Блок 2

Двое головастых деток в грубых хламидах подошли к столику и, раскачиваясь в такт, запели ноющими голосами:

— Малявки бьют по милосердию без промаха, — вздохнул рыхло развалившийся на стуле толстомордый Буфин, дав деткам по мелкой каменной монете. — По-моему, бог создал ньягонцев, чтобы они просили подаяние. Иначе я не понимаю, зачем высшие миры расщедрились и подарили им белковую колонку? и ведь не одну!..

— Нет, им вроде бы продали. В рассрочку лет на тыщу, без процентов, — сказала сочная девица, подсевшая к Форту и Буфину в надежде на халяву. Одежда общительной девушки в основном была нарисована по телу.

— Пойди поищи, кто даст тебе такой кредит. Вот у Форта, — пузатый деляга соблазнительно подмигнул соседу по столику, — всё будет в ажуре, верно? Ты, брат, пришёл куда следует. Если хочешь без лишнего шума купить космолёт, лучше договориться со своими.

Заведение «Кабарет», где Форт сошёлся с Буфином, предназначалось для пришельцев, а заправляли тут земляне. Здесь никто не боялся сшибить головой экран «бегущей строки» или полосу рекламы; термиты-строители учли рост иномирян, отгрохали шикарные хоромы аж трёх метров высотой. И ещё одно выигрышное отличие от жилищ аборигенов — в ресторане имелись стулья, которых ньягонцы не признавали.

«Кабарет» был территорией излишеств, где эйджи отдыхали от сжатой обстановки и градских запретов. Заодно смотрели своё телевидение, насыщаясь помоями отечественных СМИ. Сразу становилось видно, что разумные животные считают отдыхом: обжорство, похабство, шум и употребление ядов. Дым, обычно означавший в Эрке пожар и срочную эвакуацию, свободно плавал по залам. Изгибаясь и стелясь над столиками, он завивался и уходил в вентиляционные отверстия. С Форта тоже содрали налог на курение — мол, на входе каждый некурящим прикинется, а как проникнет, так и задымит. В глубине, за ниспадающими занавесями, находились приват-апартаменты для богатеев, жаждущих гулять напропалую, — там продавались даже форские сигары.

— Какая-то у деток песня жутковатая. — Форт проводил побирушек взглядом. — Должно быть, послевоенная. Я читал — у них была глобальная война.

— Песенка?.. — Буфин поморгал. — Нет, нынешняя. Эта мелкота — из городца Мертвушка; самый фронтир — дальше одна дичь. За Мертвушку забредают лишь солдаты и горная разведка. Для ньягонцев место, где не проложен тоннель, — чёртово угодье, куда нельзя соваться.

— На их суеверия мне наплевать, — откровенно сказал Форт. — Я хочу выяснить, насколько им можно доверять в сделках.

Цветные волны радуги переливались медленным колесом, превращая облака дыма в светящихся драконов и медуз, а разномастная публика в полутьме меняла вид в зависимости от колера подсветки: люди выглядели то заживо сваренными мучениками, то сборищем протухших мертвецов, зловеще шевелящихся во власти призрачных змей дыма. Поочерёдно освещаемый всеми полосами спектра, краснорожий Буфин покрылся тревожным оранжевым цветом, словно пожарный гидрант, болезненно пожелтел, подёрнулся зеленью, оледенел в холодной синеве — и наливная девица вслед за ним стала надутой лиловой куклой.

Музыка пыталась накачать в залы веселье, но заводной мотив не избавлял от ощущения, что над головой — множество уровней камня с прослойками из ньягонцев, и нет иного неба, кроме каменного свода. Недаром все народы помещают ад под землю.

— Давно в Эрке? — спросил Буфин.

— Вторую ночь.

— Ты не бывал на Ньяго.

— Угадал.

— А языком владеешь хорошо. — Вновь покрасневшие в наплыве радуги глаза Буфина улыбались; за их ласковой теплотой читался здоровый скепсис: «К чему так тщательно готовился, земляк?»

— Я космен; двенадцать лет в международных рейсах. — Форт прибавил к стажу пару лет, чтобы срок совпал с указанным в пилотских документах. — Мотаясь между мирами, чего только не выучишь.

— Выпить бы. — Отчаявшись ждать знаков внимания, девушка решила намекнуть, чтобы её угостили.

— В туалете из-под крана можно пить бесплатно, — галантно предложил Форт.

— В твоём отеле — может быть, а в «Кабарете» — нет. Нужна камешка. — Вставая, девица потёрла пальцами воображаемую монетку.

— На кого ты налетел, если так сильно засомневался? — перевалился со стороны на сторону синюшный Буфин, наклоняясь к Форту.

— «Эрке Небек». На Гласной.

— Bay! был в главном офисе у Небеков — и что? не сошлись в цене?

— Главный офис? Они сидят на ветошке, чуть ли не на голом полу...

— Их было трое? седоватый с брюшком, девочка-красулечка и тощий паренёк, да?.. Ты не привык к здешней жизни. Небеки — магнаты; богаче них только главные кланы. Экономят на всём, тут так принято. Кстати, парнишка — племянник и любимчик старшего Небека.

— Он им за едой и напитками бегает.

— Стажировка! У Небеков и сыновья, и дочки сперва служат на посылках, пока их не определят в бизнес. Будь уверен, парень до судорог рад, что не остался дома; там бы его запрягли всем мальцам, от двоюродных до пятиюродных, утирать сопли и менять подгузники.

— У магнатов нет прислуги?

