Полыхая огнем из кормовых орудий, крейсер «Изумруд» уходил в сторону Порт–Артура, пытаясь оторваться от наседавших японских миноносцев, словно водомерки, чертивших море вокруг русского корабля. Крейсер, успевший крепко насолить флоту его императорского величества, вызывал у отчаянных сынов страны восходящего солнца дикую ненависть и жгучее желание пустить его на дно. Однако русским морякам терять было нечего, поэтому орудия крейсера работали с удвоенной силой.

– Левее бери, дура, на десять градусов! – орал на матроса кормовой башни боцман Батарейкин, заменивший на посту лейтенанта Зорина, раненого осколком снаряда в голову.

– Левее цель, говорю! Боеприпасы наперечет. Не дай Боже мазнешь по японцу!

– Никак не можно, – отвечал матрос, выцеливая заходивший с левого борта юркий миноносец.

– Готово, Ваш бродь! – доложил он через секунду.

– Огонь! – заорал боцман.

Двенадцатидюймовка рявкнула, выплюнув бронебойный снаряд навстречу японскому миноносцу «Томадзуру», заходившему на исходную для нанесения минного удара. Снаряд вошел в носовую часть корабля, выше ватерлинии, разметав в щепки все палубные надстройки. «Томадзуру» задымил и, черпая носом воду, стал выходить из зоны обстрела. Это событие на русском крейсере встретили бурными криками радости.

– Аккурат по носу, Вашбродь, – радостно доложил матрос, отрываясь от визира.

– Получи, япона мать! – довольно осклабился Батарейкин и, хлопнув по плечу матроса, добавил: Молодец, Попадайло! Живы будем, получишь от меня стакан водки.

– Рад стараться, Вашбродь! – рявкнул в ответ матрос.

Подбив еще два японских миноносца и избежав благодаря хорошему ходу попадания вражеских торпед, через три часа «Изумруд» оторвался от преследования. До самого вечера море вокруг оставалось на удивление спокойным: ни русских, ни японских кораблей. Чудом отделавшись в Цусимском сражении легкими пробоинами, крейсер «Изумруд» прорывался в осажденный Порт–Артур.

Капитан первого ранга Яшин принял командование крейсером «Изумруд» незадолго до генерального сражения в Японском море. Приказом командующего черноморской эскадрой адмирала Колчака он был переведен на балтийский флот и назначен в эскадру адмирала Рождественского, отправлявшуюся из Санкт–Петербурга на выручку русского флота, потрепанного японским адмиралом Того на рейде Порт–Артура. Настроение в балтийской эскадре было самое боевое, среди офицеров царило воодушевление и восторг перед схваткой с врагом. Никто тогда не сомневался, что японцы будут разбиты в первом же серьезном сражении. Если бы кто–нибудь сказал Яшину каким вселенским позором обернется для русских это морское сражение, он собственноручно застрелил бы любого только за одно предположение. Сразу по прибытии в Петербург капитан первого ранга Яшин принял командование крейсером «Изумруд» – одним из самых скоростных кораблей в балтийской эскадре. Быстрее был, пожалуй, только крейсер «Новик», недавно спущенный со стапелей Филадельфии и обладавший ходом в двадцать узлов – самой высокой скоростью в мире среди крейсеров своего класса. Яшин несказанно гордился назначением, но старался не подавать вида. В первых же учебных стрельбах на Балтике крейсер подбил две движущиеся мишени и выиграл тактическое сражение у крейсера «Коршун», изображавшего корабль противника. За успешные стрельбы Яшин был награжден недельным отпуском. В Санкт–Петербурге у капитана жила родная тетушка графиня Пелагаея Ильинишна Хлопова, владевшая трехэтажным особняком на Васильевском острове. Кроме тетушки, которую Александр посещал в первую очередь, его постоянно и неудержимо тянуло заглянуть к княгине Марии Ланской, обитавшей на Фонтанке в семейном особняке. Княгиня была молода и хороша собой. Каштановые локоны приятно оттеняли ее круглое личико с умными черными глазами. Она сочиняла стихи, музицировала и очень любила проводить время в обществе кавалеров, чувствуя себя центром внимания всего светского Петербурга. Блестящий морской офицер Александр Яшин частенько захаживал к ней в салон, когда позволяла служба, и проводил с княгиней все свободное время. Александр боялся признаться самому себе, но он был страстно влюблен в черноглазую княгиню. Она же чувствовала, что разом пленила сердце морского волка и откровенно над ним подшучивала, задавая каверзные вопросы и заставляя его краснеть. Дерзкий и напористый в бою, на капитанском мостике быстроходного крейсера, оставаясь наедине Александр робел перед этой черноглазой девчонкой, очень бойкой на язык, и временами не знал, что ей ответить. Маман княгини Марии, Елизавета Петровна, благосклонно относилась к молодому офицеру и выделяла его среди всех других кавалеров, крутившихся вокруг Машеньки, видя в нем возможную партию для дочери. Временами она оставляла их вдвоем, подталкивая к объяснению, но каждый раз Александр в замешательстве вежливо уходил, припертый к стенке откровенным вопросом Машеньки «Ах, скажите, Александр Владимирович, вы меня правда любите? Как это забавно!». И вот сейчас, стоя на капитанском мостике прорывавшегося в осажденный Порт–Артур «Изумруда», Яшин снова вспоминал эти прекрасные и насмешливые черные глаза, а в ушах звучало «Вы меня правда любите? Как это забавно, маман!».

