* * *
– Есть хочется, – капризно заявила Изабель, когда четверо беглецов покинули временное пристанище, счастливо избегнув нежелательных встреч. – Дугал, вроде бы в твоем кошеле звенело с десяток пенни? Подождите меня здесь. Пойду, куплю чего-нибудь съестного, а заодно расспрошу дорогу к прецептории.
Выяснение отношений до поры до времени пришлось отложить. Мак-Лауда опять пришлось поддерживать с двух сторон: все его старания идти самостоятельно заканчивались плачевным падением. В конце концов Гай, обозлившись, назвал компаньона паршивым упрямым ослом, и тот смирился с новой для него ролью обузы.
Вернулась девица весьма озабоченной – и с тряпочным свертком, в коем обнаружились еще теплые пирожки, честно поделенные между собратьями по несчастью. Мак-Лауду, как раненому и болящему, достался еще глиняный кувшин с молоком – каковое молоко Дугал покорно выпил, скривив при этом страдальческую физиономию.
Жуя, мистрисс Уэстмор делилась узнанным: несколько зданий, принадлежащих Ордену, располагаются в полуденной части города. Чтобы добраться туда, нужно пересечь почти весь Безье. Собеседник заодно поделился потрясающей новостью: ночью один из патрулей едва не изловил волкодлака. Проклятая тварь шаталась в окрестностях трактира «Белый бык» и напала на мальчишку-прислужника, однако загрызть не успела – вмешались доблестные блюстители. Теперь городская стража засела в трактире, выпивая за здоровье друг друга и похваляясь выказанной доблестью.
– Этот горожанин как-то странно на меня пялился, – закончила свой рассказ Изабель. – Боюсь, как бы мессир Бертран не повелел кричать наши приметы на рыночной площади, назначив щедрое вознаграждение за голову…
То путешествие через городок Безье Гай Гисборн впоследствии предпочитал не вспоминать. Опасаясь показываться на улицах, они крались закоулками, через помойные ямы и вонючие задворки овчарен и хлевов. На задах какого-то трактира к ним привязалась свора бродячих псов. Проклятые шавки напасть не решались, благо Гисборн то и дело останавливался и отмахивался подобранной палкой, но неотвязно тащились следом и подняли такой лай, что услышали бы, пожалуй, аж в Куизе. Перебираясь по шаткой доске через сточную канаву, Франческо поскользнулся и упал, вымазавшись по уши. Девица Изабель зацепилась за ржавый крюк подолом платья, тут же украсившимся длинной прорехой. В довершение бедствий они спутали повороты и долго искали нужную улицу, а Мак-Лауду явственно становилось все хуже, хотя он изо всех сил старался этого не показывать.
…Преодолев все вышеозначенные мытарства, около седьмого часу дня беглецы стояли перед низкой въездной аркой угрюмого и неприступного с виду дома, сложенного из серого с желтыми прожилками гранита. В глубине арки темнели наглухо запертые ворота, над замковым камнем осенний ветерок слегка покачивал знамя, сшитое из черного и белого полотнищ. Сбоку от ворот Франческо обнаружил длинную цепочку с кольцом и, вопросительно глянув на спутников, несколько раз дернул за нее. Где-то в глубинах дома призывно забрякал колокольчик.
– Гай, скажешь прислужнику – «Черное, белое и золотое», – прохрипел шотландец, обессиленно привалившись к стене. Сэр Гисборн хотел переспросить, опасаясь, что не расслышал условной фразы в точности, как в темных досках внезапно разверзлось тщательно замаскированное круглое оконце и сиплый голос равнодушно осведомился:
– Кто, к кому, по какому делу?
– Черное, белое и золотое, – значительным голосом проговорил англичанин слова пароля.
За воротами воцарилось удивленное молчание. Потом оконце мрачно хрюкнуло:
– Ну?
Гай озадаченно оглянулся на Франческо. Франческо, подняв брови, посмотрел на Изабель. Та пожала плечами и ткнула большим пальцем в Мак-Лауда: мол, все вопросы к нему.
– Может, ваше произношение в этих краях не понимают? – предположила девица. – Сэр рыцарь, повторите еще раз, да повнятнее!
Гисборн наклонился к самому окошку – и оказался нос к носу с жуткой небритой ряшкой, чьи тугие щеки заполнили оконце едва не целиком. Маленькие сонные глазки смотрели на ноттингамца безо всякого выражения.
– Черное, белое и золотое, – чуть ли не по слогам произнес Гай прямо в эти глазки, морщась от исторгаемого привратником чесночно-пивного «аромата».
– Ну? – опять прогудела рожа.
– Тупой, что ли?! – не выдержала мистрисс Уэстмор, нетерпеливо отпихивая Гисборна и сама просовываясь к глазку. – Послушай, милейший! Ты понял, что говорит тебе благородный рыцарь? Черное, белое…
– Да слышал, не глухой! – просипел привратник. – Чего надо-то?
– Нуждаемся в помощи! – взмолился Франческо, не в силах более выносить сей фарс. – В помощи и убежище!
– Так бы сразу и говорили. Заходите, – окошко захлопнулось, приоткрылась калитка.
Узкая, едва человеку протиснуться, окованная железными полосами и со скобами для здоровенного засова. За воротами арка продолжалась, в ней царил полумрак, разгоняемый светом пары факелов. Шагах в пяти Гай увидел опущенную решетку и внутренний двор с рядами желтеющих кустов шиповника. Привратник – здоровенный детина, вольнонаемный слуга Ордена, судя по мирской одежде и скромному крестику алой эмали, – задвинул на место бесшумно скользящие засовы, набросил крюки и молча поманил незваных визитеров за собой. В стене подворотни открылась неприметная дверца, за ней – три истоптанные каменные ступеньки вниз и каморка со скамьями вдоль стен и узким оконцем, забранными прутьями.
– Тут ждите, – распорядился дозорный. – Я извещу кого нужно.
Он удалился, предусмотрительно закрыв дверь снаружи на засов.
Мистрисс Изабель уселась на лавку, благовоспитанно сложив руки на коленях и натянув поглубже капюшон плаща. Нервно ерзавший Франческо устроился по соседству с ней. Мак-Лауд кучей плохо соединенных между собой костей рухнул прямо на пол.
Ноттингамец выглянул в окно. Проем находился ниже уровня земли, и все, что удалось ему разглядеть, это край мощеного булыжником двора. Сейчас привратник позовет кого-то, обладающего правом принимать решения. Придется внятно и по возможности правдоподобно изложить целый ворох событий последних дней – но возможно ли это? Будь он магистром здешней прецептории, не поверил бы ни единому слову столь подозрительных личностей. Вдобавок с ними пришла женщина, а всем известно – храмовники весьма и весьма неодобрительно относятся к тому, чтобы в их владениях гостили представительницы слабого пола. Как бы мистрисс Уэстмор не попросили удалиться… Но тогда вместе с ней уйдет и Франческо – и будет совершенно прав, ибо даже столь самоуверенную девицу нельзя бросать в одиночестве…
Минуло не менее получаса – так думалось изнывавшему от неопределенности милорду Гаю. Наконец за дверью затопали шаги, лязгнул снимаемый засов и, пригнувшись, в низкую дверь вошли двое. Один – уже знакомый Гаю зверообразный привратник, другой – человек средних лет, носивший поверх обычной одежды суконную черную хламиду с нашитым на плечо алым крестом.
«Сервент, – сообразил англичанин, вспомнив то немногое, что знал о порядках в Ордене Храма, – сержант, самый низший чин. Недавно вступивший оруженосец, еще не дослужившийся до посвящения в рыцари, или, напротив, ветеран, не рвущийся к вершинам. И на том спасибо. Вряд ли этот станет нас о чем-то расспрашивать. Можно надеяться хотя бы на пару часов передышки».
Безымянный храмовник молча оглядел потрепанную компанию – взгляд у него был цепкий, мгновенно оценивающий, кто чего стоит. Привратник свирепо сопел у него за плечом, многозначительно похлопывая себя по лопатообразной ладони устрашающего вида дубинкой и молчаливо намекая: чужакам здесь не слишком рады. Наконец брат Ордена изволил заговорить:
– Ваш друг может идти самостоятельно? Он болен или ранен?
– Он… э-э… – замялся Гай, подбирая нужное слово.
– Ранен, болен и устал, – сухо сказала Изабель. Мак-Лауд, подтверждая ее слова, застонал.
– Что ж, о нем позаботятся, – смилостивился храмовник. – Оружие ваше оставьте здесь и следуйте за мной. Бернардо, помоги сему достойному мужу подняться в келью.
Из оружия нашлись только позаимствованные в «Белом быке» меч и кинжал. Разоружившись, незваные гости проследовали – под беззвучно поднявшейся решеткой, по одной из обрамлявших прямоугольный двор крытых галерей, вверх по узкой скрипучей лестнице, втиснутой меж двух соседствующих зданий, через длинный сумрачный коридор, делавший неожиданные повороты то вправо, то влево… У Гая создалось впечатление, что они идут по маленькому замку – впрочем, прецептория и задумывалась своими создателями, как нечто среднее между монастырем и крепостью – причем сопровождающий делает все, чтобы пришлецы никому не попались на глаза.
Вольнонаемный Бернардо, похоже, был здоровее быка – даже не запыхался, волоча практически висящего на нем шотландца. Им не встретилось ни единой живой души, не считая шмыгнувшей мимо пары слуг в одном из дворов, хотя повсюду ощущалось близкое присутствие большого числа людей. Сэр Гисборн понятия не имел, что думают его сотоварищи, но ему самому прецептория внезапно стала симпатична – витающим в ее стенах чувством надежности и защищенности. Может быть, это был очередной обман, а может, тоска самого Гая по четкой и понятной картине мира, где все расставлено по надлежащим местам, и ложь не пытается выдавать себя за истину.
Очередной переход закончился в маленьком тесном дворе, разделенном кованой решеткой, сквозь которую высовывались ветви барбарисовых кустов, уже тронутые осенней желтизной. Гости один за другим прошли через неприметную калитку и по узкой дорожке, усыпанной толченым кирпичом, вышли к крыльцу скромного одноэтажного дома – сложенного, как и все здешние строения, из камней изжелта-серого оттенка. Внутри домика обнаружилось четыре или пять небольших комнатушек, выходивших в общий коридор. Убранство состояло из самых необходимых вещей вроде кровати, стола и пары скамей, но после недавних передряг даже столь скромное жилище представало дворцом.
