Канонир
ГЛАВА I
Мы с Наташей наслаждались отдыхом на круизном судне. Светило ласковое солнце, невдалеке проплывали гористые берега, покрытые сочной зеленью лесов, в борт ласково била изумрудная вода Средиземного моря. Рана на руке ещё побаливала, но это не мешало нам сходить на берег в местах стоянок. Три дня мы стояли в Неаполе и пешком исходили старую, центральную часть города. Великолепные, старинной постройки здания в мавританском стиле заставляли надолго останавливаться, чтобы вдоволь насладиться зрелищем. Наталья без устали щёлкала новеньким цифровым фотоаппаратом, то и дело восхищённо вскрикивая:
— Ты только посмотри на эту статую!
Вечером, порядком уставшие, мы возвращались в порт.
На одной из припортовых улиц расположился «блошиный» рынок. Продавали всё — от старых кофемолок до поношенных плащей. Взгляд скользил по выставленным на продажу вещам, и я удивлялся — где
и сколько времени могли они храниться — ну вот та, например, шарманка с обшарпанным корпусом. Ей же не меньше ста лет! Или вот это зелёное платье, в котором могла ходить дама ещё в начале двадцатого века.
Стоп! Что-то зацепило взгляд, я обернулся. Старый антиквар продавал столь же старые вещи. Взгляд мой упал на старинное зеркало в бронзовой раме. Рама была в завитушках, хорошего литья, немного позеленевшая от времени. Я уже прошёл было мимо, но что-то кольнуло в душе. Такое же зеркало висело у меня раньше — в далёком средневековье, в него смотрелся я сам по утрам и разглядывали свои обновлённые лица после операций пациенты.
Я вернулся, поторговался немного для приличия и купил зеркало. Тяжёлое оно было — просто ужас, и пока я дотащил его до корабля, вспотел.
Наташа удивлялась и морщила носик:
— И зачем нам такая тяжесть? К тому же старое!
А для меня оно было как свидание с прошлым. Ведь не всегда мы ценим вещи только за их практичность, а храним старый фотоаппарат как память о деде или отцовскую зажигалку. Это не объяснить словами.
На трапе встретились отдыхающие из «новых русских». Дама брезгливо оглядела мою покупку, а господин в белоснежном костюме вдруг заинтересовался:
— Старина?
Я кивнул.
— И хорошо продаётся?
Но я уже не ответил — шел по коридору к нашей каюте.
Утром мы уже плыли в Афины, где за два дня стоянки успели осмотреть лишь малую часть достопримечательностей древнего города.
А вскоре круизный лайнер ошвартовался у пирса в Новороссийске. После тёплого солнца и вежливо-предупредительного обслуживания в Европе сильный пыльный ветер в Новороссийске и хамоватый таксист сразу спустили нас с небес на грешную землю.
Мы поужинали в гостиничном ресторане и быстро ушли к себе в номер.
Музыка в ресторане громыхала так, что разговаривать за столиком было решительно невозможно. И почему музыканты считают, что оглушительно громко — это хорошо? После европейских ресторанов и кафе с негромкой, ненавязчивой музыкой наши заведения казались просто вертепом.
Наталья полночи щебетала в номере о том, как ей понравился круиз. Для бедной учительницы и поездка в Москву казалась путешествием, что уж говорить о заморском вояже?
А далее жизнь покатилась по накатанной колее — дом, работа, редкие вылазки в выходные дни на лоно природы — пожарить шашлыков с друзьями, просто подышать свежим воздухом.
Наталья работала в школе, хотя я и отговаривал её как мог. На мой взгляд, в школе могли работать энтузиасты, потому как за такую зарплату работают или фанаты своего дела или мазохисты. Ну не ценит наше государство людей умственного труда, pi всё тут. Хотя от учителя, как, впрочем, и от родителей, зависит — будет ли ребёнок любить книги — источник знаний во все века, или ему отобьют интерес к учёбе. Лихие девяностые, когда авторитет образования упал, и когда жуликоватые и хитрые проныры могли делать состояния из воздуха, не обременяя себя заботами об образовании, уже канули в лету.
Я тоже работал, однако только на полставки — денег хватало. Свободное время посвящал самообразованию и усовершенствованию. Уж очень меня заинтересовали возможности гипноза. Ранее, занятый операционной работой, я не интересовался данным направлением. В соседнем городе практиковал довольно опытный и сильный специалист, и я периодически ездил туда, осваивая этот необычный способ лечения. Гипноз — не тот, конечно, что показывают в цирке или на других шоу — штука интересная. С его помощью можно эффективнее лечить многие заболевания — например, язву желудка. А уж про то, что им можно обезболивать пациента, и даже дистанционно, после сеансов Кашпировского знает каждый.
Приобретенное в Неаполе зеркало я повесил в прихожей. Приходя с работы, оглаживал рукою бронзовую раму, часто вспоминая средние века, когда приходилось зарабатывать на жизнь не только скальпелем, но и саблей. А уж как доводилось палить из пушек! Нынешняя жизнь казалась просто пресной.
Однажды, вернувшись с работы, я перекусил и решил посмотреть, что там за знаки или руны на бронзовой раме зеркала. Давно собирался это сделать, только руки не доходили — то времени не было, то лень одолевала. Я взял тряпку, нашёл на кухне упаковку с чистящим порошком, что купила для хозяйства Наташа, и не спеша стал оттирать старую бронзу.
Знаки начали проступать более отчётливо, причём были они только вверху рамы. И что это за алфавит такой? На латынь не похож — уж её-то я знал, изучая в своё время в медицинском институте, так же, как и греческий. Ведь оба эти языка для медиков — как международный эсперанто. На арабскую вязь тоже не похоже. Древние языки вроде финикийского или санскрита я отбросил сразу: тогда ещё не умели делать стеклянные зеркала, модницы пользовались в качестве зеркала полированной бронзой.
Я сфотографировал знаки, распечатал изображение на цветном принтере. Долго разглядывал, переворачивал с ног на голову, но ничего путного на ум не приходило. Надо идти в библиотеку или, что быстрее приведёт к результату, ехать в лингвистический университет.
И чем больше я размышлял, тем яснее мне становилось, что в библиотеке я убью уйму времени и могу не разобраться, на каком языке написано. И что мне вдруг втемяшилось в голову переводить текст? Это был именно текст — пусть и небольшой, в два коротких предложения. Слава богу, не иероглифы, японские или китайские.
На следующий день, после работы я запрыгнул в машину и направился в университет. Побродив по коридорам, нашёл на одной из дверей табличку «Профессор Марков И. В.», постучался. Получив разрешение войти, открыл дверь.
За столом сидел классического вида, как их иногда показывают в старых советских фильмах, профессор. Далеко за шестьдесят, лысоватый, с аккуратно подстриженной бородкой в стиле норвежских шкиперов, на носу — узкие очки в стиле «лектор», явно — импортная оптика, судя по слегка фиолетовому отблеску линз.
— Присаживайтесь, чем могу быть полезен? На наших студентов вы не похожи.
— Да я и не студент, я врач, моя фамилия Кожин.
