнал плащ короля.
— Обезглавить, — спокойно сказал Эврих.
Один из воинов сильно толкнул епископа, сверкнул поднятый меч. Не дожидаясь удара, Эврих повернулся и зашагал назад.
До самых городских ворот, погруженный в свои мысли, он не проронил ни слова, и лишь миновав сводчатую арку, возле которой стоял сторожевой пост готов, король остановился. Несколько минут он молча смотрел на горящий город.
— Скоро Господь воздаст… — едва слышно произнес он.
Повинуясь жесту короля, дружинники отошли в сторону, оставив его наедине с Арвандом.
— Мы потеряли под Авенио два дня, — сказал Эврих. — Римляне дерутся как бешеные, и мне это совсем не нравится. Слухи об армии, что идет из Италии, ходят и здесь. Что это? Правда?
Арванд развел руками, почтительно глядя в лицо короля.
— Я не могу пребывать в неведении, — снова заговорил король, и Арванд безошибочно уловил в его голосе сдерживаемое раздражение. — Где обещанные тобою сведения? Мне нужны точные сведения о том, что происходит в Италии!
— Немного терпения, повелитель! И я обещаю, ты будешь знать обо всем, что происходит от Родана до берегов Тибра.
— Мне этого мало.
— Я понимаю. Однако все, о чем твердит молва, тебе уже известно. Пока это лишь слухи, но не сегодня-завтра мы будем знать точно. И если слух подтвердится…
— Что тогда?
— Тогда… — улыбнулся Арванд. — Ты еще не забыл, кто принес нам победу при Деоле, где мы разбили Риотама?
— Такое не забывается.
— Так вот, этот мой человек уже действует. Какая бы армия ни шла сюда из Италии, ее ждет тот же конец.
— Ты так уверен в своих людях?
— О, отнюдь не во всех! Но тут я не сомневаюсь. Такие люди рождаются раз в сотню лет, и я рад, что тот, о ком мы говорим, на нашей стороне.
— Что ж… У каждого своя война. Мы воюем мечом, они — кинжалом и словом. И пусть каждый делает свое дело.
Король поднял голову. В этот момент где-то в городе полыхнуло пламя, озарив его лицо алой вспышкой.
— Трубите сигнал! — громко сказал он. — Идем на Арелат!
Закат был красив. Солнце садилось за близкие Альпы, слепя глаза едущих на запад путников, и прямо над горной цепью трепетало красное марево. Италия осталась позади, вокруг раскинулись земли Нарбонской Галлии.
В здешних селениях, которые они миновали по пути, царило полное спокойствие. Местные крестьяне то ли не знали, то ли делали вид, что не знают о происходящих вокруг событиях, вполне удовлетворенные жизнью и собственными мелкими новостями. Когда небольшой отряд изредка останавливался в придорожных тавернах, чтобы дать отдохнуть лошадям, промочить горло и подкрепиться, местный люд посматривал на них с опаской, не решаясь приблизиться. Фульциний, привыкший к неуемному любопытству провинциалов, вначале удивлялся этому, но потом решил, что их пугают мечи и за милю заметная солдатская выправка его спутников. Впрочем, крестьяне выглядели настолько пришибленными и вместе с тем подозрительными, что им, верно, хватило бы одной «добродушной» рожи Петрея.
Из нескольких слов, случайно услышанных в тавернах, он сделал вывод, что войско Гундобада прошло здесь, следуя к Риму, и оставило о себе недобрую память. Местные надеялись, что бургунды останутся в Италии или, по крайней мере, не станут возвращаться обратно той же дорогой. Что ж, мечты здешнего народа сбылись, пусть и совсем не так, как они себе представляли.
Два часа назад они миновали сонный Эбуродун, обогнув его стороной, и теперь спускались по горной дороге, окруженной густыми зарослями лавровых лесов.
Венанций и Феликс продолжали начатый еще за обедом спор о «божественных сущностях». С некоторых пор они стали часто беседовать на религиозные темы. Фульциний вначале пытался прислушиваться к их разговорам, но очень быстро бросил это бесполезное дело, поймав себя на том, что не понимает ни слова из их рассуждений. Это его немного печалило, но лишь по одной причине — в отличие от него, Ливия внимательно слушала спорщиков и частенько сама горячо присоединялась к их разговору.
