— За наших ребят, которые не вернулись.

Полторы сотни мужчин одновременно, не чокаясь, опрокинуло в себя традиционные сто грамм. Затем твердо, как привыкли передергивать затвор своего автомата, поставили стакана на стол. Те издали глухой, совсем нерадостный, будто зная, за что пьется, звук.

В столовой повисла тишина. Каждый из присутствующих вспоминал недавний бой. В голове возникали разорванные, словно вспышки выстрелов ночью, картинки: «чех», набегающий на мушку прицела, пламя взрыва штурмовой гранаты, страшное, залитое кровью лицо друга, которому попала пуля в голову… И какое-то животное ликование, густо перемешанное с азартом, когда в твоих руках бьется, словно в оргазме любимая женщина, родной гранатомет и в пятидесяти метрах от тебя гранатами рвет чужие тела. А ты, словно Бог, словно Высший Судья ставишь и ставишь где нужно запятые: "Казнить, нельзя помиловать". И даст христианский Бог, долго будешь их ставить, долго еще будешь помогать своим мусульманским «братьям» стать шахидами, отправляя их к Аллаху, где каждого из них ждут столы с яствами и сорок чернооких стройных девственниц. До окончательной точки дело не дойдет — у России много врагов и с каждой снесенной головой возникает три новые. Сыны Аллаха множатся быстрее, чем сыны Христа.

Рота Андрея Кедрова после выполнения боевого задания вернулась к себе на базу, под Ростов. И на следующий день после перелета традиционный общий сбор в столовой. Боевых товарищей помянуть, стресс снять, чтобы до следующей командировки жить, как обычный человек — спокойно провожать детей в школу, спокойно ходить на службу, зная, что вечером вернешься домой, спокойно любит жену, а не неистово, до синяков на теле, будто в последний раз. Словом, все делать спокойно и размеренно.

Не у всех это получается. Человек не робот с переключателем. Щелк — и ты добропорядочный, законопослушный обыватель, любящий после работы посидеть перед телевизионным ящиком с бутылочкой пива. Щелк — и ты отлаженная, хорошо смазанная и подогнанная машина смерти, привыкшая сначала посылать автоматную очередь в сторону неясного шороха и движения, а лишь потом выяснять, что это было. Иногда этот переключатель заедало — пьяные драки в барах и ресторанах, бурные выяснения отношений с соседями, с мнимыми и действительными любовниками жен и подруг. Когда возвращаешься оттуда, где смерть также привычна, как глоток воды, спокойная жизнь на «гражданке» воспринимается, как преступление, преступление перед памятью твоих героически погибших товарищей. И часто очень хочется, видя вольготно развалившегося на стуле в ресторане «пиджака», подносящего ко рту рюмку водки, забить эту рюмку ему в рот. И некоторые забивали. А чтобы она лучше проходила внутрь, помогали ей, ломая «пиджаку» ребра.

— За нас, ребята, — донесся до Андрея голос командира второго взвода старшего лейтенанта Евстюхова.

— За нас! — взревело сразу несколько десятков голосов.

Принятая внутрь водка уже приглушила горечь потерь, стоящие перед глазами картинки боя стали размытыми, руки забыли приятную тяжесть и толчки работающего оружия.

Шум в столовой нарастал. Как обычно бывает на таких мероприятиях, люди, разбившись на отдельные группки, что-то рассказывали друг другу, учили, подтрунивали, договаривались о чем-то. Спецназовцы начали вживание в мирную жизнь. Так пройдет месяц, другой, а потом вновь — военный аэродром под Ростовом, старый трудяга АН-12 и через два часа — здравствуй Чечня или Дагестан, многострадальная, по кавказски гостеприимная и в тоже время безжалостная для пришельцев земля. Для непрошенных пришельцев. А русские, как не крути, непрошенные пришельцы. Нас никто сюда не звал.

— За нашего командира! За майора Андрея Кедрова! Ура!

— Ура! — взревело полторы сотни мужских глоток традиционным боевым кличем славян.

Кличем, вгонявшим в дрожь многие народы и пока еще успешно противостоящему, набирающему мощь боевому кличу другого этноса: "Аллах Акбар".

И очередные пятнадцать литров водки — сто грамм на сто пятьдесят мужиков, ушло как в сухую землю. Спецназовцы Главного разведывательного управления пить умеют так же хорошо, как и воевать.

Вспомнились строки недавно прочитанного и запавшего в душу стихотворения. Андрей даже невольно посмотрел на свои руки.

— Что, командир, дерьмовая у нас жизнь? Руки у каждого по локоть в крови и что за это заработали? Двушку в панельном доме и «десятку» в гараже, — в светлых глазах его взводного, лейтенанта Доставалова словно было по льдинке — серому, холодному кусочку замерзшей воды.

"Вот так он, наверное, смотрит через прицел своего автомата".

— А в заповеди же написано: "Не убий", — офицер грузно навалился на стол, стараясь поближе приблизиться к Кедрову. — И больше ничего там не написано, командир. Там не написано, что можно убивать «чехов», что можно жестко зачищать их аулы, стреляя на любое движение. Только: "Не убий" и точка. Ох, будем мы с тобой гореть в аду. Радует только одно. Знаешь, что, командир?

— Что? — тихо спросил Андрей, не отрывая взгляда от этих кусочков льда.