Профессор поднял глаза к потолку, пытаясь вспомнить, потом сказал:
— Ваша фамилия мне ни о чём не говорит. Так какое у вас ко мне дело?
Я вытащил из кармана цветной отпечаток принтера. Профессор взял в руки, внимательно всмотрелся.
— Где вы это взяли?
— Купил в Неаполе старинное зеркало в бронзовой раме. На ней и нашёл эти буквы. Интересуюсь стариной, вот решил проконсультироваться.
— Занятно, занятно. Вот только непонятно с языком. Видите ли, я свободно владею восемью языками и почти с ходу, даже не зная языка, могу определить хотя бы, на каком языке говорит человек. С алфавитом сложнее. С таким начертанием букв я не сталкивался. А сколько зеркалу лет?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю, но думаю — около трёхсот, может и меньше — само зеркало стеклянное, а рама бронзовая.
— Так, уже понятно, что ему не тысяча лет — тогда не делали стеклянных зеркал. Вы не могли бы оставить мне этот снимок? Я бы хотел проконсультироваться с другими специалистами. Если вас не затруднит, подъезжайте через недельку.
Профессор протянул мне свою визитку, и мы раскланялись.
За работой и рутинными заботами я как-то и подзабыл о посещении университета, а, вспомнив, заявился через две недели после встречи с экспертом. Профессор сразу мета вспомнил, обрадованно пожал руку.
— Ну что же вы, голубчик, так задержались?
— Дела, профессор, вы уж меня простите великодушно.
— Садитесь. Задали вы нам загадку. Пришлось связываться по телефону с моим старым знакомым лингвистом из университета Патриса Лумумбы и по электронной почте посылать ему этот текст. Вам интересно, на каком языке это написано?
У меня от волнения перехватило дыхание.
— Да, конечно, иначе бы я к вам не пришёл.
— На уйгурском, причём древнем уйгурском. Большая редкость. Вы хоть представляете, кто на нём писал?
— Догадываюсь. Коли язык уйгурский, то и писали на нём уйгуры.
— Отлично, в логике вам не откажешь, — улыбнулся профессор. — Так вот, у татаро-монголов не было своей письменности, да и читать и писать ханы не умели. А держали при себе в качестве писцов уйгуров. Это было тем более полезно, что никто, кроме малочисленной народности уйгуров, этого языка не знал, стало быть — попади пайцза или письмо в чужие руки, так и прочитать бы не смогли.
— Хм, круто. Ну а в тексте-то что написано?
— Да нечто непонятное — вроде «судьба решит, кому пройти». Это, конечно, вольный перевод, может и не совсем точно — там пара букв не вполне разборчивыми оказались, кроме того, с тех далёких времён смысл некоторых слов изменился.
— Спасибо большое. И больше ничего?
Профессор развёл руками.
— А в связи с чем такой интерес?
— Хобби у меня такое — изучаю историю.
— Похвально. Человек, не знающий прошлого, не имеет будущего. Желаю вам успехов, молодой человек.
Я вышел из университета, остановился на ступеньках в раздумье. Какая-то фраза странная. Ладно, что есть, то есть. Интересно, кому принадлежало это зеркало и сколько владельцев у него сменилось? А впрочем, какое мне до этого дело?
Я отправился домой, в одиночестве пообедал — Наталья задерживалась на работе.
Подошёл к зеркалу, постоял, вглядываясь в буквы, провёл по ним рукой. Непонятная надпись. А может быть — дело в двух полуразличимых буквах, оттого и перевод получился искажённым? Я разглядывал в зеркале своё лицо, дотронулся до стекла рукой и не ощутил привычной поверхности. Пальцы просто прошли сквозь стекло. Было нелепо видеть, как рука заканчивается у стекла.
Я вытащил кисть руки, оглядел её. Нет, с рукой всё в порядке. Вновь погрузил кисть в зеркало, прислушался к своим ощущениям — ничего необычного. Что за чертовщина? Может, у меня крыша потихонечку съезжает? Я сунул руку в зеркало по локоть. Ничего не изменилось. Просунул голову — темно. Мне стало интересно, и я прошёл сквозь зеркало весь, целиком.
И оказался на улице…
Стоял такой же сентябрьский день, ветерок слегка шевелил листья деревьев, светило солнце. Я обернулся — зеркала не было. Чтобы убедиться, не обманывают ли меня мои глаза, поводил перед собой руками. Нет, передо мной ничего не было, руки не натыкались ни на какие предметы. А должно было быть зеркало — ведь я только что прошёл сквозь него! А всё моё неуёмное любопытство. Какая сила заставила меня пройти через зеркало? Никто ведь не тянул насильно, жил бы себе да жил.
Надо определиться, где я оказался, да двигаться к дому.
Вокруг — никого. Я похлопал себя по карманам — сотового телефона не было. Ну да, ведь я выложил его на тумбочку. Даже ключей в карманах нет. И что самое смешное, а может быть, и нелепое — на ногах тапочки. В рубашке, брюках и домашних тапочках! Прямо-таки бомж, только одежда чистая, и выбрит.
Куда идти? За спиной — реденький лесок, передо мной поле, заросшее травой. Нигде не видно дороги или линии электропередач. Пойду наудачу вдоль опушки: ходят ведь люди в лес, ездят на машинах, чай — не в Сибири, в непроходимой бескрайней тайге.
Решив так, я неспешным шагом направился вперёд по опушке леса.
Через час ходьбы я начал ощущать некоторое беспокойство — никаких признаков жилья или дорог не было. А жил я в густонаселённой местности, где через пятнадцать минут хода по-любому наткнёшься на дорогу, линию электропередач или телефонную линию, ферму или село.
Странновато как-то… И вдруг меня обдало холодом — неужели снова перенос во времени? Нет, только не это, не хочу! Едва наладилась семейная жизнь, женщину любимую встретил, деньги завелись. И на тебе! Почему я? Хотя надо признать, что деньги у меня завелись благодаря переносу во времени, на свою зарплату врача я не поехал бы в морской круиз.
Такая злость и отчаяние накатили, что волком завыл бы. И чего меня потянуло к зеркалу? А всё моё неумеренное любопытство и страсть к приключениям. Экспериментатор хренов, любитель древностей, познал значение уйгурской вязи на раме зеркала? — сокрушался я.
Поразмыслив немного о такой своей судьбе, о своём новом положении, я успокоился. Обратно ничего не вернёшь.
Я пошарил по карманам. Из оружия — ничего, даже перочинного ножа нет, лишь несколько монеток позвякивало, и носовой платок. Гол как сокол. Интересно, в какое время попал? Если далеко от своего, то и одежда будет выглядеть странновато. Не голый, конечно, но… Да ещё и тапочки без задника, типа «ни шагу назад». Идти в них ещё можно, бежать — очень затруднительно, а уж ручеёк вброд перейти…
Солнце стояло за спиной и перемещалось влево. Стало быть — иду на север. Хорошо хоть не в Арктике оказался, среди льдов и снега. Ха-ха-ха, да ещё и в тапочках. Дались мне эти тапочки!
