Святой Ремигий, коего во Французском королевстве именуют Сен-Реми, как ведомо всякому, дающему себе труд повнимательнее прислушаться к ежедневным чтениям житий святых, прославлен тем, что почти семьсот лет назад обратил в христианскую веру короля франкского племени сикамбров Хлодвига и его дружину. Хотя доселе неизвестно, кому в этом обращении принадлежит большая заслуга — собственно святому или жене короля Хродехильде Бургундке, истинной и верной христианке. Ибо именно Хродехильда (которую еще называли Клотильдой) заставила своего мужа, более занятого войной с соседними племенами и расширением собственных владений, прислушаться к словам посланника Рима, и убедила, что союз с Церковью намного выгоднее войны, и еще один друг намного лучше еще одного врага. Хлодвиг не выдержал двойного натиска со стороны жены и ее исповедника, но, дабы сохранить лицо и не заводить лишней ссоры со жрецами своих богов, заявил, что уверует, когда ему будет представлено неоспоримое доказательство могущества «Бога Хродехильды». Например, если в ближайшем сражении бог Рима дарует ему победу.

«Наверно, в прежние времена Господь внимательнее прислушивался к просьбам смертных, — мрачно размышлял Гай. — Теперь мы стали Ему неинтересны. Впрочем, кто я такой, чтобы рассуждать, что интересно Господу, а что нет?»

Сам сэр Гисборн, как не старался, не мог найти в себе ни капельки любопытства к творившемуся перед его глазами действу, на которое вместе с ним глазела добрая треть населения Тулузы, вкупе с гостями столицы Лангедока, паломниками, солдатами гарнизона, семействами окрестных баронов, съехавшихся на праздник, и бог еще знает кого. На огромном помосте, завешанном трепыхающимися на ветру коврами и цветочными гирляндами, успевшими с утра слегка завянуть, разыгрывалась завершающая часть древней истории короля Хлодвига, его неугомонной супруги и святого подвижника Ремигия. Король собирался в поход на варваров, ослепительно блестели на ярком осеннем солнце надраенные кольчуги, мерно колыхалось окружающее помост шумливое пестрое море людских голов, ловя каждое слово, а мессир Гай из Ноттингама, что в королевстве Английском, пребывал в крайне раздраженном состоянии духа. Повинная в сем троица — Дугал, Франческо и присоединившаяся к ним мистрисс Изабель — наверняка совершенно не испытывала мук совести и в данный миг наслаждалась где-то хорошим днем, праздником и всеми грешными радостями жизни.

Началось все с утра, на постоялом дворе «Конь и подкова», когда развеселившаяся парочка в лицах Мак-Лауда и Франческо, пытаясь разбудить сэра Гисборна, не нашла лучшего способа, как перевернуть топчан, на котором спал помянутый сэр, затем опрокинуть на него таз с предназначенной для умывания водой и сбежать из комнаты прежде, чем Гай успел высказать все, что о них думает. Однако если они ожидали возмущенных криков на всю гостиницу, то просчитались. Сэр Гисборн успел вовремя напомнить себе, что сегодня праздник, который не годится портить руганью и шумным выяснением отношений, а кроме того — таковы уж его попутчики. Он не сомневался, что идея принадлежала шотландцу, но… А, пусть его! В конце концов, это всего лишь вода.

Праздники в Тулузе, как уже успел понять Гай, отличались заметным своеобразием: их начинали отмечать как можно раньше. Вот и сейчас снизу доносились оживленные перекликающиеся голоса, внезапно заглушенные разухабистой танцевальной мелодией. Пока Гай собирался, мелодия успела несколько раз смениться, хотя ее характер оставался прежним, а невнятный шум переместился из нижнего зала в обширный внутренний двор гостиницы, и к нему добавились частый топот и ритмичные хлопки в ладоши. Недовольство утренней выходкой спутников уже успело куда-то испариться, сменившись возбуждением и нетерпеливым ожиданием чего-то захватывающего и прекрасного, потому Гай решил пожертвовать завтраком и, прогрохотав по хлипкой лестнице, по здешним традициям лепившейся к галерее, соединявшей выходившие во двор комнаты постояльцев, очутился на краю яркого людского сборища.

Обитавшая в гостинице молодежь (как позабывшая о своих обязанностях прислуга, так и жильцы) решила, что лучший способ отметить начало праздничного дня — устроить танцы прямо во дворе. За музыкой далеко ходить не потребовалось: кроме Франческо, нашлось еще несколько умельцев дергать за струны, и по вытершимся каменным плитам понеслись два смеющихся кольца — из молодых людей и девушек. Почти сразу вокруг них образовалось третье, из зрителей постарше, азартно хлопавших и выкрикивающих что-то подбадривающее. Шумливые хороводы то разбивались на кружащиеся парочки, то вытягивались в бегущую цепочку, то создавали чинно выступающие шеренги. Гай запоздало сообразил, что девица, выступающая под руку с распоряжающимся сменой танцевальных фигур молодым человеком — не кто иная, как мистрисс Изабель. Она то ли успела вчера вечером навестить лавку готовой одежды, то ли захватила с собой и теперь извлекла из баула на свет новое платье, ярко-синее с розовой отделкой, соорудила замысловатую прическу и, похоже, веселилась от души, способности к чему сэр Гисборн за ней раньше не замечал. Ноттингамец еще успел подумать, что смотреть на принарядившуюся мистрисс Уэстмор довольно приятно, хотя благовоспитанной девице не пристало с самого раннего утра отплясывать в гостиничном дворе неизвестно с кем.

— Гай! — обрадованно заорали неподалеку. — Эй, Гисборн, вот ты где! Иди к нам!