Тогда в его палатке девушка говорила, что хочет вернуться к вере отцов, отвергнув их иудейского бога, и вот теперь она всячески подчеркивала это. Как ни странно, святого отца это совсем не печалило, либо он умело скрывал свои чувства. Во всяком случае, с Ливией и Венанцием он говорил, как умудренный опытом старец говорит с чересчур увлекшимися детьми, пытающимися оспаривать очевидные истины. Феликс держался терпеливо и чуть насмешливо, тогда как Венанций, напротив, часто горячился, несколько раз даже сорвавшись на крик.
После той ночи, когда Петрей внезапно разговорился, Фульцинию стало казаться, что Ливия избегает его. Нет, она не скрывалась специально — да и как можно скрыться, когда путешествуешь вместе! — но все попытки поговорить с ней заканчивались тем, что они перебрасывались несколькими ничего не значащими словами, после чего оба умолкали, не зная, что сказать еще. Тот миг близости, возникшей между ними в походной палатке и так некстати прерванной появлением Венанция, больше не возвращался, так что уже начинал казаться сном и никогда не бывшей действительностью. С Венанцием разговоры тоже не клеились, хотя он держал себя по-прежнему дружелюбно, Фульциний помимо воли чувствовал к нему сильное предубеждение. Он никогда не признался бы в этом даже самому себе, но мысленно сравнивая себя с ним, понимал, что не выдерживает никакого сравнения с блестящим патрицием. Иногда он думал, что Феликс специально свел вместе Ливию и Венанция, чтобы она и думать забыла о «простом солдате».
Петрей больше не откровенничал с ним, вернувшись к своей всегдашней замкнутости. Оставался еще Сальвий, но то ли на него действовало непривычное общество патрициев, то ли суровый взгляд Петрея, то ли еще что, а только он изменил обычной веселости, полностью отдавшись хозяйственным делам.
Лишенный возможности нормально поговорить, Фульциний находил слабое утешение в размышлениях о цели их путешествия и о загадочном поручении Красса. Разумеется, никто не счел нужным сообщить ему хоть какие-то детали. Он знал, что они едут в Лугдун к королю бургундов, Гундиоху, кажется. Ну и по пути собираются посетить Арелат. Но зачем, почему — об этом оставалось только гадать. Гундиох вроде бы был отцом того самого Гундобада, голову которого совсем недавно римляне насадили на пилум. Фульцинию было совершенно неясно, для чего Красс отправляет посольство к этому варвару. Понятно ведь, что Гундиох не простит римлянам гибели сына, и войны с ним не избежать. Тогда к чему такие церемонии? К тому же… А ну как Гундиох решит тут же, не сходя с места, выместить свой гнев на послах? Конечно, особа посла священна, но варвары — на то и варвары, чтобы не признавать законы цивилизованных народов. Не лучше ли сразу, без разговоров, сойтись с ними в открытом бою? Все равно легионы идут в Галлию…
Фульциний тяжело вздохнул. Он вдруг подумал, что пропустил обе последние битвы. Да и до того… Как давно уже он не стоял в строю легиона, где все так просто и ясно! Когда рядом с тобой — верные долгу соратники, а враг — вот он, катится прямо на тебя, и ты знаешь, что друзья не подведут, знаешь, что должен лишь выполнять команды центуриона, и тогда враги разобьются о несокрушимые римские когорты. Как давно это было! Теперь у него какая-то своя война. Чем это кончится? Охваченный внезапным порывом, Марк оглянулся. Шагах в трех от него ехал Петрей, слегка покачиваясь на своей серой лошади. Лицо старого центуриона было лицом бронзовой статуи.
«Ты станешь таким же, как он, — подумал Марк. — Не так же ли начинал Петрей? Да, теперь он облечен доверием Красса, он исполняет его особые поручения. Так же, как ты при Публии. И лет через десять ты займешь его место, будешь смотреть на мир как сквозь бойницы крепостной стены, а простые солдаты, такие как Сальвий, будут шарахаться от тебя».
В этот момент Петрей поднял голову, слегка шевельнул губами и тронул поводья. Эта перемена была так неожиданна, что Фульциний едва не решил, будто центурион прочел его мысли. Но Петрей спокойно проехал мимо, догоняя увлекшихся спорщиков.
