— Костя, что это? — спросил Клубин тихо.

Как сказал бы писатель, они стояли возле машины рядком, озарённые радужной вакханалией. Они глядели на невероятное играющее полотно, газовый занавес неземного театра, театра из мира, где цветов на тысячу больше, чем семь штатных солнечных, и представлять, какую же декорацию может скрывать подобный занавес, было физически больно, больно в душе, и Тополь вдруг ясно понял — боль указала — где, оказывается, она прячется, душа, в теле человеческом.

Понял и тут же забыл. Дикари в Полинезии при виде самолёта впадали в религиозный ступор именно потому, что в их языке не существовало слова для обозначения летающего чуда. Недолго и помереть от удушья, захлебнувшись в нерефлексируемой вербально эмоцией. Как в блевоте собственной.

(Да, вот именно так писатель бы и написал про «радуги» у тимрюковского пруда в канун Вспышки.)

Цвета, наблюдаемые Тополем и его ведомыми, земных имён не имели. Ступор, охвативший их, ступор белых людей, ступор жителей Земли второй четверти двадцать первого века, века совместного торжества энергетической, генетической и общечеловеческой революций на территории половины мира, но узревших вдруг чудо «райских радуг» — ничем не отличался от ступора полинезийского шамана. Даже хуже был. Устойчивей.

Образование, то-сё, вы поймёте. Если подумаете.

Впрочем, как раз шаманы и научились использовать самолёты в своих целях. Без рефлексий. Отринь рефлексии. Просто действуй, как всегда. Политика. Плюс к тому, ведущий и ведомые жили всё-таки не на той половине Земли, где революции разума именно торжествовали, правили бал. На этой стороне они, революции, обычно пьянствовали в людской. Так что иммунитет к прекрасному имелся.

У Тополя — ещё и профессиональный.

— А это «радуга», — сказал Тополь, надвигая нейтральный светофильтр на забрало. В горле было сухо, а в перчатки, наоборот, будто масла налили. Впрочем, поездка закончилась, перчатки пора и снять. Это очень важно в выходе: чтобы ладони были голые. — «Райская радуга». Долго не стоит любоваться. Берегите глаза, можно и до косоглазия досмотреться. Легче лёгкого. И обычная-то башку дурит, а сегодня вон какая… развернулась. Ничего, не расстраивайтесь, помрём — налюбуемся в раю вдосталь. Сталкеров в ад не берут… Конечно, что-то исключительное сегодня, интенсивное. Кстати, удваиваем осторожность. Закройте светофильтры, ведомые. И переходим на кислород. «Радуга» ядовита. Воздушно-капельным путём.

Может, уже и наглотались издалека.

— Опять я фотоаппарат забыл, растяпа! — воскликнул Клубин, хлопнув себя по шлему. — На коммуникатор же это не снимешь!

— Стоп, Олегыч. У вас что, коммуникатор с собой?

— Я выключил и разрядил его, конечно. Батарейки отдельно.

— И то хлеб. А то бы поругались. Эй, Фуха. Фуха!

— А? Чего? Слышь, братан, а чего это?

— Это «радуга». Гитика. Активная. Спецэффект. Спецэффект жизнедеятельности системы атмосферных призм неизвестной природы.

— Ни хрена себе красиво! Как Новый год.

— Ага, звёзды красные Кремля. Ясно всё. Олегыч, помогите ему с кислородом и шлемом. Я спущусь к «радуге», гляну, сможем ли мы пройти.

— А что, может помешать?

— Пруд с Янтарём — запарены, — медленно сказал Тополь. В горле у него стало ещё суше. Ближе и ближе время Ч. Уж капает со стекла, со стрелок, подвешенных в пустоте. На сердце ладонь легла. — Если тут «радуга» играет, то там… ну питается она там, что ли. Вакуумные полости, хлопушки. Помните, северная стена ЖБИ разрушена? Вот когда над прудом «радуга», там целая война гитик. Проверено горьким опытом поколений. Потом обратите внимание: пруд не замёрз совсем. И даже пара нет. Радуге часов десять от роду значит. Свежая, сильная.

— А как же быть?

— А вот я сейчас и посмотрю, оценю, подумаю, и обсудим запасной вариант хода. Разные пути есть в Зоне. Зятю спецкостюм настройте. И сами — ушки на макушке. Собаки, не забывайте. Так что смотреть лучше на село, а не на радугу. Полезней для здоровья.

