Яльма брела по Лабиринту Судеб — сложной, запутанной конструкции, расположенной в глубине снов. Царство видений, иллюзий и обманов, с которым люди соприкасаются каждые сути, на время расставаясь с повседневной реальностью, было знакомо ей чуть больше, чем обычному человеку. Чем больше знание, тем больше и граница с непознанным. Люди не обращали внимание на сны, не запоминали их и не видели в них тайны, для Яльмы же это Царство было огромной, невообразимой вселенной, которую она только–только начала изучать. Мастера снов, который учил ее, звали Авильт. Сотрудничество с ним было весьма плодотворным… до тех пор, пока он неожиданно не бросил Яльму — отказавшись иметь дело с ней и как с женщиной и как с партнером по изучению новых, экспериментальных областей волшебства. Авильт вбил себе в голову, что их союз принесет ему несчастье; он почти ничего не объяснял, он просто вдруг ушел из Сущего куда–то туда, в глубины Царства Чар. Яльма долго не могла понять причины столь странного поведения, короткие и сумбурные объяснения Авильта выглядели какими–то надуманными… но теперь, блуждая по Лабиринту Судеб в То время, пока ее тело неподвижно лежало в заклинательных покоях замка Йрник, она начинала понимать. В сновидениях все — загадка и тайна; обычный человек видит лишь картинку, иллюзию; сновидец проникает глубже и обнаруживает структуру, которая порождает картинку, однако и воспринимаемая сновидцем структура — такая же картинка, только принадлежащая иному уровню восприятия, и она также имеет свою структуру и причину возникновения, которые могут быть постигнуты теми, кто погрузился еще глубже — и так далее, до бесконечности. Царство Снов — иллюзии под оболочками иллюзий, совершенное отсутствие чего–либо настоящего. Здесь нет истины, но есть то, что может принести пользу; здесь невозможно найти ответ на вопрос «что есть реальность?», но можно узнать кое–что о том, как этой реальностью управлять. Правда, большая часть этих знаний не имеет никакого отношения к миру Сущему, и в этом смысле они бесполезны, но часть — имеет, и может быть применена…

Лабиринт Судеб, чьи стены сотканы из изображений, чьи камни — сегменты времени, чьи коридоры — чужие жизни, чьи развилки и повороты — водораздел между тем, что может быть и чего никогда не будет — Лабиринт Судеб был одним из таких полезных мест. Он был связан с Сущим, и тот, кто рискнул войти в него, иногда мог узнать кое–что о своем будущем или о будущем тех людей, с которыми вошедший был связан.

Яльма посещала Лабиринт не впервые и неоднократно получала здесь знания, которые оказывались затем весьма ценными в обычной жизни, но то, что она видела сейчас, повергало ее в ужас… Казалось, Лабиринт сошел с ума; иногда ей казалось, что дело не в Лабиринте, а в ней. Как будто бы она утратила власть над сновидениями и вернулась к самому началу — к первым урокам Авильта, когда она уже научилась осознавать окружающий ее мир снов, но еще не научилась им управлять. Ей казалось, что она попала в кошмар, и не имела власти покинуть его или изменить по своей воле. Все было неправильно.

Поскольку будущее зависит от выбора, который не существует до тех пор, пока не совершен, Лабиринт показывал разное будущее — и характер этих «будущих» определился выборами, совершаемыми в различных точках. Его прогнозы не были стопроцентны, но они были весьма точны — прежде Яльма убеждалась в этом не раз. Она могла увидеть какую–нибудь линию развития событий, потом вернуться к повороту и посмотреть, что будет, если пойти в другую сторону — то есть если она или кто–нибудь еще совершит иной выбор. Основная проблема состояла в том, чтобы отделить увиденное внутри той или иной линии от соседней — образы накладывались друг на друга, взаимопроникали, смешивались. Так происходило потому, что время — нелинейно, линейным его видит человек, и человеку требуется рассечь сложное целое на множество простых составных элементов, чтобы понять хоть что–то. Тем не менее, несмотря на мешанину, обычно удавалось хоть в чем–то разобраться, но теперь…

Все коридоры, все ответвления предвещали смерть — смерть как самой Яльмы, так и всех, кто был ей дорог. Точнее, судьба Сурейлин и Цзарайна была еще не определена — Яльме во многих случаях не показывалось, что с ними будет. Сама она умирала почти всегда; кроме того, было видно, что все эти смерти взаимосвязаны с судьбой Кетрава. Все вертелось вокруг их лидера, именно в нем крылась причинах их скорой гибели и поражения.

Это было очень странно, потому что Яльма заглядывала сюда не так давно — и ничего зловещего Лабиринт Судеб для ита–Берайни не предвещал. Кетрав должен был стать приором, а Вомфада и Ксейдзана ожидала смерть — было несколько вариантов того, как все осуществится. Но теперь все изменилось — но изменилось не после какого–то события или выбора. Изменения касались не только будущего, но и прошлого: как будто бы Лабиринт всегда предсказывал смерть. Но Яльма знала, что это не так.

Смерть Кетрава, вокруг которой все крутилось, не была определенной — Лабиринт уготовил для Кетрава сотни, тысячи смертей. Яльма ходила по его коридорам взад и вперед — но на всех развилках, на всех ответвлениях, которые она видела, Кетрав умирал. Событийные ряды выстраивались в совершенно фантастическом порядке, доходило до абсурда: Кетрав завтракал, давился бутербродом и умирал от удушья; спотыкался на ровном месте, неудачно падал и разбивал обо что–нибудь голову; рисунок выстраиваемого им заклятья нарушался из–за крайне неудачного расположения звезд в этот момент и Кетрав непреднамеренно убивал сам себя… Наличествовали и более «достоверные» линии будущего, но конец всегда был один. Больше всего Яльму поражало то, что изменился сам Лабиринт — события, которые прежде вели к благоприятному для ита–Берайни исходу, теперь, через цепочку случайностей и досадных совпадений приводили все к тому же гибельному результату. Как будто бы у них никогда не было никакого выбора и все было предопределено; как будто созерцаемое ею было не Лабиринтом Судеб — вневременной структурой, доступной сновидцам, а индивидуальным кошмаром, в который она сама себя загнала.