– Располагайтесь по собственному усмотрению, – проводник кивнул на двери комнат. – Поесть вам принесут. Если понадобится что-нибудь еще – скажите слугам. Магистр д'Альби выражал намерение в скором времени побеседовать с вами.
Завершив наставительную речь, сервент Ордена удалился, закрыв за собой дверь и заперев ее снаружи на засов. Вместе с ним удалился мрачный Бернардо, сгрузив обмякшее тело Мак-Лауда на лавку.
– Немногословны и угрюмы, но настроены вроде бы доброжелательно, – вынесла решение девица Изабель, приоткрывая дверь ближайшей комнаты и заглядывая внутрь. – Или, по крайности, не враждебно.
* * *
– Вы как хотите, а я пошел спать, – заявил Гисборн, едва захлопнулась дверь за зверообразным привратником. – Даже если через два часа нас поволокут на расправу, плевать – по крайней мере, эти два часа я проведу в настоящей постели.
Душераздирающе зевая, он и впрямь двинулся к ближайшему лежаку. Франческо собрался было последовать его примеру, однако был тут же довольно бесцеремонно остановлен. Цепкие пальцы Мак-Лауда придержали его за ворот рубахи и притянули к себе, усадив рядышком на скамью. По такому случаю сил у шотландца хватило с избытком.
– Не спеши, малыш, – просипел Дугал. – Поговорить надо.
– Perla Madonna, что еще?! – из уст итальянца вырвался самый настоящий стон. В конце концов, изрядно вымотались все, Франческо не был исключением. – Что вам от меня надобно, мессир Дугал?!
– Сущий пустяк, – осклабился кельт. – Один вопрос. Совсем маленький, простенький такой вопрос. Ответишь на него, и можешь дрыхнуть хоть до Страшного Суда. Как верно заметил Гай, вполне может статься, что вольной жизни нам осталось всего ничего. Так что не обессудь, я вынужден спешить. Ты еще не догадался, о чем я?
– Ради всего святого, Дугал, – вмешалась Изабель. Не делая попыток вырваться, несчастный Франческо только хлопал глазами на своего мучителя. – Что тебе нужно от мальчишки? Прекрати экзекуцию и говори толком!..
– Толком? Хорошо, – Мак-Лауд разжал пальцы, и Франческо немедленно отскочил на безопасное расстояние. Шотландец обвел спутников мутным от усталости взглядом. – Так вот, если толком, то вы совершенно правильно коситесь на меня, как на зачумленного…
– Мы не косимся, – заикнулся было Гай.
– Да брось, я ведь не слепой, хвала Создателю! И не перебивай меня, сэр рыцарь. Я отлично знаю, что с разорванной глоткой и пробитой печенкой люди не живут. Там, в ущелье около Ренна, я умер, и меня закопали. Но вместо того, чтобы спокойно гнить в яме, я почему-то встал и пошел, аки Лазарь из Вифании! И вот до сих пор хожу, говорю, вытаскиваю ваши задницы из всяких передряг, каждой минутой своего существования противореча всем законам людским и Божьим! И сдается мне, тут приложил руку вот этот юный красавчик!
Указательный палец Дугала нацелился на растерянно моргающего Франческо Бернардоне.
– Я желаю знать, парень, почему я не могу умереть по-человечески! Что ты такое сотворил со мной, покуда я валялся без памяти в проклятом Богом замке? Уверен, что бы это ни было, случилось оно именно тогда. Тогда, после драки с Рамоном – ну, вспомнил?
– Я думал, так будет лучше… – пробормотал Франческо. – Тогда, в Ренне… Вы были при смерти…
– Ага! Я угадал. Ну, и что дальше? – подбодрил шотландец. – Давай, не стесняйся! Как говорят святые братья, скажи правду и посрами дьявола. Значит, я был при смерти. Потом ты что-то сделал, и я мгновенно ожил. Уж не хочешь ли ты сказать, мой юный друг, что излечил меня возложением рук, а заодно даровал телесную неуязвимость? Ба! Возможно, будет правильнее именовать тебя… из какого захолустья ты родом, из Ассизи? Святой Франциск Ассизский, а?
Низко опустив голову и покраснев так, что заметно было даже в сумерках, итальянец еле слышно выдавил несколько слов.
– Что? Не слышу! – рявкнул Дугал.
– San Gradualis, Святой Грааль, – по-прежнему тихо, но вполне отчетливо на сей раз повторил Франческо. – Я дал вам напиться из чаши Святого Грааля. То есть, мне кажется, это была именно та чаша. Я не знал наверняка, но решил, что вреда все равно не будет.
Повисла гробовая тишина.
Дугал выглядел, как человек, только что получивший по башке дубиной. У мистрисс Уэстмор самым натуральным образом отвисла челюсть и округлились глаза. Гисборн соскочил со своего топчана. Франческо, глядя в пол, нервно крутил на пальце серебряное колечко.
Потом все загомонили разом.
– Это такая невзрачная деревянная посудина? – ошеломленно спросил Дугал. – Не может быть! Мы в Дингуолле из таких сидр пили, а Грааль, он… он совсем другой… золотой с каменьями… наверное…
– Рехнулся, не иначе, – пробормотала Изабель. – Но если и правда… Грааль… да, это все объясняет, но это невероятно, клянусь Богом…
– Мессир Дугал, я из лучших побуждений, честное слово, я же не думал! – заторопился итальянец. – Вы умирали, и я по чистому наитию…
– Да подождите вы! – рыкнул Гай, ошарашенный новостями. Ибо Франческо утверждал, будто держал в руках вещь, священную для любого христианина и утраченную в незапамятные века.
Одна из величайших реликвий мира, наряду с Древом Истинного Креста и Копьем Лонгина. Крест и Копье были потеряны два года назад в Святой Земле, в великой битве при Тивериаде. Что же до Чаши Грааля, то в запутанной истории ее странствий вряд ли могли толком разобраться самые высокоученые клирики Сорбонны и Кентербери. Все сходились в одном – Чаша существовала, у подножия Голгофы Иосиф Аримафейский наполнил ее кровью Христовой… и затем на три столетия святая реликвия исчезла из мира. Где она хранилась все эти годы, чьи руки прикасались к ней – знает один лишь всеведущий Господь да еще, может быть, немногие особо доверенные ангелы.
Спустя триста лет неутомимая Святая Елена, императрица Византии, собирательница реликвий времен земной жизни Христа, будет держать Чашу в руках и с трепетом поставит ее на алтарь церкви во Имя Страстей Господних в Иерусалиме. Однако пройдет еще полтора столетия, и неведомые пути приведут Чашу в павший под ударом готов Рим. Здесь ее история становится двоякой, как течение разделившейся на два рукава реки. Около 500 года от Рождества Христова свет Чаши воссияет на далеком острове Альбион, при дворе правителя полудикого племени бриттов, Артура. Однако в это же время Священный Сосуд пребывает в сокровищнице франкских королей, наследников легендарного Меровея. Рыцари Круглого Стола, призванные Артуром, ищут Чашу по всему свету и обретают ее в таинственном замке Монсальват. Меровеи ничего не ищут и никуда не стремятся, храня свое сокровище… в замке под названием Монсальват.
Рукава истории сливаются воедино. Паломники ко Гробу Господню опять воочию зрят Чашу на ее исконном месте, на алтаре иерусалимской церкви.
В начале десятого века последователи воинственного пророка Мухаммеда захватят Вечный Город, разграбят христианские святилища… а Чаша вновь исчезнет. Одни скажут – ее укрыли в тайнике. Другие будут уверять – она сама покинула Иерусалим, ибо он перестал быть для нее надежным пристанищем. Третьи шепнут – Чашу украли арабы и теперь ищут, кому бы из европейских государей продать ее подороже. Четвертые… Бог его знает, что скажут четвертые?.. Предводители первого из Крестовых походов и их воины утверждали, якобы все три сокровища христиан были обретены в Иерусалиме, но с той поры миновало почти сто лет, и алтарь пустует…
Только пилигримы и паломники долгими вечерами рассказывают о чудесах, произошедших в Компостелле или в Тулузе, об исцелениях смертельно больных и о неземном свете, сходящем на землю… О маленькой чаше, вырезанной из куска старого дерева, чуть теплой на ощупь, взявшейся неведомо откуда и пропавшей неизвестно куда… Молва приписывала Святой Чаше всевозможные чудесные свойства – в том числе и бессмертие для приобщившегося божественной благодати.
Но одно дело – слушать занимательную байку у костра, на сон грядущий, и совсем другое – самому столкнуться с легендарной реликвией, так сказать, в действии. Гисборн ощущал себя рыбаком, поймавшим в сети морского змея из древних саг. Вот он, змей – только руку протянуть. А ты стоишь на берегу дурак дураком и лихорадочно соображаешь: как же так и что теперь делать? Бежать за подмогой, тянуть самому? Закоптить живую легенду на зиму? Разрезать сети – пусть себе плывет?
Или там вовсе не змей? Обман зрения, причудливая коряга с бородой из водорослей?
– Франческо, тебе не кажется, что ты… э-э… слегка преувеличиваешь? Посуди сам, откуда здесь, в этом безбожном краю, взяться Святой Чаше?
Итальянец наконец оторвал глаза от пола. Выглядел он до чрезвычайности несчастным и удрученным.
– Пути Господни неисповедимы, мессир Гай. Я не знаю. Не могу ничего объяснить. Знаю только, что наткнулся на эту вещь в крипте под замковой часовней. Только увидел ее, меня… ну, словно что-то под руку толкнуло. Взял в руки, почувствовал… И еще свет… нет, даже не свет, а как будто… как если бы что-то живое, но не человек, не зверь, а… – от волнения он сбился и перешел на родной язык, потом безнадежно махнул рукой. – Правда, не знаю. Не спрашивайте.
– Coglione, болван, – скривилась практичная Изабель Уэстмор. – У тебя хоть достало ума прихватить его с собой? Где он – в каком-нибудь из вьюков? Проклятье, неужели Джейлю досталась и Святая Чаша тоже?!
– Украсть реликвию? Украсть San Gradualis?! – ужаснулся юноша. – О, нет! Он остался там, на столе… или на подоконнике, я точно не помню…
– Дважды болван, – припечатала девица. – Однако ты меня удивил. Я уж и не думала, что еще способна удивляться… Подумать только! Святой Франциск и бессмертный горец, вот умора!