Вопил, разумеется, Мак-Лауд, и Гай, раздвигая успевшую собраться изрядную толпу, направился к компаньону, стоявшему возле дверей конюшни. Впрочем, Дугала было трудновато не заметить в любом сборище — как из-за манеры одеваться, так и из-за врожденной способности привлекать всеобщее внимание. Однако сегодня шотландец наконец-то уделил внимание своей внешности, потрудившись не только вымыться и переодеться, но даже расчесать свою вечно спутанную шевелюру. Массивная серебряная фибула, которой Мак-Лауд закалывал на плече черно-желтый плед — переплетение диковинных растений и зверей, украшенная шлифованными аметистами — вспыхивала в солнечных лучах множеством сверкающих искорок.

Почти добравшись до цели, сэр Гисборн с легким изумлением узрел, что его спутник отнюдь не пребывает в гордом одиночестве. Рядом с ним стояла молодая женщина — высокая, темноволосая, в красно-зеленом платье, несколько откровенно облегавшем пышную фигуру. Шотландец что-то сказал ей на ухо, и девушка беспечно рассмеялась, запрокидывая назад голову и блестя зубами.

«Начинается, — обреченно подумал Гай. За время пути он уже привык к тому, что почти в любом городе и даже в самой крохотной деревушке, где они останавливались переночевать, Мак-Лауд незамедлительно находил такую вот, с позволения сказать, подругу из числа легкомысленных девиц, всегда готовых согрешить с заезжим рыцарем, или торговцем, или все равно кем при условии, что потом им подарят какую-нибудь дорогую безделушку или просто заплатят. Все попытки сэра Гисборна заставить компаньона образумиться натыкались либо на искренне недоумевающий взгляд, либо на утверждение, что никто никого не принуждал и все происходило по обоюдному согласию. Надо отдать ему должное, Дугал умудрялся обстряпывать свои делишки, не попадаясь на глаза как попутчикам, так и разъяренной родне своих мимолетных приятельниц. Гай надеялся, что Мак-Лауд хотя бы ради праздника станет вести себя приличнее, но его помыслы, как выяснилось, не оправдались. — Ему что, не прожить спокойно хоть одного дня?»

— Это Розалин, — невозмутимо сообщил Дугал, а девица скромно опустила глаза и присела в поклоне. — Она здешняя, из Тулузы. Розалин, это мессир Гисборн.

— Очень приятно, — мрачно буркнул Гай, мысленно выругав сначала компаньона, а затем себя: собственно, чего он придирается? Пройтись по людной улице с девушкой — не грех и не преступление.

— Сейчас заберем Френсиса и отправимся, — продолжил шотландец. — Розалин, как у вас тут обычно празднуют?..

— Сначала все сходятся на Рыночную площадь, к собору Нотр Дам де Тор на общую мессу, — воркующим голоском неторопливо заговорила девушка, — если мы поспешим, то сможем занять места поближе. Потом начнется торжественный ход по улицам и еще в этом году обещали дать представление о житии Сен-Реми. После девятого часа начинаются развлечения, танцы и угощение для всех желающих от нашего графа.

Умиротворяющая речь Розалин сделала свое дело: сэр Гисборн смирился с ее присутствием. В конце концов, она наверняка совершеннолетняя и понимает, что делает и с кем связывается. Не прогонять же ее, в самом деле?

Танец наконец завершился, пары замерли в финальном поклоне, не без признательности слушая благодарственные выкрики. Восседавший на огромной бочке Франческо убрал свою виолу в чехол, огляделся, разыскивая попутчиков, и обрадованно замахал рукой, показывая, что вот-вот придет.

Он действительно не заставил себя ждать, но, к тихому отчаянию Гая, явился в сопровождении сразу двух особ женского пола: Изабель и некоего хрупкого глазастого создания с копной золотистых кудряшек. Сэр Гисборн заподозрил, что создание рождено в тех же краях, что и Франческо, что подтвердилось спустя миг, когда незнакомая девица прощебетала, называясь:

— Кателла деи Маччо.

— Ее отец занимает соседние с нами комнаты, — объяснила Изабель, уловив недоумевающие взгляды господ рыцарей. — Мы с ним отчасти знакомы, по прежним торговым делам. Он отправляется на праздник со своими друзьями и потому доверил мне и мессиру Бернардоне присмотреть за его дочерью.

— Да, да, идемте, идемте скорее! — от нетерпения Кателла чуть ли не подпрыгивала на месте и произносила слова с ужасающим акцентом. — А то на площади будет не протолкнуться!

— Конечно, монна, — Дугал ловким движением согнал трех юных дам в хихикающий красочный табунок и подтолкнул к не верящему своему счастью Франческо. — Френсис и вы, леди, сделайте милость, подождите нас на улице, только не уходите далеко.

Изабель и Франческо недоуменно переглянулись, но, не задавая лишних вопросов, вместе с обеими девушками скрылись за распахнутыми воротами постоялого двора. Убедившись, что они ушли, Мак-Лауд резко повернулся к Гаю:

— Не с той ноги встал или живот пучит? Не понравилась Кателла? Да, у нее мякина вместо мозгов, но тебя никто не заставляет с ней разговаривать. Ее будет обихаживать Франческо, и уж поверь, у него это прекрасно получится. Или дело в Розалин?

— Мне не нравится, что за тобой вечно таскается какая-то юбка, — сдержанно ответил Гай. — Мог бы хоть сегодня угомониться. И еще мне не по душе тон, которым ты разговариваешь.

— Когда настанет время, я сам отвечу за свои грехи, — огрызнулся Дугал. — За тон, так и быть, извиняюсь. Но меня ужасно злит, когда кто-то начинает корчить из себя святошу и указывать мне, как жить. Если тебе настолько не нравятся женщины, шел бы в монахи или в тамплиеры — им вроде даже смотреть на слабый пол запрещается!

— Прекрати, — сердито оборвал разошедшегося приятеля Гисборн.

