Большинство бед мира – от пьянства. Тогда, почти три месяца назад, в нормандском лесу, Казаков понял эту нехитрую истину во всей ее философской глубине. Прочие беды напрямую проистекают от похмелья.

К концу третьей недели пребывания в лесу Казаков начал звереть. Или, если угодно, дичать. Безусловно, он продолжал старательно следить за собой, научился использовать золу костра в качестве стирального порошка, по три раза в день купался в озерце (даже в дождь). Надобности ежедневно бриться не возникло, ибо борода у него почти не росла – так, чуть-чуть жесткой черной щетинки на подбородке, которую можно убрать в два взмаха острым ножом.

Жизнь, однако, начинала терять смысл.

Хитрющая система ловушек вокруг вертолета ни разу не послужила прямой цели – люди сюда не ходили (потом Сергей узнал от отца Колумбана, что поселяне сочли глубины Алансонской пущи крайне опасными – вроде бы демон тут поселился или кто похуже…). Хуже демона может быть только человек, причем человек, которому совершенно нечем заняться. Охотиться? По примеру предков отправиться с рогатиной на медведя? Покорнейше благодарим. Мяса хватает с избытком, а лис удалось отвадить от импровизированного погреба раскрошенным табаком – у Казакова еще оставался небольшой запас сигарет, а курил он очень мало. Не хотелось здесь курить, на свежем воздухе.

…В эпоху бурной юности Сергей претерпел приключение: когда его достал город и городские заморочки (Казакову было лет семнадцать), он взял палатку, рюкзак и отправился в лес. Посидеть одному в гребенях. Под Петербургом еще сохранились глухие чащобы, где на много километров вокруг нет никакого жилья. Приехал, поставился в самой глухомани. На следующий день обнаружил, что никакая это не глухомань, а жизнь иногда преподносит весьма забавные сюрпризы. В ручейке неподалеку обнаружились позабытые рассеянным турьем (как, черт побери, можно такое забыть?!) бутылка водки, несколько бутылок красного вина и пива. Потребил.

И заблудился. По охмуренному алкоголем сознанию.

Причем заблудился очень добротно – дня четыре ходил по округе, голодный, но… Как бы это сказать? Донельзя увлеченный своим положением. Потом случайно вышел на новорусскую дачу: надо было видеть морду хозяина, когда из лесу к его одинокому и скромненькому трехэтажном коттеджу вынесло непонятное существо, более похожее на неудачную помесь человека с лешим. Грязная гимнастерка, драная тельняшка, стоптанные измызганные кирзачи и самая что ни на есть бандитская рожа.

Новорусс оказался человеком с понятиями – напоил (водой) и даже объяснил, что это за место, сориентировал. Оказалось, Сергея носило вокруг палатки в радиусе пяти километров. Но тогда все случившееся воспринималось как замечательный абсурдистский прикол: так или иначе выйдешь к людям, там и до Питера рукой подать. Здесь… Здесь тоже можно выйти к людям. Только зачем? Они все чужие. Все до единого. Причем даже и представить сложно, насколько чужие.

Главной, навязчивой и столь же основополагающей, как шестая статья старой Конституции, мыслью стало: пора сваливать. И побыстрее. Свихнешься. Жизнь Робинзона не по нам. В конце концов, у Робинзона хоть какие-то приятели имелись – поначалу животные, всякие кошки-собаки-попугаи, потом явился Пятница. А своего ослика Гришку, после путешествия в город Аржантан, из-за полного неумения обращаться с гужевым транспортом пришлось подкинуть в самый бедный, по мнению Казакова, дом в деревне. То-то было радости! И поступок вполне робингудовский, можно собой гордиться. Рясу Сергей незаметно вернул обратно в церковь, наверняка вызвав у монахов безмерное удивление.

Еще у Робинзона стрясались настоящие опасности: болезни, людоеды, пираты. Развлечения – шторм, землетрясения, книжки, спасенные с корабля. А тут сидишь на безмерно затянувшемся пикнике, знаешь, что конец его никогда не придет, и маешься всякой херней (позавчера Казаков выкопал в лесу куст диких роз, приволок на стоянку и живописно рассадил цветы вокруг вертолета. Если приживутся, лет через пять появятся роскошные и красивые заросли). Скука. От скуки начинаешь чудить, как господин Портос, он же шевалье дю Валлон де Брасье де Пьерфон. А такое чудилово, как случилось вчера, крайне предосудительно со всех точек зрения.

Казаков напился. Просто так, из принципа. Уволок несколько дней назад кувшин вина литра на четыре из близлежащего монастыря. Сначала использовал по глоточку. Затем выхлебал все, истово проблевался, взял пистолет и спьяну отправился приключаться на дорогу. Достало все. А посему шел и голосил:

Этой дурацкой песенке-загадке (ответ – меч) Казакова давным-давно научили знакомые ролевики – полусумасшедшая молодежь в плащах из драных занавесок и мечами из клюшек. Играли они по сюжетам Fantasy, а многие книжки этого жанра Сергею нравились. Поэтому и сошелся с игровым народом. Душевные люди. Правда, к жизни ничуть не приспособленные. Но пели хорошо.