– Да, – деревянным голосом произнес Дугал. – Смешно. И что мне теперь делать с этим бессмертием?
– Ну как же! – мистрисс Уэстмор веселилась от души. – Радоваться, конечно! В любое сражение – без всякого страха, оружие врага бессильно, отрубленные конечности отрастают заново! Герои древности, и те бы обзавидовались! А может, вкупе с бессмертием тебе досталась еще и вечная молодость, а, мессир Дугал?
– Поди к дьяволу, ехидная ведьма, – мрачно буркнул шотландец, с трудом поднимаясь со скамьи. – Спасибо, Френсис. Удружил. Век не забуду.
Придерживаясь за стену, он неверной походкой двинулся к ближайшей лежанке.
– Мессир Дугал, не стоит отчаиваться! – жалобно крикнул ему вслед Франческо. – Нам не дано проникнуть в замыслы Господни. Может, Он уготовал вам впредь великую участь…
* * *
Время неспешно текло мимо, отмечаемое перезвоном колоколов орденской часовни. В стоявший на отшибе странноприимный дом почти не долетало звуков, сопровождавших повседневную жизнь прецептории, и можно было только догадываться, чем заняты населяющие ее братья. В десятом часу под охраной двух сержантов явилась кухонная прислуга, принеся завернутые в овчину судки, а в качестве приятного добавления к ним – небольшую корзину с кувшинами местного вина. Вкусный запах съестного мгновенно пробудил Мак-Лауда ото сна, и шотландец набросился на еду, аки голодный волк. Остальные, впрочем, нимало от него не отставали. Гай взирал на Дугала с изумлением: кельт поразительно быстро восстанавливал силы. Сейчас уже сложно было заподозрить, что всего три часа тому назад сей достойный муж уверенно стоял одной ногой в могиле.
После трапезы ждал еще один приятный сюрприз: явившийся служка проводил мужчин в купальню, где вдоль стен стояли громадные деревянные бадьи с нагретой водой и где Гай, Дугал и Франческо наконец сменили вонючую рванину на чистое льняное белье. Некоторое затруднение возникло с мистрисс Уэстмор: орденский устав не предусматривал купания женщин вместе с братьями-рыцарями. После краткого совещания четверо дюжих служек с натугой подхватили бадью и поволокли в гостевые кельи.
– Вся эта дармовая роскошь неспроста, – заявил Мак-Лауд, ожесточенно оттирая с себя пот, кровь и грязь.
Гисборн бросил на него быстрый взгляд и вновь покачал головой в немом изумлении: жуткие шрамы от арбалетных болтов на горле и под ребрами теперь выглядели… старыми. Месячной, самое малое, давности. Да и голос Мак-Лауда значительно окреп, хотя по-прежнему то и дело срывался на хрип. Кстати сказать, указанные обстоятельства вкупе с предоставленным отдыхом, сытной едой и омовением практически примирили шотландца с тяжкой участью бессмертного. Единственно, теперь он повадился дразнить своего спасителя, присвоив тому прозвище «Сантино», «Маленький святой» – против чего сам итальянец столь же упорно возражал.
– Нас кормят, моют и переодевают, дабы своим немощным видом и непотребным духом мы не смущали чувства сильных мира сего. Вот увидишь, в самое ближайшее время нас ждет аудиенция у местного магистра.
– Еще бы, – хмыкнул Гай. – Полагаю, не каждый день в захолустную прецепторию вваливается такая компания, как наша… Здешний командор, должно быть, весьма флегматичный человек, либо у него и без нас хватает забот – я бы на его месте учинил эдаким визитерам допрос по всей строгости, да как можно скорее. И что ты намерен продать ему под видом правды?
– Саму правду и ничего кроме правды, – пожал плечами шотландец. – Тамплиеры не враги нам, скорее наоборот – могут сослужить добрую службу. Обманывать их, я считаю, нехорошо, да пожалуй, и невозможно. Хорошую легенду на ходу не сочинишь… Поэтому, друг мой, тебе придется говорить исключительно правду. Да-да, именно тебе, – уточнил он, поймав недоуменный взгляд Гисборна. – Если бы нам требовалось словчить, я, может, и попытался бы. Но я все еще не в лучшей форме, а у тебя, сэр Гай, честность прямо-таки на лбу написана. Вот такими буквами.
Разведя ладони примерно на фут, Дугал показал, какими именно.
– Мы с Сантино будем поддакивать в нужных местах. Верно, Френсис?
– Si, segniore, – немедленно отозвался Бернардоне. – Только, прошу, не называйте меня святым. И я полагаю, мессир Гай должен сказать не всю правду. Вся будет немного, э-э… чрезмерной, нет?
– Умный парень, – усмехнулся кельт. – Не слишком храбрый, но голова у тебя варит. Может, из тебя еще и выйдет какой-нибудь толк… если прежде не повесят. Слушай меня внимательно, Гай: расскажешь магистру все как есть, кроме…
…Ожидаемый посланец заявился под вечер, принеся изустное приглашение – вежливое по форме, но в действительности звучавшее слабо завуалированным приказом. Эжен д'Альби, магистр ордена и командор прецептории в Безье, желал лицезреть своих гостей – всех, включая даму.
Безмолвный провожатый сопроводил всех четверых в соседний двор, дважды стукнул в створку выкрашенной черной краской двери, и сухо изрек, когда та открылась:
– Сюда. Налево и прямо.
Покой, куда они вошли один за другим, выглядел пустоватым – светлые, оштукатуренные стены с небольшим серебряным распятием на одной, посредине стоит стол черного дерева с лавками вокруг. В центре покрытой холщовой скатертью столешницы столпились несколько кувшинов и чаш, окружив корзину с желтым виноградом. Человек, восседающий за столом – глава прецептории Ордена Храма – выглядел ровесником отца сэра Гисборна, сиречь количество прожитых им лет подбиралось к полусотне. О том, что он принадлежит к духовному братству, указывала только тяжелая золотая цепь, поблескивающая маслянистыми искорками. Магистр предпочитал носить светское одеяние скромных коричневых и черных цветов, и монашеской тонзуры у него также не замечалось. Белый просторный плащ с алым крестом на плече висел, аккуратно расправленный, на украшавших стену развесистых оленьих рогах. Единственно, тем пунктам устава Ордена, кои прямо касались надлежащей для храмовника внешности, господин командор следовал неукоснительно: коротко стриг темную, обильно седеющую шевелюру и обладал густой окладистой бородой. Притом, что куртуазная дворянская мода, коей подчинялись Гай, Франческо, и, как ни странно, Дугал Мак-Лауд, требовала от своих поклонников прямо противоположного – длинных локонов и полного отсутствия растительности на лице.
В общем и целом Эжен д'Альби оказался похож скорее на преуспевающего купца, нежели на одного из высших чинов рыцарского ордена. Взгляд у него был бодрым, речь, когда он заговорил, лилась гладко, а доброжелательная улыбка не сходила с губ. И приветствовал он вошедших так, будто бы давно ждал дорогих гостей – и вот наконец они пожаловали.
– Прошу, прошу, прошу. Присаживайтесь. Присаживайтесь и вы, госпожа, устраивайтесь поудобнее, – последнее относилось к Изабель, скромно державшейся позади спутников и намерившейся устроиться на краешке стоявшего под окном табурета. – Устав святого Бернара, как говорится, уставом, а вежество – вежеством. Досточтимый святой муж наверняка сделал бы исключение для столь очаровательной дамы. А некоторые мои знакомцы, исконные обитатели Святой Земли, утверждают: «Лучше беседовать с женщиной и думать о Боге, нежели говорить с Богом, думая притом о женщине». И кто посмеет заявить, будто они не правы?..
«Сладкоречивый змей. Самая опасная порода», – мрачно подумала «очаровательная дама», устраиваясь в любезно предложенном ей карло. Мужчины рядком расположились на лавке. Магистр тем временем разливался соловьем:
– Угощайтесь фруктами, налейте себе вина, будьте как дома! В нашем захолустье новые лица появляются редко, а известия о том, что творится в мире, приходят еще реже. А тут – такое событие! Изнеможенные путники, скрывающиеся и гонимые, называют у врат орденской обители секретное слово, известное немногим… Определенно, здесь кроется некая тайна. Что ж, для начала хотелось бы знать: с кем имею честь? Скажем, аз есмь скромный слуга Господень Эжен д'Альби, избранный решением братии надзирать за сей обителью. Можно даже без «вашей светлости», «вашей милости» и всякой прочей мишуры. Ну а теперь – Вас не затруднило бы назваться? Настоящими именами, само собой.
В последней фразе, резко отличавшейся от прежних благодушных рассуждений, холодно звякнул металл.
– Итак, – кивнул магистр, выслушав поочередное представление каждого из гостей. – Если я верно понял, у нас имеются британский рыцарь из числа свитских его высочества Джона, шотландский наемный меч, итальянский торговец и английская свободная горожанка. Прелюбопытное сочетание, должен заметить. Что же привело вас в наши отдаленные края и повергло в столь бедственное положение? Вы, как мне передали, просили убежища и помощи. От кого вы скрываетесь? И в какой именно помощи Ордена вы нуждаетесь?
– Исключительно в денежной и военной, – легчайшим шепотом, достигшим только ушей сэра Гисборна, пробормотала Изабель.
Поскольку Дугал принял обет молчания и только красноречиво зыркал из-под взлохмаченной челки на компаньона, Гай, вздохнув и собравшись с силами, начал рассказывать.
Повествование – даже без мелких подробностей и отступлений – вышло столь долгим, что теплый солнечный свет за узкими окнами загустел и начал наливаться подступающим сумраком. Сперва Мак-Лауд, а за ним и Франческо дотянулись до кувшинов. Изабель ограничилась тем, что утащила кисть винограда и меланхолично общипывала ягоду за ягодой. Магистр слушал весьма внимательно, не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Когда полностью выдохшийся Гай замолчал, командор сочувственно протянул:
– М-да. История, достойная быть увековеченной в балладах… Как это говорят на вашей родине, мессир… мессир Бернардоне? Se non e vero, e ben trovato – пусть не истина, зато славно придуманная ложь?
– Верно, на моей родине есть такая поговорка, ваша милость, – со всей возможной учтивостью ответил итальянец. – Однако, правильно произнося слова, вы неверно их применяете. Сэр Гай не лжет вам. Сказанное им – сущая правда.