Тополь обошёл машину, тщательно выбирая, куда ступить, спустился по краешку асфальтированной дорожки к провалившейся внутрь себя коробке конторы рыбного хозяйства, повесил Боягуза (старый добрый FN-2000, исполнившаяся мечта) на нагрудный зажим и достал из набедренного кармашка одну гайку. Ближайшая кулиса «радуги» трепетала метрах в пятнадцати от места, где Тополь остановился. Поверхность пруда казалась стоящей вертикально, как стена. Противоположный берег и роща виднелись довольно отчётливо сквозь вбиравшую в себя все краски «радуги» воду.

Вообще-то, вода вовсе не казалась вставшей дыбом. Активный спецэффект. Но мозг отказывался воспринимать его иначе, чем галлюцинацию, мираж. Однако ходила Коренье много лет назад утонул в таком вот вертикальном водоёме, а точней (и обидней) — в луже. Отправился полюбопытствовать, хоть спутники и кричали ему: «Коренье, на хрен тебе надо, давай назад». Но не может же лужа быть вертикальной, решил, наверное, гениальный Коренье. Не кино ж американское. И подошёл примерно на полметра. Руку протянул. И дёрнуло его.

И утонул, словно в зеркале упырь. Так сказал бы писатель. И, между прочим, сказал — в книжке «Бичи Матушкины».

И случилось утонутие без всяких «радуг» в пределах видимости, между прочим, — выжившие спутники Коренья утверждали это совершенно определённо.

Тополя интересовал прежде всего просвет между водой и плоскостью занавеса. Если хорошенько прицелиться, то можно обозначить его гайками, по кривизне траектории понятно становится, по ходу гайки, по шлепку. Главное, в «радугу» не попасть. Не маловата ли гайка? Тополь подбросил её на ладони, прикидывая. Нормально. Ну с богом.

Просвет обозначился с пяти бросков. Скорей всего, Тополь поскромничал в оценке, и «радуга» была совсем свежая, не десять часов, а два, три максимум — кулиса отстояла от поверхности воды почти на три метра. Значит, оно и ничего, что «радуга» так сверкает. И, значит, нынче утром у нас планируется репагулярный нуль-переход имени Тарантоги прямиком к могильнику. Куда нам и треба. Там и свершим свой суд над предателем. А вообще, любой писатель здесь сделал бы лирико-философско-информационное отступление, рассказав, что возможности и методики использования побочных свойств спецэффектов аномальных интенсивностей неизвестной природы в своих (низменных) целях сталкеры открывали чаще всего поневоле, прижатые к стенке в углу тупика. Не считая, разумеется, счастливых случайностей. Взять ту же «радугу».

Первым её телепортационный эффект испытал на себе мародёр Вонилло. За ним гнались монолитовские чистильщики. Загнанный, Вонилло предпочёл прыгнуть в листовскую «радугу» и долго не мог прийти в себя, мановением Матушки оказавшись вот здесь, у Темрюков. Прийти в себя ему помогли чистильщики из клана «Чистое небо», расположившиеся на привал неподалёку от точки выброса. Как только сами в себя пришли. Вонилло и им был превосходно известен, так что в этом случае мановение оказалось «семьдесят седьмой», пустышкой, двумя нолями на боку. Но, несомненно, свой вклад в общественный глоссарий Вонилло внёс, посмертно.

Или взять… да много что можно взять. Тополь был дважды первопроходцем, а Комбат — аж трижды.

В общем, это как с грибами. Как отличить съедобный от ядовитого? Да вот так. Подыхаешь с голоду — и экспериментируешь.

То есть — история человечества. В этом и состоит онтологическая суть данного лирического отступления. Любой писатель сразу скажет, только глянув.

Пойнт.

Итак, номер с «радугой» смертельный, но мы про то никому не скажем, заключая мысленную писательскую тираду, подумал Тополь и захихикал, сдерживаясь, чтобы не потереть руки. И правильно. Чего людей зря беспокоить? Про мины на «контрольке» я им не говорил… Или говорил? Хорошо бы сейчас Комбату позвонить, похвастаться. Такая «радуга», мол! Где мой телефон, интересно? В машине? Или дома я его оставил? Так, а где мой дом? На Новой у меня выставочный вариант, а живу-то я где? «Старею, — подумал Тополь успокаивающе. — Естественный же процесс. Ничего страшного. Простая человеческая забывчивость. Возрастные изменения. В горле першит, хотя я не курю. Слушай, Тополино, а ведь ты можешь попить водички, вот же у тебя в шлеме мундштук! Гениально придумано. Любой писатель со мной согласился бы тут же.

А о кровососе мы ещё подумаем. Живое существо как-никак. А его уже приговорили. К расстрелу. Из автоматов. Сейчас сидит он на первой попавшейся бетонной чушке, в губу себе не дует… голодный, холодный… На термометре минус четыре. Нет, минус десять. Странный термометр, подмигивает, как будто в нём Комбат прячется, а вот о сестре моей непутёвой, превратившей за каких-нибудь десять лет дружище моего Комбата в подкаблучника и почти монаха, мы даже и вспоминать откажемся… не термометр, часы это».

