Книга: Оборотни космоса
Назад: Блок 15
Дальше: Блок 17

Блок 16

Иногда Форт задумывался, каким будет его последний день.
В прошлый раз это был понедельник 30 ноября, тринадцать лет назад...
Число, означающее поворот в судьбе. За тринадцать тысяч он согласился гнать на свалку лихтер «Сервитер Бонд», едва не погиб, но познакомился с Учителем Кэном (в посмертной ипостаси) и получил за рейс крупную премию. Не в деньгах дело, хотя они пришлись как нельзя кстати. Он стал богаче на одну истину: «Если мы струсим — домой можно не являться. Мне не позволит стыд». Страшная истина, она многим смельчакам велела принять смерть.
«Ведь я не храбрец, — убеждал себя Форт, в полуночной тишине боковушки изучая чертежи Диска, которые выбрали для иноземного эксперта инженеры-призраки. — Сколько себя помню, я старательно избегал стычек, драк, войн и межзвёздных вооружённых конфликтов. Я никогда не бродил по тем кварталам, где водилась шпана, и не стремился решать спор врукопашную. А в новом теле — тем более! его не так-то просто починить. Но меня постоянно забрасывает в места, где все — звёздные воры, туанские армейцы, профсоюзы, безопасники, демоны из камня, нелегальные бизнесмены, страховщики, градские нао и чёрные пираты — ждут, когда я появлюсь, чтоб тотчас же затеять свалку и втянуть в неё меня. И они не унимаются, пока я не растащу их, Мне эта закономерность совсем не нравится! я бы с радостью отказался от своей роли... если бы было кому подать письменный отказ. Теперь я снова что-то должен совершить, причём во вред себе. Но почему я? кто меня назначил? Да не хочу я! Я приехал купить люгер! Отвяжитесь все от меня — я не эксперт, не шпион и не спасатель, я просто пилот!..»
Он просматривал документацию самопального проекта «Меч-радуга», всё глубже и отчётливее понимая, что сферическая камера Диска, находящаяся в километре от поверхности, — это глобальная западня. Конец всех путей.
Здесь угасла довоенная история Ньяго — самодовольной, кичащейся своими достижениями цивилизации, не способной даже помыслить о том, что она выковала меч на свою шею. Злая воля жителей земли отразилась, многократно умножилась в горней вышине, дошла до истребительного совершенства — и рухнула свыше на обезумевшую планету. Бог не изобретает казней — Он предоставляет это нам, которым поручено доделать намеченный в общих чертах мир.
Чёрная сфера. Отсюда готовится восстать выпестованный, вскормленный людьми древний Зверь, чтобы закрыть небо покровом ужаса и тьмы, загнать жизнь ещё глубже в норы, испепелить тянущиеся ввысь ростки кислотным ливнем.
Чёрная сфера. Придётся войти в неё...
...и что дальше? что надо сделать?
Что может один человек, выходя против Зверя?
«Подними на него свою руку и помни — ты бьёшься в последний раз».
Ответ прост — в сферу можно только войти. Выйти не придётся. Лишь взлететь, освободившись от тела.
Форт был против такого решения. Рассудок громко протестовал, кричал и стучал кулаком, приводил множество доводов в пользу того, чтобы сладить дельце с Папой, получить плату имперскими деньгами... а затем стать при Папе советником! или капитаном боевого корабля, почему нет? Зачем противиться естественному желанию жить и процветать? Надо пожать лапу Зверю, поцеловать его в зад и со смехом радости принять печать на физиономию! жизнь наладится! ничего страшного! Главное — уговорить Папу подать тебя на TV в виде туанской анимационной оцифровки, с искажением, чтобы Джомар даже случайно не опознал своего пропащего пилота. В новую пору жизни нужно войти с перекошенным лицом, и никак иначе. По-другому в мир Зверя не принимают.
Но откуда-то сочился скрипучий, донельзя циничный голос первосвященника Каиафы: «Лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».
И этот вражеский скрип, как ни странно, отрезвлял сознание, начинавшее клониться на зов бездны.
Надо идти. Даже понимая, что ничего не изменишь. Почти ничего. И не зная, как сообщить в град, что Диск существует. Кто не решал в уме таких проблем, не выбирал между «быть» и «не быть» — не ведает, каковы адские муки. Чаша полна, надо вылить — или выпить.
Нет, только выпить.
Это узел решений и наводил Форта на мысли о скорой и геройской смерти.
В далёкий понедельник 30 ноября принимать её было легче. Она пришла нежданно. Всплеск криков и движение людей в салоне, похожее на порыв ветра в тростниковых зарослях. Грохот автоматных очередей, удары пуль в грудь и живот, гулкая темнота. Робкие проблески неясных видений. Затем — серый свет в глазах, оказавшихся видеокамерами...
В отличие от того сырого вечера сегодня была возможность подготовиться к уходу, взвесить все «за» и «против». Против — страх. За — долг.
«Кому я должен?..»
Гнетущее чувство — как окружающий тебя тёплый туман, что плывёт следом, не выпуская из оболочки молочной пелены. Люди отдаляются, становятся расплывчатыми силуэтами без лиц, зато туман всё осязаемее, всё плотней, в нём вьются, сплетаясь из колеблющихся струй, голоса, что-то шепчущие, на чём-то настаивающие, зовущие и молящие... В конце концов начинаешь сознавать, что все, кто был тебе близок, — здесь; они смотрят и ждут.
Тими, малявка Медеро, карапуз Бун, толпы в коридорах Эрке — их много, молчаливых свидетелей.
Какой-то пожилой землянин с широким, округлым лицом, в длинной тёмно-зелёной одежде.
«А, Учитель Кэн, привет! Что скажешь?»
«Ничего, Албан. Разве нужно что-то говорить?»
«Обидно, что я пойду туда один. Лучше бы в компании. Много спутников я не прошу; идти бы с кем-нибудь на пару — и достаточно. „Гармония достижима лишь вдвоём". Правда, это о супружестве...»
Дверь открылась, вошёл Маджух. Он спал с лица, осунулся и потускнел.
— Эксперт, полночь зашла за середину. Чтобы выступать, ты должен хорошо выглядеть. Если в чём-то не разобрался, оставь на утро. Ясно? Ложись спать. У тебя плохой вид.
«А ты хотел, чтобы я сиял здоровьем? По вашей милости я который день не вижу своей пищи. Подкармливаюсь одной водой и давлюсь органической массой, которую вы называете едой. Спросил бы, каково мне выгадывать моменты и тошнить в парашу. Поднёс бы стакан спирта — я хоть перестану рыгать гнильём...»
— Ты на себя погляди. Можно подумать, танцевал три часа кряду.
— Все мы отдохнём в обратном мире. — Маджух опустился на свободную плетёнку. Между пальцев у него скользили по кольцевой нити кораллово-красные чётки, грани которых покрывала тонкая резьба, выделенная золотом. — У тебя есть вопросы?
— Да, например — мощность магнитно-лучевого воздействия Диска в точке прицеливания. В международных единицах. Это не секрет?
— Восьмисотка эг. Нагрузка очень кратковременная, действие обусловлено вторичным излучением и поглощением.
— Для пирата ты прилично смыслишь в технике.
Чётки замерли, пальцы сжались, потом постепенно распрямились.
— Я учился.
— В «чёрной» академии?