– В самом деле? – скептически хмыкнул Эжен д'Альби.
Гисборн лишь горько усмехнулся. Услышь он полгода назад подобную историю, сам бы не поверил ни единому слову.
– Что ж, любезные мессиры, и вы, драгоценная мистрисс Уэстмор, давайте рассуждать здраво, – в пальцах магистра неведомо откуда появились отполированные от долгого употребления костяные четки. Сухо щелкнула первая бусина. – Загадочное сокровище доверено всего двум людям для доставки лично госпоже Алиеноре Пуату – через всю неспокойную Францию! Прибавим сюда происки коварных византийцев. Что ж, допустим, хотя верится с трудом. Как это вы умудрились сбежать из Ренна прямиком в руки врагов? Очень уж ловко они подгадали, не находите?
– Находим, – устало сказал Гай, у коего голова уже шла кругом. – Наверное, за нами следили. Или кто-то из обитателей замка оказался продажен, либо не в меру болтлив. Откуда мне знать, мессир командор?
– Хм. Допустим еще раз. Стало быть, захватив вас неподалеку от замка, византийские шпионы наложили лапу на пресловутое сокровище, самих же вас отвезли в Безье в качестве пленников? – въедливо уточнил магистр. Щелкнула вторая косточка. – Удивительно человеколюбивый поступок. Положили бы они вас рядком на безлюдье, да на поживу птичкам, извините за прямоту – горя бы не знали. Ан нет. И что такое на похитителей нашло?
– Любого человека можно заставить говорить, лишь у мертвеца не разживешься секретами, – тихонько произнес Франческо.
– О, ваши секреты так дорого стоят? Любопытно… – промурлыкал магистр. Снова щелкнули четки. – Но – допустим в третий раз… и это уже слишком много, чтобы вам поверить. Сэр Гисборн, не откажите в любезности – да не вздумайте врать мне, проверить будет просто! – от кого вы узнали нужные слова, «черное, белое и золотое»?
– От него, – Гисборн нехотя указал на шотландца.
Мак-Лауд с самого начала разговора не проронил ни слова и вообще старался сделаться как можно незаметнее. При его росте и колоритной внешности задача оказалась явно непосильной.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Эжен д'Альби и разом утратил к Гаю всякий интерес, целиком переключившись на Дугала. – А вы, мессир Мак-Лауд, отчего ж молчите? Сдается мне, вам есть что порассказать?
– Говорить трудно, – просипел кельт, оттягивая воротник рубахи и демонстрируя пытливому магистру безобразный шрам под кадыком. Гисборн готов был прозакладывать голову, что Мак-Лауд притворяется – не далее как час тому назад в купальне речь давалась шотландцу вполне прилично – однако звездчатая красно-синяя впадина смотрелась более чем убедительно. Эжен д'Альби, во всяком случае, был весьма впечатлен, судя по тому, как он поднял сперва одну бровь, затем и другую.
– Стрела? – предположил он. – Или арбалетный болт? Где-нибудь месяца два тому?
Мак-Лауд молча кивнул.
– Воистину чудо Господне, – недоверчиво покачал головой тамплиер. – Человек с такой раной должен был скончаться на месте… Как вам удалось выжить?
– Повезло. Лекари были хороши, – буркнул кельт. – И Господь, наш Создатель, не оставил меня в милости своей.
Франческо при этих словах поперхнулся вином и закашлялся. Изабель заботливо постучала его кулачком по спине, сердито прошипев что-то на ухо.
– Верно вам говорю, божье чудо, – повторил магистр. – За ваше исцеление вы должны неустанно благодарить Господа, ибо в тот день вы родились заново. Ба, любезный! А ведь я догадываюсь, кто мог подсказать вам некие заветные слова. Как поживает шевалье де Грисс? Как его раненое колено – донимает по-прежнему?
– Не знаю ни шевалье де Грисса, ни его колена, – пожал плечами Мак-Лауд.
– Ну как же! Сей ученый муж, состоящий при ее величестве в скромной должности письмоводителя, как раз и занимается, скажем так, поручениями весьма деликатного свойства. Коль скоро вы утверждаете, что действуете от имени и по поручению Алиеноры Пуату, да продлит Господь ее дни, так и со старым пронырой де Гриссом должны были встречаться! Припомните: лет сорока, коренаст, чернобород, подволакивает левую ногу… вспомнили?
– Насколько мне известно, сударь, королева Элеонора не прибегает к услугам письмоводителя, – возразил шотландец. – Далее, мне известны имена по меньшей мере трех человек в ее ближайшем окружении, занимающихся, как вы изящно выразились, «деликатными поручениями». Хромоногого бородача по имени де Грисс среди них нет. Или, во всяком случае, не было год назад, когда я отбыл в Лондон. Даже будь я византийским лазутчиком, то купился бы на ваш трюк, лишь будучи лет на десять моложе или вдвое глупее.
Он закашлялся и поднес руку к горлу, как бы показывая, насколько утомила его долгая речь.
– Ну-ну, не стоит обижаться, – улыбка храмовника так и лучилась искренностью. – Уловка для простаков, согласен, но должен же я проверить! За неимением у вас иных верительных грамот остается лишь ловить вас на слове…
– Грамоты были, – мрачно произнес Дугал. – Как раз на такой случай. Если мы поторопимся с погоней, если те негодяи не выкинули мою куртку и не отыскали в ней потайной шов, то вкупе с архивом канцлера Лоншана я представлю вам эти грамоты. На тончайшем шелке. С личной подписью королевы Элеоноры.
– А также карту местонахождения клада Зигфрида Нидерландского и Святой Грааль впридачу… – рассеянно пробормотал Эжен д'Альби. – И в обмен на эти пустые посулы вы просите – как там? Сущую безделицу, верно? Свежих лошадей, деньги, оружие, подорожные, надежных проводников и – желательно – человек пять-шесть рыцарей Храма при полном вооружении. Ах да, чуть не забыл. Еще – тайно вывести вас из Безье, учитывая, что город закрыт по приказу графа Транкавеля. Кстати, вам известно об этом приказе?
– Известно, ваша милость, – сдержанно ответил Гай за всех четверых.
– Ага. А может быть, вам также известно, за кем и почему охотится Железный Бертран?
Повисло молчание. В тишине чуть слышно пощелкивали костяные четки магистра. Эжен д'Альби терпеливо ждал ответа на свой вопрос.
«Вот и подошли к главному, – обреченно подумал Гай. – Конечно же, старый лис прекрасно знает, за кем охотится Транкавель. Ему только интересно, почему. Ему интересно, стоят ли наши секреты наших жизней. Сдается мне, от ответа на сей вопрос зависит наша дальнейшая участь. Ответим неправильно, соврем или не заинтересуем магистра – и он преподнесет нас Железному Бертрану на блюдечке, так сказать, в знак вечной дружбы, даже дугаловы связи не спасут: где королева Элеонора и где мы… Что же сказать? Господи, вразуми!..»
И тут наконец подала голос Изабель Уэстмор, все время беседы просидевшая тихо, как мышь под метлой.
– Может быть, он преследует волкодлака? – с невинным видом предположила она. – Как поступили бы вы, мессир командор, доведись вам изловить оборотня?
Гисборн не подал виду, и его рука, державшая тяжелый оловянный кубок, не дрогнула, но внутри у него все сжалось в ожидании ответа командора. Франческо прикрыл глаза и даже, кажется, перестал дышать.
Мак-Лауд перед беседой наставлял соратников: «Говорите о чем угодно, но запомните три вещи. Во-первых, если не хотите прослыть блаженными – никаких дивных мираклей. Верно, мы стали свидетелями многих странностей, но рассказывать о них будете детям на ночь – когда и если у вас будут дети. Про Грааль и мое чудесное воскрешение – ни слова. Караван мэтра Барди истребили разбойники, а из Ренна мы бежали через самую обычную потерну, прикончив стражников, понятно? Второе: Ральф Джейль работает на династию Комниных, и именно для них он похитил треклятый лоншанов архив. Про архив – всю правду: нам нужна поддержка тамплиеров, тамплиерам нужно вознаграждение за труды, а наследство Лоншана – лучшая из всех возможных наград. И последнее: ни слова о Рамоне-волкодлаке и его судьбе до тех пор, пока мы не разберемся, в каких отношениях прецептория Эжена д'Альби находится с Железным Бертраном…»
Отношения прецептории и хозяев Ренна пока оставались тайной за семью печатями. Учитывая, что семейство Транкавелей обладало в Редэ почти абсолютной властью, нельзя исключать, что Эжен д'Альби осведомлен о кровавых развлечениях Рамона… в этом случае всех четверых, скорее всего, взяли бы под стражу прямо в покоях магистра. Однако Изабель, видимо, рассудила, что терять им все равно нечего, и решила рискнуть.
– Насадил бы проклятую тварь на хороший острый кол, – ни секунды не задумываясь, ответил магистр. Благодушная улыбка мигом исчезла с его лица, глаза холодно блеснули, губы сжались в прямую линию. Такой Эжен д'Альби куда больше походил на сурового и неподкупного командора ордена Рыцарей Храма. – Я видел жертв – чудовище, совершившее эти убийства, заслуживает самой лютой смерти. Только, сдается мне, нужно искать не тварь из преисподней, а человека, одержимого дьявольским наваждением… Лет десять тому в Редэ уже ловили оборотня, резавшего пастухов на дальних выпасах и путников на дорогах. Ну, а коли попадалась женщина, она непременно подвергалась насилию перед тем, как умереть. Открылось все по чистой случайности и промыслу Господню. Оказалось, никакой это не волкодлак, а старый псарь Бланшфоров. И ведь до чего додумался, мерзавец! Чтобы следов не оставлять, сшил из шкур звериные лапы с когтями и натягивал поверх сапог. А еще соорудил из капкана эдакое подобие пасти, утыкал его волчьими клыками и перерезал этой штуковиной глотку добыче. Его четвертовали на главной площади, при большом стечении народа и всеобщем одобрении… Вот и сейчас, хотя грешат на Зверя, за всем этим явно стоит человек. Случайно не знаете, кто таков?
Мак-Лауд ухмыльнулся. Эта ухмылка вышла острой, как лезвие ножа. Похоже, девица Уэстмор неведомым женским чутьем таки отыскала правильный подход.