— Тогда сделай одолжение, не строй такую постную рожу, — потребовал Мак-Лауд. — Не хочешь идти с нами? Ступай один. Все-таки это город, а не дремучий лес. Даже если заблудишься, спросишь дорогу. Я не хочу с тобой ругаться, но не желаю, чтобы мне портили праздник.

Проходившие мимо постояльцы и слуги с опаской косились на двух молодых людей несомненно благородного происхождения, стоявших у дверей конюшни и зло глядевших друг на друга. В воздухе явственно ощущался горький запашок близкой ссоры. Первым не выдержал Гай:

— Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я по-прежнему считаю твое поведение не совсем достойным, но лучше мы поговорим об этом в другой раз. Если ты полагаешь, что я как-то оскорбил мистрисс Розалин…

— Извинения приняты, — каким-то чужим, холодным и ровным голосом проговорил Дугал. — Пожалуй, ты во многом прав, а я в последнее время позволил себе лишнего.

Он кривовато ухмыльнулся, снова превращаясь в знакомого Гисборну типа по имени Дугал Мак-Лауд, и вполголоса осведомился:

— Правда, она очень даже ничего?

— Лучше не бывает, — хмыкнул сэр Гисборн. — Только не говори, что собираешься захватить ее с собой в дорогу.

— Ни за что на свете! — Мак-Лауд очень похоже изобразил на физиономии выражение панического ужаса. — Так мы идем или будем торчать тут до вечера? Кстати, если нам повезет, мы сможем сегодня увидеть этих якобы потомков Меровея, о которых мы давеча наслушались. Они ведь местные и наверняка приедут на праздник. Только знаешь, чего я до сих пор не могу понять…

— Что? — Гай все еще не привык к манере Дугала перескакивать во время разговора с одной темы на другую, в зависимости от того, какая очередная мысль посещала его беспокойную лохматую голову.

— Зачем папаша Тардье, занятой по уши человек, тратил время, рассказывая совершенно посторонним людям долгую и весьма путаную историю про живших здесь древних королей и их наследников? — задумчиво поделился соображением Мак-Лауд.

— Мы же сами попросили, — напомнил Гай. — Франческо хотел услышать что-нибудь такое, о чем не говорится в летописях, мы ему поддакивали, только и всего. Меня куда больше заинтересовал этот чокнутый менестрель с его нелепицей про катящиеся или какие там камни.

— Он такой же чокнутый, как я или ты, — безапелляционно изрек Дугал. — Просто умеет хорошо прикидываться. Он почему-то хотел сказать нам, именно нам, эти слова… Ладно, забыли. Будем веселиться, пока можем. Загадки подождут, а сейчас надо спасти Френсиса — никто долго не продержится против трех болтливых девиц.

Мессир Бернардоне и порученные ему девушки успели приобрести у уличного разносчика кулек мелких оранжевых слив, и в кратких паузах между сплетнями и новостями быстро расправлялись со своей покупкой. Спустя миг текший вниз по улице людской поток подхватил увеличившуюся на двух человек компанию и повлек за собой, то вверх, то вниз по склонам застроенных домами холмов, устремляясь к сердцу города — базилике Сен-Серпен, обители небесного покровителя столицы, святого Серпена.

Праздник катился по проторенной за несколько столетий дороге, а сэр Гисборн все больше погружался в темную пучину глухого недовольства. Он не собирался оспаривать права горожан отмечать нынешний день так, как заведено здешними порядками и обычаями, но не мог отделаться от ощущения неправильности происходящего. Слишком варварски роскошным, слишком языческим выглядело это празднество, слишком яростно надрывались жестяные трубы и вызывающе сияло золотое шитье на одеяниях здешнего епископа и его свиты. Недавно отремонтированные, еще не тронутые ни копотью, ни налетом времени мраморные стены и скульптуры собора Нотр Дам де Тор отсвечивали такой первозданной, непорочной белизной, что глаза начинали слезиться. Осеннее солнце дробилось в витражах розетки над распахнутыми воротами главного портала и в полукруглых окнах. Теплый ветер перебирал ленты и кисточки на знаменах гильдий, заставлял трепетать узкие длинные язычки разноцветных баннеролей местного дворянства, уносил ввысь сизоватый дымок горящего ладана.

Довольно быстро Гай выяснил две неприятные вещи: во-первых, он не приметил, когда и как потерял в толпе своих попутчиков; во-вторых, от обилия ярких красок, запахов и звуков у него разболелась голова. Ему хотелось выбраться с зажатой между высокими и узкими домами площади, вдруг напомнившей ему загон для овец, однако он терпеливо дождался конца мессы, когда внимание публики перекинулось на начавшееся представление, и только тогда начал проталкиваться ближе к зданиям и темневшим между ними переулкам. Он не сомневался в том, что Франческо, например, не двинется с места, пока не прозвучит последнее «Amen» и последняя реплика с помоста, где идет представление, сознавал, что поступает не слишком хорошо для верного сына Церкви, но просто не мог оставаться дальше среди этой толпы.

Улица встретила его долгожданной тенью и манящим журчанием тоненькой струйки воды, льющейся из пасти позеленелого бронзового льва. С площади несся нестройный, но на редкость единодушный хор, распевающий «Gloria», которому в иное время он с удовольствием бы подпел.

— С непривычки здешние края кажутся просто наказанием, — сочувственно проговорили рядом. — Но потом привыкаешь.

Гай поднял глаза и без малейшего удивления обнаружил рядом мистрисс Изабель. Выглядела девушка слегка встревоженной.

— Все разбежались, — кратко объяснила она отсутствие своих спутников. — Я стояла поблизости от вас, подумала, что вам не слишком хорошо и пошла следом. Если мешаю, скажите, и я избавлю вас от своего присутствия.

— Вы не боитесь ходить одна? — Гай начал приходить в себя.

