* * *
После достаточно короткого, но крайне жесткого «поединка» между Тайрентом и Фалькенштейном, Айвен как-то сразу потерял зримый интерес к происходящему, отдалился, полностью уйдя в свои мысли. Годы опыта не прошли даром — Ютта, напряженно следившая за ходом переговоров, все поняла правильно и практически без паузы вступила в игру. Беседа перешла на сугубо профессиональную тему в которой она — ассоциат-«переговорщик» чувствовала себя вполне уверенно. Если принципиальные моменты издатель и писатель урегулировали от силы за три четверти часа, то разнообразные мелочи касающиеся тонкостей перевода денег, комиссионных посредника, разнообразных неустоек и регламента предоставления следующих двух частей новой трилогии затянули встречу сильно за полдень. Стилизованная под перо авторучка порхала в тонких пальцах Ютты, покрывая белоснежные листы блокнота вязью чернильных заметок. Фалькенштейн занудно, с мировой тоской в голосе, жаловался на неприкрытый грабеж и беспутную молодежь, готовую пустить по миру доверчивого старика. Айвен неприкрыто скучал, лишь однажды процитировав: «дьявол в мелочах».
Наконец, встреча закончилась. Адвокат и издатель еще раз кратко просмотрели весь список обсуждаемых тезисов. Неожиданно пробудившийся от летаргии писатель задал два точных вопроса относительно срочности прав издателя и согласования художественного оформления. Тайрент особо оговорил и потребовал включения в текст договора, что все рисунки и символика обрисовываются строго по его наброскам, приложенным к тексту, и принимаются только после одобрения в письменной форме.
На этом встреча закончилась.
— Теперь нам необходимо посетить «Гуттенберг», — сказала Ютта, когда они покинули «Фалькенштейн». — Все оговоренное следует надлежащим образом зафиксировать.
— Фиксировать, так фиксировать, — отозвался Айвен. Он снова унесся мыслями куда-то очень далеко и совершенно не проявлял интереса к самому, с точки зрения адвоката, интересному — юридическому сопровождению дела.
— Давайте, поступим следующим образом, — внезапно предложил он, — Займитесь этим самостоятельно, тем более, что в вашем профессионализме я уже убедился.
От неожиданности она остановилась, прямо в центре площади между небоскребами. Медный Маркс, казалось, ухмыляется прямо ей в лицо.
— Айвен, вы все-таки решили погубить мою карьеру? — просто спросила она.
— Нет, на самом деле я даю ей сокрушительный толчок, — произнес Айвен, слегка щурясь от солнца. Слово «сокрушительный» в контексте прозвучало весьма угрожающе. — Я настолько доверяю вам, что оставляю на ваше полное попечение все важнейшие вопросы. Соответственно, я в высшей степени доверяю конторе, которая мудро и прозорливо подбирает таких достойных сотрудников. Уверяю, старшие партнеры все оценят правильно.
— Если вы настаиваете… — неуверенно начала она.
— Настаиваю, — веско сказал он и, со значением подняв ладонь, продолжил. — Но эта услуга будет вам стоить весьма дорого! В качестве компенсации я хотел бы вас куда-нибудь пригласить.
Ютта вздохнула, крепко перехватила ручку портфеля. Еще раз вздохнула, прогоняя в уме вежливый отказ.
— Господин Тайрент, вы человек эксцентричный и необычный, — твердо сказала она. — Но мне надоело угадывать порывы вашего настроения и подстраиваться под них. Пожалуйста, давайте сядем на поезд или такси, проедем к «Гуттенбергу», завершим все формальности. Завтра мы вернемся сюда, пройдем в здание напротив, оформим банковский перевод и на том завершим.
— Наличные, — рассеянно отозвался он, писатель, казалось, напряженно думал.
— Что? — не поняла она.
— Наличные, — повторил он, — я не верю в банковские переводы. Я верю в наличные, лучше золотом. Но я понял вас, — сказал он, упреждая ее новую тираду. — Наверное, опять проявил себя не с лучшей стороны, поэтому я объяснюсь. Давайте присядем здесь, неподалеку. За углом слева есть очень симпатичное кафе.
Женщина колебалась.
— Пожалуйста, — попросил он.
* * *
Кафе и в самом деле оказалось вполне приличным, впрочем, иного в деловом центре ожидать и не приходилось. Оно было выдержано в средиземноморских традициях и декорировано виноградной лозой. Время обеденного перерыва еще не наступило, поэтому писатель и адвокат были почти в одиночестве, не считая пары старичков в старомодных жилетах и галстуках-бабочках.
Айвен предупредительно отодвинул плетеный стул, принял ее портфель, поставив его на стул рядом. Принесли кофе, ее любимый, шустовско-африканский. Пользуясь случаем, она закурила, как обычно, короткую «безвредную» папироску с длинным мундштуком. Айвен коротко взглянул на папироску с непонятным выражением лица, не то скрыто неодобряя, не то завидуя.
Откинувшись на плетеную спинку, он сделал глоток и отставил чашку. Ютта выжидательно смотрела на него, ароматный дым хорошего табака щекотал нос, легкой дымкой завиваясь над поверхностью стола, покрытого скатертью из нарочито грубой, «домашней» ткани.
В его облике вновь произошла неуловимая перемена. За несколько часов, минувших с момента их знакомства, Ютта уже видела веселого эксцентрика, созерцательного лирика, жесткого делового человека, рассеянного делового человека и, наконец, на краткий миг, напористого ухажера. Ей казалось, что набор социальных масок Тайрента исчерпан, но это оказалось ошибкой.
Лицо Айвена было лишено эмоций, лишь в уголках глаз прятались лучики морщинок, придавая выражение легкой печали с оттенком столь же легкой иронии. Он смотрел на нее прямо, открыто и совсем не так, как обычно мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину. Было в его взгляде что-то непонятное, что-то, чего ей видеть еще не доводилось.
— Ютта, — начал он, и в голосе его не было ни вкрадчивости, ни прочих уловок, которые, казалось, были бы здесь вполне уместны. — Понимаете, какая штука… Я рос достаточно далеко отсюда, в местах довольно суровых. Ведь я родился в тысяча девятьсот четырнадцатом…
— Вы поэтому описали этот год как год начала Мировой Войны? — вежливо спросила она, сделав затяжку. Все вставало на свои места, напористость не прошла, теперь будет история о трудном детстве.
— Хм-м-м… — он на мгновение заколебался, словно не понимая, о чем она. — Да, поэтому. Первый праздник, который я помню, пришелся на мой шестой день рождения… Двадцатый год, страшное время…
Ютта быстро перебрала в памяти все значимые события двадцатого, те, что смогла вспомнить из школьного и институтского курса. Вроде бы, ничего особенного, русский «Челюскин» спасает залегший на дно со сломанным двигателем «Британник» (или это было в тридцатом?), американцы запускают первый настоящий стратосферный дирижабль, первый автономный скафандр высоких глубин, еще что-то… Память услужливо подсказала услышанное где-то «кавитационный инструментарий». Впрочем, ходили слухи, что Айвен — выходец из русскоязычной колонии в Южной Африке, потомок аристократов-беглецов от русской реформации прошлого века. Кто знает, что творилось в тех диких местах сорок лет назад.
— У нас была большая семья, — продолжал меж тем Айвен, — я был самым младшим. Отец что-то продал, что-то ценное, из прошлой жизни, и все устроили мне праздник. Понимаете, я тогда просто не знал, что это такое — «праздник». И вот… Мне даже подарили подарок — три карандаша и несколько листов бумаги, не оберточной. Настоящей… Я неплохо рисовал.
Он замолчал, сделал глоток кофе.
— … Это был лучший день в моей жизни, — рассказывал Айвен. — Я был по-настоящему счастлив. Как будто открылась какая-то дверца, и я попал в совсем другой мир, счастливый и солнечный. Но… Но каждую минуту я помнил, что эта дверца скоро закроется. Пройдет день, придет другой. И сказка закончится.
Он смотрел сквозь нее куда-то вдаль, захваченный в плен давно минувшим. Забытая папироска источала синий дымок, и Ютте казалось, что в танце его невесомых частиц вновь рождаются призрачные демоны прошлого.
— Прошло много времени, — продолжил он, наконец. — У меня было много праздников и хороших воспоминаний, но я всегда помнил, что они преходящи. Когда я попал сюда… Ну, когда я приехал в Барнумбург и начал писать книги, все сложилось удивительно удачно. Но…
Он посмотрел ей прямо в глаза.
— … Но мне все время кажется, что сказка вот-вот закончится. Пройдет день, праздник уйдет. И снова будет холодно, голодно и страшно. Как на следующий день после моего шестилетия.
Ютта слушала, против воли захваченная историей. Ей уже доводилось видеть в действии эту старую-старую уловку соблазнения — жалостливая сказка о трудном прошлом с легким, но вполне однозначным намеком на «пожалей и утешь меня». Но Айвен жалости не просил.
— Ютта, вы мне понравились, очень. И я хотел бы пригласить вас куда-нибудь сегодня. Пожалуйста, подарите мне ваш вечер, без всяких обязательств. Для моей… сказки.
* * *
Она согласилась.
И это был хороший вечер, лучший в ее жизни. Стрелки часов исправно отмеряли ход времени, но этот вечер никак не кончался, словно сам старик Хронос милостиво позволил людям насладиться жизнью.