Так.

— Ты там, братан, чего так долго-то опять? — спросил Фуха, когда Тополь вернулся к обречённому «козлику». — Стоял смотрел на часы минут десять.

— Я думал, братан, — не моргнув, ответил Тополь. — Ответственность большая — людей веду. Надо по семью семь раз отмерять… и не резать.

За светофильтром почти не видно, но Тополь прямо нутром ощутил, как остро, недоверчиво смотрит на него Клубин. Хотя почему же — нутром? Клубину пришлось повернуть ко мне торс. Вот Тополь и заметил. А заметив — сообразил, идентифицировал движение. Скафандр же на нём. Спецкостюм. СКК-Т-1000, одиннадцать тысяч двести евро по каталогу WASA, на чёрном рынке двадцать девять тысяч со склада на Кордоне, с рук — ещё плюс четверть. Цены в Предзонье на снарягу безумные стали. Газик одноразовый за последний год подорожал на тысячу. Шлем жёсткого соединения, забрало маленькое — единственное неудобство, между прочим. Когда-то скафандры стоили, наверное, миллионы. Вот и повернулся к Тополю Олегыч, чтобы недоверчиво посмотреть. Он молодец, до этого стоял, как патриот, сканировал Чимтюки… Темрюки, да… Собаки. Да! Собаки!

— Собаки как, Олегыч?

— Не было собак. Костя, можно спросить?

— Нормально всё со мной, Олегыч. Просто «радуга» большая. Надо было подумать.

— Ну и что надумал-то? — спросил Фуха. — Мы тут уже сколько топчемся? Оценили красоту, и давай уже двигать.

— Олегыч. Придётся пострелять кровососа не совсем на Янтаре.

— А где? — спросил Клубин, помолчав.

— «Радуга» — через неё можно пройти отсюда прямо к кровососу.

— Так куда, я не понял?

— Я же сказал — к Малой свалке. На Янтарь, на ЖБИ — глухо. Я даже рисковать не буду. Перекрыто. Матушка сегодня очень живая.

— Как — через «радугу»? — спросил Фуха упавшим голосом. — Слышь, ядовитая же!

— Если дышать. А мы-то изолированы. Шагаешь в занавес здесь — выходишь у Малой свалки. ЖБИ наглухо закрыт. Ну день такой. Там сейчас война пространства с пустотой. Так один учёный мне говорил.

Фуха поднял светофильтр и сплюнул в стекло. Ошарашенный, скосив глаза, проследил, как плевок стекает у него под носом в воротник.

— Шлем не открывай! — приказал Тополь поспешно.

— Долбанные космонавты! — сказал Фуха. — Слышь, сталкер… да трекер, трекер, но я не понял: как — в занавес? А вдруг нас переломает? Андрей Олегович, что за на фиг? Вы что молчите?

— Я тут главный, друг Фуха, — проникновенно сказал Тополь, опередив Клубина. — Я маршрут устанавливаю. Вам нужен кровосос? Будет вам кровосос. Но где его взять и как туда пройти, решаю я. Я проверил — «радуга» не ударит, воды в ней нет. А переламывает не «радуга». «Соковыжималка», «карусель», если ударная, «Прокруста» ломает ещё. «Правилка» режет. А через «радугу» многие ходят.

— А ты-то ходил?

— Да сто раз.

— Через вот эту?

— Через вот эту? Раз пятьдесят.

— Значит, к Малой свалке? — спросил Клубин. — Погоди, Сергей, помолчи.

Фуха выругался. Попытался протереть заплёванное изнутри забрало. Опять выругался.

— У «радуги» там отражение, — объяснил Клубину Тополь, пока Фуха сдерживал негодование. — Питание она берёт у Янтаря, а двойник её — у Малой свалки.

— Спецкостюмы выдержат? — спросил Клубин.

— Они нужны нам только как изолирующие противогазы, — с поистине педагогическим терпением ответил Тополь. — Через радугу, сияй она как обычно, можно даже задержав дыхание пройти. Прыжком. На той стороне просто под ноги смотри, и всё.

— А если я, например, откажусь? — спросил Фуха злобно.

— Останешься тут, — сказал Клубин. — Таков закон. Без вариантов.

— Погодите, мы ему деньги платим! Или не платим? Кто тут главный вообще? Как у вас там, в Европах, поступают?