— У меня два диплома, — выдавил Маджух, едва шевеля губами. — Межпланетный менеджмент и системный анализ.
— М-м-м, это престижно... а по тебе не скажешь, что ты крупный менеджер и системолог.
— Я здесь родился. Я потомственный Окурок. — Казалось, Маджух что-то доказывает самому себе.
— Да, это заметно.
— Я не хочу с тобой ругаться.
— Куда уж тебе. — Готовность умереть придавала Форту большую смелость. — Без меня ваш аттракцион не состоится.
— Кажется, я мало нахлестал тебе по хребтине. — Маджух встал, тихий голос его зазвучал угрозой. — После телевизионной передачи я подумаю, не стоит ли добавить. Имей это в виду, корноухий.
— Буду иметь, господин межпланетный менеджер. — Неожиданно хам-эксперт улыбнулся, и от этого веселья Маджуху вновь стало не по себе. — Университет гордится вами. Хлыст — лучший инструмент интеллектуала. Возможно, я предъявляю завышенные требования, поскольку знания не влияют на личность и наследственность.
— Хочешь, чтобы я начал сейчас? — Маджух взялся за рукоять у пояса.
— Попробуй. — Эксперт сидел, не изменяя позы. — Папа будет очень расстроен.
— Не бойся, останешься цел.
— А тебе я этого не обещаю. — Эйджи смотрел в глаза Венцу, и взгляд его был словно металлический.
Почему-то Маджух не решился отцепить хлыст от кольца-держателя.
— Есть ещё вопрос — что за обратный мир у вас такой? Я слышал раньше, но не углублялся в тему.
— Это религия, ты не поймёшь.
Маджух покинул боковушку в таком настроении, что, завидев его, встречные не просто расступались, а стремительно исчезали.
«Он провоцирует меня. Он нагло провоцирует... а я?.. Я мог бы разлохматить стрекало о его башку. Прострелить ему колени. Заставить его выть и ползать предо мной. А он не поддаётся! Звезда, я как наяву видел, что он может сделать! Взяться за стрекало, это терпимо, — и рывок. Хват за шею. Хруст. Он тяжелее и сильней. Скажет: «Маджух оскорбил меня, я не сдержался». Папа разорётся, но мелкоглазый нужен как глашатай Диска, а я — нет. Из соображений пияра выступление эйджи намного выгодней; поэтому Гэлп и сделала ставку на Коел. Мои уши... мои ноздри... Один лишь взгляд и вывод: „Удалец из Аламбука!" Как он встретил меня? „Ты на себя погляди". Даже если наклеить дипломы на лоб — уши выдадут. О, что надо выпить, чтобы пришла память обратного мира?! что я натворил на той стороне жизни? за что я осуждён родиться здесь Маджухом? за что расплачиваюсь?! Почему я тот, кто я есть, а не другой, с целыми ушами и ноздрями?»
В какой-то миг он готов был закричать — но как начать всё снова?
Как это происходит? очень странно, непостижимо — душа и тело разделяются в миг перехода через край. Тело мёртвыми глазами видит свою душу, а душа — её глаза белые — видит оболочку, в которой жила. Им больно друг без друга, поэтому они опять сливаются и начинают жить вспять. Сколько годов было дано провести на белом свете, столько длится время на той стороне, и оно обратное, совсем не наше. Вместо похорон там — радость восстания из костей. Склеп отверзается, и милая выходит к тебе, одеваясь плотью, становясь тёплой, и начинает дышать. Что было последним поцелуем, станет первым. Годы польются назад, тело станет молодеть, и любовное знакомство превратится в расставание, память о любви рассыплется пылью. Рост всё ниже, ум всё меньше, забудешь буквы, а потом слова, разучишься ходить, станешь размером с колыбель. Вот прозвучал последний выдох — тут всё перевернётся, и ты, пройдя сквозь муку разделения души и тела, появишься на свет из тьмы материнского чрева. Таков маятник вечности под небесами.
Но если ты нарушал законы неба и земли, твой удел будет хуже от рождения к рождению. Всё темней будет твой разум, всё грязнее жизнь, в которую ты входишь. Наконец, если ты не ступишь на путь восхождения — родишься зверем, чтобы знать лишь голод, похоть и жажду крови.
«Зверь с высшим образованием — он по-прежнему зверь или нечто большее? с большой буквы?..»
Маджух на ходу посмотрелся в одно из зеркал, которыми тщеславный Папа виртуально расширял свои покои, — и тут же отвёл взгляд, потому что отражение выглядело как клеймо.

 

Форт вернулся к чертежам, пытаясь отыскать в них хоть ничтожную зацепку, хоть какой-то намёк на спасение. Напрасные поиски. Старинный тоннель, идущий к Диску, был единственной дорогой подземных строителей, и если чёрным пришлось входить в тоннель сбоку, значит, вход в него завален. А конечная станция узкоколейки являлась тупиком.
«Но ведь должны быть какие-то технологические выходы! вентиляционные стволы или что-нибудь в этом роде...»
Похоже, и это предположение никуда не вело. Ни табличек «Лифт», ни указателей «Аварийный выход» он у Диска не заметил. Опять же карабкаться целый километр по выступам вытяжной трубы... Подстрелят снизу только так. Или догонят; ньягонцы — проворные и лазучие.
Он окончательно решился на сумасбродный поступок, который достойно увенчает его вторую жизнь, когда в диапазоне грависвязи возникло что-то вроде помех, но слишком ритмичное... и знакомое:
RRR. RRR. RRR.
Pax! Pax, это ты?!. — Пришлось сдержаться, чтобы от радости не заорать вслух.
Я слышу тебя, Эксперт. Здравствуй!
Долго же ты изволил пропадать! А я, между прочим, подвергался смертельной опасности.
У меня были всякие трудности.
Как будто у меня их не было! Но я вызывал тебя несколько раз в день.
Сначала сифон...
Кстати, как он тебе показался? удобный?
Я в него больше не полезу.
Надеюсь, это научит тебя доверять моей интуиции.
Потом я выбирался из него. Это заняло много времени. Если не вдаваться в детали, мне сильно нездоровилось. Оболочка чипа дала течь, я лишился дальнего телефона.
А меня тут твои родственники собирались подать как закуску всем имеющим на тебя зуб. Какое-то чаепитие с кровопролитием, я не вполне вник. Рама, вращение...
Что, они отменили свои планы?
Да, как только выяснили, что я — не Pax.
И ты до сих пор жив? Невероятно!..
Мы, централы, народ изворотливый. Я сделал финт и стал экспертом по сквозному оружию. Настоящий корноухий оборотень. Мне показали Диск...
Тебя ничем не пичкали? не делали инъекций, не заставляли дышать газом?..
Нет, я в своём уме. Просто мне велено презентовать меч-радугу международной аудитории, после чего мечом шарахнут по войскам Триумвирата. Вот, сижу, теряюсь в догадках как в одиночку расхлебать эту баланду?..
Скачай мне запись о демонстрации Диска, я перешлю её Ониго.
Нет уж, приходи и забирай всё вместе — и меня, и записи. Мне нужен проводник, чтобы отсюда выбраться.
Pax задумался. Эксперта можно понять — никому не хочется пропадать одному среди врагов. Предлагаемый им план сложнее и опасней, но... информация, которую можно раздобыть таким путём, намного достовернее. Триумвират примет её с куда большей охотой. К тому же побывать в логове и не увидеть Зверя — до смерти себе не простишь. Как говорят эйджи: «Чёрт с ней, с головой, но это надо поглядеть!»
