Глава 24

Феба бухнула очередную пачку докладов на клочок свободного пространства, еще остававшегося на полированной крышке стола.

– Верна, можно задать тебе личный вопрос?

Верна подмахнула записку, поступившую с кухни, в которой испрашивалось разрешение на покупку новых котлов взамен прогоревших.

– Мы с тобой старые подруги, Феба. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно.

Она перечитала запрос, а потом над своей подписью написала «отказать». Пусть чинят старые. Напомнив себе, что следует улыбнуться подруге, Верна улыбнулась ей и кивнула:

– Спрашивай.

Круглые щечки Фебы вспыхнули. Она сжала ладони.

– Только не подумай, что я хочу тебя обидеть... Твое положение совершенно особенное, но я не могу спросить об этом ни у кого, кроме такой близкой подруги, как ты. – Она неуверенно кашлянула. – Скажи, что значит стать старой?

Верна издала смешок.

– Мы с тобой ровесницы, Феба!

Феба затеребила подол своего зеленого платья. Верна выжидающе смотрела на нее.

– Да, конечно... Но ведь ты отсутствовала больше двадцати лет. И постарела так же, как те, кто живет за пределами Дворца. Мне потребуется лет триста, чтобы так постареть. Ты... Ну, понимаешь... ты выглядишь, как... сорокалетняя.

– Да, – вздохнула Верна. – Путешествия старят. Во всяком случае, мое было именно из таких.

– Это было бы для меня ужасно – отправиться в путешествие и постареть. Скажи, а это больно – внезапно стать старой? Ты, наверное... Ну, не знаю... Не чувствуешь себя привлекательной и не испытываешь радости, да? Мне нравится, что мужчины за мной ухаживают. Я не хочу стать старой, как... Меня это мучает.

Верна откинулась на спинку кресла. Первым ее желанием было просто-напросто удавить Фебу, но она мысленно сосчитала до десяти и напомнила себе, что это личный вопрос, который она сама разрешила задать.

– Смею предположить, что для каждого это происходит по-разному, поэтому могу сказать лишь, что чувствую я. Да, Феба, немного больно сознавать, что многое ушло безвозвратно. Как будто, пока я ждала, когда же начнется настоящая жизнь, у меня незаметно украли юность. Но по милости Создателя в этом есть и хорошая сторона.

– Хорошая? Что же тут можно придумать хорошего?

– Ну, внутри я осталось прежней, только стала мудрее. Я обнаружила, что стала лучше понимать как себя, так и других. Стала ценить то, что никогда не ценила прежде. Стала лучше разбираться в том, что действительно важно для славы Создателя. Можно сказать, что теперь я чувствую себя более уверенно и меня гораздо меньше волнует, что обо мне думают другие. А что касается мужчин... Ты побоялась об этом спросить прямо, но я все же отвечу. Мужчины меня по-прежнему интересуют, только теперь другие. Юнцы мне неинтересны. Меня больше привлекают мужчины моего возраста.

Глаза Фебы стали круглыми как плошки.

– Пра-авда? Тебе нравятся старики?

Верна поцокала языком.

– Я сказала – мужчины моего возраста, Феба. Какие мужчины нравятся тебе сейчас? Пятьдесят лет назад тебе бы и в голову не пришло даже взглянуть на твоего нынешнего ровесника. А парни того возраста, какого ты была пятьдесят лет назад, кажутся тебе смешными. Понимаешь, о чем я?

– Ну... Пожалуй.

По ее глазам Верна видела, что она ничего не поняла.

– Вот послушницы, которых мы сегодня видели, Элен и Валерия. Вспомни, что мы в их возрасте думали о женщинах, которым тогда было столько лет, сколько тебе сейчас?

Феба хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

– Я считала их невероятно старыми! Никогда не думала, что мне когда-нибудь будет столько же лет!

– Ну а теперь как ты относишься к своему возрасту?

– Ну, я вовсе не старая! Тогда я была просто глупышкой. Мне нравится мой нынешний возраст. Я по-прежнему молода.

