Хорошо, когда художник может позволить себе выбирать сюжет картины и натуру для нее. И хорошо, что теперь достаточно один раз нажать на сенсор и запечатлеть натуру в том положении и при том освещении, которое и требуется для дальнейшей работы. Тимоти Макклейн искренне сочувствовал художникам прошлого, особенно тем, которые рисовали детей. Со взрослыми проще: желающие быть нарисованными Мастером сидят там, так и столько, где, как и сколько им прикажут. А как быть с детьми? Например, с совсем маленькой девочкой, которую лет тридцать назад он увидел на берегу Маклира в тот момент, когда бабушка учила ее плавать? Чтобы заставить ее принять то положение, которое требовалось, пришлось изрядно попотеть, да и то ее неподвижности хватило лишь на пару кадров. Впрочем, и этого было более чем достаточно. Он тогда работал над своей знаменитой на всю Галактику серией «Черная Кровь», и картина, которую Макклейн назвал «Семья», была куплена неизвестным ценителем живописи моментально и за очень недурные деньги.

Да, Тимоти Макклейн мог себе позволить выбирать натуру, более того, он немного гордился тем, что никогда не рисовал одного человека дважды. Но совершенно неожиданно для самого художника на него накатило непреодолимое желание изменить своим правилам. Вот только как бы уговорить эту самую натуру? Сюжет он уже придумал: женщина в военной форме с несметным количеством орденов на ней сидит у стойки бара вполоборота к зрителю, смотрит в пустоту и вертит в руках стакан с виски. Бар уже закрывается, большая часть ламп погашена, в зеркале за стойкой отражаются стулья, поднятые на столы. «Венец карьеры». Для серии «Сомкнутое Пространство». Да, именно так.

– Эй, Мэри, погоди! Не так быстро! Если с тобой что случится – дед мне голову оторвет!

Мэри натянула поводья и оглянулась. Лошади у них с Джереми были почти одинаковые, но внук Мозеса Рафферти был тяжелее ее фунтов на пятьдесят, поэтому проигрывал скачку. Дождавшись своего спутника-телохранителя, она пустила коня шагом и облегченно вздохнувший Джереми пристроился рядом.

– Ну ты даешь! – восхищенно покрутил он головой. – Это ж надо! А говорила, что выросла на базе «Гринленд»… Где ж ты там лошадей нашла и простор для учебы?

– А ты, видимо, ни разу не был на «Гринленде»? – с улыбкой спросила девушка и, дождавшись подтверждающего кивка, продолжила: – Лошадей там действительно нет, а вот простора хватает, по крайней мере, в том секторе, который занимал Корпус. Ох, что-то теперь будет, там же все вдребезги разнесли…

Она помрачнела, и молодой Рафферти мысленно выругал свой длинный язык. Когда дед безапелляционно заявил, что присматривать за гостьей будет именно Джереми, его возмущению не было предела. Слова Моргана его не убедили, и он считал, что для честного человека не может быть худшего наказания, чем иметь дело с майором Гамильтон. Но когда из машины полковника вылезла, явно оберегая правый бок, бледная женщина, облаченная почему-то в русскую форму, что-то начало меняться. Пока она покорно принимала от деда разнос по поводу того, что ни разу не обратилась к Рафферти – а ведь имела на это полное право!.. пока мать прижимала ее к себе – зрелище было довольно забавное, макушка Сары была где-то на уровне ключиц Мэри… пока Джудит, жена кузена Эндрю, крепко взяв гостью под руку и отобрав у нее совсем небольшую сумку с пожитками, вела ее к террасе…

Джереми вдруг поймал себя на том, что она напоминает ему лошадь. Захромавшую лошадь в незнакомом ей табуне. И впервые задумался, а есть ли у этой конкретной лошади свой табун? Своя конюшня? Кто-то, кто заметит камешек в подкове или растянутую связку? По всему выходило, что нет, иначе не привез бы ее полковник Морган к чужим, в сущности, людям. Позднее, когда взрослая часть семейства – детей отправили спать, несмотря на обрушенную на головы старших смесь подлизывания с возмущением – собралась за столом, он убедился в своих выводах. Учебный центр… Корпус… бабушка – сначала изредка берущая домой, а потом и вовсе перебравшаяся в монастырь… Учеба, служба в полиции, опять учеба, контракты. Везде проездом, все на бегу, всего имущества – один баул. Комната в офицерском общежитии, комнаты в отелях для вояк, сборы за десять минут максимум. Одиночество как образ жизни. И войны, войны, войны…