Что-то я подустал, да и перекусить было бы неплохо.
Я присел у дерева, опершись спиной на ствол. Куда идти? Где люди, где жильё? Какое время на дворе? Не знаючи всего этого, можно крупно вляпаться.
По местности и растительности похоже, что я — где-то в средней полосе России, ближе к югу, на уровне нынешнего Липецка или Ростова. Меня прошиб холодный пот. Если попал лет на пятьсот назад, как уже бывало со мной, то сейчас здесь — Дикое поле — земли татар. Вот уж будет им радость — приобрести без лишних усилий себе раба. Или на потеху голову срубить, для татар это — развлечение.
Ну да хватит о татарах, помяни чёрта — и он тут как тут. Надо идти дальше, солнце уже перевалило за полдень, и тень моя стала удлиняться.
Шагать пришлось долго, я было уже начал сомневаться в правильности выбранного направления. Но Русь лежала на севере, и мне — туда.
Часа через четыре попалась небольшая вспаханная делянка, и я обрадовался. Значит — недалеко люди, и не татары — они сроду огородничеством не занимались, ели мясо и то, что можно собрать, не прикладывая особого труда — травы, коренья, фрукты с деревьев.
Теперь я шёл и крутил головой по сторонам, (боясь пропустить избы или людей, ведь жильё может оказаться далеко в стороне.
На моё счастье прямо но курсу вдалеке показалась изба. Через полчаса, запыхавшийся, я уже подходил к ней. И тут меня постигло разочарование — изба оказалась пустой, даже можно сказать — брошенной. Дверь сорвана и валяется рядом, на крыльце — толстый слой пыли и никаких следов пребывания людей. Рядом с избой — сарайчик, но никакого звука живности — не кудахчут куры, не гогочут гуси, не хрюкают свиньи.
Я осторожно зашёл в избу. Хозяева явно покинули его не по своей воле. Стол и лавка перевёрнуты, матрац — на полу, сундук открыт и пуст. В холодной печи нет даже сковородок или чугунков. И, к моему разочарованию, нигде никаких следов цивилизации в виде проводов, розеток, лампочек. Даже завалящей керосиновой лампы нет.
Я обшарил весь дом и не нашёл ничего съестного и никакого оружия — хотя бы и плохонького ножа.
Зато во дворе был колодец. Я достал ведро воды и напился. Если уж не поем, то хотя бы напьюсь.
Что делать дальше? Идти вперёд или ночевать здесь? Под крышей ночевать комфортнее, а если дождь пойдёт — укрытие. Но! Изба видна издалека, и коли хозяева её в спешке покинули или их заставили её бросить, то какая гарантия, что кто- либо не нагрянет вновь?
Рассудив так, я решил переночевать в сарайчике. Укрытие от ветра и дождя есть, а если нагрянут непрошеные гости, то сначала они ринутся в избу, и у меня будет время незаметно скрыться.
После переноса во времени все мои старые, наработанные опытом прежней жизни навыки вернулись. Я стал осторожен, но, к сожалению, был безоружен. Любой свободный человек в то время имел право иметь оружие, и я этим правом пользовался. Не носили оружие только рабы и женщины. И поэтому я чувствовал себя без оружия беззащитным, и мне было довольно некомфортно.
Однако ночь прошла спокойно. Я перетащил из избы в сарайчик матрас и довольно неплохо выспался. Утром достал из колодца воды, напился и умылся. Неплохо бы теперь и поесть, да в ближайших окрестностях не видно точек общепита, хотя бы в виде харчевни при постоялом дворе или трактира. А если бы и были — карманы пусты, платить нечем.
И мало того что денег нет — так и работы нет, как и жилья. Если учитывать, что fie знаю, где я, и какой сейчас год, то получается… Полный кошмар получается.
Я тронулся в путь, навстречу неизвестности. Эх, хорошо бы хоть бутерброд — с хорошим куском колбасы, а лучше — два. И сам засмеялся.
Вокруг простиралась покрытая небольшими холмами степь, и лишь кое-где — небольшие рощицы деревьев. Везде трава, местами уже пожелтевшая. Одно радовало — попадались ручейки, позволявшие хотя бы утолить жажду.
Скоро полдень. Я стал с беспокойством поглядывать на тапочки. Дешёвый, но и не надёжный китайский или турецкий ширпотреб не внушал доверия, а оказаться на жёсткой траве босым — просто катастрофа. Ступни-то изнежены городским асфальтом и удобной обувью.
Впереди показалась роща. «Дойду до неё и отдохну в тени», — решил я. Не скажу, что было жарко, но спину припекало.
Я бодро дошагал до деревьев и развалился в высокой траве, устремив взор в синее безоблачное небо. Незаметно подкралась дремота.
Неожиданно справа зашуршала трава, и не успел я открыть глаза, как меня толкнули в бок. Не сильно, но чувствительно. Метрах в трёх-четырёх стояли два воина в полном боевом облачении — кольчугах, со щитами. Один из них тупым концом копья толкал меня в бок.
— Вставай, немчура!
Русские! Повезло. Я поднялся.
— Это почему я немчура?
Ратники переглянулись, засмеялись.
— А ты на русском такую одёжу видел? То-то!
— Русский я — вот крест.
Я вытащил из-под рубашки нательный крестик, показал.
— Гляди-ка, не врёт. Ты как сюда попал?
— Пешком.
— Это понятно, что пешком — коня-то мы не видим. Откуда идёшь?
Вот придурок — не учёл я, что вопросы возникнут, думал лишь о том, как к жилью выйти.
— Из Киева, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— Далече Киев-то — неужели пешком? Да и на казака ты не похож, у них губы, да и штаны широченные.
— Я и вправду не казак — лекарь я, а пешком иду, потому как возок мой и коней татары отобрали, а может и ногайцы — поди, их различи. Сам еле спасся. В дне пути отсюда на полдень переночевал в брошенной избе.
Ратники переглянулись:
— Не врёт, изба там, брошенная о прошлом годе, и вправду есть. Повезло тебе, что от татар живым ушёл. А одёжа чего такая?
— Из дальних краёв еду, одет по тамошним обычаям.
— Бона как. А мы уж тебя за немчуру приняли. Куда путь держишь?
— В Москву. — Оба ратника скривились, как по команде, и я тут же решил поправиться — недолюбливают Москву в провинции. — Сам-то я из Твери.
— А, другое дело. Мы-то рязанские, на заставе вот стоим.
Всё стало на свои места. Рязань, Тверь, Псков, Новгород долго были самостоятельными княжествами. Когда же Москва силою подмяла их под себя, смирились князья — против силы не попрёшь, но и любовью Москва и москвичи не пользовались. А после той резни, что учинили в Великом Новгороде опричники Ивана Грозного, называемые в народе «кромешниками», их и вовсе возненавидели.
— Земляки, год-то какой сейчас на Руси?
— От Рождества Христова или от сотворения мира? — деловито поинтересовался один из воинов.
Второй же удивился:
— Это ты сколько же на родимой землице не был, что летосчисление забыл?
Первый пошевелил губами и изрёк:
— Одна тысяча пятьсот семьдесят первый год.
