Глава 4

После посиделок до полуночи, Чиж до утра почти заснуть не мог — переваривал приключившееся с ним и то, что услышал. К тому же, с непривычки спалось на новом месте плохо, крутило. Только заснул — в ухо зуммер панели ударил. Мужчину подкинуло, но что делать спросонья сообразил не сразу — насладился противным нудным пищанием, прежде чем на панель нажал.

— Долго спишь, — заявила Стася, входя. — Семь. В семь тридцать завтрак, в восемь начало занятий.

Чиж с минуту ресницами хлопал, поглядывая на нее — в толк взять не мог: снится она ему или нет. И понял — нет. Покраснел, простыней бедра прикрыл. Женщина фыркнула:

— Фасон ваших армейских трусиков меня не соблазняет, не переживайте рядовой… Подъем!! — гаркнула, чтобы остатки сна с мужчины стряхнуть и ерунду из головы вымести. Николай вскочил, рванул в сортир, по дороге схватив одежду.

А ничего бегает, — хмыкнула Стася, оглядывая комнату: стандартное жилище. И сразу ясно — мужское холостяцкое. Полученные комплекты формы не убраны в шкаф — на стул скиданы. Ботинки посреди комнаты стоят.

— Нормально.

В столовой все как всегда: шуточки, смех. Пока блюда выбирали, Стасю раз десять с женихом поздравили, раз двадцать, откуда восьмерка вестимо спросили и столько же советов дали, что с ним делать. Чижа подколоть спешили, проверяли на раздражимость. Но тот молодец, не реагировал — щерился и насмешливо поглядывал на юмористов. А потом свой и Стасин поднос подхватил.

— У вас здесь почти ничем от нашего времени обстановка не отличается, — сказал, за стол усаживаясь.

— А ты думал изменения касаются всех аспектов жизни? Зачем, к примеру, чашку новую изобретать, если можно всего лишь довести изобретенное до совершенства, увеличив ее эргономичность.

— Резонно, — согласился. Оглядел зал и не нашел Свана и Федорович.

— Они в соседнем зале, — поняла, кого выглядывает Чиж Стася. — Там под завязку патрульных, здесь позавтракаем.

Без проблем, — запихнул в рот ложку каши. Вкусно.

— Если добавки захочу?

— В любой момент приходишь и берешь что хочешь.

— Почти коммунизм.

— Почти. Кушай и я тебе твой шкафчик покажу, с амуницией ознакомлю. Потом ты в спортзал на тренировку, а я в архив. Отзанимаешься — подойдешь.

— Не знаю, где архив.

— Сван проводит. В крайнем случае сам сообразишь, как добраться. Считай тебе первое занятие.

Мужчина кивнул: тоже не проблема. Пластиковые карты есть. Разберется.

И дальше жует, по сторонам поглядывает. Интересно. Контингент — просто цвет нации — здоровяки, как на подбор. И женщины не единичны.

— Много женщин служит?

— В каждой группе патруля по одной.

— Зачем? Опасно.

— Удобно. Где мужчина не пройдет, женщина проскользнет. Нужно что узнать — ей быстрее выболтают.

Чиж нахмурился, помрачнев. Послышалось ему пошлое, грязное во фразе и неприятно стало. Все так хорошо было, чисто, правильно, а тут…

— Ты что подумал? — выгнула бровь Стася, углядев изменения во взгляде Николая.

— А что должен был?

— Не знаю, поэтому и спрашиваю.

— Двусмысленно прозвучало: женщине быстрее выболтают, где угодно проскользнет.

— И какая тебе двусмысленность послышалась?

— Так, — замялся.

— Нет уж, говори, интересно даже — что можно во вполне определенно сказанном усмотреть.

— Обидеть не хочу.

— Мне пытать тебя, что ли?

— Не надо, — чай хлебнул, обдумывая как бы корректно тему преподнести. Выдал. — На торговлю телом за информацию похоже.

Стася рот открыла, ошарашенная тем, что ему в голову пришло и засмеялась:

— Ой, нравы у вас! Сколько восьмерок вытаскивала — первый раз такое услышала! Чиж, брат, — качнулась к нему. — У нас даже определения нет "телом торговать". Больше ничего говорить не стану, но предупрежу: если кто поймет, что ты имел ввиду, услышит — в ум введут больно, если не женщина — ребята. По этому ты свои скорбные фантазии при себе оставляй, хорошо?

Мужчина стушевался, пожал плечами. Уткнулся в тарелку и буркнул:

— Извини.

Бог их знает, как и что у них. Вот так и попадаешь впросак, в какой раз, идиотом и хамом себя чувствуешь.

— Ерунда, — отмахнулась Русанова и не сдержалась, опять засмеялась — нет, ну придет же в голову такое! Зачем отдаваться за информацию? Почему «торговать»? К чему и что вообще?

Чиж же задумался: вопрос образовался. Конечно, лучше его при себе придержать, но с другой стороны тема подходящая и когда вновь возникнет неизвестно.

— А если… ты мне понравилась? — уставился на Стасю в упор.

— И ты мне понравился, — плечами пожала. Взгляд безмятежный, словно не поняла намека. Или действительно, не поняла?

— Я имею ввиду, как женщина, — чуть охрип от смелости.