Вот вам и тракт. Выхожу один я на дорогу… Начинаем свою ролевую игру. По Соловью-Разбойнику. Или нет, по Робин Гуду. Крестьян сегодня грабить не будем, станем идейными. Обратим внимание на обладателей толстых кошельков и притеснителей трудящихся масс. Блин, почему пусто? А-а, понятно, вечер. В такое время никто в дальний путь не отправляется.

После того, как Казакова еще раз вырвало и мозги чуточку прочистились, он уселся под громадным вековым дубом, тупо уставившись на желтый грунт тракта, и стал ждать.

Застучали копыта. Две лошади. Значит, теоретическая жертва – человек богатый. На лошадях здесь раскатывают только всякие рыцари или обеспеченные священники, это удалось выяснить в точности. Монахи употребляют ослов, а крестьяне по большей части запрягают в повозки всякую рогатую скотину. Казаков поразился, увидев однажды фургон, ретиво влекомый двумя пятнистыми коровами.

Добро пожаловать, сэр рыцарь. Ну точно, рыцарь. Едет один, с заводной лошадью, на хребет которой складированы шмотки. Без шлема и без оголовья, в темно-желтой тунике, под которой видна кольчуга с закрепленными для пущей прочности полосками металла. Странность какая: здешние рыцари не таскают ничего тяжелее кольчатой брони. Где неподъемные пятипудовые доспехи, владелец которых закован в железо от пяток до макушки? Ни разу не встречалось ничего подобного…

– Hello, mister! – Казаков вышел, покачиваясь, на дорогу, и встал посреди, вытянув руки с пистолетом в классическом голливудском жесте: правая ладонь охватывает рукоять оружия, левая – поддерживает снизу и спереди. – Руки за голову, это ограбление!

– Кэ? – дворянин натянул поводья, презрительно-безразлично оглядывая простеца.

– Зашибу, сука! – ласково сказал Сергей, опустил пушку, весьма бесцеремонно подошел к лошади и подергал за поводья. Спокойная кобылка посторонилась, переступив на шаг назад.

– Мэрд! – возмутился рыцарь, положив руку на рукоять непременного меча.

– Сам ты дерьмо, – развязно ответил Казаков. – Бабки давай! А, ты ж не понимаешь… Слазь с кобылы, чмо!

Столь романтическое предприятие, как грабеж на большой дороге (оно же ролевая игра в Робин Гуда), приобретало авангардистско-идиотический вид. Непринужденность отморозка схлестнулась с благородным негодованием шевалье, и судя по всему, должна была победить непринужденность.

Вначале Казакова просто отпихнули. Ногой. Спокойненько так дали пинка. В грудь. Не столько больно, сколько обидно. Тот полез снова, пытаясь сдернуть рыцаря с лошади за стопу. Разбойник едва не получил вторую затрещину, но сколь бы ты не был пьян, старые навыки сохранились, уклониться можно. И тогда благородный дон взялся за меч.

– Крутой, да? – рявкнул Сергей. В ладонь легла рукоять пистолета. – Пристрелить тебя что ли, угнетатель? Феодал хулев!

Феодал выслушал и отмахнул клинком. Добротно отмахнул, от души. Голову бы снес. Или череп расколол точнехонько на две половинки.

Бах-бах! Два выстрела. Шевалье в желтом взвыл, лошадь дернулась и едва не понесла, ее хозяин полетел в придорожную пыль. Рукава кольчуги блеснули в красно-желтом свете заходящего солнца.

Меч, однако, не выпустил. Конечно, Казаков отнюдь не собирался убивать проезжего, но что-то такая злость взяла… Однако пули ушли в бедро, а не в грудь или живот.

Ударить ногой по ладони, выбить клинок, пнуть в лицо подошвой пару раз – оглушить. Теперь можно непосредственно приступать к грабежу.

Кошелек. Тяжеленький. Изымаем. Потом разберемся, что за валюту таскают с собой здешние рыцари. Оружие, что ли, взять? Ну его. К чему? Единственно, кинжал у мужика красивый. Вот его и поберем. Пригодится в качестве кухонного ножа. Трофей, однако.

Что в мешках? Ага, теплая одежда. Некое подобие шубы, только мехом внутрь. Еще один кошелек. Книжка какая-то… Ага, Библия на латинском! Возьмем, попробуем поизучать на досуге, благо теперь не жизнь, а сплошной досуг. Спасибо вам, благородный мсье, за ценные подарки. Извиняюсь, пора ретироваться. На дороге шум слышен, еще кто-то едет. Тут вас и подберут.

Из шубы Казаков сделал себе постель, не все ж на соломе, стащенной в кунг аппарата, спать. Денег оказалось не то, чтобы много, но вполне достаточно – двенадцать золотых разной чеканки, пятьдесят две монеты серебром и совсем чуточку меди. Только куда их тратить? Робин Гуд с компанией могли хоть в Ноттингам пойти, в кабак. Напиться, подраться, шерифу подгадить, чтоб бдительность не терял. Девочки, опять же… Ладно, будем скупать полезные вещи у трудового пейзанства.

За минувшие дни окрестные крестьяне Казакову немножко привыкли, видимо, принимая за дурачка. Только вопрос: откуда у дурачка деньги, да немалые? Впрочем, ушлые вилланы вскоре начали вовсю пользоваться несмышленостью глухонемого. Когда Казаков решился шикнуть и купил нескольких куриц, битую птицу ему всучили за цену, раз в тридцать превышающую обычную стоимость. Дурачок, впрочем, не расстроился и сдачи не попросил даже жестами.