Заметно темнело. Море, довольно спокойное на протяжении суток, слегка взволновалось. На темной воде появились белые барашки. С востока пригнало ветром огромные облака, среди которых виднелось несколько грозовых туч – первых вестников возможной непогоды. «Что–ж, буря нам только на руку, – думал капитан Яшин, – за ней мы, даст бог, можем и проскочить незамеченными японский архипелаг. Проливы наверняка перекрыты крейсерами адмирала Того, но если поднимется буря… А если нет – придется идти в обход архипелага. Топлива должно хватить до самого Порт–Артура, но вступать в бой с десятком, хотя и легких, пробоин, крайне нежелательно». Прижав тридцатикратный цейсовский бинокль к глазам, Яшин попытался разглядеть на темнеющей поверхности моря признаки кораблей, но за пять минут тщательного осмотра не обнаружил на открытой воде ни одного дымка. Дав помощнику приказание неусыпно следить за морем, капитан спустился в каюту – надо было слегка вздремнуть, пока была такая возможность. Неизвестно, что принесет день грядущий.

Каюта капитана крейсера «Изумруд» походила скорее на обитель патриарха русской словесности Льва Толстого: повсюду, куда ни кинь взгляд, были книги. Стеллажи с книгами занимали все стены, оставляя свободным только одну единственную – ту, в которой находились блестевшие тусклым золотом иллюминаторы. Рембо, Флобер, Люк де Клапье де Вовенарг выстроились друг за другом на полках: капитан Яшин любил французскую поэзию и философию, хотя и не до фанатизма. Своих соотечественников он чтил не меньше. Посреди достаточно широкой каюты стоял стол из красного дерева, все изогнутые ножки которого были намертво привинчены к полу. Фонари, точно также, прочно крепились на стенах на небольшом пространстве, что оставалось от книг. Только красивая японская люстра с соломенным абажуром, украшенная картинами из жизни самураев, на свободном шнуре была прикреплена к потолку так, чтобы во время сильной качки она не могла разбиться. На столе, помимо раскрытого томика стихов Брюсова, лежала коробка с крепкими папиросами «Дункан». Яшин подошел к встроенному в переборку шкафчику и достал оттуда бутылку «Старого Рейнского». Налив себе полбокала, он вытащил из початой пачки папиросу, закурил, и раскрыл иллюминатор, впустив в каюту струю свежего ветра. Морской воздух заставил капитана вспомнить о далеком Санкт–Петербурге, старых друзьях, тетушке, и еще о той, что так заразительно смеялась, задавая нетактичный вопрос: «Вы меня правда любите, Александр Владимирович?«. Яшин сильно затянулся и выдохнул струю дыма в иллюминатор. «А, черт возьми, что я нашел в этой девчонке? – подумал он, – В самом деле, ведь она так со всеми шутит. Вокруг нее столько кавалеров крутится, со всеми она мила и приветлива, а мне хоть бы раз показала, что думать, и стоит ли надеяться.» Яшин отпил большой глоток вина и попытался встряхнуться. «Брось, – сказал он сам себе, – Возьми себя в руки, капитан. Сейчас не время раскисать и предаваться розовым мечтам. Если нам суждено прорваться, то приди к ней в Петербурге и в последний раз спроси ответа на чувства. Если выживешь, то в ее глазах будешь героем. А если умрешь, то тебе не о чем будет уже беспокоиться. Так или иначе пора рубить этот узел, нельзя же ведь до скончания века ходить при ней просто в кавалерах. «Решившись, Яшин немного успокоился, затянулся еще раз крепким табаком и выкинул окурок в море. Затем прилег на диван, также привинченный к полу, взял томик Рембо, и попытался читать – спать он все равно не мог. Несмотря на усталость, мысли