Где ты находишься?
Во дворце твоего батюшки, под стражей.
Где будешь выступать?
На фоне Диска, плечом к плечу с Папой, чтобы все видели, как Рослые благословляют Аламбук.
Как вы туда будете добираться?
Повторяя в уме описанный Экспертом маршрут, Pax немного помолчал, после чего заговорил офицерским тоном:
Слушай и запоминай...

 

Маджух был усталым и подавленным не без причины. С минувшей днёвки он ни разу не присел и едва ли пару раз перекусил буквально на бегу. Периодически он пил из фляжки составной «энергетический» напиток, куда были понемногу намешаны и бодрящая яунгийская агура, и тонизирующее форское гро — но всё это сгорало в спешке непрерывной работы. Приподнявшееся было настроение вновь падало, а на одно обнадёживающее сообщение приходилось три удручающих.
В середине полуночи, около 00.10, ему передали, что Триумвират оборудует на высотах позиции, замыкающие кольцо вокруг Аламбука.
Градские не вступали на полосу, в которой по молчаливому согласию сторон никто не строил долговременных сооружений. Но уже в нескольких саженях от границы урчали строительные машины, углубляя котлованы и пробивая грунт шипами свай. Вибраторы уплотняли почву; лился, тотчас застывая, каменный раствор, а лапы подъёмников вставляли в фундамент кастрюли капониров — и комбайн отползал назад. Орудие-робот оживало, моргая прицельными устройствами и вращая бластерной башней. Вокруг вилась пыль, поднятая силовым полем.
Между огневыми точками оставались свободные пространства шириной до четырнадцати вёрст. Пока по ним можно было въехать в Аламбук или покинуть его, но только пока — эти коридоры простреливались с двух смежных градских позиций.
С эшелонов, выезжающих из-под земли, сгружались гравитанки — вытянутые, издали похожие на слегка сплющенные капли застывшего металла. Они всплывали над платформами, сползали в стороны, мягко покачиваясь в воздухе на сажень от земли и скользили к местам назначения.
Шла информация с кораблей, успевших покинуть Иссу до ареста, — снаружи от окольцевавших Чёрный город дотов приземлялись десантные баржи, сновали заправщики, барражировали «флайштурмы» и «гуары», прикрывая пункты сосредоточения войск. Донесения разведки позволяли оценить силы противника в три восьмисотки боевых машин, полторы восьмисотки систем ведения огня, если не считать пушек на баржах, и двадцать мириадов аэромобильной пехоты.
Было от чего приуныть. Сейчас в Аламбуке имелось почти вдвое меньше опытных бойцов. По числу летательных аппаратов флаерного типа Чёрный город не уступал Триумвирату, но смешно было сравнивать регулярные войска с пиратскими отрядами. Нахрап, натиск и бесшабашная удаль корсаров хороши на краю ойкумены, в слабо защищённых колониях, при перехвате одиноких мирных судов, но когда в бой вступают воинские части, альтернатива становится донельзя простой — беги или умри.
И ни одного человека в поле видимости! Маджух озирал разделительную полосу сквозь визор, высматривая хоть колоколообразный градский шлем, хоть мимолётный слюдяной отблеск доспеха — тщетно.
Роботизированная армия. Машины рыли землю, обслуживали друг друга, уточняли схемы обстрела, доставляли боеприпасы, сами наводились и готовились вести огонь. Узловые компьютеры поля боя разрабатывали тактические ходы и прокладывали ветвящуюся сеть траншей; их зоркие глаза — беспилотные наблюдатели — летали над Аламбуком, их спутники-соглядатаи висели на орбите. Где-то в тылу командные центры сводили данные воедино и держали на контроле весь фронт, готовили ракеты к пуску, а корабли к старту.
Изредка между тушами наземной техники мелькал людской силуэт — и вновь предрассветный пейзаж становился чисто техногенным. Градские берегли людей для прямого столкновения.
— Наша Ночь наступает, — обратился к штурмовой бригаде худощавый Гутойс Панго, ещё не привыкший к прозванию Вдовец. — Ждём команды «Гром». Первыми входим на Четвёртую посадочную площадку Чёрного города и обеспечиваем основному десанту доступ вниз. Пленных не брать, никого в живых не оставлять.
О последнем мог бы не напоминать. Бригада набиралась исключительно из добровольцев, у которых к чёрным были личные счёты.
— Пока можете вздремнуть. Спать в снаряжении.

 

За ничейной полосой в наскоро отрытом окопе трясся Удюк Лишай. Спина, в кровь иссечённая хлыстом Дуки, пылала болью. Этот жгучий жар просачивался в тело, становился лихорадочным ознобом и мутил голову, горячую и тяжёлую, как чайник на огне. Рот спёкся, язык и нёбо саднило от лишайниковой пыли, перемешанной для вкуса с бабской пудрой и оттого нестерпимо воняющей чем-то приторно-сладким, вроде градских леденцов. Было весело, но веселье текло из глаз и носа слезами. Он обнимал короб-пускатель, гладил лежащие рядком ракеты и пытался повторять молитву к Звезде, которую бубнил лежащий слева шибко правоверный недоросль. Тот собрался прямиком отсюда унырнуть в обратный мир, где его встретят.
Удюк туда не хотел. Он знал, кто ждёт за краем. Она всё время кружилась где-то рядом. То босые ноги в стороне прошлёпают, то голос послышится. Она и сейчас на позиции, только в другом окопе. Хихикает, с кем-то любезничает. Из-за края выбралась со смертниками пошалить, паскуда. В потёмках-то не видно, чего у неё не хватает, вот она этим и пользуется. То вдруг тонко запоёт вблизи или поодаль, а иногда заладит повторять шёпотом:
«Куда мы идём? Удюк, куда мы идём?»
И сама же хрипло отвечает, изображая его голос:
«Ты не бойся, я тебя спрячу!»
Плюх-плюх-плюх — ноги ступают по залитому водой полу.
«Куда мы идём? Мы так далеко забрели... Там сток, опасно!»
Она жмётся к стене, облизываясь от страха. Гудит, ревёт стремнина слива; темнота мерцает чёрными сосульками, дрожит грязной слизью на краях жёлоба.
«Какой тут лаз, где он? я ничего не вижу!»
«Подними руки, наверху скоба...»
Она вытягивается, привстав на цыпочки. Тощая, живот, как у викуса. Обхватив её туловище одной рукой, другой он вдавливает остриё снизу вверх с желанием сразу достать комок величиной с кулачок, непрерывно бьющийся под грудной косточкой. Её большие глаза замирают, рот открывается — но не дышит. Потом она несколько раз пытается вдохнуть, по острие не пускает воздух в грудь. Руки опускаются и скребут, цепляют за одёжку, колени дёргаются, тычутся в его ноги. И глаза навыкат — смотрят удивлённо, не моргая. Наверное, очень странно чуять у себя внутри железную пластинку, которая, как выключатель, враз всё останавливает. Ну и глазища! дрожь берёт от них.
Отпустил, вынимая клинок. Сползла, как плевок по стеклу, скользя руками сверху вниз, с шеи на плечи, с плеч ниже, ниже... А стынущий взгляд застрял в глазах, как вспышка; сколько ни моргай, он не отпускает, не тускнеет.