Они ходили по ярко освещенным улицам вечернего Барнумбурга, Айвен покупал ей мороженое и рассказывал разные смешные истории про своего старого друга «Харитоныча», женатого на сварливой жене и любившего выпить. Старики жили «как кошка с собакой», он постоянно прятал от нее «самогон», а она искала его «заначки», чтобы вылить. Но при этом они очень любили друг друга и умерли в один день.
Еще Айвен рассказывал про кота, который жил у него во дворе, лютого черного разбойника, ставшего ужасом окрестных домов, злостным убийцей домашней птицы. Однажды животное все-таки попалось в силок и приползло домой, оставляя широкий кровавый след из распоротого проволокой живота. Отец, выругавшись, вооружился суровой нитью, иглой и зашивал рану «наживую», а кот смотрел на него совсем не по-кошачьи умным взглядом, словно благодаря. И выжил, а когда стало совсем голодно, исхудавший черный пират таскал из леса разных птиц, оставляя их у порога.
Айвен смутился, поняв, что эта история как-то не очень подходит моменту, и Ютта положила свою узкую ладонь на его руку. Но сразу же отдернула ее, словно ее ударило током.
Они поднялись высоко в небо на колесе обозрения и оттуда, сверху, смотрели на залитый разноцветным светом вечерний Барнумбург, так, словно никого более не было во всем свете. «Башни-близнецы» сияли неоном, словно замки волшебников, но их затмевал огромный куб «Обители Посейдона», крупнейшего в мире океанариума.
А затем Айвен и Ютта ужинали в «Пацифиде», небольшом, но стильном и чудовищно дорогом ресторане. Рядом с их столиком располагался цилиндр здоровенного аквариума, в котором важно парил почти метровый Ceratias holboelli, и мертвенно-зеленое свечение «удочки» глубоководной рыбы соперничало со светом свечей в стеклянных лампах на их столе.
Но все когда-нибудь заканчивается и, убедившись, что люди сполна насладились отпущенным им счастьем, время вновь вступило в свои права.
Близилась полночь.
— Я провожу вас, — сказал он, когда они вышли из ресторана, и, перехватив ее взгляд, заметил, — Просто провожу. Вдруг вас подстерегут злые волки, а меня не окажется рядом, кто вас спасет?
Абсурдное предположение было сказано с таким серьезным видом, что Ютта не сдержала смеха. А ее спутник уже призывал паромобиль такси.
Все такой же вежливый, предупредительный и галантный, он довез ее до самого дома и сопроводил до дверей квартиры…
— До свидания, госпожа Карлссон, — с этими словами он церемонно склонил голову и продолжил чуть менее формально. — Спасибо, Ютта, это был хороший вечер. Я заеду завтра утром, и мы закончим наши дела в банке… Доброй ночи.
Он развернулся и, четко печатая шаг, направился к лестничной площадке.
— Господин Тайрент… Айвен… — сказала Ютта.
Он замер вполоборота, посмотрел на нее.
В свете трехлампового светильника площадки ее платье казалось черным, как ночь, а уложенные в высокую строгую прическу рыжие волосы пламенели, словно расплавленный металл, уже слегка потемневший снаружи, но огненно-раскаленный внутри.
— Айвен… Не хотите ли чашечку кофе? — спросила она и, внезапно севшим голосом закончила. — Вы угостили меня утром, теперь я возвращаю вам долг…
Вот и наступил момент истины, подумала она. Все последние часы он был безупречен. Предупредителен, но не подобострастен, вежлив, но не чопорен, открыт, но не развязен. Он словно накинул на нее незримый полог своего обаяния, сотканного из природного стиля и той неподдельной мужественности, что приходит лишь с опытом и жизненными испытаниями.
Ей не хотелось, чтобы этот вечер закончился. Но это желание боролось со страхом, что сейчас магия закончится, растворится. Достаточно одного его слова, одной скабрезной ухмылки, дескать «ну наконец-то!».
Айвен улыбнулся. Открыто и как-то очень по-доброму.
— Почту за честь, — просто сказал он.
* * *
Иван затянулся сигаретой. Он довольно долго боролся с желанием закурить и, наконец, сдался, справедливо посчитав, что в доме у курящей женщины и ему не грех сделать пару затяжек.
За спиной он слышал тихое, мерное дыхание Ютты. Молодая женщина крепко спала, но он все равно старался действовать как можно тише. И все-таки колесико зажигалки щелкнуло в ночной тишине оглушительно громко. Но она не проснулась.
Иван бросил курить в сорок третьем, когда его выписали из госпиталя и перевели из действующей армии в военную контрразведку. Пробитое легкое и курево несовместимы, объяснил врач. Но здесь, пройдя полный курс ревитализации и подчистив старые раны, он снова пристрастился к, казалось бы, давно забытой пагубной привычке. В местные табаки добавляли какие-то высушенные водоросли, которые придавали куреву особенный, странный, но притягательный аромат. Впрочем, он положил себе за правило — выкуривать не более трех сигарет в день.
До его слуха донесся шорох — она проснулась.
Как же теперь себя вести? — подумал он, как не сломать тот мостик, который пролег между ними?
Иван снова вспомнил ее огромные сине-зеленые глаза, когда она предложила ему войти. И выражение ожидания, надежды и страха, которое он безошибочно прочитал в них.
— Вот ведь как странно получается, — негромко сказал он, — «одиннадцать часов» — это еще вечер, но «три часа» — это уже утро, пусть и очень раннее. Сколько же остается той ночи?.. Доброе утро, Ютта.
Да, вот так, без лишней фамильярности, но и без холода.
Обернувшись в простыню, она встала и подошла к нему. Ее теплая ладонь скользнула по его спине.
— Что это? — спросила она чуть хрипловатым со сна голосом.
Конечно, шрам. Единственный, который так и не подался ревитализации, широкое пятно оплавленной, сморщенной кожи ниже правой лопатки.
— Под огнемет попал, по счастью, едва задело, — автоматически ответил он и осекся, внезапно поняв, что и кому сморозил.
Теряю хватку, подумал он, лет десять назад я бы так не ошибся. Расслабился на местных вольных хлебах…
— А что такое «огнемет»? — спросила она.
Невероятным, запредельным усилием воли он задавил нервный смешок. Действительно, ведь здесь нет огнеметов. И еще много чего нет.
— Это такой лесной пожар, — серьезно, честно глядя ей в глаза, объяснил он. — Когда сильный ветер гонит пламя, и получается сплошная огненная стена.
— Бедный… — ее ладонь снова погладила шрам, отозвавшийся на прикосновение давно привычным холодком.
Он взял ее ладонь и прижал к губам, чувствуя тепло тонких, почти кукольных пальчиков. Она обняла его второй рукой и прошептала в самое ухо:
— Не бойся. Эта сказка не закончится. Никогда…
Иван порывисто обнял ее в ответ, так, словно опасался, что некая злая сила сейчас вырвет ее из его жизни.
— Не уходи, только не уходи… — прошептал он в ее густые волосы. — Только не исчезай…
И было утро, неспешное питье кофе, которого Иван за минувшие сутки выпил уже больше чем за минувший месяц. Разумеется, в ее доме не оказалось какого-нибудь халата, который он мог бы надеть, поэтому Иван продолжил щеголять в широком полотенце. Она же накинула яркий халат, расшитый какими-то забавными зайчиками, сразу сбросив лет десять возраста.
Потом пришло время похода за деньгами.
* * *
Если у «Фалькенштейна» правил модерн и авангард, то банкиры в соседнем здании Банковского Консорциума Барнумбурга ценили строгий консерватизм. Никакого пластика, тонкого металла и стеклянных панелей, только дерево и прямые углы.
Даже ультрамодные внешние лифты были декорированы полированным дубом. Впрочем, кнопочная панель здесь была вполне современная. А на подходе к лифту они встретили знакомого.
— Губерт? Господин Цахес? — приветственно махнул рукой Айвен. — Вы все-таки приняли меры предосторожности?
Маленький круглый немец, их давешний знакомый с бумагами, встал как вкопанный и пару мгновений недоумевающе смотрел на писателя, затем расплылся в улыбке узнавания. Он и в самом деле извлек урок из того конфуза, теперь он держал не стопку неряшливо собранных бумаг, а большую картонную папку. Папка была пузатая и круглая, как и ее владелец, вместе они смотрелись на редкость уморительно.
— Наверх? — с утвердительными интонациями спросил Айвен. — Кстати, все хотел спросить, а какая связь между издательством, банком и приютом?
Им предстояло подняться почти на самый верх, лифт скользил по стене, прямо напротив высился изумрудный колосс «Фалькенштейна». Подъем занимал почти пять минут, за это время толстяк, оказавшийся на удивление говорливым поведал всю свою нехитрую и короткую историю.
Приют для слепых детей имени Густава Рюгена нельзя сказать, чтобы влачил жалкое существование, но и в роскоши, прямо скажем, не купался. Однако, несколько лет назад, патронаж над заведением взяли иезуиты, известные благотворители, прославившиеся к тому же финансированием медицинских исследований. Приют разросся, а кроме того, патроны организовали в нем первоклассную офтальмологическую детскую клинику, работавшую на сугубо благотворительных началах.
Губерт в молодости был подающим надежды архитектором, но превратности судьбы отправили его в море. Поработав почти тридцать лет подводным взрывником на шельфовых рудных разработках, он вышел на пенсию, которая оказалась, скажем мягко, невелика… Вот и нашел старый минер приработок сторожа, электромонтера и порученца по разным мелким вопросам при клинике.