о далекой черноглазой княгине Ланской не давали ему покоя. Спустя двадцать минут, убаюканный слабой килевой качкой, капитан все же задремал. Во сне он увидел себя сначала учителем в детской гимназии, линейкой отчитывавшего нерадивого ученика за леность, затем поваром в офицерской столовой, занятым приготовлением фазана с черносливом и грецкими орехами. Вслед за этим капитан вдруг оказался посреди зимы в какой–то русской деревне. Наверное, где–то под Черниговом. Крестьянские девки и ребята катались с высокой ледяной горы с визгом и хохотом. Капитану тоже очень хотелось скатиться хотя бы раз, но на нем был офицерский мундир, а морским офицерам не пристало кататься с горок как малым детям. И Яшин продолжал с легкой завистью взирать на происходившее у него на глазах народное веселье. «Наверное, Масленница», – подумал Яшин во сне, и тут же, не заставив себя долго ждать, перед его носом возникли ароматные и поджаристые блины. Блины висели прямо в воздухе, слегка подрагивая, подставив капитану свои политые маслом румяные бока. Они словно бы говорили «Съешь меня, капитан, ничего с тобою не будет». Но Яшин усилием воли отогнал от себя наваждение. Затем вдруг он увидел себя в открытом море. Капитан сидел на учебной парусной яхте еще с десятком кадетов своего курса, а усатый дядька–боцман, приставленный к ним для надзора, сверкал глазищами и то и дело покрикивал на кадетов: «Живее за шкоты дергать надо, олухи, перекинет парус на другой борт, так и на корм рыбам пойти не долго». Яхта шла уверенно, рассекая килем небольшие волны, и тут Саше впервые понял, насколько сильно он любит море.

Стук в дверь заставил Яшина открыть глаза. Через секунду он уже стоял на ногах, застегивая ворот кителя на крючок. За дверью оказался ординарец матрос Лыкин.

– Ваше высокоблагородие, – доложил Лыкин извиняющимся голосом, – Старший помощник Логинов просют вас подняться на мостик. Слева по борту замечены неизвестные дымы.

– Идем, Лыкин, – сказал капитан Яшин и, обогнав матроса, первым поднялся по металлической лестнице на верхнюю палубу. На мостике «Изумруда» помимо старшего помощника Логинова находился рулевой старшина второй статьи Переверзев и ответственный за дальномеры лейтенант Ухин. Как только появился капитан корабля, Логинов поспешил доложить.

– Господин капитан, слева по борту на расстоянии пять кабельтовых периодически появляются неопознанные дымы. Они то приближаются, то пропадают. Из–за плохой видимости идентифицировать корабли пока не удалось.

Яшин взял из рук помощника цейсовский бинокль и попытался пронзить взглядом серую хмарь, висевшую над водой. Рассвет еще не наступил, но тьма понемногу растаскивалась ветерком. «Да, спал я часа полтора, – подумал Яшин, – еще даже не рассвело, но, слава Богу, что вообще удалось глаза сомкнуть. А ветерок–то слабенький, если дальше так пойдет, эта хмарь провисит еще часа три после восхода солнца».

– Курс не менять, – приказал Яшин, – идем в сторону японских проливов. Даст бог, проскользнем у самураев под носом.

– Господин капитан, – возразил Логинов, – не лучше ли не испытывать судьбу и сразу двинуться в обход архипелага?

– Нас наверняка ждут, один черт, и в проливах и у северной оконечности гряды островов Рику. Адмирал Того имеет достаточно кораблей, чтобы охватить такое пространство. Следуя логике, больше всего ждать нас будут именно на обходном пути. А мы идем прямо черту в пасть. Он обязательно ее захлопнет, но шанс проскочить меж зубов все–таки остается. Попробуем перехитрить японского адмирала.