— Ах, вот ты о чем, — протянула посерьезнев. — Мужское начало играет?

— Нет. Ты не поняла, — хлопнул чашку на поднос. — Я в плане… можно ли тебя на свидание пригласить или… ну, не знаю, как у вас здесь в плане ухаживания.

— Хорошо, — заверила. — Слышал о взаимоуважении? Вот на этой основе не зависимо от пола, статуса, возраста. Ясно?

— Нет. На счет свидания.

— Уже видимся, — фыркнула. — Если чисто женщину хочешь, пожалуйста, знакомься, договаривайся. А вообще, я не в курсе как вы там — с братьями поговори, они тебя лучше просветят… Но телом у нас не торгуют, — засмеялась: забавная фраза. — Да и денег нет. Зачем они?…

Чиж себя неуютно почувствовал, мало — оплеванным. Поднялся, спеша тему закрыть, понимая, что либо он дурак, либо Стася наив. А может специально издевается. Тоже — поделом. Нечего со своим уставом в чужой монастырь и с ходу в гусара играть.

Но черт бы все побрал — нравится ему Станислава! А после этого неприятного разговора — еще больше.

Стася привела его в огромное помещение с отсеками, открыла дверь с зеленым лабиринтом. Два ряда мягких сидений и панели с номерами по стенам — все, что в нем было.

— Запоминай: у нас пятая группа.

Николай отметил, что панели прямо по курсу были с цифрой пять.

— Номер первый всегда командир. Я — шестая, связист — теперь Ян — седьмой. Иштван — второй, Сван — третий, значит ты?

— Четвертый или пятый. Наверное, все же четвертый.

— Молодец, с логикой дружишь. Твой шкаф пять дробь четыре. Открывай.

— Жетоном?

— Можно большим пальцем руки. На зеленый квадрат надави.

Чиж так и сделал — перед ним открылась ниша, в которую он весь мог войти, хотя полочки, отделы были забиты всякими непонятными ему вещами и предметами.

— Костюм, — зевнула Стася. — Извини.

Мужчина вытащил кожаную куртку и брюки.

— Спец состав кожи, особо прочная пленка с антибактерицидным покрытием. От пуль секир и спат не спасает, но от насекомых, гадов, укусов грызунов и хищников легко, и от бактерий с вирусами — стопроцентная защита. Холод не пропускает, внутри система поглощения тепла — то есть, изжариться ты в нем тоже не сможешь. На рукаве эмблема с ультрочастотным излучателем. Это для своих опознавательный знак. Не увидят, так услышат. Случись что, по костюму тебя в любой точке найдут. Хрономер, — вытащила наручные часы на широком браслете с множеством выступающих кнопок по бокам и голубоватым, светящимся циферблатом. — Можешь надеть и не снимать. Называем часы, но это и компас, причем определения не только направления сторон света, но времени прибытия, географического положения, пространственной области, таймер отсчета времени от «зеленки» до «зеленки», программа фотонных импульсных излучений, связь с диспетчерской службой и меж напарниками в группе. Маяк — малиновая стрелка. Определяет наличие и направление местоположения инородных тел и веществ в том временном отрезке, где ты проявился. Реагирует только на то, что не имеет пси-фотонной метки, то есть несанкционированно.

— Пример?

— Мы пришли в гости к динозаврам — маячок молчит — замер и стоит. Но вот пробежала какая-нибудь пластоцелия и он начал дрожать, следя за ее движением. Вывод? Рептилия съела что-то не из своего времени. Поймали, просканировали, обнаружили например цепочку от часов 19 века. Ясно?

— Примерно.

— Более четко на практике. Оружие — к ребятам, все равно на стрельбы пойдешь. Я тебе про костюм расскажу и двигай в зал. Так, на плечах клепки-фонарики — освещение. Нажимаешь, поворачиваешь луч, куда тебе надо. Карманы с ремешками. Внутри аптечка: кровоостанавливающие пластыри, тестинги — стабилизаторы, туб-капсулы с нано-суспензаторам… короче, обезболивающее, восстанавливающее, бодрящее и так далее, а ремешки спокойно отрываются. Могут пригодиться вместо жгутов или веревок. Сцепляются карабинами, эластичные. Все соединишь получиться крепкая веревка длинной в пять метров. При полном натяжении — шесть. Немного, но и немало. Эти деления под карманом не для пуль, а для капсул с задымляющей жидкостью. При ударе о твердую поверхность мгновенно устраивают густой туман радиусом в семь — десять метров. На воротнике передатчик, микрофон. Вот наушник, — вытащила из ниши мутный серебристый шар с каплевидной подвеской на загнутом проводе, - Переговорное устройство. Маскировка под серьгу. Крепится наглухо, зона местного приема около сорока километров, при переключении с помощью подвески — до бесконечности. Здесь же видеопередатчик и постоянная волна связи с диспетчерской службой. Что случись — главное не паникуй. Посиди, бамбук покури и скажи заветные слова: база, я пять дробь четыре, патрульная служба и пожелание, как к золотой рыбке. Будет исполнено.

— Бутылку коньяка и лимон, — улыбнулся Чиж.