— Эй, девчонка! — сказал он. — Лошадку останови.
Остановились все.
— А что такое случилось? — спросил Феликс, придерживая коня.
Не отвечая, Петрей спешился и заставил Звездочку Ливии поднять переднюю ногу. Повозившись с подковой, он покачал головой.
— Лошадка, смотрю, хромает, а ты и не видишь. Так и есть, копыто треснуло. Далеко не уедем.
— Здесь в нескольких милях есть постоялый двор, — сказал Венанций. — Можно заехать, вроде бы они держат подменных лошадей.
— Правильно говоришь, патриций. Да и заночевать там можно, сколько уж нормальной еды не пробовали. Про постель и не говорю.
«Петрей и постель? — подумал Фульциний, тоже спешиваясь. — Расскажи кому другому». Он осмотрел копыто. Ну треснуло. Слегка.
— Лошадь поменять можно, но зачем останавливаться? — Феликсу идея явно не понравилась. — На постоялом дворе мы привлечем к себе внимание. И потом, вспомни того крестьянина. Он говорил, что в этих краях орудует шайка разбойников. А постоялый двор — такое место, где…
— Где всего безопаснее, — закончил Петрей. — Ты что скажешь, Фульциний? В дороге всякое бывает. А если вдруг что?
Фульциний на миг застыл, держа копыто на весу. Но почти тут же отпустил.
— Петрей прав, — сказал он. — Дальше нас ждет перевал. С такой трещиной Звездочка будет нас задерживать. Да и отдохнуть надо. Ливия совсем устала.
— Еще чего! Я…
— Пусть будет так, не стану спорить с опытными людьми, — сказал Феликс. — Давайте поедем на постоялый двор. Я, кстати, помню его. Это бывшая имперская почтовая станция. Проезжал несколько раз, но останавливаться не доводилась. Надеюсь, кухня там хорошая.
Петрей кивнул, и они двинулись дальше. Фульциний покосился на центуриона, но тот вновь превратился в статую.
«Тебе зачем-то нужно, чтоб мы остановились на этом постоялом дворе, — подумал он. — Давай остановимся. Но зачем? Пусть меня Орк заберет, если я хоть что-нибудь понимаю!»
Закат догорел. На землю спускались сумерки. Дорога спокойно бежала дальше между лавровых деревьев.
— Пусть войдет.
Волнение императора выдавали только руки, едва заметно сжимаясь и разжимаясь на ручках кресла. Префект Рима знал, чего стоит Антемию сохранять самообладание. Пусть прошел год, но рана в сердце императора все еще кровоточит. Любое напоминание о смерти сына было для него мучительно, ну а сейчас… «Да, что и говорить! Боги не щадят властителя Рима».
Повинуясь приказу, гвардеец откинул полог. Мессий не верил в призраков и не был суеверен, но сейчас ему хотелось осенить себя крестным знамением. Глупо конечно — вошедший не походил на призрака. Живой человек из плоти и крови. Префект пристально вглядывался в него, зная, что и Антемий делает то же самое.
Сильно исхудавшее лицо хранило на себе печать многих испытаний. Когда-то этот человек был одним из первых красавцев Рима, вряд ли теперь о нем можно сказать то же. Плотно сжатые губы, шрам на подбородке и неопрятная поросль вместо прежней аккуратной бородки сильно изменили его. Только голубые глаза северянина были прежними. Прежними? Нет. Раньше в них всегда играло веселье, теперь в них нет ничего, кроме усталости.
Вошедший преклонил колено перед императором, низко опустив голову. Мессий сделал движение, чтобы уйти, но Антемий остановил его.
— Останься, друг. От тебя у меня нет секретов. Встань, Эвердинг, подойди ко мне.
Бывший комит поднялся, и Мессий заметил, что на левой руке у него не хватает двух пальцев.
— Когда мне сообщили, что ты прибыл в Рим и просишь аудиенции, я не поверил. Я думал, ты погиб в той роковой битве. Не уцелел никто. Никто не вернулся тогда в Арелат. Мы бы так и не узнали, что там случилось, если бы Эврих не позаботился об этом.