– Надеюсь, господин капитан, что у адмирала Того не очень много зубов, – пошутил Логинов.

Спустя полчаса, вопреки надеждам Яшина, ветер начал усиливаться. Причем, настолько быстро, что грозил в скорости перейти в шторм. Когда предрассветный туман разогнало, дежуривший у визира матрос сообщил о наличии дыма слева по борту. Яшин приник к окулярам визира и внимательно изучал болтавшийся на высокой встречной волне корабль. Он никак не мог оказаться гражданским – все торговые суда, прекрасно осведомленные о войне между Россией и Японией, обходили район восточно–китайского моря стороной. И Яшин, к сожалению, не ошибся. Их нагонял на всех парах легкий японский крейсер «Фукузи». Крейсер шел быстро и несмотря на встречную волну мог догнать «Изумруд» через двадцать минут. Не известно, отважится ли японский капитан вступить в бой в одиночку – традиционно японцы не боятся смерти, но трезвый европейский расчет им далеко не чужд. Это показало генеральное сражение. Гораздо легче позвать на подмогу курсирующие неподалеку крейсера и миноносцы и растерзать одинокий русский крейсер без особой опасности. Между тем, «Фукузи» несся вперед. Видимо им управлял отчаянный моряк.

– Кормовые орудия к бою, – приказал Яшин, оторвавшись от окуляров.

По палубе застучали матросские ботинки. Бронированная кормовая башня крейсера медленно повернулась в сторону, нашаривая цель. Стволы двух двенадцатидюймовых орудий плавно поднялись немного вверх и замерли в ожидании команды. Тем временем «Фукузи» вошел в зону досягаемости кормовых пушек «Изумруда».

– Бить на поражение, – приказал Яшин, – Сосредоточить огонь на носовой башне «Фукузи». Этот не отстанет, скорее утонет.

Кормовая двенадцатидюймовка рявкнула, выплюнув два бронебойных снаряда. Со звоном, который был слышен даже на капитанском мостике, покатились тяжелые гильзы. Яшин не отрываясь от визира следил за результатами залпа. Снаряд из правого орудия ушел в перелет, но левый угодил в палубные надстройки на носу крейсера, сразу же вызвав пожар. И только сейчас до стоявших на мостике долетел гул отдаленного взрыва.

– Молодцы, артиллеристы! – закричал Яшин, – с первого раза цель поражена.

Разъяренный «Фукузи» ответил залпом из носовой башни. Справа и сзади по борту выросли два гигантских столба воды.

– Мажут японцы. Дать следующий залп, пока не пристрелялись. – приказал Яшин.

На корме снова завозились артиллеристы. Прицелившись, башня оглушительно огрызнулась двумя снарядами. На носу «Фукузи» взлетел фонтан огня. Двойное попадание было видно невооруженным глазом. В визир Яшин рассмотрел, что снаряды угодили как раз в носовую башню японского крейсера, так и не успевшую пристреляться, сбросив ее с закрепляющих осей. В дыму копошились матросы, оттаскивая раненых, но паники видно не было. Яшин ждал ответного ходя японцев, однако его не последовало. Видимо решив закончить обмен любезностями, «Фукузи» резко принял на левый борт, уходя в сторону Корейских берегов. Увидев бегство японцев, русские матросы стали подбрасывать вверх бескозырки, оглашая окружающие воды истошными криками радости.

– Виктория, Александр Владимирович, – поздравил капитана Логинов.

– Рано радоваться, Григорий Иванович, – ответил Яшин, – теперь японцы абсолютно точно нас засекли. Не нужно быть богом, чтобы предположить, что через несколько часов к проливам стянутся все имеющиеся в этом районе корабли адмирала Того. Обходить архипелаг уже поздно. Теперь нас спасет только несказанная удача.

– Ну, что–ж, – философски заметил капитан Логинов, – Тем более не о чем беспокоиться. А не выпить ли нам, Александр Владимирович, по бокалу старого доброго вина? Федор, принеси из моей каюты бутылку «Шантильи».

Когда ординарец Логинова вернулся с откупоренной бутылкой, офицеры подняли тост за удачу и осушили высокие бокалы. Допив вино, Яшин всмотрелся в горизонт: через пять–шесть часов должны были показаться проливы. И что–то говорило капитану, что «Изумруду» будет подготовлена крайне теплая встреча. Решив, что она неизбежна, Яшин приказал застопорить ход и ждать темноты.