— Книги. Понимаете, детские книги со шрифтом Брайля, — почти застенчиво объяснял Цахес. — Штат у нас маленький, каждый занимается несколькими занятиями. Вот я и как курьер… Отнес заказ в издательство, у них дешевле чем через магазины, а сегодня в банк — узнаю реквизиты для предоплаты по перечислению… Вот так. Дети, они… они ведь и так несчастные. Мы им читаем, как можем, и для них книги стараемся изыскать…
Ютта умилилась короткой и бесхитростной истории доброго пожилого человека. И не обратила внимание на то, что Айвен застыл в напряженной, собранной позе, всматриваясь в прозрачное стекло лифтовой кабины.
Светящееся окошечко над дверцами показало «75».
— Твою мать! — неожиданно рявкнул Тайрент и резко ткнул пальцем в панель. Лифт дернулся и остановился — Айвен нажал кнопку аварийной остановки. Ютта упала бы, но он подхватил ее под руку, а вот Цахес потерял равновесие, папка выпала из рук и злосчастные бумаги рассыпались по всему полу.
Писатель снова стукнул по панели, и лифт двинулся вниз.
— А это что значит? — недоуменно спросил снизу Цахес, пытаясь собрать свою несчастливую ношу.
— Делаем ноги, очень быстро, — коротко и непонятно объяснил Айвен, нетерпеливо и нервно ломая пальцы. Лифт спускался, Айвен опять с неприкрытой тревогой вглядывался в стекло, словно видя там нечто скрытое от посторонних взоров.
— Быстрее, быстрее! — приговаривал, почти просил он сквозь сжатые зубы.
Наконец, двери с мелодичным звоном разошлись, выпуская их в приемный зал банковского дома. Айвен, резко обернувшись, спросил у Цахеса, четко и коротко:
— Хочешь жить?
— Д-да, — чуть заикаясь, автоматически ответил тот.
— Тогда беги, — исчерпывающе посоветовал Айвен и бросился к выходу, крепко сжимая руку Ютты, буквально волоча ее за собой как на буксире.
То ли Цахес тоже что-то понял, то ли, что вернее, поддался сумасшествию Айвена, но сторож приюта бросил полусобранную стопку своих бумаги с неожиданной ловкостью кинулся за ними вдогонку. Они покинули здание и выбежали на площадь. Хорошо прогретый солнцем камень брусчатки почти обжигал стопы сквозь тонкие чулки. Цахес пыхтел как паровоз, но все так же не отставал. На них смотрели, оборачиваясь, показывая пальцами, кто-то недоумевающе, кто-то со смехом.
— Я… больше… не могу… — выдохнула Ютта, падая на колени. Сердце заходилось барабанной дробью, словно желая покинуть грудную клетку, ноги налились свинцом.
Айвен не дал ей упасть, одним рывком вновь поднял и подхватил на руки. Цахес помог ему и вдвоем мужчины потащили ее дальше.
А затем словно гигантская, тяжелая ладонь ударила их сзади, подняла и бросила вперед. Айвен обнял ее, прикрывая свои телом, они покатились по асфальту, и Ютта чувствовала, как содрогается его тело, в одиночку принимая удары, предназначенные им обоим. Истошно завопил Губерт, но его крик потонул в едином слитном вопле ужаса множества людей.
Затем родился грохот, непереносимый, словно некий великан одним махом подхватил сразу весь город и забросил его в бетономешалку забитую гравием. Чудовищный рокот проникал в каждую клеточку тела, заставляя ее биться в разрушительной вибрации, он все длился и длился. Мгновение, минуту, вечность.
Ютта потеряла сознание.
* * *
Когда Иван почувствовал, что сейчас упадет и умрет, на помощь снова пришел Цахес. Вдвоем было проще, спотыкаясь об обломки, перешагивая через тела, огибая паромобили выехавшие на тротуар, надсадно хрипя и хватая воздух пересохшими глотками, они упрямо брели вперед, не выпуская свою беспамятную ношу.
— Идти… надо… пыль… — выдохнул Иван.
— Знаю… силикат. Убьет к черту легкие, — ответил Цахес.
Они миновали почти квартал, когда, наконец, воля, заменившая им силы, так же иссякла. Цахес всхлипнул и мешком осел, Терентьеву хватило сил бережно опустить Ютту, так и не пришедшую в сознание, после он сел прямо на асфальт и, наконец то, оглянулся.
Почти пятнадцать лет назад, когда нескончаемая война в запредельно далеких краях перешагнула океан, переместившись с одного материка на другой, военные Державы ломали голову над тем, как бы создать инженерный боеприпас, который бы совмещал одновременно мощь и способность поражать командные бункеры, глубоко укрывшиеся под толщей скал и метрами армированного бетона. Удивительно, но фору всем хитромудрым изобретениям дала простая импровизация — гаубичный ствол с простейшим детонатором, заполненный особо мощной взрывчаткой. Конечно, бетонобойная бомба с твердотопливным ускорителем, срывшая под основание «Консорциум», не была точной копией тех первых образцов, но конструктивно повторяла ее. Иван этого знать не мог, он видел результат.
Небоскреб исчез, на его месте, окутывая циклопическую груду щебня и молотого бетона, ощетинившуюся крючьями арматуры, лениво расползался серо-коричневый пылевой гриб. На сотни метров в округе не осталось зданий с целыми стеклами.
— Как ты понял? — жадно хватая воздух ртом, спросил Цахес. Пот градом тек по его лицу, смешиваясь с пылью, толстяк попытался стереть ее, но лишь размазывал грязь.
— Огонь, — ответил Иван, отдышавшись.
— Огонь? — не понял Цахес.
— На крыше банка зажгли огонь. Что-то магниевое, яркое, видно даже в солнечный день, — Иван неосознанно возвращался к уже, казалось бы, забытой манере разговора, четким рубленым фразам. — Я увидел отражение в стеклах «Фалька».
— Маркер, — понял Цахес и сказал что-то короткое и очень выразительное, несколько грохочущих слов, которые не пишут в учебниках. Заметил прищур Ивана и по-военному четко пояснил: — Я не всегда был цивильным минером.
— Фейерверки днем не запускают, — продолжил Иван. — Для сварки слишком ярко и не было указателей о ремонте. Значит — метка для фотоэлемента или теленаведения.
У его ног зашевелилась, закашлялась Ютта. Иван склонился к ней, заботливо протер ее лицо носовым платком.
— Цела? — тихонько спросил он. Она слабо кивнула.
Иван выпрямился и осмотрелся. Пыльный купол на месте банка разросся и окончательно скрыл эпицентр разрыва. Чуть поодаль бил в небо многометровый огненный факел перебитой газовой магистрали. Все вокруг, здания, люди, машины — поблекли, покрывшись слоем тонкой, хрустящей на зубах пыли. Одиночные стекла, из тех, что не вынесло ударной волной, смотрели мутными бельмами. Было на удивление мало раненых, сказалось утро и относительно малое число прохожих. Был бы выходной — получился бы Сталинград двадцать третьего августа сорок второго, подумал он…
Приближалось истошное завывание машин скорой помощи и полиции, мелькнул красный бок пожарного паромобиля. Барнумбург приходил в себя, понемногу осознавая масштаб катастрофы.
Ютта села, снова закашлялась.
— Айвен, что это?.. — спросила она, растерянно смотря на него своими огромными глазами цвета моря и неба, до краев наполненными слезами, ужасом, растерянностью. — Что это, Айвен?
Страшный вопль ножом рассек воздух. Крики и стоны раздавались все чаще и становились все страшнее — раненые отходили от первого шока и боль в раздробленных, посеченных членах властно брала свое.
Привычным усилием воли, казалось, давно и прочно забытым за ненадобностью Иван Терентьев отключился от всего стороннего и наконец додумал одну простую мысль.
По маркеру наводились либо ракеты, либо управляемые бомбы, в любом случае — инженерный боеприпас высокой мощности. Цель — банк, точнее, один из главных нервных центров мировой финансовой системы, архивы, картотеки, базы данных, трансферт средств. Относительно немного жертв, но максимум материального ущерба.
Это не террористы.
— Что это? — повторила Ютта, с отчаянной мольбой всматриваясь в его засорившееся, суровое лицо с тонкими поджатыми губами.
Он ответил негромко, но она услышала.
— Сказка закончилась, Ютта. Сказка все-таки закончилась…
Глава 10. Враг
— Определенная, четкая связь между измерениями на гравиметрических станциях и атлантическими… событиями, несомненно, есть. Но мы не можем ее однозначно вычислить. Разве что принять на веру версию о бесовщине и нечистой силе, — извиняющееся закончил Лимасов.
Глава Особого Департамента чувствовал себя на редкость скверно и неуверенно. Начальники вообще не любят недомолвок и загадок, они предпочитают краткие формулировки и успешно завершенные задания. Императоры же, как известно, есть вершина начальственной пирамиды.
Константин поднялся из своего любимого кресла, встал у стола, скрестив руки на груди и сверля собеседника пронзительным взглядом. Выражение его лица не предвещало Лимасову ничего хорошего. Монарх был свежевыбрит, в новеньком костюме, свежайшей, выглаженной рубашке, но все равно выглядел помятым и уставшим. Впрочем, загляни Гордей сейчас в зеркало, он мог бы сказать то же самое о себе.
Лимасов был вызван на совещание к девяти часам утра, и он оказался пятым после канцлера, министра обороны, государственного казначея и председателя государственного банка, кто общался с самодержцем этим утром. А разложенные по всему рабочему столу бумаги, многие с карандашными пометками, свидетельствовали, что рабочий день самого императора наверняка начался еще раньше.