В деревню с трактиром Сергей во время своих долгих одиноких прогулок предпочитал не соваться. Оно и понятно – все самые шумные мелкоуголовные предприятия прошли именно там. В основном бродил по окрестностям южнее и восточнее замка с трехцветным флагом. Однажды ночью даже решился забраться внутрь укрепления, ибо калитка в воротах стояла нараспашку, а стражи не наблюдалось. Замок как замок. Громадные волкодавы, дремавшие во дворе, даже не пошевелились, завидев чужака…

От скуки Казаков собрался опять навестить город на севере, но здраво рассудил – ничего интересного там не прибавилось, а рисковать лишний раз не стоит.

Что же делать? В книжках подобная ситуация ни разу не рассматривалась, да и в инструкциях тоже. Все инструкции приспособлены под двадцатый век – можно грохнуться на вертолете в лесах Амазонии или в пустыне Невада, но только не в удивительном мирке, знающем, что такое вино, хлеб и продажа куриц за серебро, однако понятия не имеющем о телефоне или радиосвязи. Чем бы заняться?

Постоянно всплывала прежняя мысль: отправиться в монастырь. Если быть осторожным и осмотрительным, там можно прожить. На какое-то время пойти в монахи. Или в работники при обители. Нет ничего плохого в том, чтобы быть не сотрудником службы безопасности, а скотником или, к примеру, сборщиком винограда. Только как тебе объяснят, что нужно собирать именно виноград, а не яблоки?

А неделю назад возникло новое соображение.

Неподалеку, километрах в четырех, почти рядом с замком, в лесу жил… Некто. Седобородый дядька изрядных годочков. Вроде не лесник или как у них тут называется эта должность. И не монах, хотя носит некрашеную холщовую рясу, подвязанную веревкой. В общем, отшельник или блаженный. Народец местный к нему шастает, сам старикан то и дело куда-то уходит. Может, знахарь?

Казаков обнаружил землянку случайно и сначала даже не понял, что перед ним не поросший травой длинный холм, а полностью вкопанный в землю дом. Едва не наткнулся на самого отшельника, вышедшего к колодцу за водой. Решил понаблюдать. Пришел следующим утром, занял позицию в кустах и смотрел. После рассвета в землянку явились какие-то деревенские бабы с горшочками и крынками. Заехал горделивого вида сорокалетний рыцарь с черной бородищей, вежливо раскланялся, поговорил и отбыл. К вечеру старец покинул свой необычный дом, оставив дверь незапертой (Казаков, тщательно осмотрев притвор, не нашел никаких следов засова или петель для замка. Значит, седой ничего и никого в округе не боится), а Сергей решился обследовать жилище, покуда хозяин в отсутствии.

Вот тут-то гостюшке башню и снесло. Да так, что Казаков потом день отлеживался. И отпивался вином, уверяя себя, что все это – сложно наведенная галлюцинация и горячечный бред.

Вначале ничего особенного не обнаружилось. Самодельный алтарчик с распятием и изображением каких-то святых у восточной стены, справа. Огромный стол из досок. Широкие лавки вдоль стен. Висят, просушиваясь, травы. Точно, знахарь. Так, а это что такое?

Какая-то непонятная громоздкая штуковина, завернутая в холстину, стояла в дальнем углу, окруженная кувшинами и маленькими бочонками. Длинная штуковина, метра полтора. Казаков ради любопытства отбросил грубую ткань.

Захотелось выматериться, но подходящих слов не нашлось. Забылись. Казаков опустился на прикрытую холщовыми штанами корму, бессильно положив руки на твердый земляной пол.

хрипло пропел Казаков и почему-то икнул.

Пулемет. Довольно старинный, но кое в каких армиях Третьего мира подобная штуковина используется вовсю. Германский, образца Второй мировой. Фирма «Люгер». Судя по креплениям, устанавливается стационарно – либо на танк или самоходку, либо на самолет.

Встал, посмотрел еще раз. Убедился, что ничего не чудится. Обычный холодный металл, красноватые острия тяжелых патронов, заводское клеймо.

«Снег с крыши» ехал вовсю.

Сбоку и чуть сзади мелькнула неразборчивая тень, Сергей так и не сумел понять, что это было, едва заметил боковым зрением. Наверное, какое-то животное, не слишком крупное. И тотчас в спину непрошеному гостю полетела пустая глиняная плошка, запущенная явно осмысленной рукой. Казаков испуганно подался к выходу – видел, что, кроме него, в землянке никого нет. Если не считать хорька или кошки, промелькнувших полминуты назад.

На него обрушился целый град предметов, летевших из пустоты. Кружка, еще одна миска, огрызок яблока, надкусанная репка. Казаков бомбой вылетел из землянки и позорно запетлял по лесу.

Хватит впечатлений на один день.

Даже не задумывайся о том, что видел, даже не пытайся! Если сначала ты полагал, что это реальная или альтернативная история, то отныне снова канают шизофренические мысли о параллельном мире с элементами Fantasy. Рыцарь с пулеметом. Король на танке. Какой-нибудь принц-консорт за штурвалом «Стелса». Кардинал Ришелье на капитанском мостике авианосца. Александр Невский рассекает по Чудскому озеру на атомной подводной лодке, тевтонцы же мочат ее глубинными бомбами с торпедных катеров.