— А говоришь: «форумы смотрел». Ты что, братан? — сказал Тополь со смешком. — Мы не в лавке. Мы в Зоне. Дорогу выбираю я. А ты по ней шагаешь. Дистанция — пять метров. Я с тобой вежлив, потому что ты зять Андрей Олегыча, а я его уважаю как человека старше меня. Меня так мама воспитала. («Не будь я Костя Сапрыкин!» — чуть не добавил Тополь выскочившую из какого-то кино фразу.)

— Не нравится мне постанова! — заявил Фуха решительно. — Какая-то подляна.

Чертовски был прав Фуха. Ещё какая подляна. Великолепным первоходкой оказался Фуха. Чутьё, реакция — все дела. Но он слишком много говорит.

На Тополе был спецкостюм «орлан» с наборной кирасой. Плечами он пожал легко.

— Оставайся. Хозяин — барин.

— Андрей Олегович! — воззвал Фуха. — Ирка ведь вам…

— Сергей, не место и не время говорить об Ирине, — ответил Клубин сухо, суше не позволял внешний динамик. — Дискурс у нас простой. Мы на выходе. Ведущий — бог и Моисей едины. Сам ты не вернёшься. И вдвоём не вернёмся, без вожатого.

— Дискурс? Моисей? — путая ударения, переспросил Фуха, помолчал и на что-то, похоже, решился. — Ну дискурс так дискурс. Только ты, трекер Костя Уткин, идёшь первым.

— Первым идёт новичок, — возразил Тополь. — Между прочим, стоять на одном месте и болтать языком тоже опасно. В нас уже прицелились, считай.

— Мы вроде, сталкер, с тобой обо всём договорились, — с явной угрозой напомнил Фуха.

— Не отрицаю. Ничего не изменилось.

Фуха сдался.

— Ну ладно, — обещающе-безнадежно сказал он. — Ну командуй, что ли, бля. Сталкер.

— Берём багаж, Олегыч, — сказал Тополь. — Первый должен быть налегке. А ты, Фуха, братан, сними «калаша» с предохранителя. Запомни. Ты примерно минуту будешь на той стороне один. Всё, кроме нас с Олегычем, что движется, — враг. Огонь на поражение, тройниками. Но от точки выхода ни на шаг. Хоть там земля гори. Особо не бойся, спецкостюм тебе тесть выдал правильный, как родному. Не дёргайся, понятно? Всё будет путём.

— Понял, понял, — сказал Фуха. — А машина-то?

— А это уже не машина, — объяснил Тополь, защёлкивая замки рюкзака на плечах. — Это памятник нашему выходу. Готовы, Олегыч? Смотрите, режим маскировки на спецкостюмах не включите случайно. А то друг друга перестреляем. Ну а кровососу наша химическая невидимость — тьфу. Как в телевизоре.

— Я заблокировал, — сказал Клубин. — И себе, и ему.

— Тогда вперёд! — скомандовал Тополь. — Светофильтры! Смотреть под ноги! Не бздеть!

Они спустились к берегу.

К чести Фухи, в радугу он шагнул без колебаний. Сжавшись, пригнувшись, но не колеблясь. На радуге за ним остался кривой угольный рубец.

— Ждём, — сказал Тополь. — Ждём-ждём-ждём…

— Костик, он сейчас жив? — спросил Клубин, не оборачиваясь.

— В смысле? — удивился, как будто был нормальным, Тополь. — Вы решили, что я задумал сейчас вот зятька вашего Матушке слить?!

Клубин молчал.

Зачем, зачем настоящий человек Клубин взял с собой злого мальчика? Зачем он тогда меня вытащил? Не слишком ли сложно человек Клубин играет в подкидного дурака? И с кем он играет? Уж не со мной ли, старым ходилой? Какие мысли, однако, лезут в мою бедную пропадающую голову…

— Нет, Олегыч, подставы нет. Разбираться с ним — ваша забота. Меня он убивать не станет, поскольку уже понял, что один не выйдет. Убить вас в спину я ему не дам. Всё остальное — между вами.

— Справедливо, — сказал Клубин. — Так и надо.

— На счёт три, — сказал Тополь. — Приготовьтесь. Сейчас шрам стянет. И смотрите, кстати, как бы зятёк вас не принял на ствол. «Запсиховал», «не понял», всё такое.

— Да. Очень красивый спецэффект эта «радуга». В Матушку должны ходить художники, а не воры.

— Любой художник в Матушке в вора превратится… на счёт… — Шрам исчез полностью. — Раз, два… три! Пошёл!

Клубин пошёл.

Ни секунды не промедлил.

Шрам после него остался крупный. Тополь оглянулся на деревню. Обратной дорогой не возвращаются? Но можно было бы попробовать наконец. В конце концов кем это сказано, что обратной дороги нет… Закончить всё прямо сейчас, здесь и сейчас…

Шрам затягивало.