Голова весила тонн десять, не меньше. Тело – абсолютно невесомое. Во всяком случае ощущение именно такое. Ноги и руки также не имели привычной тяжести, словно пушинки. А может их уже и не было вовсе? Одна голова осталась… Но ведь голова не может думать сама по себе, без тела… А может я уже в аду? Черт побери, прости Господи, как же здесь темно. Да и жарко в придачу. Дымом тянет. Нет, я наверняка в аду… Да, не сбылись мои мечты, видимо нагрешил в жизни все–таки больше, чем сделал хороших дел, вот и оказался в этом проклятом месте. Скоро ждать чертей.Нечеловеческим усилием воли Антон оторвал десятитонную голову от земли, в которую она была плотно впечатана. В нос ударил резко усилившийся запах дыма. Тянуло не древесной гарью, судя по запаху, неподалеку чадило что–то напоминавшее солярку, мазут или керосин. «Странно, – подумал Антон, – Неужели в аду начались перебои с углем и черти перешли на солярку?» Он открыл глаза. Вокруг была почти сплошная тьма, лишь вдалеке, где–то на краю сознания, теплилось несколько рыжих огоньков. Несмелые языки пламени лизали черный воздух, то расплываясь, то собираясь в четкие образы. Антон попытался двинуться, но тьма снова обрушилась на него.

Когда он второй раз открыл глаза, их больно резанул дневной свет. «Вот уж не думал, что в аду бывает светло, – промелькнула первая мысль, – А может я все же попал туда, куда хотел?«Он снова, очень медленно, раздвинул заскорузлые веки. Вытерпел возникшую боль и заставил глаза смотреть во что бы то ни стало, и на что угодно. Но, на удивление, вместо рогатых и волосатых устрашающих парнокопытных уродцев с вилами и лопатами в руках, он, когда глаза привыкли к дневному свету, увидел перед собой бездонное голубое небо. А когда сумел, превозмогая боль, сесть и повернуть голову, которая к этому моменту весила уже тонн пять, то увидел небольшую зеленую лужайку, плавно переходившую в поле и уже почти желтый, но местами еще сохранивший остатки зелени в эту позднюю осеннюю пору, лес, возвышающийся с трех сторон. Повсюду вокруг него слабо дымились почти догоревшие останки самолета, некогда бывшего скоростным истребителем.

Антон сидел в кольце слабокурящихся дымков и пытался осознать происходящее. Это занятие давалось ему с большим трудом. Бой, атака, мрак. И это было все, что можно было восстановить в отказывавшейся исправно работать в голове. Что с ним произошло и где он находится? Скорее всего, он схлестнулся с теми погаными «Мессерами» в лобовой атаке и они не отвернули. Теперь его самолет догорает на земле, а немцев что–то не видно. Дымят останки только одного самолета. Неужели они уцелели после столкновения? Ничего себе таран. А может он промахнулся? Да этого просто быть не могло. Хотя, какое это теперь имеет значение. Раз на тот свет еще рановато, надо подумать как отсюда выбираться. «Впрочем, какой «тот свет», – подумал Антон, – я же совсем забыл, что стал бессмертным.» И тут же почувствовал дикую боль в плече. Чтобы не заорать, он стиснул зубы так сильно, что они заскрежетали. Странно, разве бессмертные духи и бестелесные эфирные оборотни чувствуют боль в плече? Антон так привык подолгу находиться в газообразном состоянии, что ощущение физической боли было ему в новинку. Он попробовал пошевелиться, но дикая боль снова пронзила плечо, словно в открытую рану вогнали ржавый лом. «Черт побери, – простонал Антон, – ведь эфирные оборотни не чувствуют боли, они способны возрождаться из пепла, перемещаться в пространстве с быстротой мысли и без всяких усилий, а я сейчас не могу даже пошевелиться. Что со мной происходит, в конце концов?«От злости Антон снова дернулся и свалился в обморок от третьего приступа жуткой боли.