Мэри Гамильтон не была расчетливой дрянью, как думал Джереми еще вчера. Она оказалась усталой, неважно чувствующей себя молодухой, смущенной вниманием, которое ей со всех сторон оказывали. Он все еще сомневался и потому ловко перевел разговор на эвакуацию кадетов Корпуса. Майор криво усмехнулась и честно сказала, что даже будь у нее под рукой не один транспорт, а сотня, организовать масштабную эвакуацию не было возможности. Время, парень, время. Подлетное время эскадры Саммерса. Три тысячи это меньше, чем, скажем, триста тысяч, но это больше, чем ноль. На три тысячи больше. Арифметика, Джереми; страшная, жестокая арифметика. На Бельтайне ведь не три тысячи детей Линий. И уж конечно не три тысячи детей как таковых. И не шесть тысяч. И даже не десять. Просто эти три тысячи были в одном месте и на то, чтобы запихнуть в транспорт их, времени хватило, хоть и с трудом. Не спрашивай меня. Не спрашивай, что я сказала Ваноре Фицсиммонс, когда она спросила, что делать, если «Сент-Патрик» не сможет уйти. А впрочем… Какая разница, ей ведь наверняка предстоит давать показания, днем раньше с меня с живой шкуру сдерут, днем позже… Я сказала, парень, что если дети попадут в руки людей Саммерса, страшнее их смерти будет только их жизнь. Ты понимаешь, что я, в сущности, предложила ей сделать?! Мы все были смертниками в том полете: я; экипажи учебных корветов, кое-как переоборудованных в бое-вые единицы; ребятишки на борту «Сент-Патрика». Если бы не русские… Черт, не стоило мне пить. Совсем развезло, еще немного – и начну себя жалеть. Ну и виски у вас, сэр.

Когда Морган сообщил Мэри, куда именно намерен переправить ее из госпиталя, она немедленно встала на дыбы. Предложение Мозеса Рафферти обращаться за помощью в любой момент, более похожее на приказ, она все эти девятнадцать лет если и помнила, то воспринимала скорее как некую экзотику. Из рейда сопровождения «Сент-Патрика» она и вовсе не особенно рассчитывала вернуться живой, так что на обещание Мозеса что-то придумать попросту не обратила внимания. Да и вообще… Не хватало еще брать плату услугами с семьи, которой и так досталось. А ведь все могло обернуться куда хуже: двое-то мальчишек с того проклятого корабля погибли. Мог погибнуть и Джереми Рафферти, так что никакой ее заслуги тут нет и быть не может. Морган со скучающим видом выслушал ее объяснения, пожал плечами и заявил, что она может думать все, что угодно, но палату покинет только в направлении поместья Рафферти. Все ясно? Вот и умница, собирайся давай.

Конспирации ради ее переодели в форму русской медицинской службы. Уже довольно заметно отросшие седые волосы скрылись под странным головным убором, который Тищенко назвал pilotka, на полном серьезе утверждая, что именно такие носили пилоты на Земле, отсюда и название. И в сизых нью-дублинских сумерках она вышла из госпиталя в сопровождении Одинцова и присоединившегося к нему лейтенанта Терехова. Один кабачок, другой, третий. Задний двор, машина с Морганом за рулем. И вот она уже стоит на лужайке, а к ней, как когда-то, бежит Сара Рафферти. Только нет больше пилотской брони, да и старый Мозес на крыльце держит в руках не винтовку, а кружку грога.

– Вот мы и встретились, девонька. Проходи, – добродушно проворчал он, и вдруг все стало просто и понятно.

Она проснулась, когда было уже совсем светло. Через распахнутое настежь окно, задернутое накрахмаленной белой занавеской, доносилось пение птиц, лошадиное ржание и запах скошенной травы. Где-то в доме слышались шаги и негромкие разговоры, скрипели под шагами рассохшиеся половицы, позвякивала посуда. За дверью ее комнаты две женщины шепотом переругивались, решая, за-глянуть к гостье или не беспокоить.

– Я не сплю! – негромко рассмеялась Мэри, пребывавшая в непривычно благодушном настроении, и на пороге тут же появилась Джудит.

– Раз не спишь – вставай, нечего разлеживаться! – весело потребовала она и одним рывком отдернула занавеску. Свет Тариссы ворвался в комнату, птичий щебет стал громче, и Мэри поняла, что ей действительно не хочется больше лежать.

Когда, приняв душ и кое-как пригладив торчащие во все стороны волосы – вот уж не было заботы! – она спустилась вниз, оказалось, что все уже позавтракали и разошлись по своим делам. Только Джереми маялся у стола, не зная, куда девать руки.

– Госпожа майор…

– Мэри. Зови меня Мэри. И на «ты», договорились?

– Договорились. Мэри, извини меня. Я ведь тебе вчера даже «спасибо» не сказал, – пробормотал он, глядя в пол.

– Спасибо? За что? – Мэри, прищурившись, опустилась на край стола. Неожиданно для себя самой она разозлилась. – Если ты говоришь о том работорговце, которого я посадила, то я просто делала свою работу. И когда я сопровождала транспорт с детьми к зоне перехода, я опять-таки делала свою работу. Я знаю, я тебе не нравлюсь. Ты, как и многие нелинейные, считаешь, что я поступила подло, посадив на «Сент-Патрик» только детей Линий. Поэтому после окончания судебного процесса я свалю с Бельтайна, только меня и видели. Если раньше не пристрелят. Но прими к сведению: я считала, что поступаю правильно. Я и сейчас так считаю. Все, вопрос закрыт.

Джереми шагнул вперед, остановился напротив глядящей на него исподлобья гостьи и вдруг протянул ей ладонь:

– Я был не прав, Мэри. Не сердись. Мир?

Девушка кивнула, пожала протянутую руку и Джереми приподнял брови: ее пальцы, такие тонкие по сравнению с его собственными, оказались на удивление сильными. Ай да пилот!

– Уверен, что не пожалеешь? – усмехнулась она уголком рта, и молодой коневод вдруг покраснел и набычился:

– Я – Рафферти, мэм!