…А у монахов в монастыре кустарная фабрика по производству ядерного оружия. Плутоний лопатой разгребают. Пока лопата не засветится. Радионуклиды выводят капельницами с красным вином. Звиздец.

Казаков пришел к себе, напился до поросячьего визга, но снова приключаться не пошел. Перед тем, как заснуть, он криво перекрестился и жалобно воззвал в пустоту:

– Заберите меня отсюда! Ну пожалуйста! Можно, я домой поеду?

Ответа не последовало. Никто не собирался отвозить его домой. Если силы потусторонние и существовали, то просто наблюдали и посмеивались, видя, как человек сходит с ума.

Через день Казаков, твердо решивший более никогда вина в рот не брать, а пробавляться только родниковой водичкой и купленным в деревне молоком, снова отправился надзирать за землянкой отшельника – владельца пулемета. Наконец-то появилось что-то интересное. Можно вообразить себя Джеймсом Бондом в тылу врага. Суперагентом, работающим не на Контору, а на самого себя, и присматривающим за подозрительным монахом-лекарем, изобретшим невиданное оружие. Появилась загадка, которую обязательно следовало разгадать.

Возможно, разгадка выведет на дорогу, ведущую обратно. Домой.

Еще несколько дней спустя к отшельнику и его дружку-самогонщику завалилась целая компания гостей – весьма шумная и разнообразная. Возглавлял ее совсем молодой рыцарь, от силы лет восемнадцати, невысокий, с длинными светлыми волосами. Другой беловолосый был постарше и смотрелся посерьезнее. Носил на красной тунике вышивку в виде трех леопардов. Ясно, из Англии. Третий выглядел более-менее нормальным – рыжий и с короткой бородой. Четвертый смахивал на актера массовки, смывшегося на перекур со съемочной площадки фильма Мэла Гибсона «Храброе сердце». Отчасти этот тип даже походил на Гибсона, разве что взгляд повеселее да лет на десять-пятнадцать моложе. И волосы другого цвета. А страховидный меч в точности, как в кино.

Устав от почти непрерывного бдения и уяснив, что компания зависла у бородатого монаха надолго и уезжать не собирается, Казаков отправился восвояси. Домой. Только сначала зашел в село, выложил еще несколько серебряшек и прикупил еды у толстой добродушной хозяйки, которая всегда продавала глухонемому дурачку сметану, птицу и мед. Да еще добавляла сверх уговора парочку пшеничных сладких лепешек. И взгляд жа-алостливый такой. Дожили, Сергей Владимирович, юродивым становитесь.

Через три дня сработали ловушки. В первую попался шевалье де Фармер, оказавшийся сынком владельца господствовавшего над местностью замка, в другую – тот самый старикан из землянки. Третий гость был Гунтером фон Райхертом. Из Германии.

Тем же вечером все загадки разрешились. Все до единой. Стало понятно, кто все-таки такой William de Lonshagne, откуда взялся пулемет и какой нынче год.

Казаков хоть и ожидал чего-то похожего, но в обморок все равно свалился. Аукнулся стресс последних трех с половиной недель.

И ничего… Интерес к тайне теряется немедленно после ее раскрытия. Теперь надо просто жить. Но просто жить никак не получается. Как ни показывай остальным, что у тебя все о'кей.

Прижиться и адаптироваться – понятия разные. Гунтер прижился. Почувствовал себя своим в окружении монахов, дворян и вальтерскоттовских королей. Сергей – адаптировался. То есть, не принимая чужеродную обстановку, учился не слишком выделяться в ней и откровенно ностальгировал. По всему. Начиная от питерского мороженого и заканчивая спортзалом. И по компьютеру тоже. И по кино. Чего там нового Люк Бессон снял? Тут, конечно, тоже интересно, но человек начала ХХI века в отсутствие постоянной информационной подпитки начинает чувствовать себя не в своей тарелке. Недаром цивилизацию назвали именно «информационной». Мозг привыкает к перманентной нагрузке, которая складывается из многообразных потоков: новости по телевидению (причем по разным каналам в разной трактовке), профессиональные знания, книги, газеты, Интернет. Господи, да обычный телефон! Сотни ручейков информации стекаются в твою голову, заставляя складывать цельную картину, размышлять, делать выводы. Существовать.

Еще одно немаловажное добавление. Информация девяностых годов ХХ века в основе своей зрительная. Ты смотришь на монитор компьютера, в телевизор, на книжные страницы, рекламу, инструкции, газетный разворот, окружающий тебя мир, включающий различные автомобили, самолеты (мы же умеем по первому взгляду отличить «Конкорд» от «Боинга-747» или «Миг-29»), типы компьютерных программ, фотографии, иллюстрации, картины, распознаем вагон метро и знаем, что он – не железнодорожный… Вначале все воспринимается глазами, а затем перерабатывается в нейронах, порождая логический разум.

Здесь все наоборот. Здесь в первую очередь слушают. Причем даже не ушами, а, скорее, каким-то странным органом, у человека «цивилизованного» давно атрофировавшимся. Может быть, той самой библейской душой.