— Форт, — Буфин оскалился от радости, что он, как старожил, может поучать новичка, — ты мыслишь понятиями Сэнтрал-Сити. Забудь обо всём! После войны прошло, на наш счёт, лет чуть больше семисот, но сказывается она до сих пор. Это не град, а казарма! Кабак, где мы сидим, и сортир, где вода хлещет круглые сутки, — это роскошь! это шикарнейший вертеп, какого свет не видел! а ты, наверное, думал: «Ну и в гадюшник я забрёл!»

Телеэкраны в виде призм, подвешенные к потолку, одновременно показали молодое бодрое лицо с косой ухмылкой и хитроватым прищуром.

— Доброе время суток, земляне. Пятый канал Федерации приветствует вас на любой планете. Садитесь поудобней и втыкайтесь!

— О, Доран! — радостно заёрзал Буфин, колыхая телесами. — Ну-те-с, ну-те-с, поглядим!

— Незнакомая рожа, — мельком взглянул Форт. — Правда, я пятый канал давненько не смотрел.

— А, это весёлый парень; он ведёт реалити-новости.

Ведущий повернулся так и эдак, чтоб им любовалось человечество. Если б мог — он бы зацеловал себя насмерть. Ну как его не обожать! свежий, прямо с грядки, взглянет искоса — полмира обольстит, усмехнётся — и другую половину наповал. Его развязность и небрежность были так непринуждённы, так веяли с экрана утончённой элитарной простотой, что вы не поверили бы, сколько месяцев изматывающей учёбы и тренировок у зеркала скрывается за ними.

— Сегодня — тысяча четырехсотлетие наших дальних космических путешествий. Гендиректор ТКУ Алон фон Лебенштейн скажет, чего мы достигли. Похлопаем погромче — а то когда ещё придётся увидеть его вновь?

— Первый успешный бросок, давший нам шанс начать Экспансию, длился двадцать два старо-земных года, а сейчас мы достигаем ближних звёзд в считанные дни. Перелёт длиной в парсек бизнес-классом стоит всего пять с половиной бассов!

— Спасибо, Алон! ауф видерзейн, как говорили древние французы! Завтра Алон летит подписывать с ЛаБиндой соглашение о тарифах. Надеюсь, бизнес-классом. Один полёт в набитой доверху цистерне — и цена упадёт до басса за парсек.

В залах раздались рукоплескания, свист, галдёж и топот. Всем понравилась едкая фраза ведущего — народ в «Кабарете» не понаслышке был знаком с условиями пассажирских перевозок. Послышались новые заказы на спиртное; быстрее забегали официантки.

— Он забыл сказать, что скачком — вчетверо дороже, — промолвил Форт, но Буфина охватил энтузиазм. Канал V нагнетал видовой патриотизм дай боже. Пока Доран показывал, сколько и куда мы налетали за четырнадцать столетий, к столику подкрался встревоженный человечек с печатными брошюрами в руках.

— Сектантам не подаю, — полуобернувшись к просителю, заранее отшил его Форт. — Мелочи нет — этих, камешек. Иди дальше.

— Вы централ, я не мог ошибиться, — зашептал странный субъект, пригибаясь и дыша Форту в ухо. — Вы — состоятельны и предприимчивы...

— И акции кериленовых рудников не покупаю. Даже самые выгодные.

— Нет, нет! без коммерции! — взволновался человечек, исподтишка показывая Форту свои книжицы. — Вы же сторонник демократии!

— В общем, да. — Разобщив потоки восприятия, Форт уделил часть внимания обложкам.

— Наверняка вы заметили, — торопливо продолжал человечек с нажимом в голосе, — что на Ньяго нет свободы! Тотальный контроль и массовое воспитание детей... ходьба строем, команды свистком... Люди не могут смотреть все телепередачи! Пожалуйста, внесите посильный вклад в духовное освобождение планеты.

— Сказал ведь — без денежных взносов. И потом, вряд ли местные власти меня поймут, если я профинансирую вашу затею. Не хочу вылететь отсюда раньше, чем я собирался.

Тем временем на сковородке у Дорана жарился глава отдела перевозок ТКУ, страдавший неизлечимым бюрократическим косноязычием.

— В Галактике больше двух миллионов двухсот тысяч судов вместимостью около двух биллионов тонн, из них примерно тридцать пять процентов — танкеры-сверхгиганты и большие транспортные суда, — бубнил он. — На сегодня пилотируемыми судами посещено меньше пятисотой части систем Галактики.

— Ош-шеломительные цифры! сколько открытий ждёт нас впереди! Мы встретим множество загадочных и неизученных форм жизни! О них нам расскажут в следующий вторник специалисты по борьбе с инопланетной заразой.

— Никакого криминала, только просвещение! Всё сугубо анонимно, без пожертвований. Вы незаметно разложите в коридорах нашу литературу... она переведена на ньягонский... Обложки и иллюстрации рассчитаны на детей. Берите скорей! — зашипел человечек, приседая и пихая Форту пачку книжонок. — Прячьте!

Дети из Мертвушки мигом нырнули под скатерть и невидимо затаились. В дверях показались клановые полицейские в узорных жилетах и бескозырках — вошли тихо, очень внимательно оглядываясь. Похоже, в полумраке они видели прекрасно. Одна из девиц с экзотично раскрашенным телом и задорным хвостиком по-ньягонски на крестце, напротив, поспешила к полисменам и отгородила их от зала своими пышными формами. Очевидно, имел место сговор о том, кто кого прикрывает. Торопливо пряча брошюры под комбез любимого болотного цвета, Форт на миг ощутил себя знаменосцем освобождения, но, с запозданием поискав сканером человечка, не обнаружил его. Юркий сеятель просвещения исчез, словно призрак.

«Значит, если эльфики сейчас полезут мне за пазуху, виновным окажусь я. Спасибо, удружил! Место таким подаркам — на помойке».