Почему Кетрав должен был погибнуть? В чем причина? Почему все событийные ряды выстраиваются именно так, а не иначе? Она не могла понять. Должно быть какое–то событие, которое предопределило такой исход — может быть, она не там его ищет? Она пытается заглянуть как можно дальше в прошлое, найти причину, из которой растут все эти смертоносные следствия, но что, если эта причина расположена совсем не так далеко, как ей кажется? Она где–то здесь, рядом, почти в настоящем, но эта причина столь значительна, что она переделывает под себя все — и будущее и прошлоеЭто должен быть какой–то выбор, совершенный Кетравом, вот только какой? И когда совершенный?

В конце концов Яльма причину нашла. Она не поверила себе, когда ее увидела, перепроверила все еще раз, и еще — но увиденное оставалось неизменным. Именно после этого выбора Кетрава, выбора, сделанного окончательно и бесповоротно, все начало меняться, и неопределенное прошлое стало подстраиваться к будущему, которое вдруг сделалось предельно определенным.

Кетрав накликал свою смерть в тот момент, когда решил устранить жениха Идэль. Яльма помнила чужестранца и не могла понять, почему Дэвид стал камнем, который вызвал столь колоссальные колебания, нарушившие, переиначившие всю структуру Лабиринта Судеб. Он не мог этого сделать. В принципе. В нем не было силы — одна только смазливая мордашка и мягкая душа. Может быть, он идеально подходил для Идэль в постели, но он ни на что не мог повлиять — по крайней мере, не в таких масштабах. Он не был ни выдающимся магом, ни лидером, ни интриганом, у него не было могущественных родственников и за ним никто не стоял… Яльма вдруг усомнилась в последнем. Дэвид был никем — и вместе с тем влияние, которое он оказывал на события, было колоссальным. Значит, источник влияния — не он сам, а что–то, с ним связанное? Но что это? Или кто?

Она пыталась рассмотреть собственную историю мальчика, но так не смогла ничего найти. Лабиринт ничего — или почти ничего — ей не показывал. Дэвид не был прописан в Лабиринте, он действительно был «камнем», который невидимая рука бросала откуда–то сверху, нарушая весь существующий рисунок.

Что способно влиять не только на настоящее и будущее, но и на прошлое, подстраивать под себя события, самоопределять свое бытие, не быть зависимым от предшествовавшего ряда причин–следствий, но напротив, определять для себя этот ряд? Яльма знала ответ: Сила.

Дэвид не был Обладающим и не мог им быть, но существовала какая–то Сила, которая хранила его, распределяя события неким, угодным лишь ей одной, образом. Совпадения выстраивались так, что Дэвид оставался жив, а его враги — проигрывали или погибали; их личное могущество переставало иметь какое–либо значение, потому что сама реальность, в рамках которой они существовали, восставала против них. Кетрав был лидером ита–Берайни, героем, он закручивал события вокруг себя и определял бытие согласно своей воле — но перед Силой, которая оберегала Дэвида, он был лишь песчинкой. Он, по незнанию, стал действовать вопреки тому ходу событий, который она создавала, и был сбит — вместе со своей волей, личной силой, харизмой и прочим — с пути так же легко, как человек щелчком пальцев отправляет в свободный полет таракана. Более того: неверный выбор Кетрава, как бы вступающий в противоречие с течением этой Силы, на самом деле — ничуть ей не противоречил: он был вобран ею и использован в своих целях, стал еще одним камнем на том пути, который она мостила и который в конечном итоге должен был привести Дэвида Брендома к чему–то, что было угодно ей и только ей. Силу не интересовали ни высокорожденные, ни эта муравьиная борьба за власть, ни сам Кильбрен — имело значение только то, что препятствовало или способствовало тому пути, который определила для Дэвида эта Сила. Препятствия разгрызались и переиначивались, то, что должно было уничтожить Дэвида, наоборот, делало его сильнее. Яльма поняла, что у этого мальчика должна быть потрясающая и необъяснимая удача — проявляющаяся, впрочем, не всегда и не во всем, а лишь в каких–то ключевых пунктах, там, где это угодно Силе, а не Дэвиду. Ни она, ни Кетрав, ни кто–либо из высокорожденных, ни весь Кильбрен как совокупность населяющих его людей, животных и духов не были способны повредить этому мальчику. Скорее уж, Кильбрен рухнет в тартарары, чем произойдет что–нибудь в этом роде — возникшая вдруг цепочка событий совершенно «естественным» образом приведет к такому финалу. Противостоять этому могуществу мог бы только другой Обладающий либо, возможно, кто–то из младших богов рангом повыше, чем Ёрри. Но у ита–Берайни, конечно же, не было связей в столь высоких сферах.

Яльма устремилась к выходу из Лабиринта. Надо поговорить с Кетравом. Может быть» еще не поздно все исправить. Пусть сделает другой выбор, пусть бережет мальчика как зеницу ока — да черт с ними, с Дэвидом и Идэль, пусть живут как хотят — Кетрав может получить все, что хочет, и без принцессы, Идэль не так уж важна для его планов. Пусть Сила не вмешивается, надо сделать все, чтобы не связывать свою судьбу с судьбой Дэвида, пусть он идет своим путем — к тому ужасному нечеловеческому будущему, которое ему уготовано, а они пойдут своим, останутся в круге тех проблем, которые способны и могут решить. Не им лягаться с Обладающим, лучшее, что они могут сделать — не привлекать к себе внимание со стороны Силы ни в каком виде, и тогда, быть может, им будет позволено жить той жизнью, которая им привычна и в равных условиях добиваться целей, ничтожных с точки зрения Силы — но столь важных для них самих. Яльма проснулась в заклинательных покоях, села на ложе, расположенном внутри магического узора, распутала паутину чар и бросилась к дверям. Она не успела сделать и нескольких шагов, как замок содрогнулся от взрыва. Началось нападение, возглавляемое Вомфадом и Декмисом.

Сила, о существовании которой догадалась Яльма, позволила ей кое–что понять в подноготной происходящих событий лишь потому, что действия Яльмы, которые могли бы проистечь из этого понимания, уже не были способны изменить что бы то ни было.

* * *

Зеркала, с помощью которых маги общаются друг с другом, могут быть использованы для общения двояко: во–первых, тот, кто желает установить связь такого рода, может создать канал между собственным зеркалом и иным, находящимся в строго определенном месте; во–вторых, можно взять за точку отсчета не зеркало, а человека — в этом случае окажется задействованным то зеркало, которое находится ближе всего к искомому человеку. В особняке Идэль имелось около двадцати зачарованных зеркал, Фольгорм, конечно, понятия не имел, в какой части дома находится нужный ему человек, и поэтому воспользовался вторым способом связи, тихо надеясь, что рядом с зеркалом в момент вызова Дэвид будет один.