В XII веке очень мало книг и доступны они весьма немногим. Читать умеет от силы пять процентов населения. Зато девяносто девять процентов умеет рассказывать. Как передаются королевские указы? Правильно, оглашаются. Крестьянин, приехавший из своего медвежьего угла в город и услышавший речь глашатая, передаст волю монарха своим родным и знакомым почти в точности, не извратив и единого слова. Почти идеальная память на звук. Может быть, безграмотный виллан не понимает многомудрых формул королевской канцелярии, но отлично их помнит.

То же самое происходит с песнями, сказками, евангельскими легендами – многие монахи держат в голове всю Библию, от первой страницы до последней, от «Бытия» до «Откровения Иоанна Богослова». Пятьдесят книг Ветхого Завета и двадцать шесть книг Нового. Полторы тысячи страниц мелким почерком. Священник во время мессы не читает псалмы из книги, а произносит на память. Плюс энциклики и буллы Папы Римского. Длиннющая «Песня о Нибелунгах» будет записана только через несколько десятков лет. Сейчас ее рассказывают, не перевирая и строчки. Собственно, все мифологические сказания, от библейских до языческих, наподобие «Эдды», ходят только в устных рассказах. Почти все дворяне знают несколько языков. Рыцари не учили языки по учебникам, воспринимали на слух. Однако перебросьте дворянина эпохи Крестовых походов в конец ХХ – начало ХХI веков, и он через несколько дней загнется. От переизбытка информации. Он привык к совершенно другому информационному полю, другому способу восприятия. Его мозг окажется перегружен, а далее – тяжелейший стресс, заканчивающийся инфарктом, либо сумасшествием.

Казаков страдал как раз от недостатка информации. И от другого ритма жизни. Двенадцатый век живет медленно, людям некуда спешить. Местные тащатся от каждой прожитой минуты. Это для нас шестнадцать лет заключения в тюрьме – огромный срок. Но Элеонора Пуату, просидев в Винчестере полтора десятилетия, с ума не сошла и почти не постарела внешне. Сорок лет считается очень почтенным пожилым возрастом, семидесятилетние воспринимаются как настоящие мафусаилы. Рыцарь (да и любой человек) в восемнадцать лет – взрослый, много повидавший мужчина, а вовсе не сопливый мальчишка с уймой комплексов, которому вдобавок надо зачем-то идти в армию… Воюют здесь, кстати, с четырнадцати, а то и с двенадцати. Женятся и замуж выходят в этом же возрасте. Если ты взял себе двенадцатилетнюю жену, тебя никто не обвинит в педофилии, а супруга родит в тринадцать лет и это не станет шоком для общественности. Незамужняя женщина в восемнадцать – старая дева, вдова или просто на редкость экзальтированная особа.

Ранее взросление вовсе не означает раннего старения. Долгожителей полно. Королева-мать, Элеонора Аквитанская, дотянет до восьмидесяти двух лет и скончается только в 1204 году. Фридрих Барбаросса – почти до семидесяти, и то умрет не своей смертью, а погибнет по случайности. Все рекорды долголетия били куриальные кардиналы и апостольские понтифики. Их возраст исчислялся семью, восемью и даже девятью десятками. И это при такой нервной работе…

Крестьянство не отставало. Мало того, именно демографический взрыв начала XI века, вызванный долгими спокойными годами, стабильными урожаями и мягким климатом, подвиг излишек европейского населения на Первый Крестовый поход, в котором участвовали представители всех сословий. Короли, графы, горожане, монахи, вилланы, люмпены… Жить в двенадцатом веке можно. И со вкусом. Но спустя месяц тебя обуревает тоска. Организм требует информации и деятельности.

Казаков пытался что-то делать. Вместе с Гунтером, которого «информационная цивилизация» коснулась лишь краешком, рубил дрова, взял на себя все заботы по хозяйству отца Колумбана, учился языку. Причем учился очень интересным манером – пытался затвердить наизусть рассказы благочестивого отца Колумбана из жизни Иисуса Христа. «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и отнять у тебя рубаху, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

Получалось. Плохо, но получалось. Казакову было бы проще затверживать прочитанный текст, нежели услышанный, но, в конце концов, лучше знать произношение и пытаться ему подражать, чем моделировать самому по вычитанным в книге буквам.

Дальше стало хуже. Случай, произошедший через неделю после переселения в рукотворную пещерку отца Колумбана, окончательно вывел Казакова из себя.

Сергей чувствовал, что в доме, кроме него самого, Гунтера и отшельника, живет еще кто-то. Однажды даже попытался узнать у германца, какая сволочь кидалась посудой и огрызками, на что получил дебиловатый ответ: «Домовой. Их тут полно».

Казаков покрутил пальцем у виска и пошел в лес за хворостом. Вечером Гунтер попытался объяснить, что домовые отнюдь никакие не сверхъестественные твари, а животные, похожие на гибрид обезьянки с кошкой. И наделенные частицей разума. Немного напоминают маленьких детей – любопытные и привязчивые. Только человеческий ребенок развивается, учится, а мыслительные способности домового ограничены. Он почти ничего не запоминает, кроме своего хозяина и нехитрых обязанностей по дому. Погасить упавшую свечу, накормить голодную лошадь, охранять жилище.

– Ты их видел? – нахмурился Казаков. – Домовых?

– Конечно, – ответил Гунтер и указал взглядом на очаг. – Он где-то там живет. За печкой. Норка, наверное, как у енота. Отец Колумбан пошел в деревню, так что мы можем посидеть и подождать. Авось, вылезет.

