Книга: Предначертание
Назад: Лондон. Май 1934 г
Дальше: Мероув Парк. Июнь 1934 г

Лондон. Май 1934 г

Не без оснований полагая, что в госпитале тайну истинного состояния здоровья Рэйчел удастся сохранять совсем недолго, Гурьев распорядился перевезти её на Мотли-авеню. Слава Богу, протестовать было некому – а если бы и было, Гурьев ни одной минуты не собирался слушать никаких протестов, да и Тэдди был преисполнен нешуточной решимости превратить в котлетный фарш любого, кто посмеет спорить с его кумиром. Кроме того, пребывание в госпитале никак не могло ускорить выздоровление.
Взглянув на Джарвиса, который помогал им с Осоргиным заносить Рэйчел в дом, Гурьев вздохнул. Вот ещё не было печали, подумал он. Что ж. Всё равно придётся с ним разговаривать.
Выйдя из спальни вместе с Гурьевым, Осоргин испросил разрешения закурить:
– Что ж, откладывается наше предприятие на неопределённое время, Яков Кириллыч? – с некоторым намёком на кривоватую усмешку спросил моряк, выпуская дым через ноздри.
– Отчего же, Вадим Викентьевич, – спокойно возразил Гурьев. – Никоим образом. Приступайте, как и было задумано.
– Так ведь…
– Мои личные неприятности к делу не относятся, господин капитан. К тому же неприятности эти временные и преходящего свойства.
– Как же так, Яков Кириллыч? Мало того, что совершеннейший перелом позвоночника был… Как и жива до сих пор, не пойму… Так ещё и… это… будь оно неладно…
– Есть многое на свете, друг Горацио, – Гурьев посмотрел на Осоргина и вдруг попросил: – Папиросой не угостите ли, Вадим Викентьевич?
– Непременно и с удовольствием, – Осоргин раскрыл портсигар и с готовностью протянул его Гурьеву. – Может, всё-таки повременить?
– Невозможно. Напротив – всемерно ускорить. Именно поэтому вы не едете в Париж завтра вечером, а летите. Аэропланом.
– Вы уверены, Яков Кириллыч?
– Абсолютно, – Гурьев растянул губы в такой улыбке, что стало понятно – дальнейшие вопросы, особенно сегодня, никак не уместны.
Они молча докурили, и Осоргин поднялся:
– С вашего позволения, Яков Кириллыч.
– До завтра, Вадим Викентьевич, – Гурьев тоже выпростал тело из кресла и протянул моряку руку.
– До завтра, Яков Кириллыч, – проговорил Осоргин и стремительно повернувшись, почти выбежал из дома.
Хорошенького же вы обо мне мнения, господин капитан, подумал Гурьев, если полагаете, будто из-за таких пустяков… Пустяков?! Господи. Рэйчел.
Гурьев вернулся в спальню, где оставил Рэйчел с мальчиком. Рэйчел спала, а Тэдди сидел у её изголовья и держал сестру за руку. Обернувшись к вошедшему Гурьеву, прошептал:
– Она правда поправится, Джейк?
– Поправится, Тэдди. Непременно поправится. Пойдём, ей нужно отдохнуть. И тебе следует кое-что узнать, Тэдди. Кое-что важное.
Гурьев старался, чтобы рассказ о происшедшем в госпитале прозвучал как можно менее эмоционально. Но то, как отреагировал на его слова Тэдди, всё же потрясло Гурьева до глубины души.
– Джейк, – Тэдди улыбнулся, и от заливавшей его лицо минуту назад бледности, кажется, не осталось и следа. – Я это всегда знал, Джейк. Я говорил Рэйчел, но она не поверила. Теперь поверит. Разве можно теперь ещё в это не верить?!
– О чём это ты? – Гурьев тоже улыбнулся.
– Я знаю, тебе ни за что нельзя в этом признаваться, Джейк. Но я всё равно догадался. Просто ты ангел, Джейк.
– Тэдди. Прошу тебя. Это чепуха, понимаешь? Я не ангел, ангелов не…
– Тогда ты – бог, – серьёзно проговорил мальчик. – Но ты не волнуйся, я никому не скажу. Даже Рэйчел. Я знаю, что ещё не время. Я подожду. Ты не думай, я не боюсь. С тобой – я ничего не боюсь. Ни чертей, никого… Вообще. Понимаешь?
– Понимаю. Нет ни чертей, ни ангелов, Тэдди. Не существует и богов. Может быть, к сожалению. А то, что мы видели – это просто какая-то эфирная тварь, просто неизвестный науке хищник. Сколько бы их ни было, это всего лишь… звери. Как волки или гиены. И мы научимся с ними справляться. Тэдди?
– Я понял, Джейк. Я всё понял. А… это… Оно… Как ты думаешь? Оно вернётся?
– Это – не вернётся. Но может прийти другое. И мы должны быть готовы. Понимаешь?