К этому часу осколки некогда мощной эскадры адмирала Рождественского разметало по всей акватории Японского моря. Находясь во время Цусимского сражения во второй бригаде легких крейсеров, «Изумруд» не попал под главный удар японцев, лишивший русскую эскадру основной силы – четырех броненосцев. На глазах Яшина флагманский броненосец «Цесаревич», получив две пробоины ниже ватерлинии, перевернулся как неваляшка и мгновенно затонул вместе со всей командой. Сотни людей утонули и сотни еще держались на плаву, когда к месту боя подошел находившийся ближе всех японский крейсер «Айсугу», и расстрелял всех оставшихся в живых из пулеметов. По счастью сам Рождественский находился в тот момент уже на эсминце «Паллада». Первая бригада русских крейсеров под предводительством вице–адмирала Седова вела непрерывный бой с японскими крейсерами принца Фусуми при поддержке эсминцев «Йомасумо» и «Кацуи». К вечеру от блестящей русской эскадры, не получившей во время генерального сражения никакой поддержки от центральных сил, остался лишь тяжелый броненосный крейсер «Ястреб», быстроходный «Новик», пара легких крейсеров – «Орешек» и «Ретивый», да плавучий госпиталь «Вера», выведенный крейсерами из–под огня японской артиллерии. Все другие корабли либо покоились на дне Японского моря, либо попали в плен. Оставшаяся горстка крейсеров и миноносцев, наскоро залатав раны, попыталась прорваться к основным силам адмирала Рождественского, но была вынуждена вступить в бой с броненосными крейсерами вице–адмирала Комато, и была полностью уничтожена. Эсминец «Неноши» пустил на дно плавучий госпиталь русских, не смотря на то, что на его бортах и флаге был явственно виден красный крест. Ничего этого капитан Яшин не знал. Он знал лишь то, что эскадра практически уничтожена и раздроблена. И сейчас японские крейсера и орды миноносцев рыщут по всему морю в поисках уцелевших русских кораблей. Знал Яшин также и то, что в проливах их наверняка стерегут японские крейсеры. Но другого пути к свободе у них не было. Предстояло либо прорваться, либо умереть.