Казаков помнил лишь мелькнувшую расплывчатую тень, возникшую за его спиной, когда он первый раз заглянул в землянку святого отца. Но дальше-то предметы летели из пустоты! Именно из пустоты. Полтергейст. Не было никакого домового.

Смерклось. Гунтер зажег толстенные свечи, поставил на стол и углубился в изучение какой-то книжки на латинском. Казаков терпеливо ждал. Ничего. Ближе к полуночи Гунтер встрепенулся.

– Вон он, погляди, – германец кивком указал на лавку возле стола. Гунтер отлично видел, как небольшое бурое существо, смахивавшее на плюшевого мишку с маленькими человеческими ладошками и темными глазами, появилось из темноты и полезло на стол, поискать еды. На людей домовой внимания не обращал.

– Да где? – не понял Казаков.

– Вон! Там! Уже на стол забрался.

– Не пудри мне мозги, – возмутился Сергей. – Там никого и ничего нет! Где?

– Протри глаза, – посоветовал германец. – Видишь, он хлеб взял? Эй, приятель, а тебе разрешили?

Домовой угрюмо посмотрел на хозяйского гостя, сморщил покрытую короткой шерстью физиономию и пискнул:

– Живу я тут. Что, буду всяких спрашивать, что можно, а что нет? Есть дай!

– Ну ты нахал, – изумился Гунтер. – А кто вчера мой ремень спрятал?

– Красивый, – ответило существо. – Взял поиграть. Жалко, да?

– Да нет, не жалко. Только возвращай всегда, иначе потом не доищешься.

Казаков сидел с открытым ртом. Германец на его глазах вел диалог с пустотой. Бросал реплики, дожидался неслышимого ответа и говорил снова. Смешно другое: кусочек хлеба вдруг поднялся со стола, висел в воздухе и постепенно таял. Полтергейст. И ничего другого.

– Не вижу! – повторился Казаков. – Что это ты с хлебом сделал? Фокус?

Гунтер смотрел недоуменно.

– Ничего не понимаю, – помотал он головой, встал и, подойдя к столу, спросил у домового: – Тебя можно взять на руки, показать? Не будешь кусаться?

– Кому показать? – не поняла тварюшка, но согласилась: – Бери.

Германец осторожно поднял теплое пушистое создание и принес на лавку. Усадил прямо перед Казаковым. Тот заинтересованно наблюдал за странными эволюциями коллеги-оруженосца: взял комок пустоты, будто невидимого ребенка, приволок эту пустоту к лежанке и положил на волчью шкуру. Да еще и делает жесты, будто гладит кого-то.

– Это такой особенный немецкий прикол, в который русские не въезжают? – в груди начала подниматься волна злости. – Никого и ничего тут нету!

Пошел односторонний диалог на норманно-французском. Фраза Гунтера, пауза, новая фраза. Домовой Казакова рассмотрел и даже обнюхал. Запах не понравился. Сказал, что таких людей раньше он вообще никогда не видел и общаться с ними не хочет. Это не совсем человек. Думает не по-человечески. Поэтому и не видит.

Гунтер перевел. Казаков, сжав зубы от ярости, рубанул ребром ладони по пустоте, она словно чего-то коснулась, но это ощущение мигом исчезло. Спустя мгновение в лоб новоявленного оруженосца полетел снаряд в виде крупного зеленого яблока. Так по-хамски с домовым никогда не обращались.

– Твою мать! – орал Казаков на ничего не понимающего германца. – Охренел? Еще одна такая шутка, и… И сдохнешь! Понял?! Сдохнешь! Никаких «если», никаких «но»! Просто сдохнешь!

Русский, кипя от злости, вылетел из землянки, хлопнул дверью так, что пыль с потолка посыпалась, схватился у поленницы за топор и, хотя дров было достаточно, а света маловато – луна да звезды – начал ожесточенно раскалывать березовые поленья.

Оскорбленный домовой, потирая лапкой ушибленную спину, отправился в свою нору. Захватив попутно черную жилетку с карманами, принадлежавшую обидчику (она потом была спрятана за алтарь отца Колумбана), и маленькую баклажку с вином – видимо, для поправки нервов.

Наутро жилетку-разгрузник искали все, а Казаков неустанно обвинял Гунтера в похабных шутках. Даже увещевания смиренного отца Колумбана не подействовали, хотя Казаков за последние дни проникся к рассудительному отшельнику изрядным доверием и уважением.

– Понимаешь ли, сын мой, – пытался разъяснить отец Колумбан, – когда я спросил тебя, веришь ли ты в Бога, ты ответил очень странно: «Я полагаю, там наверху кто-то есть». Никогда не слышал подобных слов. Ты не читал святого Ансельма Кентерберийского?

– Нет, – угрюмо ответил Казаков. – А в чем дело? Это как-то связано с пропажей моей одежки?

– В значительной мере, – улыбнулся монах. – Святой Ансельм доказывает бытие Божье такими словами: «Бог обязан существовать потому, что я могу вообразить его как существо, обладающее всеми совершенствами, в том числе существованием». Тебе эти слова не кажутся логичными?