Я мысленно присвистнул: «Ни фига себе!» Знакомцев никого уже нет, а на троне деспот и тиран Иван IV Васильевич, прозванный в народе «Грозным». Человек с параноидальными изменениями личности, вспышек гнева которого боялись даже приближённые.
Я помялся:
— Мужики, у вас пожевать найдётся чего?
— Как не быть! Много не дадим — самим до утра в дозоре стоять, однако же и с голоду помереть не позволим.
Воины достали из сумок и отломили кусок хлеба, пару сваренных вкрутую яиц, и отрезали кусок копчёного сала.
Я вцепился зубами в еду; набив рот, кивнул, благодаря. Съел быстро, хотя меня никто не торопил. Оба воина с любопытством и жалостью глядели на меня. Один из них отцепил от пояса баклажку, протянул мне:
— Запей.
Я с удовольствием хлебнул тёплого кваса — всё же не вода.
— Спасибо, хлопцы. Надо идти.
— Тебе лучше вон до того леса, а там — правее, на дорогу и выйдешь, всё сподручнее, чем по полю.
Пройдя до леса, я обернулся и помахал рукой ратникам. Оба смотрели мне вслед. Эх, ребята, знали бы вы, какие испытания у вас впереди…
Дорога за лесом и впрямь была — узкая, грунтовая, малонаезженная. Да и кто тут ездить будет, па краю Дикого поля? Ратники одни при смене караула. Далековато меня занесло во времени, да и в пространстве тоже. Нет, чтобы где-нибудь ближе к центру — в Туле, скажем. И тут же улыбнулся своим мыслям: «А в Крымском ханстве не хочешь оказаться? Рабом у мурзы? То-то!»
Я бодро шагал по дороге. Всё-таки идти сытым веселее. Когда два дня не ел, все мысли — только о еде.
Шагать пришлось долго, почти до вечера. Встречающиеся ручьи помогали мне утолить жажду. Вода была вкусная, не испорченная цивилизацией — иногда в глубине ручья даже мелькали маленькие рыбёшки. Жалко — снастей нет для ловли. А впрочем — зачем мне снасти, если и котелка для ухи нет, так же как и спичек или огнива — костёр развести. Одним словом — кругом облом.
Когда солнце уже начало садиться, показались избы какой-то деревни. Наконец-то я добрался до людей. Уж если одно село есть, будут и другие, началась обжитая земля. Это не т, что в Диком поле — степь да овраги. Кочевники не живут в домах — они ставят шатры или юрты, перенося их с места на место и передвигаясь за стадом. Два-три дня, выщипало стадо траву — перегоняют его на новое место и переносят юрту. Причём они не просто идут по степи, куда глаза глядят — обязательно рядом ручей или река быть должны. Стадо не напоишь из лужи.
По мере приближения к деревне меня начало охватывать чувство беспокойства и неуверенности. Одет не по местным обычаям, денег нет. Чем буду расплачиваться за постой и еду? Оказывать благотворительность не было принято — каждый должен был зарабатывать себе на пропитание сам. Конечно, пройдёт время, я обзаведусь жильём — будет и одежда, и пища. Но сейчас-то как мне быть?
С ночлегом удалось договориться в самой бедной избе. Место отвели на лавке. Жестковато без матраца, но лучше, чем на улице, на земле.
Утром, войдя в моё бедственное положение — хотя я ничего и не просил, мне дали краюху хлеба, а, посмотрев на мои израненные и кровоточащие ноги, глава семьи без лишних слов протянул мне свои старые лапти и тряпки для онучей.
Поблагодарив сердобольных хозяев, я вышел и двинулся но дороге, откусывая от свежей горбушки. Вот ведь интересно — в самой нищей избе хозяева и спать пустили, и хлеба дали, а в избах побогаче я получил от ворот поворот.
Чем дальше я уходил от Дикого поля, тем больше деревень и сёл встречалось на пути. На исходе четвёртого дня я вошёл в Рязань.
Что делать, где найти приют? Есть хотелось до головокружения. Воровать я не умел, да и моральные принципы не позволяли.
Немного подумав, я отправился к пристани. Днём там кипела работа, лишь немного стихая на ночь.
У причалов стояло несколько судов, на одном из них шла погрузка. С берега амбалы таскали на борт тюки и бочки.
Я попробовал договориться с амбалами, но лишние руки не требовались. Уныло поплёлся я в сторону. Там, в темноте, горел костерок, а вокруг сидели мужики.
Подойдя, я поздоровался и сел невдалеке. Не прогнали — уже хорошо.
Мужики неспешно разговаривали про жизнь, один из них помешивал в котле уху. Это была именно уха — запах не позволил мне ошибиться.
Вскоре уха сварилась; попробовав ложкой на вкус, мужик сыпанул соли из мешочка и скомандовал:
— Готово, подставляйте миски.
Окружающие живо подставили миски, у кого какие были — глиняные, оловянные. Мне тоже махнули рукой, подзывая. Но миски или другой посуды у меня не было. Мне вручили глиняную миску со слегка отколотым краем и щедро налили варева. Вот только ложки не нашлось — пришлось потихоньку пить жижку через край, а уж в конце брать куски рыбы руками. Не боярин, чай, обошёлся. Зато в животе сыто заурчало, кровь живее забегала по жилам. Хорошо-то как!
Спали здесь же, вокруг костра.
Утром мужики разошлись по своим делам, я же поплёлся на торг — вдруг кому понадобится рабочая сила?
Вокруг сновали торговцы сбитнем, пирогами и пряженцами. Запах стоял от них такой, что потекли слюни.
За полдня праздного шатания я никому не понадобился. И вдруг, проходя уже который раз мимо торговцев, я увидел продавца бумаги. Чёрт возьми, почему эта мысль пришла мне в голову только сейчас?
Я подошёл к торговцу.
— Почём лист бумаги?
— Два листа — полушка. Брать будешь ли?
— А чернила?
— Полушка.
Продавец скептически меня осмотрел — видимо, как покупатель я не внушал надежды. Быстрым шагом я направился в угол, где торговали живой птицей, подобрал несколько гусиных перьев и, попросив у торговца нож, зачинил их Встав недалеко от входа, я стал громко кричать:
— Услуги писаря! Пишу подати, письма, челобитные, жалобы!
Вскоре ко мне подошёл мужичок, по одежде — ремесленник.
— Неужто грамоте учён?
— А то как же.
— Письмецо мне надо написать.
— Две полушки.
— Однако! — Мужичок почесал в голове. Потом махнул рукой: — Согласен.
— Сначала деньги давай.
Мужик вытащил из кошеля медные деньги.
— Обожди здесь, я мигом.
Не успел мужик запротестовать, как я ввинтился в толпу и, подойдя к торговцу бумагой, купил два листа бумаги и чернила. Были чернила в глиняном маленьком горшочке, заткнутом деревянной пробкой, и — что мне понравилось — горлышко горшочка было перевязано бечёвкой, держа за которую, было удобно его нести.