Время растерянности сменилось временем бурной деятельности. Армия приводилась в состояние полной боевой готовности, ВМФ был приведен в режим «под парами». Первая и Третья ударные группы Северного Флота готовились к «силовой разведке» при поддержке четырех дивизий дирижаблей стратегической разведки и дальних ракетоносцев. Дежурные соединения покидали базы, воздушные флотилии поднимались в воздух, готовые отразить возможные атаки по всем азимутам.
Все происходившее напоминало старые добрые «военные тревоги», если бы не очень специфические акции против британских подданных и Острова в целом. Все корабли и воздушные суда, приписанные к Острову, следовало под благовидными предлогами задерживать в портах и авиапортах империи, а граждан — тормозить на таможенных пунктах. Но это было лишь начало.
До Минфина и Государственного Казначейства (следовательно, и до частных банкиров) была доведена мысль, что если некие технические проблемы помещают выдаче английских вкладов и депозитов, то высшая государственная власть отнесется к этим досадным помехам и проволочкам с должным пониманием. И чем большей будет задержка, тем большим будет понимание. Если банкиры все поняли правильно, то в течение ближайших часов следовало ожидать экономической бури, из тех, что бывают страшнее и затратнее обычных цунами и землетрясений.
Это решение было непростым и обещало тяжелейшие последствия, недаром казначей, как по старинке именовали министра финансов, едва ли не плакал, выходя из малого зала совещаний, а председатель госбанка просто держался за сердце. Массовый срыв транзакций сам по себе для экономики был подобен тяжелому нокдауну, пусть и временному, но беда на этом не заканчивалась. После триумфального шествия фундаментального труда Маркса «О сохранении капитала» доминирующим экономическим принципом ведущих стран мира постепенно стало соблюдение торгового баланса и сохранение богатства внутри страны. К настоящему моменту это вылилось в невозможность импортировать что-то иностранное «просто так», без необходимости поставить что-то свое взамен. Таким образом, текущий «нокдаун» в свою очередь подрубал множество многоступенчатых и многосторонних взаимозачетов, выплат по сделкам и деловым проектам. Эта акция обещала сотрясти мировую экономику если не до основания, то близко к тому, а бесплатным бонусом к ней прилагался неизбежный и тяжелейший урон деловой репутации всей страны.
Уж лучше бы тогда просто заморозили все британские вклады и арестовали всех граждан, рассуждал про себя Лимасов, практический результат тот же, оправдываться в любом случае придется до скончания веков. Соответственно, к чему все эти византийские интриги с устным обещанием страшных кар и полного аудита нарушителям императорского пожелания? Тем более, что время наверняка упущено.
Впрочем, мотивацию сильных мира сего он понимал. Сам глава Особого Департамента полностью зашивался со своими обязанностями, не имея ни единой минуты отдыха, а его удел и обязанности, при всей их важности, тянули лишь на малую долю той ответственности, что была возложена на императора и канцлера. В таких условиях и при таких ставках боязнь пойти до конца и стремление ограничиться полумерами были, может быть и достойными порицания, но вполне понятными.
В других обстоятельствах Лимасов возможно и высказал бы свое мнение по банкам вслух, но в этот момент у него хватало своих неприятностей. Несмотря на авральный режим работы имперской контрразведки, все, с чем ее руководитель пришел к императору, можно было охарактеризовать одним словом — «зеро». Утешало лишь то, что он не одинок в компании «пустые руки приносящих», военным так же было совершенно нечем похвастаться. Но это утешало слабо, и Гордей Витальевич чувствовал себя котенком, которого устремляют носом в его «художества» на ковре. Константин методично задавал вопросы, словно забивал гвозди пневматическим молотом, или, скорее, сваи копром, а Лимасов каждой фразой вынужденно расписывался в полном фиаско своего ведомства.
Да, британцы стягивают войска к Метрополии. Зачем? Мы не знаем, ни одно государство не угрожает им, цивильная и военная разведки отслеживают передвижения всех сколь-нибудь крупных соединений и объединений вооруженных сил на планете, наземных, морских, подводных и воздушных.
Да, британцы буквально вырывают куски из мирового финансового оборота. Зачем? Мы не знаем, их затяжной плавный кризис от таких манипуляций лишь обретет резкость и крутизну.
Да, интенсивность радиообмена британских дипломатических представительств выросла в разы, равно как и военные переговоры. Но мы не можем их расшифровать — островитяне сменили шифры, причем новая кодировка не имеет близких аналогов.
Да, в Северной Атлантике исчезают корабли и воздушные суда. Почему? Мы не знаем, агентура молчит, ни одно государство, ни одна организация не направляли в эту часть мирового океана серьезных военно-морских сил.
Единственное, что Лимасов мог предоставить взыскательному шефу — это показания гравиметрических станций, четвертый день сходивших с ума. Прежних запредельных значений, как во вторник, они уже не показывали, но достаточно регулярно, раз в семь-восемь часов давали организованный сбой, независимо от места нахождения и прочих условий. Что это означало? Ученые не знали, соответственно, не знал Лимасов, ответственный за проект «Исследование», соответственно, не знал император, понемногу закипавший от всех этих «неизвестно» и «предположительно».
Лимасов начал государственную службу еще при отце нынешнего монарха и застал «славную когорту» — Джугашвили, Ульянова и Дзержинского. В сравнении с этими монстрами Константин Второй был очень мягким, добрым человеком, снисходительным к промахам и ошибкам. Но здесь и сейчас, под пронзительным взглядом императора, под прессом его язвительных и методичных вопросов, Гордей Витальевич уже опасался за свой пост и карьеру.
— Итого, друг мой, вы пришли ко мне с пустыми руками, — сарказм Константина возрос до заоблачных высот. Император принял свою любимую позу при решении важнейших вопросов — стоя перед столом, опираясь о его полированную поверхность кончиками пальцев, склонив лобастую голову, словно пытаясь прочитать ответы на вопросы в зеркальной глубине дубовой доски.
Молчание было отставке подобно, но и сказать Лимасову было, в общем, нечего.
— Ваше Величество, — с должной мерой почтительности начал Гордей, лихорадочно соображая, что же сказать, но само провидение пришло ему на помощь. Щелкнул селектор модуля правительственной закрытой связи, динамик ожил голосом секретаря, характерно безликим и бесплотным.
— Ваше Величество, вызов из Генерального Штаба, на связи начальник Главного Управления и министр обороны. Сверхсрочно, приоритетно.
— Соедините, — коротко ответил Константин.
— Соединение, — эхом повторил секретарь и отключился. Аппарат издал серию характерных щелчков, шло соединение с внешней кодированной линией.
— Ваше Величество? — вновь повторил селектор, динамики отлично передавали звук, бас Корчевского заполнил зал, словно главный военный разведчик империи стоял прямо за плечом.
— Да, — раздраженно ответил самодержец. — Говорите, и надеюсь, на этот раз хоть что-то конкретное.
— Более чем, Ваше Величество, более чем конкретное, — сказал на другом конце провода Корчевский, и от его голоса у Лимасова волосы встали дыбом. Корчевский был из «старой гвардии», считавшей, что военный, утративший выдержку, все равно, что потерял штаны в публичном месте. Хладнокровная сдержанность начальника Главного Управления переходила границы разумного, гранича с претенциозной чопорностью. Но сейчас в его словах проскальзывали визгливые нотки, голос ощутимо подрагивал. Корчевский был или полностью выбит из равновесия, или до смерти напуган и это не укрылось от внимания Константина.
— Говорите, Устин Тихонович, — повторил он, чуть сбавив тон.
Корчевский заговорил, и с каждой его фразой Лимасов склонялся все ниже, а Константин, наоборот, распрямлялся все выше, словно не в силах поверить в услышанное. И было от чего придти в такое изумление…
Генеральный Штаб, в частности, Особое Делопроизводство, отвечающее за военно-стратегический анализ, собрали, наконец, разрозненные обрывки информацию в некую картину. Но от полученного было впору запасаться святой водой в промышленных масштабах, потому что иначе как чертовщиной назвать это не получалось.
Империя, Конфедерация, Пангерманский Союз и Франция независимо друг от друга послали в район Исландии и Северной Атлантики свои соединения воздухоплавательных сил, которые включали полноценные дивизионы ДРЛО, тяжелых ракетоносцев и «авиеток» — носителей разведывательных гиропланов и планеров — легких летательных механизмов использующих комбинацию аэростатической подъемной силы и несущих винтов.
Общее число задействованных сил исчислялось десятками аппаратов. Часть из этих сил просто пропала со связи, словно провалившись в никуда, а вот остальные взорвались отчаянными передачами, обрывавшимися одна за другой. Разведчики сообщали о сверхскоростных планерах, массированных ракетных атаках, неизвестных кораблях, ведущих прицельный ракетно-артиллерийский огонь. Средства радиоэлектронной борьбы не пробивали мощнейший щит помех мистического противника и были бессильны против его атак.
— Вторая Ударная Северного Флота вступила в бой севернее Лервика, эфир забит помехами, противник использует неизвестную технику, — зачитывал сводки Корчевский, и неожиданно его голос прервался.
Константин сжал кулаки так, что побелели костяшки. Лимасов затаил дыхание.
— Минуту. Ваше Величество. Минуту, — прерывисто произнес Корчевский. — Последние данные… Черт подери, да расшифруйте, наконец, абзац! — рявкнул он уже на кого-то из подчиненных. Динамик селектора бесстрастно передавал барабанный стрекот телетайпов и голоса адъютантов и шифровальщиков. Теперь кулаки сжал и Лимасов — в этих голосах отчетливо читалась нервозность, граничащая с паникой.