Так и случилось. Дэвид обнаружился в комнате, которую они с принцессой собирались использовать под библиотеку, — разбирал книги, закупленные сегодня в городе Диаром, и Лийеманом, и расставлял их по полкам. Увидев, что замерцало настенное зеркало, протянул к нему руку и со своей стороны активировал заклятье связи. Физиономия Фольгорма, нарисовавшаяся с той стороны стекла, его не удивила — в связи с обучением, которое проводил дядюшка принцессы, они виделись едва ли не каждый день.

— Привет, — кивнул землянин, наклоняясь, чтобы вытащить из коробки еще несколько книг. — Тебе нужна Идэль?

— Нет, мне нужен ты. — С легким нажимом произнес Фольгорм.

— Я к вашим услугам, мистер.

— Готов подраться?

Дэвид отложил книги и с интересом посмотрел на зеркало.

— То есть?

— Если готов, бери меч и все, что тебе надо, и приходи в Старый дворец. Немедленно. Идэль ничего не говори.

— Эээ… — сказал Дэвид. — А, собственно, почему?

— Потому что дело опасное, а зная характер своей племянницы, я предвижу одно из двух: она либо никуда тебя не отпустит, либо припрется сама. — Терпеливо разъяснил Фольгорм. — Идэль мне здесь не нужна. Все понятно?

— Эээ… В общем, да. А кого мы собираемся отпи… кхе–кхе… пардон, я хотел сказать: а с кем мы собираемся вступить в честный благородный поединок?

— С Кетравом. Подробности на месте. Давай, живо.

Изображение погасло, зеркало как будто покрылось жемчужно–радужным туманом, а затем, в течение нескольких секунд, опять прояснилось — вот только отражало оно уже не физиономию Фольгорма, а комнату в особняке. Глядя на свое отражение, Дэвид задумчиво почесал затылок. Его зеркальный клон с той стороны стекла, как и положено, повторил движение.

— Бросай все, пошли мочить Кетрава, — пробормотал землянин. — Как будто мне заняться больше не чем… Вон, даже книжки еще не расставлены…

Он покинул библиотеку и быстро прошел в свою комнату. Подвески после боя с Кантором он теперь всегда держал наготове — у хеллаэнского ублюдка хватило бы мозгов вернуться за третьей добавкой. Амулет, как обычно, был на месте, оставалось только взять меч. А что если дело затянется? У Идэль может возникнуть вопрос, где, черт возьми, ошивается ее благоверный. Чтобы зря не тревожить любимую, Дэвид взял листок бумаги и составил короткую записку в духе: не волнуйся, милая, ушел по срочному делу, постараюсь вернуться к ужину. Он положил бумагу на подставку для книг, так, чтобы листок был сразу заметен, с порота, и совсем уже собрался открыть волшебный путь, как дверь в его комнату вдруг резко распахнулась… Первым из вломившихся был Лийеман, он придержал дверь, пока входила принцесса, а за ней нарисовалось еще с полдюжины дворян.

— Чему обязан, господа… и дамы?… — с некоторым недоумением поинтересовался землянин. Они даже не постучались!

Вперед вылез Керамар.

— Простите, кириксан Дэвид. Я установил подслушивающие заклинания на зеркалах… и даже сумел сделать это так, чтобы остаться незамеченным для ваших элементалей! — закончил старик не без гордости.

Дэвиду захотелось придушить пенсионера. Мало того, что тот поставил зеркала на прослушку и ничего ему, Дэвиду — человеку, который нанял Керамара на эту работу! — не сказал; мало того, что он настучал Идэль, так он еще и раскрыл перед всеми существование шпионов–элементалей в магической системе дома! Дэвид хотел рявкнуть старику, что тот уволен и может убираться к черту, но в этот момент Идэль подошла к нему вплотную и закрыла ладошкой рот. Землянин возмущенно сбросил руку, однако увольнение Керамара пришлось отложить.

— Тихо, — успокаивающе произнесла Идэль. — Не кипятись. Про элементалей и так все знают. Всем было очень интересно, как ты обнаружил Вилайда при том, что он был намного лучшим магом, чем любой из нас, и спокойно прошел через защиту… мои дворяне начали разбираться в системе и очень быстро обнаружили твоих существ. Но это не важно… а важно то, что ты, кажется, куда–то собрался.

— Я думал, мы играем на стороне твоего дяди, — произнес Дэвид.

— Конечно. Поэтому я отправлюсь с тобой и помогу дядюшке сделать то, что он собирается сделать.

— Нет, так не пойдет!

— Хорошо, — величественно согласилась Идэль. — Можешь оставаться в особняке, я пойду одна.

— Черт!.. — Дэвиду хотелось разразиться нецензурной бранью, и только присутствие дворян его остановило. — Я тебя не пущу!

— Не пустишь?! — удивилась Идэль. — Ты — меня? — Она посмотрела на Крайгема, на Яджи, Керамара, Сибана и Лийемана, молчаливо ждущих распоряжений своей госпожи, и снова перевела взгляд на Дэвида. — Это я тебя не пущу! Арестую и запру прямо в твоей комнате.

— Это… это… — Дэвид не знал, что сказать. Временами самоуправство этой женщины его просто бесило. — Это нечестно!

Идэль повернулась к дверям..

— Ты идешь или остаешься? — бросила она через плечо.

Дэвид не выдержал и все–таки процедил несколько крепких словечек — правда, на винландском, и из присутствующих его никто не понял. Он никогда раньше специально не задумывался о том, каково должно быть положение женщины в семье и в обществе, но в эту минуту с предельной ясностью осознал: феминизм есть великое зло. Жесткий патриархат, женщины в гаремах, выбирающиеся на улицу исключительно в парандже, робкие, безгласные создания, во всем подчиненные мужчине — вот каким должен быть идеальный мир, в этом не оставалось никаких сомнений.

То ли скорпионцы были слишком удивлены той решительной делегацией, которую возглавляла Идэль, то ли им был дан приказ пускать в Старый дворец всех желающих, но не выпускать никого — как бы там ни было, холл и путь на второй этаж Дэвид, Идэль и сопровождавшие их дворяне прошли беспрепятственно. На втором этаже крутилась куча народу — все при оружии, слегка напряжены и как будто чего–то ждали. Когда новоприбывших увидел Фольгорм, он схватился за голову.