Когда просветитель улетучился, Буфин бросил краем рта:

— ВП — «Всеобщее Помилование», ньягонский филиал. Лучше не связываться. Они тут регулярно агитируют против публичных казней и за демократию, после чего их высылают.

Ах, ВП!.. Форт сдержался от естественного побуждения немедля вышвырнуть агитки. Помилование! те, что всегда вылезают с протестом, едва люди соберутся лучевать серийного убийцу. По концепции ВП маньяка, замучившего дюжину невинных, надо сохранять как ценный генетический материал, чтоб душегубы часом не перевелись.

— ТуаТоу и Форрэй отправили три беспилотных зонда к Большому Магелланову Облаку; последний стартовал пятнадцать лет назад, — вещала мужеподобная профессорша с повадками матёрого сержанта.

— Считалось, что путь займёт двадцать пять имперских лет, но до сих пор нет сведений, что первые два зонда достигли цели. Может быть, они рассыпались по дороге, — Дорана явно обязали восславить в передаче старших братьев по разуму, но он таки ввернул язвительную подковырку.

Переход к достижениям Верхнего Стола притушил раж, минутой раньше полыхавший в глазах Буфина (или проектор цвет сменил?), и всезнающий деляга вернулся к денежной теме:

— Так я не въехал — почему с «Эрке Небек» не сладилось?

— Их смутило моё прошлое. В детстве я наехал велосипедом на чью-то игрушку, и с тех пор этот факт позорит мою биографию.

— Ну-ну, понимаю. — Буфин взглянул ободряюще. — Все мы где-то вляпались и что-нибудь нарушили. Ох уж эти щепетильные ньягонцы!.. Ничего, брат, дело поправимое. Десять процентов комиссионных — и космолёт твой. Не такой свеженький и навороченный, как со стапелей Небека, но исправный и крепкий.

— Восемь процентов, — произнёс некто, чьё приближение Форт отследил десятком секунд раньше. — Восемь, и я гарантирую чистую сделку.

Форт смерил его испытующим оком. Ничего общего с Буфином. Подошедший человек в лёгком бежевом комбинезоне был тощ и жилист, короткая стрижка и гладкость сухих щёк выдавали космена, привыкшего к полётному шлему. Волосы его были белесоватыми и тонкими, глаза — рыжеватые, блестящие, как у ньягонца, с широкими зрачками и белками, воспалёнными от бессонницы; на веках — иссиня-серые тени гнетущей усталости, движения медлительны и скованны. Заметив во взгляде Форта недоверие, он беспокойно облизнулся:

— Я твёрдо говорю — товар будет лучше. В цену войдут дополнительные услуги — например, можно будет вооружить судно.

— Зенон, где сказано, что в «Кабарете» можно отбивать клиентов? — прорычал Буфин.

— В рожу — дать? — Зенон тотчас избавился от выжидательного напряжения и принял стойку беззаботного, почти счастливого человека; лишь глаза его стали жестокими, а голос — излишне звонким.

— Ладно, — Форт встал, — вы разбирайтесь, а я, пожалуй, пойду. Потом кто из вас в живых останется — тот приходи и предлагай.

Ансамбль из Мертвушки выбрался из-под стола и вновь затянул свою песню:

По всепланетке отчитывался демограф, ставший желчным брюзгой из-за нескончаемого пересчёта человеко-чисел с десятью нолями:

— Население одиннадцати цивилизаций составляет около трехсот семидесяти миллиардов. За год пропадает без вести больше шестнадцати миллионов человек всех видов.

— Все мы люди, все мы человеки! — крикнул пьяный из багрового мрака.

— Кстати, о сгинувших зондах, — ехидно напомнил Доран. — Я не против фундаментальных наук, но лучше с пользой тратить средства у себя в Галактике, чем швырять их в дальний космос. На те же деньги можно найти половину без вести пропавших.

«Одно слово — гадюшник, — раздражённо осмотрелся Форт. — И я в нём! Тёмные норы, публичные казни, вода по колено — попробуй вникни! что ещё занятного есть в Эрке? Интересно, подерутся ли мои дилеры?..»

— Переключите на Бравых Свинок! — заорали с другой стороны. — Убейте эти новости! Эй, ди-джей, гаси пятый!

«Надо бы куда-нибудь определить макулатуру. В клочья, а потом — в урну».

Доран, разинув рот, погас — взамен на экранах появилось трёхмерное зрелище довольно узкого зала с прозрачными стенами; десятка два ньягонцев в толстом защитном снаряжении прыгало по бледно-жёлтому полу, а на трибунах за стенами кипела, кричала, махала руками толпа, разлинованная на сидячие ряды. У ворот и по коричневой дорожке, опоясывавшей поле, прохаживались ньягонцы и ньягонки в клановых жилетах, среди которых Форт с удивлением увидел Раха — вместо бескозырки тот обмотал голову лентой и стоял с надменным видом, заложив руки за спину.

Приближаясь к выходу, Форт наметился порвать пачку книжонок — для начала пополам, — но тут его с победным сопением догнал Буфин:

— Нет у нас с ним конкуренции! Не слушай его больше. Он неудачник, притом, — Буфин приглушённо зашипел, — с погаными знакомствами! У него судно арестовали за долги, вот он и ищет, где бы деньжат перехватить.

— Все мы где-то обзавелись погаными знакомствами. И я не исключение,

— Вижу, ты тёртый парень, — подмигнул Буфин, — своего не упустишь! Мы, централы, — одна банда, верно? На вооружение, что он там говорил, не обольщайся. Ничего приличного его поставщики в корабль не врежут. Зато мои... корабельный бластер, соображаешь? — просипел он едва слышно. — За те же деньги!