— Вот, передача с аварийного радиобуя, продублирована акустической через гидрофонную связь, — на этот раз Корчевского сменил кто-то неизвестный, вероятно, адъютант. — Это «Станция 13» на Рейкъянесе, комплекс геотермальных исследований. Читаю то, что удалось расшифровать…
Адъютант, или кто он там был, замялся.
— Читайте же! — рыкнул Константин, в этот момент он был до крайности похож на разъяренного седогривого льва.
— Начинаю, — дрогнувшим голосом ответил чтец. — «Сегодня… восемь утра… атакованы… глубинные… серия» Далее нечитаемый отрывок. Затем «Разрушения… из строя… множество шумов… акустические… восстановили антенну… разрушено…» Снова нечитаемое. И последняя часть. «Корабли, много, десятки… кораблей, может больше… помогите… не спастись…».
— Это не все, — бас Корчевского вновь заполнил императорский зал совещаний. — По гидрофонной связи сообщение о бомбардировке «Экстаза», что на плато Роколл между Исландией и британскими островами. Бомбардировки подводных городов и исследовательских станций на восточном склоне Рейкъянес, северной оконечности Срединно-Атлантического хребта, в Норвежском и Гренландском морях.
— Ваше Величество, — министр обороны сказал свои первые за все время селекторной связи слова. — Это война. Однозначная война.
— Кто же на нас напал? — отрывисто спросил Константин, не меняя позы, слегка качая головой, не то прогоняя морок, не то отрицая все происходящее.
— Я буду тривиальным и повторю «не знаю». И я прошу вашей санкции на объявление военного положения по всем вооруженным силам.
— Даю, — кратко и без паузы на раздумья отрубил Константин.
— С вашего разрешения, я отбываю в Канцелярию, — с этими словами Лимасов решительно встал, обозначая официальный полупоклон. Император молча кивнул, погруженный в мрачные раздумья.
Гордей четким шагом вышел из кабинета. События последней четверти часа перевернули с ног на голову всю упорядоченность жизни, нарушили незыблемый и естественный ход вещей, но странным образом вернули ему душевное равновесие. Чертовщина не закончилась, но отошла на второй план, оттесненная вполне реальным противником с реальным оружием. В сплошном потоке мистических событий появилась твердая точка опоры, от которой уже можно было отталкиваться далее. Кто эти загадочные враги, откуда они пришли, каким оружием вооружены. И множество иных практических вопросов, на которые можно и нужно было искать вполне практические ответы.
Закрывая за собой дверь, он услышал, как Константин приказал секретарю:
— Британцев на связь, посла Бейтмана мне, немедленно.
* * *
Таланов выплеснул остывший чай в раковину. Он отвык от одиночества и праздности. На службе капитан был скован уставом, приказами и служебным долгом. Дома вступали в силу обязанности перед семьей и просто желание общения с близкими и родными людьми. Сейчас же служба закончилась, семья разъехалась, и Виктор внезапно и непривычно оказался в некоем вакууме. Он взялся было за газету, но чтение, что называется, «не пошло». Включил новостник, но движущиеся и говорящие картинки не радовали и не отвлекали.
Виктор ходил по комнате кругами, громоздкий ящик новостника бормотал что-то про успехи Северодвинского судостроительного завода и спуск третьего подводного лихтеровоза на атомном котле для «Великого Северного Пути».
Внезапно рассвирепев, Таланов выключил аппарат, едва ли не ударив по тумблеру, и снова продолжил свое хождение.
Черт возьми, холера поднебесная, зараза морская, — думал он. — Как же я упустил семью то, а? Романтик чертов, опора нации, меч государев, а у самого то за спиной вот что, значит, творилось… Но она то, хороша! Ну что стоило сесть, поговорить раньше…
Он понял, что сбивается на жалость и обвинения, и это путь в никуда.
Нет, — решил Таланов, привычный образ мышления военного взял верх над приступом злобы и обиды. — Никаких обвинений. Что есть, то есть, будем решать исходя из этого.
Он привычно вспомнил карту сообщения Империи, прикинул, что автопоезд с семьей скоро подойдет к Саранску, где жена и дети наверняка пересядут на железнодорожную линию до самого Оренбурга. Два дня там, плюс время на дорогу туда и обратно…
Что же, есть время все обдумать.
* * *
Константин намеревался назначить чрезвычайное совещание Государственного Совета на ближайшие часы, но не успел. Стремительная пружина событий продолжала раскручиваться, неумолимо опережая действия Империи. Селектор и закрытая линия связи заменили личное общение, связав совещательный зал императора, Генштаб и скоростной экраноплан канцлера Империи Корнелия Светлова, направлявшегося в столицу на встречу с банкирами.
— … у нас практически нет связи с Европой, — сообщал Корчевский, — После первых потерь они решили, что это масштабная провокация и свернули весь обмен информацией, но мы уже открыто использовали возможности радиоперехвата во всем доступном объеме… мы получили сведения… сведения…
Штабист даже запнулся, подбирая слова, и это было так же невозможно, как публичный критический отзыв, порочащий честь дамы или открытое признание в антимонархических настроениях.
— В общем, станции дальней радиолокации в Германии и Норвегии фиксируют множественные воздушные цели, приближающиеся с запада. Точное число назвать не можем, но не менее трех десятков, высота около десяти километров и выше, скорость… скорость около тысячи… в час.
— Километров, — уточнил Константин, очевидно, устав удивляться.
— Да, тысяча километров в час, — подтвердил Корчевский.
— Ракетный запуск? — спросил Светлов, — дальние крылатые?
— Возможно, но судя по радиоперехвату западных «локаторщиков» обнаруженные цели слишком велики для ракет. Один из высотных разведчиков описал цель как огромный многомоторный планер.
* * *
Рубанок скользил по желто-белой доске гладко, без сучка и задоринки, выпуская длинную, завивающуюся поросячьим хвостиком стружку. В мастерской одуряющее пахло свежеструганным деревом и разогретым железом. Еще один проход рубанком и еще…
Таланов отступил на шаг, критически оглядывая свое творение. Ступенька получалась на диво ровной и красивой. Для замены нужно было еще две, до вечера он успеет подогнать их и снять старые. И если все сложится удачно, завтра он наконец то решит проблему лестничной скрипучести.
Виктор положил рубанок на верстак, потряс кистями рук, разгоняя кровь. От непривычной, забытой за много месяцев работы, руки ощутимо устали, но это была приятная усталость. Полезная работа возвращала душевное равновесие и веру в благополучный исход. Таланов пока не знал, как, но был уже почти уверен, что и в этот раз все разрешится к лучшему. Он обязательно найдет правильное и единственно возможное решение. Главное — не спешить и все тщательно обдумать.
Он глянул в окошко под самым беленым потолком подвала, от природы высокий Виктор едва не цеплял его макушкой. Солнце в окошке поднималось к зениту, легкий сквозняк гонял по мастерской крошечные смерчи опилок, танцующих в солнечных лучах. Становилось жарко, рубашка на работнике взмокла.
Таланов вздохнул, расправил плечи, потянулся и вновь склонился над доской. Новая стружка скользнула на пол и с тихим шуршанием улеглась среди подружек.
* * *
— Более десятка групп, ориентировочно — четырнадцать или пятнадцать. По три планера в каждой. Под ударами Париж, Нант, Лион, Бонн, Берлин, Барнумбург, Нюрнберг, Мюнхен.
Крупнейшие финансовые центры, механически отметил Константин, не военно-промышленные районы, а банковские объединения и транспортные узлы Франции и Объединенной Германии.
— Наши дирижабли дальней радиолокации отслеживают большую группу вражеских планеров прошедших над Швецией и разделившихся у границ Финляндии, — продолжали докладывать из Штаба. — Вторжение в наше воздушное пространство. Готовимся к отражению атаки и отпору агрессору.
* * *
Когда-то, очень давно, Константин не выучил урок. Новая часть «Увлекательных историй для детей в рассказах и рисунках» после жестокой борьбы решительно и безоговорочно победила немецкую грамматику.
В обычный день он отделался бы замечанием и дополнительными занятиями, к этой плате маленький Костя был готов. Но случилось так, что на следующий день проверить успехи наследника явился его отец. Молва не прозвала Андрея Второго «жестоким» только потому, что это прозвище уже было «занято» его предком и тезкой, и самодержец не видел разницы в обращении между семьей и страной…
С тех пор минуло много лет, Костя стал Константином, а отец упокоился с миром в фамильной усыпальнице Дома. Но сейчас император снова, как в тот день, чувствовал липкие пальцы страха, происходящего от беспомощного бессилия.
Россия была страной с самыми протяженными границами и многочисленными соседями, поэтому она не могла себе позволить роскошь Конфедерации, фактически не имевшей системы единой ПВО.
Противовоздушная оборона империи была самой мощной в мире, она объединяла стационарные установки дальней радиолокации, дивизии дирижаблей приграничного и внутреннего базирования, стратосферных разведчиков и ракетно-артиллерийские эшелоны на наиболее опасных направлениях. Любая мишень, будь то крылатая ракета, гироплан, дирижабль, авиетка-носитель или скоростной планер — ничто не смогло бы пробиться сквозь стальной щит имперской обороны.
До сего дня.