— Что те, кто нас посылает туда, тоже будут гореть там. Бог не фраер, командир. Он все видит! — Доставалов грубо расхохотался.

Кедров слышал такой смех. Так смеются, когда издеваются над беспомощным, находящимся полностью в твоей власти врагом.

— И вот за это, за то, что то дерьмо наверху, — Доставалов ткнул рукой куда-то вверх, тоже будет гореть с нами в аду, давай с тобой выпьем, майор, — лейтенант схватил со стола бутылку водки и уверенным движением плеснул Андрею и себе в рюмки. — Давай, — сказал он, чокаясь. — А дерьмо всегда будет наверху. На то оно и дерьмо. Это физический закон!

Ротный только сейчас заметил, что слова Доставалова с интересом слушают все сидящие за столом. И только субординация мешает им вмешаться в разговор двух офицеров.

"А по большому счету, мне крыть нечем. Да и что тут крыть? Всегда были и будут те, кто из просторных, богато обставленных кабинетов отдает приказы убивать, и всегда были и будут те, кто эти приказы будут выполнять. И Доставалов прав. В аду будут и те, и другие. Но полоскать эту тему не стоит. Все равно, кроме грязи ничего не получишь", — Кедров с шумом отодвинув стул, встал.

— Боевые друзья, — перекрывая шум, громким командирским тоном произнес майор спецназа. — Да, у нас бывает часто грязная, неблагодарная работа. Но ее надо выполнять. Потому, что или мы их, или они нас. Третьего не дано, — Кедров сделал паузу, обводя зал столовой. — Тут упомянули Бога. Да, Бог каждому воздаст за дела его. Никого не забудет. Но дела бывают праведные и неправедные. И я считаю, что мы выполняем праведное дело. Мы защищаем наш мир, наш образ жизни. Мы защищаем наше право видеть и понимать мир, как мы его хотим видеть и понимать, мы защищаем право наших женщин ходить без паранджи, мы защищаем наше право спорить и не соглашаться с чем и с кем угодно, без риска быть побитым за это камнями. Да, пусть наш мир, наша страна и несовершенны, но это наш мир и это наша страна. И мы будем это защищать. И мы это будем защищать еще и по той простой причине, что мы мужчины, настоящие мужчины. А настоящий мужчина всегда сверху. Всегда он имеет своих врагов, а не они его. Поэтому, выпьем за нас, за настоящих мужчин! — Кедров под одобрительный рев своей роты высоко поднял рюмку, как бы чокаясь со всеми, и резким движением выплеснул ее содержимое в себя.

— Молодец, командир, — в глазах взводного Доставалова по-прежнему стояли льдинки, — правильно сказал — мы должны иметь всех. И еще добавлю — иметь всех и не терять времени. Сам знаешь, со следующей командировки можно и не вернуться. Молодец, командир. Пью за тебя и за твою прекрасную Гюльчатай.

До конца этого вечера Андрей так и не решил, дать за это своему подчиненному в морду за эти слова или это было своеобразное пожелание ему счастья в личной жизни.

… Ту, которую гвардии лейтенант Доставалов называл Гюльчатай, пришла в себя, когда рота Андрея Кедрова вышла в назначенную точку и спецназовцы садились в прилетевшие за ними вертушки. Всю дорогу до Буйнакска, до полевого военного аэродрома, где роту ждали ее родные АН-12, девушка не произнесла ни слова, отрешенно глядя перед собой. Также молча она перешла в самолет и села в указанное ей кресло. Позволила пристегнуть себя ремнями.

— Командир, зачем дагестанскую Гюльчатай с собой тащим? — сквозь убаюкивающий гул авиационных двигателей, до дремлющего Андрея пробился голос Алексея Доставалова. — Это не по правилам.

— Алексей, правила иногда нарушаются. Мы этот долбанный аул, где положили Володю Кожемякина, тоже не по правилам атаковали.

— Смотри, командир, наверху это не понравится. Как бы не было у тебя из-за этого проблем. Это не тот трофей, который можно себе оставить.

— Какой на х… это трофей! — охватившая Кедрова злость мгновенно растопила легкий ледок дремоты, покрывший усталый мозг. — Мне что нужно было, так и оставить ее, валяющуюся без сознания на трупе "чеха"?

— Ничего страшного, родные или односельчане бы сняли.

— Родные, односельчане, — Кедров со злостью махнул рукой, — как они позволили, чтобы девушка очутилась среди этих бандюков?

— Против автомата особенно не поспоришь и не забывай, что это для тебя Гуляр бандит, а для той же дагестанки соплеменник. Так что в том доме она могла быть вполне добровольно.

— Все, лейтенант, тема закрыта.

Доставалов лишь молча пожал плечами.

Андрей и сам толком не знал, зачем он приказал забрать эту девушку с собой. Лейтенант прав, это было не по правилам. Они кто? Спецназ. Тихо возникли, провели операцию и также тихо исчезли. Кто это был, откуда появились, куда исчезли враг знать не должен. Спецназовцы живут не в пустыни. У них есть родные, близкие. И у тех же «чехов» может возникнуть большой соблазн сделать больно, очень больно своим обидчикам — убить, надругаться над близкими к бойцам спецназа людьми. Джентльменский кодекс войны уже давно не соблюдается ни одной из воюющих сторон. А тут сами тащим неизвестно кого к себе на базу. И поди знай, как эта девушка связана с «чехами» и какие у нее в голове тараканы. Все это так. Но вот эти огромные, темные глаза газели, в которых плескались страх и мольба — не убивай, их куда деть? Ну не может он выбросить из головы эти глаза, как не мог, глядя в них, нажать на спусковой курок.