— Ну, это в столовую. Хотя за такую просьбу лимоном тебя сразу обеспечат. На счет коньяка и спиртных напитков в принципе — лимитировано до минимума. Вот здесь, на поясе брюк за спиной два контейнера — один со спиртом, один с обеззараживающей жидкостью — антибактериальный и иммуномодулирующий состав для внешнего и внутреннего применения. Хоть пей, хоть на раны лей. Но потом по спирту отчет предоставишь. С алкоголем у нас строго.

— С сигаретами?

— Вообще забудь.

— Ясно.

— Ну, раз ясно — разбирайся и двигай в зал, а я пошла.

— В архив?

— Угу. Освободишься, приходи. Нет, тоже ладно.

— Что в архиве?

— Факты.

— Интересные?

— Интерактивное телевидение ничто по сравнению с ними.

— Да? Не видел ни то, ни другое. Ты ни на стрельбы, ни в зал не пойдешь?

— Лишена этой радости на ближайшие семь дней.

Чиж принял это за укор и отвернулся. Стася махнула ему рукой и вышла. Нравится виновным себя считать — вперед, а ей не до его интерлюдий.

В архив Николай попал далеко после обеда. После спарринга с роботом у него болела скула и гудела голова, после стрельб в ушах немного заложило, а после тренажеров тело превратилось в деревянный чурбак. Но опять же, сам виноват, расслабился, пять дней на нервы потратил вместо того, чтобы в форме себя держать. Хотя, интенсивность нагрузок здесь была много больше, чем дома, и по-любому он бы себя лихо чувствовал. И главное, обидно за себя — ребятам хоть бы что, а он подкачал, а ведь в своем взводе наравне со всеми шел.

Слабак, — расстроился, и дал себе зарок нагнать товарищей в группе по физподготовке, каждую минуту с толком использовать. И три часа, что дали на отдых и личные дела — тоже. Не физически, так информационно подкрепиться.

Архив нашел не без приключений — к позору своему заблудился. Его вывела улыбчивая девушка с оранжевой наколкой на плече. Трассер, — сообразил, но расспрашивать постеснялся. Узнал только что зовут ее Вероника, местная, средний ком состав — и то по жетону определил.

Девушка спросила, есть ли у него допуск в архив, узнала, что там его ждет куратор и, пожелав: ни пуха, отправилась восвояси. Чиж же застыл у дверей, соображая, как их открыть. Сунул жетон в проем, нажал пальцем на квадрат и в глазок посмотрел — ничего. Пнул дверь с досады — она открылась. "А сразу слабо было?" — уколол сам себя и замер, оглядывая километры серо-голубых панелей. Прошел вдоль, заглядывая в каждый ряд — люди сидели в креслах возле них кто внизу, кто на высоте трех метров. Мужчина сообразил, что сиденья могут подниматься в воздух, сел в одно из ряда у стены, оттолкнулся и… пустился в произвольное плаванье.

Какой-то хмурый парень придержал его от столкновения с панелью. Молча взял жетон, глянул и улыбнулся:

— Новенький? На подлокотниках кнопки управления — реле вверх, вниз, налево, направо. Вдавливаешь — поднимаешься, отпускаешь — опускаешься. Тренируйся, — и пошел дальше.

Николай проводил его растерянным взглядом и заглянул под подлокотник — точно реле крестом, а в середине кнопка. Начал осваивать управление и заметил Стасю почти под потолком в одном из рядов. Подлетел неуклюже, в панель с полосой врезался, но все равно доволен был:

— Классные штуки, — бросил со смущенной улыбкой, встретив недоуменный взгляд женщины. Та рассмеялась:

— Понятно, дитя развлекается.

— Ну-у, — улыбка повяла — мало ему радости, что Стася его за ребенка принимает. — Я же первый раз.

— Кто спорит? Ты чего по делу и без загружаешься? Обидчивый?

— Нет, — поспешил заверить. — Тебе помочь? — внимательно посмотрел на панели. Полосы приметные: буквы над ними и цифры. По верхнему ряду глазами пробежал, задумался: Д + 1100. Русь. На соседний ряд глянул: Д + 1100 Фригия, ниже Д +1100 Византия.

Стася любопытство во взгляде заметила, кнопку на подлокотнике кресла нажала и мужчина отпрянул, спинкой в панель въехал от неожиданности — прямо перед ним в воздухе появилась цветная карта мира с данными: годом, названием стран, континентов, морей, рек, городов.

— Поисковик, для удобства, — пояснила с улыбкой. Забавно наблюдать за восьмеркой.

— Ага… Что ищем?

— Я все, что нужно нашла. Это тебе на будущее памятка.

— Впечатлен, — заверил. — Что искала?

— Не ваше дело, рядовой. Лишние вопросы не задавайте, — отрезала, отворачиваясь, нажала кнопку сброса на панели и развернула кресло к выходу. Поплыла, покачивая ногой. Николай за ней зигзагами и рывками — не получалось нормально.

— Извини, я же не знаю, что секретная информация, что нет. Сама в архив пригласила.

— Для ознакомления. Ваше время пребывание в архиве ограничено, рядовой, так что, потратьте его с умом, — посоветовала, соскакивая с кресла. Оно ушло к рядам себе подобных, встало точно на место, а женщина пошла к выходу.

