Глава 6

— Полковник, надо снимать «красную тревогу». — Генерал-полковник Кант мрачно смотрел на сувенир — «вечный» двигатель. — Мы закончили проверку всех посылок, пришедших в тот день. Никаких следов не обнаружено. Значит, паукосубъект сунул часы в посылку Морозова. Единственным нерешенным вопросом остается — предназначались ли часы ему изначально или паук затолкал их в первый попавшийся контейнер, чтобы они не достались нам?

— Генерал, я уже выражал свое мнение, что Морозов не шпион Конфедерации. — Мадрат подавил раздражение — вид у шефа планетарной СБ, пялящегося на детскую игрушку, был, мягко говоря, инфантильный. — Он выдал себя, проговорившись, что подал профессору какую-то идею… И, скорее всего, Аллиган воспользовался ею, что дало ему возможность придумать новое оружие. То есть Морозов знает примерный ход мыслей профессора. Сделать то, что не закончил Аллиган, может только он. Кроме него в настоящий момент других реальных кандидатур у нас нет. Так что теперь уже неважно: читал ли он микрокопии или нет…

— То есть как это «неважно»?!

— Простите, я оговорился! Конечно важно, но я уверен, что Морозов считал информацию. Он проболтался об идее, поданной Аллигану, следовательно, знает, о чем шла речь в микрокопиях. Случайно или намеренно, но он владеет этим секретом. Мы должны отправить его на Корфу. Надо поговорить с ним и пообещать, что если он сделает супероружие, то после разгрома Конфедерации его отпустят. Разумеется, за вознаграждением мы не постоим.

Кант поморщился.

— Корфу? Опять журналюги поднимут вой по поводу ущемления свободы и прав разумных существ…

— А здесь мы не сможем его контролировать на сто процентов, вы же сами понимаете. Кроме того, Морозова всегда можно официально отправить в командировку, не на Корфу, конечно. По крайней мере, внешние приличия будут соблюдены.

— Вы что, всерьез намереваетесь его потом отпустить?

— Конечно нет, но пообещать нам ничего не будет стоить, не так ли?

Кант кивнул и набрал номер на телестерео.

— Дорк, как проходит воспитание Морозова?

— Пока никак, господин генерал. В данный момент он находится в карцере. Мы его посадили в камеру к ребятам, которых скоро отправляют на Сен-Луис, чтоб побыстрее согласился на наши условия. Наутро один из них был найден мертвым со сломанной шеей. Морозов отделался порезом на скуле.

— Я это знаю. Дальше.

— Дальше? Но остальные говорят, что ничего не слышали. В общем, пока наша попытка ни к чему не привела. Посмотрим, каким он выйдет из карцера.

Кант хмыкнул и сказал:

— Смотрите, не перестарайтесь. Если после этого с его мозгами будет что-нибудь не в порядке — голову твою лично сниму! И отправлю на корм в питомник к блохам-берсеркерам! Ладно, пока держите его в карцере, позже я сообщу, что делать дальше.

Александр потрогал щетину и подумал, что наверное стал похож на Зуба, из-за которого попал в карцер. Карцер был построен по всем правилам оказания психологического давления. Начать с того, что размеры его были: полтора на полтора на полтора метра. Уже шестнадцатый день Александр не мог как следует выпрямиться в полный рост и вынужден был делать это по частям. Четыре раза в день включали «пищалку» — ее монотонное гудение не одного узника карцера свело с ума или сломило морально. В промежутках между «пищалками» включали «шепоток». Чьи-то голоса нашептывали, мол, не стоит сопротивляться, что он погибнет из-за своего упрямства и все в таком же духе. Александра учили подобным методам и приемам оказания давления на психику, поэтому он знал, как с ними бороться.