– Случайно знаем, – медленно произнес он. – И граф Транкавель знает, что мы знаем. И ни за что не допустит, чтобы это знание распространилось дальше. Станете ли вы помогать ему в этом, мессир магистр?..
Эжен д'Альби долго медлил с ответом. Пощелкивая четками, он внимательно разглядывал своих собеседников, словно пытаясь таким образом понять степень искренности каждого из них. К чести Гая, Дугала, Франческо и девицы Изабель, ни один не отвел взгляд. Наконец магистр, покачав головой, будто в сомнении, бросил четки на стол и заговорил – негромко, весомо, неторопливо, мгновенно сменив маску гостеприимного хозяина на облик строгого дознавателя Inquisitio.
– Граф Бертран де Транкавель, ныне пребывающий в стенах прецептории… – вот тут уже дернулись все, а Франческо уронил пустой кубок. Эжен д'Альби коротко, остро глянул на него и продолжал: – …не далее как нынешним утром поведал мне совершенно иную историю. По его словам, четверо проходимцев, коварством и обманом проникнув в Ренн-ле-Шато, обокрали его, убили младшего сына и покушались на жизнь старшего, Рамона. Я давно знаю Железного Бертрана и ни разу еще не видал его в такой ярости. За ваши головы он сулит любую награду, без преувеличения, чуть ли не золотом по весу. Его люди наводнили Безье, городская стража с ног сбивается в поисках убийц. Я не могу отказать владетелю Редэ в гостеприимстве – его слово в здешних краях слишком много значит…
Командор сделал многозначительную паузу.
– … но и мчаться ему на помощь, аки верный пес, едва хозяин свистнет, не обязан. Рыцари Храма – редкая для Безье людская порода: они подчиняются лишь Господу Богу и своему магистру, – как ни в чем не бывало продолжал тамплиер, вволю налюбовавшись на помертвевшие лица собеседников. – Хорошо изучив за несколько лет весьма своеобразные нравы мессира Бертрана и его семейства, я позволил себе усомниться в истинности его слов. История, рассказанная им, содержала еще больше прорех, нежели ваша – начать с того, что вряд ли сыщется проходимец, сумевший проникнуть в Ренн против воли его хозяев. Поэтому, хотя мне достаточно было отдать соответствующий приказ, я почел за благо выслушать также и другую сторону. Возможно, я был прав… но я еще не решил. Который из двух был волкодлаком – Рамон или Хайме?
– Старший, – выдавил Дугал, медленно приходя в себя.
Магистр кивнул.
– Что-то в этом роде я от него и ждал. Рамон де Транкавель всегда вызывал у меня… странное ощущение. Итак, я хочу знать все подробности этой запутанной истории, которую вы пока предпочли обойти молчанием. Сейчас вы их изложите. Затем ответите на мои вопросы – честно и полно, – Эжен д'Альби легко встал из-за стола, прошелся по комнате. – А затем вы вернетесь в странноприимный дом и будете ждать моего решения. И позволю себе предостеречь вас от опрометчивых поступков. Братья Ордена присматривают за гостями ненавязчиво, но очень внимательно.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Волк у дверей
12 октября.
Замок Ренн-ле-Шато.
Встречающих было двое – хлопотливая челядь, завершающая последние приготовления к приему гостей, не в счет. Молодой мужчина, смуглолицый, скуластый и черноволосый, и девушка пятнадцати лет, брат и сестра, судя по внешнему сходству. Пока процессия неспешно втягивалась во внутренний двор Ренна, они стояли неподвижно на высоком замковом крыльце, кутаясь в плащи от пронизывающего осеннего ветра.
Караван, змеей вползающий под воротную арку, невелик и медлителен. Впереди – добротный возок, обитый красным сукном и запряженный четырьмя выносливыми конями местной породы, на дверцах – серебряный крест. Повозка окружена пешими копейщиками под командованием верхового на чалом коне: дороги Лангедока порой небезопасны даже для служителей Божьих, надежней полагаться на холодную сталь, чем на горячую молитву. Рядом тащится группка в черных рясах, кто пешком, кто на мулах: монахи, составляющие свиту прибывшей в возке особы. Позади всех трое пеших черноризцев под водительством молодого носатого монаха. Эти почему-то держатся наособицу.
– Монсеньор Олиба со своим ручным вороньем, – негромко, брезгливо проронил молодой человек. Ветер нещадно трепал его длинные волосы, иссиня-черные, схваченные на затылке в «конский хвост» тонким серебряным кольцом. – Как всякие падальщики, порой полезны, но неизъяснимо противны… И как всякие стервятники, верно чуют поживу. На редкость вовремя они явились – отец в отъезде, Рамон сражен недугом, обещанный волкодлак нашими трудами сбежал…
– В последнее время у нас вообще все наперекосяк, – передернула плечами девица. Просторный плащ от резкого движения распахнулся, явив на мгновение ладную, вполне оформившуюся фигурку. – Кстати, Тьерри, что с нашим возлюбленным братцем?
– Как утверждают многомудрый отец Ансельмо и мои собственные глаза, всё по-прежнему, – мрачно ответствовал Тьерри. – Лежит пластом, в сознание не приходит. Затолкать бы его в Санктуарий, за решетку и под охрану, от греха подальше, так святой отец возмущается – мол, это жестоко. Не приведи Господь нашим гостям узреть красу и гордость провинции в столь плачевном состоянии… Впрочем, во всем есть свои светлые стороны. Его преосвященство трижды перекрестится, узнав, что ему придется иметь дело не с Железным Бертраном и не с Безумным Рамоном, а со мной… Да вот, кстати, и он – собственной персоной. Добро пожаловать в замок Ренн…
Стоя плечом к плечу на высоком крыльце, брат и сестра наблюдали за тем, как из возка выбирается грузный, представительного вида человек в алом епископском облачении. Почтительно поддержанный слугами, священник ступил на булыжник двора, огляделся, заметив две неподвижные фигуры на верхней площадке лестницы. Помедлил, ожидая, что хозяева Ренн-ле-Шато первыми спустятся для приветствия.
– И не подумаю, – буркнул Тьерри, не двигаясь с места.
Епископ нахмурился. Подобрал полы расшитого золотом наряда и, стараясь сохранить достоинство, зашагал через двор к молодым господам Ренна. Свита потянулась следом.
Неудивительно, что после преодоления десятка крутых ступенек приветствие монсеньора Олибы отдавало изрядным холодком. Однако Тьерри не ошибся: узнав, что владелец замка и старший отпрыск встречаться с гостями не собираются, святой отец сразу воспрял духом и подобрел. Несмотря на высокий сан и стоящую за плечом Церковь, духовный пастырь провинции Редэ при визитах в Ренн-ле-Шато чувствовал себя весьма и весьма неуютно. Он возносил хвалу Господу всякий раз, когда благополучно выезжал за ворота. По неведомым причинам мессира Олибу снедало твердое убеждение: только что он вновь избежал безвременной кончины.
Не то, чтобы хозяева были невежливы… или опускались до угроз… Просто находиться в обществе двух старших Транкавелей – все равно что стоять со соседству с клеткой с дикими пардусами, у которой дверь еле-еле держится на хлипком засове. Никогда не знаешь, что им взбредет в голову в следующий миг: сломать дверь одним ударом лапы или сидеть спокойно, облизываясь и щурясь на солнце… Хотя Тьерри, конечно, тоже не образец доброго католика или паладина без страха и упрека. Чего только стоит эта его кривая ухмылочка и привычка смотреть куда-то сквозь собеседника.
– Где подозреваемый? – трое странных монахов упорно тащились за его высокопреосвященством. Спутники и охранители епископа послушной толпой свернули к помещениям для слуг, а эти остались. Задавал тон младший, примеченный Тьерри еще в замковом дворе – с крючковатым носом, неприятным металлически-четким голосом и акцентом человека, родившегося к югу от Пиренеев, в каком-то из королевств Иберии. Он влез со своим вопросом, даже не дожидаясь, пока хозяева и гость рассядутся за накрытым столом. – В послании господина Бертрана утверждалось, якобы в вашем доме пребывает некто, мнящий себя либо же на самом деле являющийся волком-оборотнем…
– Это брат Доминик, – мессир Олиба с мученическим видом возвел очи к небу – точнее, к заменяющим его массивным стропилам, – а также братья Себастьян и Никол.
Черные капюшоны чуть склонились вперед. Кто из них кто – так и осталось загадкой.
– Святые братья как раз находились в обители Алье, когда явился гонец от вашего батюшки, – монсеньор Олиба всем видом давал понять: он тут ни при чем, сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. – Они обладают разрешением от его святейшества Ангильбера, архиепископа Тулузского, на проведение процессов inquisitio во всех лангедокских провинциях. Летом они побывали в окрестностях Фуа, зиму же намерены провести в Редэ, искореняя плевелы ереси…
– Как интере-есно, – пропела Бланка. Епископ замялся, скомкав пламенную речь. Брат Доминик удостоил девицу весьма неодобрительного взгляда – и неугомонная Бланка немедля прикинулась смиренной овечкой, только из-под длинных ресниц поблескивали проказливые искорки.
– Нету у нас подозреваемого, – честно признался Тьерри. – Он коварным и злонамеренным образом сбежал.
Если брат Доминик и был разочарован, то ничем не выдал своих чувств, быстро спросив:
– А сообщники?
– Какие сообщники?
– Раз подозреваемый бежал, значит, у него имелись сообщники, – невозмутимо изрек монах. – В дороге нам неоднократно рассказывали о неприступности вашей цитадели и о том, сколь тяжко покинуть ее против воли хозяев. Кроме того, в письме говорилось о людях сомнительной репутации, сопровождающих подозреваемого.
«А монашек-то сообразительный попался… Знал, куда и к кому едет, и подготовился заранее», – мысленно одобрил Тьерри.
– Знаете, вероятные пособники тоже бежали, – вымолвил он под сдавленное хихиканье любимой сестрицы. – Мессир Бертран отправился за ними в погоню, может, сегодня к вечеру или завтра утром изловит. Они, похоже, подались в Безье – больше тут спрятаться и разжиться припасами негде. В деревнях все друг друга знают, любой новый человек на виду, а Безье какой-никакой, но город.
