Лийеман пришел на подземный вокзал за полчаса до отправления своего электропоезда — он помнил, как в Рикине он едва не опоздал на поезд, залюбовавшись людским потоком и мраморной отделкой вестибюля. С точки зрения кильбренийского обывателя, в подземных станциях и электропоездах не было ничего особенного, но Лийеман путешествовал таким образом всего лишь второй раз в жизни, и ему все было в новинку. Он не терялся — теоретически он прекрасно знал, как пользоваться тем, что его окружало. Но видимость завораживала. Огромный зал, множество дверей, деловито снующие люди… Лестницы и переходы, стены из стекла, мчащиеся где–то над головой поезда — все это производило на него такое же впечатление, как цирковое представление на ребенка. Правда, в отличии от ребенка, своих бурных эмоций Лийеман не выказывал — он смаковал свои переживания, как гурман. Этот мир такой интересный. Вот бы еще полетать на спегсайбе!..

Он сел в электропоезд 1–го класса на одной из платформ минус четвертого уровня. Бросил вещи в купе и прошел в общий вагон. Он еще не определился, что будет делать — ссориться с молодыми дворянчиками или знакомиться с девушками. В идеале, можно было совместить эти два занятий, чтобы не скучать во время пути. Вид книги в руках какого–то пожилого пассажира вызвал у него приступ отвращения. Целых семнадцать лет он только и видел, что книги. И еще обучающие кристаллы. И еще големы — в качестве партнеров для спарринга. Никакого живого общения до того, как началось это Приключение. Это так здорово, когда кто–то бесится от ненависти к тебе. Или когда женщина в твоей постели содрогается в пароксизме страсти. Или когда кто–то до коликов тебя боится. Или когда кто–то катается по полу, дико хохоча над твоей шуткой. В такие минуты сразу чувствуешь, что рядом с тобой живой человек, а не оживленный колдовством механизм. Поразительное ощущение.

Подраться не получилось: Лийеман отыскал всего лишь одного, подходящего для таких целей, дворянчика, но и тот струсил, когда дошло до дела. Начал извиняться и вообще потерял лицо. Наверное, ему не понравился нехороший блеск в Лийемановых глазах. Лийеман хотел крови, ненависти, боли, а потом, может быть, и страха — и не задумывался о последствиях. Точнее сказать, он делал что хотел и не слишком переживал из–за последствий, которые в итоге возникали. Смерть его не пугала — он вообще о ней никогда не думал, а ко всему остальному он относился как к открытию — впрочем, для него оно и было открытием. Дворянчик, видимо, почувствовал, что его будущий противник совсем без тормозов, и предпочел замять ссору. Лийеман был разочарован.

Позже он познакомился с молодой парой — просто подсел к ним и, не обращая внимания на напряженные взгляды, начал разговор, и через десять минут они уже стали лучшими друзьями. Девушка — симпатичная и умная, но совсем не сексуальная — привлекла его как собеседник, и не более того, а с ее парнем ссориться было неинтересно — он явно не умел держать меч в руках. «Вызывать слабого противника — значит позорить себя» было написано в «Кодексе», а «Кодекс» до начала Приключения был настольной книгой Лийемана.

Просто так, в доброжелательной атмосфере общаться с людьми даже о чем тоже было по–своему приятно. Они увлекались своими книгами и театром не меньше, чем иные бывают увлечены болью, гневом или сексуальным влечением. Они жили в воображаемых мирах, создаваемых искусством, и эта сторона человеческой жизни понравилась Лийеману. Он и не думал, что можно так сильно переживать из–за каких–то выдумок.

До Орбидо электропоезд шел больше суток — ехать, в общем–то, не так далеко, но как всегда — извилистый маршрут с кучей остановок.

