Глава двадцать третья
Схватив Агнес за руку, Киврин повела ее обратно в амбар, подальше с глаз. Надо отсидеться, пока они не уедут.
— Мы куда? — спросила Агнес.
Киврин прошмыгнула мимо двух Блуэтовых слуг с сундуком.
— На чердак.
— Я не пойду спать! — завопила Агнес, останавливаясь как вкопанная. — Я не устала!
— Леди Катерина! — окликнул ее кто-то со двора.
Подхватив Агнес на руки, Киврин поспешила к амбару.
— Я не устала! — надрывалась девочка.
К ним подбежала Розамунда.
— Леди Катерина! Вы меня не слышите? Вас матушка просит. Посланник уезжает.
Она повлекла Киврин за собой к дому.
Эливис глядела на них с порога, а рядом стоял закутанный в красный плащ посланник. Леди Имейн Киврин не увидела — наверное, она где-то в доме, собирает ее вещи.
— У посланника спешное дело в приорстве под Бернчестером, — светясь от радости, объяснила Розамунда по дороге, — и сэр Блуэт едет с ними. Сэр Блуэт обещал сопроводить их до Курси, чтобы они там переночевали и к завтрему приехали в Бернчестер.
Бернчестер. Бистер. Хорошо хоть не Годстоу. Но Годстоу тоже по дороге.
— А что за дело?
— Не знаю, — беззаботно ответила Розамунда. Ее и правда это не заботило. Главное — сэр Блуэт уезжает, остальное не важно. Пробираясь сквозь сутолоку из людей, лошадей и сундуков, девочка со всех ног спешила к матери.
Посланник разговаривал с кем-то из слуг, и Эливис, наморщив лоб, прислушивалась к разговору. Если развернуться и нырнуть в раскрытые двери конюшни, никто не заметит… Но Розамунда, не отпуская рукав, тянула Киврин вперед.
— Розамунда, мне надо обратно в амбар, я оставила свой плащ…
— Матушка! — закричала Агнес, бросаясь к Эливис и чуть не врезаясь на бегу в лошадь. Лошадь, заржав с перепугу, мотнула головой, слуга кинулся ловить узду.
— Агнес! — воскликнула Розамунда — и отпустила рукав Киврин. Но было уже поздно. Эливис с посланником заметили их и двинулись навстречу.
— Не бегай под копытами, — пожурила Эливис дочку, прижимая ее к себе.
— Мой песик умер, — пожаловалась Агнес.
— Это не повод для беготни, — ответила Эливис невпопад.
— Передайте супругу нашу признательность за то, что позволил взять лошадей и не гнать наших до Бернчестера. — Посланник тоже говорил как-то рассеянно. — Я пришлю их обратно из Курси со слугой.
— Посмотришь моего песика? — Агнес потянула мать за юбку.
— Цыц! — шикнула на нее Эливис.
— Мой клирик с нами нынче не поедет. Боюсь, он давеча не рассчитал своих сил, и теперь ему недужится от неумеренных возлияний. Окажите милость, сударыня, приютите его до тех пор, пока он не оправится, чтобы пуститься в дорогу.
— Конечно, пусть остается сколь нужно. Чем мы можем облегчить его страдания? Мать моего мужа…
— Не стоит. Пусть лежит. Сон прогонит хворь. К вечеру будет на ногах. — Посланник и сам выглядел изрядно перебравшим. Нервничал, таращился невидящим взглядом, будто превозмогая головную боль, и аристократическое лицо его в утреннем свете казалось серым. Поежившись, он поплотнее запахнул полы плаща.
На Киврин он даже не взглянул. Может, все-таки в суматохе забыл про обещание, данное леди Имейн? Она тревожно обернулась на ворота, надеясь, что Имейн еще отчитывает Роша и не напомнит о своей просьбе, неожиданно вынырнув из-за спины.
— Сожалею, что супруг мой нынче не с нами, — продолжала Эливис, — и мы не смогли принять вас как подобает. Мой муж…
— Я должен присмотреть за слугами, — перебил ее посланник, протягивая руку. Эливис, припав на колено, поцеловала его перстень. Не успела она выпрямиться, как посланник уже шагал к конюшне. Эливис проводила его встревоженным взглядом.
— Пойдешь посмотреть? — снова начала Агнес.
