Москва. Октябрь 1935 г

Гурьев вошёл в подъезд своего старого дома, принюхался. Запах почти не изменился. Вообще мало что изменилось – вот только вахтёрши раньше не было.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Гурьев и улыбнулся: – Здравствуйте, тётя Зина.

– Вы к кому, товарищ? – осторожно спросила вахтёрша. – Гражданин?

– Не узнаёте, теть Зин? – Гурьев продолжал улыбаться.

Вахтёрша привстала, поправила очки, присмотрелась – и рухнула обратно на стул. Прижала руку к груди, задохнулась:

– Яшенька… Сыночек… Вернулся… Господи, Господи…

Гурьев, не ожидавший, в общем-то, такой реакции, стремительно шагнул к женщине, подхватил:

– Тётя Зиночка, да вы что?! Ну-ка, ну-ка. Спокойно.

Женщина уткнулась ему в грудь:

– Яшенька… Вернулся, родименький. Вернулся. Уж как мы вас вспоминали-то. И Оленьку Ильиничну, и Николая-то нашего Петровича, и тебя, солнышко наше… Приехал. Дождались. Слава тебе, Господи…

– И зачем же вы так меня ждали-то? – улыбнулся опять Гурьев, хотя улыбаться как-то не очень хотелось.

– Как же, Яшенька, – женщина подняла к нему заплаканное, улыбающееся лицо. – Как же иначе-то? Это ж дом твой, Яшенька. Дом. Уж так мы тебя ждали…

– Ну, и как же вы тут без меня жили? Скучали – это вижу. А вообще?

– А вообще-то – вообще ничего, Яшенька, – заторопилась вахтёрша. – Вообще – как-то ничего оно так, с Божьей помощью. Вот, на вахте теперь я. Жильцы у нас тут новые, много. Разменялись вот, съехались. Серьёзные жильцы, такие-то. И следователь тот бывший, что Оленьку-то Ильиничну… И другие его… Вот. Так что – ничего. Они – люди серьёзные, уважительные, в обиду не дают хозяйство – молодцы. Конечно, Николай-то Петрович, – женщина опять всхлипнула. – Он-то – им до него куда же…

– Дома Городецкий? – спросил Гурьев, наклонив набок голову. – Давно приехал?

– Дома, дома Лексан Лександрыч, – кивнула вахтёрша. – А приехал недавно, часа два, может, как приехал. Они ж всё по ночам сидят, по ночам, ровно вурдалаки какие, прости, Господи… По ночам сидят, а днём спать домой едут… Что за жизнь-то это такая, Яшенька… Разве ж можно это так, а?

– Нет, – покачал головой Гурьев. – Нет. Нельзя. Ни в коем случае. Ночью надо спать. А работать – днём. По ночам только нечисть всякая суетится. Ничего, тёть Зин. Мы разберёмся.

– Вот, – закивала вахтёрша. – Вот. Я же и говорю. Приехал же. Слава тебе, Господи…

– Ну, звоните ему.

– Да как же… Устал ведь он… Может, чайку-то пока выпьешь? Пускай поспит, Лексан Лександрыч-то. Хороший он человек, жалко-то ведь его… Устал ведь, всю ночь, поди, с вурдалаками-то этими… А сегодня выходной-то, слава Богу… Или нет? Ой, запуталась я совсем, с шестидневками этими, пятидневками, кто ж их разберёт-то, Яшенька, – поди, сами давно запутались-то… Ох, грехи, грехи наши тяжкие… Чайку-то попьёшь, Яшенька? Я свежий сейчас заварю. Чай, конечно, не тот, что в прежние-то времена, но чай, слава тебе, Господи…

– В другой раз, тёть Зин. Некогда сейчас. Нужно мне с ним поговорить. А отдохнём мы все как-нибудь в другой раз.

Городецкий через секунду после звонка ссыпался по лестнице вниз, только что не в подштанниках. Они обнялись. Заспанный Варяг хлопнул Гурьева по спине:

– Чёрт полосатый! Хоть бы телеграмму дал, я бы тебя встретил! Ну, давай ко мне, наверх! Зинаида Гавриловна, чаю нам, чаю!

– А что, – спросил Гурьев, когда они поднимались по лестнице на второй этаж, – кроме Зинаиды Гавриловны, и чаю некому товарищу Городецкому подать?

– Намекаешь, что жениться бы мне?

– Ну, вроде того.

– В другой жизни, Гур. В другой жизни. Так у вас говорят, у буддистов?