— Я не впервые в этом городе, — Изабель упрямо наклонила голову с парой уложенных в виде ручек амфоры темно-рыжих кос. — И знаю, каковы местные порядки. Не беспокойтесь, мне ничто не угрожает. Кроме того, сегодня праздник, когда прекращаются любые распри.

Она отступила на пару шагов, критически обозрела ноттингамца и заключила:

— Вам уже лучше, мессир? Послушайте доброго совета: если ищете тишины — не суйтесь в кварталы у подножия холмов, там даже в святые дни небезопасно.

— Подождите! — окликнул неспешно удалявшуюся девушку сэр Гисборн. — Вы возвращаетесь на площадь или куда-то уходите? Если да, то разрешите хотя бы проводить вас.

— Я собиралась навестить кое-кого из знакомых, — после мгновенного замешательства ответила Изабель. — Они живут недалеко отсюда и я вполне могу дойти сама, но если вам угодно…

— Вы рискуете оказаться перед запертым дверями, — сказал Гай. — Неужели ваши друзья не посещают праздники?

— Кто-нибудь обязательно останется дома, — еле заметно и грустно улыбнулась девушка. — В конце концов, я не рассчитываю заводить долгий разговор, просто хочу сообщить, что добралась и хотела бы устроиться у них на зиму. И еще мне нужно как можно быстрее отыскать кого-нибудь из Риккарди — их золото скоро начнет обжигать мне руки. Я уже не могу думать ни о чем, кроме этих проклятых мешков!

— Они, наверное, будут вам очень благодарны? — предположил сэр Гисборн. Изабель коротко хмыкнула:

— Пятнадцатая доля в возможных общих делах. Или двенадцатая — если мой собеседник будет в хорошем настроении, а я смогу убедить его в своей несомненной полезности. Не удивляйтесь, мессир Гай, благодарность торговцев чаще всего выражается в том, что способно приносить доход. Вы по-прежнему уверены, что ничего не хотите за свои труды?

Они остановились на углу перекрестка, пропуская маленькую, но на редкость шумную процессию, и сэр Гисборн после краткого размышления отрицательно мотнул головой:

— Это был наш долг, мистрисс Уэстмор. Кстати, почему вы собираетесь взвалить на себя все грядущие хлопоты? Разве ваш друг Франческо уезжает?

— Он думает, что нет, а я считаю, что да, — маловразумительно отозвалась девушка. — Я бы предпочла, чтобы он уехал и как можно скорее. Ему не стоит задерживаться в этом городе. Пусть едет домой или… — она не договорила.

— Почему? — искреннее удивился Гай. За время пути у него сложилось твердое впечатление, что эту парочку не только не разольешь водой, но не растащишь даже упряжкой тяжеловозов. И вдруг мистрисс Изабель заявляет, что горит желанием расстаться со своим единственным попутчиком и надежным другом!

— Ему не нужно здесь оставаться, — непреклонно повторила Изабель и вдруг заговорила незнакомым, мягким и рассудительным голосом: — Видите ли, сэр Гисборн, Феличите оказался в довольно сложном положении. Он умный и способный мальчик, но не может решить, куда приложить имеющиеся способности. Лично я считаю, что надлежащее место ему — в Болонье, в тамошнем университете. Однако к этому имеются несколько серьезных препятствий. Во-первых, пять или шесть лет учебы вылетят семейству Бернардоне в приличную сумму, а мессира Пьетро заботит только собственное дело, а отнюдь не дарования сына. Он не даст Франческо ни флорина, а если тот будет настаивать, доказывая, что неспособен к управлению сукновальней и ведению торговли — выставит его из дома и проклянет. Его отец из породы тех людей, что предпочтут искалечить судьбу своих близких, но сделать все по-своему. Второе. Болонская школа, конечно, не парижское Ситэ, но в Италии при выборе будущих студентов тоже отдают предпочтение людям благородного сословия. И, наконец, третье. Королям Европы угодно позвать своих подданных в поход против неверных. Для таких, как Франческо — молодых и предприимчивых — это серьезный шанс изменить не только свою жизнь, но и положение. Феличите мечтает заслужить дворянство, хотя никогда об этом не скажет, и я верю, что он вполне достоин такого звания. Но гербы, как известно, на простонародье с неба не валятся, а добываются с боем и кровью. Поэтому, как ни жаль, я хочу отправить Феличите в Марсель. Так я больше не буду ему постоянной обузой, а он получит возможность серьезно обдумать, чего хочет добиться от жизни. Если он задержится в Тулузе — зря потеряет год. Сейчас настали такие времена, когда все решает одно-единственное вовремя сказанное слово или совершенный поступок. Здесь он ничего не добьется, только будет сорить деньгами и пускать пыль в глаза. В Тулузе любят жить на широкую ногу, а мы не сможем позволить себе такого.

Гай посмотрел на мистрисс Уэстмор, будто увидел ее в первый раз. Ему не приходило в голову, что у Франческо, сына вроде бы процветающих родителей, могут быть такие сложности в жизни, но еще больше удивила и поразила неожиданная связь между возможностью попасть в университет и начинающимся Крестовым походом. Сэр Гисборн с трудом понимал, как люди могут добровольно предпочесть радость жизни возне с замшелыми книгами и вонючими колбами. Ладно, монахи — это понятно, привычно и вполне объяснимо. Но с таким усердием рваться в студенты, тратить лучшие годы на зубрежку и пребывание в четырех стенах? Точно, неисповедимы пути Господни и причуды ближних твоих.

— Хотите, мы возьмем его с собой? — неуверенно предложил Гай. — В Марселе наверняка отыщется желающий заполучить в свою свиту еще одного оруженосца или пажа.

— Хочу, но не могу настолько злоупотреблять вашим хорошим отношением, — бледно улыбнулась девушка. — Нет, благодарю. Постараюсь отыскать иной способ отправить Феличите навстречу его собственной судьбе. Это дело не одного дня, ведь мне еще придется выдержать настоящее сражение, доказывая, что меня не похитят сразу после его отъезда… Ой, глядите! Вам, наверное, еще никогда не доводилось встречать такое?