— Не сейчас. Розамунда, ты должна попрощаться с сэром Блуэтом и леди Ивольдой.
— Он весь холодный, — не отставала Агнес.
— Леди Катерина, — обратилась хозяйка к Киврин, — вы не знаете, часом, где леди Имейн?
— Она задержалась в церкви, — ответила за нее Розамунда.
— Наверное, молится, — предположила Эливис и, привстав на цыпочки, окинула взглядом запруженный двор. — А Мейзри где?
«Прячется, — подумала Киврин. — И мне бы тоже спрятаться».
— Пойти ее поискать? — вызвалась Розамунда.
— Нет. Ты должна попрощаться с сэром Блуэтом. Леди Катерина, сходите в церковь за леди Имейн, чтобы она пожелала счастливого пути посланнику епископа. Розамунда, что ты стоишь? Ступай прощайся со своим нареченным.
— Схожу за леди Имейн, — пробормотала Киврин, думая про себя: «Выскользну со двора и, если она еще в церкви, нырну за лачуги и спрячусь в лесу».
Она зашагала прочь. Двое Блуэтовых слуг, возившихся с тяжелым сундуком, выронили его, не удержав, прямо перед ней — сундук опрокинулся на бок. Киврин попятилась и начала обходить их, стараясь при этом не соваться к лошадям сзади.
— Подождите! — К ней подбежала Розамунда и ухватила за рукав. — Пойдемте со мной попрощаться с сэром Блуэтом.
— Розамунда… — Киврин оглянулась в сторону луга. В любую минуту оттуда появится Имейн со своим молитвенником.
— Пожалуйста! — молила бледная и перепуганная девочка.
— Розамунда…
— Это всего на два слова, а после сходите за бабушкой. — Она потянула Киврин к конюшне. — Пойдемте! Пока с ним его невестка.
Сэр Блуэт смотрел, как ему седлают коня, и разговаривал с дамой в умопомрачительном чепце. Чепец, все такой же огромный, был сегодня нахлобучен впопыхах и перекашивался на один бок.
— Что за спешное дело позвало посланника в дорогу? — допытывалась невестка у сэра Блуэта.
Он только плечами пожал, насупив брови, но при виде Розамунды расплылся в ухмылке. Девочка попятилась, цепляясь за руку Киврин.
— Может, получил вести из Бата? — приветственно качнув в сторону Киврин крыльями чепца, продолжала невестка.
— Ни вечор, ни поутру никаких гонцов не было, — возразил Блуэт.
— Если не было вестей, почему он не сообщил о своей спешной надобности сразу как приехал?
— Не знаю, — раздраженно ответил Блуэт. — Обожди. Я должен попрощаться со своей нареченной. — Он потянулся к руке Розамунды, и девочка едва сдержалась, чтобы не убрать ее за спину.
— Счастливого пути, сэр Блуэт, — выдавила Розамунда.
— Так-то ты провожаешь своего мужа? Неужто не подаришь ему поцелуй на прощание? — укорил ее толстяк.
Розамунда торопливо чмокнула его в щеку и тут же отступила подальше.
— Благодарю вас за подаренную брошь.
Масленый взгляд скользнул с бледного личика Розамунды на ворот ее плаща.
— «От друга милого приветом буду», — обводя пальцем надпись, прочитал Блуэт.
С криком: «Сэр Блуэт! Сэр Блуэт!» — к ним подбежала Агнес. Он подхватил ее на руки.
— Я пришла сказать «до свидания». Мой песик умер.
— Я подарю тебе другого, когда придешь на свадьбу, — если поцелуешь меня.
Агнес обвила руками его шею и громко расцеловала в обе красные щеки.
— А ты не так скупа на поцелуи, как сестрица, — похвалил он, поглядев на Розамунду, и поставил Агнес на землю. — Что, может, и ты на два расщедришься для мужа?
Розамунда промолчала.
— «Lo suiicien lui dami amo», — прочитал он, снова ощупывая брошь, и взял Розамунду за плечи. — Вспоминай обо мне, когда будешь ее носить, — наклонившись, он поцеловал девочку во впадину между ключицами.
Розамунда не отпрянула, но лицо ее стало белее мела.
— Жди меня после Пасхи. — Напутствие прозвучало как угроза.
— Привезешь мне черного песика? — спросила Агнес.