— Ты все–таки привел ее…

— Кого это «ее»? — возмутилась Идэль. — Я, между прочим, здесь нахожусь! Прошу не говорить обо мне в третьем лице, это просто невежливо!

— Я же тебе сказал, чтобы ты… — пытаясь не обращать на племянницу внимания, продолжал Фольгорм.

— Дядюшка, — с укоризной произнесла Идэль. — Я тоже хочу в этом поучаствовать! Мне надоело думать о будущем, бояться, переживать, просчитывать, что может сделать Кетрав, дрожать от каждого шороха… Я тоже хочу его убить.

— Боги мои, представляю, что скажет Вомфад. — простонал Фольгорм. — А, дождались. Вот и он.

Зеркала в старом дворце, которыми пользовались Фольгорм и Тахимейд для общения с теми, кого они собирались взять с собой на «мероприятие», находились, как и предупреждал Вомфзд, под наблюдением. Вомфаду не нужны были сюрпризы и своим союзникам он доверял не больше, чем врагам. Скорпионцы исправно сообщали ему обо всех переговорах — вот только у Вомфада имелись, кроме этого, еще и другие дела, состоявшие, в частности, в вызове и инструктаже высокорожденных из младших семей, подчиненных лично ему самому. Поэтому отчеты делались с некоторым запозданием. На самом деле своим появлением Идэль, возможно, спасла Фольгерму жизнь, поскольку Вомфад, получив наконец известие о переговорах Фольгорма и Дэвида, пришел в ярость. Чтобы понять причину такой реакции, необходимо встать на точку зрения военного министра и взглянуть на мир его глазами. Правду о том, кто такой Дэвид, не считая его самого, в Кильбрене знали еще двое: Идэль и Фольгорм. Все остальные знали либо ту версию, которая была наложена им публично, на обедах в кланах Кион и Гэал, либо ту, которая в спешке была приготовлена Дэвидом полторы недели назад, во время дружеского семейного обеда с Ксейдзаном и Тахимейдом. По последней версии, предназначенной для «особо избранных», Дэвид выходил этаким тайным агентом Кетрава. Эту версию Фольгорм сам, лично, продал Вомфаду в качестве «секрета» во время очередного сеанса их бесконечной партии в трехмерные шахматы… Неудивительно, что связь с «агентом Кетрава» непосредственно перед операцией Вомфада просто взбесила. Он вышел в коридор, еще не зная — отдать приказ убить Дэвида и Фольгорма или только пленить их, отменить операцию и допросить с пристрастием — когда увидел Идэль и ее дворян. Это слегка остудило его чувства. Связан ли Дэвид с Кетравом — еще неизвестно, Вомфад узнал об этом от Фольгорма и совсем не факт, что Фольгорму в этом вопросе можно было верить; но вот то, что Дэвид связан с Идэль, а через нее — и с той партией внутри клана Кион, которую возглавлял Вомфад — было куда более очевидно. Пусть даже изначально Дэвид был агентом Кетрава, Ксейдзана или еще чьим–нибудь, но это вовсе не означало, что его нельзя переманить на другую сторону; и появление здесь и сейчас этой чудной парочки — неизвестно откуда взявшегося «жениха» и широко известной своим взбалмошным поведением «невесты» — стало в своем роде манифестацией того, на чьей же на самом деле они стороне. Вомфад раздумал рубить головы, но было что–то такое в его лице, когда он приближался к новоприбывшим, что заставило Дэвида смутиться, Идэль — принять наивно–детский вид, а Фольгорма — прикрыть глаза и мысленно досчитать до десяти. Некоторые дворяне рефлекторно опустили руки на рукояти мечей.

На расстоянии нескольких шагов от означенной группы Вомфад остановился и поманил к себе Фольгорма. Принц тихо вздохнул, но подчинился. Пока он шел к военному министру, думал, что будет говорить.

Хотя Фольгорм не особенно рвался выполнять заказ Кетрава на устранение мешавшего лидеру ита–Берайни жениха принцессы Идэль, сам он, в общем–то, совсем не возражал против того, чтобы Дэвид скончался — само собой, от совершенно естественных причин. Фольгорм с большим скрипом принял то, что Рунный Круг смог пройти посторонний, но даже когда он в это поверил, случившееся его отнюдь не обрадовало. У него не было личной неприязни к Дэвиду, напротив, внешне он выражал приязнь и расположение, даже взялся учить его вместе с Идэль, но смертный, инициированный в Кильбренийском Тертшауре, вносил слишком большой дисбаланс в политические игры двора. Фольгорм воспринимал все эти интриги, предательства, удары из–за угла и прочее как большую шахматную партию, и ему не нравилось появление на доске лишней пешки. Это выводило из себя. Пока жил Дэвид, всегда была вероятность того, что правду — настоящую правду — узнает кто–нибудь еще, а этого Фольгорму совсем не хотелось. Знание о том, что Рунный Круг можно обмануть, он собирался использовать исключительно в своих собственных целях. Дэвид был ценен тем, что благодаря ему это знание стало известным Фольгорму, и неудобен тем, что от него это знание мог получить еще кто–то. Однако Фольгорм не хотел ссориться с Идэль и именно поэтому не тратил усилий на устранение выскочки, но он был совсем не против того, чтобы Дэвид погиб сам. Во время штурма замка Йрник Дэвида легко могли убить, и это было бы неплохо. Если бы Дэвид остался жив, это тоже было бы неплохо — Фольгорм всегда мог бы сказать, что вызвал Дэвида исключительно потому, что заботился о его благополучии: ведь в самом деле выступление Дэвида в команде против Кетрава снимало с него все подозрения в том, что он — агент этого самого Кетрава, и заслугу в отбеливании своего «протеже» Фольгорм приписал бы себе. Наконец, Вомфад мог взбеситься и арестовать их обоих — и это было бы совсем хорошо: Фольгорм был уверен, что вывернется, у него уже была заготовлена подходящая история на этот случай, но Дэвид остался бы в плену, что, в конечном итоге, привело бы к ухудшению отношений Вомфад–Идэль. Вомфаду осталось жить в лучшем случае всего несколько дней, и Фольгорм не хотел, чтобы принцесса болезненно восприняла его смерть или чтобы у нее возникли какие–нибудь сомнения насчет того, стоит ли голосовать за того, кто организует убийство военного министра и сам, после устранения последнего претендента, выдвинет свою кандидатуру на пост приора…

— Что они здесь делают? — тихо, но проникновен но спросил Вомфад.