Улица, по которой шли сэр Гисборн и Изабель, выводила на склон холма и резко обрывалась, завершаясь огражденной медными поручнями площадкой. Под ногами громоздилось скопление крыш — черепичных, сланцевых и соломенных, и всех оттенков розового и красного камня, из которого тут предпочитали возводить стены. Над ними возвышалось здание непривычного вида: мрачноватый серый куб, прорезанный черными щелями узких зарешеченных окон и выступами плоских колонн. Над ним поднимался удивительно плавно очерченный купол, выложенный крошечными синими и белыми кусочками мозаики, образовывавшими прихотливый узор, и нестерпимо блестевшими. В самой верхней точке купола искрилось золотом некое украшение или символ, установленное на тонком, почти неразличимом штыре. По бокам строения возносились две остроконечные башенки, тоже украшенные мозаикой и похожие на наконечники копий, грозящих небесам.

— Что это? — полюбопытствовал Гай, внимательно осмотрев непонятное сооружение и придя к выводу, что оно напоминает маленькую крепость, которую очень трудно взять.

— Мечеть, — спокойно сказала Изабель. — Самая настоящая мечеть, дом детей Аллаха. Доберетесь до Палестины — узрите их во множестве. Эта принадлежит мавританскому кварталу. Знаете, многие называют Тулузу «Вавилоном наших дней». Ее построили римляне, захватили вестготы, потом она перешла к маврам, а сейчас принадлежит франкам, но я не рискнула бы пересчитывать все народы, обитающие в ней. Вон там, левее, начинается иудейский квартал, за ним лежит греческий, потом владения итальянцев, с ними соседствует еще кто-то, уже не помню кто именно… У всех — свои церкви, и знаете, что самое забавное? В Тулузе можно праздновать целый год, потому что на каждый день выпадает чье-нибудь торжество.

— Но разрешить неверным содержать посреди города языческое капище… — ошарашено проговорил Гай, наконец разглядев, что макушку купола венчает повернутый рожками влево полумесяц. Как ни странно, зрелище мусульманского храма не вызвало в его душе ожидаемого отвращения, только смутное любопытство, что сэр Гисборн старательно попытался скрыть.

— Они точно также платят налоги королю и правителю города, — пожала плечами Изабель. — Не заставляют никого насильно принимать свою веру и, насколько я помню, никогда не пытались вредить христианам. Если дело порой и доходит до драк, так не из-за веры, а потому, что все мы люди, с одинаковыми слабостями и пороками.

— Все равно ее стоило бы разрушить, — недовольно буркнул ноттингамец.

— А по-моему, она очень красивая, — заметила девушка, явно намереваясь лишний раз подразнить своего спутника, что ей вполне удалось.

— Следите за своими словами, мистрисс Уэстмор, — резковато напомнил сэр Гисборн. — Не все разделяют ваше мнение и, боюсь, многим оно покажется подозрительным.

— Возможно, — кротко согласилась Изабель, и, бросив последний взгляд на пепельно-серое здание под лазурным куполом, зашагала дальше. — Но, надеюсь, вы согласитесь, что приятнее иметь собственное мнение, нежели не иметь вообще никакого или заучено повторять чужие слова?

— Отчего ж не повторить, если они верны и их говорит умный человек? — нашелся Гай. Девушка хмыкнула, быстро глянула по сторонам, убедившись, что на улице нет лишних ушей, и внятно произнесла несколько фраз на совершенно незнакомом сэру Гисборну языке, полном гортанных, словно перекатываемых внутри горла согласных и долгих, протяжных «а». Очевидно, на его лице появилось до смешного озадаченное выражение, потому что Изабель непочтительно фыркнула и пояснила:

— Это стихотворение на фарси, языке персов. По нашему оно звучит так…

Она прищурилась и нараспев прочитала:

— Как по-вашему, сэр, прав был тот старый неверный, что придумал эти строчки?

— В чем-то прав, — вынужденно признал Гай. — А вы умеете разговаривать на персидском?

— Вот! — Изабель торжествующе подняла тонкий указательный палец и покачала им перед носом собеседника. — Настоящая мудрость не ведает пределов и различий в вере… Мы пришли, и на прощание мне придется вас разочаровать — я не знаю фарси, просто мне однажды посчастливилось увидеть несколько стихотворений, записанных латинскими буквами, которые я запомнила. Каюсь, люблю производить впечатление образованной особы, хотя уверена, что половину слов произношу неправильно… Спасибо, что согласились меня проводить.

Не дожидаясь ответа, девушка легко взбежала по высоким ступенькам ничем не примечательного дома и несколько раз дернула увесистое кольцо, болтавшееся в пасти бронзовой лошадиной головы, стукнув им о прикрепленную снизу железную пластинку. Изнутри не донеслось ни звука, хотя удары получились достаточно громкими и отчетливыми. Гай колебался: уходить или подождать, пока знакомые Изабель отзовутся? Даже если хозяева ушли на праздник, в доме должен остаться кто-то из слуг или сторожей. Но, может, они опасаются открывать, увидев незнакомого человека, пришедшего вместе с девушкой?

Мистрисс Уэстмор в нетерпении переминалась на крыльце, поглядывая вверх, на маленькие окна с мутными слюдяными стеклами в свинцовых переплетах. Наконец, она не выдержала и протянула руку, собираясь постучать еще раз.

Она не успела даже притронуться к кольцу. Дверь распахнулась без малейшего скрипа. На мгновение сэр Гисборн увидел стоящего в полутемном коридоре человека, вернее, не человека, а просто очертание человеческой фигуры — довольно высокого и, кажется, молодого мужчины. Он вежливо отступил назад, пропустив нежданную гостью внутрь и не задав ей ни единого вопроса, из чего Гай сделал верный вывод — мистрисс Уэстмор здесь хорошо знают и ей нет нужды заранее предупреждать о своем визите.