Между тем, ветер все крепчал и скоро достиг восьми баллов. Капитан Яшин приказал начать движение крейсера в сторону пролива, поскольку уже начинало темнеть. Волны вздымались все выше, поднимая крейсер на своих гребнях и бросая в пучину. Иногда у Яшина в такие секунды появлялось ощущение, что его вдруг вознесло на вершину горы, а затем, когда мощная волна швыряла корабль вниз, как бы вдавливая крейсер в воду, столкнули с нее вниз. Корабль то исчезал за высокими волнами, то, словно пробка, взлетал вверх. Несмотря на разыгравшийся шторм, никто из офицеров не покинул своих постов, на которых они должны были находиться по боевому расписанию. Матросы, нутром чуявшие почти тоже, что и капитан, молили Бога о том, чтобы дождь никогда не кончался, а шторм только крепчал. В такую непогоду вести бой крайне затруднительно и японцам и русским. Так прошло еще два часа, и когда впереди показался пролив, ограниченный справа Японскими островами, видневшимися в хорошую погоду на горизонте, а сейчас абсолютно скрытыми за плотной пеленой косого дождя и наступающими сумерками, у Яшина снова появилась надежда. «Буря нам только на руку, – твердил он себе под нос, стоя в рубке и силясь рассмотреть в бинокль японские военные корабли, которых здесь просто не могло не быть, – авось со штормом и пронесет». По небу неслись серо–стальные грозовые облака. Хлестал дождь, видимость была почти нулевая, и все же Яшин рассмотрел то и дело возникавшие на гребнях огромных волн корабли противника. Четыре крейсера неподалеку от японских берегов и десяток миноносцев прямо по курсу, казавшихся сейчас не более рыбачьих шхун. Как ни странно никаких тяжелых кораблей он не увидел, что его весьма озадачило. Не мог адмирал Того оставить пролив под охраной только четырех крейсеров и горстки миноносцев. Наверняка какую–нибудь хитрость замыслил старый самурай. Но размышлять о возможных последствиях было уже некогда. Яшин приказал направить «Изумруд» прямо на скопление миноносцев, которые сейчас из–за своей небольшой массы болтались на волнах так, словно отплясывали танец святого Витта. Дождь, что было сил, наотмашь хлестал тяжелыми косыми струями корабли. Казалось, будто люди прогневили небеса и получают заслуженную кару. Непогода и наступившая темнота скрыла от неприятеля маневр русского крейсера, если попытка удержать корабль на одном курсе в такую болтанку могла называться маневром. «Изумруд» незамеченным сумел подобраться к авангарду миноносцев очень близко и, когда японские моряки заметили внезапно появившийся русский крейсер, было уже поздно. «Изумруд» вклинился между двумя миноносцами и, поравнявшись с одним из них, дал залп из двух бортовых орудий почти в упор. Хлипкотелый кораблик чуть ли не насквозь прошило бронебойными снарядами. Над водой вспыхнул факел огня – снаряд угодил в корабельный арсенал. Мощная огненная сила разорвала японский миноносец словно картонку. Спустя минуту на волнах уже ничего не было видно. Пучина поглотила кораблик, не оставив и следа. Второй миноносец, находившийся по правому борту «Изумруда», попытался развернуться носом к крейсеру для того чтобы дать залп из носовых минных аппаратов, но разыгравшийся шторм не позволил ему довести маневр до конца. Миноносец едва успел изменить курс, как кормовая двенадцатидюймовая башня «Изумруда» звонко рявкнула и плюнула в неприятеля бронебойной сталью. С миноносца словно ветром снесло все палубные надстройки, после чего он стал еще больше похож на рыбацкую шаланду, а не на боевой корабль. Не прошло и мгновенья как его накрыло внезапно выросшей высоченной волной и утянуло под воду. Яшин не отрывался от бинокля всю короткую схватку и несказанно радовался непогоде, позволившей вплотную подобраться к неприятелю, не раз благодарил за нее Бога. Он прекрасно понимал, что в такую болтанку, когда борт любой надводной мишени то появляется над волнами, то исчезает под водой, попасть в противника крайне трудно. Тем более в верткий и небольшой миноносец. Но им повезло. Господь хранил их, во всяком случае, пока. Пробив брешь в линии охранения, «Изумруд» на всех парах стал уходить от японцев. Сообразившие, что имеют дело только с одним русским кораблем, самураи бросились в погоню. Миноносцы, развернувшись, стали захватывать русских в клещи, а крейсера устремились курсом наперерез, пытаясь отрезать «Изумруду» путь к отступлению. Русский крейсер, прыгая с волны на волну, отстреливался из кормовых орудий. Дважды ему удалось поразить миноносцы, которые слегка поумерили пыл. Кроме того, выстрелив правым бортом, «Изумруд» угодил в машину головного японского крейсера «Цану», заставив его застопорить ход. Остальные крейсера, преследовавшие «Изумруд» открыли в ответ ураганный огонь и смогли повредить одну из дымовых труб крейсера. Яшин, сплюнув в сердцах, приказал взять лево на борт, чтобы уйти из зоны обстрела, потому что скорость крейсера заметно падала. В этот момент случилось что–то доселе невиданное, описанное потом историками как неразгаданное знамение. Стоя на капитанском мостике, Яшин вдруг увидел, что небо над кораблем вспыхнуло ярчайшим пламенем, озарив все вокруг. Движение воды на миг приостановилось и гигантские морские волны замерли, словно заледенели. Посреди зарева капитан русского крейсера узрел две большие хищные птицы, которые, казалось, в одно и тоже время неслись друг другу навстречу с дикой скоростью и стояли недвижимо. На миг ему показалось, что это были птеродактили, жившие по преданиям когда–то на Земле, однако в ярком свете, капитан готов был прозакладывать собственную голову, бока неизвестных чудовищных птиц отливали металлом. Если бы это были творения Божии, то они были бы живыми. Поэтому, когда занемевшая от ледяного липкого страха рука капитана вновь стала чувствительной, он истово перекрестился, упав на колени посреди мостика. Знамение, меж тем, тлело холодным ярким светом, словно зимний закат, и постепенно теряло свою яркость. Вскоре оно и вовсе погасло, оставив в душах моряков смятение и страх. Волны вокруг обрели свою прежнюю силу, море всколыхнулось, но люди на всех кораблях продолжали пребывать в сомнамбулическом состоянии, тупо смотря на небо, снова ставшее иссиня–черным, словно ждали повторения знамения или конца света.