После завтрака они вдвоем отправились на конюшню, где Джереми лично выбрал для Мэри лошадь – смирную гнедую кобылу с лоснящимся на солнце крупом и умными глазами. Оказалось, что госпожа майор прихватила со стола яблоко, которое Филлис и схрупала с благодарностью, преисполнившись самых дружеских чувств к своей будущей всаднице. И они вчетвером – Рафферти всегда считали лошадей наравне с людьми – отправились на прогулку. К удивлению Джереми, Мэри довольно прилично держалась в седле, по крайней мере, пока они ехали шагом. Двигаться быстрее ему запретил дед, пояснив, что после пулевого ранения в грудь тряска «этой красавице» совсем не полезна. Красавицей, с точки зрения Джереми, мисс Гамильтон не была, но свои мысли он благоразумно держал при себе. Разные бывают вкусы.

Так прошла неделя. К концу ее Мэри окрепла и вспомнила полученные в обществе Келли навыки верховой езды настолько, что уже уверенно пускала в галоп брыкливого вредного кусаку, сменившего добродушную недотепу Филлис. Хорошо все-таки быть пилотом: и мышцы у тебя крепкие, и с чувством равновесия все путем…

За все это время она ни разу не включила гипнопедическую установку, ни разу не поинтересовалась новостями, ни разу не пожалела о том, что Дядюшка не позволил ей оставить себе коммуникатор. И пришла к выводу, что такой образ жизни ей нравится – для разнообразия. Вставать и ложиться когда хочешь, а не когда надо. Идти куда вздумается, а не куда приказали. Ходить босиком, пить еще теплое молоко, подставлять лицо солнечным лучам и никуда не спешить. Идиллия. Увы, закончившаяся, потому что когда они с Джереми подъехали к дому, на лужайке стояла знакомая машина, возле которой нетерпеливо курил полковник Морган.

– Ты не поверишь, – мрачно бросил Генри, когда они взлетели и взяли курс на Клевер. – Ты точно не поверишь. У Монро будет адвокат.

– И что тут такого невероятного? – равнодушно отозвалась Мэри, глядя в окно. Ей совершенно не хотелось говорить о делах. – Ему полагается назначенный судом адвокат, это вполне нормально. Конечно, никакого удовольствия это назначение ни одному юристу не доставит, но работа есть работа…

– Ты не поняла, девочка. Не назначенный адвокат. Добровольный. Монро будет защищать некто Таддеуш Скримунт.

– И откуда он взялся? – безразличия в голосе Мэри поубавилось, в глазах зажегся огонек интереса.

– С Картана. Правозащитничек…

– А обвинитель кто?

– Джозеф Макардл, это…

– Я знаю, кто это, – перебила Моргана девушка. – Если хочешь знать мое мнение, Генри, он этого самого Скримунта порвет на ленточки.

Она одновременно оказалась права и не права. Проклятый адвокат доводил ее, как главного свидетеля обвинения, до белого каления всякий раз, когда начинался перекрестный допрос. Другое дело, что бедняге было очень трудно работать. Макардл, юрист уж никак не менее опытный, чем Скримунт, ловко выстраивал линию обвинения таким образом, что протестовать было неимоверно трудно. О, конечно, адвокат лез из кожи вон, но все его усилия разбивались о нескрываемую предубежденность судьи и прокурора. Немало выручало обвинителя и хладнокровие вызванных (с разрешения Корсакова) свидетелями обвинения русских десантников и программистов. Таддеуш Скримунт скрипел зубами, но оспорить записи блоков видеофиксаторов он не мог. Оставалось только задавать бесконечные вопросы в надежде, что заговор – а адвокат был совершенно уверен, что столкнулся именно с заговором – непременно раскроется.

– Как вы узнали, что именно надо искать?

– Я не знал. Господин лейтенант приказал посмотреть вокруг, вот мы и смотрели, – Афанасий Кречетов, тот самый парень, который нашел штатив с пробирками, спокойно смотрел на адвоката.

– Лейтенант Терехов указал вам направление поиска?

– Никак нет.

– А мисс Гамильтон?

– Никак нет, – сбить свидетеля с толку не удавалось. Все его показания сводились к тому, что он вместе с товарищами осматривал руины. Специально ничего не искал. На холодильник наткнулся случайно. Сам открыть не смог, позвал на помощь Гришку… эээ… Григория Донцова. Достал пробирки, показал мисс Гамильтон. Все.

– Как отнеслась к вашей находке мисс Гамильтон?

– Я не могу судить о чувствах мисс Гамильтон в отношении находки. Но мной она осталась довольна.

– Из чего вы сделали такой вывод?

– Она спросила, что я хочу за это, какое поощрение.

– И что вы ей ответили?

– Что мне ничего не нужно.

– Вызываю для дачи показаний мисс Гамильтон! – оживился Скримунт, и Мэри со вздохом заняла – в который раз! – свидетельское место. Как ей все это надоело, кто бы знал!

– Мисс Гамильтон, какие чувства вызвала у вас находка господина Кречетова?

– Смешанные, сэр. Это было прямое доказательство причастности Генетической службы к незаконной деятельности…

– Я вижу, вы сразу решили, что деятельность незаконная. Откуда такое предубеждение?

– Законную деятельность не прячут на океан-ском дне, маскируя под установку сейсмостабилизаторов.