Вот тебе раз, — приуныл на минуту Николай. И решил советом воспользоваться: освоить кресло и понять устройство архива. Через час, когда в ухо ударил зуммер и сиденье само поплыло на вход, мужчина уже знал систему и принцип работы архива, летал почти свободно и определил, что Стася интересовалась жителями Руси начала тринадцатого века.

Он покинул архив, придерживая информацию о женщине на будущее. Зачем Стасе она, он не знал, однако просто так не отшивают столь грубо и резко, как Русанова сделала — веский повод быть должен. Предположения не имеют значения, однако то, что сейчас непонятно, завтра может открыться с совершенно неожиданной стороны. Это он не раз на себе испытал.

Вечером все как вчера собрались у Стаси, но на этот раз полным составом, вместе с новичками. Аким и Ян вели себя более раскрепощено, чем Николай и, по его мнению, нравились женщине больше. Иван больше молчал, внимательно поглядывая на новеньких, Сван подначивал, Стася подкалывала, давая командиру пищу к размышлению. И Чиж понял, что это не привычное сборище, а обычная проверка молодых стариками. И порадовался, что львиная доля внимания уделялась не ему — значит, его уже своим считают. Это было приятно и скрашивало легкую досаду на себя, за то, что так легко и виртуозно как Ян он не может говорить комплименты женщине, так просто и смело парировать Сван, как Аким.

Новое братство было неоднозначным, оно притягивало и настораживало одновременно, но очень импонировало дружелюбием и какой-то непривычной чистотой отношений. Хотя Ян ему не понравился, и он тому видимо тоже — они почти не разговаривали, поглядывали друг на друга как соперники, однако открытой конфронтации ни тот ни другой не допускали. Ян был корректен и Николай в ответ. Отчего они в противоборство пошли, тоже ясно было — Стася. А та ровная со всеми и хоть бы взглядом, фразой понять дала, кто ей больше нравится.

Но когда к группе присоединился последний член команды Иштван, и все собирались уже в гостиной зеленого патруля, Николай подумал — ей нравится Пеши. И заскучал вместе с Яном.

Станиславе сняли повязку, провели тестинг и разрешили перейти на общий режим. Она обрадовалась и в тот же день устроила с ребятами колоссальную разминку в спорт зале, а вечером не пришла в гостиную.

Устала, — решил Чиж, но все же сходил, постучал в дверь ее комнаты. Ему никто не открыл, зато в плечо ткнул Пеши:

— Чего надо? — прищурился подозрительно.

— Хотел узнать, как самочувствие, а что?

— Человек отдыхает. Незачем его тревожить. Не забывайтесь, рядовой.

— Есть, — вытянулся нехотя.

— Свободны.

Мужчина пошел в гостиную, налил себе минералки под гогот Сван и Акима и заметил пристальный взгляд капитана на появившегося Иштвана. Оба были серьезны, будто что-то случилось. Чиж насторожился: неспроста эти двое переглядываются. И заподозрил, что причина их озабоченности Стася. Только интересно, что за секреты?

— Завтра первый учебный рейд, практикант, — бросил ему Иван, заметив настороженный взгляд.

— Лейтенант со мной идет?

— Нет. Ты, я, Сван. Первой группой в десять утра. Вторая в три: Ян, Аким, я и Сван.

— Иштван тоже не идет.

— Нельзя, — бросил Сван. — Допуска медчасти еще нет. Один коридор с повреждением тканей выдержать можно, два — опасно. Пока нет полной регенерации тканей, раненные будут на приколе.

— Чем опасно? — сел напротив, чашку на стол поставил.

— Любое физическое повреждение влечет за собой энергетическое. То есть защитная капсула твоего организма неравномерна и слаба. Представь яйцо под потоком воды, — начал объяснять ему Ян. — Водяное поле плавно обтекает его, распределяя давление равномерно и ни вода, ни яйцо друг с другом не конфликтуют. А теперь представь тоже самое, но яйцо с поврежденной скорлупой или деформацией. Что произойдет? Оно будет слабее поля и подвергнется его воздействию, начнется процесс разрушения скорлупы, проникновение под давлением жидкости внутрь, белка наружу. Начнется размывание, деформирование. Яйцу кердык, его разорвет и смоет потоком.

— В точку, — ткнул в его сторону пальцем Федорович, визируя взглядом — он все сказал, лучше не разжевать. Иштван сжал кулак и тяжело уставился на Ивана, тот ответил ему не менее тревожным взглядом.

— Что-то не так? — не сдержал вопроса Николай. Ему не ответили, и он задал другой вопрос. — Почему я с вами иду один, а Ян и Аким вдвоем?

Иштван хитро улыбнулся. Сван хмыкнул.

— Потому, рядовой, что девяткам не впервой по временам фланировать, шока у них не будет, — сухо сказал капитан.

— И что? У меня шок будет? С чего это? — уставился на развеселившихся мужчин Чиж, углядывая в их смешках оскорбление и унижение.

— Ты не обижайся, — выставил руки Сван, но улыбаться не перестал.

— Он меня вспомнил, — не сдержал смеха Пеши.

— Ага. Храбрился как Тарзан. В грудь себя бил: смогу, море по колено.

