ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КИПР: ОСТРОВ ВОЙНЫ И ЛЮБВИ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Потерпевшие кораблекрушение
23 октября 1189 года.
Лимассол, Кипр.
Бюрократия – страшная сила. Что в двадцатом веке, что в двенадцатом. Пожалуй, в двенадцатом она будет даже пострашнее, ибо любые списки и перечни долго и тягомотно заполняются вручную. Перышком на пергаментном свитке. А потом всегда обнаруживается, что кого-то пропустили или протокол составлен неверно.
Именно о могуществе бумажной волокиты размышлял барон де Шательро, он же Серж де Казакофф, краем глаза наблюдая за тем, как мадам Катрина и пришедший ей на помощь Ангерран де Фуа пытаются одолеть в словесном поединке явившихся на борт кипрских таможенников. Делу немало мешало то обстоятельство, что мадам (про себя Серж прозвал ее «фрау Кэт») изъяснялась только на норманно-франкском, немецком и латыни. Де Фуа успешно строил из себя полиглота, однако местные стражи порядка говорили на какой-то собственной разновидности греческого, отчего между старым рыцарем и таможенниками постоянно возникали недоразумения.
Наверное, в Средневековье портовые чинуши носили другое наименование, а многоумный фон Райхерт мог точно сказать, как именуется это ведомство, управа или департамент. Сергей для простоты и ясности именовал их таможенниками.
Почтенной мадам Катрине де Куртенэ – впрочем, как и всем на борту «Жемчужины» – было скверно. Физиономия старшей фрейлины, внушительного вида дамы лет сорока от роду, приобрела нежный оттенок увядающей листвы, а речь звучала слегка смазанно. Де Фуа бодрился, но Казаков мог побиться об заклад: патрон мечтает о твердом береге, обильном горячем обеде и возможности без помех соснуть минуточек шестьсот. Или семьсот.
Серж вполне разделял эти невинные желания, уныло проклиная про себя чертовых рекламщиков. Борзописцев, воспевавших в глянцевых проспектах тишь, гладь и благодать прекрасного Средиземного моря. Собрать бы авторов хвалебных опусов на одну большую баржу, мечталось Казакову, и вывести на трассу Мессина – Кипр. Да чтобы не солнышко сияло, а задувал приличный, баллов эдак семи-восьми, осенний ветерок из Африки. Бросить на произвол судьбы, предварительно вдребезги расколотив у баржи пульт спутниковой связи и заклинив руль. Пусть повоют, помучаются, покачаются на волнах да вволю покормят средиземноморских рыбок…
При мысли о рыбках Казаков рывком перевесился через борт шебеки и надрывно закашлял. Единственной потребленной им пищей за последние двое суток был выданный на камбузе шебеки ржаной сухарь. Черствый. Правда, размером и толщиной ничуть не уступающий гамбургеру в незабвенной забегаловке имени Рональда Макдональда. Сухарь давно разложился на составляющие ферменты, однако измученный качкой желудок тщетно пытался вытолкнуть его несуществующие останки в зыбкие хляби лимассольского залива.
Удивительное дело, во время морского перехода тошнило меньше, чем сейчас, когда суденышко болталось на якоре ввиду кипрских берегов. Еще удивительнее было то упрямство, с которым корпус шебеки силился противостоять обрушившимся на него стихиям. К сожалению, возможностей кораблика оказалось недостаточно. Вчера днем «Жемчужина» под аккомпанемент завываний ветра, воплей и жуткого треска лишилась передней мачты, а просочившаяся в трюм вонючая вода бултыхалась выше колена, исподволь утягивая шебеку на дно.
«Славно прокатились, – Казаков вытер рот рукавом и плюхнулся на свернутый бухтой канат. – Не-ет, друзья и братья, никакая воздушная болтанка даже рядом не стояла со старой доброй морской трепкой. Особенно пережитой на средневековой галоше малой тоннажности. Надо было проситься к Ричарду на его броненосец. Там, небось, даже не качнуло ни разу. Зато пассажиров упаковывали штабелями вперемешку с лошадьми. Бр-р. Ага, вот и замученная Берри явила светлый лик. Хреново же она выглядит».
Королева Английская, не подозревавшая о варварском сокращении ее имени и данной ей неприглядной характеристике, неверными шагами вышла из своей каютки. В нарушении всех морских традиций она неуклюже присела прямо на ступеньку крутого трапа, ведущего с палубы на высоко задранную корму шебеки. Симпатичное личико Беренгарии осунулось и пожелтело, носик заострился, под глазами залегли черные тени. Копна темных волос, обычно уложенная в безукоризненную прическу, была скручена нелепым, съехавшим набок узлом. Похоже, ее величество нынче утром справлялась с туалетом без помощи валявшихся пластом придворных дам.
Подперев подбородок ладошками, Беренгария невидящим взором уставилась на окружающую декорацию.
Та не отличалась изысками. Высокий обрывистый берег. Длинная узкая гавань с десятком судов – у причалов или бросивших якоря на взморье. Маленький городок, прилепившаяся на вершине скалы приземистая крепостца темно-алого камня. Бастионы изгибаются в согласии с особенностями рельефа, по верху стен тянутся мелкие зубчики. Чуть дальше видна темная зелень каких-то рощиц. Вот и весь Лимассол, будущий оплот международного туризма и модный курорт. Может, вон из того зарешеченного окошка за потрепанным корабликом на рейде пристально наблюдает в подзорную трубу оболганный и оклеветанный Исаак Комнин. Тот еще фрукт и проходимец, если верить специалисту по историческим казусам, господину фон барону Мелвиху-Райхерту. А с массовым изготовлением подзорных труб дело у местных умельцев пока не заладилось… Интересно, грядет ли поголовная проверка документов, паспортов с визами и свидетельств о благонадежности?..
Если б не распроклятый шторм, Казаков счел бы свой адаптационный период в XII веке успешно завершенным. Среди окружения Беренгарии он вполне сошел за своего. Немного чудаковатого своего, с поправкой на легенду о «польском рыцаре, искателе приключений». Не всегда умеющего изящно и гладко изложить свои мысли, не особо чтящего древние традиции и обычаи – однако своего. Незримая табличка «Подозрительный чужак» сменилась на другую, «Свой парень, пусть и со странностями». За время путешествия он ничем себя не выдал, не допустил ни единого словесного ляпа, честно сунулся в начале шторма помогать экипажу шебеки справляться с парусами и пару раз даже заслужил одобрительный кивок де Фуа.
Тягомотная беседа мадам Куртенэ и мессира Ангеррана с таможенниками наконец завершилась. Троица чиновников, на чьих рожах красовалось сознание честно выполненного долга, полезла в доставившую их на борт шебеки большую плоскодонку. Пяток крутившихся неподалеку лодчонок словно дожидался этого счастливого момента. Замелькали весла, лодки акульей стайкой окружили увечную «Жемчужину». Сидевшие в них живописные типы наперебой заголосили нестареющие слоганы: «Дешевые апельсины, прямо с грядки! А вот кому натуральной пресной водички! Лучший в мире шашлык из кипрских свиней! Падхади, дарагой, дэньги давай – товар получай!»
Пассаж о шашлыке объяснялся тем, что один из предприимчивых торговцев налево и направо демонстрировал вероятным покупателям истошно визжащего поросенка. Казаков осторожно представил парнокопытное лежащим на тарелке, с печеным яблоком в пасти. Желудок отозвался страдальческим бурчанием, однако позыва вновь пообщаться с рыбками не высказал. И на том спасибо.
Морская братва, только что с крайне озабоченным видом обсуждавшая обломок мачты, ринулась к борту. Мелкооптовая и розничная торговля пошла полным ходом: вниз уплывали корзины на веревках и деньги, наверх поднимались бутыли с водой и провиант. Барон де Шательро сглотнул, решая труднейший ребус: не зазорно ли почти крестоносцу отовариться на кипрском рынке?
Оказалось, ничуть не зазорно. Из сумрака провонявшего отбросами и рвотой трюма один за другим полезли собратья по мучениям, эскорт ее величества. Малость оклемавшись, они, как подтягиваемые невидимой веревочкой, тоже устремились к импровизированному прилавку. Заинтересовалась даже впавшая в уныние Беренгария – окликнула мадам Катрину и пальчиком указала на столпотворение. Чопорная фрейлина поморщилась, но долг есть долг. Госпожа королева желают есть.
«Жемчужину» снова мягко качнуло с боку на бок. По соседству с Казаковым приземлился его высокородие де Фуа – один из немногих, на ком отбушевавший шторм не оставил заметных следов.
– Однажды шли мы с полным трюмом трофеев из Александрии, – мечтательно изрек бойкий старец, – и недурно ж нас тогда потрепало… А здесь что? Дождь поморосил, ветер повыл, всего одну мачту сломало и даже никого за борт не унесло. Мирная морская прогулка. Хотите? – он отломил и протянул подчиненному добрый ломоть черного хлеба, начиненного то ли измельченными тушками осьминогов, то ли некой неведомой морской живностью. Сергей решил, что сейчас не до гурманства, немедля цапнув пожертвование и жадно зачавкав. – Ну до чего умилительно. Мы теперь еще и хлеб преломили.
– Вычтете стоимость из моего жалованья, – с набитым ртом предложил Казаков.
– Чувство юмора еще при вас, – одобрил Ангерран и тоже откусил от диковинного кипрского пирожка. – Это радует. Видели крючкотворов Комнина? Мадам де Куртенэ только что сообщила им потрясающее известие: в их городке пришвартовался корабль Беренгарии Наваррской, ныне Беренгарии Английской. У почтенных господ аж челюсти стукнули о палубы. Думаю, в скором времени нас ожидают высочайшие визиты и настойчивые приглашения в гости.
– Ага, – Серж с одинаковым трудом пережевывал оказавшийся довольно твердым хлеб и полученную информацию. – Угу. То есть погодите. Наша фрау Кэт сказала местным, что тут Беренгария, а вы ее не остановили?
– Зачем? – не ведая о славных традициях города Одессы, де Фуа порой вел себя, как истинный уроженец этого прекрасного града. – Правда, как известно, крепче щита. За торговое судно мы никак не сойдем, да и товаров у нас на борту не сыщется. Будь мы потрепанной бурей купеческой лоханкой, нас бы быстренько и незамысловато ограбили. Титул же сопровождающих самой королевы Английской что-нибудь да значит. Как и имечко супруга милой Беренгарии. Надеюсь, он вскоре тут объявится.
– Интересно, – Казаков покосился на бастионы возвышающейся над гаванью крепостцы, – здешний правитель, как его… Исаак Комнин, верно? Он уже прознал о том, что стряслось в Мессине?
– Биться об заклад я бы не стал, но дурные новости путешествуют быстро, – безмятежно ответствовал Ангерран. – Было вы весьма занимательно узнать, что кирие Исаак намерен предпринять в этой сложной ситуации. Выходов у него два: сопротивляться или доказывать свою непричастность к скверному инциденту. И в том, и в другом Кипр и его обитателей не ждет ничего хорошего.
Серж одолел последний кусок пирога и вопросительно глянул на сидевшего рядом покровителя. Ярко-голубые глаза проказливого юнца, совершенно не вязавшиеся с почтенным обликом де Фуа, были совершенно искренними, не омраченными даже малой тенью лжи. Казаков догадывался, по чьему наущению начался пожар в мессинской гавани – и знал, что досточтимый Ангерран тоже об этом знает.
«Сообщнички, – грустно подумал Сергей. – Интриганы-саботажники. По здравому разумению, надо бы поднимать паруса и побыстрее драпать из Лимассола. Черт, на чем мы будем поднимать паруса, коли мачта сломана? Пора паниковать или можно повременить?»
Хрюкающего поросенка затолкали в корзину и втянули на борт. К неудовольствию Казакова, подле мающейся от последствий морской болезни Беренгарии нарисовался изящный силуэт в черном. Элегантный красавчик – как он умудряется оставаться неотразимым после пережитой болтанки? – учтиво обхаживал страдающую даму, подкармливая с руки какой-то снедью. Ее величество забот верного подданного не отвергала, предложенным угощением не брезговала и вообще являла собой образец демократично настроенной королевы.
Хайме. Конкурент, мать его. Дельфинов не распугивает, и шторм ему нипочем, и темной ночкой в каюту к Беренгарии хоть разок, да сумел просквозить. Самого Сержа, когда он рискнул предпринять аналогичную вылазку, вежливо попросили удалиться. Наверное, Хайме навел на бдительную Куртенэ сонные чары. А что, он может. Он такой. Транкавель из Ренна, колдун недоделанный. Фаворит. Серж вдруг пожалел, что начисто лишен поэтического дара. А то бы непременно сложил глумливую балладу. С рефреном «Растут у Ричарда рога, лосиные рога!»
* * *
Если предметом размышлений Сержа Казакова была бюрократия, то Исаак Комнин, полновластный правитель, сиречь деспот, маленького средиземноморского островка размышлял о коварстве судьбы и истинности народных италийских поговорок. В частности, той, что уверяла: «Лучше быть Цезарем в провинции, чем одним из многих в Риме». И другой, гласившей: удача покровительствует смелым и предприимчивым.
В течение многих лет он опирался на эти нехитрые утверждения. Они никогда его не подводили.
Сегодня, видимо, настал черед другой поговорки: «За все приходится расплачиваться».
А ведь его дела шли так замечательно!
Девять лет тому он безошибочно уловил миг, когда пришла пора распрощаться с блестящим Константинополем. О разлуке с великим городом кирие Исаак ничуть не сожалел. Он никогда не был в столице желанным гостем.
Позже до него дошла весточка, лишний раз подтвердившая верность его решения. Задержись он в Константинополе еще на пару дней, и следующее десятилетие он в лучшем случае провел бы за решетками Нум еры. Или слепым побирушкой бродил по городам и весям Империи. Или стал одним из тех, кого в праздничный денек заталкивают в медное брюхо вечно голодного быка-людоеда на площади Тавра. Пришедший к власти Андроник Комнин стремительно расправлялся со всеми, кто имел несчастье носить ту же фамилию, что и новый базилевс, и представлял опасность в качестве претендента на трон Империи.
Исаак мог считаться Комниным с большой натяжкой. Громкая фамилия ему досталась от бабушки-покойницы, вторым браком выскочившей замуж за сводного двоюродного братца тогдашнего императора, уже и не упомнишь, как его звали. Патрикий Исаак здраво предположил, что в бурный год переворотов и расправ с неугодными ссылки на запутанную родословную вряд ли помогут, и предпочел тихо удалиться. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон. Постылую бездетную супругу он оставил в Константинополе. Может, Андроник до нее доберется, милостиво избавив дальнего сородича от хлопот с разводом.
Бурлящую столицу Исаак Комнин покинул не в одиночестве, но запасливо прихватив родовую казну, парочку кораблей арабской постройки и две сотни неплохо вышколенных вояк, уже достойно показавших себя на синих дорогах Средиземноморья. Почти год беглый патрикий и его дружина мыкались по водной глади от Палестины до Иберии, нанимаясь в услужение то к франкам, то к сицилийцам, то к арабам. Порой удавалось хорошо поживиться, порой приходилось уносить ноги. В конце концов озабоченный поисками надежного пристанища взор Исаака упал на гористый и плодоносный Кипр. Между прочим, исконное византийское владение, пребывающее под рукой нахальных ахейцев, Виллардуэнов.