Адвокат осекся. Замолчал, пережидая враждебный шум в зале. Ну и влип же его подзащитный, совершенно невозможно работать!

– Вернемся к находке господина Кречетова. Почему вы предложили ему плату за эту находку?

– Не плату, а поощрение, – утомленно уточнила Мэри. – Это нормальная практика в любой организации любого государства. Если ваш помощник раскопает в сводах законов и прецедентов что-то, что поможет вам выиграть процесс, разве вы его не поощрите?

Теперь в зале смеялись. Негромко и зло. И от этого смеха у Таддеуша Скримунта мороз прошел по коже.

– И какого же рода поощрение получил господин Кречетов?

– Пока он ничего не получил, во всяком случае, не получил от меня. Я хотела подарить ему свой кортик, но он отказался. Будь это бельтайнский офицер, я знала бы, что делать, но я не знаю, что принято, а что не принято в Российской империи.

– А что бы получил от вас офицер-бельтайнец? – улыбочка адвоката стала скабрезной. – Вашу благосклонность?

Морган вцепился в плечо начавшего подниматься с места Никиты, даже повидавший немало судебных баталий Маккормик не нашелся, что сказать, но Мэри и глазом не моргнула:

– Вы всерьез полагаете, что женская благосклонность может быть платой за что-то? Именно благосклонность? В интересном же мире вы живете, я была лучшего мнения о Картане!

Несколько стушевавшийся адвокат тем не менее не отставал:

– Так что бы вы предложили бельтайнскому офицеру?

– Я предложила бы ему посетить «Драконисс». А сама связалась бы с мамашей Глиндоуэр и приказала бы счет за самое лучшее обслуживание выслать мне.

Присутствующий в зале Рори О’Нил наклонился к сидящему перед ним Кречетову – у десантника мучительно покраснели уши – и тихонько сказал:

– У нас это действительно в порядке вещей. Очень рекомендую. Если тебе неудобно принять это от командира – дама и все такое, – прими от меня. Договорились?

И уж тем более не мог Скримунт запретить журналистам освещать процесс на Бельтайне так, как им взбредет в голову (или как подсказали им оставшиеся в тени консультанты). Со всех экранов обитаемой Галактики смотрело мертвое лицо Джессики Фергюссон. Комментарии варьировались от сухих и официальных до откровенно истеричных. У здания суда за усиленным оцеплением бесновалась толпа. Внутрь, помимо непосредственных участников разбирательства, допускались – после тщательнейшего обыска – только родственники опознанных жертв и журналисты. На следующий день после первых репортажей в Монро, прикрываемого со всех сторон живым полицей-ским щитом, полетели камни. После этого его доставляли на заседания исключительно через крышу здания, но и тут не обошлось без эксцессов: один из полицейских был ранен засевшим на соседней крыше стрелком. Им оказался Пол Фергюссон, бросивший винтовку и сидевший, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Он что-то выл сквозь стиснутые зубы, никого не узнавал и им занялся спешно прибывший на планету профессор Эренбург, в частных беседах ядовито замечавший, что он, в общем-то, не психиатр. Да-с, господа, не психиатр! – но оставаться в стороне не имеет морального права. «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей…», и так далее, он еще не забыл, как совсем юнцом давал клятву Гиппократа! Тот же профессор Эренбург пристально следил и за Мэри, у которой начались регулярные мигрени. Боль охватывала виски и лоб, долбилась в темя – не разобрать, снаружи или изнутри, – глаза, казалось, готовы были выпасть от неосторожного движения головы. Она мужественно терпела, жаловаться считала ниже своего достоинства, но отвязаться от въедливого русского врача не было никакой возможности, и сразу по окончании очередного заседания ее под надежной охраной переправляли в госпиталь. Существование между госпитальной палатой и залом суда приводило ее в ярость, смешанную с отчаянием, казалось, еще немного, и она попросту сойдет с ума. Немного помогали гипнопедические уроки русского, но только немного… И вдруг все закончилось. Только что вопль Скримунта «Ваша честь, я протестую!» в очередной раз вонзился в мозг раскаленной иглой, и вот уже Маккормик встает и объявляет перерыв для вынесения приговора. Она сунулась было к пепельнице, и тут-то ее и поймал за рукав Дейв Карнеги, добравшийся наконец до главной участницы событий. Чтоб ему, проклятому щелкоперу…