— Куда твои слуги подевали мой дорожный плащ? — грозно осведомилась леди Ивольда, входя в конюшню.
— Я принесу! — Розамунда кинулась к дому, не отпуская рукав Киврин.
Когда сэр Блуэт остался позади, Киврин попыталась остановиться.
— Постой, я должна привести леди Имейн. Они вот-вот тронутся в путь.
И действительно, из столпотворения слуг, лошадей и сундуков постепенно вырисовывалась стройная процессия. Коб открыл ворота. Лошадей, на которых приехали накануне «три волхва», навьючили поклажей и связали поводья вместе. Невестка сэра Блуэта с дочерьми уже сидели верхом, а посланник подтягивал стремя на седле хозяйской кобылы.
«Пару минут продержаться, — молила Киврин. — Всего пару минут пусть еще побудет в церкви, и они уедут».
— Твоя матушка просила привести леди Имейн, — напомнила она вслух Розамунде.
— Пойдемте сперва со мной в дом.
Рука девочки, вцепившаяся в платье Киврин, заметно дрожала.
— Розамунда, некогда…
— Пожалуйста! А вдруг он отыщет меня в доме?
Киврин вспомнился Блуэт, приникший к прозрачному горлу.
— Пойдем. Только поскорее.
Они пробежали через двор, влетели в дверь — и чуть не врезались в толстого монаха. Тот спускался из светлицы — то ли сердитый, то ли с похмелья. Даже не взглянув на Киврин и Розамунду, он вышел через сени.
Больше в доме никого не осталось. На столе стояли неубранные кубки и блюда с мясом, посреди зала коптил брошенный без присмотра очаг.
— Плащ леди Ивольды на чердаке! — выпалила Розамунда. — Подождите здесь, я сбегаю.
Она понеслась по лестнице, будто за ней гнался сам сэр Блуэт.
Киврин вернулась в сени и выглянула наружу. Дорожку на луг отсюда было не видно. Посланник, ухватившись одной рукой за луку седла, слушал монаха, который что-то говорил, склоняясь к самому его уху. Киврин посмотрела на закрытую дверь светлицы, гадая, действительно ли клирик остается из-за похмелья — или, может, повздорил с посланником? Монах удрученно разводил руками.
— Нашла. — Розамунда спустилась, держась одной рукой за приставную лестницу, а в другой сжимая плащ. — Пожалуйста, отнесите его леди Ивольде. Это ведь недолго.
Вот он, удобный случай. Киврин забрала у Розамунды тяжелый плащ и двинулась к двери. Теперь выйти во двор, отдать плащ первому попавшемуся слуге с наказом вручить его сестре сэра Блуэта, а самой по дорожке на луг. «Пожалуйста, задержись в церкви еще на пару минут, — умоляла она. — Дай мне дойти до выпаса». Она вышла за дверь — прямо на леди Имейн.
— Почему вы еще не собрались? — глядя на плащ в ее руках, вознегодовала старуха. — Почему сами не в плаще?
Киврин посмотрела на посланника. Ухватившись за луку, он садился в седло с подставленных Кобом рук. Монах уже сидел на коне.
— Мой плащ остался в церкви. Я принесу, — сказала Киврин.
— Некогда. Они уезжают.
Киврин заметалась отчаянным взглядом по двору, но помощи ждать было неоткуда. Эливис стояла у конюшни с Гэвином, Агнес увлеченно болтала с племянницей сэра Блуэта, Розамунда куда-то подевалась — видимо, спряталась в доме.
— Леди Ивольда послала меня за плащом.
— Мейзри его отнесет. Мейзри!
«Пожалуйста, не вылезай, сиди где сидишь», — молила Киврин.
— Мейзри! — рявкнула Имейн, и служанка, держась за ухо, выскользнула бочком из-за двери в пивоварню. Выхватив плащ из рук Киврин, Имейн сунула его Мейзри. — Прекрати шмыгать носом и отнеси это леди Ивольде!
Распорядившись, она сказала: «Пойдемте!» и повлекла Киврин за руку к посланнику.
— Святой отец, вы позабыли про леди Катерину, которую обещались взять в Годстоу.
— Мы не едем в Годстоу, — ответил он и с усилием взгромоздился в седло. — Наш путь лежит в Бернчестер.