— А потом динозавра увидел…

— Настоящего!…

— Бежит такая махина на меня, земля трясется, а я понять не могу — правда или мерещиться, я трясусь или земля?

— В виртуальность брат уехал! — захохотал Сван. — Стоял как стойкий оловянный солдатик!

— Да я в толк взять не мог — как это динозавр живой! На меня бежит!

— Командир рептилию выстрелом в глаз снял.

— Ага. Эта жуть прямо передо мной бухнулась, пыль поднимая, смрад от него, мама дорогая! И брюхо как у лягушки, сам противный… Я только тогда понял — не мерещится.

— Мы его с открытым ртом в ступоре так домой и притащили, чаем отпаивали, — хохотал Сван.

— Ему смешно! А у меня руки дня три тряслись и в голове суматоха стояла.

— Я пуганный. Воевал, — холодно посмотрел на юмористов Николай. Те смолкли. Иштван с грустью на него посмотрел:

— И я браток, не сушки у бабки на печи ел. Меня Стася из-под завала в Приштине вытащила.

Тихо стало, посерьезнели все. Чижу неудобно было, во взглядах осуждение почудилось.

— Закончили байки и воспоминания. Время рядовые. По комнатам — отбой, — процедил капитан и вышел из гостиной.

Иштван и Сван переглянулись. Последний залпом выпил минералку из чашки Чижа и встал:

— Отбой братва. И… не злись ты, мы все здесь хоть и «зеленые», но давно уже «спелые».

Отбой отбоем, только не спалось Чижову, маяло от тревоги, а причины найти не мог. То ли Стася в голову лезла, то ли завтрашний день с походом в неизвестность волновал. Курить хотелось — уши пухли. Вышел в холл, в тупую с парнем из группы зачистки пару сетов в теннис взял, потом воздух попинал в коридоре, литр чая выпил и, наконец, заснул.

Утро примечательно началось. Стася зевая сидела у шкафчика в раздевалке спортзала, Иштван и Сван расположились напротив и дружно смотрели на нее, как братья на непослушную сестренку, с явным осуждением. Ян искал свой кроссовок и косил на товарищей. Аким давно переоделся и спал, прислонившись к дверце шкафчика.

Вошедший капитан разбавил картинку полусонного воинства своей недовольной физиономией. Взгляд уперся в Стасю, и та нырнула в недра, делая вид, что что-то потеряла.

Иван без слов схватил ее за руку и потащил за ряды шкафов к душевой. Сван и Иштван обменялись хлопками ладоней и начали переодеваться.

Чиж посмотрел на все это и осторожно прокрался к беседующим, решив что дело нечисто.

Из-за угла было видно злющую физиономию Федоровича, а по тону ясно, что тот устраивает выволочку лейтенанту. Он впечатал руки в стену, нависнув над Стасей, и выговаривал ей нудно и раздраженно, что-то вполголоса. Женщина сначала исподлобья поглядывала на него настороженно, потом улыбнулась и вот, вовсе расцвела:

— Ванечка, — протянула, повела ладонью по груди. Капитан тон сменил, сетовать начал как родитель:

— Хватит, Стася. Я тебя сколько прикрывал?

— Со мной ничего не случится.

— Это опасно, Стасенька.

— Иван, если что, ты нипричем, ты вообще, не в курсе.

— Сама понимаешь, что говоришь?

— Ваня, ну мне очень надо, понимаешь?

— Не понимаю! Не хочу понимать. Больше ни шагу с территории центра. Узнаю… сдам Казакову с потрохами!

— Ванечка, солнышко, неужели сердце не дрогнет сестренку сдавать? — прильнула к нему. — Я честно — честно осторожна, и честно-честно — не надолго. Ну-у, Ванечка.

Федорович головой крутил, не зная куда деться, и сдался, ладонью по волосам женщины провел:

— Пропадешь ведь, Стаська. Ну, что тебя туда тянет?

— Не пропаду. Не могу я иначе, Иван, не могу, понимаешь?

Лицо капитана закаменело, взгляд тяжелым стал. Отодвинулся:

— Переодевайся.

Чиж отодвинулся за край шкафа и задумался: о чем шла речь? Почему командир против и чего? Служебный интерес, личный? Да, личный, причем и у того, и другой. Очень интересно. Может у Стаси любовник в городе, а капитан против их встреч, потому что сам в ней завяз? Последнее ясно. Каждый, так или иначе, к ней больше, чем к сестре относится хоть и скрывает это. Но она-то не может этого не понимать, не видеть. Отчего тогда друга среди своих не выбрала? Специально, чтобы остальных не травмировать? Или "сердцу не прикажешь"? А капитан прикрывал, прикрывает и, вот передумал, больше не желает? Не понятно, — качнул головой, переодеваться пошел.

Мстит, — понял Чиж после пары минут разминочной игры.

Федорович с места в карьер начал и все в одни «ворота» — в Стасю. Гандбольный мяч тяжелый, прилетит — мало не покажется, но Иван, словно не знал о том — целился в женщину, задеть норовил. Та раз увернулась, два — он ее гонять по полю без передышки начал.

Чижу надоело — в защиту встал, внимательно следя за пасами. Раз мяч перехватил, два нападение на женщину отбил и заработал недовольный взгляд командира и шипение Стаси:

— Чего под ногами крутишься?