– Да, буддисты некоторые всерьёз в эту чепуху верят. Представляешь? – Гурьев недоумённо вздохнул. – А как тебе в голову пришла идея такая – в мой дом перебраться?

– Твой дом, Гур – это целый мир. Здесь дух твоего Мишимы до сих пор живёт. Уж не знаю, веришь ты в такие штуки или нет – но вот чувствую я его, и всё. Тебе же Гавриловна уже всё выложила: я сюда многих из наших перетащил – почти весь отдел, и даже из новеньких – двоих. Наши люди. В общем, сам увидишь!

– Увижу, увижу, – улыбаясь, подтвердил Гурьев. – У меня такое чувство, что ты рад моему приезду. Тебе за сэнсэя здорово досталось тогда?

– Ничего мне не досталось, – потемнел лицом Городецкий. – По сравнению с тем, что досталось тебе, Гур – семечки.

– Да перестань. Всё, как ты выражаешься, в цвет.

– Смотри-ка, запомнил.

– А я ничего не забываю.

– И это я помню. Проходи, – Городецкий распахнул перед ним дверь.

Войдя, Гурьев огляделся и, притронувшись пальцем к губам, показал на стены, потом на потолок. Городецкий пожал плечами:

– Чисто. Ручаюсь. Такие чудеса даже наверх ещё не дошли.

– Ой ли?

– Гарантия.

– Полной гарантии не даёт даже страховой полис.

– Ты банкир, – Городецкий поиграл бровями. – Тебе лучше знать.

– Машина?

– Те же, и ваших нет.

– Ну, смотри, Варяг. Ты бывший сыщик – знаешь, что случается, когда не обращают внимания на мелочи.

– Бывших сыщиков не бывает, Гур.

– Я это тоже запомню.

Гурьев прошёл по коридору, заглянул во все комнаты:

– Неплохо ты устроился, Варяг. Прямо барские апартаменты. В такие и жену не грех привести.

– Чего ты завёлся?!

– У кого что болит, знаешь ли.

– А-а-а… Ясно.

– Ничего тебе не ясно пока, но это и хорошо. А соседей куда подевал?

– Побегал бы с моё с обменами да переездами – не спрашивал бы.

– Ну, за что боролись, на то и напоролись.

Раздался стук в дверь – соседка явилась с чаем, расставила всё споро на кухне:

– Кушайте, деточки, кушайте. Господи, хорошо-то как… вы, Лексан Лександрыч, посуду-то не трогайте, я потом постучусь, да сама помою…

– Спасибо, тёть Зин.

Гурьев, рассматривая пьющего чай Городецкого, покачал головой осуждающе:

– Не нравишься ты мне, Варяг. Ох, не нравишься. Морда серая, плечи висят, спорт, похоже, совсем забросил. Работаешь, как шахтёр в забое. Ни света, ни воздуха. Не дело это, Варяг. Не дело. Давай-ка, заканчивай чаёвничать, приляг, я тебя поколю немножко. А потом – поедем, побеседуем. О том, о сём, о всяком-разном.

– Куда поедем?

– Есть куда. Не тут же разговаривать.

– Да, – Городецкий вздохнул, посмотрел на Гурьева с некоторым подобием зависти и восхищения. – Нет, ну, это же надо. А ты – прямо цветёшь. Глаз не оторвать.

– Ладно, ладно. Я тебя и так бескорыстно люблю, ты знаешь. Раздевайся.

– Совсем? – ухмыльнулся Городецкий.

– Трусы оставь, – вернул ухмылку Гурьев. – Хозяйство твоё лицезреть мне без надобности. Да и скукожилось там всё, высохло, поди, под суровым взглядом партийных комиссий по чистке и стирке.

– Сукин ты сын, Гур.

– Это есть, ты прав. Что есть – то есть. Ложись, говорю.

– Ну, как? Полегче? – спросил Гурьев, сняв иголки и протерев спиртом места уколов.

– Оказывается, дикобразом быть не так уж и плохо, – проворчал Городецкий, усаживаясь на диване и поводя осторожно плечами. Он действительно немного оброс жирком, хотя Гурьев ожидал гораздо худшего. – Поехали, мне ещё на работу сегодня.

– А разве сегодня не выходной? – удивился Гурьев. – Вроде я всё правильно рассчитал, нет?

– Тьфу…

– Заработался. Ну, тем более поехали. Развеешься.

Снег ещё не ложился, и было на редкость неуютно, промозгло. Городецкий поёжился, садясь в автомобиль, и сразу же, как только машина завелась, включил печку на полную мощность:

– Куда едем?

– К Брюсу.

– Куда?!

– Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.

– Ничего себе! Ближний свет.