Екатерина Зарецкая, в девичестве Сазонова, почти никогда не смотрела новости. Еще в те поры, когда она носила своего первого ребенка, ее врач непререкаемым тоном заявил, что если она хочет, чтобы дитя родилось здоровым, новости следует исключить из обихода. Да, на все время беременности. Уж больно много глупостей, зачастую – жестоких и кровавых, демонстрируют галактические сети вещания. Куда катится этот мир?! А вот ее муж, полковник Василий Зарецкий, новости смотрел регулярно. Не то чтобы с удовольствием, просто работа в службе безопасности обязывала его быть в курсе всего, что происходит в Галактике. Официальные сводки – официальными сводками, донесения агентов – донесениями агентов, но практика показывала, что крупицы необходимой информации зачастую вылавливаются в репортажах таких желтых, что глазам больно. Вот и сейчас он удобно устроился в уголке просторной гостиной, одним глазом поглядывая на экран, а другим на супругу, на разные голоса рассказывающую младшему сыну сказку о Петушке – Золотом Гребешке. «Несет меня лиса за темные леса…» – честное слово, он был готов поверить, что в комнате действительно голосит похищаемый петух. Кто бы мог подумать, что капитан-лейтенант, которую он впервые увидел двадцать лет назад на балу в Офицерском собрании – скучающую, язвительную, отшивающую всех кавалеров – станет нежной женой ему и великолепной матерью их пятерым детям. Что ни говорите, а кровь есть кровь. Она все-таки Сазонова, не кто-нибудь. Правда, Василий тут же с некоторым раздражением вспомнил Лидию, среднюю из трех сестер. И в кого она такая уродилась? Лидия, единственная из всех детей Николая Петровича и Ольги Дмитриевны походила лицом на мать, что автоматически делало ее одной из первых красавиц Новограда, столицы Империи, но характер… Красота ей, что ли, в голову ударила? Так сегодня ты числишься в красавицах, а завтра нет, тем более, что стервозность не красит никого. Если бы спросили Василия, он бы сказал, не колеблясь, что спокойное достоинство Екатерины и Татьяны делают их красавицами в куда большей степени, чем Лидию – точеное личико. Кста-ати о личиках. Это еще кто?! Ну-ка, ну-ка, сделаем погромче… Запись включить…

– Что там у тебя, полковник? – недовольно поинтересовалась Катенька, прерывая сказку. – Опять какие-то глупости?

– Да не скажи, каплей, не скажи, – они часто обращались друг к другу по званию, и было в этом какое-то ироничное уважение. Не из пансиона, чай, взял жену Василий, не из института благородных девиц. Из рубки сторожевого крейсера только что не умыкнул при молчаливом попустительстве командира. Два года выхаживал! Всей семьей уговаривали, мать к Ольге Дмитриевне плакать приезжала, даже князь Цинцадзе замолвил словечко за перспективного подчиненного. А уж какую лезгинку Ираклий Давидович на свадьбе закатил – стены ходуном ходили! Двадцать лет… Куда они делись?!

– Не скажи… Вот штука-то какая интересная получается, Катенька. Говорят, что кельты на русских не похожи – а погляди-ка на этого майора! Вылитая ты!

Екатерина Николаевна потрепала Тимошу по макушке, подошла к мужу, вгляделась…

– Кельты? Какие, к черту, кельты?! Вася, кто это?!

Удивленный реакцией жены, Василий пожал плечами:

– Какая-то Мэри… то ли Мэгги… Гамильтон, майор ВКС Бельтайна. А что?

– Бельтайна? – Екатерина решительно потеснила мужа перед экраном. – Ты запись ведешь? Потом посмотришь! – и она торопливо набрала код выхода в Галанет. Наемные войска… Бельтайн… Гамильтон… изображение… – Это она?

– Она. Да что ты так взъерепенилась? – Василий был встревожен уже не на шутку.

– Погоди, мужик, не мешай мне, – процедила Катенька сквозь зубы, и Василий благоразумно замолчал. Мужиком супруга называла его крайне редко, и в таких случаях, как показывала практика, лучше было не попадаться ей под руку.

– Гамильтон, Мэри Александра, – бормотала между тем она. – Тридцать три стандартных… а что родословная? Отец неизвестен, ха! Ну-ка, отвернись на минутку, – не проверяя, выполнил ли муж категорическую просьбу (кстати, выполнил, ухмыляясь и мысленно называя себя подкаблучником), Екатерина Николаевна еще что-то переключила, полюбовалась на результат и милостиво разрешила: – А теперь смотри. Это – покойный Сашка, здесь ему как раз чуть за тридцать. А это Мэри Александра – заметь себе это, Александра! – Гамильтон. Он погиб около тридцати четырех лет назад. Ей тридцать три года. Отец неизвестен, а ведь бельтайнцы родословные своих пилотов отслеживают четко. И как тебе?

– Да чтоб я провалился… – потрясенно пробормотал Василий Зарецкий.

– Успеешь еще, – бросила любящая супруга. – Мне срочно надо к отцу. Если мама это увидит без подготовки… Ах, Сашка, ну молодец, ну орел! Ты ордена видел? Наша девочка, Сазонова! Майор… майор… кап-три? Ишь ты, обскакала! – и Екатерина кинулась переодеваться.

Когда младшая дочь, едва не снеся непривычно улыбающегося Степана, ворвалась в кабинет адмирала Сазонова, тот сидел в кресле у стола, что-то просматривая на большом стационарном экране. Впрочем, он тут же выключил терминал и распахнул объятия, в которые и кинулась Катенька.

– Папа, нам надо поговорить. И без мамы. Дело – серьезнее не придумаешь! – выпалила она.

– Что за дело? – отец, на удивление, был более чем благодушен. Казалось, ничто не может его взволновать, и Екатерина даже на секунду засомневалась – стоит ли делиться с ним своими подозрениями, за время пути до родительского дома переросшими в уверенность. А, была не была!

– Я тут новости смотрела… – начала она, но отец, мягко подтолкнувший ее к дивану, перебил:

– С Бельтайна новости?

– Да… откуда ты?..

– Я их тоже смотрел. И мама. Как тебе племянница?