Андрей привык доверять своей интуиции. Он был уверен, что его мозг сам, учтя невообразимое количество фактов, а не понукаемый извне, втиснутый в прокрустово ложе так называемой человеческой логики, выдаст правильное решение. Ведь как эта самая логика учтет такие, ускользающие, почти невесомые факты, как человеческая тоска, одиночество, какое-то подспудное недовольство собой и желание что-то, непонятно даже что, изменить в своей жизни? Главное — услышать это решение, которое, отнюдь, не будет выглядеть в виде четкой надписи. Мозг не компьютер, четко печатающий на принтере черным по белому. Это может быть почти неуловимый импульс, заставляющий повернуть влево, а не вправо или даже просто приостановиться, пропуская невидимую для обычной логики смертельную для тебя пулю. Это может быть непонятное даже для самого тебя решение попросить остановиться и выйти из свадебного кортежа, мчащегося за твоей невестой. Могут это быть и произнесенные, будто не по твоей воле, слова:

— Самойлов, бери Голубева, Рахметова и Сенцова и забери девушку с того дома.

И острослов и зубоскал сержант Самойлов мгновенно, до крови прикусит губу, грубо сминая свою улыбку, столкнувшись с твоим взглядом. Он лишь быстро ответит: "Есть!" и броситься выполнять твой приказ, ничего не спрашивая и не уточняя.

… Луна как-то смешно покачивалась в такт шагам. Настолько смешно, что хотелось рассмеяться. Он и рассмеялся, легко, беззаботно, как в детстве, видя что-нибудь смешное и еще не отягощенный условностями житейского этикета.

— Командир, ты че?

— Леха, глянь, как Луна смешно качается.

— Э, командир, все ясно. Серый, — Доставалов обратился к идущему по другую сторону от Андрея Евстюхову, — а ну давай ротному поможем. А то у него Луна на небе весело качается. Командир, а может в машину?

— Нет, хочу пройтись. Смотри, какая ночь прекрасная, когда еще такую увидишь! — Кедров оттолкнул руку пытавшегося его поддержать старлея Евстюхова и неожиданно сильным, чистым голосом запел:

— Ротный, так ты у нас хохол?!

— Наполовину, Серый, наполовину. Мать у меня хохолка, а отец русак. А родом я из Воронежской губернии, из села, что почти на границе с Украиной. Там у нас все украинские песни поют, нет, не поют. Співа-ают! Чувствуешь, Серый, співа-ают, — Андрей еще раз протяжно, напевно произнес украинское слово и снова запел:

Сильный, молодой голос легко возносился в черное небо, к блестевшим там звездам.

Спутники Андрея замерли, удивленно смотря на своего командира, такого они его еще не видели. Обычно сдержанный, немногословный, он часто производил впечатление человека замкнутого, не пускающего никого в свой внутренний мир, в котором, судя по всему было много горя и страданий.

Ротой Андрей Кедров командовал год. Было все, как обычно. Прибыл заместитель начальника Главного разведывательного управления генерал-лейтенант Мамуров, построил на плацу роту и представил ей нового командира — майора Андрея Кедрова. Прожженных профи диверсионных действий насторожило то, что Мамуров, представляя нового ротного, не сказал конкретно, где он до этого служил. Просто — после окончания Рязанского воздушно-десантного института товарищ Кедров служил в спецназе ГРУ, выполняя особые задания. Все. И на груди майора красная широкая полоска на планке с изображением звезды из серебра — лента ордена "За заслуги перед Отечеством" первой степени. Спецназовцам не надо было растолковывать смысл всех этих знаков. Орден "За заслуги перед Отечеством" первой степени — высший орден России, которым награждаются за особо выдающиеся заслуги перед страной, за значительный вклад в дело защиты Отечества. Люди, которые им награждаются, предварительно должны быть награждены тем же орденом четвертой, третьей и второй степени. Исключения, когда давалась сразу первая степень, очень редки и касаются известнейших людей, награжденных до этого звездой Героя России, например, как бывший директор Федеральной службы безопасности Российской Федерации генерал армии Патрушев. Но чтобы такой орден сразу получил какой-то безвестный майор… Интересно было бы узнать, какие задания выполнял их новый ротный. Но он молчал и лишь иногда читаемая в его глазах какая-то боль и тоска говорили, что этот человек заплатил за свой орден сполна.

Казалось, мир весь замер. И лишь песня, в которой слышалась печаль и какой-то надрыв, царила в этом мире.

— Небо глибоке засіяне зорями… — уже тихо произнес Андрей. — Зори, звезды… мужики, вы только посмотрите, какие звезды… если бы вы знали, какие прекрасные могут быть звезды и как мне туда хочется…

— Командир, ты че?… Андрей, тебе плохо?

Но Кедров уже взял себя в руки.

— Алексей, давай машину.

— Давно бы так, — Доставалов облегченно вздохнул, обернулся и махнул рукой медленно едущему за тремя офицерами уазику.

Сильные руки подсадили Кедрова в машину, те же сильные руки помогли выйти из нее, аккуратно поддерживали при подъеме на второй этаж дома, открыли дверь его комнаты, уложили в кровать.