– Целее будешь, Варяг. И я заодно.

– Добро, – Городецкий включил фары, тронул машину с места, направляя её в сторону арки. – Расскажи мне, чего я не знаю.

– А чего ты не знаешь?

– Деньги у тебя есть?

– Сколько тебе взвесить денег, Варяг? – улыбнулся Гурьев. – Центнер, два?

– А центнер – это сколько?

– Смотря какими купюрами.

– Золотом.

– Метрический центнер?

– Слушай, кончай!

– Я тебе взвешу денег, Сан Саныч, – кивнул Гурьев. – Сколько надо – столько взвешу. Когда буду уверен, что всё идёт по нашему плану. Договорились?

– С тобой договоришься.

– Договоришься, если захочешь. Обо мне успеем, кое-что ведь тебе известно – основное. Зато я о тебе – ничего не знаю. Кто ты, Варяг? Чем дышишь?

– Воздухом дышу. Спёртым, – зло бросил Городецкий. – Ворованным, можно сказать. Я после этого случая понял, Гур: в розыске – потолок у меня. Розыскник – это полевой зверь. В каратели не пойду, а в розыске – выше начальника МУРа не прыгнуть. Дальше – политика начинается, и надо мараться. В принципе, не пугает это нисколько.

– Но?

– Не хочется – просто так. Ради дела – сколько угодно. А так…

– Тренироваться-то надо.

– Ты – много тренировался?!

– Мне хватило. Рассказывай.

– Да что рассказывать. В общем, обсудили мы всё с ребятами, с Батей. Ушёл я из розыска. А тут как раз – несколько вакансий в аппарате открылось. В промсекторе. Вот я и полез. И вылез.

– Тяжко?

– Есть такое дело.

– А что за человечка ты мне в Лондон присылал? Хороший человечек, правильный.

– А то, – довольно улыбнулся Городецкий. – В наркомвнешторге работает. С отцом вместе служил по молодости, потом пошёл по коммерческой части. А остальное всё – дело техники. Есть в госбезопасности пара человек, но – на волоске висят. Буквально. У Ягоды, похоже, дела не очень – сейчас ему Хозяин его троцкизм припомнит. А такие дубы в одиночку не валятся – непременно подлесок за собой потянет.

– Хозяин? – усмехнулся Гурьев.

– Сталин.

– А ничего. Звучит. Что-то есть. Слушай, а как ты мне Ротшильда сдать умудрился?

– Это не я, – ощерился Городецкий. – Это политика теперь новая. Коминтерн прикручивают, и жидков коминтерновских – в первую очередь.

– Ага, – покладисто кивнул Гурьев. – Новая мода, значит. Выходит, правильно я угадал. Это мы, часом, не Гитлера ли полюбили?

– Нет, это свои нюансы. Конкуренция и всё такое. Все евреи – троцкисты, ты что, не знаешь? А не троцкисты – так зиновьевцы.

– Хорошо, что мы с тобой, Варяг, настоящие природные русские люди. Ты – совсем, а я – хоть наполовину.

– Не трусь, у тебя анкета с виду вполне даже ничего. Всё-таки – Ольга Ильинична Уткина, а не Циля Моисеевна Шнеерзон.

– Ну да. А кстати, мне прописочка требуется. Посодействуешь?

– Вопрос на контроле, – кивнул Городецкий. – А ты с чем приехал-то?!

– Ну, с этим у меня проблем нет. Как говорится, лучше настоящих. Ну, поменять придётся, конечно.

– И это сделаем. А имя? Ты под своим именем въезжал?

– Имя – Яков Кириллович. Это нормально. А вот фамилия у меня другая будет.

– Да-а-а?! И какая же?!

– Царёв.

– Чего так?

– А так. Потом расскажу.

– Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем – имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?

– Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься – как это теперь называется – оформить?

– А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.

– А должность?

– Истопником, понятное дело, – Городецкий посмотрел на Гурьева.

– Это можно. Но – предупреждаю: я быстро пойду на повышение.

– Куда?!

– В управдомы.

Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И – захохотал. И вдруг – резко оборвал смех, насупился:

– Погоди-ка. А что с кольцом? Нашёл?

– Почти.

– Поясни.

– Кольцо здесь, Варяг. В Москве.

– Что?!?

– Думаю, в шифровальном отделе.

– Как так?!

– Они что-то ищут. Не знаю, что. Похоже – что-то очень важное. А может, наоборот – думают, что важное, а на самом деле – чепуха.

– Мне туда хода нет, Гур. Прости.

– Это пока, Варяг. Пока. Там увидим.