Из Катеньки словно вынули стержень и она осела на диване, растерянно моргая и наблюдая, как отец достает из поставца бутылку лучшего коньяку.

– Так это правда? – пролепетала железный капитан-лейтенант, мгновенно становясь маленькой девочкой.

– Это правда, – спокойно кивнул отец, разливая коньяк по тонким хрустальным бокалам. – Ираклий Давидович все проверил, хотя, как по мне – что там было проверять?! И так видно.

– Ну надо же, – Екатерина отпила глоток и одобрительно кивнула. – А она в курсе?

– Пока нет, – помрачнел адмирал. – Князь пригласил ее на Кремль, вроде обещала наведаться. Тогда и поговорим.

– А… как мама?

– Мама? Знаешь, гораздо лучше, чем я ожидал. Она молодец, наша мама. Правда, планов в отношении Машеньки столько настроила, что хоть три века девочка проживи – все не успеет. Только бы она прилетела…

– А если сама не прилетит, так мы навестим! – Катенька была настроена весьма решительно.

– Погоди, дочь, не лети впереди линкора. И не расстраивай мужнино начальство, дай Ираклию Давидовичу слово сдержать.

Процесс завершился. Правда, речь шла покамест только о Саммерсе и Монро, но Мэри не видела необходимости оставаться на Бельтайне в ожидании суда над мелкими сошками. Сразу после вынесения приговора (виселица для Монро, рудники для Саммерса – этому последнему, в отличие от бывшего принципала, позволили писать апелляции) она официально вышла в отставку. Больше ее на планете не задерживало ничего, кроме, пожалуй, дня рождения. И Шон, и Морган, и Лорена, и бабушка с матерью Агнессой в один голос заявили, что обидятся, если она улетит до праздника. Сама Мэри в упор не видела, что тут праздновать, и, возможно, сумела бы уговорить бабушку и аббатису, но друзья и примкнувший к ним Никита Корсаков были неумолимы. Своеобразным «подарком» для нее стало то, что вслед за ней в отставку подал весь ее экипаж. Обсуждать что-либо они категорически отказались. «Мы не будем летать с другим командиром!» – бесстрастно за-явила Элис Донахью. Остальные просто молча кивнули, а она, уже отставница, не могла им приказать не ломать свою жизнь. Чтоб их черти взяли!

И вот он настал, ее тридцать третий день рождения. Вечером предполагалась грандиозная попойка в «Крыле сапсана». Грег, бармен, снова вернувшийся за стойку после доставки оружия к госпиталю, обещал, что все будет на высшем уровне. Убрать перегородки, добавив площадь отдельных кабинок к общему залу? Ерунда! Хопкинс, Эшби и тетушка Абигайль были извещены заранее. Федор Одинцов клятвенно обещал порастрясти запасы дедовского самогона, из поместья Рафферти прислали два трехгаллонных бочонка виски. Мэри по-прежнему появлялась в городе только в сопровождении изрядно утомивших ее телохранителей, но в целом отношение к ней на Бельтайне заметно изменилось к лучшему.

Накануне торжества состоялось очередное заседание Совета, посвященное на сей раз выборам нового принципала. Морган решительно взял самоотвод, то же сделала и мать Агнесса. Мнения присутствующих разделились, никто не мог предложить ничего путного. Наконец Мэри, которой все это ужасно надоело, буркнула в пространство, ни к кому специально не обращаясь:

– Шон О’Брайен! – и дело пошло веселее. Шон испугался впервые на ее памяти. Морган одобрительно крякнул и вопросил небеса, как же он сам до этого не додумался. Матушка Агнесса, не тратя даром времени, благословила Шона, отчего тот совсем позеленел, а Марк Фортескью заинтересованно осведомился, почему, собственно, майор Гамильтон предложила кандидатуру именно мистера О’Брайена. Нет, полковник Фортескью не возражает, напротив, но хотелось бы услышать соображения мисс Мэри…

– Да какие, к дьяволу, соображения! – фыркнула она. – Вы сами подумайте: сам по себе Шон к Линиям не принадлежит. Но женат на линейной, и счастливо женат: двое детей уже имеется, третий в перспективе. Это автоматически делает его избрание вполне легитимным с точки зрения любого жителя Бельтайна. Заткнись, Шон! Большой опыт работы в полиции. К власти сроду не рвался, это вам не Монро. Заткнись, кому сказано! Не беспокойся, консультанты у тебя будут такие, что себе бы взяла, да не пойдут. Порядок он наведет на планете быстро, но без свойственных, скажем, полковнику Моргану перегибов. Что, не так?

Полчаса спустя принципал Совета Бельтайна Шон О’Брайен принял присягу.

А денек выдался хоть куда. Ясный, солнечный, и даже ветер с Маклира был неожиданно теплым. С утра Мэри отправилась купаться. Она помнила щемящую тоску, которая охватила ее перед отлетом с Бельтайна в рейд до Зоны Тэта, когда никто не мог сказать, удастся ли ей еще когда-нибудь поплавать в океане. Погружение к разрушенному подводному комплексу не в счет, это была работа. И теперь она, нимало не смущаясь сопровождающих ее десантников, изо всех сил старающихся не глазеть, сбросила одежду и поплыла. Она пообещала Терехову не нырять, и действительно не ныряла, предпочитая просто покачиваться на тяжелых, неторопливых волнах. Как же хорошо! Еще бы Келли был рядом… Разом помрачнев, она выбралась из воды, наскоро обтерлась, и поехала на кладбище.