Ни шум, ни музыка, ни возня ресторанной публики не избавляли Форта от впечатления, что он попал в замкнутый подземный переход и забыл, где выход. Куда ни поверни — опускаешься всё глубже, а вокруг — скалы, толща немого камня, прессом нависшая сверху и сдавливающая с боков. «Кабарет» смотрелся как ловушка — западня захлопнулась, все мышки пойманы, но не осознают, что их осталось погрузить в ведро, и бездумно радуются дармовому угощению. Только зайди — всучат запрещённую литературу, предложат люгер с бортовым оружием, а если взять груз для перевозки? страшно подумать, что это будет за груз. Вполне могут сосватать в замороженном виде партию пропавших без вести.

Рвать пачку при Буфине было как-то неловко. Форт старался без нужды никому не показывать, на что способны его механические руки. Завидев у двери мусорный контейнер, он поглубже засунул туда надорванные брошюры.

— Верно, держись от них подальше, — похвалил Буфин. — Пойдём опять за столик? потолкуем и обсудим.

Ньягонцы в высоком зале построились, выкрикнули: «Бравые Свинки всегда побеждают!» Зрители за стенами ответили им восторженным воем: «Ой-еее!!!»

Движение всегда притягивает взгляд. Словно не расслышав предложения Буфина, Форт засмотрелся, как на экране начинает разворачиваться действо, — да и толстяк уставился туда же. Дружно вперившись глазами в шевеление объёмного TV, они с торгашом поневоле завязли у двери.

Там, в телевизоре, чинно и грациозно расхаживали по полю сильные, красиво сложенные спортсмены-пигмеи — по двое, по трое, редко в одиночку. То ли занимая исходные позиции, то ли знакомясь с новой игровой площадкой, они сходились, менялись местами, выполняли повороты и наклоны. Всё это напоминало элементы синхронной гимнастики. Зрители на разные голоса, но дружно тянули в унисон несколько нот, взявшись за руки и изображая «бегущую волну». Множество гибких рук поднималось и опускалось, будто по команде, и волна уже несколько раз обежала трибуны. Прекрасная цветопередача, тональное пение, танцевальная шагистика на поле, плавный бег живых синусоид на трибунах, синий блеск сотен глаз и мерные взмахи лотосовых рук — вместе это производило необычайное, пленительное впечатление.

— Слушай, — Буфину не впервой было видеть местный спорт, — мы так и будем торчать у порога, ни взад, ни вперёд?

Форт, не в силах оторваться от экрана, только отмахнулся.

Потом в спортзале что-то случилось.

Форт счёл, что матч начался, и попытался представить, как выглядят командные игры на Ньяго, но картина, что разворачивалась на экране, с каждым мгновением всё меньше напоминала спортивное состязание. Шеренги игроков рассыпались, сотни сидящих за стенами повскакивали с мест, беспорядочно заметалась охрана в узорных жилетах. Все будто одновременно взбесились; из телевизоров хлестала смесь визга, каких-то отчаянных бессвязных возгласов и пронзительных криков. Свирепо схватываясь между собой, ньягонцы сталкивались, царапались в прозрачную стену, лезли сквозь прорези в ней и падали на коричневую дорожку, вставали и бежали к воротам — или оставались лежать, корчась. Зал за каких-то десять секунд стал ревущим и безумно бьющимся о стены водоворотом тел.

От прежнего порядка не осталось и следа: одновременно хлынув с трибун в дикой сумятице, толпа выла и билась у выходов, пытаясь вырваться со стадиона. Автоматика максимально распахнула двери, но их пропускная способность была несовместима с массой людей, разом хлынувшей в проёмы, — там тотчас создались вопящие заторы; людей кружило, передних выталкивал напор сзади. Толпа уплотнялась, можно было различить одни головы. Крик нарастал; орал и голосил весь стадион.

Изображение задёргалось и сдвинулось — рывок, ещё рывок. Камера изменила фокусное расстояние, в кадр попала сцена быстрой, но при том осмысленной возни у стены. Там Pax — без сомнений, он! других землян на поле нет! — с парой узорных ребят и какими-то униформистами из обслуги снимал щиты прозрачной стены, открывая широкий ход на площадку.

— Сюда! Вторая трибуна, отступать сюда! — Громкий голос Раха перекрывал вопли. — Не бежать! Шагом! Ко-мне! ко-мне! Сю-да!

Зажав в губах свисток, он стал руками подавать неизвестные Форту сигналы, одновременно испуская ритмичный свист такой силы, что звук вонзался прямо в мозг.

Толпа на ближнем участке трибун разделилась. Многие сразу бросились на поле.

— По порядку! Шагом! — Побелевший, блестящий от пота Pax сплюнул свисток. — В шеренгу! Правая рука вперёд! Держать рукой дистанцию!

И опять режущий уши прерывистый свист.

Люди стеной надвигались на Раха — вытянутые шеи, кричащие рты. Передние, чтоб не упасть, были вынуждены бежать. Их головы запрокидывались, лица были искажены болью.

Повернувшись к потоку боком, Pax пропустил часть бегущих, затем встал к ним грудью, выкрикивая команды, по его не слушали — налетели, ударили, обтекли. Землянин стоял, как скала на пути цунами, — людские волны накатывали, пытаясь скорей вырваться на простор. Pax оказался окружён беснующейся толпой, его швыряли, отпихивали, неистово работая локтями, но он упорно боролся.

Потом задние начали вспрыгивать на плечи передним, лезть по головам. Фокус сместился, всё поплыло, поехало куда-то в сторону и пропало. По экрану пронеслись фракталы, переливающиеся под музыку, а потом на золотом парчовом фоне запело изумительно глазастое существо, игриво склоняя головку набок и перебирая в воздухе тонкими пальчиками.