– Вот и со мной так же, – пожала плечами Верна. – Я больше не считаю тех, кто старше меня, стариками, потому что знаю: они видят себя такими же, как мы с тобой видим себя.

Феба сморщила носик.

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, но все равно не хочу становиться старой.

– Феба, во внешнем мире за этот срок ты прожила бы уже три человеческих жизни. Ты, как и все мы, получила от Создателя неоценимый дар, чтобы у тебя было время учиться самой, а потом учить молодых волшебников. Это редкое благо, доступное лишь очень немногим.

Феба медленно кивнула. Верна видела, что эти слова заставили ее задуматься.

– Ты говоришь мудрые вещи, Верна. Я всегда знала, что ты очень умная, но ты никогда прежде не казалась мне мудрой.

– Это тоже одно из преимуществ возраста, – улыбнулась Верна. – А наши юнцы считают мудрой тебя. В стране слепых и кривой – король.

– Но все равно – страшно видеть, как увядает твое тело и лицо покрывают морщины!

– Это происходит не сразу. Поэтому успеваешь привыкнуть. Лично меня пугает мысль снова стать твоего возраста.

– Почему?

– Верна хотела было сказать, что боится снова стать такой же дурочкой, но тут же одернула себя, напомнив себе еще раз, что они с Фебой старые подруги.

– Да, наверное, потому, что мне пришлось продираться через тернии, которые тебе еще предстоит преодолеть, и я хорошо знаю, как сильно они колются.

– Какие мне встретятся тернии? – заинтересованно спросила Феба.

– Думаю, что у каждого человека они свои. Кто знает, какие достанутся на твою долю?

Феба, сцепив пальцы, наклонилась ближе.

– А какие тернии встретились на твоем пути, Верна?

Верна поднялась и закрыла чернильницу. Она смотрела на стол, но не видела его.

– Хуже всего, – медленно произнесла она, – было увидеть, какими глазами смотрит на меня Джедидия, когда я вернулась. Для него, как и для тебя, я была всего лишь морщинистой старой каргой.

– О, Верна, я никогда так не...

– Способна ли ты понять эту боль, Феба?

– Ну конечно, когда тебя считают старой и страшной, хотя это вовсе не так...

Верна покачала головой:

– Нет, ты не поняла. – Она поглядела Фебе прямо в глаза. – Больно было увидеть, что для него имеет значение только внешность, а то, что вот здесь, – она постучала себя по голове, – ему было не нужно. Его интересовала только оболочка, а не содержимое.

Верна не сказала о том, что еще более тяжелым открытием явилось для нее, что Джедидия перешел на сторону Владетеля. Ей пришлось убить его, вонзив дакру ему в спину, чтобы спасти жизнь Ричарду. Джедидия предал не только ее, но и Создателя. Вместе с ним умерла и какая-то часть самой Верны.

Феба выпрямилась, глядя на Верну слегка озадаченно.

– Да, наверное, я понимаю, что ты имеешь в виду. Когда мужчина...

– Надеюсь, я хотя бы отчасти ответила на твой вопрос, Феба, – перебила Верна. – Всегда приятно поболтать с подругой. – В ее голосе явственно зазвучали властные нотки аббатисы. – Есть ли ко мне посетители?

– Посетители? – Феба моргнула. – Нет, сегодня никого.

– Отлично. Я намерена в уединении помолиться Создателю. Попроси Дульчи, пусть поможет тебе закрыть дверь щитом. Я не желаю, чтобы меня беспокоили.

– Слушаюсь, аббатиса, – поклонилась Феба и вдруг улыбнулась: – Спасибо за беседу, Верна. Прямо как в старые добрые времена, когда нас отправляли спать, а мы часами болтали. – Она поглядела на заваленный бумагами стол. – А как с докладами? Я вижу, их у тебя скапливается все больше и больше.