Телохранители остались у ворот (периметр все равно был перекрыт, свои планы на день майор Гамильтон изложила заранее), и она уселась прямо на траву, глядя на скромную вейвитовую плиту. Келли, Келли, почему ты, почему не я?! Это я должна была погибнуть, как же я теперь буду жить, зная, что не смогла защитить своего лучшего друга?! Знаешь, я отомстила… Конечно, ты знаешь, ты все видишь оттуда… Кел-лииии!

Одинцов дернулся было, но Терехов придержал его за плечо. Пусть. Пусть плачет. Теперь она может плакать. Не мешай.

А вот визит к кенотафу матери вышел коротким и сухим. Я все сделала, мама. Все, что могла – как ты когда-то. И завтра я улечу с Бельтайна и вряд ли вернусь. Как и ты. О чем тут говорить? Прощай.

Ближе к обеду с Мэри неожиданно связалась диспетчерская служба базы «Гринленд». Мисс Гамильтон предлагалось срочно прибыть на космо-дром. Пожав плечами, она сообщила своим спутникам о подвижке в расписании и вскоре под ее ногами снова оказались неровные обожженные плиты. Чуть в стороне от застывших на стартовых квадратах «Сапсанов» и русских катеров на поле стояла… яхта. Роскошная межсистемная яхта, возле которой неуверенно переминались с ноги на ногу несколько человек в форменных куртках новоамстердамских верфей. Тут же, чуть в стороне, негромко переговаривались Морган, Шон и Никита Корсаков.

– Мисс Гамильтон? – обратился к ней один из новоамстердамцев, сжимавший в руках огромную бутылку шампанского.

– Слушаю вас, сэр, – отозвалась Мэри, не сводя глаз со сказочного видения.

– Заказчик приказал доставить корабль сегодня, в день вашего рождения. Поздравляю.

– Заказчик? – на поздравление она не обратила внимания. – Какой именно заказчик?

– Мистер О’Брайен. Келли О’Брайен, – мужчина не скрывал своего изумления. Этой девице что, не один человек может подарить яхту? Ну дела…

Трап был спущен, и Мэри, не глядя на присутствующих, поднялась на борт. Яхта была хороша. Так хороша, что дух захватывало. Пять кают, три по левому борту и две по правому. Одна из кают правого борта была сдвоенной. Огромная, с широкой кроватью, застеленной вышитым голландским полотном, с роскошным санитарным блоком… Рубка была привычной корветной, но по некоторым признакам становилось ясно, что управлять ладно скроенным кораблем может и один человек. А какие орудийные системы! А какие защитные установки! Эту яхту строили специально для нее. Только для нее.

На пульте перед ложементом первого пилота красовался огромный шелковый красный бант. Мэри дернула за торчащий на виду хвостик, и лента опала на пол причудливым цветком, который она нетерпеливо отпихнула ногой в сторону. Сейчас ее интересовал исключительно зеленый мигающий огонек, означающий непринятое сообщение. Она опустилась в кресло и нажала клавишу приема.

– Привет, Мэри! – широко улыбнулся ей с экрана Келли О’Брайен. – Вот, решил подарить тебе на день рождения яхту. Ты ведь собиралась именно сейчас выйти в отставку, я ничего не путаю? Уж не знаю, такую ты хотела или нет, но, надеюсь, угодил. Дело, конечно, твое, но для себя я назвал ее «Джокер». Мне кажется, это имя подходит и ей, и тебе. С днем рождения, напарница! И знаешь, что? Как ни грустно это признавать, я трус, Мэри. Вряд ли я когда-нибудь наберусь храбрости сказать тебе в лицо то, что скажу сейчас этой безразличной камере. Я тебя люблю.

Мэри вскочила было на ноги, вскрикнула и рухнула на колени, зарываясь лицом в алый шелк развязанного банта.

С тех пор, как Мэри поднялась на борт яхты, прошел почти час. На протяжении этого часа Никита не раз порывался отправиться за ней, но Морган и Шон не давали ему сделать этого. Наконец девушка появилась в проеме шлюза. Прямая, отрешенная, с глазами красными, но сухими. На предплечье левой руки была намотана алая шелковая лента. Они молча спустилась на поле, молча протянула руку – понятливый представитель верфей тут же вложил в ее ладонь сбереженную бутылку, – молча подошла к носу. Размахнулась:

– Нарекаю тебя «Джокером»! – и бутылка разлетелась вдребезги.

Временная команда яхты начала было аплодировать, но быстро стушевалась под взглядами друзей владелицы. Сама владелица, казалось, ничего не видела и не слышала, пребывая где-то не здесь. Вот она присела на нижнюю ступеньку трапа, задумавшись о чем-то. Вот тронула браслет коммуникатора…

– Космодром «Клевер-Первый» – базе «Гринленд». Запрос на регистрацию корабля.