Обомлевший и замерший ресторан утробно загудел. Доносились вздохи и невнятное бормотание, в приглушённых голосах слышался испуг. Завсегдатаи « Кабарета» обменивались недоумёнными тревожными взглядами; кое-кто поспешил расплатиться и уйти.

Форт в растерянности — такое с ним редко случалось — посмотрел на Буфина:

— Что это было?

— Никто не скажет, — пожал тот плечами. — Кругом режим молчания. Нам повезло — была прямая трансляция... Держу пари, что директора канала вышвырнут, а с ним еще пяток голых кошек, ответственных за передачу. Тут можно прожить сотню лет и не увидеть ни одного репортажа с места аварии.

— Думаешь, авария?

— Само собой! Пожар, а может, пол под ногами поплыл. Здесь всё насквозь источено, просверлено, изрыто — запросто что-нибудь обвалится. Нипочём не угадаешь, что именно стряслось.

— Ньягонцы принимают волонтёров?.. Надо бы помочь.

— Форт, не будь слишком сердобольным! У них опытные спасатели и первоклассная медицина катастроф. Без тебя справятся. И захочешь — не допустят.

— Но там был человек. По-моему, его смяли. Может, ему кровь нужна...

— Это не человек — это Pax Пятипалый! Если ты сдашь ему свою кровь, я с тобой здороваться перестану и руки не подам.

«Странно. Хотя — кто любит безопасников?.. Однако если этот парень не успел передать наш договор наверх, то дело плохо. Тогда меня поведут другие из того же ведомства, но уже без оглядки на честное слово. Где оно, то слово?.. Ищи ветра в поле. М-да, ситуация...»

Обратный путь в гостиницу Форт посвятил изучению градской инфраструктуры, одновременно стараясь понять, что он увидел в оборвавшейся спортивной передаче и чем ему это грозит.

Взрыв паники на стадионе ничем разумным не объяснялся и ни в какие рамки не укладывался. Исчезновение Раха с экрана казалось мрачным предзнаменованием — если его затоптали, рухнула вся комбинация с покупкой люгера, и надеяться больше не на что. Кто ещё поручится перед «Эрке Небек» за приезжего с такой тёмной биографией? Перспектива иметь дело с Буфином или Зеноном не радовала — это парни с той стороны бизнеса, которая с законом не граничит. Не лучше ли поскорее переметнуться в другой град — Крау, Авако или Ньяро? лишь бы торговцы разных градов не обменивались данными о клиентах...

Бесчеловечная среда обитания ньягонцев представляла собой гибрид горных выработок с интерьерами котельной, узла гидроцентрали и метро. Время было нерабочее; народ кишмя кишел, реками притекая и уплывая по эскалаторам, волнами вталкиваясь в короба лифтов и обклеенные рекламой трубопоезда, которые с неживым стоном отлетали от платформ в тоннельные дыры и утягивали за собой воздушные вихри.

Слишком много людей. Слишком обширный город, чтобы по поведению прохожих в одном районе угадать, что произошло в другом. В передвижении людей ничего не изменилось, поскольку его ритм задаёт техника.

Позади не смолкал каменный треск монеток в колонках пропускных турникетов. Вдоль платформы, где выстроилась толпа ожидающих, повеяло напрягом гравиторов, оттесняя плотно стоящих людей от края и прокладывая жёлоб-невидимку для тормозящего поезда. Круглоголовый червь вытек из тоннеля и, слабо колыхнувшись, замер, отворив десятки дверей. Народ отступил, пропуская через себя ручьи выходящих, затем надавил на борт состава, вливаясь в вагоны.

Форт заметно выделялся над слоем голов и длинных ушей. Стайка недорослей обоего пола шепталась, тихонько прохаживаясь на его счёт:

— Смотри-ка, ничего себе верзила! Прямо до потолка.

— Все корноухие — здоровенные, кроме хэйранских жаб.

— А на морде ни волоска нет.

— Хочу тоже таким вырасти.

— Чтоб нигде не помещаться?

— По-моему, это туанец...

— Ты не различаешь корноухих. Он — эйджи. Туанцы в общем вагоне не ездят — только частным поездом, по особому заказу.

Инерциометр Форта вычел вектор искусственной гравитации из ускорения состава и доложил хозяину результат. Если б не гравиторы, пассажиров сплющило бы в блин у торцовой стенки.

Между тем вектор перемахнул на противоположный; поезд влетел на следующую станцию. Среди прочих вошла сплочённая группа мужчин и женщин с большими заплечными сумками, на груди нашивки — ярко-оранжевый круг в белом квадрате, на головах повязки с надписями: «ЭКСТРЕННАЯ БРИГАДА 16». Перед ними тотчас потеснились, уступая место.

— Гляди, врач с помощниками! Спорим, по тревоге едут?

— А чего было? что передавали?

— Ни слова. Режим молчания. Тихо! Корноухий слушает!

— Он не поймёт.

— Мне Лусак звонила — на их этаже врачи в каждую квартиру кладут двоих, на четыре квартиры ставят своего помощника.

— Ничего не рассказывала?

— А тебе что надо — древнюю правду? Любой сосунок знает, а ты без понятия! Радуйся, что там не оказался.

Между Фортом и подростками встал папаша — одно чадо висело за спиной, опутав его конечностями, другое он держал за лапку, Малец, зажавший в ручонке мягкую куклу, глядел на Форта снизу боязливыми и любопытными глазами. Наконец он набрался духу и очень неуверенно выговорил:

— Дядя.

— Привет, кой (младший), — ласково посмотрел сверху Форт, ощущая себя великорослым болваном, не смыслящим ни в детях, ни в общественных отношениях, ни тем более в культуре Ньяго в целом. — Это что у тебя, игрушка?