– Как аббатиса я не могу пренебрегать Светом, который управляет Дворцом и сестрами. Кроме того, я должна молиться за всех нас и просить Создателя направлять наши помыслы. В конце концов, мы ведь сестры Света.

В глазах Фебы опять появилось восторженное выражение. Похоже, она считала, что, став аббатисой, Верна каким-то образом перестала быть обычным человеческим существом и чудесным образом коснулась руки Создателя.

– Разумеется, аббатиса. Я прослежу, чтобы щит был установлен должным образом. Никто не нарушит вашего уединения.

У порога Верна мягко окликнула Фебу:

– Ты еще ничего не выяснила о Кристабель?

Феба отвела взгляд. Верне показалось, что она испугалась.

– Нет. Никто не знает, куда она поехала. И неизвестно так же, куда исчезли Амелия и Джанет.

Кристабель, Амелия, Джанет, Феба и Верна были подругами, вместе росли, но самые близкие отношения у Верны сложились именно с Кристабель, хотя она, как и все, в те годы немного завидовала этой девочке. Создатель наделил Кристабель роскошными светлыми волосами, красивым личиком, а также милым и добрым характером.

Было что-то весьма загадочное в том, что три ее подруги внезапно исчезли. Сестры иногда покидали Дворец, чтобы навестить родных, пока те еще были живы, но в таких случаях всегда испрашивали разрешения. К тому же родители этих сестер давно уже умерли от старости. Иногда сестры отправлялись в путешествие и для того, чтобы немного отдохнуть и развеяться, но и в этом случае полагалось уведомить об отъезде и сообщить, куда именно они направляются.

Ни Кристабель, ни Амелия, ни Джанет этого не сделали. После похорон прежней аббатисы они просто исчезли. Верна боялась, что они, возможно, не смогли смириться с тем, что аббатисой стала она, и предпочли покинуть Дворец. Но как бы ни было ей больно от этой мысли, Верна молилась, чтобы случилось именно это, а не что-нибудь гораздо худшее.

– Если что-то услышишь, Феба, скажи мне, – велела Верна, стараясь не выдать своего беспокойства.

Когда Феба ушла, Верна установила с внутренней стороны двери щит, который придумала сама, используя качества, свойственные только ее личному Хань. Если кто-нибудь попробует войти, то разорвет тончайшие нити. А если даже заметит и попытается потом починить своим Хань, Верна увидит чужую магию.

Рассеянные солнечные лучи пробивались сквозь листву, освещая садик тихим ласковым светом. В конце маленькой рощицы рос благородный лавр, весь усыпанный пушистыми почками. За ним виднелась усаженная розами ухоженная лужайка. Сорвав лавровый лист, Верна растерла его в руке и с удовольствием вдохнула пряный аромат.

За лужайкой заросли сумаха и маленькие деревца скрывали высокую стену, окружавшую сад аббатисы, создавая иллюзию большого пространства. Верна внимательно изучила расположение веток. Если не найдется более подходящего места, можно попробовать здесь. Она двинулась дальше. Времени оставалось в обрез.

На маленькой боковой тропинке, огибающей рощицу, где стоял маленький домик – убежище аббатисы, – Верна наконец нашла то, что ей было нужно. Приподняв подол, она подошла ближе к стене и убедилась, что место просто идеальное. Прямо возле стены были посажены груши, и одна оказалась особенно подходящей: ее ветви росли по обе стороны ствола, словно ступеньки лестницы.

Подоткнув подол, Верна собралась уже лезть, но остановилась, заметив содранную кору. Она провела пальцем по этим царапинам. Так, похоже, она не первая аббатиса, которая желает тайком покинуть свое узилище.

Забравшись на стену и убедившись, что поблизости нет стражников, Верна обнаружила очень удобный спуск к довольно широкому уступу, ведущему к толстой дубовой ветке, откуда можно было спрыгнуть на большой валун, а там уже до земли оставалось не более двух футов. Оказавшись внизу, Верна тщательно стряхнула с себя кору и листья, одернула серое платье и поправила скромный воротничок. Перстень аббатисы она сунула в потайной карман. Набросив на голову шаль и плотно повязав ее под подбородком, Верна улыбнулась, радуясь, что нашла тайный выход из своей бумажной тюрьмы.