Выкинуть из Лимассола франкского управляющего вместе с малым гарнизоном оказалось до смешного просто. Местные жители радушно приветствовали кирие Комнина как освободителя, и жизнь бодро покатилась своим чередом дальше.
Через год кирие Исаак решил, что было бы недурно объявить Кипрскую провинцию отделившейся от Империи, а себя – императором острова. Дабы лишний раз позлить сидящего в Константинополе Андроника, избавиться от своры чиновных дармоедов и прекратить всякий месяц исчислять налоги в пользу столицы.
Отправив в Константинополь напыщенное послание, самозваный император Кипра на всякий случай приготовился к поспешному бегству. Вдруг мудрые головы в Синклите сочтут полезным проучить зарвавшегося выскочку?
Однако далекая столица ограничилась грозным письменным внушением, занявшим десяток расписанных золотом и киноварью пергаментных листов, и настрого запрещавшим Исааку Комнину присваивать себе титул базилевса. Парусов боевых галер на горизонте так и не появилось. Удача, как портовая девка, благосклонна к нахалам. Кипр слишком отдален, посылать туда вразумляющую эскадру дорого и опасно. Деспот острова и его присные облегченно перевели дух, а пергамент из Константинополя прибили к стене тронного зала – для красоты. Все десять листов.
Базилевс Исаак Комнин благоденствовал, а удача оказалась особой ветреной и непостоянной.
– Кто, ну какая сволочь это сделала? – удрученно взывал кипрский правитель, в очередной раз вороша незримый список своих недругов.
Список выходил пространным, ибо за годы своего правления Исаак умудрился насолить очень и очень многим. Сам-то он полагал, что порочащие слухи о нем распространяют злопыхатели и клеветники. Его деяния ничем не отличаются от деяний прочих властителей, что христианских, что мусульманских. Разве что порой он слишком вольно трактовал Родосский морской закон. В особенности ту его часть, что касается раздела трофейного имущества судна, затонувшего в ваших водах. Исаак и его подчиненные не всегда имели терпение дождаться, когда корабль затонет самостоятельно, частенько помогая ему отправиться на дно. Иногда вместе с командой и пассажирами, которых вообще-то полагалось спасти за установленное законом вознаграждение. Или вовсе без оного – если судно было паломническим. Но достойное содержание императорского двора требует изрядных расходов, а казна острова не бездонна. Нужно же как-то ее пополнять? Пусть первым в кипрского правителя бросит камень тот, кто безгрешен и ни разу не грабил ближнего своего! Где же толпа желающих карать и обличать? Поразбежались? Сколь удивительно.
Видно, у кого-то из обобранных лихими киприотскими воителями лопнуло терпение. Он задумал отомстить. У Исаака Комнина достало чувства юмора, чтобы по заслугам оценить подложенную ему свинью. Сам такое не раз проделывал. У простецов сия гнусная выходка именуется «валить с больной головы на здоровую». Какому-то трусу не хватило решимости лично бросить вызов, и он не придумал ничего лучше, как натравить на маленький беззащитный Кипр армаду разъяренных крестоносцев. Во главе с Ричардом Львиное Сердце, храни нас Богородица от гнева христианнейшего чудовища!
– Неужто Виллардуэны? – вопрошал сам у себя Исаак, в очередной раз наискосок пересекая маленький зал с выходом на открытую террасу. Некогда Комнин пожелал обставить зал в истинно византийском духе, для чего в Константинополь был отправлен специальный лазутчик. С наказом побывать в Палатии и доподлинно выяснить, как там и что. Лимассольская крепость, конечно, не древний базилевсов дворец, но повелитель Кипра будет жить не хуже, чем дряхлый Андроник!
– Нет, чванным чистюлям ума на такое не достанет. Они бы просто приперлись сюда и начали выкликать меня на честный поединок. Гискар Сицилиец? С жадного волчонка станется. Крестоносцы в Мессине надоели ему до смерти, вот он и сделал нам подарочек. Чем я ему досадил, спрашивается? Барцелло, чем мы могли досадить Гискару? А может, это Венеция на нас взъелась или Генуэзская лига? Любимый старший братец Андроник решил выжить меня отсюда? Ну что разеваешь рот, точно рыба пеламида в котле? Вызнал, чьих рук эта пакостная проделка?
– Нет, мессир… то есть, нет, ваше величество.
Императорский двор Исаака Комнина вполне заслуживал названия «разношерстного». Окружение кипрского деспота составляли весьма разнообразные и диковинные личности. Кирие Исаак придерживался здравой идеи о том, что происхождение и верование человека не имеют особенного значения. Главное, чтобы пользу приносил и служил верно. Оттого императорским казначеем на Кипре был араб-сириец, кесарем, старшим над базилевсовой дружиной – Хокон, норвег из Дании, а новелиссимом, сиречь ближайшим доверенным советником – гражданин свободного города Милана, Барцелло Берксадрус. Грузный сановник уже довольно давно переминался с ноги на ногу подле низких бронзовых дверей, уныло вздыхая.
По мнению мэтра Барцелло, на сей раз корабль кипрского государства крепко сел на мель. Неведомые злодеятели на редкость точно подгадали миг коварного удара и выбрали смертоносное оружие, от которого нет защиты. Допреж многочисленные, но разрозненные враги Исаака Комнина никак не могли договориться между собой. Примерное наказание засевших на кипрских скалах лиходеев откладывалось и откладывалось, а подчиненные Комнина тем временем благополучно настигали и грабили очередное торговое судно.
– А почему ты не знаешь? – ядовито вопросил кипрский деспот. Посчитал по пальцам, кивнул: – Миновало больше двух недель с того дня, как пришла весточка из Сицилии. Господу хватило седмицы, чтобы сотворить мир. Ты, умник, не в силах ответить на простенький вопрос: кто из заклятых друзей ткнул мне отравленным ножом в спину. За что ты получаешь жалованье, хотел бы я знать?
«За то, что сижу здесь и изощряюсь перед соседями, оправдывая безобразия ваших сорвиголов, – мысленно отозвался мессир Берксадрус. – А вашим заклятым друзьям, господин Комнин, я уже и счет потерял. Ох, выкинут нас с милого островка. Или всех перевешают, на зубцах крепости. Согласно франкским традициям».
– Ладно, пес с ними, ненаглядными друзьями, – невысокий, энергичный Комнин, как заправский последователь философской школы перипатетиков, «мыслящих на ходу», описал несколько кругов вдоль стен залы, огибая предметы обстановки. – Выживем – сыщем гадину и примерно накажем… Дары подготовлены?
– Да, ваше величество, – тоскливо ответствовал новелиссим. Упоминание о разорительном выкупе звучало для него, как ножом по сердцу. – Вот общий перечень вещей и денежных средств, предназначенных для франков…
Созванный неделю назад синклит доверенных лиц кирие Исаака, скрежеща зубами и исходя желчью, рассудил, что сопротивление маленькой кипрской дружины армии крестоносцев обречено на поражение. Хокон, разумеется, возражал, но к мнению буйного дана на сей раз не прислушались. Было принято решение уговаривать Плантагенета и Филиппа-Августа Французского сменить гнев на милость, клянясь в своей невиновности и преданности делу освобождения Гроба Господня. «На кой он нам сдался, этот гроб повапленный?» – заметил тогда прозаичный Комнин.
Лучшим подкреплением клятвам дружно сочли обильное денежное вспомоществование вечно нуждающемуся Ричарду и его рыцарскому сброду. Почтенный ибн-Фархид с помощниками выпотрошили немалую императорскую сокровищницу. Мэтр Барцелло составлял послания к банковским домам Италии, настоятельно прося снабдить английского короля-крестоносца кругленькими суммами в золоте и серебре. Император Кипра, бормоча «Чтоб они подавились», подписывал заемные листы. После ухода крестоносцев – если Господь окажет милость и франки уберутся хотя бы через полгода – правитель острова будет обобран до нитки. А заодно унижен на все Средиземноморье необходимостью заискивать перед неотесанными франкскими королями и доказывать свою непричастность к мессинскому поджогу.
Мельком просмотрев свиток, Исаак обреченно закатил глаза:
– Всё, всё, что нажито непосильным трудом!.. Всё наше законное добро уходит этим проходимцам! Барцелло, нас спасет только чудо. Может, потолковать с епископом? Пусть его святейшество прикажет монахам непрерывно молиться от избавлении Кипра от франкского нашествия, а? Как думаешь, поможет?
Мессир Берксадрус составил в уме короткую витиеватую речь, смысл коей сводился к тому, что его величеству Комнину лучше воздержаться от упований на Всевышнего. Особенно принимая во внимание захваченное несколько недель назад судно Ордена Тампля, везшее паломников и храмовое золото в Дамиетту.
Новелиссим уже произнес первые слова, когда бронзовая дверь слегка приоткрылась. Внутрь сунулся крайне взволнованный Заккария, комендант лимассольской гавани. В нарушение всех правил приличия он настойчивыми помаваниями дрожащих рук призывал мэтра Барцелло покинуть зал и выйти в коридор. Должно было стрястись нечто воистину чрезвычайное, чтобы управляющий порта лично примчался в крепость, осмелившись нарушить мирное течение аудиенции.
– Э-э… – нерешительно закинулся мессир Берксадрус, взглядом указывая на дверь и мятущегося за ней Заккарию. Исаак молча кивнул.
Переговоры через порог велись придушенным шепотом и длились недолго. Единожды прозвучала довольно громкая реплика новеллисима «Болваны!». Комендант, судя по униженности телодвижений и шепоту, ставшему почти беззвучным, оправдывался. Из рук в руки перешел некий свиток, и слегка оживившийся духом Берксадрус вернулся обратно в зал.
– Ваше величество, хорошие новости! – оповестил он Исаака Комнина, высматривающего в безбрежных морских просторах нечто, ведомое только ему одному.
– Да неужто? – хмуро откликнулся деспот Кипра. – Флот Ричарда потерпел крушение прямо у стен Александрии? Полоумных крестоносцев захватили в плен верные подданные султана Саладина и распродают по номизме за голову?
– Гораздо лучше, – итальянец торжествующе потряс врученным свитком, – в гавани стоит сильно потрепанная недавним штормом шебека под названием «Жемчужина». Ее капитан просит разрешения подойти к берегу для закупки припасов и ремонта. На борту находятся около тридцати франков благородного рода и… – мессир Берксадрус выдержал надлежащую паузу, – и молодая госпожа по имени Беренгария.
– Кто такая, чем знаменита? – фыркнул Исаак. – Эта дама несказанно богата? Как ее занесло в наши отдаленные края? Паломница?
– Беренгарией, ваше величество, зовут супругу Ричарда Английского, – укоризненно напомнил мессир Барцелло. – Она и ее спутники сидят на медленно тонущем судне прямо в виду замка. Прибыли сегодня утром. Уже весь город об этом судачит.
– И только я узнаю обо всем последним, – сердито рыкнул Комнин. На миг византийский патрикий исчез, заместившись вожаком пиратского судна, расчетливым и предусмотрительным.
Новеллисим, вздрогнув, повинно развел руками:
– Задержки и проволочки неизбежны, ваше величество. Пока на судне побывали чины из таможенной управы, пока переписали всех присутствующих и осмотрели груз, пока доложили коменданту, пока Заккария соображал и собирался с духом… Но не извольте беспокоиться, никуда они из гавани не денутся. Их корабль после бури течет, как решето, и мачта на нем сломана. Подготовить барку и личный эскорт вашего величества?
Самозваный базилевс не отвечал, в задумчивости пощипывая недлинную седеющую бородку и пристально разглядывая висящий на стене большой узорчатый ковер в бирюзовых и коралловых тонах. Ковер был выткан в самом Багдаде и взят три года назад в качестве трофея. Барцелло терпеливо ждал, не сомневаясь в том, что услышит. Господь и вправду порой бывает милосерд к тем, кто не заслуживает его доброты. Промысел Его и осенний шторм даровали Кипру призрачный, но все-таки шанс на спасение. Грех и непредусмотрительность им не воспользоваться.
– Барку – да. Эскорт – тоже да, – резко повелел кирие Исаак. – Радуйся, у тебя появилась возможность прокатиться на расписной лоханке. Съезди за франкской королевой и доставь ее сюда. Вежливо, – Комнин наставительно поднял палец, – очень вежливо. Как у принято говорить у господ рыцарей, куртуазно. Не хочу, чтобы кирия Беренгария нажаловалась потом своему благоверному, сколько дурно ее приняли на Кипре. Понял, Барцелло? Если их шебека в самом деле тонет, пусть снимут оттуда экипаж и свиту госпожи. Тоже вежливо. Никаких поединков, никаких скандалов, никаких разбитых голов и вывихнутых рук. Предупреди Хокона, пусть подготовит франкам достойную встречу. Разместим их в Римской башне, там на всех места хватит. А сам отправляйся в гавань. Позаботься, чтобы все прошло тихо и благопристойно. Базилевс Кипра любезно приглашает в гости случайно оказавшуюся в его владениях прекрасную франкскую госпожу. Кстати, не знаешь, какова она с лица, эта Беренгария?
– Говорят, хорошенькая. Она родом из Наварры, что в Иберии, – насплетничал мэтр Берксадрус. Ему совершенно не нравилась грядущая поездка по еще волнуемому сильной послешторомовой зыбью заливу. Но с базилевсом не поспоришь, а морской переход займет от силы полчаса. Можно и потерпеть, заради спасения прекрасного острова, ставшего для мессира Барцелло второй родиной.
* * *
К полудню настроение на борту «Жемчужины» стало упадническим – во всех смыслах. Потрепанная волнами и разошедшаяся по швам шебека медленно, но неуклонно оседала все глубже, причем нос погружался быстрее, чем корма. Из трюма бочками и ведрами неустанно таскали воду. По мнению Казакова, с равным успехом можно было вычерпывать ложкой Средиземное море. Привычных по историческим фильмам и книгам ручных помп на борту не имелось. То ли еще не изобрели, то ли боцман шебеки не озаботился прикупить их в хозяйство. В недрах утопающего кораблика то и дело что-то гулко булькало и трещало, ломаясь. Из познавательного интереса Серж сунулся в квадратное отверстие люка, откуда на него шибануло затхлостью и гнилью. Внизу, довольно далеко, плескалась черная, неприятная на вид вода.
Кажется, близилась пора спасаться. Но приказ об срочной эвакуации пока отдан не был. Человек, способный его отдать – ее величество Беренгария – утратил всякий интерес к происходящему вокруг, озабоченный ухудшающимся состоянием своего здоровья. Наваррке было дурно, она заперлась в своей каюте и страдала. Действительно страдала, не притворялась – потому что даже не пожелала ворковать с Хайме. Хрупкий организм уроженки гористой Испании начисто не переваривал тягот долгих морских странствий.