Но знать и испытывать на себе — разные вещи. Вот уже больше двух недель он боролся за целостность своего «я». В первый же день пребывания здесь Александр разработал режим дня, позволяющий сопротивляться воздействию извне. Чтобы не слушать «шепоток», он с одиннадцати часов вечера до трех ночи занимался тренировкой своего тела и отработкой рефлексов и ударов, насколько позволяли тесные размеры клетушки и скудный рацион. Затем, заткнув уши двумя кусочками хлеба, отдыхал полчаса, напевая вполголоса, и садился в позу для медитации. Поза имела свое глубокое теоретическое обоснование, правда Александр его изрядно подзабыл. Он только помнил, что руки, положенные на колени ладонями вверх, должны черпать энергию из космоса. Черпалась энергия или нет, но это здорово помогало не слушать нашептываемые мерзости, чтобы они не отложились в голове и не вышли наружу в какой-нибудь неподходящий момент. В шесть часов выключали «шепоток» и заводили «пищалку». Еще через час приносили еду на сутки, а затем он ложился спать до очередной пищалки. Иногда даже она не могла разбудить его. Вот так и прошли эти две недели. В первую неделю Александр, чтобы поставить блок воздействия, повторял гиперуравнения первого, второго и третьего порядков, но потом он решил проводить время более продуктивно и занялся изучением проблемы, из-за которой убили профа, а сам Александр оказался в таком дерьме.

Он припомнил все подробности записей. Итак, Аллиган решил поляризовать каждый гравитон, создаваемый гравиприводом корабля, с различием в девяносто два градуса. Стоп, тогда произойдет увеличение скорости примерно в два раза согласно второму постулату Миллера об эманации электронов. Это было изображено на графике Аллигана. Александр углубился в дебри гиперматематики и физики, но спустя час лишь получил ответ, что в самом деле скорость увеличится в 1,8976 раза от прежней среднестатистической.

«По крайней мере я на верном пути», — подумал он. Сегодня шел уже десятый день, точнее ночь, как он ищет зацепку, но ее не было. Александр начал сомневаться в правильности профессорских выводов. Вдруг «шепоток» выключился и скоро должны были включить «пищалку». «Да, у СБ эта система отработана до мелочей. Боже, как она мне надоела! Ведь они понемногу добиваются своего — еще неделя-другая и я сойду с ума».

Слово «система» почему-то вызвало в памяти книжные полки в старинной библиотеке. Тут Александру в голову пришла интересная мысль. Профессор добился увеличения скорости корабля благодаря системной поляризации, а что если попробовать хаотическую? Александр пожалел, что под рукой нет даже самого завалящего вычислителя, пришлось просчитывать все в уме. Он принялся лихорадочно вычерчивать кривые на шершавой стене карцера.

Надзиратель, одетый в наушники против «пищалки», заглянувший в глазок, решил, что заключенный Морозов явно спятил, и пошел докладывать о происшествии начальству. Начальство в лице майора Дорка, услышав о морозовской наскальной живописи и вспомнив угрозу генерала Канта, пригрозило убить надзирателя, если это в самом деле случилось, и велело немедленно выпустить Морозова. Тюремщик трусцой добежал до карцера, открыл двери и велел заключенному выходить.

Александр, поглощенный новой стороной идеи, даже не обратил внимания на открытую дверь и продолжал выводить пальцем кривую эманации, которая должна была получиться при хаотической поляризации гравитонов. Без лаборатории и компьютеров получалось что-то непонятное, но Александр был уверен, что он на верной дороге. Пищалка сводила с ума и постоянно путала мысли. Морозов несколько раз стукнул ладонью себе по голове, словно это могло помочь ему собраться с мыслями. Несчастный прапорщик, увидев эдакое самоизбиение, решил, что заключенный «сбрендил», и пискнул от жалости к себе. Почему-то этот звук, в общем-то негромкий, привлек внимание Александра и прервал его размышления. Он увидел в открытых дверях надзирателя; нервы, расшатанные почти трехнедельным пребыванием в карцере, не выдержали, и Александр рявкнул на него:

— Ты, имбецил, с ключами и безмозглый! Ужель другого времени не мог найти ты для проверки?! О боже, каких придурков только не плодит Земля!

Тюремщик, услышав, что заключенный ругается непонятными словами и говорит почти стихами (о которых прапорщик имел весьма смутное представление), окончательно утвердился в первоначальном диагнозе и заодно увидел себя отданным по приказу майора Дорка на растерзание блохам-берсеркерам (тот переадресовал угрозу генерала подчиненному). Вдруг заключенный заговорил нормальным голосом:

— Эй, меня выпускают, что ли?