Когда первые мысли стали посещать абсолютно пустую голову капитана Яшина, и он, машинально взяв бинокль, осмотрел окружающее море, то обнаружил что корабль был совершенно один посреди бескрайних просторов. Уже наступил рассвет и над водой молочной кисеей висел легкий утренний туман. Судя по всему они находились еще в проливе, но уже где–то недалеко от выхода из него. Еще немного и будет рукой подать до родных берегов. Впереди почти реальной надеждой замаячил Порт–Артур. Яшин приказал произвести осмотр всех повреждений. Ожившие словно после зимней спячки матросы сначала медленно, а затем все быстрее, забегали по кораблю, осматривая все пробоины и поломки. К счастью попадание в дымовую трубу не задело паровых котлов. «Изумруд» немного терял в скорости хода, но все–таки мог двигаться достаточно сносно. Была повреждена артиллерийская башня левого борта, убито пять матросов и один офицер, канонир Копылов ранен в ногу. В целом крейсер по–прежнему продолжал представлять из себя боевую единицу русского флота. Узнав о реальном состоянии дел, капитан Яшин приказал развить максимальный ход, на какой только был способен «Изумруд» в нынешнем состоянии. Крейсер усердно задымил и устремился в сторону родных берегов.

Окончательно придя в себя, Яшин приказал принести завтрак прямо на мостик. Он не успел еще допить первую чашку кофе, чей аромат пробудил в нем неуместные сейчас воспоминания о петербургских салонах и приемах, как завтрак его, едва начавшись, был прерван.

– Слева по курсу дымы! – доложил впередсмотрящий – четыре тяжелых броненосных крейсера типа «Асахи» и один броненосец, Ваше высокоблагородие. На броненосце поднят адмиральский флаг.

– Ну вот, – отрешенно подумал Яшин, допивая кофе, – нарвались на самого главнокомандующего японской эскадрой адмирала Того.

– Ваше высокоблагородие, – продолжал докладывать дозорный, – справа по борту дымы, похоже на флотилию миноносцев.

Яшин безразлично посмотрел на почти спокойную гладь моря, такого манящего в мирное время, и такого чужого сейчас. От ночного шторма не осталось и следа, лишь белые барашки кое–где украшали невысокие волны. Снова промелькнули перед глазами кадетские годы, первый выход под парусом на Балтике. Вспомнился далекий Петербург, горбатые мосты, нависшие над узкими каналами, Адмиралтейство, Таврический сад. Странная мимолетная улыбка озарила лицо капитана. Не торопясь он достал из кармана кителя пачку крепких папирос «Дункан». Закурил, с наслаждением затянулся и, наконец, произнес:

– Передать мой приказ – кораблю готовиться к бою.

Засвистела боцманская дудка. Матросы завозились у орудий, подготавливая крейсер к последнему сражению.

– Хана нам, братцы, – сказал на нижней палубе раненый в ногу канонир Копылов, – на самого Тогу набрели.

– Ваше высокоблагородие, крейсера отделились от броненосца и полным ходом идут нам наперерез, – докладывал дозорный Степцов, – миноносная флотилия начала заходить в тыл.

– Носовому орудию сосредоточить огонь на ближайшем крейсере «Мицуи»! – приказал Яшин, – машины на полный ход, курс – флагманский броненосец «Асама».

Через десять минут японские крейсера вошли в зону досягаемости пушек «Изумруда». Первый же залп снес мачту на «Мицуи».

– Молодцы, канониры! – обрадовался Яшин. В ответ японцы открыли мощный огонь по обнаглевшему русскому крейсеру. Море вокруг «Изумруда» вспенилось от посыпавшихся как град бронебойных снарядов. То тут, то там к небу взлетали фонтаны воды. Разогнавшись, «Изумруд» шел на сближение с «Мицуи» под таким углом, что орудия остальных трех крейсеров давали большой перелет. Пристрелявшись, «Мицуи» все–таки угодил в кормовую трубу русского крейсера. Со страшным грохотом она рухнула на палубу, изуродовав надстройки и раздавив десятерых матросов. «Изумруд» снова замедлил ход.