Брат Доминик укрылся за собственным внушительным носом, обдумывая полученные сведения. Ближайшие четверть часа он помалкивал, молчал и за столом, когда Тьерри на правах хозяина пригласил святых отцов разделить с ним скромную трапезу. Лишь с видом величайшего одолжения поклевывал из стоявшей перед ним тарелки да внимательнейшим образом прислушивался к застольной беседе. Тьерри готов был голову дать на отсечение, что въедливый монашек запоминает и сопоставляет каждое слово. Откуда только он взялся, такой дотошный, в безликой свите монсеньора Олибы?
Настороженно косясь на носатого брата Доминика, Тьерри вяло отбивался от нудных расспросов епископа – какая хворь могла сразить Рамона, когда начнутся похороны безвременно усопшего Хайме, да кто будет проводить поминальную службу?..
– Не сходится, – внезапно обрел голос брат Доминик. – Жертвы волкодлака обнаруживались в окрестностях вашего замка в течение почти двух минувших лет. Подозреваемый, как заявил сам мессир Бертран, объявился в ваших краях не более седмицы тому, вдобавок открыто прибыв из дальних краев.
«Простейший и незамысловатый вывод, до которого только он пока что и додумался, – с невольным уважением отметил Тьерри. Впрочем, уважение тут же сменилось неприязнью: – Сидишь под моей крышей, жрешь мой хлеб и выгадываешь, как бы подловить хозяина на слове? Ну, я ж тебя…»
– Говорят, подобные существа способны менять образы и даже прикидываться убитыми ими людьми, – с чрезвычайно напыщенным видом предположил епископ Олиба. Тут же последовал резкий ответ монашка:
– Если речь об одержимых бесами, то допрежь такого не обнаруживалось, и в записях проведенных ранее процессов inquisitio такодже не отмечено. У человека есть единственный образ – данный Господом при рождении и остающийся с ним до смерти. Порождения Преисподней, возможно, и способны на такое, но предположить, что в окрестностях Ренна вот уж два года бесчинствует демон… – святая братия дружно, как по команде, перекрестилась: монсеньор Олиба – сдержанно и с большим достоинством, братья Доминик, Себастьян и Никол – размашисто, истово. – Нет, это было бы чересчур.
– Хотите сказать, мой отец оклеветал невинного? – мягко поинтересовался Тьерри.
– Хочу сказать, было бы весьма поучительно и полезно побеседовать с тем человеком, коего объявили волкодлаком, – брат Доминик поднялся из-за стола, его примеру последовали двое безмолвных соратников. – Но, поскольку он отсутствует, мы будем говорить с обитателями вашего владения. Там, где живет такое количество людей, наверняка найдется хоть один, кто что-то видел, знает, слышал, догадывается.
– Что ж, не буду вам мешать, святой брат, – пожал плечами Транкавель-средний. – Беседуйте с кем угодно. Не сомневаюсь, что ваше расследование производится с ведома и одобрения его преосвященства.
– Да-да, конечно, – поспешно закивал монсеньор Олиба.
Тьерри посмотрел на епископа с отвращением. «Ого! А ведь он, пожалуй, побаивается этого носатого! Фи, ваше преосвященство… пресмыкаться перед Железным Бертраном – еще куда ни шло, но собрат по Ордену-то чем вас запугал?»
– Возблагодарим Господа нашего за ниспосланную нам трапезу, – с чувством произнес брат Доминик. Двое его собратьев откликнулись нестройным эхом. – Также и вам благодарствую, мессир Тьерри. Ваше преосвященство, позволите ли вы…
– Разумеется, разумеется, – вновь с готовностью отозвался епископ, точь-в-точь старая толстая нянька, позволяющая своим непоседливым подопечным любые шалости – лишь бы дали спокойно посидеть на солнышке. – Ступайте, брат мой.
Брат Доминик на прощание мазнул коротким, колючим взглядом по непроницаемому лицу Тьерри и вместе со своими спутниками был таков – только край потрепанной рясы мелькнул за закрывающейся дверью.
– Ретив, однако. С подобными служителями святая мать наша Церковь может не тревожиться относительно своего будущего, – вынесла приговор Бланка. – Ваше преосвященство, и много у вас таких… подчиненных?
– Пока всего один, – вздохнул монсеньор Олиба, – но и одного более чем достаточно. Ретив не по годам, что верно, то верно, но ведь и способностей немалых, упорен, умен, а главное – непоколебимо крепок в истинной вере. При нем inquisitios станут настоящей силой, они уже и сейчас многое могут… И поделать с ним ничего нельзя – он знатного рода. Младший сынок да Гусманов, живет в Кастилии такое старинное семейство. Учини я ему хоть малую неприятность, и за него тут же вступятся высокие покровители – что в Тулузе, что в Наварре, что дома, в Леоне. Воистину, тяжел крест сей, однако ж подобает нести его со всем смирением…
Духовный отец провинции Редэ испустил еще один тяжкий вздох, со вкусом отхлебнул кисловатого, с неповторимой легкой горчинкой, молодого вина и потянулся за ломтем жареной оленины.
* * *
Заточение в Старой башне, как и предсказал Тьерри, продлилось от силы три или четыре часа. Бланка, изображавшая безвинную мученицу, резвилась вовсю – со скорбным ликом созерцала из окна суету в замковых дворах, бродила туда-сюда по комнатам, выразительно заламывая руки, и под конец принялась распевать трогательным дрожащим голоском, причем выбирала наиболее душещипательные лэ о погибших в сражениях рыцарях и безутешных красавицах.
Устроившийся в дальнем темному углу и погруженный в размышления Тьерри не выдержал, попросив сестру или замолчать, или петь потише. Бланка незамедлительно сменила репертуар, затянув подслушанную неведомо где разухабистую сервенту с весьма пикантными рифмами. Тьерри беззвучно рассмеялся – жизнелюбие и неугомонность его сестрицы били ключом, заражая всех окружающих. Даже грозный отец никогда не мог всерьез на нее рассердиться. Бланке сходили с рук любые проказы – начиная от похищения с накрытого стола арабских сладостей, предназначенных для важных гостей, и заканчивая визитом в сокровищницу. Пронырливое дитя стянуло у отца ключ, отперло дверь и утащило целый ворох драгоценностей. Как объяснила Бланка, она просто хотела поиграть со сверкающими камешками.
Странное дело, Тьерри никак не мог в точности припомнить ни облика матери Бланки, ни даже ее имени. Загадочная женщина появилась в замке вскоре после смерти донны Хименес. Матушка Хайме, испанка из Арагонской провинции, скончалась в середине января, не вынеся тягот долгой и холодной зимы. Ему самому тогда исполнилось десять лет, Рамону – двенадцать, осиротевшему Хайме – всего три года. Незнакомка редко покидала покои отца, не выходила к гостям, не пыталась стать хозяйкой Ренна, избегала встреч и разговоров с детьми… Слуги болтали разное. Мол, господин Бертран купил себе в утешение похищенную в Гранаде мавританскую принцессу. Да нет, ему привезли прекрасную сарацинку из самой Святой Земли. Или византийку из Константинополя, придворную даму не то родственницу тамошних императоров.
Летом 1174 года родилась девочка, окрещенная в присутствии близких друзей семьи Терезией-Маргаритой-Бланкой-Катрин. Таинственная мавританка, сарацинка (или кто она там была на самом деле?) оставалась в замке до осени. Незадолго до Рождества она исчезла – столь же тихо и внезапно, как и появилась. Бланка росла под присмотром мамок и нянек, оставаясь для сводных братьев непонятным созданием, обитающим на женской половине. Когда прижитой на стороне дочурке исполнилось шесть лет, мессир Бертран официально признал ее своим отпрыском, дал имя, назначил содержание и размер приданого к будущему браку. Младшая из Транкавелей наконец-то поближе раззнакомилась с троицей своих братьев, и вскоре уже никто не представлял, как они раньше жили без нее – неугомонной, любопытной, не в меру языкатой и весьма сметливой для подростка.
Порой Тьерри приходила в голову мысль, что, если уж брак неизбежен, он предпочел бы видеть своей супругой девицу наподобие сводной сестры. Второй Бланки ему отыскать пока не удалось, хотя Тьерри не терял надежды.
…Возвращать свободу узникам граф Бертран пришел лично. Скрипнул ключ в замке, ударилась о камень распахнутая дверь. Сидевшая на окне девушка спрыгнула с подоконника, Тьерри нехотя поднялся с накрытого облысевшей медвежьей шкурой сундука. Отец смотрел на них по-прежнему неприязненно, однако без полыхавшего утром в его глазах желания приготовить из среднего сына и младшей дочери двух поросят на вертеле. Доказательств, уличающих отпрысков в неблаговидных поступках или пособничестве беглецам, не обнаружилось. Или детки научились ловко прятать концы в воду, или действительно не имели никакого отношения к побегу. В последнее Железному Бертрану верилось с трудом.
– Ничего, – хмуро буркнул он, отвечая на невысказанный вопрос Тьерри. – Стража на обеих воротах клянется, что мимо них мышь не проскакивала, ключи от потерны висят нетронутыми – да и кто бы до них добрался, они ведь хранятся в моей комнате… Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Сейчас бездельники Гвиго обыскивают замок заново, но проку с того… Их здесь нет.
– Перекинулись летучими мышами и выпорхнули через каминную трубу, – предположила Бланка. Отец свирепо покосился на нее, и девица прикусила не в меру бойкий язычок.
– В конце концов, не так уж важно, как именно они покинули Ренн, – Железный Бертран прошелся через комнату, от дверей к стрельчатому окну и обратно. – Дознаемся после. Или расспросим самих мерзавцев, когда схватим. Ох и поговорим мы тогда! Так поговорим!..
– Сперва надобно схватить, – резонно заметил Тьерри.
– Я затем и пришел. Вот их вещи. Ну-ка, сын, покажи, на что ты способен!
С этими словами Бертран швырнул сыну небольшой матерчатый мешок, который Транкавель-средний поймал на лету. Еще не распустив завязки на мешочной горловине, Тьерри знал, что будет внутри. Скарб из оставшегося имущества беглецов – женская гребенка, узкий кожаный пояс с тиснением, сильно истрепанная перчатка… Что ж, этого следовало ожидать, и даже странно, что отец так долго медлил с просьбой.