— О как развезло нашего майора. Даже на звезды человек захотел.

— Ничего, проспится, завтра будет как огурчик.

А вот с этим «огурчик» Андрей Кедров и провалился в сон.

… Он медленно всплывал из черных глубин сна навстречу свету. Перед глазами крутились какие-то фантастические образы, какие-то страшные твари, разевая огромные пасти, пытались напасть на него. Но он поднимался все выше и выше, и чудовища отставали, исчезая в черной бездне. И вот, наконец, теплый, приятный свет разлился вокруг. И в тот же миг, еще не вынырнув на поверхность яви, еще до конца не освободившись от цепких объятий сна, Андрей вспомнил — он жив! Его спас Лю. И в то же мгновение он окончательно проснулся.

Его по-прежнему окружал неяркий, струящийся со всех сторон свет. Землянин медленно обвел глазами помещение, если, конечно, можно было так назвать то место, где он находился. Со всех сторон — сверху, с боков его окружала белая стена. Не стены, а именно стена. Привычного разделения на потолок и стены не было. Но это был и не шар. Да и вообще, ту поверхность, что окружала Андрея, стеной в прямом смысле этого слова назвать было трудно. Было такое ощущение, что это поверхность не твердая. Казалось, попытайся он дотронуться до нее рукой и пройдет через эту белую стену, не встретив сопротивления.

"Я словно со всех сторон окружен облаками, — землянин, наконец, подобрал адекватное описание увиденному. — Как в Раю, — тут же логично последовала следующая аналогия. — А так оно и есть. Для простого смертного с захолустья Вселенной, мнемы — это небожители, без всякого почти.

И из одного такого облака к нему шагнул Лю. Ни дверей, ни люка Андрей не заметил. Мнем появился, словно просто вышел из облака, или из густого тумана.

— Ну, здравствуй, Андрей, — чистая русская речь зазвучала просто в голове землянина.

Кедров даже непроизвольно дотронулся до шеи. Привычное тоненькое кольцо электронного переводчика по-прежнему находилось на ней. Но перевод слов осуществляло не оно. Андрей привык, что сначала раздавалась каркающая речь кроков или чуть гортанная фролов, а потом уже следовал электронный перевод. Тут же слова, казалось, рождались прямо в его голове.

— Здравствуй, Лю! — сбросив с себя какое-то мимолетное оцепенение, землянин вскочил с невысокой, похожей на постамент кровати.

"А боли в позвоночнике нет, — мелькнуло в голове, но Андрей даже не удивился этому. Ведь он у мнемов!

Друзья обнялись.

— Да, задал ты мне головоломку, герой, — Лю широко улыбнулся.

Андрей видел, как рот мнема открывается и закрывается, произнося слова. Причем открывается правильно, в соответствии с произносимыми звуками. А не так, как часто видел Андрей по телевизору переводы зарубежных фильмов. Какой-нибудь американский коп энергично коротко выкрикивает тебе прямо в лицо: "Fuck you!", а с экрана слышится длинное: "Да пошел ты, козел!". И пока это произносится, коп уже давно палит из классического неувядаемого "кольта".

— Какую головоломку?

— Где тебя, было, спрашивается искать, после того, как ты получил по заднице такой могучий гиперпространственный удар? Это же тебе не в стандартное гиперпространственное окно нырять. Да тут погрешность в определение твоего импульса в десятки раз больше, чем стандартный импульс перехода в гипер! А угол входа? Ты ж в то окно влетел, как пьяный водитель паркует машину в гараж, то есть под каким угодно углом, но только не прямым. Когда мои компьютеры обсчитали область твоего возможного нахождения, я в отчаянии за голову схватился — тысяча триллионов кубических световых лет!

— Ну нашел же.

— Нашел, нашел. Успокоился, подумал, вспомнил кое-что и нашел.

— Что вспомнил?

Лю совсем по земному махнул рукой:

— Потом. Давай сначала поешь, проголодался же!

— Точно, проголодался! — ответил Андрей, ощущая неприятную пустоту в желудке.

Из того же «облака» из которого вышел Лю выкатился поднос, уставленный фроловской посудой — чашеобразными тарелками на невысоких ножках с непременными крышками, которые открывались, стоило чуть нажать в их центре.

— У вас и посуда какая-то военная, — как-то пошутил Андрей, сидя с Эльдирой за столом, — эти крышки откидываются, словно защитные колпаки на ваших боевых лазерах. Так и ждешь, что вместо вожделенной отбивной получишь в лоб лазерный луч и сам станешь отбивной.

Эльдира тогда шутку своего мужа не поддержала:

— У нас по-другому нельзя. Каждый фрол всегда и везде должен помнить в каком опасном мире он живет.

"Эльдира…" — больно резануло в сердце.

Лю мгновенно понял состояние Андрея.

— Андрей, давай поедим, а потом будем обсуждать твои дела, — мягко предложил он.

Землянин молча кивнул головой.

Поднос тут же трансформировался в стол. Возле него, как по волшебству, возникли два стула. Землянин и мнем сели.

Обед или что там по времени больше подходило, Кедров давно уже сбился со счета времени, прошел в молчании. Того радостного подъема, с каким Андрей проснулся на мнемовском звездолете, не было. На землянина навалились, отброшенные ранее мощным эмоциональным порывом: "Жив!", вопросы: что случилось с Матеей, что случилось с Эльдирой, где он и самое главное — что дальше делать?