Я вернулся к мужику. Вокруг него уже стояли любопытные, и мужик возмущался:
— Отдал деньги, а он в толпу — шмыг, только его и видели.
Вокруг засмеялись:
— Не будь простофилей!
— Ты не про меня ли рассказываешь? — тронул я мужика за плечо.
— Ага, явился, я уж думал — убёг с деньгами-то!
— Так за бумагой же ходил.
— Ну тогда пиши.
Я пристроился за дощатым прилавком.
— Чего писать-то?
— «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»
Я писал быстро — всё-таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.
Я закончил письмо, перечитал его мужику.
— Вот спасибочки, теперь весточку жене передам — знакомца встретил, на лодье в родимые места идёт.
За полдня я написал ещё два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не всё так уж и плохо», — решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.
А на следующий день мне повезло ещё больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошёл богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.
— А языки другие знаешь ли?
— Какие интересуют? — деловито осведомился я.
— Аглицкий.
— Учён, могу.
— Гляди-ка, — изумился купец. — А откель?
— Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?
— Дело, дело, — заторопился купец. — У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? — Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: — Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдём?
— Две полушки задатка.
Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой — чернила у меня уже были.
Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошёл в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.
Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку — приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворённо кивнул головой: «Всё так!» Он отсчитал уговорённые деньги — а взял я с него по тройной таксе — всё же не на кириллице писал.
Довольный, я пошёл на торг, и за день мне удалось написать ещё шесть прошений.
А утром следующего дня, когда я пришёл за бумагой, её продавец предложил:
— Что ты всё время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.
Я прикинул — и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.
И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера — пока можно было ещё различить буквы.
На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы ещё жильём обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На моё счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдёт дождь — и выглядеть я буду, как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.
На еду я уже зарабатывал, и понемногу — по одной-две полушки — откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.
Жильё нашлось скоро и неожиданно.
В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем всё-таки осмелилась.
— Милок, не напишешь ли челобитную?
— Напишу — чего же не написать. Две полушки всего.
— Так денег нетути.
— Бабушка, бумага денег стоит.
— Нет у меня денег, беда просто.
Смилостивился я над бабкой — выслушал и написал челобитную. Прочёл про себя — всё ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.
— Бабуля, ты ведь давно здесь живёшь?
— Как родилась, так и живу здесь.
— Не знаешь, где угол можно снять?
— У меня и можно. Тебе, что ли?
— Мне, бабушка.
— Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, — третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.
— Договорились, жди вскоре.
Как только начало смеркаться, и торг опустел, так я и пошёл к бабке Авдотье.
Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.
Всё-таки крыша над головой — это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.
Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать — да мало ли найдётся применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность — хоть покушать было из чего. Я всё время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.
Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трёх человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги — короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.
Вдруг по продавцам и покупателям пробежал какой-то шумок, толпа слегка раздалась, и по образовавшемуся проходу важно, с презрением поглядывая на окружающих, прошествовали двое невзрачного вида мужичков. Одеты они были в чёрные подрясники, и их можно было бы принять за монахов, если бы не отсутствие клобуков на голове. На поясах у них висели сабли.
— Опричники! — прошелестело по толпе.
Ну да, сейчас они — в силе, только я твёрдо помнил, что существовать опричнине оставалось месяц-два. Это грабить, убивать и измываться над жителями они были мастера.
Однако, как только государь призвал их отбить татарское нападение Девлет-Гирея на Москву, поскольку царское войско было занято вой- пой с ливонцами, опричники объявили себя «в нетях», сказались больными. Тогда разгневанный царь приказал казнить князей Вяземского и Грязного, а также воеводу Алексея Басманова, царского любимца, обвинив их в измене, а опричнину разогнал.
Однако же разоблачение «царёвых слуг», уничтожение ненавистной опричнины, семь лет терзавшей Русь, впереди… А пока же страшное время убийств и грабежа не миновало, и были они в большой силе.
Свирепствовали и лютовали опричники хуже татар — творя со своим народом немыслимые зверства, могли убить любого человека, объявив его изменником. Обезглавливали, вешали, жгли на кострах, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол.
Среди народа по всей Руси ходили ужасные рассказы про расправы о прошлом годе в Новгороде, когда царедворцы оговорили перед царём новгородцев, и опричники тысячами убивали людей, включая грудных младенцев, кидали в прорубь Волхова. Даже за выпивку опричники могли бить кнутом до полусмерти, а затем утопить в проруби. Особенно они любили издеваться над людьми именитыми и богатыми. Опричники, казня боярина или князя, вырезали его дворовых слуг, крестьян же забирали к себе на собственные земли. Народ — от холопов до князей — опричников ненавидел и боялся, называя их «кромешниками».
Вот такие два ублюдка и шагали неторопливо по торгу. Чего им здесь было надо — неизвестно, но все, на кого падал их цепкий взгляд, боязливо отводили глаза или торопились затесаться в толпу.
Опричники просто упивались властью и вседозволенностью.
Взгляд одного из них упал на красивую молодую девушку у прилавка с женскими украшениями. Рядом с ней стоял уже немолодой мужчина купеческого вида.
— О, гляди, Тимоха, какая краля.
Мутноватый взгляд Тимохи сфокусировался на
девице, губы расплылись в плотоядной усмешке.
— Никак — изменщица, держи её.
Оба опричника схватили девушку за руки. От неожиданности девица взвизгнула и пнула одного из опричников ногой по голени.
— Ах, ты так с государевыми слугами?!
Тимоха выхватил из-за голенища сапога плеть
и стал охаживать девушку по плечам, рукам, стройному стану. Толпа отпрянула в стороны, страшась продолжения. Купец даже не попробовал заступиться за дочь. Глазами, круглыми от ужаса происходящего и собственного бессилия, он лишь смотрел на избиение.
Я не выдержал, в два прыжка подскочил к этим гоблинам и с размаху врезал опричнику с плёткой в ухо. Он отлетел в сторону, упал на землю, ударившись головой о столб лотка. Второй кромешник, до этого с удовольствием наблюдавший за избиением девушки, на мгновение растерялся, затем выхватил саблю и медленно двинулся на меня. Он полагал, что меня должно парализовать от страха.
— Ах ты, урод, я тебя сейчас на куски порублю!
Ага буду я ждать. Я выхватил поясной нож, жалко' — маловат он, обеденный всё-таки — и метнул в опричника. Отвыкший от сопротивления и боевых схваток, кромешник даже не успел уклониться. Лезвие глубоко — по самую рукоять — вошло ему в глаз. Опричник кулем свалился на утоптанную землю. Пришедший в себя от падения и удара головой второй кромешник с удивлением смотрел на поверженного напарника. Он вскочил на ноги, рукой попытался схватиться за рукоять сабли, но то ли от испуга, то ли вследствие удара головой всё время промахивался и хватал пустое место.
Я не стал ждать, когда он наконец ухватится за саблю, прыгнул на него и нанёс сильный удар ногой в живот. Стремительно вскочив на ноги, я схватил оседающего опричника за голову и резко рванул в сторону. Раздался хруст шейных позвонков, кромешник обмякшей куклой упал на землю. Толпа вокруг замерла в шоке. Тишина была полнейшая, даже было слышно, как жужжат большие зелёные мухи у мясного ряда.