Судьба вручила детям Бертрана Транкавеля диковинные таланты – каждому свой, разной мерой, разного предназначения. Рамон, наиболее одаренный от рождения, развивал свой Дар последовательно и рьяно – правда, отдавая предпочтение самым мрачным его сторонам. То, что оказалось ему доступно в результате, вполне заслуживало наименования «черная магия». Тьерри, чей Дар пока оставался нейтральным, не склоняя хозяина ни к темной, ни к светлой стороне Силы, лишь немногим ему уступал. Лучше всего он умел провидеть нужную дорогу или отыскать утраченное: человека, вещь, не имело значения. Впрочем, средний сын Бертрана де Транкавеля мог и многое другое, более того – чувствовал, что, стоит ему только захотеть, и по своим умениям он легко превзойдет Рамона. Тайная сила Ренн-ле-Шато сама шла ему в руки. Именно поэтому Тьерри старался прибегать к ней как можно реже – помня расхожую пословицу об увязшем коготке и имея перед глазами постоянный наглядный пример в виде старшего братца.
На что способна и к чему склонна Бланка – оставалось покуда тайной за семью печатями. То ли вздорная девица еще не вошла в надлежащий возраст, то ли предпочитала скрывать свои умения от чужих глаз.
Сам Железный Бертран тоже кое-что умел – заставить человека говорить правду или подчинить его волю, отвести глаза, внушить необъяснимый ужас или, напротив, полное доверие. Но по сравнению со способностями детей его собственные таланты выглядели весьма скромно. По натуре скорее правитель и воин, нежели книжник, Бертран де Транкавель никогда не уделял достаточно времени постижению тайного знания. И вот теперь, как раз когда это самое знание вдруг оказалось позарез необходимым, глава семейства был вынужден скрепя сердце обратиться за помощью к находящемуся на подозрении потомку.
Высыпав кучку вещей прямо на пол, Тьерри какое-то время задумчиво созерцал получившуюся композицию. Ответ он получил почти сразу, ясный, четкий и недвусмысленный, однако План требовал сугубой осторожности в высказываниях. Нельзя соврать – отец увидит ложь. Но и выдать всю правду нельзя, иначе судьба беглецов предрешена – а с ними и судьба самого Тьерри. Железный Бертран не простит ему соучастия.
– Дорога, – наконец изрек он. Бертран и Бланка молча смотрели на него, отец – нетерпеливо притоптывая носком сапога, сестра – с сочувствием. – Они едут по дороге. К большому городу. Вдалеке видны башни. Это… – он сделал паузу, – это Минерв… Нет, Безье!..
– Так Безье или Минерв? – не выдержал Бертран. Тьерри поднял на отца укоризненный взгляд и принялся массировать указательными пальцами виски.
– Ты не позволил мне рассмотреть толком, – после долгого молчания ответил он. – Надвратные башни похоже на те, что при въезде в Безье, но я не уверен…
– Плевать я хотел на твою уверенность! – рыкнул Бертран. – Впрочем, так я и думал. Ясно как день, они намерены укрыться в большом городе! Думают затеряться там! Ну, пусть попробуют. Поглядим, как это у них получится. На всякий случай разошлем гонцов и в остальные города провинции, с описаниями и приказом схватить этих ублюдков. Я уже посадил писарей за работу… Никуда они теперь не денутся.
Он машинально потер ладони.
– Что ж, мои дорогие, можете ликовать. Я отправляюсь в Безье, возглавлю охоту лично. В мое отсутствие хозяйничать в Ренне будете вы. Продолжайте поиски, вдруг все-таки обнаружится, каким способом треклятая шайка просочилась у нас сквозь пальцы. Ах да, сегодня вечером или завтра утром пожалует его дутое преосвященство монсеньор Олиба. Позаботьтесь, чтобы он или его прихвостни не узнали больше необходимого. Пусть сидит смирно и ждет моего возвращения. Привезу ему обещанного оборотня, да не одного, а со всей компанией.
В том, что он не сегодня – завтра приволочет чудовище в замок на цепи, Бертран де Транкавель не сомневался. Как и во всех своих поступках. Он уже выбрал, кому именно предстоит плачевная участь зверя, и никакая сила в мире не могла свернуть его с избранного пути. Бертран намеревался справить по своему погибшему сыну кровавую тризну.
– Идем, – распорядился граф Редэ и прочие приказания отдавал уже на ходу: – Тьерри, начинай приготовления к похоронам. Приглашения и все, что требуется. Зовите ближайших соседей, но не более десятка – не желаю, чтобы здесь топтались унылые рожи с выражениями никчемного соболезнования. Кстати, Олиба заодно сможет провести заупокойную мессу.
– А как быть с Рамоном? – сунулась Бланка. Бертран на краткое мгновение сбился с шага:
– С Рамоном?.. Да что с ним сделается, отлежится дня три-четыре и выкарабкается… Приглядывай за ним в оба, Тьерри, чтобы он опять не учинил какую-нибудь глупость. Сейчас нам совершенно ни к чему лишние хлопоты. Главное, ни в коем случае не подпускай к нему приезжих монахов! Обойдемся своими силами, а они пусть не мешаются под ногами.
– Я все понял, отец, – кивнул Тьерри, чьи планы на ближайшие дни разительно отличались от помыслов его родителя. Сложившаяся в Ренн-ле-Шато ситуация как нельзя лучше подходила для того, чтобы оборвать некоторые мешающие нити и положить конец кое-каким досадным препятствиям. Тьерри огорчало только одно: на сей раз осуществление его планов будет оплачено чьей-то кровью. Но уж лучше малая кровь сейчас, чем ее реки и озера потом.
Провожая отцовский отряд, Тьерри искренне желал, чтобы четверо беглецов оказались той стеной, о которую Бешеный Транкавель изрядно разобьет себе голову.
О чем размышляла Бланка-Терезия-Маргарита-Катрин, осталось неведомым.
* * *
Ближе к середине дня, отделавшись от въедливого монашка и его патрона, Тьерри отправился проведать старшего братца. По дороге ему пришлось выдержать нешуточную схватку с толкавшим под локоть искушением: избавиться от Рамона прямо сейчас. Никто не удивится и не станет задавать вопросов, а многие украдкой вздохнут с облегчением. Да, еще совсем недавно братья Транкавель были по гроб жизни преданы друг другу… Но с тех детских лет многое переменилось. Бешеную собаку необходимо прикончить – хотя память еще хранит воспоминания о том, каким милым щеночком она была.
Право, очень жаль, что задумка девицы Изабель не увенчалась успехом…
Беспорядок в покоях наследника уже прибрали, изгаженный ковер унесли, а пол вытерли и засыпали соломой. Мадам Идуанна де Бланшфор, супруга Рамона, отсутствовала – как немедля выяснилось, госпожа заперлась в своих комнатах и не желала никого видеть. Женщина поступила совершенно правильно, ибо Тьерри частенько ловил себя на настойчивом желании схватить Идуанну за плечи и проорать прямо в бледное, подурневшее личико: «Видишь, чего ты добилась? Вот они, плоды твоих нашептываний, твоих уверений, твоих советов! Любуйся на дело рук своих! Нравится?». Попадись Идуанна ему сейчас под горячую руку, шумная семейная сцена не заставила бы себя ждать.
Братец Идуанны, злополучный красавчик Гиллем, скорбевший над прозвищем «Одноухого», после отъезда Железного Бертрана сидел тише воды, ниже травы. Тьерри никак не ожидал от душки Гиллема столь решительного поступка – явиться к графу Редэ с рассказом о событиях, в коих ты сам сыграл довольно незавидную роль. Должно быть, Бланшфор-младший рассчитывал на некоторое вознаграждение или хотя бы на то, что Бертран изменит свое отношение к нему, но просчитался. Владыка Ренна забыл о Гиллеме, едва тот скрылся за дверью.
«Охвостье», как Тьерри презрительно именовал блистательно-порочное окружение Рамона, разбежалось по дальним углам замка, испуганно притихнув. Кое-кто, послабее духом или поумнее, торопился сменить покровителя – с утра уже двое или трое человек скреблись под дверями Тьерри, разливаясь о глубине своих заблуждений, а также о своей верности и преданности.
Человек, заправлявший нынче во владениях Рамона, изрядно смахивал на престарелого подслеповатого филина. Взъерошенный, тощий, в потрепанной рясе бенедектинца. С усохшей морщинистой физиономии на мир взирали не по возрасту молодо поблескивающие глазки, вылинявшие до блекло-сероватого цвета. Отец Ансельмо, хранитель замковой библиотеки, наставник нынешнего поколения молодых Транкавелей – и хранитель тайн, которым не следовало покидать стены Ренна.
Бесцеремонный старикан очистил огромный дубовый стол Рамона от скопившихся книг и пергаментов с небрежно начертанными заметками, разместив собственное имущество – высушенные травки, корешки, бутыли с настоями и даже маленькую жаровню. Над ней висел укрепленный в хитроумном зажиме небольшой медный сосуд, внутри булькала густая темно-вишневая жидкость. Клубившийся над варевом запах, к коему принюхался Тьерри, был приятным – словно от скошенной травы после дождя. На специальной замшевой подстилке матово посверкивали три тонких и узких, как птичьи перья, маленьких ножа с костяными рукоятками. Клинки мавританской работы за кругленькую сумму приобрел Бертран де Транкавель после долгих просьб многоученого книжника. Отец Ансельмо надышаться не мог на свое сокровище, уверяя, что для нет ничего лучше, если необходимо отворить кровь, сделать тончайший надрез или вскрыть нарыв.
Сам владелец покоев недвижно вытянулся на краю огромной постели, установленной на возвышении в три ступеньки и с нависающим балдахином. На одной из ступенек примостился серебряный тазик, на четверть полный густой, почти черной крови.
Заметив вошедшего, старый книжник, он же лекарь, открыл было рот для изложения последних новостей. Тьерри вежливо отмахнулся: «Позже!». Угрызения совести, которых ему доселе удавалось избежать, загомонили вовсю, перебивая друг друга.
«Я знаю, у меня нет другого выхода, – средний из братьев Транкавель исподлобья глядел на старшего, на изменившееся лицо с болезненно заострившимся чертами. – Ты слишком далеко ушел по избранной тобой дороге. Теперь поздно что-либо менять, поздно посыпать голову пеплом. Партия заканчивается, лишние фигуры покидают доску. От одной я уже избавился, теперь настает твоя очередь. Прости».