Поразмыслив, Казаков отправился за консультацией к де Фуа. Он на борту самый старший, с немалым жизненным и военным опытом, да вдобавок личный приятель мадам Элеоноры. По всему выходит, в отсутствие Беренгарии распоряжаться должен именно он.
– Повременим, – заявил мессир Ангерран в ответ на предложение высадить хлипкую дверь в каюту наваррки, кликнуть болтающиеся поблизости лодки и дружно переправиться на берег. – Положение у нас и так весьма двусмысленное. Не будем усложнять его сверх необходимого. Успокойтесь, я более чем уверен: нам не позволят запросто утонуть на виду всего Лимассола.
– Ну, вам виднее, – пробормотал Серж и ретировался. Ранее многоумный старикан почти не ошибался в своих прогнозах. Будем надеяться, он и сейчас недалек от истины. А шебека-то тонет, чтоб ее…
Кто первым заметил приближающуюся маленькую флотилию, осталось невыясненным. Возможно, ее засекли сразу несколько человек. Благородные господа из эскорта королевы маялись на покосившейся палубе, предаваясь унылому созерцанию хмурого моря и близкого лимассольского берега.
Возглавляла процессию здоровенная, вызывающе роскошная лодка. Низкие борта раскрашены в веселенькие оранжевые, красные и голубые цвета. Три пары длинных весел размеренно поднимались и опускались, толкая суденышко вперед. Посредине лодки красовалась маленькая беседка, позолоченная, со шпилем на макушке, с трех сторон увешенная коврами. Над кормой барки торчал блестящий флагшток с развеваемым свежим ветерком знаменем Кипра, шагающим влево золотым львом в короне на ярко-голубом фоне.
В обильно разукрашенной флажками лодке, как отметил Серж, помимо гребцов разместилось около десятка человек и оставалось место еще для полудюжины. Грузно переваливающееся с волны на волну нарядное суденышко ностальгично напомнило Казакову прогулочный речной катер, где для пущей экзотики подвесной мотор заменили мускульной человеческой силой.
За баркой – кто-то глазастый и шибко образованный прочел выведенное на ее борту греческое слово «Аргира», «Драгоценность» – тащилось три или четыре развалистых плоскодонки. Точно такие же Сергей во множестве видел в гавани Мессины, где они шныряли от берега к берегу или торчали на взморье, деловито волоча за собой сети.
«Вот и посольство валит в гости. Интересно, кто там, в беседке? Вдруг самолично Комнин припожаловал?» – чуть оживившись, предположил Казаков. Огляделся: на шебеке началось поспешное шевеление.
Долг оказался превыше страданий. Благородные сэры и доны торопливо приводили себя в относительный порядок. Засуетилась и команда, но как-то без огонька, больше для видимости. Деловито протрусил на корму его милость де Фуа. Заскребся под дверями Беренгарии, ведя переговоры с мадам Катриной и убеждая королеву Английскую блюсти дипломатический протокол и не учинять международных скандалов.
Взмахнув веслами, пестро размалеванная «Аргира» ловко развернулась, встав борт о борт с уныло погружающейся «Жемчужиной». Порванные штормом британские леопарды рыкнули на кипрского льва, длинный алый вымпел шебеки на миг наискось хлестнул по ультрамариновому шелку. С барки на шебеку перекинули хитроумно устроенные мостки с веревочными ограждениями и бронзовыми крючьями-зацепами, накрепко впившимися в дерево.
Через шаткую переправу бодро проплюхали шестеро вояк внушительной комплекции, с ног до головы упакованных в положенное звякающее снаряжение. Бесцеремонно распихали в стороны сунувшихся под ноги матросов шебеки и свитских наваррки, выстроились рядком, хором гаркнули нечто слаженное и совершенно непонятное.
«Бодигарды, – невесело хмыкнул Серж. – С хорошей подготовочкой. Как по трапу-то скакали, словно по твердой земле. Опытные. Морской десант Средневековья. Их там хоть и не больше десятка, но нашу заблеванную компанию, боюсь, в три счета разделают на пельмени. А кричат на каком, на латыни? Хотя стоп, Кипр же греческая территория. То бишь византийская. Еще не завоеванная турками. Хай живе великий базилевс во веки веков, аминь. Как положено, за стражей ковыляет босс».
По качающимся мосткам, судорожно цепляясь за тросы ограждения, на шебеку перебрался упитанного вида мужчина лет сорока. Темноволосый, слегка облысевший, богато разряженный на европейский, а не на византийский манер. Бархатный наряд в коричневых и зеленых тонах обильно дополнялся разнообразными золотыми побрякушками. На изжелта-темной то ли от загара, то ли от природы физиономии плавало мученическое выражение. Впрочем, стоило ему ступить на косую палубу «Жемчужины», кислая мина как по волшебству сменилась приязненной и лучащейся оптимизмом.
Почти одновременно с кипрским посланцем на корму вышла Беренгария. Приодетая, причесанная, подкрашенная и высоко держащая голову. По всему ясно, принцесс средних веков с детства готовили к работе в трудных условиях. В качестве моральной поддержки выступали до неприличия серьезный де Фуа и чопорная фрау Куртенэ. Не хватало только фанфар, литавр и барабанов.
Прибывший пузан не дал Беренгарии и рта толком раскрыть. Поклонился и затарахтел – если верить слуху, с легкостью перескакивая с латыни на норманно-франкский и обратно – помогая себе рьяной жестикуляцией. Новоиспеченная королева английская смотрела на посланца настороженно. Несколько раз она чуть оборачивалась к де Фуа, и тот начинал шептать наваррке на ухо. Видно, излагал скороговорку ромея в более приемлемом темпе.
«Не, на высокое начальство никак не тянет, – приглядевшись к посланцу и припомнив собственные впечатления от сильных мира сего, вынес решение Казаков. – Суетлив больно. Не поехал Комнин нас приветствовать. Прислал бойкого референта по связям с общественностью».
– Верно ли я поняла, мессир: вы предлагаете мне и моим спутникам покинуть это судно, вверившись гостеприимству вашего сеньора? – достаточно громко и отчетливо, чтобы все слышали, произнесла Беренгария. – Невзирая на преследующую его худую славу лихоимца, грабителя и обманщика? И позабыв о том обвинении, что нынче выдвинуто против Исаака Комнина королем и супругом моим Ричардом?
Про себя Серж решил, что Беренгария – сама или с чужой подсказки – разыгрывает сценку весьма и весьма толково. Она эффектно стоит на возвышении, ее хорошо видно и слышно, а приземистый киприот мнется на перекошенной палубе, у девицы под ногами. Простенькая, но действенная психологическая уловка.
– Мадам, мадам, – подвижная округлая физиономия «референта» преисполнилась самой натуральной скорби, – наш несовершенный мир кишит завистниками и злопыхателями. Госпоже, подобной вам, сколь умной, столь же и прекрасной, прямо-таки невместно прислушиваться к рыночным сплетням. У любого правителя хватает врагов и клеветников. Наш досточтимый деспот не исключение. Также как и ваш благородный супруг, уж простите на честном слове. Нелепая история, произошедшая в гавани Сицилии, позорит честь и достоинство нашего острова. Его величество вынужден оправдываться и нести ответственность за преступление, которого он не совершал!
Голос оратора приобрел патетически-скорбное звучание:
– Счастливая случайность первой привела к нам, на Кипр, не короля Ричарда, а вас, мадам. Кому, как не женщине, пристало милосердие и дарованная самим Господом тяга к справедливости? Мы просим вас о помощи, кирия Беренгария. Выслушайте моего господина и помогите ему! Убедитесь, что у вашего супруга нет и не было сторонника вернее и преданнее!.. К тому же, – посланец выразительным жестом обвел накренившуюся шебеку, – ваш корабль просто-напросто тонет. Через полчаса, от силы через час он пойдет ко дну. А мой сюзерен с величайшим удовольствием предоставит в ваше распоряжение всю роскошь Византии и все сокровища Востока!
«Досточтимый деспот, – удивился оригинальному словосочетанию Казаков. – Глубокоуважаемый тиран и милостивый сатрап. А мужичок-то представительское дело знает туго. Вот Берри уже и засомневалась, и губки кривит. На берег ей хочется не меньше нашего. И хваленую византийскую роскошь посмотреть тоже охота. Ну не съест же ее этот Комнин, и не продаст втридорога в багдадский гарем!»
– Обождите, – величественно бросила наваррка. Оглядела свой приунывший в морских передрягах эскорт, окликнула: – Мессир де Транкавель, мессир де Шательро. Поднимитесь сюда.
«Ой, это ж меня, – Казаков запоздало вспомнил свое новое имечко, дарованное по доброте душевной королевой Элеонорой. – Заседание начинается! Милейшей Берри позарез нужен совет».
* * *
– Выбор у нас невелик, – с ходу пессимистично заявил Ангерран де Фуа, также призванный в королевские советчики. Маленькая группка – сама Беренгария, де Фуа, мадам Катрина и двое молодых людей – отошла к фальшборту, ограждающему корму. Внизу, на расстоянии чуть меньше метра, неспешно прокатывались серо-сизые волны с грязными пенными гребешками. Набравшая полное брюхо воды шебека качалась с боку на бок, рядом кокетливо приплясывала нарядная барка киприота. – Как верно заметил этот господин, мы вот-вот пойдем на корм рыбам. Упрямство до добра не доведет. Мадам Беренгария, я почтительнейше высказываюсь за визит к Комнину. Ибо опасаюсь, что, если мы не пойдем добровольно, нас к этому вынудят насильно.
Наваррка перевела вопрошающий взгляд на Хайме. Тот еле заметно пожал плечами:
– Посланец не лжет. Он в точности излагает то, что велел его господин. Может, сам Комнин и лелеет в отношении нас какие-то коварные замыслы, но посол честен.
Старшая фрейлина от участия в дискуссии дипломатично уклонилась, заметив только, что лично ей не по душе развязные манеры посланца. Серж понял, что остался единственным не высказавшимся. Раздраженно зыркнул на де Фуа, не давшего подручному на сей счет никаких указаний. Мысленно перекрестился и бухнул то, что думал:
– Мессир Комнин, похоже, наложил с перепугу в штаны и позарез желает помириться с Ричардом. Чтоб крестоносцы не покушались на его ненаглядный Кипр. Не знаю, какой он человек, этот Комнин. Может, негодяй и мерзавец, как все вокруг говорят. Но вдруг его оклеветали? И теперь он добивается, чтобы мадам Беренгария похлопотала за него перед его величеством Ричардом.
– Знаете, я прочитала изложение допроса мессинских злоумышленников, – задумчиво изрекла Беренгария. – Мессир Серж, ведь это вы их задержали, а потом вели дознание? Ричарду очень понравилось, как быстро вы добились от них полного признания. Мессир де Фуа отзывался о ваших способностях наилучшим образом.
– Спасибо мессиру де Фуа, – кисло вымолвил Казаков. – Было такое, мадам. Хайме там тоже присутствовал. Мы этих поджигателей вместе ловили. Они сами во всем признались. Верите, нет, мадам Беренгария, мы их даже не били…почти.
Беренгария бросила на него странный мимолетный взгляд – Казаков готов был поклясться, досадливый. Словно бы ожидала от собеседника чего-то большего, а тот взял и сморозил глупость.
– Все равно, это очень странно, – убежденно сказала наваррка, заслужив мысленное одобрение Сержа. – И мадам Элеонора со мной согласилась. Портовые нищеброды, нанятые неизвестным человеком, расплатившимися кипрскими монетами, поджигают корабли. Неужели у Комнина и его приближенных не достало ума смекнуть: если поджигателей схватят, они немедля выдадут своего нанимателя?.. Мне доводилось несколько раз посещать суд королевской семьи, который правил мой отец. Он наверняка сказал бы: представленные доказательства недостаточны и малоубедительны.
Де Фуа хмыкнул и пробормотал что-то на латыни. Должно быть, цитировал надлежащую юридическую формулировку. Беренгария обрадованно кивнула:
– Да-да, именно так! Я много размышляла над случившимся в Мессине. Может, я ошибаюсь и плохо знаю людей… Только мне кажется, это было подстроено нарочно. Кто-то очень хотел добиться того, чтобы армия крестоносцев, пылая жаждой мести, пришла на Кипр.
«Пять баллов, – признал Казаков. – Единственный человек допер, что сицилийский инцидент шит белыми нитками».
В корму шебеки ударила особо сильная волна. Обе дамы, ахнув и пошатнувшись, ухватились за широкие перила и за оказавшихся поблизости мужчин.
– Я отправляюсь на берег, – решительно заявила наваррка. – Мы все едем. Не знаю, достанет ли у меня проницательности и умения отличить ложь от правды, но я побеседую с кипрским деспотом. И, если окажется, что он и в самом деле невиновен, я… – она чуть смутилась. – Я попробую растолковать это Ричарду. Зачем крестоносцам война с тем, кто готов стать их союзником? К тому же на Кипре живут не сарацины, а христиане. Я ведь не ошибаюсь?
– Христиане греческого вероисповедания, – уточнил мессир Ангерран. – В остальном госпожа королева совершенно права.
– Почему она постоянно называет Комнина деспотом? – шепотом спросил Серж у Хайме. – Он что, вконец замучил и замордовал своих подданных?
– Это просто титул, сохранившийся с римских времен, – с еле заметной усмешкой и тоже шепотом объяснил младший Транкавель. – Князь, господин. Вообще-то Комнин величает себя базилевсом. Но я слышал, якобы его не короновали положенным образом. Он самовольно присвоил себе императорское достоинство.
«Наш человек, – фыркнул Казаков, краем уха внимая тому, как Беренгария высокопарно объявляет посланцу Комнина о своем согласии принять приглашение его сюзерена. Торжественность момента портила вода, перекатывавшаяся по палубе и с утробным бульканьем сливавшаяся в шпигаты. – Желаю быть главным, и все тут. Наплевать, что в Константинополе уже есть один экземпляр. Зато я буду базилевсом на Кипре».
Перемещение в спасительные шлюпки происходило суматошно. Как при всяком кораблекрушении, даже маленьком, не обошлось без катастроф.
С борта «Жемчужины» сбросили вниз несколько веревочных трапов – вертлявых и неустойчивых. Сопровождающие Беренгарии выволакивали из трюмов уцелевшие пожитки в трогательных узелках и кожаных торбах. Неуклюже спускаясь по веревочной лестнице, кто-то из благородных господ оступился и с коротким воплем рухнул в море. Пострадавшего вытащили, хотя соленой водички он нахлебаться успел. Беренгария, поддерживаемая Хайме и де Фуа, самостоятельно одолела качающиеся мостки и, придерживая длинный подол, спрыгнула на барку. За ней, повизгивая и вскрикивая от страха, перебрались ее дамы. Казаков заметался, не зная, следовать за наварркой или занять свободное место в одной из плоскодонок.