Фольгорм решил, что самое лучшее в такой ситуации — сделать вид, как будто все идет по плану.

— По–моему, это очевидно, — спокойно сказал он, слегка пожав плечами.

Но Вомфада, конечно, сбить с толку так просто не удалось.

— Какого черта ты притащил сюда весь этот детский сад? — прошипел он.

— Протестую! — громко произнесла Идэль. — Выбирайте выражения, господин министр!

Вомфад скрипнул зубами. Фольгорм осторожно дотронулся до рукава его камзола и как можно мягче сказал:

— Спокойно, Там ведь нас встретят не только Берайни. Кому–то будет нужно разобраться с гвардией и с домашними магами Кетрава.

— Почему ты не согласовал со мной…

— Я посчитал, это слишком мелкий вопрос, чтобы тебя беспокоить, — Фольгорм сделал удивленное лицо. Вомфад несколько секунд мрачно смотрел на новоприбывших. В основном на Идэль. Он мог бы сказать, что на этом мероприятии у нее есть все шансы погибнуть, мог бы воззвать к ее благоразумию, мог бы посадить ее под замок на время сражения с ита–Берайни. Но ничего подобного он не сделал. Он достаточно хорошо знал эту девчонку и понимал, что если ей что–то взбрело в голову, то все предупреждения она пропустит мимо ушей. Оставлять людей для присмотра за ней и за ее вассалами — значило распылять собственные силы. И Вомфад решил, что в данном случае самое лучшее — позволить событиям развиваться естественным образом. Если эту дуру прибьют в замке Йрник, может быть, оно и к лучшему. Одним ходячим вулканом неприятностей в клане Кион станет меньше.

— Ладно, — сказал он, — делайте что хотите. Но учтите: оберегать вас никто не будет, и если вас перебьют в ходе штурма — это будет исключительно ваша и только ваша вина. Я понятно выражаюсь?

Идэль и Дэвид кивнули.

— Вам запрещается с кем–либо связываться или покидать Старый дворец. Попытка выкинуть что–либо подобное будет рассматриваться как предательство и караться незамедлительно, без следствия и суда.

Бросив на прощание это предупреждение, Вомфад ушел. Идэль показала язык его удаляющейся спине.

Подготовка была завершена через два часа. По плану, Фольгорм и Тахимейд, как лучшие системные маги из всех, должны были вскрыть охранное поле Йрника и блокировать все магические пути из замка. За Вомфадом, Декмисом и еще двумя десятками высокорожденных из младших семей оставался штурм. Обычных боевых магов — скорпионцев и дворян — долженствовавших принять участие в нападении, было более трехсот.

Приблизительно за час до начала Кетраву о намечающемся штурме донесли: среди подчиненных Вомфада у лидера ита–Берайни были свои люди. Кетрав уже давно ждал открытого конфликта — в том, что такое нападение будет предпринято вскоре после его победы на выборах, он не сомневался. Вместо бегства он поднял на уши всех обитателей замка (исключая Яльму — ее выводить из транса побоялись, поскольку резкое пробуждение могло повредить сновидящей), приказал начать подготовку к отражению атаки и вызвал на помощь всех своих союзников и вассалов, которым мог доверять. Поколебавшись, он вызвал Эрдана — но тот, заранее предупрежденный Фольгормом, на вызов не ответил. Эрдану было невыгодно принимать участие в этой бойне на чьей–либо стороне, равно как Фольгорму было невыгодно его появление. Иные друзья и союзники Кетрава откликнулись, однако те, кто донес ему о предстоящем нападении, не сообщили, что в штурме примут участие Тахимейд и Фольгорм. Последних, естественно, должны были сопровождать их собственные фавориты из младших семей, их гвардейцы и дворяне. Это существенно влияло на общую расстановку сил; и если бы Кетрав точно знал, с чем ему предстоит столкнуться, он, вероятно, просто отступил бы, «подарив» замок Йрник врагам, а затем нанес бы ответный удар — так и тогда, когда ему это было бы выгодно. Несмотря на весь свой интеллект, он не мог и чисто логически предвидеть появление Тахимейда — по той простой причине, что он и понятия не имел о смерти Ксейдзана, и, следовательно, не мог и предположить, что кто–то захочет ему отомстить. Что же касается Фольгорма, то здесь Кетрав допустил фатальную ошибку — исходя из того, что Фольгорму выгоднее быть на его стороне, Кетрав вызвал его к себе — в качестве союзника. Фольгорм, вместе со своими людьми, не замедлил прибыть… собственно, с этого и начался штурм замка Йрник. Блокировка путей легла целиком на плечи Тахимейда, зато отпала проблема вскрытия защиты: Фольгорму и приведенному им отряду нужно было только охранять и поддерживать путь, по которому их впустили. По открытому каналу немедленно переместился Декмис со своими людьми, за ним последовали младшие высокорожденные — битва началась. От высвобождаемых сил замок несколько раз тряхнуло, коридоры и комнаты заливало пламенем, этажи рушились вниз, и в этом хаосе, в потоках плазмы, каменного крошева и стихиальных всплесков парили маги внутри защищавших их энергетических пузырей, перебрасывались заклинаниями, все больше и больше способствуя разрастанию хаоса, зародившегося в глубине замка Йрник. Соратникам Кетрава все–таки удалось закрыть этот канал, но общая защита крепости к этому моменту уже была непоправимо повреждена и Вомфаду и Тахимейду не составило никакого труда открыть еще несколько путей, по которым устремились новые отряды. Замок разрушался, но несмотря на чудовищное количество энергии, высвобожденное в районе портальной комнаты, он не сложился сразу, потому что его стены были хорошо укреплены чарами и могли противостоять какое–то время даже и столь мощному напору. Там, где раньше находилась портальная комната, теперь была дыра диаметром в сотню метров и высотой в четыре этажа. Из этой дыры, целиком заполненной бушевавшими стихиями, пламя распространялось дальше — но никто даже не пытался его тушить. Противостояние двух больших групп — которое, собственно, и привело к столь быстрым и масштабным разрушениям — развалилось на отдельные поединки или на бои по двое–трое участников с каждой стороны, при том и нападающие, и защитники стремились как можно скорее покинуть ими же созданную зону огня и смерти. Однако, поскольку, отдаляясь, они не переставали вываливать на врагов все самые смертоносные заклинания, которые имели в своих резервах, новые разрушения следовали за ними по пятам. Один из отрядов нападавших возглавляла Галдсайра — Вомфад обещал, что возьмет ее с собой, когда соберется убивать Кетрава, и сдержал слово.