Прежде чем войти, Изабель оглянулась, помахав оставшемуся на улице сэру Гисборну в знак того, что все в порядке и она больше не нуждается в сопровождении или защите. Впустивший ее человек резким движением захлопнул створку, и Гай услышал короткое лязганье вставляемого в скобы засова.

— Эй, пора вставать!

Малопонятное недовольное бормотание.

— Гай, проснись, надо поговорить. Гай!

К звучащему из клубов желтоватого тумана бесплотному голосу присоединилось нечто материальное — рука, цепко ухватившая сэра Гисборна за плечо и несколько раз ожесточенно встряхнувшая. Окружающий туман постепенно начал развеиваться. Из него выплыли стены, завешанные потертыми и изрядно выцветшими коврами, темно-коричневые балки потолка и распахнутое окно, через которое вливался оранжевый свет заходящего солнца, наполовину загороженное сидевшим на подоконнике человеком. Гостиница «Конь и подкова». Точно, она. Значит, раздраженный голос принадлежит Дугалу Мак-Лауду.

— Вставай, вставай, — повторил шотландец, для верности еще раз бесцеремонно тряхнув компаньона и убедившись, что тот открыл глаза. Гай с трудом сел, справившись с приступом головокружения, огляделся, и, еле ворочая языком, спросил:

— Какой сегодня день?

— Второе октября, — ответили со стороны окна, и Франческо мягко спрыгнул вниз, на пол. — Только что звонили к повечерию.

— Держи, — в руки Гаю сунули приятно запотевший кувшин. — Пей и постарайся очухаться побыстрее.

— Как я сюда попал? — уже вполне вразумительно поинтересовался сэр Гисборн, наполовину расправившись с содержимым кувшина и мысленно поблагодарив неведомо кого за чистую и очень холодную воду. Виски немедленно заломило, зато голова окончательно прояснилась.

— Пришел или тебя притащили, — недовольно отозвался Дугал. — Я вернулся к полудню, а ты уже валялся на полу и храпел на весь этаж. Мы бы тебя и дальше не будили, но, кажется, у нас неприятности. Ты помнишь, что делал вчера? Меня интересует не весь день, только время после того, как мы потеряли друг друга на площади.

Гай открыл рот, чтобы сказать: «Ничего не помню», но вовремя спохватился. Память сохранила для него разрозненные пестрые обрывки вчерашнего праздника, оставалось только выстроить их по порядку. Вот он поднимается по залитой солнцем улице вместе с мистрисс Изабель, и сбоку из-за домов медленно, величаво выплывает голубой мозаичный купол, сливающийся по цвету с небом. Потом мистрисс Уэстмор куда-то пропала, а он наткнулся на компанию из десятка молодых людей и их подружек, и пошел вместе с ними. Они, кажется, представлялись, но после третьей или четвертой кружки молодого вина любые имена перестали иметь значение. Кто-то назвал его «Альбо» — за белый цвет волос, и всем очень понравилось это прозвище.

Встреченная Гаем развеселая компания направлялась смотреть состязания для горожан, происходившие на одной из многочисленных площадей города. Он запомнил позеленевший фонтан посреди мощеной красным булыжником площади, и еще жутковатые местные ножи, похожие на маленькие мечи: выгнутые, с зазубринами у основания. Их метали в раскрашенные доски — десять шагов, двадцать шагов, тридцать, но блестящие лезвия по-прежнему неумолимо впивались в центр мишени. Бешеный перестук копыт — кто-то пытается усидеть на спине подпрыгивающей и лягающейся лошади, под седло которой насыпали колючих семян репейника. Кажется, по правилам требовалось продержаться, пока зрители хором не досчитают до десяти. Пляшущая женщина в развевающейся юбке, похожей на шатер, звон ее золотых браслетов. Потом — темнота.

— Тебя даже не обчистили, — Дугал небрежно указал на горку сваленных на столе вещей сэра Гисборна. — Твои неведомые друзья оказались честными людьми — не только довели тебя до гостиницы, но даже не взяли оплаты за труды. Верю, что ты хорошо повеселился, но постарайся вспомнить — когда и где ты расстался с Изабель? Сам я упустил ее из виду еще перед началом мессы, и Франческо говорит то же самое. Кателла по глупости своей вообще не обратила внимания, а спросить у Розалин… Ее родные не поймут, если я заявляюсь к ней домой. Вдобавок, я забыл выяснить, где она живет.

— Я ушел с площади перед собором после мессы, во время представления, — медленно проговорил Гай, борясь с внезапно нахлынувшим дурным предчувствием, имевшим почему-то прогорклый вкус давно свернувшегося молока. — Мистрисс Изабель пошла за мной, но представления не имею, как она сумела заметить меня в такой толпе. Она хотела навестить своих друзей, я предложил ее проводить. Мы прошли через несколько кварталов, вышли к площадке в конце улицы, откуда видна мечеть…

— Джума ал-Джами, — кивнул Франческо, перебивая. — Знаю, слышал и видел.

— Мистрисс Уэстмор постучалась в дом неподалеку, — продолжил сэр Гисборн, пытаясь собрать воедино все мельком увиденные мелочи. — Я бы сказал, что он принадлежит зажиточному горожанину — два этажа, в окнах настоящие стекла, дверь из мореного дуба. Ей открыли — не знаю кто, видел только, что мужчина и, кажется, еще не старый. Она помахала мне рукой, вошла… и все.

— Вошла сама? — уточнил Мак-Лауд. — Без принуждения, я имею в виду?

— Да, — растерянно ответил Гай. — Я еще подумал, что ее там живут ее давние друзья… А что случилось?