Она удивилась, обнаружив, что народу на мосту непривычно мало. Нет, конечно, стражники были на местах, сестры, послушницы и воспитанники в ошейниках сновали повсюду, но из простых людей ей попадались в основном только старухи.

Верна привыкла, что весь день до захода солнца жители Танимуры толпами тянутся по мосту на остров Халзбанд, чтобы испросить у сестер совета или, на худой конец, милостыню. Многие обожали молиться во внутренних двориках Дворца Пророков: они считали обитель сестер Света священной землей. А может, им просто нравилась архитектура этих двориков.

Но сегодня здесь было на удивление пусто. Послушницы, обязанные сопровождать посетителей, тоскливо слонялись без дела. Стражники на постах увлеченно болтали, и те, что удостоили Верну взглядом, увидели лишь одну из сестер, спешащую по своим делам. Никто не отдыхал на лужайках, никто не любовался садами, а радужные брызги фонтанов не сопровождались восторженными ахами взрослых и радостным визгом детей. Даже скамейки, излюбленное место городских сплетников, и те пустовали.

Вдали били барабаны.

Уоррен ждал Верну у скалы на берегу – на месте прошлой их встречи – и в ожидании задумчиво кидал в воду камешки. Посреди реки болталась одинокая рыбацкая лодка. Услышав шаги, Уоррен вскочил.

– Верна! Я уже думал, что ты не придешь!

Верна поглядела на старика-рыболова, насаживающего на крючки приманку.

– Феба хотела узнать, каково это – быть старой и морщинистой.

– А почему она спросила об этом у тебя? – поинтересовался Уоррен, отряхивая свой лиловый балахон.

Он был искренне озадачен, но Верна только вздохнула:

– Пошли.

В городе было так же непривычно пусто, как и во Дворце. Даже на рынке не было ни души. Лавочки закрыты, мастерские не работают – везде царила непривычная тишина, нарушаемая лишь отдаленным и уже привычным барабанным боем.

Уоррен вел себя так, будто ничего необычного не происходит. Когда они свернули на узенькую пыльную улочку с покосившимися домами, Верна не выдержала:

– Да куда все подевались?! Что тут творится? Уоррен, остановившись, недоуменно поглядел на нее.

– Сегодня день джа-ла.

Она непонимающе уставилась на него:

– Джа-ла?

– Ну да, – кивнул Уоррен, не понимая, что ее так поразило. – День джа-ла. А что же еще, по-твоему... – Он осекся и хлопнул себе по лбу. – Прости, Верна. Я думал, ты знаешь. Мы уже к этому настолько привыкли, что я совершенно упустил из виду, что ты можешь не знать.

– Не знать чего? – всплеснула руками Верна.

Уоррен взял ее под руку и повел дальше.

– Джа-ла – это такая игра, соревнование. За городом, – он кивком указал направление, – в лощине между холмов, устроили игровое поле. Это было... пожалуй, лет пятнадцать—двадцать назад, когда император пришел к власти. Всем нравится эта игра.

– Игра? Ты хочешь сказать, весь город отправился глазеть на игру?

Уоррен кивнул:

– Боюсь, что так. За исключением очень немногих, главным образом стариков. Они не понимают правил, поэтому им не интересно. Но все остальные в восторге. Игра превратилась во всеобщую страсть. Детишки на улицах начинают в нее играть, едва научившись ходить.

Верна оглядела пустынную улицу.

– И в чем ее смысл?