Отряд, во главе которого стояли Дэвид и Идэль, проник в крепость ита–Берайни последним. Замок пылал, сражение велось на всех еще сохранившихся этажах. Причудливые формы, в которые облекалось волшебство нападающих и защищающихся, казалось, перенесло замок то ли в Царство Бреда, то ли глубины Преисподней. Сгустки черноты пожирали огонь; потоки не воды, а чистой эссенции влаги смывали черноту, как река — нечистоты; Смерть входила в Воду и иссушала ее силу, влага становилась пустой — недвижной оболочкой без сущности, лишенной всякой энергии; брошенные в пустоту семена Жизни превращали Смерть в свою пищу; Жизнь становилась Деревом с энергийным образом этой стихии, проникая повсюду своими корнями, ветвями, усиками, отростками… И Дерево снова сменял всепоглощающий Огонь. В этой фантасмагории стихии следовали друг за другом в совершенно произвольном порядке: в замке Йрник сошлось в битве слишком много магов, у каждого из них были свои стихии и каждый старался описать и зафиксировать тот порядок вещей, который был выгоден ему самому — в результате начинался полный бедлам, немыслимые превращения и такие соединения и взаимодействия стихий, которых не желал никто по отдельности. Дэвид и Идэль немедленно включились в этот хаос и внесли свою долю в его распространение… Очень долго нельзя было понять, на чьей же стороне, собственно, перевес. Уже в первые минуты боя Фольгорм был тяжело ранен — вассалы принца едва сумели вынести его с поля боя. Галдсайра и Декмис насели на Кетрава, но больше всего хлопот нападавшим доставила Яльма. Со стороны самая талантливая колдунья среди ита–Берайни, обратившаяся к наиболее разрушительным аспектам того Высшего Волшебства, что было ей доступно, выглядела как смутная, едва различимая фигура женщины в центре сияющего черного шара, свет которого состоял из нитей черноты. Эти нити уничтожали все, к чему прикасались — как материю, так и чисто энергайные структуры, создаваемые заклинателями, в то время как саму Яльму, окруженную огромным множеством этих нитей, достать было практически невозможно. Яльма нанесла союзникам Вомфада не меньший урон, чем все остальные защитники замка, вместе взятые. Ее пытались задавить числом — она сметала скорпионцев и дворян походя, даже не замечая их — пучки Нитей Сияния распространялись вокруг нее во все стороны, беспрестанно двигаясь, соединяясь, расходясь; перемещающиеся Нити схватывали и оплетались младших высокорожденных одного за другим — чтобы разгрызть их защиту, Яльме требовалось некоторое время, но, вцепившись в жертву, она ее не опускала до тех пор, пока не выжимала энергию защитного поля до конца и затем принималась за гэемон… На первое у нее уходило лишь несколько секунд, на второе — еще меньше; разорвав энергетическое поле одного высокорожденного, она тут же принималась за следующего. Никто — ни нападавшие, ни даже ее родственники — до этого боя и понятия не имели о том, насколько она может быть опасна. Из всех кильбренийцев в одиночку противостоять Яльме смог бы лишь Эрдан, а сумей ита–Берайни перед началом штурма заручиться еще и его поддержкой, вполне возможно, что в итоге победу в этом бою одержала бы их сторона.

В конце концов Яльму повергли — это стоило жизни десяти высокорожденным и сотне обычных магов. Тахимейд, принадлежавший, как и она сама, Ордену Ткачей Заклятий, сумел частично блокировать действие тех сил, которые она использовала, а Вомфад, окруженный призрачным светом, размазываясь в воздухе — уже не человек, а серая тень — врезался в окружавший Яльму шар из Черных Нитей Сияния и вонзил в нее меч…

Галдсайра и Декмис наседали на Кетрава и уже сумели ранить его, когда лидеру ита–Берайни на помощь пришел Цзарайн. Противостояние пара на пару быстро распалось на два одиночных боя: Галдсайра против Цзарайна, Декмис против Кетрава. В первой партии все решилось довольно быстро: оба использовали в первую очередь оружие, а магию рассматривали как вспомогательное средство; яростный, стремительный бой практически сразу выявил превосходство Галдсайры. Цзарайн дрался двумя легкими клинками; Галдсайра по обыкновению орудовала двуручным мечом, размахивая им с такой легкостью, как будто бы он вообще ничего не весил. Цзарайн вертелся, как мог, но так и не сумел подобраться на расстояние удара; заклятья, которые он применял, были отбиты, а сам он в конце концов — принужден блокировать летящее на него лезвие исполинского меча собственными клинками, уже не имея возможности увернуться, уйти с линии атаки. Галдсайра загнала его в угол, где и прикончила; воткнув меч в грудь поверженному противнику, она повернула оружие, выворачивая наружу кости и легкие, с удовлетворением наблюдая, как содрогается в муках молодой ита–Берайни. Цзарайн, уже теряя сознание, сумел ударить в последний раз. Движения его были беспорядочны и не имели силы; это была уже почти агония, а не целенаправленное действие. Он не мог нанести глубокую рану и лишь задел Галдсайру, пропоров ей штанину чуть ниже колена — рана настолько легкая, что она даже не почувствовала боли, но на движение отреагировала — наступила ногой на ту руку, в которой был зажат ударивший ее меч, и ударом каблука сломала кость. Цзарайн умер, но Галдсайра пережила его ненадолго. Сначала она ощутила сонливость, затем внутренний жар; ее попытки прибегнуть к магии для того, чтобы понять, что происходит и исцелить себя, стали катализатором тех изменений, которые и так уже происходили в ее теле и гэемона. Она упала вниз и бессильно наблюдала, как огонь, пожиравший замок, постепенно подбирается к ней. Поле амулета какое–то время будет удерживать его, но надолго ли его хватит? Впрочем, она умерла еще до того, как охранное поле иссякло и пламя пожрало ее тело: сознание помутилось, Галдсайра провалилась в беспамятство. Ее парализовало, нервные клетки разрушались с неимоверной скоростью, затем связь между телом и гэемоном разорвалась. Цзарайн, этот талантливый отравитель, в последний раз, уже посмертно, засвидетельствовал свой профессионализм.