Когда он очнулся, была уже ночь. Точнее рассвет, потому что небо на востоке медленно серело. Над поляной висел низкий туман, от которого Антону было ужасно холодно. Именно от холода он и очнулся. Похоже, болевой шок плавно перетек в тяжелый и долгий сон. Антон чувствовал себя несколько лучше, чем днем, но пока не хотел экспериментировать с плечом и потому лежал недвижимо. Его одежда от тумана и росы пропиталась влагой, отчего измученному телу было еще неудобнее, но голова уже соображала немного лучше. Лежа в этом тумане и леденея от холода, он вдруг чертовски ясно осознал, что в одно мгновение перестал быть бессмертным. Был и перестал. Что–то странное и неожиданное случилось с ним в этом чужом по времени мире. Он вдруг враз перестал быть тем, чем уже привык себя считать – добрым эфирным оборотнем, вольным духом небес, их повелителем, если угодно. Он мог сталкивать самолеты друг с другом, когда хотел, становиться столбом у дороги, мгновенно пересекать океан, одновременно быть в десяти разных местах планеты, вызывать катаклизмы природы, менять ход вещей, останавливать время, не ведая страха умирать без конца и оживать… Умирать… Антон даже сел от жуткой догадки, забыв о плече. Умирать. Ну да. Сколько раз он умирал? Даже и не считал. А если все же посчитать. Семь? Восемь?… Девять. Это, черт побери, даже интересно. «Что же я, – подумал Антон, – кошка какая–то?«Но факт оставался фактом. Умерев в девятый раз в этом мире запасных жизней Антон больше не получил. Видимо, кто–то так решил за него. Видимо кому–то так было надо. Антон посмотрел на уже почти серое небо и вздохнул. Он вдруг ощутил себя удивительно маленьким и беспомощным на этой планете, под этим чужим серым небом, которое старше его минимум лет на сорок. Ужасно захотелось домой, пусть даже не на дембель, а хотя бы в родной зал радиоперехвата, за пост. Попить чаю с Малым и Майком, выкурить сигарету с фильтром. Но вокруг него сейчас расстилался темный бескрайний лес и не было видно ни одной живой души. Ночь выдалась удивительно не по–осеннему теплой. Мирно стрекотали сверчки. Где–то в глухомани гукала глупая сова, сидя на вершине сосны. Возвращались с ночной охоты хищники, волоча добычу в свои потаенные норы. Дневные звери только просыпались. А он лежал в высокой мокрой траве и слушал как растет его борода.

Когда совсем развиднелось и наступил новый день, какой именно Антон уже не знал, да сейчас это и не имело особенного значения, он решил, что надо что–то предпринять, раз уж у него оставалась одна, своя собственная, Богом данная жизнь. Не отдавать же ее обратно вот так, просто померев в непонятно каком лесу или быть растерзанным дикими зверями, которым все равно что жрать с утра. В этой последней жизни он уже умел управлять истребителем и стрелять из разного оружия сам по себе, то есть изменять мир, пусть жутким способом, не превращаясь в радиоволну или ураган Торнадо. Что касается способа, то другого выбора ему просто не оставили. Если вдруг случится снова стать радиоволной, там и посмотрим, а пока остается надеяться только на себя. Антон медленно, очень медленно, пошевелился. Плечо слегка заныло, но болевого шока не последовало. Он внимательно осмотрел гимнастерку, на которой запеклось кровавое пятно и сквозь рваную материю виднелась глубокая рана, оставленная наверняка каким–то острым куском железа, полоснувшим по телу. Кровь уже запеклась, но о том, что в рану не попала грязь, Антон мог даже и не надеяться. Никакой аптечки у него не было и в помине, поэтому единственной слабой надеждой оставалось добраться до какого–нибудь ручья и промыть рану. Антон снова пошевелился – плечо заныло, но эту боль можно было вытерпеть. Он напрягся и медленно сел. Все прошло благополучно. Затем, опираясь на здоровую правую руку, слегка приподнялся, а потом и вовсе встал. Он стоял посреди поляны с высокой, доходившей до колен, травой и качался на ветру подобно ей. Но боль по–прежнему не усилилась, видимо, несколько ночей относительного покоя все–таки оказали целебное действие на организм. Антон огляделся: кругом валялись обгоревшие обломки его истребителя. И тут ему в голову, впервые в десятой жизни, пришла здравая мысль – а на чьей территории упал его самолет? Последний воздушный бой разыгрался почти над крышами Киля, даже если в пылу схватки с «Мессерами» его и отнесло не несколько десятков километров в сторону, подбитый самолет никогда не смог бы дотянуть до своей территории. Антон тоскливо осмотрелся. Вокруг мирно шумел немецкий лес. «Черт побери, не хватало еще попасть в плен – промелькнуло в мозгу, – А в таком состоянии это проще пареной репы». Повинуясь инстинкту самосохранения он побрел под спасительную тень леса, уходя с открытого пространства, где его было видно как на ладони. Добравшись до деревьев, он схватился за ствол сосны и перевел дух. Плечо заныло с новой силой. Антон стиснул зубы и побрел дальше в лес. Ветки с острыми иголками то и дело хлестали его по лицу, но надо было уходить как можно быстрее. Пробираясь меж деревьев он подумал о том, что пролежал на поляне не меньше двух суток. За это время, упади он в густонаселенной территории и будь немцы совсем рядом, его обязательно отыскали бы в пять минут и добили. В лучшем случае отправили бы в концлагерь. Хотя считать это лучшим исходом Антон не мог и в глубине души. Там, в своем времени, он видел немало фильмов о том, что творили фашисты с евреями и остальными неарийцами в своих застенках. А становиться куском мыла в молодые годы ему совсем не хотелось. Сейчас, почувствовав опасность, память начала понемногу оживать, поднимая со дна сознания какие–то яркие картинки. Перед Антоном промелькнули два несущихся на встречу размалеванных «Мессершмидта», летчики которых, как ему показалось, обладали спокойствием мертвецов и абсолютно не боялись лобового столкновения. Затем под крыльями заблестела вода. Она была совсем близко. Это могло быть что угодно, ведь Киль был портом. Не исключено, что падая, его истребитель пронесся над акваторией порта и упал в лесу. Но тогда его абсолютно точно нашли бы в момент и пристрелили как собаку, а он хоть и был ранен, до сих пор оставался жив. Все это никак не могло сложиться в голове у Антона в единую картину окружающего мира. Он сам себе напоминал сейчас человека, у которого на голове надет черный мешок с дыркой для одного глаза и, как ни вертись, все сразу увидеть не представляется возможным. Одно было ясно – он очень далеко от своих. И судьба его находится сейчас, как это не печально, только в его руках. Нет у него никаких потусторонних защитников, нет и сверхъестественных возможностей, которые позволяют чувствовать себя королем мира и не ведать страха. Да, к таким мыслям было очень трудно привыкнуть. Антон чувствовал себя сейчас тем самым голым королем, оставшимся без бронированной одежды и своей армии, загнанным в долину смерти враждебными полководцами, жаждавшими только одного – его крови.