– Не кажутся, – подумав, ответил Казаков. – По-моему, это бред. Глупость. Может существовать собственно вещь и вместе с тем – представление человека об этой вещи. Можно думать о желуде на ветке дуба, даже если этого желудя нет.

– Соображаешь, – согласился отец Колумбан. – Спорить со святым Ансельмом – ничего себе! Но мы говорим о домовых и о том, почему ты их не видишь. Я домового вижу, сэр Мишель видит. Гунтер видит. А ты – нет. И в то же время домовой прячет твои вещи. Кто-то ведь это делает?

– Гунтер, – упрямо набычился Сергей и наябедничал: – Он в меня еще вчера яблоком кидался.

– Ага, ага! – возмутился германец. – Я сидел ближе к выходу, а яблоко прилетело со стороны стола!

– Рогатка и спусковой механизм на веревочке, – фыркнул Казаков. – Детские шутки. Так что святой Ансельм? У него тоже жил домовой?

– Наверняка, – расхохотался старый монах. – Итак: ты можешь вообразить существование домового, но твое сознание – на мой взгляд, очень извращенное удивительным миром, из которого ты прибыл – отказывается воспринимать присутствие этого существа. Если я во что-то не верю, значит, этого нет. В точности по святому Ансельму…

Казаков вспомнил свои старые размышления о Fantasy и задал дурацкий вопрос:

– Отче, а эльфы у вас здесь водятся?

– «Водятся» кабаны в лесу, – ответствовал отшельник, усмехаясь в бороду. – А эльфы – живут. И не эльфы, а сиды. И не здесь, а в Ирландии. Иногда в Шотландии встречаются. Редко, правда. Только, боюсь, сынок, ты, столкнувшись нос к носу с самым прекрасным Туатта Де Даннан, просто его не заметил бы. Потому что сид не вписывается в твое представление о мире. Впрочем, не переживай, большинство людей тоже не могут увидеть настоящего сида. Какие сиды в христианской вселенной? Хочешь совет? Живи спокойно, только вечером поставь возле очага мисочку с молоком и извинись. Громко. Мой домовой, знаешь ли, ба-альшой шутник. Проснешься утром, а сапоги доверху навозом набиты.

Разгрузник вернули следующим утром. Но мелкую гадость все-таки сделали – все карманы жилета оказались наполнены подгнившими желудями. Казаков по-прежнему подозревал Гунтера, хотя тот принципиально ушел ночевать в замок и сделать этого никак не мог.

Более ничего особенно страшного не происходило. Казаков, плюнув на все условности, попробовал начать нормально обживаться. Учился ездить на лошади – выяснилось, что конь, основное средство передвижения, требует массы забот, почище чем самая привередливая машина. Во-первых, он живой. Во-вторых, пока не научишься нормально контактировать с лошадью, он нее следует ожидать любых подвохов. Лошади – твари хитрые и пакостные. В-третьих, лошадь принципиально не умеет или не хочет обслуживать себя самостоятельно. Ее нужно кормить, чистить, купать, подковывать, она может застояться или, наоборот, устать. Следует постоянно проверять всякие мелочи: не натерло ли седло, не треснуло ли копыто и не попал под подкову камень. Здоровы ли зубы. Не воспалились ли глаза. Сотни мелочей. Поэтому-то в любом поместье, от баронского до королевского, служит масса конюхов, а должность королевского конюшего считается хоть и самой хлопотливой, но и самой почетной. Конюший по статусу приравнивается к министру.

Но, кроме искусства содержания лошадей, злонравных и зубастых тварей (случилось так, что в общем-то покладистая лошадка сэра Мишеля, которой что-то в Казакове не понравилось, однажды укусила его за предплечье, а потом еще и наступила на ногу. Специально. Это они умеют. Впечатление незабываемое), приходилось с утра до ночи зубрить язык и работать по хозяйству. Казаков уставал, но ничего против такого положения вещей не имел. По крайней мере, всегда чем-то занят.

Добавим сюда непонятные Сергею религиозные предрассудки. Постные дни, когда нельзя есть мясного (при строгом отце Колумбане утку рыбой не назовешь – не настали еще времена развеселого брата Горанфло). Мишель едва не каждый день таскает оруженосцев в церковь, на мессу (Казаков не без удовлетворения отметил, что монахи, которых он три недели грабил, его не узнают). Каждый день – исповедь. Отец Колумбан настаивает. Потом пристает: вспоминай еще грехи. Все грехи вспомнил? А еще есть? Казакову показалось, будто монах испытывает какое-то болезненное любопытство к его проступкам, но в действительности отшельник просто добротно выполнял свои обязанности. Вначале это было интересно, потом стало надоедать. Епитимьи Сергей не исполнял – ну каким, скажите, нужно быть кретином, чтобы прочитать пятьдесят «Отче Наш» в коленопреклоненном состоянии перед алтарем только за признание в украденном из монастыря кувшине вина? Он же тогда делал это не для понта бандитского, а ради собственного выживания. А как только ты на следующей исповеди признаешься, что не выполнил епитимью, получишь новую, еще более тяжелую. Отец Колумбан ревностен.

Глупостями вы маетесь, святой отец. Вас тут все обслуживают, бегают вокруг вас, готовят еду, а вы? Либо раздаете указания, либо разгуливаете по деревням, выполняя роль чеховского сельского врача. В конце концов доставучесть монаха Казакову приелась настолько, что он прямиком заявил отшельнику: как хотите, а на ваши исповеди я больше ходить не буду. Когда сам захочу, приду. А пока – извиняйте. Ирландец только плечами пожал и буркнул что-то невнятное о спасении души.