Общеизвестно, что, говоря с детьми, взрослые пытаются общаться с ними на их уровне и детским языком. Они начинают задавать столь идиотские вопросы, что по коэффициенту интеллектуального развития сразу падают в глазах маленьких собеседников пунктов на семьдесят. Дети теряются, не зная, о чём можно толковать с умственно отсталыми великанами.

Подростки оценили усилия Форта по-своему:

— Корноухие, когда у нас живут, умнеют год от года. Язык учат.

Взрослые глядели на Форта с молчаливым осуждением. Вот ещё, он нам демонстрировать будет, какой он адаптированный! в трубопоезде с младенцами беседует. Все мысли окружающих как-то внечувственно проецировались Форту в мозг — он догадывался, что о нём думают, и радости это отнюдь не прибавляло.

— Это мляка, — предъявил ребёнок куклу. — Деда сделал.

— Красивая, — похвалил Форт уродливое рукоделие. Выкарабкаться из бессмысленного диалога было невозможно, оставалось как-то продолжать его. — Ты с дедой играешь?

— Играю.

— А во что?

— В старые прятки. — И дитя, наивно надеясь на понимание чужака, запело:

Тут снисходительный папаша, до сих пор терпевший вольности своего чада и возмутительную невоспитанность иномирянина, быстро и зло стукнул мальца костяшками пальцев по лбу, заставив его подавиться словом и испуганно замолкнуть.

Форт повёл глазами — если он хоть сколько-нибудь научился понимать выражения ньягонских лиц, атмосфера вблизи него должна была почернеть от злобы и страха. Странно... Сперва они смотрели мрачно, но скорее с желанием, чтобы он замолчал; невинный голосок ребёнка почему-то заставил их втянуть головы и ощетиниться. Теперь глаза их мерцали изжелта-зелёными кислотными бликами, словно кричали хором: «Уходи!» Недоросли перестали шептаться и посуровели, даже мягкая кукла с ненавистью вытаращила глазки-пуговки. Форт оказался среди скопища враждебных эльфов, хотя всего несколько минут назад они казались добрыми сказочными къюпи.

Чтобы избавиться от чувства всеобщего неприятия, он сделал вид, что не начинал беседы, и стал читать наклейки и граффити на стенах.

«ВЕРЬ В КРЕПЬ И СТЕЛЬ», «ДЕТИ РАДУГИ» (частично зачёркнуто, сверху поправка; получилось — «ЖЕРТВЫ РАДУГИ»), «ТАНЦЫ ПЬЯНЫХ СВИНОК», «КУРИЦА ВОРОВКА» (программа отметила: «курица — перевод условный»), «КУРИЦУ НА ВЫСЫЛ», «ИДУ ПО РАДУГЕ», «МЕНЯ ЗОВЁТ БЕЗДНА». Несколько раз криво и грубо начертана и закрашена черным перевёрнутая пятиконечная звезда...

И вдруг — надпись жирным, чётким шрифтом:

Как это могло здесь оказаться?! почему?

Текст был хорошо знаком Форту — но кто вывел по-ньягонски две тщательно прописанные строчки, впервые появившиеся тысячи лет назад, на иной планете и на ином языке?..

На ближайшей станции Форт поспешил выскочить из вагона — лучше дойти своим ходом, чем ощущать десятки неприязненных, отталкивающих взглядов. Следом вышли люди экстренной бригады 16, выбежали подростки — и новая толпа повалила в поезд с шорохом сотен подошв.

Пешком и по эскалаторам путь в гостиницу оказался куда дольше — тем более, что из-за каких-то «профилактических работ» пришлось сделать крюк. Эрке во всех трёх измерениях пронизывала стель — сложно переплетённая и регулярно нуждавшаяся в профилактике пучковая структура из труб и кабелей. Можно было ум сломать, гадая, на какую глубину уходят кровеносная и нервная системы града. Обильные движущиеся панно с красочными фракталами могли повредить разум и зрение даже стойкому человеку. Хорошо хоть, что череду панно сильно разбавляло множество указателей и чётких схем с текстом в одну строку. Форту не раз и не два встретились фотопортреты с пояснениями вроде: «ВОТ — ЭРКЕ ТОЛОЕН ОРА ИНТО, БРИГАДИРКА КОНУСА ПОГРУЖЕНИЯ „КРАСНАЯ ГЛЫБЬ 21". ЕЁ ТРУДОВАЯ СЕМЬЯ ВГЛУБИЛАСЬ НА МИРИАД ВЕЛИКИХ САЖЕНЕЙ!»

Форт ловил себя на том, что чем лучше он читает, тем меньше понимает. Ускользало от внимания нечто главное, о чём здесь знает любой сосунок, а он, пилот со стажем, сведущий в космосе, оказывается невеждой. И отнюдь не факт, что это неуловимое найдётся в справочниках или в Сети.

Свет в тоннелях медленно, пошагово смеркался — подступала темнота, исконная жительница подземелья, загоняя ньягонцев в ячейки квартир. Спать, спать, спать! Переходы пустели, все прятались, чтобы переждать нашествие тьмы во сне, — так дети прячутся под одеяло, боясь увидеть, кто шастает ночью по дому, кто заглядывает в окна с улицы.

В номере гостиницы Форт вытряс на стёганый мат вспомогательную дребедень для входа в здешнюю информационную паутину — пора испытать железо в деле! — и поудобней установил раскладную клавиатуру. Но едва на экране начало вращаться, изгибаясь и ломаясь, объёмное отражение процесса скрытого проникновения, как дверь номера без всякого предупреждения открылась.

— Ничего не выйдет, — сказал вошедший Зенон. — Ньягошки сильно охраняют Сеть и могут вычислить любого проникателя — особенно того, кто залезает впервые.

— Лениво было постучать? — Форт поднялся. Удовольствие сломано; он готов был удалить гостя вручную.