Гэвин, верхом на Гринголете, направлялся к воротам. Значит, он едет с ними? Может, тогда по дороге к Курси удастся упросить его показать ей переброску? Или выведать подробно, где она, а потом, оторвавшись от остальных, отыскать ее самой.
— Нельзя ли в таком случае довезти ее до Бернчестера, а оттуда пусть ваш монах сопроводит ее в Годстоу? Ее непременно нужно вернуть в обитель к святым сестрам.
— На это нет времени, — подбирая поводья, ответил посланник.
Имейн ухватилась за его алую ризу.
— Чем вызвана такая спешка? Вы недовольны приемом?
Посланник оглянулся на монаха, натянувшего поводья чалого, на котором ездила Киврин.
— Нет. — Он рассеянно перекрестил Имейн, пробормотав: «Dominus vobiscum, et cum spiritu tuo», и с намеком взглянул на ее руку, вцепившуюся в ризу.
— А что насчет нового капеллана? — не сдавалась Имейн.
— Я оставляю вам в этом качестве своего клирика.
Врет, поняла Киврин. Он обменялся заговорщицким взглядом со своим монахом. Неужели их «спешное дело» состоит лишь в том, чтобы унести ноги подальше от приставучей старой карги?
— Вашего клирика? — Польщенная Имейн отпустила ризу.
Посланник пришпорил коня и понесся галопом через двор, чуть не затоптав Агнес, которая, отскочив, уткнулась в юбку Киврин. Монах на чалом ронсене поспешил следом за посланником.
— Да пребудет с вами Господь, святой отец! — напутствовала леди Имейн, но гости уже скрылись за воротами.
И все. Все уехали — Гэвин пронесся через двор последним, красуясь перед Эливис в стремительном галопе. А ее оставили. Не забрали в Годстоу, не увезли прочь от переброски. Киврин от радости даже не успела встревожиться, что Гэвин уехал с ними. До Курси всего полдня пути. Он может вернуться сегодня же к ночи.
Остальные тоже, кажется, расслабились. Или сказывалась послепраздничная усталость — как-никак, со вчерашнего утра все на ногах. Никто не пытался убрать со столов, заставленных грязными тренчерами и недоеденными яствами. Эливис обессиленно опустилась в тронное кресло, безвольно свесив руки с подлокотников и безучастно глядя на стол. Посидев немного, она позвала Мейзри, но когда служанка не явилась, повторять зов не стала, откинулась на резную спинку кресла и закрыла глаза.
Розамунда пошла вздремнуть на чердак, Агнес примостилась рядом с Киврин у очага, уложив голову ей на колени и рассеянно теребя свой колокольчик.
Только леди Имейн отказывалась поддаваться сонному оцепенению.
— Я подниму своего капеллана к вечерне, — заявила она и пошла стучаться в светлицу.
Эливис, не открывая глаз, попыталась слабо возразить, что посланник просил дать клирику отлежаться, но Имейн все равно постучала несколько раз — громко и безрезультатно. Выждав немного, она постучала снова, затем спустилась к подножию лестницы и, преклонив колени, открыла свой молитвенник, поглядывая на дверь, чтобы перехватить клирика, когда он выйдет.
Агнес, широко зевая, одним пальцем покачивала колокольчик.
— Пойди на чердак, поспи вместе с Розамундой, — предложила Киврин.
— Я не устала! — вскакивая, замотала головой Агнес. — Расскажи мне, что было дальше с непослушной девицей.
— Только если ляжешь.
Киврин начала рассказывать — Агнес хватило всего на пару предложений.
Про щенка Киврин вспомнила уже к вечеру. Все давно спали, даже леди Имейн, которая оставила клирика в покое и улеглась на чердаке. Мейзри, свернувшись под столом, громко храпела.
Осторожно сняв голову Агнес со своих колен, Киврин отправилась хоронить щенка. Во дворе было пусто. Посреди луга дотлевали угли костра, вокруг ни души. Наверное, сельчан тоже одолела послепраздничная дрема.
Киврин вынесла трупик и пошла в конюшню за деревянной лопатой. Там остался только пони Агнес. Киврин недоуменно нахмурилась — на чем, интересно, клирик будет добираться до Курси? Или посланник не соврал, и клирик, хочешь не хочешь, останется здесь в качестве капеллана?