Меж деревьями мелькнула золотая полоска. Антон остановился. Если это река, то там можно будет промыть рану. Но если это река – там могут быть и люди. А людей Антон хотел сейчас видеть меньше всего. Он поколебался несколько минут, но все же осторожно двинулся вперед, стискивая зубы от резких болевых уколов в плече, пронизывавших его словно длинными тонкими спицами, и отводя ветки здоровой рукой. Надо было как–то определяться в пространстве, а иначе как с опасностью для последней жизни, это было сейчас не сделать. Золотая мерцающая полоска становилась все ближе и сияла все ярче, играя солнечными бликами. Это было вода, теперь у Антона не оставалось никаких сомнений. Но когда он наконец подобрался к самому краю леса и подполз поближе, у него перехватило дух. Перед ним раскинулась широкая водная гладь, переливавшаяся всеми цветами радуги. Антон даже зажмурился от ударившего в глаза яркого света, словно неожиданно выскочивший из чащи дикий зверь, привыкший к постоянному полумраку. Когда глаза, наконец, привыкли к свету, Антон обнаружил, что это не река. Сколько ни вглядывался он в обширную водную поверхность, другого берега было не видно. Все большие реки, по его прикидкам, остались где–то в стороне. В лучшем случае истребитель могли сбить неподалеку от Эльбы, но даже широкая в среднем течении Эльба имеет второй берег. А здесь наблюдалось его полное отсутствие. «Черт побери, – выругался вслух Антон, позабыв об осторожности, – Это куда же меня занесло. Может еще лет на сорок назад? Или вперед? В конце концов пора внести ясность». Он приподнялся, скорчив гримасу от боли, и побрел шатаясь к самому берегу. Но приблизившись к открытому месту, снова остановился, спрятавшись за большой сосной. В двадцати метрах желтела полоска песочного пляжа. Слева Антон заметил длинный мыс, далеко выдававшийся в море. На мысу не было заметно никаких признаков жизни. Никаких строений или пристаней. Полнейшая дикость природы. Справа его постепенно обретавшие былую зоркость глаза сразу наткнулись на произведение человеческих рук. Метрах в пятистах по берегу, почти у самой воды, стоял крепкий деревянный дом явно не славянского происхождения с аккуратной крышей и белыми ставнями. Приткнувшись у камней мирно дремали две большие, по всей видимости рыбачьи лодки. Еще в двадцати метрах за домом стоял сарай, у которого были натянуты сети на просушку. Во дворе не было видно ни одной живой души. Даже собак, которым сам Бог велел присутствовать в такой картине пейзанской жизни, не наблюдалось абсолютно нигде. Это было на руку. От собак, которые завидев чужака, наверняка редко появлявшегося в этой пустынной местности, моментально подняли бы лай, в состоянии пилота–подранка ему было не уйти. А окажись собаки посерьезнее – запросто могли и растерзать. Постояв минут десять за деревом и убедившись, что людей в округе не было, Антон решился зайти в избушку. Хорониться в лесу неизвестно от кого он не хотел. Лучше уж сразу узнать где и что. Можно конечно получить пулю в лоб или лопатой по голове, но война она и в Африке война. Другого пути нет. Да и рана давала о себе знать. Первая волна болевых шоков прошла, тело начинало бороться за жизнь и Антона уже иногда явственно знобило. Хуже все равно не будет. Но прежде чем отдаваться на волю случая, Антон решил промыть рану сам. Он медленно вышел на пустынный берег и, приблизившись к воде, встал на четвереньки. В лицо пахнуло приятным холодком. Глубина здесь была небольшая и сквозь воду виднелось песчаное, с редкими вкраплениями мелких камней, дно. Антон зачерпнул воду ладонью и плеснул ее на запекшуюся рану, для того чтобы смочить присохшую к телу гимнастерку. Заскорузлая грубая ткань намокала медленно. Антон подождал некоторое время, пока она пропитается насквозь, и сильно рванул, пытаясь оторвать окровавленную ткань от раны. Дикая боль обрушилась на него так неожиданно, что в глазах снова потух свет.