— Что ж, теперь можно отвечать на твои вопросы, — Лю улыбнулся. — И не сиди такой хмурый. Просто подумай, ведь все могло закончиться гораздо хуже.

— Да, ты прав, Лю. Все могло закончиться гораздо хуже. А ты, получаешься, все время наблюдал за мной?

— Ну, не льсти себе так, — Лю вновь рассмеялся. — Мы следим за всеми более-менее значительными событиями, которые происходят у челов, кроков и мнемов. И, естественно, такую заварушку около Матеи мы пропустить никак не могли.

— Заварушка… заварушка, в которой могли погибнуть десять миллиардов фролов, десять миллиардов человек. Или для вас десять миллиардов не цифра?

— Ладно, не злись. Я может неправильно выразился. Не совсем то употребил ваше слово.

— Что с Матей? — спросил Кедров и почувствовал, как у него мгновенно просохло во рту.

— Не волнуйся, все в порядке. У кроков была одна гиперпространственная бомба. После того, как ты ее так эффектно разрядил, им ничего другого не оставалось делать, как покинуть окрестности Матеи.

— Сделают еще, — Андрей вздохнул.

— Не сделают, — неожиданно он услышал в ответ. — По крайней мере, не сразу.

— Почему?

— Их ученый, который, собственно, и сделал это страшное оружие, покончил с собой. А без него кроки отброшены на пару лет назад. Так что пару лет, а то и больше у челов и фролов есть.

— Покончил с собой? Почему?

Лю на мгновение задумался.

— Если коротко, то неразделенная любовь, — наконец ответил он.

— Неразделенная любовь, — медленно за мнемом повторил землянин, словно пробуя на вкус это горькое, жесткое слово, — а что с Эльдирой? — и снова в его рту пересохло.

— Находиться на Матеи. Вместе с Главным Судьей СакВоком управляет государством. Пытаются помирить разбушевавшихся фролов. Вроде это у них получается, через паузу добавил он.

— А этот человский генерал Рахад Виргул где сейчас?

— Он на Матеи, — тут же прозвучал ответ. — Помогает Эльдире в наведении порядка.

— И все? — через силу выдавил из себя землянин, кляня себя за этот вопрос.

Мнемы отлично понимали все недомолвки. В сущности, с ними вообще можно было не разговаривать. Стоило только подумать, и мнем все понимал. Кедров не раз в этом убеждался, еще там, на Гамеде.

— Я не знаю, близки они или нет. Мы, без необходимости, не вторгаемся в частную жизнь.

— Ну и не вторгайтесь! Я и так знаю! — Кедров вскочил из-за стола. — Конечно близки! Они были близки, когда я еще был на Матеи! А сейчас, когда я для них погиб, тем более!

— Успокойся! — слово больно хлестнуло в голове, словно бич. Как говорят у вас, еще не вечер. Любишь женщину — борись за нее!

Андрей медленно сел на стул.

— Ты можешь меня вернуть назад, на Матею?

— Могу, — тут же, без колебаний ответил мнем. — Если захочешь — верну.

— Если захочу… Лю, я еще и сам не знаю, чего я хочу.

— Андрей, на тебя слишком много свалилось за последнее время. Слишком много. Ведь еще два года назад ты был обычным молоденьким лейтенантом российской армии, а теперь ты летаешь на гиперпространственных звездолетах и для тебя проткнуть сто тысяч световых лет даже проще, чем съездить к матери в Воронежскую область. Раньше ты видел атомный взрыв только в кино, а сейчас ты уже спускался на подвергшуюся атомной бомбардировке планету и сражался там с кроками. Это все равно, что с ходу запрыгнуть на проносящийся мимо экспресс. Так можно и покалечиться. Твой мозг просто запутался и хочет одного — покоя.

— Да, на Матеи я покой получу, — произнес Андрей с горькой иронией.

— В таком состоянии ты на Матеи покой не получишь. А хочешь, я сделаю так, что все свои неурядицы в личной жизни ты будешь воспринимать спокойно?

— Это называется психокоррекцией?

— Да. Ты все будешь помнить, но эмоции будут сглажены. И все.

— Нет, Лю, спасибо. Моя жизнь — это моя жизнь. И никаких коррекций мне не надо. Я никакой ни алкаш или наркоман, которым надо внушать что-то.

— Да причем тут это!

— Повторяю, Лю, не надо. Я мужчина и я со всеми своими проблемами справлюсь сам.

— Ну, как знаешь.

— Знаю, — землянин твердо взглянул в серые глаза мнема. — И я знаю то, что я больше не хочу на Матею, — сказал Андрей и удивился, как легко он произнес эти слова. В любом случае, я им чужак. И даже хорошо, что все так закончилось. Для Эльдиры я мертв, и ее не будет мучить совесть, что она мне изменяет.

— Изменять можно и мертвым, — тихо произнес мнем. — А тем более тем, кто спас тебя. Ты изменяешь его памяти. А это бывает похуже, чем изменить живому человеку. Живой человек еще может тебя простить, мертвый же никогда. Он будит мстить тебя своей памятью.