«Вот оно», — подал сержанту завёрнутое в тряпицу. Тот проверил. Уши свежие, не по-детски крупные, хрящи мягкие — то, что надо. Неплох и хвост с кистью тонкого, нежного волоса.
«Ты правильный пацан, Лишай. Никого не жалей. Забирай себе эти обрезки. Новую девку заведёшь — покажешь ей, что от изменницы осталось».
Глаза у сержанта — выпуклые, медленно текущие холодными слезами. Что за наваждение?..
«Молодые удальцы, на битву, к Чёрной Звезде! — выл, взывал жрец меньшего ранга, кружась и приплясывая в коридоре. — К оружию, молодые удальцы! За мной идите! отведу на край, где обретёте славу вечную!»
Ведь находились олухи, чтобы за ним увязаться. Когда надо ховаться по дальним отноркам, бежать к троглодитам, они, распустив слюни, плелись за зовущим, жевали порошок и ухмылялись, как придурки.
Удюк бы не пошёл. Ищите глупеньких в другой норе! Но его выволокли два бойца и швырнули жрецу под ноги, как был — с прилипшей к спине рубахой.
«От Дуки Подвального вклад в молодое войско! Он грешник перед вожаком. Пусть кровью искупит».
Слуги жрецов встряхнули его, поднимая.
«Боль — ничто. Пред тобою разомкнётся Чёрная Звезда. Ешь порошок».
Щепоть, другая, ноги сами пошли. Закачался в вышине полночный купол.
«Наводить — гляди в это окошко. Стрелять — нажми этот крючок. Звезда с тобой, молодой удалец! За промах будем резать, начиная с пальцев, по кускам. Без команды не стрелять, слушай радио. Код — Цветок Бессмертия».
К окопам юных героев провожал электрокар, он вёз ракеты, пусковые короба, литые каменные брусья с ушами арматуры и цепи. На каждый окоп по брусу и по два стрелка, прикованных за ноги. Еды им не оставили — злей будут.
— Цветок Бессмертия, открыть огонь! — захрипел из рации нечеловеческий голос. — Ракеты вставляй до щелчка! Цель — полсотки чир вправо, четверть версты!
— Кончай стонать, надоел! — закричал Удюк на любителя помолиться. — Слыхал? пора! Работай!
Короб заложил уши грохотом. Окоп окутался горячим едким дымом. Ракеты унеслись вдаль, дрожа пламенными хвостами и вытягивая за собой шлейфы газа. Загрохотало по соседству — из-за брустверов, из вскипевшего дыма, выбрасывались летучие драконы, с воем устремляясь в марево ранней зари, туда, где смутно темнели приземистые колпаки капониров. Удюк уткнулся лицом в землю, закрылся руками. На заревой стороне бухали частые разрывы.
Стихло.
Он поднял голову.
Слабый ветер относил взрывную гарь к западу. Дым, оседая, обрисовывал зыбкие полусферы защитных полей над капонирами. Там поблёскивали звёздочки прицелов, поворачиваясь вместе с орудиями.
— Мотаси полковник, позиция сорок семь атакована ручными ракетами. Все огневые точки чёрных на рубеже выявлены.
— У кого-то нервишки сдают... Прощупать нас хотят. Ответьте им спокойно и достойно, дистанция от четверти до полутора вёрст. Заодно проверите район на минные поля, расчистите путь танкам.
Капониры стали вспыхивать сиреневым огнём, вытягивая в сторону окопов шуршащие плазменные шнуры. Там, где невесомый жгут летящей плазмы касался земли, вздымалось красноватое облако и что-то рдело, словно угли в очаге. Роботы-стрелки действовали методично, выстрел за выстрелом пошагово выжигая каждый свой сектор. Где-то оглушительно затрещали найденные мины, взметая ввысь целую аллею грязных комьев.
Шнур — вблизи он был толщиной с тоннель, а горел, как трубчатая лампа в полный накал! — угас, чтоб следующим ударом лечь на соседний окоп. Кто-то, крича, вскинулся над бруствером, дёргаясь и стараясь сорваться с привязи. Новая вспышка грянула — и окоп стал оплывающим пятном расплавленной земли. Шнур опять потух, предутренняя мгла простёрлась над полем, лишь неясно тлели полосчатые выжженные зоны да светились на фоне зари звёздочки капонира — пламенные глаза-прицелы выбирали цель. Прозрачные лучи побежали по неровностям почвы, определяя угол падения и мощность следующего выстрела. Он ляжет здесь. Ствол бластера стал наливаться огнём.
Напарник Удюка запел молитву в полный голос, приняв коленопреклонённую позу и по уставу сложив руки. Ему хорошо! он бесстрашный начётчик! А остальные, значит, пропадай?!
— Заткнись, ты, святоша! перестань тут завывать!!
Отсчитав положенное число поклонов, правоверный парнишка поцеловал землю и, заправив в рот дозу порошка, вторую протянул напарнику:
— Боль — ничто. Делай как я. Зажуй. Я уже ничего не чувствую, правда. Повторяй за мной, слово в слово — и улетим вместе. Нас примут в завтрашнее войско, мы вернёмся. — В голосе его звенела истовая вера, а глаза лучились. — Мы родимся снова!
— Да, вместе, давай. — Заразившись его уверенностью, Удюк взял щепотку, жадно слизал её с ладони и втянул ноздрями воздух— ой-еее!! сейчас накатит! Слепящий сполох шнура не пригнул его, а вызвал приступ хохота, хотя над окопом прошла волна обжигающе близкого тепла. — Заряжай, браток! Влупим градским по паре пилюлек!
Меркнущий свет странно лёг на лицо восторженного напарника — глаза его высветились необычно большими, полными слёз, немигающими. Губы его выговаривали слова молитвы, а голос был чужой — тонкий, жалобный:
— Мне холодно. Меня едят. Здесь так темно!.. Удюк, прогони их.
По лицу молящегося пробежало что-то быстрое, тёмное, оставив глубокий и лохматый выгрызенный след — но кровь не потекла, плоть была бурой и мёртвой.
— Пусть он летит, — говорила она, войдя изнутри в тело молящегося, и её трупные черты проступали под оболочкой восхищённого, одухотворённого лика, — а ты иди ко мне.
Он отвернулся, чтоб не видеть её глаз.
«Я не смотрю! не слышу! Звезда со мной!..»
Приступ жара охватил его — и здесь она!!
Она ползла, изгибаясь, как пся с перебитым хребтом, от пятна остывающего грунта к его окопу. Ветерок над головой Удюка затрещал. От электрического дуновения зашевелились волосы и кисточки ушей — робот-артиллерист согласно программе намечал плазме ионизированный путь сквозь воздух. Небо разорвалось сверкающей трубой, землю залило светом, стало видно лицо ползущей. Она, больше некому. А страшна-то! Глаза как две полных луны, глядят и зовут.
— Вон отсюда! — в исступлении закричал Удюк, кое-как заправляя ракету в пускатель. — Не пойду с тобой! Не трожь меня! Мне Дука велел!
— Миленький, — позвала она, выглядывая поверх бруствера, — я хочу тебя.
Откинувшись на спину, он не целясь нажал крючок. Окоп заполнился тугим и жарким, режущим ноздри газом реактивного снаряда. Ракета пронзила безухую гостью и ушла в чёрный небосвод — а гостья как была, так и осталась.