Однажды вечером Казаков выдал Гунтеру прелюбопытнейший документ, написанный на листочке блокнотной бумаги:

– Забыл кое-что важное дописать, – усмехнулся германец обозрев строчки на английском языке и, забрав перо, добавил цифр от себя. Теперь дата выглядела следующим образом: «23 сентября 2002 / 1940 / 1189 года». Смотрелось до крайности нелепо. – И что теперь с этим делать?

– Да я просто… – неожиданно смутился Казаков. – Ревизию, так сказать, провел. У тебя, наверное, еще какие-нибудь вещи есть?

– Найдется, – кивнул Гунтер. – Ревизия – это отлично. Но, поверь, у меня нет никакого желания тащить с собой в Палестину пулемет. Он тяжелый – это раз. И так будет нечестно – это два. Оставим у святого отца. Автомат я, конечно, возьму. И «Вальтер». В жизни многое может пригодиться, оружие тем более.

– Постой, постой, – нахмурился Сергей, исподлобья поглядывая на Гунтера. – Что это за словечко такое – «нечестно»? А что тогда честно? Конечно, мы не вправе раскрывать секреты нашего века здесь, да и не будем… Однако защищать себя обязаны.

– Вот, – германец протянул руку и взял подаренный сэром Мишелем меч. – Видишь? Отличное средство защиты. А это – еще лучше.

Гунтер передал Казакову тяжеленький громоздкий арбалет. Гладкое деревянное ложе, металлическая струна-тетива и набор стрел – цельнокованые железные болты длиной с ладонь.

– Сильно, – согласился Сергей и не без натуги натянул тетиву. – Можно пострелять?

Вышли на двор. Вернее, на полянку перед домом отца Колумбана, украшенную поленницей, коновязью и бездействующим самогонным аппаратом (изгнанный отшельником предприимчивый мэтр Адельхельм давно уехал в Руан, расширять производство).

Отдача от самострела минимальна, но всаженную в полено тяжелую стрелу вытащить из древесины очень нелегко. Казаков приспособился к арбалету довольно быстро – как-никак, это предтеча огнестрельного оружия и принцип пользования почти одинаковый. Через день Сергей выбивал только десятки, но все равно тяготился. Даже арбалет казался ему не оружием, а… Скорее всего, небезопасной игрушкой. Непривычно. А привыкнуть – никак.

Гунтер отлично понимал состояние Казакова и пытался сделать все, чтобы тот не погружался в глубины ностальгии. Рассказывал о местном житье-бытье, о своей прежней жизни в Рейхе и даже научился переводить на английский немецкие анекдоты. За что Казаков отблагодарил германца серией историй про Штирлица, но Гунтер российского юмора не понял. Каким, интересно, образом, в коридоре здания РСХА могут ходить трамваи и почему партайгеноссе Борман решил, что Штирлиц оного трамвая не дождался и уехал на такси? Из коридора? Тогда Казакову нашлось еще одно дело – пересказывать сюжет фильма «Семнадцать мгновений весны». Это Гунтер понял и слушал с интересом, ибо плохо себе представлял, каковы же были последние дни Второй мировой.

Казаков ждал, что скоро начнется настоящее дело. По крайней мере, путешествие, а там, глядишь, недалеко и до военных действий в Святой земле. Надоело жить в неспешной Нормандии. Слишком спокойно. Сергей не особо любил ненужные тревоги в ХХ веке, предпочитая это самое «спокойствие» лишним стрессам, но здесь именно беспокойство, беготня, новые впечатления, работа были для него необходимы, как воздух.

Разум чувствует, как начинает застаиваться. Как ты сам начинаешь тупеть. Как не наполняемый информацией мозг пустеет. Один из родственников Казакова работал на питерской «Скорой помощи» и поведал ему одну специальную медицинскую шутку. Есть такой диагноз: «Спазм сосудов головного мозга» или, по-ученому, церебральный ангиоспазм. Так вот, некий умник догадался сократить этот диагноз до слова «цереброспазм». Сжатие мозгов, если в переводе с латыни. Как раз то, что сейчас и происходило с Сергеем.

Сицилия почти ничего не изменила. Конечно, любопытно посмотреть на настоящих королей и королев, неожиданно вступить в интригу с принцессой Беренгарией, поучиться от этой умной девочки новому, но в целом все осталось по-прежнему. Посему Казаков и полез в драку, начавшуюся на Северной башне Мессины. Он не искал острых ощущений, а просто хотел приставить себя к делу, которое бы понравилось и ради которого стоило бы жить. Жить здесь.

Райнольда де Шатильона любить было не за что. Уважать – можно, но не любить.

Казаков начал уважать Рено вовсе не благодаря «чудесному исцелению», которое, скорее всего, основывалось на гипнотическом воздействии или какой-нибудь арабской экстрасенсорике. Шатильон оказался первым после Гунтера человеком, который Сергея понял, а самое главное – предложил выход из тупика. Если ты не хочешь быть здесь чужим, сделай так, чтобы этот мир изменился. В том числе – специально для тебя.

Совсем как у классика российского рока: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас…»