Прага
Варшава
Минск
— Группы по три планера. В группе два носителя бомб, судя по первым данным — какой-то аналог контейнерных термобарических боеприпасов, но ненормальной разрушительной силы. Один с управляемыми ракетами. Они слишком быстрые и обходят наши артбатареи «копейщиков». Они вполне точно знают всю нашу систему обороны. Наводим на цели термопланы-ракетоносцы.
* * *
Luftwaffenkommando «0» была совершенно особым соединением, и еще на стадии составления штатного расписания возникли бурные споры относительно состава и вооружения атакующих групп. С самого начала предполагалось, что дивизия будет укомплектована новейшими сверхзвуковыми бомбардировщиками Зенгера, абсолютно неуязвимыми в силу потолка и скорости полета. Но по мере обретения эфемерными общими планами «плоти» конкретных расчетов менялось и техническое обеспечение. Цикличность работы дифазера стала неприятным сюрпризом и серьезно ограничила возможности ударной группировки. Коммуникации не позволяли гарантированно наладить бесперебойное снабжение сверхдорогим и токсичным топливом, которое «Зенгеры» пожирали как свиньи. Отдельной строкой шли запасные части и детали, производство которых нельзя было быстро наладить на захваченной промышленной базе. Поэтому старые добрые турбовинтовые четырехмоторники вновь встали в строй. Это были очень хорошие, надежные, проверенные машины, но в отличие от «Зенгеров» они имели один недостаток — не были неуязвимы.
Для нанесения максимального ущерба требовалось вооружать все самолеты отдельного звена управляемыми планирующими бомбами. Расчеты показывали, что скорость, высота, радиоэлектронное оборудование и знание системы обороны противника сведут потери к абсолютному минимуму. Но даже этот минимум в считанные проценты был непозволительной роскошью — «Дивизия Ноль» должна была наносить непрерывные удары по самым уязвимым точкам основных противников, разрушая промышленные центры, парализуя морское сообщение и дорожные коммуникации, громя гелиевые комбинаты и нефтяные заводы. Полсотни бомбардировщиков — против половины планеты. Даже с поправкой на убожество и отсталость низших рас — неравенство сил было слишком значимым.
Кроме того, всегда оставалась вероятность того, что аборигены изобретут что-нибудь новое или разведка «друзей» предоставит неточные сведения. Поэтому после долгих споров и почти года непрерывных штабных игр все же возобладала концепция «2+1», два бомбардировщика-«бомбоносца» и один защитник с дополнительными модулями РЭБ и пятью управляемыми ракетами FRK-100/46dm., иначе известными как «das Brennschrapnel».
Каждый подобный снаряд был заполнен слоями небольших цилиндров, часть из которых представляла собой цельнометаллические поражающие стержни, а часть — полые контейнеры с зажигательной смесью. Сложная система подрыва по сигналу оператора или радиовзрывателю выбрасывала поражающие элементы конусом по направлению движения, образуя начиненный разящей сталью огненный «факел» в добрых два десятка метров с температурой до 5000®. Благодаря сложнейшей конструкции и самой современной системе наведения «Бренны» были фантастически дороги, собирались практически вручную, но только такой снаряд обеспечивал гарантированное поражение «с первого выстрела» главного противника высотного турбовинтового бомбардировщика — дирижабля-ракетоносца.
Первый налет «тяжелой дивизии», чье ожидание накануне наполняло сердце Der Chef der Luftflotte радостной тревогой, доказало правильность выбора организации и оружия. Нескольким дивизионам имперских экранопланов удалось выйти на перехват бомбардировщиков, единицам — пробиться сквозь плотную завесу помех. Но операторы наведения не зря прозвали FRK «небесными рапирами» — «Бренны» работали далеко, точно и неотвратимо.
Петроград
Москва
Харьков
— Последняя группа продолжает движение. Следующая возможная цель — Саранск.
* * *
Константин щелкнул тумблером.
— МВД. Лимасова.
Гордей отозвался почти сразу, менее чем через четверть минуты.
— Ваше Величество?
— Новые известия? — кратко произнес Император.
— Ничего достойного доклада, — прямо и четко отозвался Лимасов, понимая, что сейчас не до словесной эквилибристики. Враг напал на Империю, враг бомбил города, убивая сотни, вероятно тысячи имперских граждан. Менее чем за пять часов прежний мир закончился и начался новый, в котором все имело совершенно иную цену, в том числе и слова. — К вечеру мы добудем хоть что-то, я даю слово и ручаюсь головой.
Молчание было ему ответом. Лимасов не видел императора, но зримо представлял, как тот по старой привычке тяжело и мерно двигает нижней челюстью, будто пережевывая трудные мысли, а его брови все сильнее сдвигаются на переносице, соединяясь в одну линию, как у оборотня.
Минута.
Другая.
Третья.
— Я точно знаю, кто может нам что-нибудь рассказать… — Константин продолжил мысль так, словно не было никакого перерыва. — МИД обрывает связь, посылает курьеров. Британское посольство молчит. Значит, мы неправильно спрашиваем и надо сменить язык.
— Ваше Величество, — осмелился вставить слово Лимасов, — Это дипломаты! Мы не можем…
— Можем, — сказал император, и его собеседник умолк, как будто его речь обрезало одним движением ножниц.
Константин щелкнул пальцами, словно подводя итог каким-то своим мыслям.
— Гордей, — сказал он, в нарушение всех традиций, обращаясь к Лимасову не имени-отчеству, а просто по имени.
— Да, Ваше Величество.
— Специальная группа, что мы создали для «Исследования», где она?
— Где ей положено, в месте постоянной дислокации, в полной боевой готовности. Я привел сразу же, как только… началось.
— Это хорошо. Я подчиняю тебе Первый Полк. Он и спецгруппа, должно хватить. Возьмете штурмом британское посольство.
— Слушаюсь, — сказал Гордей. На фоне неких врагов из ниоткуда и гигантских многомоторных планеров приказ преступить через многовековой дипломатический этикет в общем не казался таким уж безумным.
— Вы достанете каждую бумажку и изучите ее под микроскопом, — размеренно продолжил Константин, — Вы возьмете живыми всех, кого только возможно. И особенно, — Лимасов не видел, но знал, что Константин значительно поднял палец, — я подчеркиваю, особенно, сэра Кристофера Уильяма Бейтмана. Его и весь секретариат посольства вы возьмете живыми в любом случае. И они расскажут вам все, что знают. Абсолютно все.
— Ваше Величество, — начал Лимасов, намереваясь спросить что-то наподобие «каким образом их всех взять живыми?», но понял, что после этой фразы его просто уволят за несоответствие занимаемой должности. — Будет исполнено. Позвольте еще один вопрос.
— Позволяю, один и очень короткий.
— Касательно… степени допроса. Мы планируем их… вернуть?
— Нет.
Константин ответил быстро, слишком быстро, и Гордей понял, что императору так же страшно, как и всем им. Понял, что внешняя, напускная жесткость и решительность самодержца — лишь щит, скрывающий растерянность и непонимание.
— Будет исполнено.
* * *
Таланов закончил последнюю ступеньку, она стояла в ряду товарок, такая же ровная и аккуратная. Пальцы болели, пот ел глаза — Виктор забыл накинуть какую-нибудь повязку на лоб, а затем уже не хотел отвлекаться. Рубаху можно было выжимать, воздух в мастерской прокалился тяжелой августовской жарой до самых дальних уголков.
День прожит не зря, довольно думал Виктор. Теперь мыться и думать о том, как решать беду с женой, как там говорил отец, «без гнева и пристрастия». Как же это будет на латыни?.. Забыл. Ничего, вернется Старший, спрошу.
Он поднимался из подвала на первый этаж, на ходу вытирая лоб плечом, стараясь не касаться лица грязными пыльными руками.
Зазвонил телефон.
Вроде бы до их приезда еще долго, удивился Виктор, но может быть, они звонят с какой-нибудь станции по пути? А может быть, вообще опоздали и хотят вернуться?
Он почти бегом, боясь опоздать, добежал до заходящегося истошными трелями аппарата и сорвал трубку, точно зная, что этот день еще порадует его добрыми вестями.
Глава 11. Былое
Кристофер Бейтман никогда не служил в армии, но не нужно было иметь за плечами годы военной службы, чтобы понять — схватка за посольство проиграна. Штурм начался внезапно, без ультиматумов и предупреждений, нападавшие действовали быстро, решительно, не считаясь с потерями. Бейтману было стыдно за своих подчиненных, но более всего — за себя самого, им следовало сообразить, что дело неладно, когда улица, на которой располагался уютный трехэтажный особняк, словно вымерла. Сейчас то было очевидно, что ее аккуратно перекрыли, освобождая от постороннего транспорта. А затем рык многих моторов разорвал воздух, из-за серого куба аналитического пресс-центра вылетела вереница приземистых военных машин без сигналов и опознавательных знаков. С неба упали два легких десантных гироплана, зависли в нескольких метрах над покатой крышей, выпустив паутинки тросов, десантники споро спускались по ним, готовые к бою.
Броневик с инженерным отвалом на покатой «морде» с ходу снес ворота, открыв путь бронемашинам и грузовикам с пехотой.
Тот, кто планировал атаку, знал свое дело, тяжелый броневик обрабатывал первый этаж из бомбомета-«слезогона» и расстреливал из скорострельной автопушки ту часть, где располагалась казарма, бронемашины обстреливали из башенных пулеметов окна второго и третьего, пока штурмующие пробивались по лабиринту внутренних помещений.