Когда Антон пришел в себя, то с удивлением осознал, что лежит посреди широкой деревенской избы на мягкой подстилке и укрытый одеялом. В комнате, как Антон, привыкший в прошлой жизни к городским квартирам, для себя называл эту не то горницу, не то светлицу, никого больше не было. Стояла тишина. За окном мерно шумел прибой, убаюкивая сознание и вдыхая покой. Антон, приподняв голову с подушки, осмотрелся. Он лежал на широкой кровати, видимо хозяйской, поскольку в комнате больше никаких лежанок не было. Справа, у самого довольно широкого окна, стоял длинный дубовый стол, на котором виднелся кувшин и несколько кусков хлеба на плошке. Там же лежало нечто, отдаленно напоминавшее брынзу ли деревенский сыр собственного приготовления. Слева у дверного косяка стояло две крепкосбитые табуретки, которые могли выдержать довольно грузных людей. По всему было видно, что хозяин, кто бы он ни был, – мужик запасливый и делает все с расчетом на вырост. «Скорее всего, я в той самой избе, – резонно предположил Антон, вспомнив кто он и что он, – Только где же сам здешний хозяин? Неужели я так похож на покойника, что меня спокойно бросили в избе без присмотра. Готов поспорить, что сюда не каждый день захаживают сбитые русские летчики. Впрочем, оружия у меня нет, а дед наверняка не знает как выглядят русские. Может еще сойду за простого бродягу».

В этот момент тяжелая дверь скрипнула и отворилась, впуская в дверь хозяина. Антон невольно вздрогнул, ожидая появления немцев. Но человек оказался всего один и без оружия. Правда, судя по мозолистым ручищам, силы у деда еще оставалось достаточно. При желании мог приласкать по голове одним из табуретов. Мало не покажется. Но пока никаких агрессивных движений старик не делал. Он мирно вошел в горницу и остановился у порога, выдохнув в усы, когда увидел, что нежданный гость пришел в себя. Дед был явно не русского происхождения. Он был одет в дубленую кожаную безрукавку, из–под которой виднелся длинный серый свитер, какой одевают моряки, отправляясь в плавание на холодном ветру. Ноги были обуты в хорошо сшитые сапоги, а не лапти. На голове находилась шерстяная черная шляпа с короткими загнутыми вниз полями. В общем, на русского деда, даже обитателя крайнего севера, он никак не походил. Скорее какой–то скандинав. Не то швед, не то датчанин, а может и обитатель норвежских берегов.