— Посмотреть с одной стороны — ничего, — Дугал уселся на придвинутый к стене сундук и задумчиво уставился на виднеющиеся в окно городские крыши. — С другой же… В общем, я решил, что надо растолкать тебя, чтобы ты выслушал и вынес решение. Френсис, излагай.

— Я боюсь, что с монной Изабеллой что-то случилось, — слегка запинаясь, начал Франческо, смотря на господ иноземных рыцарей тревожно блестящими глазами собаки, потерявшей хозяина. — Вчера утром, еще до того, как мы собрались уходить, она позвала меня к кладовым, где нас никто не мог подслушать, отдала мешок с какими-то вещами и велела как следует спрятать. Она показалась мне озабоченной, я спросил, что ее тревожит и что в мешке, в ответ она начала говорить странные вещи. Мол, она сегодня куда-то уйдет и мне не следует беспокоится, если ее не будет целую ночь. Но если она не вернется к вечеру следующего, то есть сегодняшнего дня, мне нужно взять оставленные ею вещи и как можно скорее покинуть Тулузу. Я спросил, куда мне ехать, она ответила — в Марсель, к…

— Погоди, — остановил течение рассказа Мак-Лауд. — Если она называла тебе имена, лучше держи их при себе. Чего не знаешь, о том не проболтаешься. Дальше.

— …К одному человеку, — нашел выход из положения Франческо. — Там, как она утверждала, я смогу получить помощь в обмен на то, что привезу. Сейчас вечер, и ее нет. Если бы она пошла в итальянский квартал, где у нас действительно есть знакомые, ей не понадобилось бы проходить так близко от мечети — наш квартал совсем в другом конце города. Dolce Madonna, я совершенно не представляю, что делать, — он беспомощно развел руками и понурился. — Искать ее? Где? Ждать до вечера? Вдруг с ней в это время что-нибудь случится?

— Если с мистрисс Изабель что-нибудь случится, ты все едино не сможешь этому помешать, — здраво высказался Дугал. — Скажи-ка мне лучше одну вещь… Ты давно с знаком с этой особой?

— С начала прошлой осени, — быстро ответил Франческо, прикинув что-то в уме. — Я тогда приехал во Францию и меня приняли в компанию мэтра Барди. Монна Изабелла жила в его доме, она знала моего отца по общим делам, мы подружились, и она стала моей patronessа — покровительницей.

— Значит, почти год, — протянул Мак-Лауд. Гай не мог взять в толк, к чему клонит его компаньон, но с каждым мгновением все больше верил в то, что тревога Франческо не беспочвенна. Его слова отчасти совпадали с тем, что говорила ему прошлым днем мистрисс Изабель, но только отчасти… — Она всегда предпочитает устраивать подобные игры в загадки?

— Монна Изабелла честная девушка, — мгновенно вспыхнул Франческо, однако тут же сник и неохотно добавил: — Хотя я не раз слышал, как ее украдкой называли мascalzonа — обманщица. Не подумайте плохого, чаще всего так говорили те, кто уступал ей в умении заключить выгодную сделку или договориться с нужным человеком. Она никогда не нарушала законов…

— Просто умела их обходить, — довершил фразу Дугал. — Не вижу ничего особенного, сам так выкручивался. У твоей приятельницы, Френсис, ум лисицы, но сдается мне, что она позабыла о старом мудром правиле: на каждую хитрую лисицу рано или поздно отыщется свой охотник… Ты не смотрел, что за сокровища она тебе поручила?

— Какая разница? — вмешался Гай. — Это не имеет ни малейшего значения! Важно лишь то, что женщина попала в беду!

— Не уверен, — невозмутимо отрезал Мак-Лауд. — Кроме того, мне всегда втолковывали, что в мире все имеет значение. Любой человеческий поступок или слово похожи на след на снегу, и могут указать направление поиска, если только быть внимательным и не отвлекаться. Френсис, мистрисс Уэстмор ничего не брала с собой, когда уходила на праздник?

— Ничего, — покачал головой Франческо. — Только обычный кошель на поясе, но туда много не положишь.

— Значит, она заранее подозревала, что может не вернуться из того места, куда идет, и оставила то, что представляет ценность, тебе, — на физиономии Мак-Лауда появилось азартное выражение, и Гай подумал, что уже видел шотландца в подобном настроении — на берегу Эндра, во время краткой схватки с призрачным чудовищем. Тогда Мак-Лауд тоже смахивал на гончую, почуявшую долгожданный запах добычи. — Вряд ли ей что-то угрожает в данный момент, ведь единственное, чем она обладает — знание. С покойником не поболтаешь по душам и не разопьешь кружку эля. Френсис, не надо ужасаться. Наоборот, в этом твое и ее спасение. Конечно, у нее попытаются узнать, где она оставила вещи. Она рассчитывала отмалчиваться в течение дня, этого самого дня. Потом она сдастся и проболтается, но к тому времени птичка улетит — ты уже должен нестись к Марселю. Остается один вопрос — что лежит в мешках? Надеюсь, теперь никто не будет возражать, чтобы мы туда заглянули?

— Я не буду, — со вздохом сказал Гай. — Хотя признаюсь честно: я по-прежнему не понимаю, что происходит.

— Не отчаивайся, я тоже, — хмыкнул Дугал. — Наша общая знакомая ведет на редкость запутанную игру, и я очень хочу в ней разобраться. Френсис, ты принесешь мешки или нет?

— Да, — обреченно сказал Франческо и поднялся. — Но рыться в чужих вещах — это грех.

— Обманывать своих друзей — еще больший грех, — немедленно возразил шотландец. — Кроме того, мы хотим только посмотреть и не собираемся прихватить что-нибудь на память. Может, эти вещи подскажут нам, в чем дело. А потом, как мне кажется, мы дружно отправимся разыскивать загадочный дом вблизи мечети, и никто не разубедит меня в том, что попутчик мистрисс Изабель понадобился с одной-единственной целью: запомнить, куда она пошла. Где барахло?