Я подошёл к убитому, вытащил из глазницы свой нож, обтёр о его одежду. Толпа перевела дыхание и быстро рассосалась. У прилавка осталась девушка с отцом, я и двое убитых мною кромешников. В голове запоздало мелькнуло: «Влип!» Не успел появиться в городе, как лишил жизни двух государевых слуг, хотя они и уроды. Как пить Дать, теперь мастера из Тайного приказа искать меня начнут со всем рвением — не пьянчугу в драке убили.
— Шли бы вы домой, ни к чему вам здесь задерживаться, — сказал я.
Девушка разрыдалась, запоздало оценив грозившую ей опасность. Отец обнял её за плечи и повёл с торга. А мне что делать? Сидеть на торгу писарем уже не получится, слишком много видаков. Денег скопил мало, чтобы пересидеть какое-то время в избе Авдотьи. Из города рвануть? Опять же денег нет. Пешком далеко не уйду, на коня денег нет, для того, чтобы устроиться пассажиром на судно, тоже деньги нужны. Да и не каждый день попутное судно у причалов Рязани останавливается. Впрочем — «попутное», если знаешь конечный пункт. А мне сейчас всё равно, в какую сторону плыть, лишь бы убраться поскорее из города. Вот ведь угораздило меня!
Я стоял на торгу и раздумывал, что делать, а вокруг меня была пустота. Были ещё люди на торгу, но, завидев меня и двух лежащих на земле опричников, со страхом обходили стороной.
Вдруг из толпы покупателей вышел ремесленник, подошёл ко мне, снял свою шапку, вытащил из кошеля серебряный рубль, поднял его над головой, показывая окружающим, бросил рубль в шапку и положил её на прилавок. И всё это — молча. Потом подошёл к убитым опричникам, плюнул и пошёл прочь. И почти сразу подошёл другой, тоже! бросил в шапку деньги, пнул мёртвого опричника ногой и ушёл.
Потянулась вереница людей, бросавших в шапку деньги. Никто не говорил мне ни слова, опасаясь, что найдутся «доброхоты» и донесут. Клали деньги в шапку, выказывая мне своё отношение к происшедшему.
Я немного растерялся. Честно говоря, я не ожидал именно такой реакции, видно — допекли народ «государевы слуги». Всё, нельзя больше стоять, так можно и стражников городских дождаться.
Я поклонился толпе, взял шапку и, выйдя с торга, пошёл к пристани.
Увы, кораблей у причалов не было. Чего-то подобного я ожидал. Гружёные суда уходят утром. На разгрузку стараются прибыть к вечеру — ведь ночью торговые судна не плавают, опасаясь наскочить на отмель или встретиться с бревном-топляком. Стоит, правда, лодка в самом конце деревянного причала. Надо попытать удачу.
Я уже подходил к лодке, когда сзади раздались крики. Обернувшись, я увидел, как из городских ворот выбегают люди в чёрном. Ага, дошла весть об убийстве опричников на торгу до остальных кромешников. Жаждут мщения, а то бы не размахивали так яростно саблями да кинжалами.
Я подбежал к лодке и запрыгнул в неё. У небольшой мачты возился рыбак.
— Земляк, увези меня отсюда!
— Какого чёрта… — И в этот миг рыбак увидел приближающуюся ватагу кромешников. В порыве ярости они не будут разбираться, кто виноват — зарубят обоих.
Рыбак сообразил быстро и, схватив весло, оттолкнулся от причала. Вставив вёсла в уключины, он уселся и быстро стал грести, выгребая на стремнину реки. Выбежавшие на причал кромешники лишь потрясали в бессильной злобе оружием и яростно, витиевато матерились. Фу, ушёл.
Лодка, умело управляемая рыбаком, быстро выбралась на середину реки. Рыбак уложил вёсла вдоль бортов и натянул небольшой косой парус. Лодка, подгоняемая течением и ветром, стала быстро удаляться от города. Сидевший на корме рыбак спросил:
— Чем ты их так достал?
— На торгу двух таких же уродов убил, мстить прибежали.
— Да ну?! — восхитился рыбак. — За что же ты их?
— К девке приставали, а отец, так же как и все остальные, лишь смотрел, вот и пришлось вмешаться.
Рыбак покачал головой:
— Не осуждай, сейчас каждый за свою жизнь боится — лишь бы его не тронули, у всех семьи. Сам знаешь — кромешники никого не щадят — ни женщин, ни детей. Слыхал, чего натворили о прошлом годе в Великом Новгороде? Детей малых в прорубь бросали! То-то!
Помолчал немного.
— Тебе куда?
— Сам теперь не знаю. Подальше от Рязани надо — желательно в другой город какой-нибудь, там легче от кромешников спрятаться. В Москву бы хорошо.
— И не думай; ты чего — не слыхал, что чума в Москве?
Пришёл мой черёд удивляться.
— И давно?
— С весны. Мрут семьями и целыми улицами. Мало того что год выдался неурожайный — то засуха, то град, так ещё и эта напасть. Заставы на дорогах, из Москвы никого не выпускают, а кто выходит — будь это холоп или боярин, лишают жизни и сжигают по велению царя на костре вместе с товарами и лошадьми.
Я аж присвистнул. Вот это новости. Мне повезло, что я застрял на месяц в Рязани, а не пошёл дальше.
Рыбак понизил голос почти до шёпота, хотя вокруг не было ни одной живой души:
— Государь в монастырь уйти хочет — бродят такие слухи.
— Bona как, — я сделал вид, что удивился, хотя знал из истории, что Иван Грозный дважды покидал трон — то отдавая его татарину, то молясь в Александровской слободе. Иноземцы, впрочем, на фокус такой не купились и продолжали с грамотами от своих правителей ездить к Ивану Грозному.
— Деньги-то хоть есть?
— Есть немного, — тряхнул я шапкой.
— Так где тебя высадить — всё же не корабль у меня, до моря не повезу.
— Какой следующий город?
— Касимов — но он наполовину татарский.
— А ещё дальше?
— Известно — Муром.
— Вези туда.
— Далековато — три дня ходу. Два рубля будет стоить серебром.
Я отсчитал из шапки два рубля и сразу отдал
рыбаку, чтобы убедить его в своей платежеспособности.
Плыли мы до позднего вечера, и когда уже на небе высыпали яркие звёзды и стали не видны берега, рыбак опустил парус и на вёслах медленно подошёл к левому берегу.
— На правом берегу — земли черемисов, — пояснил он мне.
Мы развели костёр, рыбак достал из лодки несколько пойманных ещё утром, до моего внезапного появления, рыбин и сварил уху. Плохо, что не было соли, но пришлось с этим смириться. Есть обоим хотелось сильно; у меня — так маковой росинки с утра во рту не было.
Мы съели варёных рыбин, запили бульоном. В животе разлилось приятное тепло, веки потяжелели, и я улёгся возле костра спать.