"А ведь точно, — Андрею вспомнилась его прабабушка. — Бабушка Вера так и не вышла замуж после войны. Все ждала своего мужа, моего прадеда, погибшего в Белоруссии, в сорок четвертом. Хотя красивая была женщина, — Кедров вспомнил фотографию, висевшую в хате его прабабушки. Девушка и парень, она в каком-то темном платье с большим белым отложным воротником, он в черном костюме, белой рубашке, поверх которой виднеется какой-то одноцветный галстук — черно-белая фотография и истинных цветов, поэтому не понять. Лица спокойны и выразительны. Его прабабушка Вера и прадед Андрей. Фотография сделана сразу после их свадьбы в июне сорок первого…

Кедрову нравилось смотреть на старые фотографии. Было в лицах людей, запечатленных на них, нечто такое, чего не было на современных фотографиях. Была какая-то торжественность, величавость. Было в лицах что-то роднившее их с ликами на иконах. Это Андрей заметил еще в хате бабушки Веры. Очевидно, фотография тогда еще была редкостью и люди, позируя фотографу, что называется, выкладывались, будто инстинктивно понимая, что смотрят не только в объектив фотоаппарата, но и в вечность.

"Сейчас уже совсем не то. Люди фотографируются мимоходом, словно на ходу перекусив бутербродом. Щелк и побежали дальше. Какая уж тут торжественность. И еще эти голливудские, широкие, больше похожие на оскал, улыбки, будто отштампованные с одного клише. Конечно с одного. Все ж сейчас говорят: «Чиз», когда фотографируются. Так и хочется иногда засунуть в этот рот этот самый чиз. Просит же".

— Все равно не хочу на Матею, — Андрей тряхнул головой, отгоняя детские воспоминания. — Чужой я им. Знаешь, все же глупо погибать за чужую страну.

— Но она много тебе дала эта страна.

— А я, по-моему, сполна расплатился за это, — быстро парировал землянин.

— А то, что у тебя будет там ребенок?

Кедров несколько секунд молчал, обдумывая услышанное от мнема.

— Да, у меня будет там ребенок. Но знаешь… — землянин замолк, пытаясь поточнее подобрать слова для своей мысли.

— Ты мужчина и твое дело завоевывать мир, — Лю за Кедрова сформулировал его мысль.

— Ну, может не так пафосно… но в целом верно. Если честно, то я ощущаю себя сейчас варягом, случайно вынесенным на чужой берег и которого местные жители приютили. Дали кров и пищу.

— И который честно за это сражался с их врагами. А местные девушки выражали восхищение чужеземному герою, способами, им доступными! — Лю рассмеялся.

— Ты прямо мысли мои читаешь! А впрочем, я забыл, с кем имею дело, — теперь уже смеялся и землянин.

— И теперь чужеземный герой хочет домой.

— Да, — твердо произнес Кедров. — И местные девушки не вправе за это на него обижаться. Сколько таких было случаев.

— Значит — Земля?

— Да, — еще раз твердо произнес землянин.

— Хорошо, — просто ответил мнем. — Правда сделать это будет чуть труднее.

— Почему?

— Потому что сейчас мы к Матеи находимся ближе, чем к Земле. На целых миллион световых лет ближе.

— Ого! Далеко же меня забросило. Кстати, а все же, как ты меня нашел. Перелопатить такой немыслимый объем пространства всего за неделю…

— Я же сказал, что сначала подумал, а потом начал, как ты выразился, перелопачивать пространство. Вообще рекомендую — универсальная технология. Сначала думаешь, потом делаешь.

И вновь мужчины рассмеялись.

— Ну и что ты надумал, чтобы меня найти?

— Я вспомнил об одной области Вселенной, где ты скорей всего должен быть, — ответил мнем.

— И что это за область?

— Мы сейчас в ней находимся.

— Это понятно. Но из твоих слов я понял, что эта область особенная, отличающаяся от остального, что есть во Вселенной.

— Да, ты прав, она отличается… Пошли, — Лю порывисто вскочил и, схватив Андрея за руку, шагнул вместе с ним прямо в "облако".

Землянин, как и думал ничего не почувствовал, просто словно зашел в очень плотный туман. Зашел и тут же, через шаг вышел — перед ним разверзся Космос.

"Во дают", — только и подумал Кедров, удивления у него не было.

Абсолютная чернота Космоса, раскинувшаяся за панорамным стеклом, завораживала. Это было даже более впечатляющим зрелищем, чем мириады звезд, светящих тебе иногда за десятки миллионов световых лет от тебя. Завораживала своей неестественностью. Ни лучика света, ни искорки звезды, словно кто-то опустил гигантский занавес, закрывший все звезды.

— Я уже видел эту картину в своем десантном боте.

— Ну и как ты для себя это все объяснил?

— Единственное, что приходит на ум, так это космическая пыль. Мы находимся в гигантском облаке космической пыли.

— Настолько плотном, что закрывает собой все звезды? Ты вошел в гиперпространство на скорости примерно пятьдесят километров в секунду. Значит, с такой скорости и вышел из него. Ты бы давно уже сгорел бы, попади в пылевое облако, — возразил Лю.

— А если скорость этого облака по величине и направлению совпадает с моей скоростью? — защищался землянин. — Хотя, да. По закону гиперпространственных переходов, скорость корабля относительно точки выхода из гиперпространства равна скорости корабля относительно точки входа в гиперпространство. Значит, не облако. А что же?