Кетрав и Декмис сражались с переменным успехом; здесь же, левитируя между потоков пламени и уворачиваясь от падающих сверху раскаленных камней, обменивались заклятьями дворяне и младшие высокорожденные. Общий бой был чрезвычайно сложным и запутанным; из–за постоянных перемещений противники менялись; то группа сталкивалась с группой, то вновь общее месиво распадалось на отдельные поединки. В один из тех периодов, когда бой опять ненадолго стал «общим», на Декмиса насели очень плотно и сняли практически всю защиту, которую он имел; Кетрав не замедлил воспользоваться ситуацией. Он использовал одну из своих подвесок, составленную на базе Огня и Земли, — тяжелое, медленное, неотвратимое пламя ударило младшего ита–Зурон, отшвырнув его назад и вниз; Декмис еще что–то пытался сделать; Кетрав добавил, став на мгновение похожим на архангела, поражающего огненным копьем дьявола, сбрасываемого с небес. Декмис полетел вниз, погружаясь в клубы пыли, дыма и огня; Кетрав добил его — и тут же сцепился со следующим противником…

В левом крыле замка сложился еще один очаг сопротивления — там, под руководством Сурейлин оборонялось около полусотни магов, противостоя вдвое превосходящим их силам нападавших. Сюда же подошел отряд принцессы Идэль и включился в сражение. Преимущество нападавших казалось несомненным до тех пор, пока Сурейлин не спустила с цепи ифрита — точную копию той твари, которая двумя неделями раньше едва не порвала в клочья Хенкарна и Альтану в их собственной спальне. Ифрит был похож на уродливого мускулистого великана, пышущего огнем из всех щелей. Кожу этому существу заменяла застывшая лава, голова отдаленно напоминала человечью — если бы не раскосые желтые глаза и широкая пасть с двумя рядами зубов. Огненный демон Преисподней изменил баланс сил — уже в течение первых тридцати секунд после своего появления он прикончил пятнадцать дворян, трое из которых принадлежали к отряду Идэль. Младшие высокорожденные, руководившие атакой, слишком увязли в противостоянии с Сурейлин и ее присными и не могли задавить ифрита общими усилиями; заклятья же дворян, исходящие от этого существа огненные энергии Ада по большей части попросту сжигали. Рирбин, сын герцога Камиата, предпринял попытку изгнать тварь туда, откуда она вылезла — но его экзорцизм подействовал на ифрита как дробь на разъяренного буйвола. Демон взбесился еще больше и немедленно напал на того, кто совершил столь опрометчивый поступок. На прочие атаки он уже не обращал внимания, и ни Дэвид, ни Идэль, истратившие на чудовище по паре своих лучших боевых заклятий, так и не смогли причинить ему вреда. Рирбин оборонялся, ифрит проламывал его барьеры один за другим — сила у этого существа была невероятная, он не знал никаких тонких–заклинаний, но зато имел в своем распоряжении столько энергии, сколько и не снилось никому из людей, находившихся в замке. Рирбин пытался сбежать по волшебной дороге — путь вспыхнул, как попавшая в огонь паутинка, и здоровенная когтистая лапа схватила молодого герцога. Рирбин страшно закричал — впрочем, его крик быстро прервался — прикосновение к «коже» ифрита было подобно прикосновению к плавящемуся металлу.

Дэвид притянул Идэль к себе и, перекрывая крики, рев огня, рычание ифрита, шипение и визг воздуха, рассекаемого множеством стремительно несущихся и сталкивающихся друг с другом магических конструкций, прокричал:

— Действуем вместе! Приготовься!

Пока ифрит дожевывал несчастного Рирбина — злобные желтые глазки чудища при этом так и шарили по сторонам, выискивая новую цель, — Дэвид закончил рунную монограмму, нарисовал, точнее выцарапал на ближайшей стене, используя острие кинжала вместо пера. Преломляя силу Источника через монограмму, он мог вызвать пламя, которое накрыло бы не только замок, но и ближайшие окрестности — вот только ифриту сила, распыленная таким образом, ничуть бы не повредила, да и сражающиеся колдуны вряд ли бы ее заметили: несмотря на столь впечатляющий внешний эффект, заклятье оказало бы на защитные поля каждого из них слишком малое давление — собственно, все свободное пространство в замке Йрник и без того было заполнено постоянными выплесками стихийных сил, и еще одна волна пламени никого бы не удивила. Всю эту силу Дэвиду требовалось не распылять, а собрать в одной точке — тогда внешних эффектов от заклятья не было практически никаких, зато был результат. Но Дэвид понимал, что даже при таком подходе, задействовав все доступные ему ресурсы и даже потратив четверть минуты на создание монограммы — даже при всем при этом он вряд ли сумеет серьезно повредить ифрита — скорее уж, ранит и разозлит еще больше, что приведет к немедленной ответной атаке. Свои силы Дэвид не переоценивал и понимал, что его собственные попытки защититься в этом случае будут выглядеть еще более жалко, чем действия Рирбина, — молодой герцог прошел инициацию в Источнике и начал осваивать техники, доступные на уровне Ильт–фар не четыре недели назад, а уже лет десять как и превосходил в волшебстве как Дэвида, так и Идэль на порядок. Умирать Дэвид не хотел, и поэтому план его состоял в другом. Задействовав заклятье, не причинившее ифриту никакого прямого вреда, он скомандовал принцессе: — Бей! — Сейчас!

Идэль поняла, что за чары он применил в тот момент, когда он их использовал, и привела в действие самую разрушительную подвеску из тех, которые еще оставались в ее распоряжении. К демону устремилась черная сфера Смерти, до предела насыщенная силой Источника — она низко гудела, пожирая воздух, пыль, сгустки энергий, оставшиеся от стихиальных выплесков — все, что стояло на ее пути. Сфера была переполнена мощью… вот только Рирбин обращал против демона еще более сильные заклятья, от которых ифрит отмахивался, как от надоедливых насекомых. И тем не менее, уступая заклятьям Рирбина во всем, сфера Идэль прошла сквозь ореол багрового пламени, окружавшего адское создание и ударила ифрита в середину груди, оставив в его устрашающем уродливом теле дыру, в которую мог бы проехать автомобиль.