Взяв лопату, Киврин понесла окоченевшее тельце щенка к церкви. У северной стены она уложила трупик на землю и принялась ковырять жесткий наст.
Земля в буквальном смысле окаменела. Деревянная лопата не оставляла даже зарубки. Киврин встала на нее обеими ногами — не помогло. Тогда она поднялась по косогору к лесной опушке, разгребла снег у корней ясеня и зарыла щенка в груде палой листвы.
— Requiscat in расе , — произнесла она, чтобы с чистой совестью сообщить Агнес, что щенок похоронен по христианскому обычаю, и отправилась обратно к дому.
Хорошо бы сейчас вернулся Гэвин. Тогда можно попросить, чтобы показал дорогу к переброске, пока все спят. Она двинулась по лугу медленным шагом, прислушиваясь, не доносится ли стук копыт. Гэвина, по идее, надо ждать с главной дороги. Прислонив лопату к плетеной изгороди свинарника, она дошла вдоль наружной стены поместья до ворот. Ничего. Тишина.
Краски дня тускнели. Если Гэвин в ближайшее время не появится, станет слишком темно, чтобы ехать в лес. Через полчаса отец Рош станет звонить к вечерне — и все проснутся. Но Гэвин, когда бы он ни вернулся, должен будет поставить лошадь, значит, можно перехватить его в конюшне с просьбой проводить к переброске завтра поутру.
Или пусть хотя бы объяснит, как добраться, или нарисует карту. Тогда не обязательно ехать с ним в лес вдвоем, а если Имейн в день стыковки придумает ему очередное поручение, просто взять лошадь и отыскать нужное место самой.
Киврин постояла у ворот, пока не замерзла, потом вернулась тем же путем вдоль стены к свинарнику и зашла на безлюдный двор. В сенях, кутаясь в плащ, стояла Розамунда.
— Где вы были? Я вас повсюду ищу. Этот клирик…
Киврин похолодела.
— Что такое? Он уезжает?
Неужели оправился от похмелья и собрался в путь? И леди Имейн уговорила его заодно довезти Киврин до Годстоу?
— Нет, — ответила Розамунда, направляясь в зал. Пусто. Видимо, Имейн и Эливис в светлице с клириком. Девочка расстегнула Блуэтову брошку и сняла плащ. — Ему неможется. Отец Рош послал меня за вами. — Она двинулась вверх по лестнице.
— Неможется? — переспросила Киврин.
— Да. Бабушка отправила Мейзри в светлицу отнести ему поесть.
«И вытащить его из постели», — договорила мысленно Киврин, поднимаясь за ней.
— И Мейзри нашла его больным?
— Да. У него горячка.
У него похмелье. Неужто Рош не распознал последствий обильного возлияния?
Стоп! Киврин оцепенела. Клирика уложили в ее кровать. Он мог заразиться ее вирусом.
— Какие у него симптомы? — спросила она.
Розамунда открыла дверь.
Слишком много народу для тесной комнатушки. Отец Рош стоял у кровати, Эливис чуть поодаль, прижимая к себе Агнес. Мейзри съежилась у окна. Леди Имейн опустилась на колени в изножье кровати и копалась в медицинском ларце, вертя в руках непонятное вонючее снадобье. По комнате плыл еще какой-то запах, тошнотворный и перебивающий даже горчично-луковую вонь притирания.
Все, кроме Агнес, выглядели испуганными. Агнес смотрела с любопытством, так же, как на Черныша. Клирик умер, догадалась Киврин. Заразился ее вирусом и умер. Но это абсурд. Она здесь с середины декабря, значит, получается, инкубационный период почти в две недели, и больше никто не заразился — даже отец Рош и Эливис, которые во время болезни были при ней почти неотлучно.
Она посмотрела на клирика. Тот лежал в постели неукрытый, в одной рубахе и без штанов. Остальная одежда висела на спинке кровати, пурпурный плащ подметал пол. Завязки на рубахе из желтого шелка разошлись, открывая грудь почти до живота, но Киврин не замечала ни бледной груди, ни горностаевой оторочки на рукавах. Клирику было очень худо. «Мне никогда не было настолько худо, — подумала Киврин. — Даже когда я умирала».
Она подошла ближе. Попавшаяся под ноги полупустая глиняная бутыль с вином покатилась под кровать. Клирик дернулся. У изголовья кровати стояла еще одна бутыль, запечатанная.