— Обманули! — завопил Удюк, пытаясь оторвать цепь руками. — Они всех сожгут!!
Он бросил цепь, схватился за рацию:
— Эй, кто там? Заберите нас! ракеты кончились! Эй, вы слышите?!.
Отчаявшись, он завизжал и начал что есть сил бить опустошённым коробом по стальной петле, с которой его соединяла цепь. Слишком лёгкая штука этот короб. Стук! стук! — уже и смялся. Так его можно совсем искорёжить.
— Вот я и пришла, айда за край. — Перемахнув через бруствер, страшная гостья оказалась в окопе. Здесь действие порошка кончилось и наступило действие высокой температуры.
Шнур погас. Остались обугленные кости в расплаве двуокиси кремния и шлаков выгоревшей почвы.

 

— Что-то происходит? — спросил Форт, шагая вместе с Папой к станции узкоколейки. В окружении Мусултына сегодня не хватало Маджуха и Зурека, что выглядело довольно-таки странно. Форт успел привыкнуть и к порывистому, жёсткому племяннику Папы, и к сумрачному, внутренне противоречивому главе его разведки. Видимо, на поверхности творилось нечто, заставившее отсутствовать обоих приближённых главного Окурка. Зато охраны его провожало — четверо силачей, да ещё рядом топал заморыш, которого Папа представил так: «Мой пресс, а заодно секлетаръ. Он человек учёный!»
— А, чепуха! — отмахнулся господин-покровитель Аламбука и нейтральных территорий. — Градские шевелятся, вылазки делают. Мы их прижмём! Если что — у Зурека корабли готовы, вдарим по ним с воздуха. Им недолго осталось выпендриваться. Я чувствую силу — а ты, эксперт?
— Я немного волнуюсь, — честно сказал Форт.
— Брось, не трусь! Что я сказал, то сделаю — отпущу тебя живым и с деньгами. Но лучше б ты остался у меня. Мне нужны спецы по Диску, они редко попадаются. Жалованье положу большое, будешь в роскоши купаться. Сам видел — я эйджи очень уважаю, даже в сыновья беру. Нору выделю тебе просторную, пять девок подарю — и не каких-нибудь, их сам Борин Хау одобрял, а он был человек с тончайшим вкусом. Теперь его, поди, под луч поставят... или что там полагается по вашему закону? Мои советники — все здешние, мир эйджи знают кое-как, а мне пора выборы устраивать, чтоб демократия была не хуже вашей. Должно быть, ты с ней знаком?
— Да — жил, насмотрелся на неё.
— Ну так расскажи мне в трёх словах, раз ты эксперт!
Форт неожиданно обнаружил, что ему нечего сказать о самой лучшей из систем общественного устройства. Мир косменов, в коем он вращался, был построен на субординации, как армия, с той лишь разницей, что в космосе больше уважали профессионализм, чем число звёзд на погонах. Но демократией там и не пахло. Никому бы и в голову не взбрело устроить импичмент капитану или выбрать командиром корабля самого горластого крикуна, подпоившего команду и наобещавшего ей с три короба. Тот, кто не умел водить судно и держать экипаж в рабочем режиме, быстро утекал на периферию отрасли коммерческого судоходства. Там он возглавлял проржавевшую лохань под «дешёвым» флагом, с расхлябанным безалаберным экипажем, и водил ее по таким трассам и космопортам, о которых нечего сказать, кроме «Господи, помилуй!».
Форту довелось побывать на ТуаТоу, погостить у мирков, поработать на Планете Монстров и, наконец, оказаться в Эрке. Ни в одном из этих мест демократия не ночевала. Кастовым автономиям и имперскому государству туанцев очень славно жилось при монархии, мирки отнюдь не бедствовали в рамках строя с условным названием «коммунизм». ПМ — дюжина префектур, являвшихся по существу сатрапиями — тоже не сказать что загибалась, хотя её экономическое процветание обеспечивалось разграблением планеты; а суровый град Эрке выстоял благодаря жёсткой структуре нао и дисциплине граждан.
Но вводить демократию в Аламбуке? консультировать Папу относительно принципов, заложенных в Декларации Прав и Конституции, название которой он и выговорить-то не может?..
«И у нас мало кто читал эти нетленные документы, — утешил себя Форт. — Как их полистать-то, если они запаяны в капсулу с инертным газом, капсула — в хрустальный гроб, гроб упрятан в священный склеп, а склеп охраняется национальными гвардейцами? Лучше не трогать скрижали, пусть себе лежат, а то вдруг кто-нибудь до них доберётся и прочтёт, а там — та-а-акое!.. о чём мы сроду не подозревали. Тут же начнётся революция... Значит, и Папе тайну тысячелетий знать нельзя!»
— Это очень сложная доктрина, — осторожно начал Форт, — её вкратце не изложишь...
— Подумаешь, докторина\ Ты проще, проще говори!
— Вообще демократия — это не только выборы и Президент...
— Вот как? а я думал, этого хватит!
— Демократии нужна основа. Надёжное обеспечение всех институций. Необходимо развивать национальную промышленность...
— Не надо нам никакой промышленности. Мы будем торговать — ну, то есть воровать и продавать. Это градские пускай на нас горбатятся и производят всякое-разное, а удальцу работа не к лицу! Вот наладим как следует Диск и будем время от времени стрелять по градам. Надо, к примеру, получить состав гуманитарной помощи, мы — бац по ним! Они сразу поймут и гонят к нам с поклоном не один, а три состава — мясо, молоко, мануфактуру, — чтоб мы больше не стреляли. Или даже проще — заложим в граде бомбу. Ба-бах! Они расчухают намёк и посылают нам стройматерьялы, рабочих, энергию, деньги, оружие — что мы велим, то и пришлют. А прицел Диска так подкрутим, чтобы не метить в норы нао, в градский совет — иначе обозлятся! Там кто-то должен градским быдлом управлять и знать, что мы не обидим, что с нами тоже можно иметь дело. Мы — вожди, они — вожди; поймём друг друга. Палить будем по народишку, по гражданам, чтоб в тонусе их держать и в страхе, всех оптом. Ведь если не убивать — уважать перестанут.
— Но всё-таки надо что-то налаживать. — Форт, даже выслушав такую программу будущего правления, в глубине души ещё надеялся, что Папе не чужды и полезные, созидательные начинания. — Детей прививать от инфекций, поощрять материнство...
— Не хрен его поощрять, — уверенно отозвался Папа, походя растоптав последние надежды Форта. — Это градские бьются, мудруют, ума не приложат — отчего-де их бабы рожать не хотят? А тут ума не надо, чтоб понять! Их бабьё на заводах, в цехах пропадает или верхом на конусе погружения в землю ввинчивается. Какие им дети? отпахала смену, стоя в поезде вздремнула, дома в норе то-сё прибрала, дитю сопли утёрла — и брык на бок! Или того хлеще — учиться затеет. С брюхом наперевес или с младенцем на боку не очень-то поучишься. Сложат с мужиком свои крины, всего на двух деток и хватит. Поэтому градские за каждого ребёнка трясутся, прививают, холят. А у нас не так! Мы воруем много, живём богато. Наши жёнки не работают, только хозяйствуют — и за каждой вереница детворы бежит, пищит. Одного за другим родят, как свинки. Иная и со счёта собьётся. Помню, как-то утоп малец в стоке, вынули его багром, так жёнки всем скопом три ночи судачили — чей? безвестного и безымянного не похоронишь по обряду!.. Так что и прививать детей незачем. Хоть бы половина поколела — другая-то останется. И жрать им много не надо, сунул по куску, и хватит, а нет — пусть роются в помойке, что-нибудь отыщут. Кто хилой — помрёт, а кто вырастет — удальцом станет! будет грабить, в дом тащить. С этим делом мы забот не знаем, полагаемся на чресла. Народ мы плодущий, и без Диска градских одолеем, одним поголовьем... Ну, что там дальше делают, при демократии?..