Яростная перестрелка расползалась по всему зданию, оставалось надеяться, что шифровальный отдел в подвале цоколя успел закрыть бронированные двери и уничтожить шифры и конфиденциальную переписку. Все остальное он лично отправил в специальную печь еще вчера. Имперские солдаты не получат ничего.
Хотя, нет, они могут получить его…
Империя пошла на немыслимое — захват посольства, по сути территории суверенного государства, это означало только одно — русские не намерены больше просить, они решили так или иначе узнать все силой. А это в свою очередь означает, что они не остановятся перед тем, чтобы любой ценой выбить из него необходимые сведения.
Бейтман отгонял эту мысль как мог, но это было все равно, что не думать о пресловутом белом медведе. Как бы отчаянно не сопротивлялась охрана, атакующие захватили инициативу и однозначно побеждали. Несомненно, им нужен он, полномочный представитель и посол Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии в Российской Империи. Бежать некуда, укрыться негде, разве что спрятаться в шкафу, но найдут все равно, а ронять честь до такой степени было никак невозможно. Взывать о соблюдении протокола и угрожать международным скандалом, санкциями, войной наконец — так же бесполезно, по крайней мере здесь и сейчас. Тот, кто решился атаковать посольство, уже все взвесил и был готов к последствиям или был напуган до такой степени, что просто не заглядывал так далеко.
Оставался единственно достойный его положения и ответственности путь…
Бейтман открыл самый нижний ящик стола, пальцы чуть дрожали, и он сумел крепко ухватить витое медное кольцо только со второй попытки. В ящике не было ничего кроме небольшого вороненого револьвера, старого, но вполне исправного и действенного «велодога».
Посол взял его, странно, но руки, только что сотрясаемые мелкой нервной дрожью, сейчас прекрасно слушались. «Велодоги» предназначались для того, чтобы велосипедист мог отбиться от собак, у них, как правило, не было скобы, очень короткий ствол, слабый пороховой заряд. Почти декоративный механизм.
Но только почти.
Звуки боя переместились выше и ближе, похоже, сражение шло за анфиладу комнат делопроизводителей. Хлопки карабинов охраны становились все реже, тонули в треске самозарядных винтовок и ручных пулеметов атакующих. Оставались считанные минуты.
Бейтман закрыл глаза и поднес «велодог» к виску. Прохладный куцый ствол приятно холодил разгоряченную кожу, пальцы снова задрожали, посол перехватил оружие обеими руками, стволом к себе, положил большой палец на спуск и посмотрел прямо в широкое отверстие, казавшееся огромным и бездонным как главный калибр флагмана флота Его Королевского Величества.
«Не думать, не смотреть. Просто закрыть глаза и спустить курок, главное — не думать о том, что будет потом…»
Если сомневаешься, если не получается что-то сделать, нужно разбить действие на несколько отдельных, и совершать их последовательно, наслаждаясь самим процессом.
Просто нажать спуск, легкое движение пальца… И все закончится.
* * *
Виндзор, сентябрь 1955 года
Осень опустилась на Виндзор невидимо и неслышимо, Она развернула полог сотканный из серых и желто-коричневых цветов, слез дождя и неяркого мягкого солнечного цвета, заботливо, с любовью накрыв небольшой город графства Беркшир, летнюю резиденцию британских королей.
Человек в черном стоял у окна малой библиотеки Виндзорского замка, осматривая окрестности, любуясь очарованием упадка природы, предвестником прихода зимы.
Пустые в это время года покои замка отличались отменной звукопроводимостью, шаги приближающихся он услышал загодя. Три, может быть четыре человека, идут уверенно, четко ставя шаг. Человек бросил еще один взгляд в окно, уже не замечая пейзажа, еще раз тщательно обдумывая предстоящую беседу. Конечно, если с ним будут говорить, не исключено, что за ним пришли, чтобы завершить процедуру переговоров, не оставив свидетелей. Это было маловероятно, но вполне возможно.
Открылась высокая двустворчатая дверь с витиеватым орнаментом, в библиотеку вошли четверо. Отмерив ровно три секунды, он повернулся к ним, словно вошедшие отвлекли от важных дум. Небольшое очко в его пользу, маленький символ того, что именно он нужен им, а не наоборот. Крошечная победа, но искусство переговоров целиком состоит из таких вот малых шажков и отступлений.
На этот раз состав визитеров был ему незнаком, за исключением Роберта Рамнока, комиссара полиции Лондонского Сити, остальных гость видел впервые. Впрочем, с его точки зрения весь британский истеблишмент был на одно лицо — чопорные, медлительные в движениях, с непременными бакенбардами и вытянутыми лицами. Эта чопорность, неизменная печать аристократического высокомерия на лицах, жестах, неизменно вызывала у него приступ веселья, глубоко похороненного под маской сдержанной вежливости.
— Добрый день, — сказал комиссар с ледяной вежливостью.
Рамноку гость не нравился с самой первой минуты так называемого «знакомства», ему стоило немалых усилий спрятать почти физическую неприязнь за оградой показного высокомерия.
— Сэр Кристофер Уильям Бейтман, дипломатический корпус. Сэр Гилберт Ванситтарт, правительственный советник Его Величества. Лорд Морис Хэнки… — Рамнок на мгновение замялся, подыскивая наиболее точное определение роду занятий лорда. — … специалист по разрешению разнообразных проблем.
— Nachrichtendienst? — произнес гость и уточнил. — Разведслужба?
— В какой-то мере, в какой-то мере, — расплывчато ответил сам лорд, гадая, что бы могла означать эта как бы случайная оговорка, слово на предположительно родном языке гостя.
Гость же тем временем размышлял над составом сегодняшней «делегации» — полицейский, дипломат, советник, разведчик…
Более забавной, нежели лошадиные физиономии британских деятелей была разве что запутанная система взаимоотношений государственной машины Королевства. В противовес строгому, регламентированному механизму его отечества, в этом удивительном месте, казалось бы, небольшой чин мог иметь огромное влияние и представлять всю державу, потому что за ним стояли происхождение, связи, учеба в закрытых элитных школах, членство к клубах, которые здесь зачастую занимали место «кабинетов власти». Здесь не решали вопросы, а договаривались, балансируя интересы аристократических кланов, ставших со временем и финансовой элитой.
Что-то подобное было и на его родине, пока очистительный огонь не стер с лица земли вредоносные плутократические идеи вместе с их носителями.
Четверо и один оценивающе рассматривали друг друга.
— Присядем, господа, — радушно предложил Ванситтарт.
Все присутствующие в библиотеке сели вокруг квадратного низкого, по колено, стола. Гость с одной стороны, комиссар и дипломат, соответственно, по правую и левую руки, советник и разведчик напротив. Статус посетителей определился, диалог будет между ним и парой напротив, остальные двое, несомненно, будут на подаче и для общего давления.
Серьезное дело не терпит спешки, оппоненты вели дуэль взглядов, стараясь просчитать друг друга по облику, одежде, манере поведения.
Бейтман служил в дипломатическом корпусе не первый год и даже не первый десяток лет, ему были знакомы подозрительные русские воспринимающие любые предложения Короны как сладкую, но ядовитую конфету, энергичные американцы, считающие, что происхождение от поселенцев с «Мейфлауэра» стоит как минимум двадцати колен европейского аристократического рода, пылкие французы и неспешные немцы. Кристофер полагал, что после стольких лет, встреч и переговоров искусство дипломатии уже не откроет ему новых страниц, но он ошибался.
Если бы он прочитал описание гостя или услышал от кого-либо в пересказе, то не нашел бы в нем ничего удивительного и интересного. Немногим выше среднего возраста, уже не юный, но еще очень далекий от старости. Мужественное лицо без шрамов и иных запоминающихся примет. Черный костюм с узкими бортами и высоким вырезом, черная рубашка и черный же галстук, чуть шире обычного, с желтой полоской золотой заколки. Такая приверженность к могильным тонам на любом другом поразила бы отсутствием вкуса, но на этом человеке смотрелось вполне пристойно. Быть может, из-за его спортивной фигуры, подтянутой, с безукоризненной выправкой. Единственное, что было по-настоящему необычным — цвет волос, коротких и зачесанных назад, пограничный, лежащий в неопределенном спектре между светло-желтым и белым. В общем, спортивный мужчина одетый в эклектичном, но безусловно своеобразном стиле.
Бейтмана смущала полная эмоциональная закрытость гостя. Каждый человек непрерывно через жесты, мимику, осанку, интонацию посылает окружающему миру множество сигналов о своем душевном состоянии и настроении, нужно только уметь читать их. Немногие могут скрывать свой внутренний мир, осознанно контролируя проявление эмоций. Искусство психологической защиты гостя было безупречным. Он был абсолютно закрыт, полностью контролируя каждый мельчайший жест, каждую нотку своего голоса, но при этом совершенно не производил впечатления искусственности, вынужденного самоконтроля.
В те редкие мгновения, когда ему удавалось перехватить взгляд гостя, дипломату казалось, что перед ним некое инопланетное существо из фантастического фильма, взявшее полное управление над человеческим телом. В глазах — зеркале души — он не читал ничего, ни одной человеческой эмоции. За плоскими голубыми глазами человека в черном скрывался космический холод и равнодушие, так человек мог бы смотреть на… муравья?
Кристофер Бейтман, разумеется, не был знаком с «Учением о крови и скверне» Предвестника, так же как и с апокрифом «Последовательные волны разума», поэтому так и не узнал, насколько приблизился к истине. Дальнейшие его мысли были прерваны словами советника Ванситтарта, обтекаемыми и обезличенными:
— Мы приветствуем вас.