— Здесь привыкаешь к тому, что живёшь на виду. — Зенон без интереса осматривал убогую обстановку номера. — Извини, что помешал, — но толку от твоей хак-атаки всё равно не будет. Ушастые не терпят, если кто-то забирается в Сеть без их ведома.

— Отыскал меня по списку приезжих?

— Да; все наши так ищут знакомых.

— Зачем ты явился?

— Поговорить о люгере. Ведь тебе нужен люгер?

— А тебе нужен врач. Ты что-то впрыснул или покурил, чтоб лучше выглядеть, но здоровей от этого не стал.

Действительно, Зенон смотрелся не настолько скверно, как недавно в «Кабарете». Осанка его стала твёрже, порывистые движения смягчились, а мимика, жестикуляция и голос перестали намекать на нервный срыв с минуты на минуту.

— Это неважно. — В лице Зенона что-то дрогнуло, как от укола. — Речь идёт о хорошем судне по приемлемой цене.

— Ты бы сначала вызволил из-под ареста своё судно.

— Враньё, — слишком громко ответил Зенон, сдвинув брови. — Кто сказал?

— Говорят.

— В «Кабарете»? может, Буфин?

— Зачем зря гадать?.. Был разговор о превратностях судьбы, упомянули тебя — вот и всё.

— Превратности... — Заложив беспокойные руки в карманы, Зенон прошёлся от стены к стене. — Ну да, так и есть. Мне нужно всего пятьдесят тысяч бассов. Я рассчитаюсь с банком, а ты получишь люгер. Вполне подходяще для нас обоих!

В сфере космических перевозок вертятся очень большие, нередко астрономические суммы. На их фоне 50 000 В — почти пустяковина. Но Форт был прижимистым централом и отлично знал — если потеряешь счёт деньгам, скоро окажешься голым и в долгах. В Сэитрал-Сити человек с годовым доходом 50 000 состоит в имущественном классе выше среднего и живёт в охраняемом квартале престижной части Города. В прежнем воплощении, в роли наладчика игральных автоматов, Форт получал всего 3620 В в год.

— Сколько хотят за люгер те, кого ты представляешь?

— В экю — три восемьсот, — быстро проговорил Зенон, не отрывая пристальных глаз от лица Форта. — Судно не новенькое, но ни под судом, ни в розыске не состоит. Покупку заверит градская торговая палата.

— Долго было в эксплуатации? капремонты? замены движков?

— Налётано сорок семь имперских лет. Два ремонта, три замены. Как видишь, я ничего не скрываю.

— Извини, Зенон, по это — старьё, — почти искренне вздохнул Форт, стремясь благовидно отделаться от злосчастного шкипера и его старомодного товара. Жалость жалостью, а чутьё подсказывало, что добра эта покупка не сулит.

— Нет, погоди! — Зенон засуетился. — Есть сертификат регистра Ллойда о годности к полётам. Судно законно выставлено на продажу, убедись сам. — Он развернул перед Фортом лист прейскуранта.

— Зачем ты это показываешь? здесь написано — б/у, износ 19/64. По-твоему, я прилетел сюда скупать second-hand?

— Это нормальное, это исправное судно, — настойчиво убеждал Зенон, пытаясь внушить Форту мысль о необходимости покупки. — Оно пригодно, оно ещё долго прослужит.

— Зенон, ты капитан. Должен соображать, что судно б/у — коллекция сюрпризов и подвохов. Не надо меня зомбировать, я не куплю.

— Половина грузового флота вообще просится на слом — но летает и возит товар!

— Я понимаю, что тебе срочно нужны деньги, но ничем не могу помочь. Если бы мы вместе работали и я знал, чего от тебя ждать, — кредитовал бы просто так, на раз. А кто мне поручится, что прейскурант не липовый и фирма не протезная? кто подпишется, что ты насквозь честный парень?

— Могу назвать хоть десять человек, — даже почти потеряв клиента, Зенон не отступал, — они подтвердят, что я не замешан ни в каких...

— ...и это будут десять твоих приятелей. И я им должен доверять? Спасибо, не надо. Я здесь никого не знаю — абсолютно никого!

При этих словах дверь вновь открылась, и вошёл Pax, которого Форт уже мысленно похоронил. Pax был измятый, испачканный; ноги, лицо и кисти рук — в кровоподтёках и ссадинах, жилетка порвана, на водолазке — отпечатки ньягонских подошв. Под багровыми отметинами на лице застыла маска высокомерия и подозрительности.

Зенон, обернувшись к Раху, замер с открытым ртом.

— Вон, — отрывисто бросил ему Pax, для наглядности указав на дверь.

— Но, офицер! на каком основании? — Зенон вышел из оцепенения. — Я что, не могу выпить кофе с приятелем?

— Твой приятель не пьёт кофе.

— Правда? — Зенон поглядел на Форта.

— Больное сердце, — развёл руками Форт с самым лживым выражением.

— Может быть, тогда выпьем чаю?

— И чая он тоже не пьёт, — непреклонно сказал Pax. — Вон, кому говорю.

— Всё-таки я не согласен. Я пришёл к земляку, мы беседуем, а вы меня выгоняете...

— Не надо было попадаться. — Реплика явно касалась чего-то, что оставалось за пределами беседы. — Мне повторить приглашение?

— Мы не закончили, — сказал Зенон на прощание. — Ещё свяжемся, в другой раз.

— Вы знаете, кого впускаете в свой номер? — с нажимом спросил Pax, едва дверь закрылась.

— Я не впускаю. Ко мне все сами входят, не стучась. Pax, я жутко рад, что...

— Он контрабандист.

— О-о... а я думал, он торгует крадеными судами.