На мешкающего вассала призывно рявкнул де Фуа, повелев не валять дурака и убираться с тонущей шебеки. Серж примерился, выждал миг, когда колебание волн заставит корабли поравняться, и не без бравады скакнул с одного борта на другой. Эффектного жеста не получилось. На «Аргире» ему под ногу подвернулся чей-то мешок, и Казаков клюнул носом, едва не вывалившись за противоположный борт. Падающего крестоносца ухватил за шиворот бодигард комнинского посланца и молча усадил на дно лодки.
На «Жемчужине» оставалось еще не меньше дюжины человек, когда шебека зловещим образом закачалась взад-вперед, с носа на корму. Рулевой барки отдал команду, гребцы торопливо замахали веслами, отводя роскошное суденышко подальше. Словно скользя по невидимым стапелям, шебека носом вперед зарылась в волны и исчезла из вида. На поверхности моря закачались доски, бочки, обрывки парусины и орущие головы тех, кто поспешно сиганул за борт. Верная «Жемчужина», свадебный подарок наваррке от Танкреда Гискара, с трагическим бульканьем канула на дно лимассольской гавани.
«Концы в воду, – напутствовал шебеку Казаков, ерзая и усаживаясь поудобнее. Слева от него лежали сваленные грудой мешки с имуществом спасенных, справа торчал охранник посла. Судя по мрачной нордической физиономии, никакой не грек, а самый что ни на есть коренной уроженец севера Европы. Или сицилиец из подданных Гискара. – Теперь нам действительно больше некуда возвращаться».
Под беседкой-балдахином скрывалось стоящее на маленьком возвышении широкое то ли кресло, то ли диванчик на толстых разлапистых ножках, обтянутое малиновым бархатом с золотыми кисточками. Там со всем пиететом и комфортом устроили Беренгарию. Мэтр посол приткнулся рядом, на ступеньке, продолжая сладкоречиво вещать о том, сколь торжественный прием ожидает кирию королеву на берегу. Наваррке, похоже, опять сделалось скверно. Она рассеянно кивала, но ее остекленевший взгляд был устремлен куда-то внутрь себя.
«Аргира» и следующие за ней перегруженные суденышки развернулись к острову. Барка шла неторопливо и валко, шлепая веслами и переползая с волны на волну. Крепость, обрывистое побережье и городок казались едва выступающими над размытой линией горизонта, и приближались еле-еле, словно подтягиваемые на длинной, упругой резиновой ленте.
Где-то на полпути, когда уже стали различимы отдельные строения на берегу, случилось досадное происшествие, омрачившее витавший над баркой дух всеобщего примирения и согласия.
С левого борта, там, где выпало сидеть Казакову, к «Аргире» приблизилась маленькая лодка. Двигалась она причудливыми зигзагами и рывками, то быстрее, то медленнее. Два человека гребли, третий, выбравшись на нос и пытаясь удержать равновесие, отчаянно крутил над головой грязную тряпку. Прикинув возможный курс сближения, Сергей озадачился. Пассажиры лодчонки явно вознамерились протаранить «Аргиру», ибо шли наперерез цветастой барке.
Внезапно на загадочной лодке бросили весла и истошно заорали. Ветер относил слова в сторону, однако можно было разобрать, что, во-первых, кричат на норманно-франкском, во-вторых, вопли адресованы Беренгарии. Крикуны несколько раз назвали английскую королеву по имени, и были услышаны. Преодолевшая апатию Беренгария подалась вперед, выглянув из коврового шатра и обозрев море. Болтливый посланец разом умолк и тоже торопливо зашарил глазами по сторонам.
– Кто эти люди? Что им нужно? – наваррка прищурилась, вглядываясь в плясавшую на волнах плоскодонку. – Смотрите, вон тот человек машет флагом. Может, они в беде?
Знаменосец на лодке учел ошибку, расправив свой стяг. Стало видно, что в руках у него полотнище некогда белой ткани, перечеркнутый прямым черным крестом.
– Миледи Беренгария! – надсаживаясь, орала странная троица. – Миледи, не верьте им! Не верьте ромеям! Они везут вас на погибель! У них нет ни чести, ни совести, они грабят паломников к Святой Земле и продают в рабство неверным! Они… – окончание фразы затерялось в плеске волн.
– О Мадонна, – сокрушенно вздохнул посланец. Не было печали. Он ведь предупреждал, что от угодивших в полон рыцарей Тампля не будет ничего, кроме сплошных неприятностей. Предлагал поскорее отпустить их за хороший выкуп, а не держать на острове. Вот, пожалуйста, напророчил. Гавань слухами полнится, и троица болванов решила проявить героизм, упредив франкскую гостью о коварстве киприотов. – Кирия Беренгария, не обращайте внимания. Сейчас ими займутся. Иво! – он раздраженно повысил голос, обращаясь к кому-то из телохранителей. – Не сиди, как пень! Убери этих горлодеров с глаз моих!..
Молчаливый сосед Сержа наклонился, извлекая из-под своей скамьи необычно короткий лук с двумя сильно изогнутыми рогами, и ярко-красный кожаный колчан – не круглый, плоский. Набросил на положенное место петлю тетивы, натянул и, почти не целясь, выстрелил. Под звонкое «треньк!» тип с черно-белым флагом перевалился через борт и канул в морские глубины. Его сотоварищи схватились за весла. Это отсрочило их гибель на считанные доли секунды. Еще два выстрела, и никем не управляемая шлюпка бессмысленно закружилась вокруг своей оси. Стрелок равнодушно кивнул начальству, мол, работа выполнена, убрал лук и вернулся к созерцанию моря.
Казаков нервно сглотнул, невольно пытаясь отодвинуться подальше. Простые нравы Средневековья во все красе. Был человек, шлеп – и нет человека.
– И как это понимать? – заломила бровь Беренгария. – Может, я ошибаюсь, только флаг, коим пытались привлечь наше внимание, весьма походил на обрывок знамени Ордена Храма. Вы прикончили этих людей, даже не попытавшись узнать, чего они хотят!
– Кирия королева, – примирительно заговорил ромей, – понимаю, милосердное женское сердце отзывчиво к чужим несчастьям. Но поверьте, эти проходимцы не заслуживали вашего сострадания. Это просто бродяги, наверняка похитившие лодку у честного рыбака и разжившиеся где-то белой тряпкой. Все, чего они добивались – настроить вас против нашего повелителя да выклянчить подаяние пощедрее.
– И вы приказали их убить, – королева Английская неохотно опустилась на мягкое седалище.
– Разумеется! – искренне удивился посланник Комнина. – Они кричали поношения моему господину и сами навлекли на себя кару. Разве ваш супруг поступил бы иначе?
Беренгария насупилась и смолчала. Да, с Ричарда бы, пожалуй, сталось поступить именно так, а уж про Филиппа-Августа и говорить нечего. И все же, все же…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
День Всех Святых
31 октября,
в течение дня.
…Благородный барон Серж де Шательро проснулся ранним утром от молодецкого храпа соседа по нарам, шевалье Теодора Чиворта, да еще оттого, что заели блохи. Барон сел и продрал глаза. Секунд пять он пытался спросонья сообразить, что же такого было вчера и за какие грехи его заперли в КПЗ. Потом вспомнил всё и вслух произнес нехорошее русское слово.
Вокруг шевелились на своих топчанах полусонные люди. Кто-то, сидя на краю лежанки, натягивал сапоги, кто-то, обливаясь, жадно пил прямо из глиняного кувшина, в дальнем углу вяло переругивались из-за вчерашнего проигрыша в кости. В узких окнах-бойницах уныло брезжил серенький рассвет, по полу тянуло холодом. Входная дверь была открыта настежь, и ее заслоняла спина Ангеррана де Фуа, широкая и прямая, как у начальника строевой части полковника Коленько. Стоя в проеме, де Фуа что-то втолковывал хмурому караульному. В отличие от прочих благородных донов он в этот ранний час был уже полностью одет. «Мощный все-таки у меня шеф, – подумал Казаков не без законной гордости. – Та еще сволочь, конечно, но старикан мощный.»
Тедди опять всхрапнул зимним медведем, оправдывая данное ему прозвище. Казаков протянул руку и двумя пальцами зажал Чиворту нос.
– Петухи уже пропели, – строго сказал он вскочившему с руганью шевалье. – Вставайте, мон шер, войну проспите.
Рыцари одевались не торопясь, благо торопиться им было особенно некуда. Казаков же, напротив, поспешил, имея тайный умысел сбежать до начала утренней молитвы. Не то чтобы барон де Шательро имел что-нибудь против религиозных отправлений, но после молитвы практически сразу следовал завтрак, а после завтрака б ольшая часть «почетных гостей императора Комнина» вылезет в тюремный дворик подышать воздухом. Отрабатывать разминочные упражнения-ката на глазах двух дюжин недоумевающих рыцарей в принципе, конечно, можно, но как-то неловко. Кроме того, Сергей хотел посмотреть на корабли.
…С момента их пленения прошло уже около недели. Тянулись дни, как две капли воды похожие один на другой.
Первоначальные ярость и обида, неизбежно возникшие, покуда лимассольские стражники со всем прилежанием избавляли «гостей» от вооружения и сопровождали под конвоем в узилище – то есть, пардон, в гостевую залу – давно схлынули. Им на смену пришло тоскливое ожидание.
Благородные господа по б ольшей части околачивались на стенах, пристально озирая морские дали в ожидании явления эскадры Ричарда. Флот не спешил на выручку, и приунывшие молодые люди спускались обратно. Почти каждый день наведывался говорливый посланник, выяснять, не терпят ли гости Кипра нужды в чем-нибудь. Как выяснилось, был он родом итальянец, носил звучное имя Барцелло Берксадрус, и при здешнем императорском дворе титуловался новеллисимом. Серж рассудил, что должность мэтра Берксадруса вполне может быть приравнена к чину министра иностранных дел, заодно отвечающего за международные связи, торговлю и надлежащее материальное обеспечение двора базилевса. Хлопотное ремесло, как ни посмотри. И все – на одном человеке!
Во двор Римской башни, как назвалась отведенная франкам часть крепости, вскоре потянулись торговцы. Предлагали гостям местные вина, христианские реликвии из самого Иерусалима, всяческие диковины и экзотические вещицы аж из Ифрикии, Багдада и Константинополя. Доны и сэры сперва презрительно воротили носы, покуда кто-то первым не выдержал искушения, развязав кошелек и призадумавшись.
И наконец вечером 29 октября, незадолго до заката, один из юных свитских Беренгарии, прогуливавшийся по крепостной стене, с топотом ворвался в башню, крича, якобы заметил на горизонте паруса. Много парусов. Он готов поставить свою часть наследства на то, что флот Ричарда идет к Кипру!
* * *
Разминаться по утрам на крепостной стене в последнее время вошло у Сергея в привычку. Во-первых, чтобы не утратить навык – было у лейтенанта Казакова странное подсознательное ощущение, что навыки сии ему пригодятся, и весьма скоро. Во-вторых, в качестве профилактики и для разогрева – жилищные условия «в гостях у Комнина» однозначно располагали как минимум к насморку, а наипаче к ревматизму. Большую квадратную залу в одной из крепостных башен, где разместили мужскую часть свиты Беренгарии, Казаков с порога окрестил «обезьянником»: низкий потолок, узкие окна, выстеленный тростником пол, длинный грубо сколоченный стол с лавками и в качестве «спальных мест» – самые натуральные деревянные нары, разве что без верхнего яруса. Упомянутые нары, очевидно, в знак особого уважения к дворянскому статусу «гостей», были снабжены тощими, набитыми сеном матрасиками, да еще слуга приволок груду грубых войлочных одеял. Камин имелся, но дров давали мало. Оттого, учитывая зимнее время и голые каменные стены, днем в «обезьяннике» было довольно прохладно, а по ночам прямо-таки забирал колотун. В одеялах к тому же водились блохи, и было их много. Хорошо хоть кормили на совесть – из общего котла, просто, но сытно, сдабривая каждую трапезу большим количеством неплохого красного вина.
От скуки, блох и холодов Казаков осатанел и на вторые сутки устроил шумный скандал. Однако искреннее возмущение барона де Шательро было встречено столь же искренним недоумением. Причем как со стороны «хозяев», так и со стороны его собственных спутников. Ангерран де Фуа в ответ на особенно гневную филиппику своего подопечного только пожал плечами:
– О чем вы, Серж? Условия как условия. Тростник свежий, еда сытная, вина вволю, свобода… в пределах крепостных стен. Ну да, не перины и не меха, но ведь и мы с вами воины, а не придворные дамы. Надеюсь, вы не обольщаетесь статусом «почетного гостя»? Мы сейчас – высокородные пленники, военная добыча, предмет торга, не больше и не меньше. Следовательно, содержание нам положено ровно такое, чтоб не передохли и не роптали, никаких излишеств. Холодно – так на то и зима. Дрова на Кипре – удовольствие дорогое. Блохи – да что вы, блох не видали?! Или в польских з амках зимою жарко и по ночам не кусают блохи?..
Барон де Шательро посмотрел на своего работодателя мутным взглядом, вспомнил свой двухкомнатный блочный з амок на улице Народной (где зимой и летом было плюс двадцать два, совмещенный санузел, электричество, газ, телефон, Интернет и отродясь не встречали ни одной блохи, кроме как на кошке Машке) и еще минут пять громко произносил странно звучащие слова, из коих де Фуа не понял ни одного, а переводить Серж наотрез отказался.
– …Мессир Ангерран, а не пригласить ли нам священника для настоящей воскресной мессы? – спросил Оливье де Монсар. – Островом много лет владели франки-католики. На Кипре должно оставаться множество католических храмов, наверняка несколько церквей отыщется и в Лимассоле. Полагаю, император не откажет нам в подобной малости? Хоть византийцы и проводят службу по иному обряду, но все же они наши братья во Христе…
– Уже сделано, Оливье. Я говорил со старшим стражником и передал нашу просьбу. Отец Александр из премонстрантского ордена, которым принадлежит аббатство в Епископи, приедет к нам завтра. Теперь помолимся же Господу нашему, – на правах старшего из присутствующих воззвал де Фуа и первым преклонил колена. Рыцари один за другим следовали его примеру. – Возблагодарим Господа за еще один день, дарованный нам… Серж, вы разве не желаете возблагодарить Создателя?
– Я благодарю его ежедневно и ежечасно, мессир Ангерран, – лицемерно ответствовал барон де Шательро, выскальзывая за тяжелую дверь. И по-русски пробурчал себе под нос:
– Вернул бы он меня домой, так моя бы благодарность была ваще безгранична…
На лестнице маялись бездельем двое стражников – сидели на ступеньках, положив поперек колен тяжелые медные булавы. Один, вислоусый и бритоголовый, демонстрируя служебное рвение, приподнялся навстречу:
– Куда?
– Туда, – нахально сказал Серж, показывая пальцем.
Стражники тупо воззрились на него. «Здоровенные лбы, – машинально оценил Казаков потенциального противника, – каждый вдвое меня здоровее. Но медлительные – жуть, тренировки никакой, пресс до колен свисает. Пока он размахивается, я его вчетверо сложу. Главное, чтоб не придавил, когда будет падать».
– Зачем? – спросил дотошный усач, но уже вдогонку и явно для проформы. Напарник хлопнул его по плечу – пускай, мол. Базилевс дозволил.