– Я буду слушаться тебя, Джейк. Клянусь.
– Хорошо. – Гурьев потрепал мальчика по волосам. – Идём, малыш. Всё будет в порядке. Я обещаю.
Проводив мальчика в его комнату, он, стоя на лестнице, бросил камердинеру:
– Поднимитесь в кабинет к миледи, Джарвис. Мне нужно сказать вам несколько слов.
Гурьев вошёл в её кабинет первым, рассеянно передвинул на столе какие-то бумаги, встал у окна. Что же это такое, подумал он. Я же не смогу уехать. Я же не смогу их оставить. Это же невозможно. Особенно теперь. Я должен. Я не могу. У меня же нет никого, кроме этих двоих. Никого совсем. Ещё ведь не поздно остановиться. Просто взять и забыть обо всём. Нет ничего, – только Рэйчел. А я не могу… Что же мне делать?!
– Входите, Джарвис, – он обернулся на стук. – Проходите и садитесь.
– Благодарю вас, сэр.
– Вы меня боитесь, Джарвис? Только честно. Обещаю вам быть откровенным в ответ.
– Да, сэр.
– Можете объяснить, почему?
– Да, сэр. Вы разбойник, сэр. Я вижу, что вы – необычайно благородный разбойник. Может быть, самый благородный из всех, какого только можно вообразить себе, но… Но вы всё же разбойник. Это ужасно, сэр.
– Почему, Джарвис?
– Потому что миледи полюбила вас всем сердцем, сэр.
– Вот как, – Гурьев улыбнулся улыбкой врача-психиатра. – А разве это впервые?
– Да, сэр. Несчастье такого размера, как вы, постигло семью её милости впервые. А теперь…
Гурьев как будто не услышал этого «теперь»:
– Вы хорошо знаете миледи, Джарвис.
– Миледи выросла на моих глазах, сэр. Я служу этой семье сорок один год, сэр. И…
– Перестаньте обзывать меня сэром, Джарвис. Просто Джейк. Почему вы решили, что я разбойник?
– Потому что… Я не знаю, сэр. Простите… Джейк.
– Послушайте меня хорошенько, Джарвис. Вы решили, что я разбойник, потому, что я ни на кого не похож. Вы, вероятно, никогда не видели настоящих разбойников, поэтому отнесли меня к их числу. Что скажете?
– Возможно, сэр… Джейк. А вы – видели?
– Сколько угодно, – усмехнулся Гурьев. – Я не разбойник, Джарвис. Во всяком случае, совершенно не в том значении, которое вы вкладываете в это понятие.
– Позвольте спросить вас, Джейк.
– Конечно.
– Каковы ваши намерения в отношении милорда Роуэрика, сэр?
Гурьев, вскинув от неожиданности брови, посмотрел на камердинера и расхохотался в голос. Джарвис выдержал паузу с поистине олимпийским спокойствием, лишь слегка поджав губы. Отсмеявшись, Гурьев помотал головой:
– По-моему, вы просто испорченный старик, Джарвис.
– Я многое видел за свою жизнь, Джейк. Испорчен не я, а свет, сэр. Похоже, вам это тоже хорошо известно.
– Да, – улыбка на лице Гурьева изменилась. – Миледи именно поэтому не очень-то в большом восторге от колледжей?
– Вероятнее всего, да, сэр… Джейк.
– Ну, как же мне осточертела эта британская привычка всё на свете осторожно предполагать, даже то, что на самом деле прекрасно известно, – Гурьев щёлкнул в воздухе пальцами. – Я, как вы могли убедиться, Джарвис, провожу с мальчиком довольно много времени, и не замечал за ним никаких… гм… девиаций.
– О, сэр… Джейк. Разумеется, ничего подобного.
– Вы знаете какие-нибудь семейные тайны, Джарвис? Тайны, о которых меня следовало бы поставить в известность?
– Нет… Джейк. Вы имеете ввиду альковные тайны? – в голосе камердинера прозвучало неподдельное удивление.
– Альковные тайны меня не интересуют, – Гурьев чуть пошевелился в кресле. – Я говорю о тайнах, Джарвис. О тайнах, а не о сплетнях.
– Родимое пятно, сэр, – тихо проговорил Джарвис, опуская голову. – Его… никто не должен видеть.
– Вот как, – собственный голос Гурьеву страшно не понравился. – Что-нибудь ещё вы знаете?
– Я не имею привычки любопытствовать без нужды, сэр.
Гурьев уже мысленно махнул рукой на попытку отучить камердинера «сэркать». Сейчас было совсем не до этого. А до чего?!
– Это очень хорошо, Джарвис, – проникновенно проговорил Гурьев, подаваясь в сторону собеседника. – Это прекрасно. Это именно то, что нужно. Не беспокойтесь, Джарвис. Милорд Роуэрик очень славный мальчуган, и я позабочусь о том, чтобы ему ничего не угрожало. Как и его сестре. Так что вы уж, будьте добры, не обращайте внимания на некоторые мои мелкие чудачества. Хорошо?