Эту догадку дед почти сразу подтвердил, пробормотав в слух что–то непонятное, по интонации похожее на «Очнулся, сокол, наконец–то. Мы–то уж думали, что помер». Язык, как успел уловить Антон, был не визгливый немецкий, а скорее напоминал по звучанию речь человека, который подавился огурцом и, булькая и пуская пузыри, пытается что–то сказать. Это немного успокоило, но только немного. Почти вся Скандинавия была сейчас под немцами, и кто его знает, не служит ли гостеприимный дед осведомителем в местной полиции, отрабатывая право на жизнь и ловлю рыбы. В ответ на непонятные слова деда, Антон вымученно улыбнулся, но промолчал. Дверь за спиной хозяина избы снова скрипнула, и в горницу вошла женщина преклонных лет, видимо его жена, с кувшином в руках. Антон даже улыбнулся идиллической картинке, подумав: «Сейчас мне, видимо, дадут испить воды. Прямо как в сказке, черт побери». Старуха в самом деле, вопросительно взглянув на деда и получив в ответ молчаливый кивок, приблизилась к Антону, протягивая кувшин. Потом, решив что он еще слаб, сама налила воды в стакан и поднесла Антону. Он взял стакан правой рукой, заметив при этом, что его раненое плечо перевязано довольно искусно, и выпил до дна. Вода была свежая и приятная, чуть солоноватая на вкус, словно из минерального источника. Затем, пошептавшись между собой, хозяева молча вышли, оставив Антона в одиночестве. Так он пролежал на кровати до самого вечера. За окном мерно шумел прибой. В обширной горнице стояла тишина. Хозяева не беспокоили. Плечо, смазанное видимо каким–то целебным раствором, почти не болело и общее сознание грозившей опасности постепенно притупилось. Для русского летчика в немецком тылу, положение Антона было пока весьма неплохое. Спустя еще некоторое время Антон задремал, а потом и крепко заснул – усталость и нервное напряжение дали о себе знать.