Неужели не поняла? — подивился и не ушел. Еще один мяч прямо в лицо ей полетел — головой отбил.

— Дурак ты, стажер, — процедил ему Сван. Но Чиж и ухом не повел, остался рядом со Стасей, не давая капитану возможности попасть в нее мячом, задеть. Тот разозлился. Откинул мяч в корзину и приказал:

— Все свободны.

Перехватил мужчину за плечо:

— Еще раз полезешь, получишь.

— Не дело бабу гонять после ранения, капитан.

— Не твоего ума дело, рядовой, — процедил тот. — Ты к вылазке готовься, посмотрим, как там себя защитить сможешь, потом о других поговорим.

И толкнул как щенка в сторону раздевалки.

Русанова группу проводила и бегом за вещами, потом в другой бокс пока Кристина на дежурстве. Та своя, из патруля. Списали ее два года назад по серьезному ранению, но как была «зеленой» так и осталась.

На Стасю глянула, большой холщевый мешок из-под стойки достала, ей кинула и головой мотнула: давай быстрей. Ту просить не надо — тенью в раздевалку проскользнула, переоделась и в бокс. Двух часов ей выше головы хватит.

Лазоревое небо плавила жара. Трава пожухла, сникла — засуха. Тишина, березки нехотя шепчутся листвой — и им тяжело без дождика. Земля потрескалась, на дороге пылища, духота.

Стася осторожно из леса вышла, по сторонам поглядывая, и приметила фигурки в тени придорожного дерева притулившиеся. Женщина худая, изможденная, в тряпье, в тряпье же безвольного, больного ребенка лет двух кутала, второго к себе прижимала — девочку лет семи. Голодные, уставшие, без надежды и света во взглядах. Хуже нет горе в детских глазах видеть, хуже не бывает притаившейся безысходности и боли материнской, что в глазах женщины плескалась. Ничего эти трое не ждали, смерти только. Последний предел видно перешли.

Девочка смотрела на приближающуюся женщину как на мираж и мать таким же взглядом на нее глядела.

Даже когда Стася застыла перед ними — не шелохнулись.

Худо.

Русанова присела перед ними, девочку по спутанным кудряшкам погладила. Та исподлобья на нее уставилась, насторожившись — что ждать от богато одетой госпожи? И видно хорошего не ждала, да и сил не было ни сказать что, ни спросить.

Стася молча мешок развязала, лепешку достала и, разломив, девочке подала. У той в глазенках вспыхнуло, потянулась недоверчиво, в любую минуту по руке получить готовая. Рука худая, грязная, трясется. Стасю перевернуло от жалости — вложила в ладонь хлеб.

— Кушай.

— Благодарствуйте, — прошелестело — мать за дитя обласканное благодарила. Русанова ей остатки лепешки отдала. Но она есть не стала, хотя видно было — не в моготу как хочет. И девочка кусок жадно в рот запихала, а остальное матери втихаря сует. Та отталкивает — кушай дитятко, мне не надобно.

— Идти сможете? — спросила Стася. Женщина от ствола отлипла с печалью и мольбой на нее уставилась:

— Не гони госпожа…

— Не гоню, в деревню зову, в дом.

Женщина минут пять соображала и встрепенулась:

— Я отслужу, я много что могу. Кухарим справно, и за хозяйством присмотреть, и на поле поработать, и… что скажете, госпожа, что надобно сроблю.

— Тихо, — приложила палец к губам Стася. — Пошли.

Мешки за плечи закинула, девочку на руки взяла. Та легкая как пух, да дичливая — испугалась, на мать оборачивается, руки несмело к ней тянет, а женщина головой качает — сиди смирно! Ясно на что надеется — не сама с сыном выживет, так хоть доченька. Хоть она пристроена, да авось, накормлена будет.

— Она крепкая, Любашей кличут. Проворная и смышленая, госпожа. Доброй служанкой вам будет…

— Оставь. Силы на разговор не трать.

— Мама, — всхлипнула девочка, а плакать-то сил нет, оттолкнуть госпожу, вырваться — смелости не хватает. Позвала бы родительница, может и кинулась к ней, а та наоборот головой качает — сиди смирно! Как ослушаться?

— Тише, малышка, с мамой тебя не разлучат, — успокоила ее Стася. — Вместе жить станете. Помогать-то ей будешь?

Девочка ресницами хлопая на нее уставилась, и веря, и не веря. Дитя, а уже жизнью потрепано так, что от детства наивного да беззаботного ничего в глазах не осталось, и лицо серьезное как у взрослого. Хлебнула видно лиха.

— Верь, я тебя не обману, — обняла ее крепко, слезы скрывая. И припала к ней девочка, всхлипнув, доверилась.

Деревня большая недалеко была. Дворов всяких, от самых худых до богатых — на выбор. Какие-то дома кинуты, заколочены — и здесь засуха да недород людей губила, вон из дома гнала.

Стася по улочке мимо настороженных людей к самому богатому дому прошла, у ворот девочку на лавку посадила. Мать испуганно рядом замерла, не зная что поджидать и что думать.