Казаков выскочил на крепостную стену, и сырой холодный ветер хлестнул его по лицу. Погода выдалась самая что ни на есть дрянная. С низкого неба сеял мелкий дождь, стекая по выступам бурых стен и потрескавшимся стволам древних олив внизу, у подножия башни. Меж зубцов крепостной стены открывался отличный вид на лимассольскую гавань. Видно было, как в серой пелене тумана около двух десятков кораблей медленно совершают непонятные маневры, то подступая к острову, то отдаляясь и пропадая из вида. Нефы точно принадлежали к объединенной эскадре Ричарда и Филиппа, будущих освободителей Гроба Господня – многие разглядели нашитые на парусах красные и зеленые кресты.
Узники Лимассола терялись в предположениях: отчего корабли крестоносцев держатся в виду острова, но не входят в гавань. Де Фуа высказал циничную догадку, что прибывшие к Кипру суда попросту лишены водительства и дожидаются появления английского венценосца. Как только он пожалует, начнется штурм Лимассола. Его точку зрения поддержала более зрелая и опытная часть свиты. Романтически настроенная молодежь – а таких было большинство – приняли сторону Оливье де Монсара, который предположил, что, пока супругу Ричарда Львиное Сердце держит в плену старый пират Исаак Комнин, у английского короля связаны руки.
– Не Божье провидение, но дьявольский промысел направил «Жемчужину» к берегам Кипра в тот момент, когда это было менее всего необходимо. Старому лису Комнину невероятно повезло. Наверняка сейчас идут переговоры, – развивал идею де Монсар. – Может быть, Ричарду ради любви придется отказаться от завоевания Кипра. Или дело обойдется огромным выкупом. Во всяком случае, думаю, что сейчас только пылкое чувство короля Ричарда к прекрасной Беренгарии не позволяет ему скомандовать штурм.
Молодежь поддержала красавчика Монсара одобрительными возгласами. Казаков, прекрасно знающий, как именно обстоят дела у короля Ричарда с пылкостью чувств, ехидно ухмыльнулся в ожидании, что вот сейчас выступят с возражениями либо язвительный де Фуа, либо красноречивый Хайме де Транкавель. Однако, к его удивлению, оба промолчали. Де Фуа только усмехнулся при словах о «дьявольском промысле», а на лице Хайме появилось странное выражение, словно бы его внезапно поразила очень скверная мысль. Дискуссия увяла сама собой, каждая из сторон осталась при своем мнении.
– Интересно все же, какого-такого вы там, ребята, болтаетесь, как цветок в проруби, – бормотал сквозь зубы Казаков, стягивая через голову нижнюю рубаху и ежась от прикосновения ледяной влаги. – Или прав Оливье насчет заложников, или таки шеф касательно Ричарда. А только хоть так, хоть эдак выйдет не к добру… Ну, раз-два!.. Pater noster, qui es in caelis, sanctificatur nomen tuum, adveniat reginum tuum…
Будучи «условно православным» (крещен, но скептик), Казаков в том мире помнил «Отче наш» довольно смутно. А здесь– удивительное дело, точеные латинские фонемы прочно легли в память и легко слетали с языка, молитвой оказалось удобно и задать ритм телу, и очистить мозг для раздумий. Да и норманно-франкский давался все легче и легче. Временами бывший техник КБ Камова с некоторым ужасом ловил себя на том, что, бывает, и думать начинает на здешнем… Под навесом у караулки показались две грузные фигуры. Привалясь к притолоке, кипрские стражники с ленивым интересом наблюдали, как чокнутый франкский барон крутится полуголым на крепостной стене, бормоча притом невнятную латынь.
– Эй, Георгос, – сказал усач своему напарнику. – Помнишь, чего нам сотник говорил о дервишах? Такие фанатики у арабов. Когда молятся своему богу, дергаются, вроде как в падучей?
– Ну.
– Вот тебе и ну. Смотри: у франков такие тоже есть.
…После молитвы, как обычно, последовала трапеза, а за трапезой настало пустое, бездельное время. По случаю скверной погоды на воздух никто не спешил, ни торговцев, ни визитеров не появилось, и две дюжины изнывающих от безделья здоровых мужчин разгоняли тоску кто во что горазд. Большинство вновь залезло под пледы и плащи. За столом сосредоточенно подъедал остатки завтрака шевалье Теодор Чиворт, флегматичный и добродушный малый, с легкой руки Казакова переименованный в Тедди-Медведя. На другом конце стола человек семь, сгрудившись плотной кучкой, сосредоточенно метали кости. На горке вытертых шкур и пледов устроился Нерио Гонзальконе – третий сын родовитого итальянского вельможи, уникальное существо вроде американского ленивца, способное то сутками обходиться без сна, то беспробудно храпящее с ночи до утра и с утра до вечера, но так или иначе избегающее любой физической работы. Сейчас существо бодрствовало, подбирая на заунывно бренчащей виоле тоскливый мотивчик. Инструмент с опасностью для жизни спасли с «Жемчужины».
Привалившись плечом к холодной стене, подле окна в одиночестве стоял мрачный Хайме, безучастно созерцая далекий горизонт. Его милость Ангерран валялся на лежаке, уложив ноги в потертых сапогах на низкую спинку, и, казалось, спал.
– Тедди! – окликнул Казаков. – Кончил бы ты жрать.
– Се есть гармонии рецепт простой: в счастливые часы, свободные от битвы, я укрепляю тело сытною едой – иль дух креплю горячею молитвой, – продекламировал шевалье, назидательно уставив в потолок обглоданную кость.
– Талант! – восхитился барон де Шательро. – Сам сочинил?!
Тедди помотал головой и показал костью на Нерио. Итальянец в ответ привстал и вежливо поклонился, взяв притом сложный аккорд на струнах виолы.
– Тогда неинтересно, – буркнул Серж, слез со своего лежака и пошел к Хайме.
– Все по-прежнему. Крутятся на месте, ближе не суются, – сказал он, имея в виду корабли. – Ждем-пождем у моря погоды.
Хайме отворотил наконец свой гордый профиль от заоконных далей и обратил внимание на собеседника. Нехороший был взгляд у Транкавеля, прицельный, оценивающий. Казаков моментально пожалел, что полез с беседой. «Вот сейчас скажет: есть, мол, одно дельце, но только между нами, – подумал он. – И проистекут из этого междусобойчика неприятности многие…»
– Серж, – негромко и с оглядкой сказал Хайме. – Нам надо поговорить. Но так, чтоб никто не слышал. Только ты и я, понятно?
Казаков состроил горестную гримасу.
– Так и знал, – вздохнул он. – Прогуляемся на стену? Для вящего уединения?
– Не обязательно. Здесь полно чужих ушей, но большинство слышит лишь самое себя. Просто говори потише.
– Ладно. И что там у тебя… Хотя постой, сам угадаю. Тебе наскучило в здешних гостях. Собираешься уйти не прощаясь?
Хайме задрал бровь и поинтересовался на полном серьезе:
– Умеешь читать чужие мысли?
– Боже упаси, – хмыкнул Серж. – Колдовство, мой юный друг, это твоя привилегия. Мы люди простые, таким тонкостям не обучены… Наша сила в логике. Ну сам подумай: о чем еще могут секретничать двое заключенных?
– И верно, – на губах Транкавеля появилось слабое и мимолетное подобие улыбки. – Но мне нужна твоя помощь. Видишь ли, было бы крайне невежливо уйти одному. Хочу прихватить с собой Беренгарию, но одному мне не справиться. Поможешь?
К чести барона де Шательро, он не только не заорал в голос сакраментальное «Что-о?!», но даже не слишком изменился в лице.
– Ты будешь смеяться, но чего-то в этом роде я и ожидал, – пробормотал он. – Смотрю вот на нашу компанию, цвет, так сказать, крестоносного рыцарства, и все думаю: интересно, хоть кто-нибудь вспомнит, что мы к Беренгарии приставлены не красоты ради, а вроде как королевская охрана? Ведь никто даже не предложил…
– Не в том дело, Серж, – быстро перебил младший Транкавель. – Они не предлагают, потому что не видят беды. Да, думают они, королева Беренгария попала в лапы Комнина, но ведь не по нашей вине, а по прихоти судьбы, благодаря слепому буйству стихии. Что мы могли сделать в виду лимассольской цитадели, на тонущем корабле? Предпочесть, вместе с Беренгарией, героическую гибель позорному плену? Вздор. Даже такой тупица, как Ричард Львиное Сердце, должен это понимать и не станет сильно гневаться на свитских. Деспот Исаак Комнин – темная лошадка, однако не иноверец, не безумец, с ним можно договориться. Значит, никакой серьезной опасности ни нам, ни Беренгарии не грозит. Посидит немного под замком, пока венценосные договариваются об условиях перемирия, и вернется к муженьку с почетом, в целости и сохранности… То есть это они так думают. Но они, боюсь, ошибаются.
– Вообще-то пока все, что я слышу, звучит вполне логично, – вставил Казаков. – Сомневаюсь я, чтобы здешний правитель причинил Беренгарии хоть какой-то вред. А на гнев или милость короля Ричарда лично мне, в сущности, плевать.
– Не советую слишком часто хвалиться последним обстоятельством, – бледно улыбнулся Хайме. – Да, с виду все разумно. Я и сам так думал… до вчерашнего дня. Пока не выступил Оливье со своими речами о «пылком чувстве» и «дьявольском промысле». И вот тогда я заметил… – он невольно покосился на безмятежно дрыхнущего Ангеррана де Фуа. – Ты разве не видел этого? Ты ведь стоял рядом?
– Чего именно? Ухмылку де Фуа? И что в ней особенного? Оливье молол возвышенную чепуху. Старик с ним спорить не стал, но физиономия у него сделалась, верно, ехиднейшая. Так и моя, небось, выглядела ничуть не лучше…
– Не так громко, и обойдемся без имен. Серж, ты, как и все они, только смотришь. А я вижу. Поверь мне, тут дело нечисто. Не знаю, какую игру затеял твой патрон и что ему известно, но он не просто спокоен за нынешнее положение дел – он им доволен. А если этот человек чем-то доволен, добра не жди. Поджог в Мессине помнишь? Помнишь, как ты поджигателей допрашивал? Вот так же он и тогда ухмылялся…
Казаков откровенно почесал в затылке. Надо признать, пущенная Транкавелем «пуля» легла в цель отменно точно – Сергею немедленно припомнился и достопамятный допрос, и последующая беседа «по душам» с интриганом-работодателем, и предостережение Гунтера. Но все же, все же…
– Куда-то не туда тебя занесло, по-моему, – сказал он чуть менее уверенно, чем хотелось бы. – При чем тут мой патрон? Он точно так же сидит в обезьян… под замком, как и все мы. Случись что с Беренгарией, будет отвечать наравне со всеми, а то и похлеще. Ну, может, он даже и доволен – например, что мы не потонули в шторме, а находимся в относительной безопасности, почему нет? Или, по-твоему, шторм – тоже его работа? А?
Хайме отвернулся к бойнице, с преувеличенным вниманием разглядывая низкие тучи и пенные барашки на гребнях волн, и долго не отвечал.
– Шторм – вряд ли, – наконец отозвался Транкавель-младший. Непонятно было, шутит он или совершенно серьезен. – На шторм у него силенок не хватит. Зато подкупить шкипера, чтобы привел корабль куда надо – это запросто. Хороший моряк сможет даже в бурю. Ричард еще в Мессине похвалялся, будто шкипер на «Жемчужине» лучший из лучших. Клепки в трюме распустить, чтоб течь была – вообще плевое дело. Я и сам такое умею.
Казаков в сердцах засопел и неслышно матернулся себе под нос. «М-маги, ети их… колдунцы недоделанные…» Как-то вдруг он ощутил, насколько тихо в зале – помимо их голосов, тишину нарушали лишь возгласы игроков в кости да негромкое бренчание виолы Гонзальконе. Ему сразу расхотелось шептаться дальше в присутствии такого количества чужих ушей, хотя бы они, по уверениям Хайме, и слышали исключительно самое себя. Он тронул Транкавеля за плечо.
– Что-то душно тут, не находишь? Пойдем-ка, подышим морским воздухом…
…На крепостной стене морского воздуха было хоть отбавляй, а еще был дождь, шум волн и тревожные крики чаек. Несмотря на холод и сырость, после затхлого «обезьянника» выйти наружу было сущим удовольствием. Кипрские караульные, впрочем, явно были сыты таким удовольствием по горло и согревались по такой погоде горячим вином где-нибудь под крышей. Во всяком случае, поблизости от заговорщиков не видно было ни одной живой души.
– Складно объясняешь, – продолжил Серж прерванный разговор. Здесь, на безлюдье, можно было говорить в полный голос. – Ну допустим, что у Ангеррана есть какой-то там план, и согласно этому плану мы все сейчас сидим в зиндане…
– Где сидим?! – не понял Транкавель. Стоя между зубцов, он с наслаждением вдыхал полной грудью пряно пахнущий ветер.
– …в камере, в заключении, я хочу сказать. Ну а дальше-то что? Кому и чем выгодно, чтобы с Беренгарией случилась беда? Если никому и она в безопасности, то чего тебе неймется?
Хайме недоверчиво усмехнулся, покрутил головой.
– Странный ты человек, Серж, – сказал он. – Который раз уже замечаю. Порой мне кажется, что ты знаешь и умеешь нечто, человеческому разуму недоступное…
– «Чудо находится в противоречии не с природой, а с нашими знаниями о ней», – блеснул Казаков заемной эрудицией.
– …вот это я и имел в виду. Бывает, ты как скажешь что-нибудь – ни дать ни взять ученый книжник, каких мало. (Казаков, обязанный своими учеными перлами в основном тщательному изучению сборника «Крылатые фразы», скромно потупился.) Но иногда ты ведешь себя и рассуждаешь в точности как несмышленый виллан, отродясь не выезжавший дальше соседней деревни. Например, в тонком искусстве интриги… ну, в этом ты даже не виллан, ты его пятилетний сынишка. Послушай, не перебивай. Известно ли тебе, кто такой Андроник Комнин?
Казаков пожал плечами. Имя было смутно знакомо… ах да, ведь хозяин здешней богадельни – тоже Комнин, только Исаак. Родственник? Брат? Отец? Черт их поймет, местных олигархов.
– Византийский базилевс, – нетерпеливо пояснил Хайме. – Базилевс – это…
– Что такое «базилевс», я знаю, – перебил Казаков. – Ну, и?..
– Андроник заключил соглашение с крестоносным воинством, тем, которое ведет на Восток Фридрих Барбаросса – о том, что беспрепятственно пропустит крестоносцев через свои земли и даже даст им корабли для переправы через Босфор и проводников по Малой Азии. Хоть об этом ты, надеюсь, слышал?
– Теперь слышал, – хмыкнул Сергей. – Нам-то что с того?