Эксперт, — раздался голос Раха, — вы приближаетесь. Когда я скажу: «Стоп!», заставь процессию остановиться. И держись на некотором удалении от прочих.
Я помню, не повторяй, — ответил Форт. — Что касается других принципов демократии, — продолжал он вслух, — то, уважаемый Папа, они мало чем отличаются от тех порядков, которые заведены у вас в Аламбуке.
— Я так и думал, — довольно заурчал Папа, прядая ушами, — я нутром чувствовал, что у нас много общего! Растолкуй-ка мне, эксперт, как вы добиваетесь этой... тулер... тылер... ну, эта дурь, ты её должен знать...
— Толерантности?
— Во-во, терпимости! Очень полезное изобретение, с ним вы весь свет превзошли. Нигде нас не терпят так здорово, как в Федерации. Туанцы нос воротят, аларки и ихэны не пускают, а вы — пожалуйста! Я думаю открыть у вас фи-ли-ал, — отчетливо выговорил он.
Стоп!
— Но прежде чем войти в демократию, — Форт внезапно остановился, — надо знать волшебное слово!
Встали и все остальные, а Форт отшагнул назад.
— Какое ещё слово? — недоверчиво спросил Папа.
Тут что-то сухо треснуло вверху, часть навесного потолка выпала и вместе с падающими обломками вниз стремительно скользнула тень, а в воздухе пронеслось нечто...
...оказавшееся лайтингом. Форт перехватил его на лету так, чтобы кисть сразу обняла рукоять, а указательный палец лёг на спуск. Вслед за этим он прицелился Папе в лоб. Говорить вслух было некогда и незачем. Все слова Форт давно уже произнёс в сердце своём, когда готовился к акции.
«Получи, Мусултын, за Зенона Освейского. Спи спокойно, Зенон, — ты отомщён. И за свинку Луду с её свинятками! я обещал девчонке наказать виновного — я выполняю обещание».
Луч испарил кожу, прожёг кость и прошёл сквозь мозг кандидата в Президенты. Папа ещё стоял, а Форт, отключив луч, перевёл прицел на пресс-секретаря и вновь надавил спуск. Не дремал и Pax — бластеры в его руках часто и жарко пыхали, рассылая плазменные шнуры, которые подобно огненным мечам вспарывали тела охранников. Трёх секунд не миновало, а коридор украсился шестью живописно лежащими трупами.
Форт готовился сказать Раху немало всяких слов, однако уместным оказалось лишь одно:
— Бежим!
Быстрее, быстрее! они неслись, иногда пролетая сквозь жёлтые квадраты, обозначающие места установки опускных дверей. Встречных не попадалось — тем лучше для встречных.
— Папу убили! они удирают! — на бегу выкрикнул Pax охраннику у входа на станцию.
— Кто?.. — Страж растерялся. Миг замешательства стоил ему жизни — Форт рукой смахнул его, как говорят ньягонцы, за край.
Шахтёрский электровоз с тремя вагончиками ждал у платформы. Здесь слонялась в ожидании всего пара бойцов-Окурков — они не успели даже сплюнуть свои папиросы и схватиться за оружие. Зато машинист, что похаживал у локомотива, оказался смекалист и скор — рухнул на четвереньки и упёрся головой в пол:
— Я мужик! не из клана!
Pax подскочил к нему, пригнулся, быстро и тихо ударил по шее за ухом — машинист обмяк и повалился набок, будто скоропостижно уснул. Форт отметил, что у просившего пощады сохранились дыхание и сердцебиение.
— Справишься с этой машиной? — указал Форт на локомотив.
— Без вопросов. Залезай, поехали.
— Погоди. Ещё не все пассажиры сели, — оглянулся Форт на вход, ведущий в норы Мусултына. Оттуда, издалека, доносился неясный шум, крики, какой-то необычно тяжкий топот.
— Кого ты ждёшь? — Даже нервничая, Pax не повышал голоса; его чувства проявлялись в интонации.
— Сейчас. Не спеши. И не стреляй, пока я не скажу.
— Что ты затеял?
— Увидишь. Верь мне. Я знаю, что делаю, хотя иногда кажусь сумасшедшим, а вокруг меня творятся чудеса. Не удивляйся, просто считай, что так и должно быть.
При появлении запоздавших «пассажиров» Раху стало ясно, что значило слово «чудеса», а также — что он далеко не всё разузнал об Эксперте. Можно сказать, и половины его способностей не выяснил. Между тем «пассажиры» (даже слепой при звуке их шагов усомнился бы, что это живые существа) кое-как влезли в вагончики — а Эксперт не спешил грузиться в поезд!
— Так мы едем или остаёмся?
— Не суетись. Ток в контактной сети они всё равно не отключат — ведь не на ручных дрезинах им за нами гнаться?.. Я ещё не сказал волшебного слова. Без него расставание будет неправильным.
Теперь по коридору приближался живой, частый топот множества ног. Форт усилил сейсмическое чувство, напряг слух, определяя, сколько осталось пробежать преследователям, сколько их и намного ли они растянулись.
— Всё-таки придётся стрелять. — Pax опустился на колено, держа бластеры наготове. — Без тебя я не поеду.
Показался первый силуэт, за ним второй и третий. Они пригибались и жались к стенам, опасаясь идти по середине насквозь простреливаемой трубы. Не дожидаясь, пока они решатся начать пальбу, Форт как можно громче выкрикнул:
— Ауф видерзейи!
Радаром он отдал команду опускным щитам: «ТРЕВОГА! РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ! СРОЧНО ЗАКРЫТЬ ПЕРЕБОРКИ!»
Послушные щиты одновременно рухнули, в двух местах под ними оказались бегущие — Форт постарался не думать о том, что творится теперь в коридоре, разбитом неприступными щитами на изолированные сегменты.
— Можно отправляться. У нас есть минут пятнадцать, чтобы поделиться впечатлениями.
Особенно запали в душу Раху два последних впечатления. Тот, кого слушаются двери и «пассажиры», — он человек или...
Наверное, Коел не вгорячах и не по ошибке крикнула Эксперту: «Перестань прикидываться человеком!»
Убедившись, что состав идёт быстро и ровно, а путевая сигнализация не намекает ни на какие козни диспетчерской службы, Форт начал эмоциональную разрядку с того, что сгрёб Раха за грудки.
Спецназовский комбез Духа Бесследного, целево предназначенный для лазания по всяким теснинам и узостям, кроме маскировки обладал восхитительной функцией изменять свойства своей поверхности. Как управлял им Pax, с помощью каких сенсоров и проводящих нитей — оставалось загадкой, но комбинезон в мгновение ока стал чрезвычайно скользким — не ухватишь. Однако и тело Форта создавалось не затем, чтобы красоваться в витрине. Пальцы смяли мылко скользящую ткань и прочно её удерживали.