Так произошло потому, что секундой ранее своим заклятьем Дэвид подавил его защиту. Кольцо показало ему, что тварь, защищаясь и атакуя, прибегает, как это зачастую и свойственно демонам, не к Искусству, а к грубой мощи, оформляя ее в простейшие наброски заклятий практически неосознанно, просто в силу способностей, присущих по рождению Преисподней по природе. Для мага его заклятья — то же, что паутина для пауа; для демонов же — по крайней мере, таких как ифрит, сейг или обычный алементадь — их колдовские действия есть проявление себя во вне. Маг, создавая заклятье, собирает, пусть даже из собственной энергии, нечто внешнее по отношению к себе; демон же непосредственно воздействует на внешнее так, как ему самому, свойственно. И у того, и у другого подхода есть свои преимущества и недостатки, в данном же случае Дэвид, помня уроки, полученные еще в Академии, сумел противопоставить преимущества колдовского Искусства ограничениям природной магии демонов. Именно «встроенность» в демонов их волшебства, дающая немалые преимущества в прямом бою, становится недостатком в том случае, если заклятье направляется не демона, а на саму «встроенную» способность: Маг, чье заклятье развеяно или повреждено, может тотчас составить новое — он сам, если успел разомкнуть контура гэемона с нервными узлами заклятья, от повреждения своей конструкции нисколько не страдает — в то время как демон, чья способность, аналогичная по производимым эффектам заклятию мага, была парализована или повреждена, оказывается в куда худшем положении — он становится похож на силача, которому рассекли мышцы, на превосходного бегуна, которому перерезали сухожилия. Конечно, у демонов имеются регенерационные механизмы, эффективность работы которых поражает — однако Дэвиду нужно было заблокировать способность огненного ореола всего лишь на пару секунд, только чтобы дать Идэль возможность ударить, и своей цели он добился. Он применил заклятье на базе Огня — вот только оно не наносило ущерб при помощи этой стихии, а, наоборот, подавляло все ее проявления — ведь управляющий огнем может как вызвать сию стихию, как и изгонять. «Огненность» окружавшей демона защиты была нарушена, а поскольку эффекты этой защиты базировались исключительно на огне, то вместе с истощением стихии исчезла — пусть не полностью и совсем на короткое время — защита как таковая. Потом включившиеся регенерационные механизмы восстановили внешние слои гэемона ифрита — тот самый огненный ореол, который оберегал демона так же, как животного от опасных повреждений оберегает шерсть, толстая кожа и прослойка жира под ней. Заклятье Дэвида было разрушено, способность восстановилась — но поздно: выброшенный принцессой сгусток Смерти уже проник внутрь ифрита и продолжал производить свою разрушительную работу. Ифрит еще пытался восстановиться, переработать убийственный комок чужеродной Стихии, который терзал его, медленно растекаясь по всему его существу — но ему, конечно, восстановить себя не дали. Ифрит бился в конвульсиях, оглушающе ревел и то переводил всю доступную ему силу на самовосстановление, то сосредотачивал ее на внешних защитных полях — он был вынужден делать это, потому что Идэль и Дэвид, и еще около десятка дворян поливали его всеми заклятьями, которые только могли вот так, на скорую руку, придумать и привести в действие. Нельзя было позволить этой твари ни секунды передышки. И в конце концов, ифрит иссяк. Он не мог сразу восстанавливать себя и защищаться — а приходилось делать и то, и другое. Смерть, слово отрава, растеклась по его энергетическим каналам, разрушая сначала их, а затем и узлы гэемона, к которым эти каналы неизбежно вели. Сила, которую мог контролировать ифрит, с каждой секундой становилась все меньшей меньше и внешняя защита уже не выдерживала атак. В конце концов его прикончили — полностью разрушили гэемон и развалили полуматериальное тело, которое он обрел, когда воплощался здесь, в Царстве Сущего. Это стоило больших усилий и времени, но это необходимо было сделать. Сурейлин была убита своими противниками практически одновременно с тем, как вызванное ею создание отправилось обратно в ад.

Кетрава убил Вомфад — собственноручно. Бой в замке Йрник к этому времени уже практически завершился, сопротивление подавили, и Кетрав возглавлял последнюю группу обороняющихся. Они пытались вырваться из замка, сбежать, но маги, которыми руководил Тахимейд, пресекли его поползновения — из Йрника, после того, как защитное поле замка было нарушено (а немногим позже — и вовсе уничтожено в ходе колдовского беспредела, творившегося внутри) можно было уйти лишь по каналам, контролируемым нападавшими — тем каналам, по которым нападавшие продолжали приходить в замок. Сражение не затянулось, оно было скоротечным и яростным, и к тому моменту, когда Кетрав схватился с Вомфадом, первый еще не знал, что его сторона проиграла, а второй — что его сторона победила. Вомфад убил Яльму, а Кетрав — Декмиса, а как обстоят дела на поле боя в целом, ни тому ни другому еще не было известно.

Была битва, столкновение лидеров двух враждующих партий, финальная стадия противостояния, длившегося так долго. Однако рассказывать об этой битве нечего — не было поединка, сражения один на один, все началось и закончилось весьма быстро и бесславно, Вомфаду нужна была не слава, а минимизация потерь — плюс к тому он, имея значительное преимущество в сторонниках, не видел никакого смысла противостоять Кетраву «в честном бою». На отряд дворян, которыми руководил последний ита–Берайни, обрушились скорпионцы и дворяне, присягавшие Вомфаду, Фольгорму, Тахимейду, Идэль. Их было приблизительно раз в десять больше, чем тех, кто подчинялся Кетраву. Бой был недолгим. Одновременно несколько десятков дворян и полдюжины младших высокорожденных сосредоточили свои усилия на Кетраве — он отбивался как мог и даже сумел достать кого–то, когда Вомфад, вновь превратившийся в серую, расплывающуюся в воздухе призрачную тень, без всякой жалости прикончил его, уверенно и быстро — так же, как опытный охотник наносит решающий удар копьем зверю, загнанному, раненому, обложенному со всех сторон. Это и стало итогом сражения. Вложив в ножны меч с Истинным Раух–топазом, венчающим рукоять, Вомфад отдал приказ собирать людей и возвращаться обратно.