Проснулся от утреннего холода. Над рекой стоял туман, тянуло влагой. Я потянулся, зевнул и сел. Ни лодки, ни рыбака не было. Твою мать, сволочь! Мало того что бросил неизвестно где, так и все деньги, что были мною неосмотрительно оставлены в лодке, увёз — шапку с ними я положил под сиденье.
Ну что же, всё придётся начинать сначала. Жрать охота, денег нет, жилья нет, работы нет, оружия нет — подвёл я итог. Зато есть голова и руки, сам жив-здоров.
Я умылся речной водой и направился вдоль берега по течению вниз. В одном повезло — рыбак оставил меня на левом, русском берегу. Вот скотина! И два рубля взял, чтобы до Мурома довезти, и оставшиеся деньги увёз, чтоб тебе ими подавиться!
Вскоре показалась небольшая деревушка о трёх избах. Я прошёл мимо. Без еды пока идти можно, работы здесь не найду — чего тогда время терять?
Я шёл и шёл и остановился передохнуть лишь в полдень. Часов у меня не было, но и без них было понятно — солнце стоит над головой, тени нет.
Присев у дерева, я перевёл дух и через полчаса двинулся дальше. Вскоре вышел на грунтовую дорогу. ч то шла вдоль берега. Шагать стало легче.
Сзади меня послышался стук копыт и тарахтение колёс. Меня догонял небольшой обоз в четыре
телеги.
— Мужики, не подвезёте?
— У хозяина спроси — на последней телеге он.
Я дождался на обочине, когда со мной поравняется последняя телега, и повторил свой вопрос.
— Груза много, лошадям тяжело. Иди с Богом.
— А далеко ли до Мурома?
— Вёрст двести.
Ничего себе вояж намечается. На неделю пешего хода.
Обоз ушёл вперёд, я же подождал, когда осядет поднятая пыль, и пошёл следом.
А часа через два наткнулся на этот же обоз, но уже разграбленный. Лошадей, как и груза на телегах, не было. Вокруг брошенных телег валялись трупы убитых обозников. Можно сказать, мне повезло. Ехал бы с ними — вполне имел бы шанс лежать сейчас на земле с головой, разбитой дубиной.
Измученные голодом, эпидемией чумы, грабежом кромешников и отсутствием хозяев, кои в большинстве своём были боярами и призваны были государем на Ливонскую войну, крестьяне бросали свои скудные земли и шли — кто в разбойники, кто на другие земли в поисках лучшей доли. Почему-то в разбойники — большинство.
Проехать по дорогам без охраны — как сыграть в русскую рулетку. По реке было безопаснее, но это — пока корабль плывёт, а коли встал на ночёвку — жди беды.
Я осмотрел убитых и телеги. Ничего для себя интересного, только под одним из трупов нашёл нож. Неплохой нож, не короткий, что для еды, а боевой — длинный, с развитой гардой. Я смял с пояса хозяина ножны, нацепил на себя, вложил нож в ножны. Теперь у меня два ножа. Саблю бы ещё да пистолет, да где их взять? К разбойникам, что ли, примкнуть? Нет, не для меня сидеть в лесу, поджидая жертв.
Я двинулся дальше — до Мурома далеко, надо поторапливаться.
К вечеру ноги уже гудели от ходьбы, и, завидев деревушку, я направился туда. Может, хоть кусок хлеба выпрошу.
Деревушка оказалась заброшенной. Избы зияли пустыми глазницами окон. Переночую здесь — хоть крыша над головой будет.
Пока не стемнело, я пошарил на огородах. Мне повезло — нашёл несколько морковин и пару крепеньких жёлтых репин, а ещё — несколько стручков бобов. Обмыв всё колодезной водой, я быстро съел немудрящий ужин. Спать улёгся в избе, на лавке под окном. Спал я крепко, но только тогда, когда чувствовал себя в безопасности — дома, например. В брошенной избе спал вполуха и проснулся от непонятного шума.
Источник шума находился в соседней избе. Надо выяснить — может, зверь дикий забрёл, может — бедолага вроде меня. Не дай бог — разбойники, тогда или нападать первым надо, или уносить ноги. Всё зависит от того, сколько их.
Я вышел во двор и двинулся вдоль стены. Ничего не слышно. Показалось спросонья? И только я собирался вернуться в избу, как услышал в соседней избе тихий разговор. Понятно было одно — там мужчина, и он явно не один.
Я перелез через низкий забор и подкрался к окнам соседней избы. Поскольку они тоже были без окон, слышно было великолепно — мне даже не пришлось напрягать слух.
— Пусть здесь лежит.
— А ну как Рябой узнает?
— Сам не проболтаешься — не узнает.
— Боюсь я. У Рябого и за меньшую провинность нож в брюхо получить можно.
— Тьфу, типун тебе на язык. Быстро закрывай крышку и ходу отсюда. Не дай бог, Рябой хватится — а нас на месте нет. За крысятничество точно жизни лишить может.
Хлопнула крышка подвального люка.
Я отполз за угол и затаился, взяв в руки нож. Если меня обнаружат, нападу первым.
Из избы вышли двое в тёмных одеждах и быстро скрылись.
Что делать? Лезть в избу? А что я там увижу без света? Да и неизвестные вернуться могут. Нет уж, возвращусь в свою избу — посплю до утра, а потом всё-таки посмотрю, чего гам они прячут от Рябого.
К своему удивлению, уснул я быстро — сказывалась пешая дорога. Вскочил с лавки, как только через окно пробился первый солнечный луч. Прислушался — тишина.
Я пробрался в соседнюю избу. Олухи! На полу лежал толстый слой пыли, и только отпечатки сапог цепочкой тянулись к люку подвала. Никакого поиска не надо — всё на виду.
Я отбросил крышку люка и спустился по деревянной лестнице вниз. Естественного света было недостаточно, но через пару минут глаза привыкли к сумраку. На полке лежал мешок и продолговатый свёрток в холстине. Я выбросил наверх, на пол мешок и свёрток, вылез сам и тихо прикрыл люк.
Интересно, что они тут прятали? В первую очередь развернул холстину и ахнул. Передо мной, на пыльном полу, в богато украшенных ножнах лежала сабля, и в таких же ножнах — стилет. Я взялся за рукоять сабли, осторожно выдвинул из ножен. Лезвие тускло переливалось, и по нему вилась узорчатая се точка. Дамасская сталь! На Руси таких не куют. Дорогая вещица.
Я стал разглядывать стилет. Это тонкий и узкий нож о четырёх гранях, резать им невозможно — только колоть. С успехом применяется там, где у противника жёсткие — вроде лат — доспехи. Вот в щели между железными пластинами и наносится роковой удар таким стилетом. Оружие добивания или наёмного убийцы. Сталь тоже хороша. Хоть я стилеты никогда и не любил, возьму его с собой. Повезло где-то крупно разбойникам, коли владельца его ограбили или убили и смогли разжиться таким ценным оружием. Простолюдину — даже купцу средней руки — такие приобретения не по карману.
А что же в мешке? Я развязал грязную верёвку и вывалил содержимое на пол. Звякнув, из мешка выпапи и покатились по полу серебряные кубки, лафитники, височные кольца. Неплохо разбойники живут, коли у вожака своего из-под носа ухитрились украсть эти богатства.