Утром он проснулся и почувствовал себя вдвое здоровее. Плечо почти не болело, лишь слегка ныло. Откинув какое–то теплое одеяние, служившее ему покрывалом, Антон встал и, отворив дверь, вышел на свет. Легкий ветерок пахнул ему в лицо свежестью моря, которое лизало берег в двадцати метрах. Антон огляделся в поисках тактичных хозяев дома. Обе лодки стояли на месте, значит в море дед не уходил. Сети все также были расставлены и слегка колыхались на ветру. Антон доковылял до сарая, но и там никого не оказалось. Неожиданно его чуткое ухо радиоразведчика различило в шуме прибоя какой–то посторонний звук. Это звук явно не принадлежал природе и был не естественного происхождения. Где–то неподалеку шумел мощный мотор, который мог принадлежать либо катеру, либо большой машине, а это было не к добру. У Антона засосало под ложечкой. Звук приближался, и теперь было явственно слышно, что идет он со стороны берега. Антон осторожно выглянул из–за сарая и увидел приземистую бронемашину с большим черно–белым крестом на борту, выползавшую из леса на песок. В пятнистом кузове, прикрытом со всех сторон броней, виднелось человек пятнадцать в нацистских касках и с автоматами. Никого не боясь, немцы попрыгали вниз и взяв «Шмайсеры» наперевес, мгновенно окружили домик. Кольцо окружения стало сжиматься. Антон, спрятавшись за поленницей дров в угол сарая, лихорадочно искал выход из ситуации. Осмотревшись по сторонам, он обнаружил аккуратно прислоненный к стене металлический багор с крюком на конце и мысленно поблагодарил деда за нерусскую аккуратность – что ни говори, а хозяйство дед содержал в исправности. Что, однако, не помешало Антону пожелать этой скотине–деду, сдавшему его, несмотря на свою елейную улыбочку и притворную заботу, немцам, гореть как смола в аду. А если удастся уйти живым, Антон не отказался бы всадить багор деду в задницу и повернуть пару раз, чтоб жизнь медом не казалась. Немцы, тем временем, уже подошли к дому со всех сторон. Дед видимо сообщил им, что раненый лежит не вставая и очень слаб, поэтому сарай особого внимания к себе не привлек. Двое фашистов, толкнув дверь, ворвались в горницу. Остальные взяли под прицел все двери и окна. Один фриц видимо от скуки все же решил проверить сарай на предмет чем–нибудь поживиться. В свободное время мародерство было любимым занятием доблестных солдат Вермахта. Фриц прошел мимо поленницы в самый угол сарая и остановился напротив сложенных в штабель коробок спиной к Антону. Он пнул ногой одну из коробок, которая глухо звякнула. Немец, решив, что обнаружил склад бутылок с самогоном, нагнулся и стал разгребать насыпанную сверху стружку руками, закинув автомат за спину. Такой случай Антон упустить просто не мог. Он медленно, затаив дыхание, вышел из–за поленницы с багром в руке. В этот момент в доме раздалась автоматная очередь. Фриц на секунду отвлекся от своего занятия и повернул голову к выходу из сарая. Антон сделал еще шаг и наступил на щепку, которая громко треснула, надломившись. Немец мгновенно обернулся и в страхе отпрянул к стене, пытаясь нащупать автомат, но было поздно. Антон всадил багор ему прямо в грудь с такой силой, что почувствовал, как металлическое острие уткнулось в дерево стены. Немец громко вскрикнул и обмяк. Не теряя времени Антон сорвал с него «Шмайсер» здоровой рукой и, накинув ремень себе на шею, передернул затвор. Быстро, но осторожно, снял притороченную к поясу фрица легкую гранату. Двое дежуривших у входа в дом немцев, привлеченные криком, медленно двинулись к сараю, поигрывая автоматами. За их спиной из дома показались еще двое, оживленно болтавшие и размахивавшие руками, показывая в разные стороны. Они явно были озадачены отсутствием раненого, который, как предполагалось, лежит без движения. У Антона не было никакого плана спасения, он просто боролся за свою жизнь, успев даже мельком сообразить, что только что убитый немец был первым убитым собственноручно, а не из пулемета истребителя. Но размышлять было некогда. Он вышел на открытое пространство, держа руку на спусковом крючке автомата. Двигавшиеся ему навстречу немцы от удивления на секунду замерли на месте, словно увидели Лохнесское чудовище, и этого оказалось достаточно. Антон открыл огонь на поражение первым. Немцы затряслись, словно в нелепом танце, и рухнули на землю почти одновременно. Антон слабо улыбнулся, подумав: «Если сдохну, так хоть уже не впустую». И, повернувшись направо, выпустил очередь по группе из пяти солдат, флегматично покуривавших напротив входа в дом. Еще двое рухнули как подкошенные, остальные бросились на землю с остервенением передергивая затворы автоматов. Антон лупил длинными очередями, не давая им подняться. В ответ немцы открыли беспорядочную стрельбу. Но Антон не обольщался. С первого взгляда было видно, что это слегка расслабившиеся на скандинавских хлебах, но все же опытные и обстрелянные солдаты. Еще минута и они придут в себя от такой наглости и тогда ему конец. В этот момент из–за дома выскочило еще двое солдат, поливая огнем направо и налево. Антон отступил в сарай и, спрятавшись за поленницу, продолжал стрелять из укрытия. Ему повезло. Один из нападавших повалился замертво, второй, получив пулю в живот, с диким воплем отполз за угол избы, уронив автомат. Не теряя времени, Антон бросился в открывшуюся брешь между сараем и домом, пытаясь достичь леса, начинавшегося метрах в пятидесяти от берега. Со стороны бронемашины по нему открыл огонь спрятавшийся в кузове автоматчик, видимо шофер. Очередь просвистела над самой головой. Антон пригнулся и продолжал бежать к лесу, петляя насколько позволяла дико болевшее плечо и болтавшийся на шее автомат. С берега вдогон застучало сразу несколько «Шмайсеров». Пули ложились совсем рядом, взрывая прибрежный песок. На ходу Антон зубами выдернул чеку и не глядя швырнул гранату назад в преследователей. Раздался взрыв, перекрывший несколько истошных воплей. Автоматный стрекот на секунду стих, но потом возобновился с еще большим ожесточением. Уже почти достигнув леса, Антон вдруг ощутил что–то больно ужалившее его в голень и упал как подкошенный, уронив автомат. Бегло взглянув на ногу, убедился, что пуля к счастью всего лишь царапнула, не задев кость. Спустя несколько мгновений со всех сторон к нему подбежали пятеро немцев, держа наготове «Шмайсеры». Один из них направил дуло автомата Антону в голову и палец его начал медленно нажимать на курок, но другой, в фуражке и с погонами лейтенанта на кителе, схватив рукой автомата, отвел дуло в сторону.

– Нет, Вольф, – сказал он, – Капитан приказал взять его живым.

Еле совладав с собой, откормленный Вольф нехотя подчинился. Он опустил автомат, но размахнувшись из всех сил врезал каблуком сапога по голове русского. Антон снова провалился в забытье.

Когда сознание вернулось Антон, еще не открывая глаз, ощутил под собой дрожание металлической поверхности. Наверное, он лежал на полу бронемашины, которая везла его в неизвестном направлении. Но спустя пять минут, в течение которых Антон притворялся не пришедшим в сознание, он вдруг подумал, что находится не в бронемашине. Судя по окружавшему прибрежную полосу лесу, который рос на холмах, Антона должно было нещадно трясти на ухабах, а дрожание было довольно мерным и спокойным. Никаких рывков и смены передач, что не походило на работу двигателя бронемашины или тяжелого грузовика. Тем не менее дрожание было, а это означало, что он куда–то двигался. Только вот зачем? Не легче ли было просто пристрелить его на берегу? Антон еле заметно пошевелился, чем вызвал сильную боль в голове и плече, которая вырвалась наружу через сдавленный стон. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы его подхватили и поставили на колени, не отпустив. Антон медленно открыл глаза и увидел, что находится в большой комнате, обставленной дорогой мебелью. Напротив него, в кресле, расположился немецкий офицер, который курил длинную и тонкую сигару. Рядом стояло двое автоматчиков, направив дула «Шмайсеров» на Антона. В ногах у офицера лежала здоровенная овчарка. Антон перевел туманный взгляд на стену и обнаружил то, что объяснило ему дрожание устланного ковром пола – два круглых иллюминатора. Он находился на немецком корабле.

– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил его офицер на неплохом русском языке.

Антон не знал, что ему делать и что говорить. Никогда прежде ему не доводилось попадать в плен к фашистам, а тем более на допрос к немецкому офицеру, которому стоило только моргнуть глазом, и мирно дремавшая у ног овчарка вцепилась бы в горло пленному русскому. Антон ни на минуту не усомнился в ее предназначении, не допуская и мысли о том, что этот офицер просто любитель домашних животных и держит у ног такую псину только ради удовольствия облагодетельствовать братьев наших меньших. Сглотнув слюну, Антон все же выдавил из себя:

– Не дождетесь.

Немец слабо улыбнулся. Откуда–то слева, из за спины, мелькнула сжатая в кулак рука, и у Антона на секунду прервалось дыхание. Откашлявшись и едва успев глотнуть воздуха, он снова ощутил резкий удар под дых. Его отпустили и он упал лицом на ковер.

– Скверно, дорогой мой. – душевно проговорил офицер, – Я к вам так тепло отнесся. Можно сказать, приютил в собственной каюте, а вы сразу хамить начинаете. Нехорошо.

Антон попытался увернуться от летевшей ему в бок ноги, но не успел, и скорчился от боли. Подняв голову, он увидел почти рядом со своим лицом оскаленную пасть овчарки, равнодушно смотревшей на его мучения. Антон никогда не бывал на допросе и знал о них только то, что попав сюда партизаны обычно молчат. Но он не был партизаном. Хотя если бы признался в этом, то вряд ли спас бы свою жизнь. Немецкий офицер был далеко не глуп и смотрел на него так, словно видел насквозь.

– Скажите, уважаемый, – заговорил офицер, закуривая новую сигару. – где вы оставили свой самолет? Ведь не приземлились же вы посреди белого дня прямо на главный аэродром Люфтваффе местных оккупационных войск? Нет, в самом деле, это меня чертовски интересует. Ведь вы же русский летчик, так? Ну не отпирайтесь. Я столько русских перевешал на своем веку, что научился разбираться в званиях и родах войск почти мгновенно, не сочтите за пустую похвальбу. Вот вы, я так полагаю, наверное лейтенант русских ВВС, судя по выражению лица – скорее истребитель, летали на «Як–3», не так ли?

Антон поднялся в полный рост и отступил на шаг назад, молчал глядя немцу в лицо. «И откуда эта скотина так хорошо знает русский язык?«– подумал он. Собака слегка пошевелила ушами. Автоматчики напряглись. «Тренированные ребятки», – снова подумал Антон, – отсюда так просто живым не сбежишь».

– Не нервничайте, мой дорогой, – сказал офицер, – вы все понимаете совершенно правильно. Поэтому успокойтесь и давайте поговорим. Люблю, черт возьми, беседовать с пленниками перед расстрелом. Есть такая слабость у Генриха фон Райдера. Да, уважаемый, перед вами сам капитан этого крейсера, собственной персоной, а вы скоро будете расстреляны. Можете заказать себе что–нибудь в качестве последнего желания, я прикажу его исполнить.

– Что б ты сдох, скотина! – в сердцах сказал Антон и даже хотел плюнуть в эту наглую ухмыляющуюся физиономию, но не успел и снова схлопотал ногой в пах.

– Да, невоспитанные русские нынче пошли, – с сожалением протянул офицер, наблюдая как Антон корчится на полу, – Вот бывало до войны я заезжал к своему другу, фон Хольцу, который держал мясной завод под Санкт–Петербургом, так в те времена русские офицеры были не в пример учтивее. А столетием ранее мы вообще открыто управляли вашей лапотной страной. Хотя откуда вам это знать, вы ведь наверное большевик? Ну конечно же большевик, у вас ведь других сейчас больше нет. Всю аристократию давно расстреляли, а когда вы народились на свет, ее уже не было и в помине. Я ведь старше вас, молодой человек, и значительно опытнее. Ну да ладно, мне надоело с вами общаться. Вы совсем не умеете себя вести в приличном обществе, не хотите старика Райдера потешить своими рассказами. А жаль, я бы послушал.