— Это от пресыщения тяжелой пищей, — высказалась леди Имейн, растирая что-то в каменной ступке.
Нет, на расстройство желудка не похоже. И на алкогольное отравление, несмотря на все эти початые и непочатые бутылки. Он болен, поняла Киврин. Серьезно болен.
Он учащенно дышал раскрытым ртом, как бедняга Черныш, вывалив ярко-красный распухший язык. Побагровевшее лицо искажала гримаса ужаса.
Может быть, его отравили? Посланник так торопился уехать, что чуть Агнес не задавил, и Эливис просил не тревожить занедужившего. В XIV веке церковь вроде не гнушалась подобных фокусов? Таинственные случаи гибели в монастырях и соборах, всегда игравшие кому-то на руку…
Да нет, глупость. Посланник с монахом не сорвались бы так поспешно, попросив не заглядывать к жертве, если планировалось обставить все как несчастный случай — смерть от ботулизма или перитонита, или десятка других малоизвестных средневековых напастей. Кроме того, зачем посланнику травить своего подчиненного, если можно его попросту сместить, как леди Имейн мечтает сместить отца Роша?
— Это холера? — предположила леди Эливис.
«Нет», — ответила Киврин про себя, припоминая симптомы. Острая диарея и рвота с обширным обезвоживанием. Запавшие глаза, цианоз, мучительная жажда.
— Вы хотите пить? — спросила она у клирика.
Тот будто не слышал. Полузакрытые веки казались припухшими.
Киврин потрогала его лоб. Клирик дернулся, моргнув покрасневшими глазами.
— Он весь горит! — При холере не бывает настолько высокой температуры. — Принесите кто-нибудь влажную тряпицу.
— Мейзри! — встрепенулась Эливис, но Розамунда уже подскочила с каким-то грязным лоскутом — наверное, из тех, которыми перевязывали Киврин.
По крайней мере прохладный. Киврин свернула его прямоугольником, наблюдая за клириком. Он по-прежнему тяжело дышал, и лицо его исказилось, будто от боли, когда на лоб легла повязка. Он судорожно хватался за живот. Аппендицит? Нет, тогда температура должна быть гораздо ниже. При тифе жар может дойти и до сорока, но не в самом начале. Еще при нем увеличивается селезенка, что тоже может вызвать боли в животе.
— Вам больно? — спросила она. — Где у вас болит?
Он снова моргнул, руки беспорядочно заметались по покрывалу. Очень похоже на тиф, это вот беспокойное хватание, но такое бывает на более поздних стадиях, на восьмой-девятый день болезни. Может, он приехал уже больным?
Он споткнулся, слезая с лошади, монаху пришлось его подхватить. Но ел и пил он за праздничным столом вволю, и Мейзри ему достало сил щупать. Не похож он был на тяжелобольного, а тиф развивается постепенно, начинаясь с головной боли и небольшой температуры. До тридцати девяти она поднимается только на третью неделю.
Киврин наклонилась ближе, отодвигая ворот расшнурованной рубахи в поисках тифозной сыпи. Нет, ничего похожего. Шея слегка распухшая, но увеличением лимфатических узлов чревата любая инфекция. Киврин закатала рукав. На руке розовых пятен тоже не наблюдалось, однако ногти были синюшнокоричневого цвета, что означало нехватку кислорода. А цианоз числится среди симптомов холеры…
— Рвоты или опорожнения кишечника не было? — уточнила Киврин.
— Нет, — ответила леди Имейн, размазывая зеленоватую массу по жесткой полотняной тряпице. — Он всего лишь переел сахара и пряностей, они и вызвали огонь в крови.
Без рвоты это точно не холера, да и температура слишком высокая в любом случае. Возможно, он все-таки заразился ее вирусом. Но у нее не болел живот, и язык так не распухал.
Дернув рукой, клирик смахнул компресс со лба, рука безвольно упала обратно на постель. Киврин подхватила тряпицу. Она уже успела высохнуть. Что, кроме вируса, могло вызвать такой жар? Только тиф, больше ничего в голову не приходило.
— У него не шла кровь носом? — спросила она Роша.
— Нет, — ответила Розамунда, забирая у Киврин компресс. — Я не видела.