– Я пока еще ни разу не видел, как в нее играют, – признался Уоррен. – Я редко выхожу из хранилища. Но кое-что знаю. Меня всегда интересовали игры и их роль в структуре различных культур. Я изучал древние игры, но джа-ла дала мне возможность самому проследить процесс ее врастания в культуру, поэтому я о ней немного поспрашивал. В джа-ла играют двумя командами на квадратном поле, обнесенном сеткой. В каждом углу стоят ворота, по двое у каждой команды. Игроки стараются забить «брок» – тяжелый кожаный мяч размером чуть меньше человеческой головы – в одни из ворот противника. Если им это удается, они получают очко, а второй команде приходится начинать игру снова из центра. В стратегии игры я пока не разобрался. На мой взгляд, она довольно сложная, но пятилетние детишки, похоже, осваивают ее с первого раза.

– Может, это потому, что они хотят играть, а ты – нет. – Верне стало жарко, и она развязала шаль. – Мне только неясно, что в этом такого интересного, чтобы сидеть всей толпой на солнцепеке?

– Наверное, это позволяет людям хотя бы на день отвлечься от каждодневной рутины. Игра дает им предлог поорать и посвистеть в свое удовольствие, выпить по случаю победы своей команды или напиться, если команда проигрывает. В этом участвуют все. Но, по-моему, джа-ла уделяется несколько больше внимания, чем стоило бы.

Верна, наслаждаясь прохладным ветерком, обдувающим шею, некоторое время раздумывала.

– Что ж, на мой взгляд, все это довольно безобидно. Уоррен искоса взглянул на нее:

– Это кровавая игра, Верна.

– Кровавая? Уоррен обошел кучу отбросов.

– Мяч очень тяжелый, а правила просто варварские. Мужчины, играющие в джа-ла, – дикари. Помимо того, что они, безусловно, должны уметь обращаться с броком, главным критерием является жестокость и сила. Редкий матч обходится без выбитых зубов и переломанных костей. Да и свернутые шеи тоже не редкость.

Верна недоверчиво на него посмотрела:

– И людям нравится на это смотреть?

Уоррен мрачно хмыкнул:

– Если верить стражникам, толпа начинает бесноваться, если нет крови, потому что, по их мнению, это означает, что команда плохо старается.

– Н-да, похоже, это не то зрелище, на которое мне хотелось бы посмотреть, – покачала головой Верна.

– Но это еще не самое страшное. – Уоррен смотрел прямо перед собой. Окна домов были закрыты ставнями, настолько ободранными, что казалось, их никогда не красили. – По окончании игры проигравшую команду выволакивают на поле и каждого игрока секут. Один удар кнутом за каждое проигранное очко. Секут их игроки команды, которая победила. Нередко игроки не выдерживают порки и умирают.

Верна, совершенно ошеломленная услышанным, молчала, пока они не свернули за угол.

– И люди остаются на это смотреть?

– По-моему, именно ради этого люди туда и ходят. Болельщики победителей вслух считают удары. Страсти прямо кипят. Народ буквально помешан на джа-ла. Порой вспыхивают беспорядки. Даже десяти тысяч солдат не всегда хватает, чтобы вовремя их пресечь. Иногда сами игроки начинают свалку. Мужчины, играющие в джа-ла, – настоящие звери!

– И людям нравится болеть за команду зверей?

– Они видят в них героев. Игроков джа-ла обожает весь город, и они непогрешимы. Законы, правила – это все не для них. Женщины толпами ходят за игроками, и игры частенько заканчиваются коллективными оргиями. Женщины дерутся друг с другом за право переспать с игроком джа-ла. Гулянка длится несколько дней.

– Что они в них находят? – непонимающе спросила Верна.

– Ты – женщина, – всплеснул руками Уоррен, – вот ты и ответь. Хотя я первый, кто за последние три тысячи лет растолковал пророчество, ни одна женщина не висла у меня на шее и не желала бы слизать кровь с моей спины.

– А они это делают?

– Дерутся за это право! Если игроку понравится, как женщина работает языком, он может соизволить ее взять.

Посмотрев на Уоррена, Верна увидела, что он покраснел.

– А проигравших женщины тоже домогаются?

– Это не имеет значения. Он ведь игрок джа-ла, значит, герой. И чем он грубее, тем лучше. Особенно популярны те, кто во время игры сумеют убить противника мячом. Женщины по таким с ума сходят. В их честь называют детей. Я этого не понимаю.