Должно быть, Мэри что-то ответили, потому что она продолжила:

– Ловите данные. Да. Да. Яхта «Джокер», владелец – Мэри Александра Гамильтон, капитан – Мэри Александра Гамильтон, порт приписки – база «Гринленд», Бельтайн, Тарисса. Как меня поняли? – И после паузы: – Пошел к черту! Поздравитель нашелся…

Мэри опять замолчала, прислушиваясь к чему-то неслышному для других. Убедившись, что она окружающую действительность не фиксирует никак, Шон отвел Никиту в сторону, помолчал, собираясь с духом, и все-таки решился:

– Мой брат любил Мэри. Так бывает: служил в полиции, играл в покер, валял дурака, девок менял, как перчатки. А любил – ее. С тех пор, как ей было шестнадцать, а ему двадцать восемь. Яхту вот подарил. Она о такой мечтала… Видно, не судьба. Но ты учти, русский: обидишь ее – Келли тебя и с того свет достанет. А я помогу. Понял?!

Никита кивнул, молча хлопнул Шона по плечу и повернулся к Мэри. Она по-прежнему сидела на нижней ступеньке трапа, сматывая ленту в клубок и снова распуская ее. На почтительном расстоянии застыли десантники. Было очень тихо, только ветер, неугомонный ветер беспечно напевал старую, но по-прежнему таинственную песенку, проскальзывая в посадочных опорах стоящих на поле кораблей.

Наконец девушка встряхнулась и поднялась на ноги. Улыбка ее была странной, но это все-таки была улыбка.

– Я в порядке, ребята. Неожиданно это, конечно… Дядюшка, ты знал? А ты, Шон? Ладно, можете не отвечать. То-то вы тогда в машине переглядывались, когда мы с кладбища ехали, стоило мне яхту упомянуть… М-да…

Мэри опять задумалась, но на этот раз совсем ненадолго. Усмехнулась. Снова тронула браслет.

– Рори, ты где?

– В «Драконисс». Ну вот что тебе неймется, а, Мэри? Уж и отдохнуть человеку нельзя, – ответил ее двигателист, и Мэри внезапно охватило ощущение дежа-вю. Все это уже было. Совсем недавно. И очень давно. Почти полтора месяца назад. Целая жизнь, если разобраться.

– Рори, приказать я тебе уже не могу, могу только попросить. Собери команду, и подгребайте на «Клевер-Первый». Дело есть. Да не торопись ты, я подожду.

Предложение не торопиться Рори явно пропустил мимо ушей: не прошло и часа, как на кромке поля почти одновременно приземлилось сразу два такси. Из первого вылез Рори О’Нил, галантно протянувший руку Элис Донахью, из второго синхронно выскочили близнецы Рафферти. Мэри впервые задумалась, а есть ли на Бельтайне семья Гамильтон? Семья Рафферти и Линия канониров Рафферти есть, а что же Гамильтон? Додумать она не успела.

– Госпожа майор! Экипаж «Дестини» по вашему приказанию прибыл! – лихо отрапортовала Элис, вытягиваясь перед Мэри по стойке «смирно». Она, как и остальные члены команды погибшего корвета, была в штатском, но это было совершенно незаметно. Гражданская одежда смотрелась на них, как некая нестандартная форма.

– Отставить, Элис. Вольно, ребята. Ну какой я вам теперь командир…

– А неважно, что там записано в реестре. Командир – он и есть командир, – нет, отставка все-таки повлияла на Элис. Раньше она не посмела бы спорить вот так, при посторонних.

– Ладно, будь по-вашему. Яхту видите?

– Видим, – подобралась Элис. Рори – тот вообще не сводил глаз с корабля, как только увидел. Близнецы переглядывались, кивая друг другу и скашивая глаза на обтекаемые конструкции орудийных пилонов.

– Это моя яхта. Зовут «Джокер».

– Ей идет, командир. Вам, кстати, тоже.

– Спасибо, Элис. Есть небольшая проблема. Я завтра улетаю. Тащить с собой необлетанный корабль… сама понимаешь.

– Понимаю. И? – Никита залюбовался Элис и остальными. Натянутые струны в ожидании прикосновения смычка…

– Вы ведь еще не заключили гражданские контракты? Нет? Тогда я предлагаю вам работу. Яхта должна летать…

Восторженный вопль, вырвавшийся из четырех глоток, заставил ветер испуганно притихнуть. Рори сгреб Мэри в охапку, оторвал от земли, к нему присоединились близнецы. Элис стояла в сторонке, чтобы не затоптали в суматохе, и счастливо улыбалась.

– Ребра, Рори! Рана! Да поставь ты меня на место, раздавишь! – полувыкрикнула-полупрохрипела Мэри, высвобождаясь из могучих объятий бортинженера. – Значит, так, – она коснулась браслета: – Запись в судовую роль: Элис Вирджиния Донахью – второй пилот, навигатор. Рори Найджел О’Нил – бортинженер, двигателист. Мэтью Лукас Рафферти – канонир правого борта, связист. Джон Марк Рафферти – канонир левого борта, медик. Никого не забыла? Ничего не перепутала? Отлично. Ребята, на вас ходовые испытания и стрельбы. Элис, я сбрасываю на твой счет сто тысяч фунтов, этого должно хватить на боезапас и разные прибабахи, которые захочет добавить к оборудованию Рори. Летайте, стреляйте, прыгайте, в пояс астероидов прогуляйтесь. Чтобы через месяц были на Перекрестке Харта, я с вами свяжусь. Все ясно?

– Так точно, командир! – в один голос ответила команда «Джокера».