— Намочи в холодной воде и не выжимай, — велела Киврин. — Отец Рош, помогите мне его поднять.
Рош усадил клирика, обхватив его за плечи. Нет, крови в изголовье постели не видно.
Священник осторожно уложил больного обратно.
— Ты думаешь, это тиф? — спросил он с какой-то непонятной надеждой.
— Не знаю.
Розамунда подала Киврин компресс. Наказ девочка исполнила буквально — с тряпицы текла ледяная вода.
Нагнувшись, Киврин уложила компресс клирику на лоб.
Больной вдруг бешено затрепыхался, выбив повязку у Киврин, а потом сел рывком на постели, молотя руками и брыкаясь. Одной ногой он попал Киврин под колено, и она чуть не плюхнулась на кровать.
— Простите, простите, — затараторила она, хватая его за руки и пытаясь уложить обратно. — Простите.
Клирик распахнул налившиеся кровью глаза и уставился в пространство.
— Gloriam tuam! — завопил он странным срывающимся на визг голосом.
— Простите…
Киврин поймала его запястье, но другая рука с размаху ударила ее в грудь.
— Requiem aetemum dona eis, — взревел клирик, вскакивая на колени, а потом на ноги и раскачиваясь посреди кровати. — Et luxperpetua luceat eis .
Киврин поняла, что он пытается читать заупокойную службу.
Отец Рош ухватил его за рубаху — он вырвался и принялся брыкаться, вертясь волчком в неистовой пляске.
— Miserere nobis .
Он крутился слишком близко к стене, так что не подобраться, задевая ногами балки и молотя руками, будто мельница, не видя ничего и никого вокруг.
— Надо ухватить его за лодыжки, когда он будет поближе, и сбить с ног, — сказала Киврин.
Отец Рош кивнул, едва дыша, остальные стояли как громом пораженные. Имейн застыла на коленях. Мейзри, зажав уши руками и зажмурившись, чуть не вываливалась из окна. Розамунда подобрала мокрую тряпицу и держала ее в вытянутой руке, наивно полагая, будто Киврин еще раз попытается подожить ее больному на лоб. Агнес с открытым ртом таращилась на полураздетого клирика.
Тот в своей бешеной пляске подлетел ближе, раздирая шнуровку на груди.
По знаку Киврин они с отцом Рошем ухватились за дергающиеся лодыжки. Клирик повалился на колено, потом, размахивая руками, вырвался и прыгнул с высокой постели прямо на Розамунду. Девочка загородилась локтем, не выпуская компресс.
— Miserere nobis, — проговорил клирик, и они с Розамундой полетели на пол.
— Хватайте его за руки, пока он ее не зашиб, — велела Киврин, но клирик уже перестал молотить. Он лежал неподвижно, придавив Розамунду, почти касаясь губами ее рта и бессильно разбросав руки.
Ухватив больного за обмякшее плечо, отец Рош стащил его с Розамунды. Клирик повалился на бок, мелко, но уже не учащенно дыша.
— Умер? — спросила Агнес. Будто очнувшись от морока, все шагнули вперед, а леди Имейн, держась за столбик кровати, поднялась с пола.
— Черныш умер, — проговорила девочка, хватаясь за юбку Эливис.
— Он не умер, — изрекла Имейн, снова опускаясь на колени. — Это жар ударил ему в голову. Так часто бывает.
«Так никогда не бывает, — возразила мысленно Киврин. — Ни в одной известной мне болезни. Что же это такое? Менингит спинного мозга? Эпилепсия?»
Она наклонилась к Розамунде. Девочка неподвижно лежала на полу, зажмурившись и стиснув побелевшие кулаки.
— Он тебя ушиб? — спросила Киврин.
Розамунда приоткрыла глаза.
— Он меня повалил, — пролепетала она дрожащим голосом.
— Встать можешь?
Розамунда кивнула, и Киврин с Эливис, за юбку которой цеплялась Агнес, помогли ей подняться.
— Ногу больно, — пожаловалась девочка, опираясь на руку матери, но все же попыталась наступить. — Он вдруг взял и…
Эливис подвела ее к изножью кровати и усадила на резной ларь. Агнес вскарабкалась рядом.
— Он на тебя напрыгнул!
Клирик что-то пробормотал, и Розамунда покосилась на него испуганно.
— Сейчас опять вскочит?