Офицер внимательно посмотрел на Антона и сказал куда–то в сторону:

– Отведите его на корму и расстреляйте. И непременно из зенитного пулемета, предварительно привязав к дулу. Так чтобы здесь было слышно.

Охранники подхватили Антона и вытолкали за дверь. Он оказался в длинном и узком коридоре, который резко переходил в лестницу, ведущую куда–то наверх. Не давая ему опомниться, Антона поволокли на расстрел. Неожиданно весь корпус корабля потряс мощный взрыв. Корабль качнулся и резко накренился на левый борт. Один из охранников, шедший сзади, покачнулся и, не устояв от неожиданного толчка, кубарем скатился вниз по крутой лестнице. Второй, тот что был уже сверху, также потерял равновесие, и упав оказался рядом с Антоном, который не думая не секунды выхватил у охранника из–за пояса длинный нож и всадил его немцу в сердце. Забрав автомат и оттолкнув от себя бесчувственное тело, которое рухнуло вниз по лестнице, Антон стал пробираться вперед. Когда он был уже почти на верхней палубе, раздался второй мощный взрыв с той же стороны. Корабль снова содрогнулся всем корпусом. Повсюду застучали каблуки сапог. Судя по всему, крейсер неожиданно был кем–то атакован и немцы в ужасе метались по кораблю, объятые паникой. Антон выскочил в какое–то помещение, с первого взгляда походившее на пустую штурманскую рубку, и столкнулся нос к носу с немецким морским офицером. Тот удивленно посмотрел на Антона и тут же получил короткую очередь в живот. Согнувшись он упал под ноги Антону, который, перешагнув через бесчувственное тело, выбрался наконец на открытое пространство через широкий выход.

Его глазам открылось впечатляющее зрелище. Немцы скопились у левого борта, пытаясь спустить на воду шлюпки. Крейсер, сильно накренившись, уже почти черпал бортом воду. Носовая артиллерийская башня, задравшая орудия в небо, была уже абсолютно бесполезна. Антон осмотрелся вокруг, пытаясь обнаружить источник опасности, подорвавший военный корабль нацистов, но вокруг ничего не было видно. Поверхность моря была абсолютно пустой. Возможно, крейсер просто подорвался на минном поле, а возможно… Антон разглядел как из воды, метрах в двухстах от тонущего крейсера, показался перископ всплывающей подводной лодки. Спустя минуту вода вокруг забурлила и на поверхности показался обтекаемый черный корпус субмарины. Вода еще не успела стечь с него, как в рубке уже открылся люк и на палубе показались несколько матросов в черных робах. Ловкие, словно кошки, они пробрались по качающейся палубе к носовому орудию и завозились, наводя его прямо на борт беспомощно болтавшегося на волнах немецкого крейсера. Присмотревшись, Антон увидел нарисованную на рубке красную звезду и белую надпись С–461. В этот момент с кормы крейсера застучала пулеметная очередь, заставившая русских матросов спрятаться за орудие, служившее им слабым прикрытием. Один из них, схватившись за грудь, упал в море. Антон, не теряя ни минуты, бросился в направлении кормы. Пройдя правым бортом, он подобрался к пулеметному гнезду с тыла и увидел, что немец был прикован к пулемету короткой металлической цепью. Это был смертник, но он был тем более опасен. Антон нажал на курок и полоснул короткой очередью по пулеметчику, который мгновенно затих. С левого борта раздался орудийный выстрел и взметнулось пламя разрыва – заработало орудие подлодки. Затем, снова перебравшись на левый борт, Антон выпустил длинную очередь по сгрудившимся у шлюпок немцам и, отбросив автомат в сторону, нырнул в воду. Волны сомкнулись у него над головой. Вынырнув, он поплыл к подводной лодке, яростно работая здоровой рукой. С борта корабля раздалось несколько очередей. Ныряя в глубину, он ощутил еще один залп орудия подлодки. Мимо, вспенивая воду, пронеслись в глубину несколько пуль, обдав дыханием смерти. Он вынырнул снова. Силы таяли быстро. У Антона едва хватило сил, чтобы приблизиться к черному борту и схватиться за спущенный матросами шест здоровой рукой. Но сил подняться уже не было. Он увидел, как к нему спрыгнули двое в черных робах, обвязанные веревками, и втащили его на качающуюся палубу субмарины. Орудие рявкнуло еще раз. Проваливаясь в бездонный люк, словно в преисподнюю, Антон успел заметить как немецкий крейсер погрузился с кормы в пучину, высоко задрав в небо свой острый нос.