— Здесь жди, — бросила ей Стася, двери во двор толкнула. Пес цепной до хрипоты взвился до нее дотянуться желая. Работные мужики, что сено укладывали, уставились, девки кур кормили — тоже замерли.

— Чего надобно? — недобро глазами блеснул дородный муж из хлева, к Стасе выруливая. Остановился рядом, оглядел и чуть смягчился, видя богатое убранство одёжи да величавую осанку, заробел под взглядом горделивым, господским. — Здрава будь, госпожа, прости, коль обидел. Попутался с темноты-то на свет, не узрел сразу-то, — склонился в поклоне. — В дом милости прошу, потчевать, чем могу, завсегда рад.

— Мне дом нужен, — объявила. А чего ждать? Времени у нее в обрез.

— Э? — растерялся. В глазах замешательство — не его ли гнать собрались?

— Есть в деревне дома кинутые, добрые?

— А?.. Ну-у, как же… есть-то оно есть… Ноне худо больно, хлебушек-то не уродился, скотинка опять же от жары дохнет, голодно, морно, вота и кидают места родные… токмо…

Стася золотой достала, чтобы не мялся, под ноги ему кинула:

— Показывай, да не юли. По чести куплено, свидетелей, вон, у меня полон двор, — кивнула на работных. Кто-то из мужиков нехотя закивал, не желая с незнакомой госпожой связываться. Да и хозяин не против — золотой поднял, глаза огромными стали, речь быстрой, льстивой:

— Как же, как же, куплено честь по чести, отказу нет. Пойдемте, госпожа, лучший двор ваш. Там сараюшка и хлев под скотинку имеется, и утварь какая никакая. Лучший дом, лучший, — двери со двора с поклоном перед ней распахнул.

Стася на улицу выплыла, девочку на руки взяла:

— Показывай. В нем эта женщина с детьми жить будет, а я их навещать стану. Она дом купила. Понял ли?

— А? — оглядел растерянно нищенку с дитем квелым, обалдело на грязную девчонку в тряпье на руках госпожи. Виданное ли дело, чтобы богачка такая с босяками вошкалась? Ой, нечисто тут! Опять же, его ли это ума дело? Золотом платит! — Как скажете, госпожа, — поклонился опять, и спеша, пока деньгу не отобрала да не передумала, по улочке засеменил впереди. — За мной идемте.

На зуб тайком золотой попробовал — добрый, не подделка! Ах, ты, богатство какое!

Почти всю улочку пропылил и чуть покосившиеся ворота предпоследнего двора толкнул:

— Сюды, — рукой замахал. Стася во двор вошла, огляделась — заросло все неслабо, но дом с виду добрый, большой, крепкий. Подойдет.

Нищенка, с опаской у ворот застыв, косилась то на нее, то на мужчину. А тот расхваливает двор. Дверь в дом толкнул — поманил. Русанова за ним пошла.

— Гляньте, гляньте: лавки две, стол, сундук опять же. Печь справная, теплая. Дрова есть даже, чугунок вона. Без обману, — заслонку открыл.

Ничего дом, — оценила Стася, оглядываясь: прибраться, побелить, паутину, пыль вымести и добро жить можно. Девочку на лавку опустила, мешки на стол хлопнула и на мужика уставилась.

— Козу приведи.

— Кккозу?

— А ты как думал? Избе этой цена четверть золотого, а я тебе полной монетой оплатила. Значит, козу сюда отдашь, двух курочек и гуся, и дровами запастись поможешь. А я позже приду, проверю.

Мужик затылок почесал, подсчитывая, и так и этак выходило все едино он в прибытке.

Закивал:

— Ладноть, сделаю. Уговорились. Меня Гаврилой кличут, приглядываю я тута за деревенькой…

— Вот и приглядывай. И за моими смотри. С тебя спрошу коль кто забидит!

— Что ты, государыня — матушка. Все по добру будет, пригляжу с радостью.

— Тогда иди, сговорились. И не мешкай с остальным, неси этим часом!

— А?.. Да, да, — попятился. Ух, грозна, слова поперек сказать боязно. Большой человек, не иначе княгиня! А ежели княгинюшкины подопечные в его деревне жить станут, то и ему в прибыток. — Тут же девок пришлю, — заверил, за порог вываливаясь.

Девочка во все глаза на все это смотрела, шевельнуться боялась, мать ее вовсе у дверей как приморозило. Что думать она не знала, что происходит, не понимала.

Стася чуть не силком ее в дом втащила, на лавку усадила:

— Тебя как зовут?

— Пе-пелагея, — сына к груди крепко прижала, боясь, что отберут, а глаза огромные от страха и растерянности.

— Слушай меня Пелагея внимательно и ты, Любаша, слушай. Жить здесь станете, дом вам куплен. Весь от верха до низу — ваш. Обживайтесь.

— Так я…мы…

— Служить ты только детям своим станешь. Добрых людей из них вырасти, Пелагея вот мой завет и твоя плата за дом этот.

Мешки развязала, из них меньшие мешки вытащила, на стол выставила:

— Тут мука, крупа. Деньги, — один за другим пять алтын положила. — С таким добром с умом распорядившись на ноги быстро встанешь, но о том, как нищей была помни и не зазнавайся, — пальцем пригрозила ополоумевшей от счастья женщине, что на колени перед ней упала, не зная как благодарить. Девочка вовсе как на богиню смотрела и искренне верила — так оно и есть.