Впервые в жизни тюремщик обрадовался, что зэк не спятил в карцере. По дороге Александр узнал у осчастливленного им надзирателя подробности разговора с комендантом тюрьмы и подумал, что тот, наверное, струхнул изрядно. Прапорщик сдал заключенного на руки конвоирам, а сам побежал докладывать начальству о благополучном исходе перевоспитания Морозова.

Александр шатаясь добрел до своей нары и в полном изнеможении упал. Он страшно похудел за время пребывания в карцере, одежда болталась на нем, как на вешалке. Оспан поговорил с конвоирами, и через двадцать минут Морозов пил настоящий мясной бульон. Затем его уложили и, собрав все одеяла, укрыли ими. Александра прошиб пот, и он начал погружаться в тяжкий, без сновидений, сон. Последнее, что он разобрал, был басок Оспана.

— Я и сам не пацан, но после десяти суток подобного карцера в Чиланском централе плакал, хотя и не сломался. А он высидел семнадцать суток, и конвойные говорили…

Остальное затянуло туманом. Александр вспоминал, что его будили, кормили и он тут же снова засыпал. Наконец он проснулся окончательно и почувствовал, что стал похожим на пластиковую нару: несгибаемым, жестким и таким же тупым. Щетина его давно уже превратилась в небольшую бородку, а чтобы принять сидячее положение, ему потребовалось не меньше пяти минут. Все мышцы тянуло, суставы хрустели, в голове скопились залежи ваты, но все же здесь Александр чувствовал себя гораздо лучше, чем в карцере. Он поднял взгляд и увидел добродушную усмешку Оспана.

— Здоров ты ухо подавить. Валялся три дня, словно спящая красавица. Мы уже хотели приобрести специальную воронку, чтобы кормить тебя через нее. Кстати, познакомься: Антонио, Джек и Флок. Последнего можешь также звать Бармалеем, он не обидится.

— Почему Бармалей? — Александр слабо улыбнулся.

— Потому что ему дали эту кличку, когда он просидел в подполье два месяца и ходил с такой же бородой, как у тебя. Вот держи вибронож, иди и побрейся. Если к вечеру очухаешься, то научишь меня играть в эту… как ее? Рамбу, что ли?

— Что? Рэндзю? Конечно научу. Эта игра очень схожа с шахматами. По духу.

— Ну тогда ты опять проиграешь.

Однако на этот раз Оспан ошибся. В рэндзю маловероятна ничья, а формасу не хватало опыта. Он все время проигрывал. Крутился на своем стуле, шипел, ругался, но снова проигрывал одну партию за другой. Через два часа они заключили договор, что Оспан будет обучать Александра тактике и стратегии трехмерных шахмат, а Морозов формаса — игре в рэндзю. Антонио и Флок решили присоединиться к ним. Джек, помявшись, спросил:

— Саша, ты не мог бы показать в деталях мне тот удар с переворотом?

На следующее утро к камере прибежал взлохмаченный и разъяренный надзиратель и заорал:

— Какого черта вы тарабаните в стену? Все в карцер захотели, да?

Он пораженно замолк, увидев, что все обитатели камеры С-пятнадцать на счет «раз», который давал Александр, одновременно наносят удар ногой по стене, а на счет «два» — становятся в прежнее положение.

— Не так, Джек. Ты должен полностью выпрямлять бедро! — поучал Александр. — Ну что ты зад отставляешь, как девка на смотринах? Нога и тело — одна линия!

— Прекратить немедленно! Перестаньте, или я доложу начальству о вашем поведении! Карцер по вам плачет! — завопил прапорщик, но видя, что они не реагируют на его слова, он рассвирепел. — Ну ладно, сами напросились! А вы ждите меня и пресекайте подобные действия.

Последнее относилось к караульным солдатам, которые, впрочем, отнеслись к этому приказу весьма прохладно. Прапорщик побежал докладывать коменданту о том, что заключенные камеры С-пятнадцать при подстрекательстве Морозова пытаются бежать из тюрьмы путем пролома стены.

— Куда бежать, придурок?! — Майор Дорк вынужден был закончить разговор со своей любовницей, когда прапорщик объявил о важном сообщении. — Куда они собираются бежать?

— Не знаю, мой майор, я думал…

— Ты ДУМАЛ? ТЫ думал? У тебя что, мозги есть, чтобы думать? Куда они побегут, к тебе в караулку, что ли? У микроцефала мозгов больше, чем у тебя. Уйди с глаз долой!