— Нет, — заверила ее Эливис, но младшей дочери велела: — Отведи сестру к огню и посиди с ней.
Агнес взяла Розамунду за руку и повела вниз.
— Когда клирик умрет, мы похороним его на погосте, — донеслось до Киврин. — Как Черныша.
Клирик лежал, уставившись в потолок полузакрытыми остекленевшими глазами, будто уже умер. Отец Рош, присев, без усилий взвалил его на плечо, как Киврин взваливала Агнес после всенощной. Киврин поспешно стянула покрывало с перины, и отец Рош сгрузил обмякшее тело клирика на постель.
— Нужно вытянуть ему жар из головы, — заявила леди Имейн, снова принимаясь за свое притирание. — Это все из-за пряностей.
— Нет, — прошептала Киврин, глядя на клирика. Тот лежал на спине, раскинув руки ладонями вверх. Тонкая рубаха, порвавшаяся на груди, обнажала левое плечо и вытянутую руку. Под мышкой краснел нарыв. — Нет, — выдохнула Киврин.
Нарыв был ярко-алый, величиной чуть поменьше яйца. Жар, распухший язык, поражение нервной системы, бубоны под мышками и в паху.
Киврин попятилась от кровати.
— Этого не может быть. Это не оно.
Что-то другое. Волдырь. Язва. Киврин потянулась к рукаву рубахи, чтобы отдернуть и посмотреть.
У клирика задергались руки. Отец Рош припечатал его запястья к перине. Нарыв оказался твердым на ощупь, а кожа вокруг него — крапчато-сине-черной.
— Не может быть. Сейчас только 1320-й.
— Это вытянет жар. — Имейн не без труда выпрямилась, держа перед собой вымазанную в снадобье повязку. — Снимите с него рубаху, я приложу притирание.
Она шагнула к кровати.
— Нет! — воскликнула Киврин, выставляя руку. — Не подходите! Его нельзя трогать!
— Что за дерзость? Это всего лишь желудочная горячка.
— Это не горячка! Отпустите его и отойдите подальше, — велела она Рошу. — Это не горячка. Это чума.
Рош, Имейн и Эливис посмотрели на нее бессмысленным взглядом, напомнив Мейзри.
«Они даже не знают, что это такое, — подумала Киврин в отчаянии. — Ее еще не существует. Черного мора еще нет. Даже в Китае чума начнется только в 1333-м. А до Англии доберется только к 1348 году».
— Это она, — сказала Киврин вслух. — У него все симптомы. Бубоны, распухший язык и подкожные кровоизлияния.
— Это всего лишь желудочная горячка, — не уступала Имейн, проталкиваясь мимо Киврин к кровати.
— Нет, — начала Киврин, но старуха уже застыла как вкопанная с повязкой в руке.
— Господи, помилуй нас… — пролепетала она, пятясь.
— Синяя хворь? — в страхе спросила Эливис.
И тут Киврин поняла все. Они сбежали сюда не из-за процесса, не из-за опалы лорда Гийома. Он отослал их подальше от начавшейся в Бате чумы.
«Наша няня умерла», — вспомнила Киврин. И капеллан леди Имейн, брат Губард. «Розамунда говорит, он умер от синей хвори». Сэр Блуэт сообщил, что слушание отменили, потому что заболел судья. Вот почему Эливис так противилась предложениям послать кого-нибудь в Курси и так рассердилась, когда Имейн отправила Гэвина к епископу. Потому что в Бате чума. Но этого не может быть… Черный мор дошел до Англии только осенью 1348 года.
— Какой сейчас год? — спросила Киврин.
Женщины посмотрели непонимающе. Имейн сжимала в руках позабытую повязку.
— Какой сейчас год? — повернулась Киврин к Рошу.
— Вам нездоровится, леди Катерина? — Он с тревогой потянулся к ее запястью, опасаясь, видимо, что с ней сейчас случится такой же приступ, как и с клириком.
— Скажите, какой сейчас год, — отдергивая руку, повторила она.
— Двадцать первый год правления Эдуарда III, — начала Эливис.
Третьего, не второго. Киврин в панике разом позабыла все даты.
— Год! Скажите мне год!
— Anno domine, — прохрипел клирик. Он попытался облизать губы распухшим языком. — Тысяча триста сорок восьмой.