– Машины на полную! – орал Яшин, – огонь по «Мицуи», подавить его носовую башню.

– Сейчас, сейчас, – бормотал наводчик Кошкин, – мы тебя поджарим, япошка хренов.

Носовое орудие «Изумруда» повернуло на двадцать градусов влево, выцеливая шедший на сближение на всех парах «Мицуи». Но не успел Кошкин поймать в перекрестье оптического прицела нос японца, как палуба под его ногами заходила ходуном, и свет померк в очах. Двенадцатидюймовый бронебойный снаряд с «Мицуи» вошел прямо между орудий носовой башни «Изумруда». Башню сорвало с креплений и опрокинуло на палубу, раскуроченные орудия торчали в разные стороны. На носу крейсера начался пожар, так что даже капитанский мостик заволокло дымом. Следующим ударом «Мицуи» поразил «Изумруд» выше ватерлинии в середине корпуса. Левый борт крейсера покрылся черным дымом, а воздух пропитался едким запахом шимозы. Лейтенанту Головину осколком этого снаряда оторвало руку и отбросило ее на десять метров. Истекая кровью, он сидел на палубе и смотрел в шоке на свою руку, ничего не понимая. Благодаря набранной скорости изуродованный «Изумруд» выскочил из зоны обстрела японских крейсеров и устремился к флагманскому броненосцу «Асама». Не ожидавшие такой прыти, японцы посылали ему вслед один залп за другим, но никак не могли накрыть верткий крейсер.

На капитанском мостике флагманского броненосца в расшитом золотом мундире морского флота его величества императора страны восходящего солнца стоял сам адмирал Того. Он держал в руке подзорную трубу и следил за ходом боя своих крейсеров с русским, время от времени делая спокойным голосом замечания стоявшему рядом ординарцу:

– Капитана «Мицуи» после боя разжаловать в матросы.

Немного помедлив:

– Артиллеристов представить к наградам.

Увидев, что «Изумруд» прорвался, адмирал добавил:

– Посмертно.

Рвавшийся на бой с мощным броненосцем израненный русский крейсер очень нравился адмиралу. Крейсер был сейчас по духу чем–то похож на японских камикадзе. Адмирал Того даже немного пожалел, что капитан этого крейсера не служит у него во флоте, это был первоклассный воин. А пожалев, Того приказал:

– Огонь правым бортом.

Броненосец вздрогнул всем правым бортом, утопив в огне русский крейсер. Когда дым рассеялся, удивленный адмирал увидел «Изумруд», лишенный всех палубных надстроек, с одной трубой, в черных клубах дыма, но все еще двигавшийся прямо на «Асаму».

– Уничтожить! – заорал адмирал Того, выходя из себя.

Броненосец вздрогнул еще раз. «Изумруд» лишился верхней палубы, части левого борта, и стал похож на факел. Однако этот факел неумолимо приближался к флагманскому броненосцу.

С пробитым плечом и раненой головой, истекая кровью, капитан Яшин был все еще жив. Из команды, кроме капитана, остался только боцман Батарейкин, да матрос Попадайло. Крейсер, лишившись рулевого, стал забирать вправо, вознамерившись разойтись с «Асамой».

– Батарейкин, – еле слышным голосом приказал капитан, – закрепи руль и готовь котлы к взрыву.

– Будет исполнено, ваше высокоблагородие, – ответил боцман хриплым голосом и стал пробираться к котлам, – утянем за собой на тот свет этого Тогу.

– Утянем… – сказал Яшин и слабо улыбнулся, прислонившись спиной к переборке. Попадайло смотрел на них остекленевшими глазами: ему было двадцать лет, и он не хотел на тот свет.

На флагманском броненосце началась суматоха. Русский крейсер нацелился прямо в борт, и столкновения было не избежать. «Изумруд» подошел уже так близко, что стрелять было бесполезно – снаряды уйдут в перелет. Неожиданно шальной снаряд с «Мицуи» угодил ему прямо в нос. Раздался взрыв, и «Изумруд» начал быстро погружаться, ныряя под флагманский броненосец. На корме русского крейсера стоял боцман Батарейкин и смотрел на адмирала Тогу. В усах боцмана играла улыбка. Спустя мгновение море всколыхнулось. Казалось, в его глубине родилась огромная сила, разорвавшая остатки русского крейсера и заставившая расколоться надвое японский броненосец.