– Исаак Комнин, император Кипра, приходится Андронику отдаленным родственником. Они в скверных отношениях, это так, и все же родная кровь. Андроник с удовольствием казнил бы Исаака, попадись тот ему в руки, но – сам. Если же в семейные отношения Комниных полезет кто-либо еще, такое вмешательство будет расценено как повод к войне…
– Это мы понимаем, – вставил внимательно слушавший Казаков. – Свою жену учу как хочу, а соседи не встревай, так?
– Да, похоже. И вот представь себе следующее… Представь, что Ричард Львиное Сердце, придя во всей своей мощи под стены Лимассола, узнаёт, что его возлюбленная супруга Беренгария – находившаяся в заложниках у Исаака Комнина – к примеру, злодейски удушена в своих покоях. Как по-твоему, что сделает Ричард?
– Взбесится, – почти без раздумья ответил Казаков. – Беренгария как таковая этому извращенцу безразлична, но ее смерть, вкупе с пожаром в гавани Мессины, станет оглушительной оплеухой его самолюбию. А поскольку в глазах всего прочего крестоносного рыцарства подобная история выглядит донельзя романтично, то немедля последуют какие-нибудь громогласные обеты в страшной мести вероломным убийцам. То есть Исааку Комнину. Лимассол разнесут по кирпичику, а Комнин… словом, не хотел бы я быть на его месте.
– Вот! – Хайме одобрительно кивнул. – Все-таки, Серж, ты еще не совсем безнадежен. Итак, Кипр захвачен, Лимассол разграблен и сожжен, Исаак Комнин принимает жуткую смерть от рук – или по приказу, что, в сущности, одно и то же – одного из вожаков Крестового Похода. Теперь подумай, как на это ответит его коронованный родич, византийский базилевс. Который, между нами говоря, без того отнюдь не отличается кротостью характера.
Барон де Шательро честно представил последствия и ощущения свои выразил короткой, емкой русской фразой:
– Ох, ни … себе!
– Слов я не понял, но интонацию уловил, – усмехнулся Хайме. – Теперь понимаешь? Это не говоря уже о том, что сделает со злосчастной свитой королевы разъяренный Ричард после штурма. Или перепуганный Исаак до штурма, неважно.
– Твою-то мать, – пробормотал Казаков, до которого наконец дошло в полный рост. – Сплавал, называется, в романтическое путешествие. Да уж, парень, умеешь ты обнадежить… Послушай, но ведь ничего еще не случилось, да может быть, и не случится! Беренгария жива-здорова, этот… как его… Барцелло только вчера говорил…
– Пока не случилось, – сквозь зубы произнес Транкавель-младший. – Может быть, и не случится. Хочешь дождаться, посмотреть? Может, еще об заклад побьемся?
– Ч-черт, – от избытка чувств Серж засадил кулаком в стену, зашипел от боли, затряс рукой. – Ты прав, тут игра такая – или пан, или пропал… Не понимаешь? Ну и ладно… Но, погоди-ка! Самое главное забыли! Ангеррану все это зачем? Он ведь точно так же заинтересован в успехе Крестового Похода, как и все прочие, разве нет?
Тонкие черты лица Хайме де Транкавеля сложились в мучительную гримасу. Такая бывает у человека, когда у него болят зубы или же когда ему приходится объяснять нечто крайне сложное, весьма интимное, да к тому же еще ужасно неприятное.
– Серж, – задушевно произнес он. – Прости меня, но… Скажи, что ты знаешь о своем… покровителе? Ты знаешь, кто он? Откуда он? Что он может и чего он хочет? Или, к примеру, откуда у него шрам на шее?
Казаков добросовестно попытался вспомнить… и с совершенным изумлением вдруг понял, что и в самом деле знает о своем непосредственном начальнике ровно столько же, сколько знает салага-рядовой о начальнике штаба округа – сиречь имя, фамилию и приблизительное количество звездочек на погонах. Они с де Фуа разговаривали часто и подолгу, но всякий раз хитрый старикан выворачивал беседу каким-то столь удивительным образом, чтобы не выдать ни малейшей сколько-нибудь ценной информации о собственной персоне. Не помогли даже некоторые довольно специфические разговорные навыки, коим старшего лейтенанта Казакова учили в бытность оного «техником КБ Камова».
– Ну допустим, ничего я не знаю, – признался он. – Или – знаю, но совсем мало. Так что с того? Вот про тебя, например, я тоже почти ничего не знаю. А Ангерран, по крайней мере, человек хваткий и опытный, вхож ко двору, королева его выделяет. Он мне обещал, что с ним я добьюсь веса в обществе, и вроде бы слово держит. Вот, скажем, устроил мне участие в том дознании, дабы я лишний раз показал себя перед Ричардом…
Он осекся, увидев, как пуще прежнего скривился собеседник.
– Ох, Серж… Опять ты как дитя малое. Ты что, думаешь, твой патрон хотел устроить тебе карьеру таким манером? Для дворянина палаческое ремесло считается позорным. Неужели в Польше, или где ты там родился, этого не знают? Не знаю, чего именно добивался де Фуа, но уж точно не твоего продвижения.
– Так какого ж… ты раньше молчал?! – взвился Сергей. – Сидел там с умным видом, еще советы подавал… Как тебе верить после этого?!
– Я думал, ты взрослый мужчина и знаешь, что делаешь. Это я теперь понял, что ты, хоть и взрослый, а какой-то странный, не от мира сего… И вообще, с чего бы мне лезть в твои отношения с патроном? – пожал плечами Транкавель. – Тогда я смолчал. Но теперь не стану. Ибо весь флот Ричарда не стоит одной улыбки Беренгарии.
Казаков только зубами заскрипел и в полном расстройстве взлохматил пятерней волосы. В очередной раз ему приходилось попасть под раздачу из-за элементарного незнания истории. Средневековая интрига, мать ее ети…
«Ну да, Беренгария… вот где собака зарыта», – подумал он, глядя на точеный профиль молодого Транкавеля. – «То-то она с того дня тебя привечает по-прежнему, а на меня смотрит, как на лужу. Да, подложил ты мне свинью, конкурент, причем без малейших усилий даже – просто промолчал… Но шеф, шеф-то каков! Ах, Ангерран, старый ты козел…»
– Ладно, проехали, – наконец буркнул Серж. – Кто старое помянет… Слушай, но ведь де Фуа заперт вместе с нами. Как он может что-нибудь сделать Беренгарии?..
– «Как» – это вообще не вопрос, – отмахнулся Хайме. – Пара особых слов стражнику, или хоть тому же мэтру Барцелло, например – и можно спать спокойно, нужные люди обо всем позаботятся. А – зачем… Откуда мне знать? Мне кажется, подлинных мотивов Ангеррана де Фуа не разумеет никто, кроме самого де Фуа, да еще, пожалуй, того, кому служит он сам. Скажу одно: твой патрон – очень… скверный человек. Он тоже владеет Силой, но не такой, как, скажем, моя. Скорее он похож на моего старшего брата, Безумного Рамона. Темное, порочное Искусство…
– «Темной стороны силы остерегайся, падаван», – исключительно от врожденного цинизма проворчал Казаков – и тут же о своем цинизме пожалел. Произнесенная фраза, как гипнотический ключ, заставила вспомнить кое-что, о чем он предпочел бы забыть. Например, чудесным образом залеченное воспаление, которое не брали лучшие антибиотики двадцать первого века – аж зачесался отлично заживший шрам на плече. А потом Сергей вспомнил еще кое-что, вернее, кое-кого – и похолодел.
Некую колоритную личность, угощавшую его на Сицилии папиросами «Беломор» фабрики Урицкого и играючи осуществлявшую «холодные» ядерные реакции. Менявшую внешность одним движением пальца и весьма аргументированно ведшую со старшим лейтенантом Казаковым богословские беседы. Мессира де Гонтара, милейшего, умнейшего и душевнейшего собеседника, уверявшего, что он «действительно злой». Казаков тогда тоже так и не понял, чего же все-таки хотел сей мессир, однако легкомысленно пригласил его «заходить еще». Это было, кажется, совсем недавно и в то же время – ужасно давно, это было столь мимолетно, что почти забылось…
А вот теперь почему-то вспомнилось.
Старший лейтенант Сергей Казаков, в миру – барон Серж де Шательро, откинул со лба изрядно отросшие волосы и, прищурившись, долго смотрел на зимнее море, где совершали свои странные маневры корабли крестоносной эскадры.
– Добро, – наконец сказал он по-русски, не обращая внимания на вопросительно заломленную бровь Хайме Транкавеля. – Убедил, черт языкатый. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
И, спохватившись, перевел на норманно-франкский. Получилось, конечно, совсем другими словами. Все-таки Казаков еще не слишком хорошо выучил этот язык.
31 октября,
ночь.
Если прийти к принципиальному согласию заговорщикам было непросто, то разработать сколько-нибудь приемлемый (сиречь не выглядящий полной фантастикой) план побега оказалось и вовсе почти невозможно. Причем главной проблемой была даже не дворцовая стража, не замки-запоры, не высокие стены и не бурное море – в конце концов, это не столь уж серьезные препятствия для троих крепких и умелых мужчин. Третий, в силу некоторых обстоятельств, был необходим. Сошлись в итоге на кандидатуре Тедди-Медведя, коего вскорости также пригласили «подышать морским воздухом» и вкратце изложили суть. Шевалье Чиворт, между прочим, не имел ни малейших возражений – полное впечатление, флегматичный здоровяк только и ждал, пока к нему подойдут и пригласят спасти королеву английскую. А вот вопросов задавал много, сугубо конкретных и весьма по делу. Казаков нарадоваться не мог на толкового напарника, вот только…
Уравнение моментально переставало решаться, едва в него вводили неизвестную величину под названием «Беренгария». Как поведет себя благородная девица девятнадцати лет от роду, предсказать не мог никто. Более того, покамест неизвестно было даже, где ее, собственно, искать (хоть Хайме и клялся горячо, что отыщет пленницу в два счета). Затея выглядела до такой степени авантюрной, что под конец Казаков даже сплюнул с досады:
– Тьфу ты, Господи, блудняк-то какой… Жаль, Конана-варвара с нами нет. Вот он бы в два счета управился – половину гарнизона покрошил в куски, девицу на плечо и прямо с крыши в седло вороного скакуна…
– Могучий воин, – уважительно кивнул шевалье Чиворт. – Воистину, Серж, жаль, что ваш друг Конан не с нами. Э… а что смешного я сказал?!
– Ничего, Тедди, все хорошо, – с трудом выдавил Казаков, загибаясь от смеха – впрочем, несколько нервного. – Понимаешь, просто мы с Конаном не то чтоб друзья. Так, служили вместе…
«Крыша моя, крыша, где ты будешь завтра… – думал он. – Итак, старший лейтенант Казаков Сергей Владимирович, сотрудник службы безопасности КБ Камова, зачитываем послужной список за последние три месяца. Сбит фашистами над Ла-Маншем, ранен арбалетным болтом на стенах Мессины, чудесно излечился наложением рук, начистил жало Ричарду Львиное Сердце, переспал с его женой, за каковые подвиги дважды посвящен в рыцари и один раз произведен в бароны. Интересно, кстати, барон – это какому воинскому званию соответствует?.. Теперь вот в лучших традициях фэнтези иду в компании с чернокнижником вызволять прекрасную принцессу из лап пирата. Что-то нас ждет через недельку? Поединок с драконом? Чаепитие у Мерлина? Ох, дурдом… Слушайте, а может, и впрямь дурдом, а? Может, мне это просто глючится? А на самом деле лежу я себе в больничке на Литейном, шаманских грибов объевшись, и дожидаюсь доброго доктора с капельницей…»
…Хорошо все-таки, когда противник а) дикарь и б) благородный дикарь. Цивилизованному человеку, не стесненному притом узкими рамками рыцарского кодекса чести и прочих юношеских комплексов цивилизации, два этих обстоятельства дают совершенно неоценимые преимущества.
Лимассольские стражники, проводившие в гавани личный досмотр доставленных с «Жемчужины» «почетных гостей», как всякие уважающие себя дикари, явно полагали оружием только железный дрын длиной не менее полуметра – мечи и кинжалы отобрали у всех, невзирая на протесты любой степени громкости. Мешки же с личным имуществом (у кого они были) практически не досматривались. Будучи, как уже сказано, детьми своего времени, кипрские охранители просто не могли себе представить, что в кошёлке размером с арбуз можно прятать нечто, представляющее угрозу человеческой жизни.
Один особенно ревностный служака все же распустил завязки на вещмешке Казакова (уж больно явственно лязгал внутри металл), засунул туда лапищу толщиной с хороший окорок и наугад выудил вороненый ТТ. С минуту стражник вертел пистолет так и этак, напоминая центральный персонаж крыловской башни «Мартышка и очки». Он заглянул в ствол, потом подул в него, подергал спуск, сунул палец в полость рукояти (снаряженный магазин Казаков предусмотрительно вынул), попытался зачем-то согнуть пистолет об колено и наконец грозно рявкнул на тихо угорающего рядом хозяина:
– Это что?!
– Сие есть амулет для сохранения мужеской силы, – прозрачным голосом отвечал благородный барон Серж де Шательро, прилагая чудовищные усилия, чтоб только не заржать в голос. – Отец мой, провожая меня на войну…
– Сам вижу, что амулет, – перебил стражник, сурово сдвигая брови. – А отчего на шее не носишь? Полагается на шее носить, ежели для мужеской силы!
С этими словами он полез к себе за пазуху, какое-то время там копошился и наконец предъявил Казакову засушенный уд на толстой нити, по размеру судя – собачий или волчий. Окружающие при виде этого действа даже и не подумали смеяться, а шевалье Теодор Чиворт даже со всей серьезностью кивнул.
Казаков на это отвечал несколько шепеляво, но с исключительно скорбным лицом:
– Тяжел больно, – после чего стражник швырнул ТТ в мешок, а мешок в Казакова и велел убираться с глаз долой.
Шепелявость и скорбность объяснялись просто: чувствуя, что еще секунда – и его скрутит жесточайший приступ неуместного хохота, барон де Шательро прибегнул к крайнему средству и со всей дури прикусил себе язык. Помогло мгновенно, но принимать пищу было больно до сих пор.
И, конечно же, исключительно благородством кипрских тюремщиков можно объяснить тот факт, что «почетным гостям» вообще позволили сохранить при себе вещи. Цивилизованные, но практичные до мозга костей питерские милиционеры, несомненно, лишили бы старшего лейтенанта Казакова не только вещмешка, но даже шнурков, поясного ремня и такого безусловно опасного в умелых руках предмета, как бумажник с содержимым. А так – Серж де Шательро честно отдал свой меч (не очень-то ему и нужный, если честно), зато остался при модернизированном ТТ (не Тульский-Токарев, конечно, снятый с производства в 1952 г… а девятимиллиметровый Тоцкий-Тихомиров образца 2001 г.) с четырьмя запасными магазинами к нему и шокере «Мальвина», за пару месяцев успевшем несколько разрядиться, но все еще способном сильно удивить любого врага на расстоянии вытянутой руки. Это не считая всяких полезных мелочей вроде зипповской зажигалки, фонарика «Лед Лензер», швейцарского складного ножа и карманного CD-плейера «Панасоник». Последний предмет был исправен, но со сдохшими батарейками. Пользы от него не было никакой. Серж таскал этот последний осколок высокотехнологической цивилизации исключительно как дань болезненному чувству ностальгии.