— В конюшне, — Франческо подошел к двери комнаты и в нерешительности остановился. — Я не знал, куда их спрятать в гостинице, ведь тут постоянно шастают жильцы и прислуга. Додумался только потихоньку отнести в сарай и зарыть поглубже в сено.

— Совершенно правильно, — одобрил Мак-Лауд. — Тебе помочь их притащить? Гай, мы сейчас вернемся.

Они ушли, оставив сэра Гисборна размышлять над странными изменениями в поведении его компаньона и подлинным смыслом действий мистрисс Уэстмор. Гай отчетливо слышал, как парочка спускается по лестнице с галереи во двор, а спустя несколько мгновений кто-то негромко постучал в дверь.

— Да! — рявкнул сэр Гисборн. — Входите, кто там!

В узкую щель между створкой и косяком сунулась незнакомая голова и до отвращения вежливо осведомилась:

— Мессир, вы приехали вместе с дамой из Англии? Такой рыженькой молодой леди? — Гай слегка кивнул. — Тогда это велено передать вам.

Ноттингамец встал, только сейчас отметив, что заснул одетым и теперь наверняка смахивает на изрядно помятое чучело, доковылял до двери и взял торопливо всученное ему послание — сложенный в несколько раз и запечатанный лист пергамента. Гонец, не дожидаясь положенной платы за труд, заспешил вниз по лестнице. Какое-то время Гай недоуменно разглядывал коричневатую поверхность, лишенную всяких надписей или имени адресата, затем нахмурился, запоздало проклял себя за несообразительность и, едва не сорвав дверь с петель, выскочил на галерею.

Франческо и Дугал шли через почти безлюдный двор — только у кухонной пристройки вертелась стайка мальчишек-поварят, через плечо Мак-Лауда свисал тяжелый по виду мешок. Принесший письмо человек торопливо спускался по шатким ступенькам и уже почти добрался до самого низа.

— Дугал! — крикнул Гай, перевесившись через хлипкое деревянное ограждение галереи и чуть не сломав его. — Останови его!

Он ткнул в замершего на лестнице гонца. Больше ничего добавлять не потребовалось. Мешок полетел к Франческо, едва не сбив того с ног. По двору пронеслось нечто вроде сильно уменьшенного, однако не ставшего от этого менее опасным вихря. Мак-Лауд вылетел вслед за бросившимся улепетывать незнакомцем на улицу, ошарашенный Франческо стоял, прижимая к себе драгоценный баул и растерянно глядя вслед сгинувшему попутчику. Гай метнулся к лестнице, но сразу понял, что не успевает — снаружи донесся шум короткой схватки, чей-то пронзительный вскрик и удаляющаяся дробь копыт по булыжникам. Захлопали двери — обитатели гостиницы по всегдашнему человеческому обыкновению торопились узнать, что стряслось.

Мак-Лауд вернулся во двор, разочарованно махнул рукой, и, подозвав словно остолбеневшего Франческо, поднялся наверх.

— Там его ждал второй с лошадью, — бросил он. — Кто это такой?

— Понятия не имею, — правдиво ответил Гай. — Он принес какое-то письмо и я решил, что надо бы его задержать и расспросить. Каюсь, опоздал с предупреждением.

— Ладно, — отмахнулся Дугал. — Со всеми случается. Что за письмо?

— Вот, — сэр Гисборн поднял в спешке брошенный на стол пергамент, лежавший рядом с плотным кожаным мешком, для сохранности обмотанным волосяной веревкой, сломал печать — обычная сургучная клякса без положенного герба отправителя — и развернул упруго хрустнувший лист. Он догадывался, каким может быть содержание этого послания, и ощутил краткое сожаление, когда понял, что его подозрения оправдались. Четыре коротких строчки, размашисто написанных прямо посредине листка, под ними — красный оттиск, на котором выделяется незнакомый символ: два сплетенных вместе треугольника.

— Теперь надо каяться мне, — бесстрастно заметил Мак-Лауд, когда Гай вполголоса прочел послание. — Не знаю, с кем мы имеем дело, но я его недооценил. Достойный противник, такому и проиграть не жаль. Мистрисс Изабель для него не добыча, а приманка. Ему не понадобилось задавать ей никаких вопросов, он сам разузнал, где мы живем. Сейчас он наверняка уже уехал, а нам предоставлено право догонять, и он уверен, что мы приедем. Он не хочет решать вопросы в городе, где могут появится нежелательные свидетели, предпочитает собственные владения. Гай, тебе не кажется, что Марселю и Палестине придется немного подождать?

— Кажется, — мрачно согласился сэр Гисборн.

— Зачем я только потащился с вами? — горестно задал безответный вопрос Дугал, одновременно разрезая веревки на принесенном Франческо мешке. — Я-то обрадовался: ну, думаю, в кои веки угодил в приличное общество, не куда-нибудь еду, в Святую землю! Как же, размечтался! Господи, всю жизнь одно и то же: секреты, тайны, подметные письма…

Он с силой рванул не желавшую поддаваться лезвию ножа веревку, распахнул горловину мешка и нетерпеливо вытащил наружу три одинаковых предмета. Небольшие вместительные сундучки черного дерева, шириной в две ладони, высотой и глубиной в три, окованные по углам зеленовато-золотистыми веточками из потускневшей бронзы, с удобными ручками на крышках и замочными скважинами, окруженными ворохом металлических колосьев. Мак-Лауд, увидев их, рассеянно, точно следуя устоявшейся привычке, выругался, Франческо недоуменно поднял бровь и осторожно потрогал гладкую полированную стенку одного из ящиков, а Гай уныло спросил себя, не затянувшийся ли сон все происходящее вокруг?