— Pax, ты подставил меня! Ты выдумал маскарад с жилетом и причёской! Ты провёл меня сюда, чтоб выдать за себя и сдать Папе, — а сам гулял! а сказочка о двойниках и тенях только шире раздувалась. А если бы меня взялись пилить на части?! Одним чужаком станет меньше — пустяк, правда? ещё один миф во славу Ониго, отлично! Если б я слил тебе данные — так бы здесь и остался, больше не нужен!
При каждой фразе Форт с силой встряхивал Раха, словно мягкую куклу. Но вскоре он перестал трепать напарника — тот не сопротивлялся, позволяя трясти себя как угодно, не отвечая, даже закрыв глаза.
«Что я делаю?.. — одумавшись, Форт тихо ужаснулся своему поступку. — Зачем так говорю?.. Он пришёл мне на выручку — один, а до того перенёс два удара по пятьсот эг, потерял Тими, убивал в городе, полном врагов — и сумел скрыться, пережил неизвестно что в сифоне... и опять работает с полной отдачей, без ошибок, без промахов. Разве человек столько может?.. Кто он? Я-то знаю от Папы — кто, но это лишь название, косменская легенда... Неведомые люди... Что за этим кроется? Что у него внутри, каковы его возможности? Нет, я веду себя несправедливо. Я должен его понять. Он сделал больше, чем можно ждать от человека».
— Ладно, я погорячился. Наговорил лишнего. Не обижайся; мне тоже немало досталось — надеюсь, ты поймёшь, что у меня накипело. Тебя, по крайней мере, кто-то опекал и поддерживал, когда ты выбрался из колодца, а меня встретили совсем иначе...
— Ты прав. — Pax открыл глаза. — Это была моя идея — переодеть и постричь тебя, чтобы отвлечь от себя внимание.
— В результате оно свалилось на двойника. Вплоть до того, что в меня кидали заколдованными костями.
— Не беспокойся, они были заколдованы не на тебя. Это конкретные адресные кости.
— Мне тут твоё private огласили под фанфары, полным списком — свиточек от потолка до пола; я аж заледенел, слушая. Десять минут не знал, чего сказать, мысли на выходе путались. Ты здесь отрывался, а отчитываться пришлось — мне!
— Прости, если тебе было неприятно.
— Ничего; я же знал, что это не мои подвиги.
— Ты совершил более важное — нашёл Диск...
— Э, тормози на поворотах! Я такой почёт не вынесу, тяжеловат он. Свидетелей нет, поэтому буду валить находку на тебя. Тебе она впору, ты ньягонский офицер, а я — человек случайный, мне славы не надо. Если уцелеем, версия должна быть чёткой и непротиворечивой — ты отыскал орудие, принимай лавры, а обо мне даже не упоминай. Договорились?
— Нет. Хочешь оставить это в тайне — так и будет, но я чужой славы не приму. Как и заслуги в ликвидации Папы.
— Что-то ты невесел, Pax. Завидуешь, что ли?.. Стряхни жабу с сердца, не переживай! По крайней мере, тебя не ославят отцеубийцей.
— Как знать... Я рад, — вздох Раха был тяжёлым, — что ты его убил. Ты, пусть ненадолго, обезглавил Аламбук. Но мне жаль, что это сделал не я.
— Остынь, я всё равно не уступил бы тебе Папу. Я должен был отплатить за беднягу Зенона — Мусултын приговорил его... а вот ты насчёт Зенона крупно ошибался! Парень был куда честнее, чем тебе казалось. И ещё один должок за мной был — свинка семьи Родонов...
Pax взирал на Форта с неожиданным любопытством, словно впервые его видел.
— Чего нам сейчас не надо делать — так это мерить рулеткой, чья слава больше, чья честь выше, как стоять при вручении наград... Оглянись вокруг себя! Дружище, мы в тоннеле, из которого нет выхода! Позади погоня, впереди тупик и Диск. К слову, он охраняется.
— Подъедем на скорости как можно ближе и откроем огонь. Вариантов нет.
— Ты как Зурек Быстрый — скорость! вперёд! время не ждёт!.. Родство, что ли, сказывается?.. Говорю тебе — не суетись. У нас есть «пассажиры». Я более-менее понимаю вашу концепцию применения бронепоездов — иногда эти крепости на рельсах вполне себя оправдывают. Наша цель — не подставляться.
Охрану Диска явно предупредили, что к стратегическому объекту быстро движется хоть плохонький, но настоящий блиндированный поезд. Но когда электричка показалась из-за изгиба тоннеля, «пассажиры» — два вооружённых импульсными ружьями дистанта, аналогичных тем, что сторожили Форта в зиндане, — уже выставили стволы поверх стенок вагонов. Плазменные выбросы заревели прежде, чем охранники, укрывшиеся в импровизированных казематах из каменного бруса и листового композита, взялись за свои ручные бластеры. Собственно, ответить нападавшим они толком не смогли. Поезд приближался, расстояние сокращалось, а дистанты лупили без передышки, сосредоточив огонь на укрытиях и поджаривая бойцов. Когда рельсы кончились, дистанты выбрались из вагонов и, подойдя к казематам вплотную, довершили работу.
В какой-то момент Форту, руководившему дистантами, как своими пальцами, показалось, что он чересчур легко обращается с чужими жизнями. Путешествие в безвыходном тоннеле походило на кровавую игру, где противники умирали по-настоящему. Некогда Альф сознавался тайком, что после едва не обернувшегося катастрофой сближения с фрегатом «Бетхэн Галлахер» он балансировал на грани сумасшествия, полагая, что погубил шестьсот тридцать душ. Потом Альф, похоже, вылечился от своих фобий, раз нанялся на службу к форцам, где задачи кибер-лейтенанта Дагласа остались, по существу, прежними... Велика ли разница — спалить десяток живых существ или миллионы? Смерть-то всегда одна и та же. Отличается ли война от убийства?..
Но виртуальные рычаги управления дистантами не дрогнули в руках Форта.
«Смерть — одинакова, убитые — различны. Есть дороги, которые кажутся прямыми, но ведут они — под луч. Эти парни пели и плясали, узнав, что Эрке поразило очередное проклятье, сколько-то людей погибло, сколько-то сошло с ума. Пусть теперь и они хлебнут горя по самое горло. Как вы отмеряли смерть для града, так отмерится и вам. Без пощады! И инженеры пусть не ждут от меня милости. Стреляли-то — они!»
Воздух наполнился душком ионизации, как в сварочном цехе, и органической гарью, которую Форт не ощущал.
— Кодовая дверь. — Pax пнул непоколебимую створку. — Придётся повозиться.
— Не дольше, чем в ней ковырялся Папа.
— Значит, займусь педагогикой. Окуркам не повредит урок рельсовой войны. — Тон Раха не сулил ученикам ничего хорошего.
— Хм, и что ж такое важное из железнодорожной тактики я упустил? чего я не уразумел? — Форт начал воспроизводить на сенсорной панели манипуляции Мусултына.
— Брандер. Обычно это набитый взрывчаткой локомотив в роли тарана, без людей на борту. Но он хорош и без заряда. Тем, кто спешит сюда, будет весело с ним встретиться.
— Да, век живи — век учись!.. кстати, я охотно обменял бы век учёбы на дополнительный век жизни...
— Код тебе Папа показал? — чуть задержавшись, спросил Pax.
— Нет, я на слух запомнил — чик-чик, клик-клик.