Стася поморщилась и выдала:

— Никому ничего не говори обо мне. И помни, в любую минуту приду, погляжу как живете.

— За кого хоть молить? — выдохнула женщина, ни чуть уже не пугаясь грозной госпожи — благоговела только, принимая ее за истинное явление чуда, отзыв небес на свою последнюю молитву, не раньше как по утру в небо отправленную. Просила деточкам своим или жизни, или смерти легкой, как Господь распорядится. Вот и распорядился — в едину минуту все дав.

— Господу молись и Пресвятой Богородице, она вас и землю эту защищает и все видит, и не оставляет.

— Так, госпожа — матушка.

— Ну, будь здрава Пелагея и ты Любашенька. Мамку слушай и почитай да во всем ей помогай. За братиком приглядывай. А я, путь будет, навещу, — и улыбнулась светло: пусть троим, но помогла, пусть мелочью, но пригодилась, значит, не зря день прошел. Не зря.

Год пройдет, десять — а что мать, что девочка крепко будут помнить помощь незнакомки и верить, что не оставили землю и людей Боги, что помогают им, слышат их, видят, творят правду…

Жаль, что реже, чем хочется.

Любаша из дверей за женщиной вылетела, ноги обвила и уставилась снизу вверх.

— Ну, чего ты? — улыбнулась ей Стася, погладила по голове. — Живи, девочка, умницей будь, правду чти и добро, да ни гнись не под кого. Помни, ты дочь Божья.

— Ты придешь еще? — прошептала.

— Как Бог даст. Только не зови в тягости — учись сама с бедой справляться. Зови в радости — я приду. Горе на двоих — двойное горе, радость на двоих — ни конца, ни края не имеет.

Поцеловала в лоб, вздохнула, чувствуя как доверчиво прижалась к ней девочка — оттаивает маленькое сердечко, впускает тепло да свет в душу. Значит, жива будет, значит, полетит еще, полетает.

— Беги к мамке, дел у вас ноне много — дом свой прибрать, братика поднять.

И улыбнувшись ей вышла за ворота. Пошла к лесу не оглядываясь — пятнадцать минут до точки выхода. Успеет.

Динозавры здесь не бегали — трилобиты под ногами валялись.

Чиж сидел прямо на красном густом песке и смотрел в небо темное с бордовым отсветом. И не верилось ему, что он на родной планете и не принималась окружающее за реальность. А ведь знал, понимал, готов вроде к чему угодно был. И в бокс шагнул лишь чуть робея, и в пропасть воронки с зелеными всполохами ушел глаза не закрывая, а тут накрыло.

Равнина слева, океан справа, куда не смотри — горизонт, где вода и суша с небом сливаются. Никого, ничего, тишина, как будто оглох. Ветерок вялый чуть лица касается, запах в воздухе дурной, сернистый, влажный, острый.

Сван присел перед ним на корточки, ладонью перед лицом помахал:

— Жив?

Чиж неуверенно кивнул.

— Пошли прогуляемся. До точки еще тридцать минут. Наслаждайся.

То ли всерьез, то ли пошути.

Николай встал, не соображая, пошел, и все то оглядывался, то нагибался, чтобы песок потрогать, влажность и прохладу под ладонью ощутить, шершавость панциря трилобита, хрупкость ее. И уверится — не мерещится.

Признался себе нехотя, что до этой минуты хоть и верил ребятам, но все же не доверял, не принимал всерьез возможность по времени перемещаться. А тут убедился — не шутка, не насмешка, и принял, тяжело, скрипя закостеневшими догмами, начал свыкаться с мыслью о реальности представшей перед ним в виде виртуальности.

Только привык, только свыкся, как обратно в водоворот уходить пришлось. Стоял в круглом боксе, смотрел на пол и соображал — что это было? Где песок?

— Все. Ступор на день, — помахал опять перед его лицом ладонью Сван.

— Ничего подобного, — буркнул Чиж, чувствуя легкое отупение.

Только к вечеру переварил увиденное. Когда все вместе в гостиной собрались, посмеяться над собой смог, слушая обсуждение стариков, поведения новичков.

Стася его смутила — смеялась задорно, счастливо, выглядела такой довольной, словно он подвиг совершил. Хорошо стало на душе, легко. И будто окончательно прижился он в группе, словно всегда всех их знал, вместе с ними вырос и не на одно задание, ни в один век ходил.

В этот вечер они с Яном заключили негласное перемирие и приняли друг друга как братья.

С губ Стаси не сходила милая, добродушная улыбка, в глазах тепло материнское было и понимание и, такой она красивой Чижу казалась, что взгляда отвести не мог. Одного не понимал, отчего капитан со всеми не веселится, а на сестренку испытывающе смотрит, будто подозревается в чем-то.

А женщина на него внимания не обращала. Спокойно на душе у Стаси было, она долг свой выполнила, не впустую этот день провела. И пусть не вернула погибших братьев, но трем попавшим в беду умереть не дала. Может, устав нарушила, себя и Ивана подставила, но мелочь это по сравнению с верой в глазах ребенка.