– Простите, сэр. Я не совсем понимаю…
– Я остаюсь, Джарвис. Миледи поправится, и мы все вместе подумаем, что делать дальше. Договорились?
– Поправится? – дворецкий судорожно дёрнул кадыком. – Я не понимаю, сэр… Ведь… Миледи привезли сюда, чтобы…
– Вам знакомо такое понятие – «маскировка», Джарвис?
– Да, сэр. Разумеется, знакомо, сэр.
– Миледи угрожает опасность. Я, к сожалению, плохо информирован о её размерах и мощи. Поэтому миледи будет умирать для всех, кроме очень узкого круга посвящённых. Умирать медленно и очень, очень мучительно. А мы будем скакать вокруг с похоронными физиономиями и в отчаянии заламывать руки, стеная и плача. Справитесь с таким лицедейством, Джарвис?
– Да, сэр, – с достоинством кивнул камердинер и вдруг совершенно по-стариковски вздохнул. – Вы не только разбойник – вы ещё и актёр, сэр?
– Актёр? Нет, нет, Джарвис. Я режиссёр, – мягко поправил дворецкого Гурьев. – И, по совместительству, директор труппы. А вы все – именно актёры и статисты. К сожалению, из моего театра можно уволиться или выйти на пенсию только в гробу, Джарвис. Я достаточно ясно излагаю?
– Да, сэр. Более чем ясно. Я вас не боюсь, потому что я прожил долгую и честную жизнь. Но миледи…
– На миледи и молодого графа законы моего театра не распространяются. Они, если хотите, – те, ради кого и организована труппа и поставлен спектакль.
– Если всё так… Это существенно меняет дело, сэр.
– Не сомневаюсь, – хмыкнул Гурьев. – Поклясться вам на каком-нибудь заплесневелом канделябре или достаточно моего честного слова, Джарвис?
– Уверен, сэр, что в этом доме ни одного не начищенного канделябра вам отыскать не удастся, сэр. И меня вполне устроит ваше честное слово… пускай и разбойника, а не джентльмена. Я знаю, что даже разбойники обладают честью и достоинством и умеют держать слово.
– Ну, так вы его получили, вредный, занудный старик. При первом же удобном случае я непременно наябедничаю на вас миледи.
– Я просто не могу смотреть, как моя дорогая девочка страдает, сэр.
– Думаете, я могу? – Гурьев чуть наклонил голову к левому плечу. – Итак, Джарвис. Для того, чтобы поставить миледи на ноги, мне необходима здоровая и доброжелательная атмосфера в доме. Атмосфера, в которой мои действия не обсуждаются, не комментируются вслух, а уж тем более – за пределами этих стен. Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали над тем, кто из прислуги может сделаться… не совсем лояльным, назовём это так. Список я желаю увидеть через час, потом побеседую с людьми. Со всеми. Новых людей на службу мы принимать не станем, у меня есть основания для такого решения. Соответственно, нагрузка на вас и на тех, кто останется, возрастёт. Ваше жалованье увеличивается впятеро, жалованье остальных – втрое. Миледи будет не до этого, Тэ… милорд Роуэрик ещё слишком мал, а я, помимо того, что желаю обезопасить всех нас от разнообразных мелких неожиданностей и неприятностей, нуждаюсь во времени. Часов бы сорок в сутки мне не помешали. Ну, это так, к слову. Потому – все расходные ведомости предоставляйте, пожалуйста, непосредственно мне. Я могу на вас положиться?
– Это… Неужели это возможно, сэр? Джейк?
– Что?
– Вы сказали – чтобы… чтобы поставить миледи на ноги… такая травма…
– Дорогой Джарвис, – паточно-приторным голосом проговорил Гурьев. – Я никогда не обещаю того, чего не могу. И всегда могу то, что обещаю. Подготовьте всё к переезду в Мероув Парк. Как только миледи сможет сидеть, мы отправляемся туда. И не вздумайте спрашивать, почему.
– Вы можете рассчитывать на меня, сэр, – камердинер поднялся. – Когда миледи поправится… Если это случится… вы ведь женитесь на миледи, сэр?
– Если вы ещё раз спросите меня об этом, Джарвис, я вас, скорее всего, убью, – вздохнул Гурьев.
– Я понял, сэр. Обещаю вам, сэр, у вас не будет ни малейших поводов для беспокойства.
– Не сердитесь, Джарвис.
– Я постараюсь, сэр, – камердинер улыбнулся. Кажется, я впервые вижу его улыбку, подумал Гурьев. Хорошо. Это радует.
Назад: Лондон. Май 1934 г
Дальше: Мероув Парк. Июнь 1934 г