 

Весть о гибели Папы в какой-то момент вышла из-под контроля. Кто не уследил, кто проворонил утечку информации? Слишком многие из прислуги бегали по коридорам, сталкиваясь с бойцами и технарями, что разблокировали перекрытый щитами коридор. О, что выплёскивалось из камер, в которые щиты превратили проход к станции! Ярость, брань, раздавленные останки попавших под падающие двери... и вот Папа, кумир и вождь, пепельно-бледный, с маленькой дыркой во лбу. Вопли и слёзы провожали его. Те, кто успел добежать почти до станции, клялись: «Мы слышали слова Аф видарза!»
— Время? — напористо спрашивал Маджух. — Когда они покинули станцию?
Машинист был жив, но без сознания. Время отправления состава выяснилось, когда утих последний крик в линии, соединявшей норы Мусултына с инженерным комплексом Диска. То есть вычисления на тему «В пути поезд или он уже на конечной?» потеряли всякий смысл.
— Они добрались туда, — коротко доложил он вбежавшему Зуреку. — Они внутри орудийного городца.
— Они?! Кто — они?
— Эксперт и наш кот-людоед.
— Их видели вместе?!
— Я сужу по тому, чего никто не видел. Взгляни. — Маджух дал Быстрому карманный экран. — Камеры в коридоре записывали проход Папы с охраной, потом лопается потолок — и визоры пишут одни помехи. Сошествие Духа. Кроме того, кое-что показал осмотр убитых. Охранники уложены из бластера, а Папа и пресс-секретарь — из лайтинга. Ты помнишь хоть один случай, когда Pax пользовался лайтингом?.. он орудует лишь тем, к чему привык.
— Мотаси Маджух, — просительно сложив кончики пальцев, как велит обычай, Зурек склонился перед старшим, — я молод, неопытен и неискусен в делах. Вы зрелы годами, видели жизнь и людей, обладаете учёностью и знаниями. Не откажите в родственном одолжении — примите на себя тяготы внешней и внутренней разведки клана Окурков.
— Принимаю, — церемонно поклонился и Венец. — Ты не по годам умён, Быстрый, если сразу сообразил предложить эту должность мне. Ты не пожалеешь о своём выборе.
— Дядюшка, велите послать к Диску эшелон с бойцами и техникой, — заговорил Зурек уже не как второй после Папы, но как вожак обеих ветвей клана. Обеих ли?.. Выяснится, когда прилетят наследники Папы.
— Уже грузится. Я отдал приказ снарядить два эшелона. Двери комплекса — прочные.
— Одобряю. Разумно вы поступили, дядюшка! Мы отправимся с эшелоном.
— Я вернулся с восточного рубежа; там накапливаются главные силы градских, — рассказывал Маджух по пути на станцию. — Наши удары, нанесённые для проверки, выявили одно: с земли их цепь не прорвать. Танкетки против гравитанков — это пыль против ветра. Если Триумвират атакует, то в направлении посадочных площадок. Будут бить по кораблям. Мои ведут постоянное наблюдение. При массированной атаке у нас будет около двадцати минут, чтобы что-то предпринять, потом будет не до стратегии.
— Надо во что бы то ни стало вернуть Диск, — обозначил цель Зурек. — Сколько у нас транспорта, чтобы вывезти небоевых членов кланов?
— Семь восьмых мириада — это разные машины флаерного типа и орбитальные паромы. Поднимут максимум четырнадцать с половиной мириадов человек, кроме экипажей. Я не считал космические боевые корабли.
— Вывозить сколько вместится. Людей грузить после ценностей и боеприпасов. Мужичьё гнать от площадок шокерами, мало будет — огонь по толпе. Бросить клич — раздаём оружие! Кто не влезет на транспорты, пусть дерётся на земле. Аламбук мы дёшево не сдадим.
«Из Быстрого вырастет вождь!» — Маджух ощутил гордость за свой клан.
— Стыдно сказать, Зурек, но кое-кто уже исчез. Окольные и мелкие кланы уходят по отноркам, по подвалам — в троглодитские районы. А с востока градские заливают ходы герметиком.
— После войны разберёмся, кто удалец, а кто подлец! Едем к Диску!

 

Паника, упав камнем, породила расширяющуюся волну. Всё напряжение последних двух недель — смерть двух жрецов, явление колдуна на Губе, зловещая возня градских, призыв храмовых агитаторов к молодняку идти на битву, а теперь убийство Папы — прорвалось всеобщим бегством, суматошным и поспешным. На рынках разгорелся грабёж — стража ушла, толпа плеснула и разлилась по торговым ярусам налётами, побоищем, погромом. Визг и крики, треск ломающихся стен и полок, дробь выстрелов, стук падающих щитов, сполохи пожара, дым и кашель. Мало кто ложился спать, и поутру все ринулись кто с узлами на посадочные площадки, волоча за руку ревущих детей, кто в поисках поживы — с кривым ломиком по товарным складам, с ножом по опустевшим норам.
Перегруженные лифты застревали в шахтах. Кусались и орали остервеневшие люди, набившиеся в кабины так, что иные задыхались в сжатой тесноте, а детей спасали, лишь подняв над головой. Вставали и проваливались эскалаторы, гроздья тел повисали, уцепившись за конструкции; то и дело кто-то с криком срывался, улетая в смертельную бездну. Лезли по стенам вентиляционых колодцев, а наверху громилы, отняв кошель с деньгами, ногой спихивали вниз едва взобравшихся, били обрезком трубы по голове.
А что творилось на площадках! Людская масса, что ликовала и плясала при разгрузке барж «Леди Гилфорд», теперь билась о барьер шокерных разрядов, отделяющий толпу от транспортов. В них торопливо забивались цинки с патронами, снятые с турелей бластеры, картриджи и бочки флаерного топлива, ящики с валютой и драгоценностями. По краям трапов, вопя и выкрикивая имена своих мужей, карабкались жёнки удальцов, держа своих чад едва не зубами за шкирку.
Вот — толпа прорвалась, в приступе отчаяния пробив напором тел кордон бойцов, тотчас сметённых и растоптанных. На борту платформы повернулся блистер с торчащими стволами. Загремела очередь, запрыгали по головам молнии разрядов. Разрывные снаряды косили людское поле, летели клочья мяса и брызги крови. У чьей-то жёнки в богатом, уже разодранном платье выпал и шмякнулся о камень младенчик, и она прыгнула следом, разбилась с ним рядом. Платформа, гудя, стала подниматься, хотя не могла закрыть двери и втянуть трапы — с них сыпались те, кому не повезло влезть внутрь.
Рядом высились, как тёмные скалы, боевые корабли. К ним и приближаться было жутко — пространство вокруг них нет-нет да обводили прицельные лучи, параллельно которым двигались дула бластеров. У квадратов корабельных опор стояли неумолимые бойцы абордажных бригад в чёрных скафандрах, с импульсными ружьями наперевес.
И выкрикивал над толпой осипший мужик, начитавшийся книжек об иной вере:
— Ибо упился меч на небесах: вот, для суда нисходит он на народ, преданный заклятию! Ибо день мщения у Господа, год возмездия! Куда вы бежите, безумные? Куда скроетесь от гнева Божия?! Принимайте, что вам суждено! Истязали, грабили и наживались краденым — а теперь надеетесь, что высший суд минует вас?!.
Назад: Блок 15
Дальше: Блок 17