– Ты мало видишь людей, Уоррен. Если бы ты, вместо того чтобы сидеть в хранилище, почаще выходил в город, на тебя бы женщины тоже вешались.

Он постучал себя по шее.

– Если бы на мне по-прежнему был ошейник, то да, потому что для горожанок Рада-Хань – это золото. Но не потому что я – это я.

Верна закусила губу.

– Некоторых привлекает волшебная сила. Когда сам ею не обладаешь, она может показаться весьма соблазнительной. Такова жизнь.

– Жизнь, – повторил он и угрюмо хмыкнув. – Джа-ла – это принятое всеми название, но полностью она называется Джа-Ла Д’Йин. Игра Жизни. Это на древнем языке Алтур’Ранга, родины императора, но все называют ее просто джа-ла: Игра.

– А что означает Алтур’Ранг?

– Трудно перевести, но приблизительно это звучит как «Избранные Создателем» или «судьбоносный народ». А что?

– Новый мир разделен горами, называемыми Ранг-Шада. Похоже на язык, о котором ты говоришь.

Уоррен кивнул:

– «Шада» означает металлическую боевую перчатку с шипами. Ранг-Шада приблизительно можно перевести как «боевой кулак избранных».

– Название, сохранившееся со времен той древней войны, надо полагать. Металлические шипы этим горам очень бы подошли. – Верну слегка мутило от рассказа Уоррена. – Не могу поверить, что такая игра не запрещена!

– Запрещена? Да ее всячески поощряют! У императора есть своя, личная команда джа-ла. Сегодня, кстати, объявили, что он привезет ее с собой, чтобы она сыграла с лучшей командой Танимуры. Большая честь, насколько я понимаю. – Уоррен огляделся по сторонам и опять повернулся к Верне: – Императорскую команду за проигрыш не секут.

– Привилегия сильных мира сего? – подняла бровь Верна.

– Не совсем, – хмыкнул Уоррен. – Если они проигрывают, им рубят головы.

Верна выпустила концы шали.

– Почему император потворствует этой жестокости?

– Не знаю, Верна. – Уоррен улыбнулся каким-то своим мыслям. – Но у меня есть кое-какие соображения на этот счет.

– Например?

– Представь, что ты завоевала страну. С какими трудностями ты столкнешься?

– Ты имеешь в виду восстания?

Уоррен отбросил со лба прядь волос.

– Ну да. Волнения, протесты, гражданское неповиновение, бунты. Ты помнишь короля Грегора?

Верна кивнула, глядя, как старуха развешивает на балконе белье. Единственный человек, который встретился им за последний час.

– А что с ним случилось?

– Вскоре после твоего отъезда к власти пришел Имперский Орден, и с тех пор о Грегоре ничего не слышно. К королю хорошо относились, и под его правлением Танимура неплохо жила, как, впрочем, и другие города. С приходом Имперского Ордена для народа наступили тяжелые времена. Император позволяет процветать коррупции, забывая о таких вещах, как честная торговля и справедливость. Все эти люди, живущие в палатках, которых ты видела, – беженцы из деревень, мелких селений и разрушенных городов.

– Для беженцев у них вполне довольный вид, – заметила Верна.

Уоррен кивнул:

– Джа-ла.

– Что ты имеешь виду?

– У них мало надежды на лучшую жизнь под властью Имперского Ордена. И единственное, о чем они могут мечтать, – это стать игроком джа-ла. Игроков выбирают за их таланты, а не за звание и происхождение. Семья игрока никогда ни в чем не будет нуждаться. Родители радуются, что их дети играют в джа-ла, надеясь, что они станут профессиональными игроками. Любительские команды, классифицированные по возрастным группам, набирают детей с пятилетнего возраста. Каждый независимо от происхождения имеет право стать профессиональным игроком джа-ла. Даже императорский раб.

– Но это все равно не объясняет страсти к этой игре.