— Мы его называем Великое Ничто. Это область пространства, простирающаяся на миллиард световых лет, где действительно нет ничего. Ни звезд, ни планет, ничего. Даже реликтового микроволнового излучения, которое "выдает себя" пусть крайне небольшой, но все же температурой. А здесь полный ноль!

— Ого. Абсолютная пустота на миллиард световых лет! Невероятно.

— Да, это невероятно.

— И как же получилась такая дыра во Вселенной?

— Мы не знаем, только догадываемся, — ответил Лю.

— Я думал, что вы, мнемы, знаете все.

— Все узнать принципиально невозможно. Мы бы тогда были богами.

— Ну, вам недолго осталось, — землянин усмехнулся.

— Да, ровно столько, сколько осталось жить этой Вселенной.

— Пустяки. Так что это по-вашему? — Кедров ткнул рукой в черноту.

— На понятном тебе языке, это лаборатория для настройки фундаментальных физических констант.

— Как это? — только и смог вымолвить землянин.

— Вот так. Ты никогда не задумывался, что наша Вселенная довольно хрупкая штука? Ведь достаточно одной из констант, например постоянной квантового взаимодействия изменится хотя бы на доли процента, и Вселенная не образовалась бы попросту. Плотность темной энергии приняла другое значение, и Вселенная начала бы чересчур быстро расширяться или сжиматься. В таком случае не успели бы образоваться галактики и звезды. И так далее. И сейчас, изменись чуть любая из констант, и Вселенная прекратит свое существование максимум за миллион лет.

— А чего им меняться. На то они и константы.

— Нет, константы меняются. Мы это обнаружили, — возразил Лю.

— А как же твои слова, что достаточно небольшого отклонения и Вселенной не станет?

Мнем долго, с минуту смотрел на черноту перед собой, землянину даже показалось, что тот не услышал его последний вопрос. Но вот, наконец, Лю заговорил:

— Представь себе, что ты должен поразить цель, находящуюся, скажем так, на расстоянии километра от тебя. У тебя в руках обыкновенный автомат. Как ты будешь действовать?

— Начну пристреливать цель. Дам очередь, посмотрю, как легли пули. Скорректирую направление стрельбы и снова дам очередь и так, пока не попаду.

— Правильно. А теперь представь твоя цель — Вселенная. Как ее спроектировать, чтобы она в течение долгого времени не рассыпалась? Как учесть сразу все возможные отклонения? — Лю посмотрел на Кедрова и сам ответил. — Никак. Все сразу учесть невозможно. Да и законы, подходящие в начале строительства могут оказаться неподходящими сейчас, когда построены сотни этажей. В любом случае физические константы необходимо корректировать.

— И кто их корректирует? Бог?

— Корректирует тот, кто их создал. Человек обозначил Его словом Бог. Вероятность случайного точного совпадения значений фундаментальных физических констант с теми значениями, которые обеспечивают устойчивость Вселенной, составляет величину равную десять в степени минус четыреста. Для сведения, всех атомов во Вселенной всего лишь десять в шестьдесят седьмой степени.

— А зачем Богу для коррекции это огромное пустое пространство? — спросил Андрей и неожиданно сам понял.

Он вспомнил виденный еще в детстве фильм. Там рассказывалось о самом большом в мире телескопе. Андрея тогда поразило то, что для точной работы этого исполинского механизма, его поместили высоко в горах, подальше от света и вибрации городов.

"А тут целая Вселенная. И физические константы с кучей цифр после запятой. Тут ничего не должно мешать. Поэтому здесь и нет ничего: ни массы, ни излучения. Действительно Великое Ничто".

Мнем посмотрел на землянину и усмехнулся:

— Правильно, Андрей. Для точности. Исключить любое влияние. Слишком высоки ставки.

Еще долго двое мужчин, чьи звезды, под которыми они родились, разделены были миллионами световых лет, стояли рядом и смотрели на Великое Ничто. Землянин пытался представить, как вот здесь, только протяни руку, за бронебойным стеклом, происходит великое таинство, еще более великое, чем таинство рождения, жизни, смерти и воскрешения Христа. Великое таинство непрерывного созидания Вселенной.

— Господи, как же человек все же ничтожен перед Тобой, — невольно вырвалось у землянин, ошеломленного только что услышанным.

Лю посмотрел на своего друга, но ничего не сказал.

— Когда ты хочешь, чтобы я тебя доставил на Землю? — нарушив вновь образовавшуюся паузу, спросил мнем.

Андрей неопределенно пожал плечами:

— Я так понимаю, что звездолет, на котором мы находимся, не твоя личная прогулочная яхта, и у тебя, кроме меня, дел по горло.

— Ну, слетать на пару миллионов световых лет у меня время найдется, — Лю улыбнулся.

— Слушай, Лю, а почему я не вижу других членов экипажа твоего звездолета?

Мнем, совершенно по земному развел руками:

— Извини, нельзя. Если честно, то и искать тебя я не имел права. Но…

— Учитывая, что ты принц, ваши бюрократы на это закроют глаза, — закончил за мнема землянин.

— В точку!

— Да, бюрократы и на миллион световых лет от земли остаются бюрократами, — Андрей усмехнулся. — Лю, сколько необходимо времени, чтобы подготовиться к прыжку через гипер к Земле?

— Чтобы ты зашел в свою каюту и лег "саркофаг".

— Куда?