«Беру всё», — решил я. Вот так бывает порой — не было ни гроша, да вдруг алтын. Повезло необыкновенно, только если бы в мешке вместо серебра были сало и хлеб, я бы обрадовался больше. К добру, оказавшемуся в моих руках по воле случая, я относился по-философски, осознавая, что за ним — чьи-то трагедии, чьи-то жизни.
Я забросил мешок на плечо и пошёл по дороге. Шёл быстро, если грабители хватятся — быть неприятностям. Шёл и размышлял о Рязани. В лицо меня, конечно, видели многие, только кто я, как звать меня и откуда — не знал никто. Искать опричники меня, конечно, будут, но как далеко они зайдут в своих поисках — одному провидению известно. Ладно, не буду заморачиваться — буду решать проблемы по мере их поступления.
В полдень, когда за плечами уже осталось вёрст десять, я вышел к селу. В самый раз передохнуть и покушать.
Я сбросил на опушке леса мешок, ножом отрезал от ендовы два кусочка серебра. Денег у меня нет — буду рассчитываться серебром. Не доставать же мне содержимое мешка в трактире — внимательных и алчных глаз много, найдутся охотники и до чужого добра.
А вот и постоялый двор. Во дворе — ни одной лошади, и трапезная пуста. Жаль, а я хотел набиться кому-нибудь в попутчики — не всё же одному ноги бить.
Обслужили меня быстро ввиду пустой трапезной. Сдуру и с голодухи я заказал слишком много и, едва осилив половину, отодвинул миски. Не спеша попил пива. Появившийся в трапезной нищий с вожделением поглядывал на еду.
— Садись, поешь, — пригласил я.
Дважды повторять не потребовалось. Нищий подсел на лавку и накинулся на еду. Хозяин смотрел неодобрительно.
Когда пришло время рассчитываться, я протянул трактирщику кусочек серебра. Тот взвесил его на ладони, кивнул.
— Слышь, хозяин! Нельзя ли у вас в селе лошадь купить?
— Торг только по субботам — сельцо небольшое. Хочешь — сними комнату. Через день и торги будут.
Я отказался. За два дня я уйду далеко, да, может, и по дороге повезёт. Купил копчёного мяса и хлеба, положил в мешок — будет, чем перекусить вечером.
Вышел из сельца и пошёл по единственной дороге.
Ближе к вечеру, когда до заката оставалось часа два, я услышал впереди крики, звон оружия. Не татары ли балуют? Или разбойники грабят обоз? Вмешиваться не больно хотелось — помнил я, чем закончилась моя стычка с опричниками в Рязани. Однако, когда закричали «Помогите!», я не выдержал. Положил свой мешок подальше от дороги, под приметной елочкой, выхватил саблю и побежал по дороге на шум.
Обстановку оценил с одного взгляда. Точно, грабили обоз. Один из разбойников деловито шарил под холстиной на телеге, двое лежали убитыми, с виду и не поймёшь — обозники или разбойники. Ещё двое душегубов наседали на обозника. Тот спиной прижался к дереву и с отчаянием обречённого оборонялся топором.
На звук моих ног разбойник, что шерстил телегу, поднял голову, но сделать ничего не успел — я па ходу вонзил саблю ему в грудь и побежал дальше. Двое других разбойников были так увлечены схваткой, что меня не видели. Я взмахнул саблей и снёс одному голову. Второй повернулся в мою сторону, на мгновение отвлёкся, и обозник не упустил шанса — вогнал топор татю в грудину, аж рёбра захрустели. Разбойник обмяк, выпустил из рук саблю и упал. Обозник без сил осел на землю. Он едва переводил дыхание.
— Сна… си… бо, — выдавил он хрипло, отдышался, продолжил: — Думал, смертная минуточка подошла, да верно есть Бог на свете. — Он поднялся, протянул руку: — Фёдор.
— Юра, — я пожал ему руку.
— Веневитины мы, из Мурома. Обозом шли в три телеги, да вишь — напарникам моим не повезло. Вовремя ты подоспел. Свечку за тебя в церкви поставлю.
Мы пошли к телегам. Один из разбойников был ранен и ещё дышал. Я добил его без жалости. Двое обозников не подавали признаков жизни. Лошади и груз были целы.
Обозник достал с телеги лопату.
Схоронить сродственников надоть, не след их на дороге бросать. До Мурома не довезу — жарко.
— Может, на телегу погрузить и после схоронить? Не приведи Господи — опять эти заявятся.
— Четверо их было, татей-то. Напали неожиданно. Ваську сразу убили. И получилось, что их — по двое на каждого. Не успел никто из них убечь.
Обозник отошёл от дороги и начал рыть яму. Когда он устал, за лопату взялся я. За час могила была готова. Мы обернули павших холстинами, обозник прочёл краткую молитву, и мы засыпали могилу.
Я прошёл к трупам разбойников, собрал оружие, уложил на телегу.
— До Мурома возьмёшь ли?
— А то! Сам хотел тебя просить об этом. Смотрю — ратному делу ты обучен, вона какая сабля у тебя — из дорогих, да и владеешь ты ею мастерски. Вжик — и голова с плеч.
— Тогда обожди немного, мешок у меня там остался.
Я помчался по дороге назад, нашёл свой мешок, положил на телегу, поводья второй лошади привязали к первой телеге, на которую сел Фёдор. Я же уселся на третью телегу. Тронулись. На выпирающих из земли корнях деревьев трясло здорово, зато ноги отдыхали.
Через час начало темнеть, Фёдор свернул на полянку. Мы собрали хворост, запалили костёр. Фёдор повесил над костром котёл, согрел воду, развёл в ней мёд. Достал из мешка сало, хлеб, огурцы, флягу с вином.
— Помянём сродственников моих.
Мы молча выпили, поели. Запили сладкой водою. Вино развязало язык.
— Купец я, с роднёю ходили в Москву, кожами бычьими торговали. Обратно сукна фряжеского набрали, да беда случилась… Как я жёнам их объясню?
— Охрану чего же не взяли?
— А па какие-такие шиши? Сам только подниматься начал. О прошлом годе ушкуй с товаром в бурю утонул, из всей команды, почитай, я один и спасся. Решил — обозом товар возить, и здесь чуть жизни не лишился. И так уж город захирел — то засуха, неурожай, то пожары. Кромешники опять же головы поднять не дают, скольких бояр да купцов знатных живота лишили. Лютуют хуже татар. Не поверишь — половина народа по деревням разбежалась, животы спасая. Ты-то чего в Муром?
— В Ярославле жил, — соврал я. — Тоже голод, тоже кромешники.
— А на эту дорогу как попал? Из Ярославля дорога там, — он махнул рукой на север.
— На судне плыл, да не повезло — бросили меня попутчики на стоянке. Проснулся утром — ни корабля, ни людей. А с кораблём все вещи мои, деньги уплыли.
— Да… Нельзя верить народу. Спать давай ложиться.
Мы улеглись.