– Теперь все входят в Имперский Орден. Верность бывшей родине не допускается. Джа-ла дает людям иллюзию патриотизма. Обустройство площадки для игры в джа-ла оплачивает император, это его дар народу. Таким образом людей отвлекают от тех вещей, над которыми они не властны, и позволяют выпускать пар совершенно безопасно для императора.

Верна снова запахнула шаль.

– Не думаю, что твоя теория правильна, Уоррен. Дети играют с пеленок. Играют все дни напролет. Люди всегда во что-то играли. Становясь старше, они развлекаются стрельбой из лука, скачками, играют в кости. Игры – свойство человеческой натуры.

– Нам сюда. – Ухватив Верну за рукав, Уоррен направил ее в узенькую аллею. – А император обращает эту человеческую слабость во что-то более значительное. Таким образом, ему не нужно беспокоиться о том, что люди начнут размышлять о свободе или хотя бы о справедливости. Теперь их страсть – джа-ла. Все остальное их не волнует. Вместо того чтобы задуматься, зачем приезжает сюда император и чем это им грозит, они предвкушают джа-ла.

Верна почувствовала тяжесть в желудке. Именно это ее тревожило – зачем прибывает сюда император. У него должна быть веская причина, чтобы проделать столь длинный путь, и вряд ли он хочет лишь посмотреть, как сыграет в джа-ла его команда. Ему нужно что-то другое.

– А горожан не беспокоит, что их команда может обыграть императорскую?

– Императорская команда очень сильна, как мне сказали, но у нее нет привилегий. Если его команда проигрывает, император не обижается, разве что на своих игроков. Если их обыгрывают, император приветствует победителей, сердечно поздравляет игроков и их родной город. Люди жаждут удостоиться этой чести – обыграть знаменитую команду императора.

– Я приехала два месяца назад, но еще ни разу не видела, чтобы город пустел из-за этой игры.

– Сезон только начался. Официальные матчи разрешено проводить только в отведенное для них время.

– Тогда это расходится с твоей теорией. Если игра предназначена для того, чтобы отвлечь людей от насущных проблем, почему бы не разрешить играть круглый год?

Уоррен мрачно улыбнулся:

– Ожидание подогревает страсти. О предстоящем сезоне непрерывно спорят и обсуждают перспективы. И когда он наконец наступает, страсти накаляются настолько, что люди уже не способны думать ни о чем другом. Если же играть круглый год, интерес к игре может увянуть.

Уоррен явно основательно размышлял на эту тему. Верне по-прежнему казалось, что он ошибается, но у него, судя по всему, имелись ответы на все вопросы, поэтому она предпочла сменить тему.

– От кого ты услышал, что он привозит свою команду?

– От мастера Финча.

– Уоррен, я послала тебя на конюшню узнать о пропавших лошадях, а не для того, чтобы ты обсуждал джа-ла!

– Мастер Финч – завзятый болельщик и так радовался сегодняшнему открытию сезона, что я позволил ему немного порассуждать на эту тему, чтобы выудить нужные тебе сведения.

– И выудил?

Они остановились под вывеской, вырезанной на каменной плите. Она гласила «Бенсент и Спрул».

– Ага. В промежутках между рассуждениями о том, сколько ударов кнутом получит та или иная команда, он сообщил, что лошади исчезли довольно давно.

– Готова поспорить, сразу после зимнего солнцестояния.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, Уоррен заглянул в окно.

– И ты бы выиграла. Исчезли четыре лучших лошади, хотя упряжи – лишь два комплекта. Финч по-прежнему разыскивает коней и клянется найти, но упряжь, по его мнению, просто украли.

Из-за двери Верна слышала удары, будто кто-то забивал гвозди.

Уоррен отошел от окна и оглядел улицу.

– Похоже, хозяев этого заведения не интересует джа-ла.

– Отлично. – Верна завязала под подбородком шаль и толкнула дверь. – Тогда пошли послушаем, что нам скажет могильщик.