На всякий случай Казаков завел верные «Сейко-Норд» на два часа ночи, но «биологические часы» оказались вернее – Серж продрал глаза ровно за минуту до того, как зажужжал под ухом негромкий зуммер. Благородные рыцари дрыхли, что называется, без задних ног, включая и Теодора Чиворта («У этого парня либо стальные нервы, либо вовсе нет нервов», – пробормотал Казаков не без зависти, тут же устроив шевалье безжалостную побудку), а вот Хайме, похоже, так и не сомкнул глаз. Его длинная темная фигура уже маячила у входной двери. Сборы не заняли и минуты. Пистолет удобно разместился за поясом сзади, обоймы Казаков рассовал по голенищам сапог, в который раз уже мысленно посетовав на отсутствие в средневековой моде столь необходимого предмета, как карманы. Плейер, по хорошему, следовало выкинуть. Упрямый Казаков запихал его за пазуху против сердца. Встряхнулся легонько – ничего не звенит, не выпадает – и хлопнул Тедди по плечу:
– Пора. Ну, с Богом…
…Стражнику Георгосу в этот час тоже не спалось. Причиной тому были, правда, отнюдь не благородные помыслы, но всего лишь молодое и весьма коварное вино, коего он явно перебрал нынешним вечером. Чувствуя, что еще минута – и его мочевой пузырь точно лопнет, Георгос выбранился по-гречески, осторожно пробрался меж храпящих стражей и вылез из душной караулки на вольный воздух.
Снаружи царила сущая благодать. К ночи ветер стих и дождь перестал, успокоилось штормовое море. Тучи разошлись, явив неровный серп растущей луны и россыпь ярких звезд. В их бледном свете далекие паруса чужих кораблей казались безобидными призраками. Кряхтя от нетерпения, стражник вылез в проем между осыпавшимися зубцами, распустил завязки на гульфике, и с высоты двадцати футов на камни зажурчал ручей.
Спустя три секунды с той же высоты полетело, кувыркаясь, тело и грянулось оземь. В шорохе прибоя звук удара был совершенно неразличим, темные кроны олив тут же скрыли труп. Стражник исчез, не успев ни вскрикнуть, ни даже понять, отчего умер, а там, где он только что стоял, выросли два темных силуэта – повыше и пониже. Хайме брезгливо вытер ладони о штаны. Казаков одобрительно кивнул и взмахом руки подозвал поближе Тедди Чиворта.
– Нам туда, – Транкавель-младший указал, куда именно. Крутая и узкая лестница без перил вела мимо караульного помещения к выходу – толстой створке, прятавшейся в глубине низкой арки. – Снаружи малый дозор. Это человек пять или шесть. Столько же в караулке, там смена. Эти сейчас, верней всего, спят, но оставлять их просто так негоже…
– Нас трое, их всего пятеро, – буркнул практичный Чиворт. – В караулке их оружие. Перебьем сонными.
– Медведь, а ты, однако, зве-ерь, – удивленно покачал головой Серж. – Зачем такие крайности? Просто подопрем дверь чем-нибудь. Им оттуда самим нипочем не выбраться и не докричаться. А вот что дальше… Те, снаружи, они-то не спят.
Вскоре выяснилось еще более печальное обстоятельство. Тяжелая воротина даже и не думала подаваться, как ни налегал на нее могучий шевалье. С внутренней стороны ворота были снабжены железными скобами с деревянным брусом засова (каковым, кстати, и подперли дверь в помещение стражи). Резонно было предположить, что на такой же засов ворота заложены и снаружи.
– Так, – решительно сказал Казаков, вытягивая из-за пояса ТТ. – Придется шуметь. Значит, я стучу, оттуда спрашивают, мы наводим панику – мол, помирает кирие Ангерран, рыбку на ужин съел несвежую… Только б засов скинули, а там, господа, быстро-быстро работаем руками, ногами и прочими ударно-дробящими…
Он уже поднял руку, примериваясь от души бабахнуть по дубовым доскам, когда Транкавель яростно прошипел:
– Ни звука! Молчи и жди!
– А? – озадачился Казаков, застыв в нелепой позе с занесенным кулаком.
Лангедокский Иной уперся обеими раскрытыми ладонями в дерево, часто утыканное расплющенными шляпками огромных железных гвоздей. Постоял так минуты две или три. За дверью что-то невнятно проскрежетало, пару раз лязгнуло, послышались негромкие голоса. Потом заскрипело железо, и толстенная створка медленно открылась внутрь. Держа пистолет наготове, Серж шустро скользнул в проем.
За дверью обнаружился стражник. Один. Он неподвижным истуканом стоял посреди прохода, сжимая в одной руке факел, а в другой тяжелую булаву, заляпанную чем-то темным. Стражник пялился перед собой рыбьими глазами, и по подбородку у него стекала слюна. На второго стражника, лежавшего тут же с разбитой головой, Казаков сослепу наступил. Третье тело обошел. «Ну ни хрена себе парень поколдовал… Хотел бы я знать, что он еще может?!»
Впрочем, в данный конкретный момент Хайме, похоже, ничего не мог. Он обессиленно привалился к стене, хватая воздух ртом и утирая испарину со лба. Английский шевалье, едва ступив за порог, выпучил глаза, размашисто перекрестился и забормотал «Pater».
– Спокойно, Тедди, спокойно, – предостерегающе пробормотал Казаков. – Ничего диавольского, просто перепились ребята, повздорили да передрались, очень для нас кстати… Столбом не стой, помоги Хайме, он едва на ногах держится…
Тедди, к его чести, преодолел свое потрясение почти моментально – едва дочитав «Pater» – но к тому времени оклемался и Хайме.
– Тяжело, – шепотом признался он Казакову. – Еще пару трюков показать смогу, потом – все.
– Ничего, прорвемся, – отвечал барон де Шательро. – Жили ж мы как-то без колдовства. Тедди! Ты с Хайме пока в арьергарде, я – впереди, на лихом коне…
Они припустили по длинному и узкому коридору. Слева через равные промежутки темнели узкие окна. Мелькнула приоткрытая дверь, из щели выбивался желтоватый свет. Коридор раздвоился, беглецы свернули направо. Серж споткнулся о ступеньку лестницы, рядом беззвучно чертыхнулся Хайме – все-таки в темноте он видит так же, как обычные люди, с непонятным удовлетворением отметил Казаков.
Взлетев по лестнице и отбежав подальше, остановились в узком каменном закутке.
– Смылись, надо же, – с удивлением признал Серж. – Только непонятно, куда нас занесло. И что дальше?
– Теперь, вообще-то, нужно найти, где держат Беренгарию, – ехидно напомнил Хайме.
– Вообще-то я рассчитывал захватить одного из дозорных да выспросить у него, – огрызнулся Казаков. – Но ты затеял свою ворожбу, а меня предупредить забыл. Вот теперь и соображай, как побыстрее сыскать нашу даму.
– Мессир Серж, – голос стоявшего рядом, но плохо различимого в темноте Хайме внезапно посерьезнел, – прежде не выпадало случая спросить… Вас совсем не пугает то… те вещи, которые я порой совершаю? В Ренне мы называли наши способности Даром, талантом свыше, а священники говорят – это бесовское волхование и языческое чародейство…
– Меня пугает, – мрачно вставил шевалье Чиворт. – Но поелику сии кудеси совершаются вами не во зло, а во благо и служат исполнению благородного замысла, то постановлю пока считать их не диавольским промыслом, но даром Божьим. Пока. А там посмотрим, мессир Хайме.
– Кхм… – Казаков покрутил головой от несвоевременности вопроса, но ответил честно. – Скорее, здорово удивляет. Я про такое только в книжках читал. Но мало ли каких редкостных умений дано людям от природы. Или от Бога, Тедди прав. Слушай, тебе не кажется, что сейчас неподходящее время для диспутов о происхождении чудес?
– Кажется, – с явным облегчением согласился Транкавель. Завозился, ища что-то в складках одежды и бормоча себе под нос. Удрученно признал: – Мессир Серж, я истинный глупец. Забыл прихватить огниво, а мне крайне необходимо кое-что сжечь.
– Ох ты Господи. Вот так прокалываются лучшие шпионы, – пробормотал по-русски Казаков, по привычке охлопывая несуществующие карманы. Вспомнил, что у здешних костюмов сия деталь представлена болтающимся у пояса объемистым кошелем. Нашарил завязки, запустил пальцы внутрь, на ощупь ловя среди прочего мелкого имущества зажигалку. Вытащил, крутанул колесико. С тихим щелчком загорелся маленький язычок желтого пламени с синей сердцевиной, осветивший снизу напряженное, точено-красивое лицо Хайме.
– Ой, – вырвалось у шевалье Чиворта. – Какое странное огниво! Ни разу не видел ничего похожего. Это сделали в Польше?
– В Китае. Давай, что там у тебя, – поторопил Казаков, и Хайме достал серебряный овальный медальончик, двумя пальцами извлек длинный, свивающийся колечками локон темно-каштанового цвета. Сергей не удержался и гнусно хихикнул. Решил, что, если побег закончится удачно, выклянчит у Беренгарии такой же памятный сувенирчик. Почему у Хайме есть, а у него, Сержа де Шательро, нету? Несправедливо!
Гордо проигнорировав смешок напарника, Хайме отделил от локона малую прядку и поднес к огоньку зажигалки. Волосы наваррки сгорели в мгновенной крохотной вспышке. Казаков с детским интересом ждал результата очередной волшбы, творившейся прямо на его глазах.
– Она неподалеку, – Хайме немного постоял, жмурясь, и принялся заталкивать оставшийся локон обратно в его хранилище. – Оказывается, у Комнина, словно у мавританского султана, есть несколько… э-э… подруг.
– Гарем, – уточнил практичный барон де Шательро.
– Ну да, – согласился Хайме. – Этим женщинам в цитадели отведено несколько помещений. В одном из них поселили гостью. Нам нужно подняться этажом выше. Тогда я смогу отыскать дорогу.
– Все это ты узнал, просто спалив подарочек Беренгарии? – недоверчиво спросил Серж. Транкавель отрывисто кивнул.
Казаков в задумчивости поскреб указательным пальцем висок. Практическая магия, как многократно уверяли склонные к мистике личности, страшная штука. Если уметь ей пользоваться.
* * *
По средневековым меркам, дамы кипрского правителя жили весьма и весьма комфортно. Им принадлежало отдельное крыло старой крепости, расположенное в наиболее защищенном от зимних ветров и летней жары месте. Подле входа в маленький Эдем индивидуального пользования бдели два мрачных ифрита. Вернее, бдел только один, а второй дремал стоя.
Осторожно выглянув из-за угла, злоумышленники оценили обстановку.
– Незаметно не подобраться. Может, поворожишь? – проникшийся сюрреализмом нынешней ночи Казаков окончательно уверовал в могущество колдовства и с нетерпением предвкушал новый сеанс чародейства. Тедди Медведь шумно сопел над ухом. – Глаза отводить умеешь?
– Не умею, – разочаровал сообщника Хайме. – И вообще, Дар – не дубина, чтоб махать им направо и налево.
– У-у, – огорчился Серж. – А так здорово получалось! Ладно, ждите теперь вы. Да учитесь, пока я жив…
И, прежде чем Транкавель успел что-либо сказать, славяно-польско-французский барон преспокойно вышел в коридор, зашагав к отлитым из бронзы дверям, украшенным весьма фривольными барельефами. Сущее мальчишество, но Сергею ужасно хотелось отыграться за тот памятный день в Мессине, когда его, пришельца из будущего, с легкостью отправил в нокаут местный воображала. Попранное самолюбие требовало убедительно и наглядно доказать: победа Хайме была чистой воды случайностью. Серж де Шательро вполне способен голыми руками справиться если не с драконом, то с вот этой парочкой привратников. И пусть Транкавель тихо помалкивает в тряпочку.
Завидев в конце коридора нечто непонятное, бодрствующий ифрит пихнул локтем ифрита спящего, тот немедленно проснулся, и оба с равным недоумением уставились на странного визитера. Ночной гость был мелок, тощ и безоружен, но смотрел нахально, поигрывая притом маленьким черным жезлом. Когда он подошел на расстояние вытянутой руки, стало очевидно, что ростом он аккурат по грудь тому из стражей, что был немного пониже. Такое субтильное существо, конечно же, не могло вызвать у могучих охранителей гарема ничего, кроме искреннего презрения.
– Доброй ночи, о доблестные воины, – пропел, приблизившись вплотную, пришелец на скверной латыни, но сладчайшим голосом вроде того, как пожилая няня разговаривает с малыми детьми. – А не скучно ли вам? Не одиноко? А что у меня е-есть!
Он выставил зажатый в кулаке жезл под нос самому большому из ифритов. Жезл зажужжал и заиграл красивым синим огоньком.
– Ух ты! – хором сказали стражники, вытягивая шеи.
Больше они ничего не говорили. В кадык тому, что повыше, Казаков всадил включенный шокер, а в горло второму сжатые «орлиным клювом» пальцы и едва успел увернуться от двух рухнувших тел. Опасность была нешуточная – придави его один из сторожевых бегемотов, тут бы барону де Шательро и конец, все равно что от пули.
– Ловко, – одобрил, в свою очередь, Хайме де Транкавель, появляясь рядом.
Полутемный коридор оставался тихим и безлюдным. Чиворт, ни единым словом не оценивший доблести сотоварища, преспокойно перешагнул через обеспамятевшего караульного и дернул дверное кольцо, негромко известив:
– Заперто.
– А ты думал, двери в гарем день и ночь стоят нараспашку? – разозлился Казаков. – Конечно, заперто. Может, у этих сторожевых гиппотавров имелись ключи?
– Вряд ли гвардейцам дозволяется входить к женщинам деспота, – покачал головой де Транкавель. Присел около лежащего навзничь дозорного и принялся шарить в поясной суме. Заодно подобрал откатившуюся булаву. Прикинул в руке, отложил – тяжеловата. Отцепил ножны с диковинным кинжалом-переростком, широченным в основании и полукруглой гардой, привесил к собственному поясу. Серж нетерпеливо топтался на месте, одновременно разыскивая укрытую меж мифологических персонажей замочную скважину и косясь, не идет ли кто. Скважина оказалась замаскированной под раззявленную пасть грифона.
– Ключей нет, – Хайме закончил обыск и, вооружившись позаимствованным кинжалом, сунул его в клюв львиноголовому орлу. Повернул вправо, влево, прислушиваясь к тихому скрежету. Казаков удрученно закатил глаза: ходячий позор, а не герои-освободители! Ничего толком сделать не могут!
Внезапно ему на ум пришло одно соображение, заставившее нервно пихнуть Хайме под руку. Изображавший взломщика де Транкавель раздраженно шикнул. Дрогнувшее в его руке широкое лезвие неудачно повернулось, в замке что-то щелкнуло. Хайме одним пальцем толкнул створку, та, качнувшись на хорошо смазанных петлях, беззвучно отошла в сторону. Изнутри потянуло нагретым, приторно-сладким воздухом.