Прапорщик, опять услышав незнакомое слово и вспомнив, что Морозов тоже как-то странно ругался в карцере, решил, что майор Дорк, похоже, вернулся из какого-то карцера для офицерского состава, а потому на него не стоит обижаться. Когда надзиратель подошел к камере С-пятнадцать, то увидел, что один солдат прислонился к стене и курит здоровенную сигару, которая устрашила бы даже тиранца, а второй выделывает то же самое, что и заключенные, но по эту сторону решетки. Прапор поскорее забрал солдат и увел их подальше, пока он и сам не начал дрыгать ногами.

«Вполне возможно, что это заразно, — решил он. — Заключенные хотят сбежать, заставив весь тюремный персонал так дергаться».

Надзиратель хотел было пойти к майору Дорку и доложить о вновь появившейся идее, но внутренний голос отсоветовал это делать, мол, начальство не одобрит такое количество мыслей, появившихся за столь короткий срок. И прапорщик пошел к своему другу, надзирателю из соседнего блока, пожаловаться на злодейку-судьбу и утопить свое горе в сорокаградусном белом чае, потому как спиртное в тюрьме было официально запрещено.

Прошла еще неделя. Обитатели камеры С-пятнадцать отдыхали после усиленной тренировки. Оспан спросил:

— Ты знаешь, что нас через месяц отправят на Сен-Луис?

Александр ответил, что не знал, но догадывался.

— До меня дошел слушок, что ты едешь на Корфу. За что тебя так?

— За мою глупость! — Александр помолчал и добавил: — Эсбэшники думают, что я что-то знаю, а по их логике сомнение говорит против обвиняемого. Вот и решили упрятать меня от греха подальше.

— Да уж, что подальше — это верно. У меня друг на Корфу, уже восемь лет, как там. Может и встретитесь, если он еще жив. Зовут его Эркином, он — верный человек. Работал по банковским компьютерам, да так успешно, что за ним половина полиции Пертайла охотилась. Ну и, конечно, поймали. Я тогда отстрелялся и ушел, но и мне досталось! — Оспан задрал майку и показал страшный ожог на боку. — Друзья укрыли. Полгода валялся, пока не зажило.

— А на этот раз тебя как взяли?

— Дурацкая история. Мы, — тут Оспан показал на себя, Джека, Антонио и Флока, — должны были лететь на семинар, организованный Химео — это первый формас Рантора, а попутно взяли груз контрабанды — не лететь же пустыми, если оказия подвернулась. Тут подходит Зуб и говорит, что, мол, надо переправить кое-кого и как раз по пути. Зуб — личность мутная, но его человек обещал хорошо заплатить, мы и согласились. Кроме того, сам он тоже летел, поэтому никакого подвоха не ожидалось. А когда подошли к границам Конфедерации, нас патруль Объединенных Республик и накрыл. Посудина у нас была быстроходная, но на помощь патрулю пришел сиссианский крейсер. Сам понимаешь, что контрабандисту не тягаться с такими силами, нас взяли в оборот. А во время обыска в удобрениях нашли не то руду, не то минералы какие-то. Я думаю, что из-за них нас на Сен-Луис и отправляют, ведь не за удобрения же.

— Ага, теперь я понял, почему вы так прохладно отнеслись к смерти Зуба.

— У нас сильное подозрение, что он-то и навел на нас патруль.

— Скажи-ка, Оспан, а тот кристалл был случайно не зеленый?

— Да я же тебе говорю, что мы и в глаза его не видели. Пассажир, видимо, спрятал минерал в трюме с удобрениями, когда нас патруль накрыл. СБ подумала, что и мы к этому причастны. Знать, что так случится — вовек бы не связывался ни с пассажиром, ни с Зубом.

— Груз где брали?

— На Агрохиме-четыре.

С Агрохима-четвертого пришла посылка от Василия — уж слишком много совпадений. Что-то стало проясняться.

— Да, ребята, вы крепко сели! — При этих словах Александра все насторожились. — Тут дело пахнет государственными секретами, а о них, как вы знаете, лучше не знать ничего. Я — тому яркий пример! — Александр поднялся. — Пойдем к шахматам, ты обещал растолковать мне трехпозиционный переход.