— Примерно так на твоем языке можно передать смысл нашего жаргонного слова, которым мы называем устройство, в котором человек осуществляет гиперпространственный переход.

— Гм, мрачноватый у вас профессиональный сленг.

— Когда дырявишь пространство с той же легкостью, как это делаешь и с куском отбивной, когда прокалываешь ее для сочности, невольно становишься циником. А у циников юмор всегда мрачный.

"Это точно, — согласился с Лю Андрей, вспомнив многочисленный черный юмор, связанный с врачами, очевидно, наиболее циничной профессией. — Трудно гинекологу смотреть на женщину, как на прекрасный пол, достойный воспевания лучшими поэтами, если он каждый день видит эту раскоряченную красоту в своем гинекологическом кресле да еще с букетом не совсем приличных болезней.

— Я понял, Лю. Если можно, я еще полчасика постою здесь, а потом… — землянин махнул рукой, — вези меня на Землю.

Мнем лишь улыбнулся.

— Хорошо, через полчаса я зайду за тобой, — и Лю тут же исчез, просто шагнув в непроницаемую белую стену.

Землянин несколько мгновений с грустью смотрел ему вслед.

"И все-таки, очевидно, не может быть настоящей дружбы, дружбы в земном понятии, между представителями столь различных цивилизаций. Ведь скоро, через какой-то час-другой мы, быть может, расстанемся навсегда. В такой ситуации чтобы делали два друга? Да накрыли бы знатную поляну да нажрались бы в хлам до бесчувствия, чтобы анестезировать боль расставания. А тут "через полчаса я зайду за тобой" и все. И мне при этом не тоскливо. Через полчаса, так через полчаса. Да, не могут люди с совершенно разным менталитетом по-настоящему дружить, мало точек соприкосновения. Не могут дружить по-русски!" — Кедров, наконец, нашел нужные слова. А найдя и объяснив ними свое состояние, он тут же успокоился.

И вновь земной взгляд в упор стал разглядывать Великую Тайну Мироздания. Казалось бы, ничего особенного Андрей не видел. Сплошная, без малейшего какого-либо оттенка, чернота. Такую картинку, в принципе, можно было бы увидеть, зайдя в глухую, с выкрашенными в черный цвет стенами комнату с наглухо закрывающимися дверями. Можно, но это уже будет не то. Это все равно, что смотреть на копию знаменитой «Джоконды». Пусть будет все так же, как и на оригинале: и чуть тронутые улыбкой губы, и взгляд карих глаз, и спокойно лежащие одна на другой руки. Все будет. Но не будет Тайны. Не будет какой-то магической силы, притягивающей взгляд к картине, не будет. Не будет возникать того сложного чувства при виде влекущей к себе мягкой улыбки и одновременно как бы отстраняющего холодного взгляда. Даже не холодного, нет. Спокойного и изучающего. Не будет возникать ощущения, что тебя изучают. Притом изучает не простая смертная женщина, третья жена флорентийского купца Джокондо, жившая пять столетий назад и чей прах давно истлел, а изучает нечто Великое и Вечное. Изучает доброжелательно, с легкой, мягкой улыбкой, поэтому страха нет, но нет возможности и оторваться от этого взгляда. Кролик перед удавом, только без летального конца.

И как картина гениального итальянца, так и эта чернота притягивала. Притягивала Тайной, которую никогда до конце не постичь. Притягивала своим могуществом — одна чернота перед глазами, но ты понимаешь, какая грандиозная Сила организовала эту черноту, образовав область в миллиард световых лет, не допустив туда ни звезды, ни планеты, ни кометы. Ничего. Даже вездесущее реликтовое излучение тоже не было допущено. Можно захлопнуть двери перед королями и президентами и другими сильными мира, но как можно захлопнуть двери перед воздухом? А кто-то это смог. И это притягивало. Воображение пыталось нарисовать картину чего-то огромного, медленно там ворочающегося там, в черноте, обхватившего своими огромными лапищами тонкий лучик света и растягивающего или сжимающего его, словно обыкновенную пружинку — для гармонии мироздания скорость света надо изменить. Или теми же ручищами прессующего само пространство для изменения гравитационной постоянной. Или…

— Андрей, ты готов? — на смотровой площадке вновь появился Лю.

— Да, Лю, готов.

— Пошли, — просто сказал мнем.

Знакомая каюта, если так можно назвать это место — «саркофаг» окруженный со всех сторон чем-то непроницаемо белым, но в тоже время не производящим впечатления твердой поверхности.

— Ложись, — вновь последовала команда.

— Пристегиваться чем-то не надо? — землянин посмотрел на мнема.

— "Саркофаг" тебя пристегнет.

— Встречаемся здесь же? — Андрей улыбнулся.

— Через пять минут, — Лю улыбнулся в ответ, — только в точке пространства, отделенной от этой на пару миллион световых лет, — и мнем шагнул за белую стену.

"Интересно, как гиперпространственный переход происходит у мнемов? Надеюсь, давить до кругов в глазах и ломать позвоночник не будет. Эх, забыл поблагодарить Лю за позвоночник, ведь он уже не болит. Вылечил. А «саркофаг», межу прочим, с греческого переводится, как пожиратель плоти…" — с этой «приятной» мыслю землянин мгновенно заснул — звездолет мнемов нырнул в гиперпространство.

Майор Андрей Кедров, вернувшийся со своей ротой на родную базу, наконец-то заснул…