– Мы олухи, – яростным шепотом высказался Сергей. – Напрочь забыли о том, что Беренгария не одна! С ней мадам Кэт и девицы-фрейлины, как их!..
Хайме раздул ноздри и с шумом втянул воздух. Точеная физиономия превратилась в маску скорби, уголки рта поехали вниз.
– Она ни за что не согласится бросить их, – трагично пробормотал он.
– Четыре дамы, – Казакову захотелось стукнуться лбом о стену, да посильнее. Авось мысли встряхнутся и забегают быстрее. – Это ж сущий курятник!
– Курятник, – упавшим голосом подтвердил де Транкавель. – А нам еще предстоит спуститься со стены. И пройти через Лимассол к гавани.
– Давай обратно, а? – жалобно протянул Серж. Хайме недовольно поджал узкие губы. – Знаю, негоже бросать начатое благородное дело на полпути, но посуди сам, в каком обществе нам придется удирать! Три юных девицы и почтенная мадам! Если хоть одна взвизгнет, нам конец! Как они станут карабкаться вниз по лестнице, в своих дурацких платьях? Наверняка все обойдется! Ричард и Комнин договорятся, Беренгарию отпустят, никто не пострадает!
– Нет, – на Транкавеля снизошло фамильное упрямство. – Я не могу. Если с ней что-нибудь случится, я до конца жизни буду винить в этом только себя. Ты… – ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы говорить спокойно, – ты возвращайся, если желаешь. Ты разумно судишь, и я убедился, что ты не трус. Обещаю, что не стану порицать тебя или осуждать твое решение. Но я не могу повернуть назад.
– Побег с четырьмя девицами на руках, – злорадно напомнил Казаков, уязвленный замечанием реннского зазнайки. Тоже мне, просветленный паладин выискался. Или на него речь де Фуа так скверно повлияла? Правда глаза колет, а мессир Ангерран верно заметил: они ровным счетом ничего не сделали для Беренгарии. Позволили затолкать себя в крепость и смирно сидели, ожидая спасения. Ни с того, ни с сего Сержу вдруг представилась жутковатая картинка: зубец крепостной стены, обмотанная вкруг него лохматая веревка и болтающаяся на фоне красных камней фигурка со свернутой набок головой. Темно-каштановые волосы развеваются по ветру, покойница мерно качается туда-сюда. Он передернулся: – Ага, как же. Не дури. Пропадать – так с музыкой. К тому же я еще ни разу в жизни не навещал чужого гарема!
– Я тоже, – с беззвучным смешком произнес де Транкавель. Распахнул створки пошире, слегка поклонился: – Только после вас.
– Да пошел ты, – буркнул Сергей по-русски, ныряя в душистую полутьму, озаренную пробивающимися сквозь легкие узорчатые двери оранжевыми и розовыми отсветами.
* * *
…Наверное, если б не мадам де Куртенэ, грандиозный замысел побега лопнул бы, как мыльный пузырь. Но самообладание и выдержка почтенной фрау Кэт ковались в горниле многоразличных превратностей Средневековья, и получившемуся результату можно было только искренне позавидовать. Они единственная ничуть не удивилась незваным полуночным гостям. Строго шикнула на проснувшихся и загалдевших подопечных – в том числе и на опешившую Беренгарию – и велела немедля собираться. Девицы во главе с английской королевой взвыли античным хором. Как предсказывал мудрый де Фуа, им надарили уйму одежд, украшений и безделушек, которые они возжелали непременно прихватить с собой. Шепот мадам Куртенэ стал угрожающим, послышался звук оплеухи и чей-то жалобный хлюп носом.
После этого никаких затруднений не возникало. Четыре затаивших дыхание женщины и двое молодых людей прокрались по коридору, выскользнув за дверь, где нетерпеливо переминался с ноги на ногу медвежеватый шевалье. Шедший последним Казаков бдительно оглянулся, прежде чем закрыть створку. На миг ему показалось, что одна из дверец внутренних покоев приоткрылась, и в узкую щель просунулась чья-то голова. Может, невовремя проснувшаяся служанка, может, комнинская наложница. Заметила? Нет? В любом случае, следовало поторопиться.
Пробежка по запутанным переходам и галереям спящей крепости стоила Казакову немалых нервов. Одним глазом следи за тем, чтобы никто не потерялся, другим – за тем, чтобы не налететь на караульных, на припозднившегося слугу или вышедшего по нужде придворного. Маршрут отступления прокладывал Хайме – уверенно, ни разу не запнувшись перед выбором нужного поворота или лестницы. Словно у него в голове хранилась объемная карта Лимассольского замка, с пометками «Здесь стоят дозорные» и «За большой статуей свернуть в галерею, пройти двадцать шагов, спуститься вниз». Казаков несколько раз порывался спросить, куда, собственно, он их ведет, но побоялся нарушить сосредоточенность Транкавеля, похожую на транс. Вдруг собьется, и тогда им до утра хорониться по здешним закоулкам.
Один за другим беглецы проскочили в низкую арку, оказавшись на площадке под открытым ночным небом. Казаков украдкой покосился на мерцающий зеленым циферблат верных «Сейко». Пять с четвертью. Часа через два начнет светать, а пока – только лунный отблеск, но на то, чтоб не сбиться с курса на пяти кабельтовых, хватит и его. На море вроде бы развиднелось, волнение небольшое, трое здоровых мужиков на веслах – шансы есть, господа, шансы есть….
Загнав благородных дам и прекрасных девиц в малый закуток меж бастионами, отважные спасители учинили военный совет.
– Мы где? – задал животрепещущий вопрос Казаков.
– На внешней стене над гаванью, – говоря, Хайме заметно запинался. Он обхватил себя руками за плечи и зябко вздрагивал – то ли от утреннего морозца, то ли собственное колдовство далось ему на сей раз дорогой ценой.
– Святая Дева, получилось… – выдохнул Тедди.
– Еще не получилось. Молитесь, шевалье, и вы, барон, впереди самое сложное. Внизу у причалов рыбачьи лодки. Причалы охраняются. Вот там, слева, находится помещение для стражи. Видишь, в окне горит свет? Рядом – арсенал и склад. На складе наверняка хранятся веревочные лестницы. Нужно сходить и отыскать хоть одну. Потом зацепимся вон за те кольца и спустимся. Главное – не шуметь.
– Тогда кончай клацать зубами и успокой женщин, – от души посоветовал Серж. – Тедди, за мной.
Склад запирался на наружный засов, и вытащить его из медных скоб было делом одной минуты. Юркнув внутрь, Казаков слегка растерялся. Помещение просторное, но чудовищно загромождено разной всячиной. Темно, пахнет смазанной кожей, деревом, железом, чем-то кислым и острым. Серж достал «Лензер», нажал кнопку, и тьму прорезал ослепительный световой сноп, от которого шевалье Чиворт шарахнулся с невнятным воплем.
– Тихо ты! – вполголоса прикрикнул Казаков. Шевалье, белый как мел в призрачном свете диодного фонарика, пучил глаза и размашисто крестился. – Никакого бесовства, сплошная техника, понятно?
– Нет, – честно признался шевалье.
– Да и хрен с тобой. Ищи лестницу, Тедди. Найдешь – свисти.
Шевалье шагнул в узкий проход меж каких-то грубо сколоченных ящиков и пропал. Вокруг метались причудливые, изломанные тени. Спотыкаясь и озираясь по сторонам, Серж сделал несколько шагов. Пузатые бочки, плетеные корзины, поставленные друг на друга ящики, штабель корявых досок, бухты толстых канатов, развешанные на стропилах кожаные ремни с заклепками – наверное, лошадиная сбруя. Связки чеснока, луковых головок и здоровенных копченых рыбин. Невесть для какой надобности затащенный сюда ошкуренный древесный ствол. Корабельная мачта, что ли? Ага, вот и искомый артефакт. Многократно сложенный, перехваченный для надежности ремешками, с вставленными между прядей пенькового каната перекладинами-ступеньками. Казаков примерился вскинуть добычу на спину и крякнул – свернутая лестница оказалась тяжеловатой для одного человека.
«Своя ноша не тянет», – пригибаясь под грузом трофея, барон де Шательро кликнул напарника и потрусил к выходу.
На стене по-прежнему было пустынно. Транкавель с дамами хоронился в густой тени башни. Принесенную лестницу уложили меж крепостных зубцов. Перерезали ремни, на ощупь отыскали два бронзовых крюка и тщательно прикрепили их к вделанным в камень тяжелым кольцам. Хайме толкнул лестницу и посмотрел, как она, разворачиваясь, улетает вниз, к подножию стены. Из-за темноты было не различить, насколько нижний конец не достигает земли. Подняв глаза, Казаков увидел смутные очертания городских крыш и тусклые факельные огоньки.
– Тедди, пошел первым, – решил Транкавель. Шевалье в очередной раз осенил себя крестом, перешагнул через гребень и сноровисто полез вниз. Секунд тридцать спустя, показавшихся вечностью оставшимся заговорщикам, лестница дернулась дважды и встала ровно.
– До самой земли, значит. Спустился шевалье, придерживает лестницу для дам, – с невероятным облегчением произнес Казаков и от полноты чувств перекрестился сам. – Дамы, прошу!
Среди девиц возникло легкое замешательство, пресеченное тихим возгласом грозной мадам де Куртенэ. Одна из фрейлин – рыженькая и пухленькая, именем, если Казакову не изменяла память, Алиса – испуганно ойкнула, но шагнула вперед, и Хайме галантно подсадил ее на первую ступеньку.
Серж представил, как девушка в долгополом наряде с трудом лезет по мотающейся лестнице, прикинул ее шансы сорваться и содрогнулся. Ох уж эти приключенческие романы, где девицы в облегающих охотничьих костюмах лазят по канату не хуже заправского матроса и лихо управляются с любым видом транспорта, от скакового коня до боевого вертолета! Сердце стучало через раз: стоит хоть одной из них упасть…. Или, еще хуже, завопить от испуга…
Ждать на сей раз пришлось гораздо дольше, но наконец лестница судорожно дернулась. Транкавель перевесился через стену, всматриваясь в сумрак. Прислушался.
– Добралась, – произнес он. – Кто следующий? Вы, мадам?..
…Мадам де Куртенэ, поджав губы, шагнула на лестницу последней. Едва она скрылась за гребнем, случилось то, от чего допреж Господь уберегал: распахнулась тяжелая дверь в башню, послышались грубые голоса и блеснул факельный свет. Стража!
На открытой всем ветрам площадке было некуда спрятаться, но вышедшие из освещенного помещения стражники не сразу разглядели, что творится в окружающей темноте. Парочка замешкавшихся на стене беглецов разом присела, вжимаясь к холодный камень. Казаков нашарил спрятанную под одеждой кобуру и вытащил пистолет – он не знал толком, в кого собирается стрелять и собирается ли вообще, но ощущение рубчатой рукояти в ладони придавало изрядно уверенности. Может, им повезет? Может, дозорные сослепу не заметят свисающей лестницы и съежившихся людей? Погалдят и разойдутся на свои посты?
Однако уже в следующий миг стало ясно, что отпущенный на сегодня лимит удачи компания беглецов исчерпала до дна.
– Эй, кто к девкам в город бегал, а лестницу втянуть за собой позабыл? – гаркнул командный голос. – Совсем распустились, сыны свиньи. Убрать неме… эй, это еще кто? Тревога!
Сидевший рядом с Сержем Хайме издал низкий, горловой звук, похожий на урчание большой кошки, и длинным прыжком бросил себя вперед, в темный людской ком. Тонко и противно лязгнуло железо о железо, кто-то истошно завизжал.
Казаков застыл в классической «шерифской» стойке, водил стволом, не решаясь спустить курок. Сбившиеся в бесформенную многоногую и многорукую кучу тени были неразличимы – а ну как подстрелишь Хайме? Проклятье, сколько их там – пятеро, шестеро?..
Плотный человеческий ком распался на несколько фигур, разлетевшихся в стороны. Одна, шатаясь и хрипя, сложилась пополам и упала. Вторая, высокая и широкоплечая, наотмашь полосуя воздух мутно блестящим лезвием, с устрашающим рыком надвинулась на проворно ускользающий в сторону узкий силуэт. Крутясь на месте, Хайме ловко отмахивался позаимствованным коротким мечом. Двое других приплясывали вокруг, но нападать не отваживались, зато орали как резаные, призывая подмогу. Еще один, вывалившись из общей схватки, опрометью бросился мимо застывшего Казакова к лестнице, ведущей в недра башни, и барон де Шательро совершенно машинально выстрелил.
Выстрел шарахнул громко, раскатисто – молотком по листу фанеры. Стражник, словно получив промеж лопаток ломом, покатился по камням. Казаков развернулся на каблуках и спустил курок еще трижды, как на соревнованиях по скоростной стрельбе. Следующий миг растянулся в восприятии Казакова замедленной съемкой, картинкой «slow-move», будто в компьютерной игре-стрелялке, до которых лейтенант был весьма охоч. Только сейчас все было по-настоящему.
Дважды он попал. Один раз – промахнулся. И кое-чего не учел, а именно – того, что Хайме де Транкавель, при всем своем хладнокровии, тоже никогда прежде не слышал пистолетной стрельбы.
Двоих крикунов швырнуло навзничь, третья пуля ушла «в молоко», а Хайме машинально дернулся на грохот и вспышки выстрелов. Лицо у него было азартно-недоуменное. Таким же оно осталось и тогда, когда длинный клинок лимассольского стражника, продолжая замах, косо чиркнул Хайме де Транкавеля по горлу. Без звука Хайме опрокинулся назад и полетел вниз со стены, на щербатый булыжник внутреннего двора.
Казаков завопил не своим голосом и тремя пулями вбил в стену последнего стражника. Огляделся – в замковых бойницах там и сям мелькали огоньки факелов. Заткнув пистолет за пояс, Сергей перемахнул через стену, мухой слетел по лестнице, не чуя боли в ободранных ладонях. Четыре женщины стояли под стеной, схватившись за руки, рядом бесполезно топтался английский шевалье. Ближайший причал и ближайшая лодка были совсем рядом – но от пристани грохотала сапожищами дюжина лимассольских гвардейцев.
Пять пар перепуганных глаз таращились на Сержа де Шательро, а тот давился собственным языком, не зная, что им сказать, и чувствуя мерзкую, непреходящую дрожь. Никогда прежде, даже в лишившемся управления и падающем вертолете, даже во время штурма крепостной башни Мессины, ему не было так страшно и противно.
Несгибаемая мадам де Куртенэ вдруг метнулась к Сержу и закатила ему звонкую оплеуху, мигом приведшую отважного освободителя в разумение. Казаков глянул осмысленно и бешено – на причал с лодками, на набегающих стражников, на столь близкую и желанную свободу, маячившую всего в паре кабельтовых парусами с крестом.
– Ничего, прорвемся, – процедил он сквозь стиснутые зубы, вскидывая пистолет.
Патронов у него еще оставалось много. Стражников было меньше.