Гость вежливо склонил голову в хорошо выверенном поклоне, достаточно низко для демонстрации уважения, но не более того.
— Вы можете называть меня Томасом, — произнес он.
Над произношением «Томаса» уже потрудились лингвисты, но все равно Бейтман не мог уловить ни тени «характерного произношения твердых согласных» и прочих специфических нюансов, что они обнаружили в акустических записях. Прекрасный английский выпускника хорошей школы и колледжа.
— И это ваше настоящее имя? — осведомился разведчик.
— А есть ли разница? — вопросом на вопрос ответил гость. — Как принято было говорить в старые добрые времена, «Я лишь тень моего господина», посредник, предающий информацию.
— Ваша скромность делает вам честь, — с неопределенной интонацией отозвался лорд Хэнки.
— «Скромность есть добродетель», — в тон ему ответил Томас, определенно кого-то цитируя, — господа… — с этими словами он обвел взором присутствующих, справа налево, на пару мгновений останавливаясь на каждом. — Приступим к делу?
— А, пожалуй, что, — на первый взгляд легкомысленно согласился советник Ванситтарт. — Так что же вы хотите?
— Того же, чего вчера и позавчера, — с тонкой улыбкой произнес Томас, словно игнорируя панибратский тон собеседника. — Согласия с нашими аргументами и готовности к разработке совместных планов.
— Ну, это совершенно не деловой разговор, — продолжал вести свою партию советник. — Вы хотите от нас участия, даже соучастия в таком серьезном мероприятии, но не даете никаких гарантий! Вы видели нас, теперь мы хотим посмотреть на вас. Мы желаем, чтобы наша делегация посетила ваш… мир, всесторонне оценила ваши возможности, убедилась в наличии средств, о которых вы заявили.
— Напротив, более чем серьезно, — несмотря на намеренную и явную провокацию сэра Гилберта на лице Томаса не дрогнул ни один мускул, а голос был все так же механически-ровен. — Господа, позвольте полюбопытствовать, играете ли вы в покер?
— Допустим… — неопределенно заметил Морис Хэнки и по тому, как советник Ванситтарт чуть подался назад, словно освобождая коллеге пространство для маневра, стало понятно, кто будет главным с английской стороны.
— Это прекрасно, — продолжал Томас. — Тогда вы, несомненно, постигли суть, так сказать квинтэссенцию этой игры — баланс между тем, что у вас есть на руках и тем, что вы хотели бы показать своим… оппонентам.
Собеседники оценили и паузу, и то, как Томас избежал слова «противники».
— Фактически мы с вами играем в покер на будущее Соединенного Королевства и моей страны. У нас есть военная сила, которую мы однозначно продемонстрировали. Мы можем показать больше, но ровно столько и таким образом, как сочтем… возможным для нас.
И вновь они отметили это едва выделенное «возможным для нас», его можно было понять и как вежливую констатацию «что захотим, то и покажем», и как извинение «хотели бы, но никак невозможно».
— …У вас есть возможности и ресурсы, которыми мы не обладаем, но без которых наша проект превращается в авантюру. Мы нужны друг другу, но взаимовыгодные партнерские отношения не подразумевают ни дружбы, ни откровенности. Поэтому свободный и бесконтрольный визит ваших представителей к нам определенно невозможен.
— Тогда нам в общем то не о чем говорить, — буравя Томаса пронзительным взглядом веско произнес Хэнки. — Покер есть покер, за хорошей миной редко скрывается добрый набор карт.
— Совершенно с вами согласен, — заметил человек в черном. — Истинное замечание, оно равно справедливо для обеих сторон. Видите ли, господа, вы видите наше оружие, часть нашей военной силы, но не знаете, что скрывается за этим фасадом. Вы можете предполагать, но не более того. Однако, все здесь присутствующие знают, что скрывается за вашей… внешней картиной. Потеря рынков, прогрессирующее отставание в технологиях подводного флота, затянувшийся экономический кризис.
Томас перевел дух и продолжил неожиданно жестко:
— У вас впереди беспросветность, потому что десятилетия назад Королевство сделало неверный исторический выбор и с тех пор лишь усугубляло его. Мы же предлагаем руку помощи.
— Вы протягиваете нам не руку, а сгнивший костяк, — столь же жестко ответил Хэнки. — Тотальная война со всем миром — это не то, что спасет Британию. И коли уж мы согласимся хотя бы обдумать вероятность подобного, мы хотим знать и видеть больше.
В этот момент человек в черном понял, что если и не все дело, то, по меньшей мере, половина его сделана. Его оппоненты в целом, пусть и неосознанно, согласились с тем, что речь идет ни много, ни мало, о существовании Соединенного Королевства. А, признав это, они со временем сделают и следующий шаг. Но этот шаг потребуется очень тщательно подготовить…
— Талейран учил, что «у государств нет ни высокого, ни низкого. Ни благородного, ни подлого. А есть только необходимое и возможное», — примирительно сказал он. — «Костяк» — это эмоционально-оценочная категория. Мы все же предпочитаем вести речь о помощи и взаимной выгоде. И, позвольте еще раз напомнить, господа, что мы не против самого по себе визита ваших представителей. Мы намерены показать вам более чем достаточно, чтобы развеять сомнения в заявленных возможностях. Производственные мощности, образцы техники, маневры и учения…
— И не более того, — закончил за него Хэнки. — А почем нам знать, может быть там у вас голод и сплошное вымирание?
— Не исключено, — с необыкновенной легкостью согласился Томас. — Совершенно не исключено, но согласитесь, в данном случае имеет значение не гипотетический голод, а вполне конкретные, материальные корабли и дивизии, которые пойдут в бой во славу нашего союза и в обретение того, что нам всем равно необходимо. Их вы увидите в полной мере.
Лорд Хэнки энергично потер подбородок. Случайно или повинуясь некоему сигналу сэр Ванситтарт громко вздохнул, переводя внимание на себя, и вымолвил:
— Господа, я полагаю, нам следует сделать небольшой перерыв, чтобы осмыслить сказанное. Думаю, получаса нам хватит.
— Был бы крайне признателен, — согласился Томас, — Признаться, я так же чувствую некоторую усталость и нуждаюсь в кратком отдыхе.
Он произнес эти слова, обращаясь как бы ко всем сразу, не акцентируя внимание на ком-то персонально, но, заканчивая последнюю фразу, кольнул взглядом сэра Бейтмана.
Дипломат долго думал, что бы это значило, но, конечно же, не узнал, что человек в черном действительно устал. Напряжение безмерной ответственности сказывалось на вполне физическом уровне — у него заныла спина и плечи. «Томас» думал о том, насколько же этот британец похож на его домашнего любимого серва и как славно было бы по-домашнему расстегнуть пиджак, снять галстук и отдохнуть, привычно положив ноги на услужливо подставленную спину.
* * *
Бейтман с усилием выплыл из трясины воспоминаний. Несмотря на всю их тягостность, это было своего рода бегство от действительности, приближающегося боя и револьвера, который по-прежнему сжимала его рука. Мучительно хотелось вновь уйти в глубину прошлого, бежать от единственно возможного действия.
Бейтман искоса, как на смертоносную змею, посмотрел на длинный узкий белый конверт без надписей, лежащий строго на середине пустого стола. Он должен был вскрыть его и озвучить содержание как можно позже, желательно, по прямому приказу из Лондона. Теперь же, когда впереди лишь плен и скорее всего высококвалифицированные специалисты допроса, русским должен достаться только конверт и ничего больше.
Бейтман посмотрел на оружие, затем на конверт. Снова на револьвер, и опять на конверт. Положил «велодог» в открытый ящик, резким движением закрыл его до упора, до стука дерево о дерево. Достал из специального кармашка на пиджаке зажигалку, взял конверт и сжег его. Зажигалка давала слабый огонь, Бейтман боялся не успеть, но в конверте была всего пара листков.
Он понимал свой долг перед родиной, но вместе с тем Бейтман хотел жить.
Нет уж, ультиматум он передаст лично, живой.
Запертый изнутри замок тихо скрежетнул, кто-то вставил снаружи ключ. Кристофер встрепенулся, напрягся, но сразу же подумал, что противники не стали бы искать ключ, они просто выбили бы дверь.
Через порог ступил его секретарь, старый, доверенный специалист, работавший с Бейтманом бок о бок уже лет десять, а то и более. Он вдохнул воздух, насыщенный запахом жженой бумаги, легким щелчком смахнул с рукава пушинку сажи.
— Жаль, что вы избрали именно этот путь, — с грустью вымолвил он, доставая пистолет, маленький, автоматический, нисколько не похожий на старомодный «велодог». — Мы надеялись, что вы выполните свой долг до конца.
Бейтман дернулся, стараясь одновременно укрыться за столом и достать так опрометчиво спрятанный револьвер, но не успел. Секретарь аккуратно прострелил ему голову, обогнул стол и почти в упор выстрелил еще трижды, для гарантии.
Затем извлек из внутреннего кармана пиджака длинный узкий белый конверт, двойник того, что был сожжен пару минут назад, положил на середину стола. Отступил на пару шагов, критически обозрел панораму. Конечно, все пошло не так, как было задумано, к сожалению, сэр Кристофер оказался недостойным глашатаем, но это не беда. В конечном итоге главное — донести до противника свои требования и не дать ему узнать то, чего знать не следует.
В отличие от посла секретарь не колебался, он вышел на середину комнаты, убедился, что пуля и брызги крови никак не попадут на конверт, аккуратно поддернув брюки, встал на колени и застрелился.