– Как он? – полушепотом, чтобы не потревожить спящего, осведомился Тьерри. Монах выразительно развел руками:
– Ни хуже, ни лучше. Я постарался избавить его от той заразы, которую он проглотил, и выпустил дурную кровь. Сердце бьется, он дышит – так что остается только ждать да… – он хотел добавить «да надеяться на милость Господню», но предпочел промолчать. Ухватив Тьерри за рукав иссохшими пальцами, пожелтевшими от возни с травами, библиотекарь оттащил его подальше от ложа и горячо зашептал:
– Послушайте, мессир Тьерри, ее нет на месте. Я все обыскал сверху донизу, но ее нет. Мадам Идуанна ее взять не могла. Гвиго и его гвардейцы тоже, да и зачем она им? Она пропала. Я уж не рискнул соваться с эдакой новостью к вашему отцу…
– Кто пропал? – не сразу понял Транкавель-средний.
– Она, – пожевав губами, терпеливо повторил отец Ансельмо. – Наша… ваша реликвия. Видите ли, накануне днем ваш брат заглянул в библиотеку и пожелал забрать ее. Не мог же я ему отказать, верно? В комнатах ее нигде нет, и, если он не уволок ее вниз или не оставил в каком-нибудь другом месте…
Взгляд Тьерри привычно переместился к четырем полкам из массивных дубовых досок, где Рамон расставил принадлежавшие ему книги. Изрядная часть личной коллекции наследника Ренна хранилась в подвалах, в Санктуарии, но и здесь, в покоях, фолиантов было немало – около двух десятков трактатов по алхимии и истории, рассказы путешественников о дальних краях и рукописи неверных касательно исчисления путей звезд, проведения магических обрядов или вызову духов стихий. Знакомой с детства синей обложки Реннского Апокрифа среди них не было.
Транкавель-средний тихо, замысловато выругался, пытаясь сообразить, какова может быть судьба похищенной вещи. Скорее всего, ее прибрала рыжая девица – она ведь побывала здесь незадолго до того, как Рамону сделалось худо. Может быть, его взбалмошный старший братец сам и похвастался перед сметливой англичанкой фамильным сокровищем. Однако что было – уже несущественно, важно, что будет дальше. Покинувшие Ренн незваные гости должны по выходу из подземелий угодить в цепкие руки конфидента Элеоноры Аквитанской. Он наверняка обшарит невеликий скарб пленников, наткнется на Книгу… и решит, что во всем мире не сыщется наилучшего подарка для его госпожи.
Как поступит Элеонора? Если верить ходящим о ней слухам, вдовствующая королева Альбиона весьма умна и расчетлива. Вряд ли она покажет угодивший к ней раритет святым отцам или представителям Римской курии. Конечно же, не уничтожит. Но вот вернет ли? Неизвестно. Элеонора Пуату – не то что ее сынок, по широте душевной транжирящий направо и налево любые ценности. Престарелая леди своего не упустит, и удивительная книга имеет все шансы никогда более не вернуться к хозяевам Ренн-ле-Шато. А это скверно. Очень скверно. Книга должна быть в Ренне, иначе возможность семейства де Транкавель менять мир по своему усмотрению постепенно начнет сходить на нет. Могущество просочится сквозь пальцы, как вода или песок.
Проклятье! Еще одно совершенно непредвиденное осложнение! И, как назло, именно тогда, когда все силы брошены на осуществление Плана, когда любая мелочь может разрушить долгие, тщательные приготовления. Трижды проклятье! Какой бес занес в Редэ эту сумасшедшую четверку?!
– Она вернется, – убежденно заявил библиотекарь, заметив угрюмость Тьерри. – Она всегда возвращается – тем или иным способом. Здесь ее место, ее дом. Здесь вы – ее вечные Хранители.
– Да будет вам, отец Ансельмо. Хороши хранители! – рыкнул Тьерри. – Прямо из-под носа уволокли сокровище!
– Всякое случалось, бывало и хуже, – раздумчиво протянул старый монах, кивая в такт своим мыслям облысевшей головой. – Вы полагаете, исчезновение реликвии – дело рук наших гостей? Да впрочем, чьих же еще… Между прочим, кто-то из них тайком наведался такодже и в крипту.
Транкавель-средний аж крякнул с досады.
– Та-ак. А там что натворили? Умыкнули кости дракона? Осквернили останки прадедушки Берра?
– Что вы, храни Господь! – отец Ансельмо осенил себя крестом, укоризненно качая седой головой. – Ничего не тронули. Единственно, одна из хранящихся там вещей сыскалась в опустевших покоях наших незваных визитеров, – библиотекарь пошарил в поясной суме, вытащив деревянный кубок весьма непритязательного вида. – Вот эта чаша. Я нашел ее в одной из комнат, на подоконнике. Честно говоря, не припомню, что с ней связано и не могу представить, зачем она понадобилась нашим, гм, гостям. Вы не знаете, мессир Тьерри?..
– Понятия не имею. Отдайте мне, отнесу обратно, – Тьерри забрал вещицу, мимолетно поразившись бархатной мягкости старого дерева. Уже направившись к выходу, молодой человек спросил через плечо: – Может, все-таки перенесем Рамона вниз? Мне станет гораздо спокойнее, если он будет находиться за надежным засовом.
Отец Ансельмо протестующе замахал руками, словно ветряная мельница под порывами урагана.
– Ни в коем случае! Ваш брат сейчас очень слаб, несмотря на все мои старания! Ему необходим покой. Любое перемещение может вредоносно сказаться на здоровье мессира Рамона! Если считаете нужным, поставьте снаружи караульных. Да и я неотлучно буду рядом, так что…
Взявшийся за ручку двери Тьерри занес ногу через порог, но все никак не мог уйти, изыскивая все новые предлоги задержаться:
– Монсеньор Олиба прибыл. Сходили бы, засвидетельствовали ему свое почтение. Кстати, епископ привез весьма любопытный человеческий экземпляр – некоего брата Доминика, мастера по уличению еретиков и злоделателей…
– Тьерри, – мягко, точно обращаясь к ребенку, проговорил старый библиотекарь, – мы оба прекрасно знаем, что его высокопреосвященство терпеть меня не может. Успокойся. Ступай, займись своими делами. Если с твоим братом что-нибудь произойдет – я немедля извещу тебя. И… – монах замялся, но все же договорил: – и я уже слишком стар, чтобы всерьез чего-нибудь пугаться. Я помню, чем порой становится мой воспитанник. И верю, что Господь не оставит нас во времена невзгод.
«Дряхлый упрямец! – Тьерри еле сдержался, чтобы как следует не хлопнуть дверью. – Он прекрасно понял, что я пытался удалить его от Рамона и теперь не сделает из комнат ни шагу! Великомученик мне совершенно ни к чему, а живой хранитель библиотеки весьма пригодится… Ладно, приставлю к дверям охрану. Задержать его они вряд ли смогут, но хотя бы поднимут шум. Ах, отче, отче, что вам стоит хотя бы на часок убраться оттуда…»
* * *
«Это все моя вина».
Старый бенедиктинец знал – на самом деле это не совсем так. Обитатели замка Ренн сами выбирали свою участь, однако на него была возложена ответственность за воспитание подрастающих наследников. Он не смог уберечь юные умы от притягательного и гибельного зова Тьмы. Для Рамона, похоже, пришла пора расплаты – даже если сейчас он оклемается от яда, растворившегося в крови, очень скоро его сожжет дотла иной яд, пропитавший насквозь его темную душу. Возможно, то, что задумывал Тьерри, стало бы для несчастного благодеянием.
Отец Ансельмо был стар, но ясность мысли он сохранил, а умение читать чужие мысли по глазам и по лицам с годами лишь становилось острее. В глазах Тьерри он прочел смертный приговор Кровавому Рамону и правильно истолковал настойчивость, с которой Транкавель-средний пытался выманить его из комнаты. Казалось бы, чего проще: на краткое время выйти за дверь и вернуться, когда все будет закончено. Разве так скверно – стать молчаливым пособником благого дела?
Но дело это не станет ли для среднего брата первым шагом на ту тропинку, что привела во тьму брата старшего? Ибо благими намерениями мостятся самые неприятные дороги…
Спор между долгом и милосердием в душе отца Ансельмо начался не вчера, но растянулся на десятилетия. Старый хранитель книг с сожалением признавал – пока он раздумывал и колебался, другие действовали. И что бы он ни предпринял теперь– все будет поздно. Время упущено. Ничего не вернуть и не исправить. Можно только стереть все написанное на скрижалях и начать заново, но как, во имя Всевышнего, это сделать?..
За размышлениями монах упустил из виду то краткое мгновение, когда лежавший на постели человек открыл глаза. Еще некоторое время тело сохраняло полную неподвижность; лишь глаза с расширенным во всю радужку зрачком обежали комнату, ощупали согбенную фигуру дряхлого библиотекаря, метнулись к неплотно прикрытой двери, задержались на столе, где, аккуратно разложенные в ряд на мягкой замше, хищными синеватыми лезвиями поблескивали три хирургических ножа.
Разум, сопоставлявший увиденное, сейчас не принадлежал человеку. Скорее то был примитивный, но жестокий и хитрый разум большого хищника – того, что в иное время был лишь частью, хотя и немалой, Рамона де Транкавеля. Того зверя, который порой брал верх даже в совершенно здоровом теле, и который теперь совершенно возобладал над одурманенным ядом человеческим рассудком. А у Рамона-хищника было только два желания: свобода и кровь.
Отец Ансельмо слишком поздно заметил размытую тень, перечеркнувшую комнату. С запоздалым ужасом он вдруг осознал, что возносится в небеса. Попытка монаха издать хотя бы единственный звук, окликнуть воспитанника по имени, предостеречь стоявших за дверью стражников свелась к слабому полузадушенному сипению, более подходившему гибнущей в когтях хищника жалкой полевой твари, чем брату ордена Святого Бенедикта.
Но жизни старого библиотекаря не суждено было оборваться сегодня, в ветреный день середины октября. Зверь не прельстился подобной жертвой – хорошенько встряхнув добычу, он попросту отшвырнул ее в сторону. Пролетев через всю комнату, отец Ансельмо врезался в стену и остался лежать у ее основания, сломав несколько ребер и крепко приложившись затылком.
Рамон де Транкавель протянул руку, взял отточенный до бритвенной остроты ланцет и двинулся к выходу мягким кошачьим шагом.
Мир расплывался перед гаснущим взором отца Ансельмо, однако он еще увидел, как настежь распахнулась дверь. Если бы из коридора долетел хотя бы вскрик – но там царило молчание.