— Нет, это не его профиль. Он честен во всём, кроме импорта мимо таможни. Но я категорически не советую заключать с ним сделки. Надо иметь дело с легальными партнёрами. И вообще я крайне удивлён, обнаружив его здесь — и в качестве посредника.

— А что было делать? по TV показали, как тебя топчут ньягонцы, и я не рассчитывал увидеть тебя живым.

— Обошлось.

— ...волей-неволей начнёшь искать посредников. Правда, искать я ещё не начинал — просто Зенон шёл за мной по пятам от «Кабарета». Ему сильно нужны деньги — банк арестовал его корабль.

— Да ну? какая неожиданная новость...

«Похоже, я сболтнул лишнее», — огорчился Форт.

— Ты получил медицинскую помощь? — сменил он тему. — Бывают внутренние травмы, которые не сразу проявляются.

— Да, меня осматривали. Кости целы, кровотечения нет. — Pax старался выглядеть молодцом, с усилием сохраняя здоровый вид и скрывая боль, но лицо его осунулось, осанка была скованной, плечи — напряжёнными, а движения — неуверенными и замедленными. Он опустился на мат и несколько ослабил выдержку — сгорбился, осторожно проводя рукой по животу, склонил голову. Офицер клана выглядел куда бледней, чем раньше.

— Мне надо выспаться. Я останусь у вас. — Разрешения Pax не спрашивал; видимо, людям клана позволялось многое. — Это не стеснит вас, мотаси Фортунат. Я не храплю.

— Что за суматоха произошла на стадионе? показывали недолго... я ничего не понял.

— Я тоже. — Pax поднял злое измождённое лицо. — Именно этим мы с вами и будем заниматься.

В самом деле — заснув, Pax не храпел. Зато он метался, стонал и много говорил во сне — порой по-ньягонски, а иногда на другом языке.

Обрывки его сбивчивых речей, которые Форт смог разобрать, были такими, что лучше б их вовсе не слышать. В конце концов Форт вышел из номера и, плотно закрыв дверь, до конца днёвки простоял в коридоре, потому что неприятно было видеть белое лицо с закрытыми глазами — говорящее, искажённое в гримасах и сочащееся каплями пота — и ещё руки, судорожно ищущие что-то.

Всё предельно просто. Выпить, это вишнёвая вода. От питья немеет язык, становится пусто и тепло в горле. Здорово, правда? «Нездорово». — Слова не выговариваются, путаются во рту, язык толстый и непослушный. Теперь представь, что ты акванавт. Дышишь через маску. Раз-два, раз-два, вдох-выдох. Весело? «Не весело», — гаснет в голове порыв ответить. Пол, потолок — колесом, вокруг, и всё мелькает; хочется ухватиться и вцепиться, чтоб не полететь...

...в яму! Вот она — яма!!

Ноги скользят, безнадёжно тормозя. Пол накренился и стал покатым, а впереди — обрыв над бездонным провалом, откуда кричит эхо и грохочет гром. Дым идёт вверх, снизу мелькают вспышки, разом озаряя всю толщу дымовой завесы. Ааааа, ооооо, — гудят, смешиваясь, голоса в пропасти, отскакивая от гладких стен, путаясь среди повисших кабелей. Громадная тень рисуется в опаловом дыму, тень горбатая, рогатая, тень с крючьями и пилами, с ремнями и цепями. О-хо-хо! О-го-го! — Всё выше вздымается горб тени, всё ясней проступает в дыму чугунный шар головы без глаз, головы с венцом гнущихся стеблей. Мягко падать! мягко! — а ноги скользят, а пол наклоняется круче, и воздух не даёт за что-нибудь схватиться и вцепиться. Полоса, разделяющая стёкла!

Напрасно бить кулаком в стеклянную стену, кричать, звать — коварные слуги спящих делают своё дело хладнокровно и уверенно. Что-то хлюпает под полом. Гель убывает, всасываясь в невидимые ёмкости; тела одно за другим опускаются на пол, спутанные хищными механическими жгутами. Без поддержки геля тело становится невыносимо тяжёлым, мышцы едва повинуются. Першит и скребётся в горле, пальцы царапают губы, отдирая от лица широкую присоску — словно отрывается восковая маска-оттиск, но отбросить её нельзя — следом изо рта и ноздрей тянутся слизистые, неровные шланги, стекают вдоль носа на губы мокрые потёки белёсой эмульсии. Вдох. Выдох. Воздух обжигает грудь изнутри, вдох прерывается приступом кашля. Красная маска — вдавленное лицо наоборот с пустыми капсулами истекающих белыми слезами глазниц, словно сброшенная змеёй старая кожа, — глядит своими впадинами, и рот её начинает двигаться. Зубы во рту маски чёрные, обсидиановые.

Маска делает мучительное движение одновременно всеми чертами лица и выпячивается вперёд, становясь головой, — но за эластиком пустота, это голова без затылка! это не руки, а ожившие рукава с перчатками, они пустые! Это не тело, это куртка, а внутри — темнота! Пустотелая фигура протягивает рукава — прочь! уходи! Но удары не причиняют вреда телу, надутому тьмой, — подавшись, оно вновь распрямляется, вздувается и хохочет, а из носа и рта свисают влажные светло-синие шланги.

Маски одна за другой с чмоканьем отпадают от лиц людей, выворачиваются, заполняются дымом тьмы и облекаются в куртки и брюки, стучат по залитому гелем полу пустыми ботинками. Руки-перчатки разводят лежащим веки, ищут пульс на шеях, достают отливающие сталью трубки и наносят короткие удары-тычки в живот, в бок. Тела судорожно вздрагивают, тяжело стонут, ползут по гелю, как розовые черви, — и зеркало потолка ледяным блеском отражает опрокинутый сон.