На станции Орбидо никого не было, да и сама станция выглядела какой–то заброшенной. Посвистывая, Лийеман поднялся наверх. Как и советовал Керамар, Лийеман арендовал лошадь на неделю — в качестве залога оставил владельцам ее полную стоимость и сверх того заплатил несколько кдиаров за право распоряжаться животинкой в течение оговоренного срока. Купил еды и поехал. Чтобы не поджариться на солнце, повесил на себя и на лошадь солнцезащитное заклинание. В Спящей Пустыне песка мало, больше каменистая, сухая земля, так что пыль Лийемана почти не беспокоила. Дэвид просил его найти какое–нибудь уединенное место. Проехав по пустыне двенадцать часов, Лийеман решил, что это место достаточно уединенное. Достал из сумки зеркало, установил его неподвижно и начал ворожить. Спустя несколько часов настройка была завершена, данное конкретное зеркало срезонировало с той общей системой, которая позволяет магам общаться друг с другом через зеркала. Как эта система работает, Лийеман понятия не имел, зато он — как, впрочем, и любой мало–мальски образованный колдун в нимриано–хеллаэнском потоке миров — знал заклинания, позволяющие этой системой воспользоваться.

Дэвид был занят и ответил не сразу. Лийеман развалился на земле и стал ждать. Через пару часов пришел ответ. Они перекинулись несколькими словами, после чего Лийеман отошел в сторону, давая возможность Дэвиду повнимательнее рассмотреть местность. Чтобы целенаправленно открыть волшебную дорогу, магу необходимо иметь энергетический Слепок этого места. Слепок можно сделать естественным путем, просто побывав там или получить от кого–либо. Устройства, передающие изображения, в большинстве случаев Слепок передать не способны. Зеркала — исключение, и это — одна из причин их популярности. Дэвид появился минут через пятнадцать. Сначала, как всегда в таких случаях, возникло ощущение, что помимо привычных направлений движения вверх–вниз, вперед–назад, влево–вправо — есть еще какое–то иное. Потом воздух потемнел, исказился, и в окне межпространственного туннеля возник человек.

— Привет еще раз, — сказал Дэвид, шагая на землю, оглядываясь по сторонам и протягивая ладонь для рукопожатия — все одновременно. Лийеман чуть поклонился, как будто не заметив руки.

— Господин герцог.

Дэвид скривился.

— Я думал, мы друзья.

— Вы высокорожденный и доказали это в Источнике. Я — всего лишь дворянин на службе у принцессы Идэль.

— Ты преувеличиваешь разницу в нашем положении.

— А вы ее вовсе отрицаете. Когда высокорожденный панибратствует с дворянами, это выглядит… странно. Простите, что мне приходится говорить об этом. — Лийеман еще раз поклонился. — Но кто–то должен.

Дэвид натянуто рассмеялся. Слова сейр–Варглата задели его, но он постарался не подать вида. Дэвид напомнил себе, что эти люди никогда не знали демократических норм и всеобщего избирательного права. Они жили по иным законам и мыслили иными категориями. Придавали значение какой–то ерунде…

— Высокорожденные — вне норм, вне общественной морали, — сказал он, почти дословно цитируя Фольгорма. — Мы сами определяем для себя, что хорошо, а что плохо. Поэтому я буду панибратствовать с кем захочу и когда захочу. Я не навязываюсь к тебе со своей дружбой, хотя мне казалось, что после того, как нас едва не сожрали сейги в подземелье, на всей официальной дребедени, субординации и прочей ерунде можно поставить жирный крест. Но тебя, кажется, на этой теме всерьез переклинило. Прости, что я говорю об этом, но кто–то должен… — Дэвид хмыкнул и тут же вновь сделался серьезным. — Так вот, я не навязываюсь и еще раз предлагать не буду. Ну? — Он протянул Руку.

Лийеман после секундного колебания, пожал ее. Лицо у него при этом было хмурым.

— Это неправильно. Вы… ты нарушаешь порядок вещей.

— А кто его устанавливает? — откликнулся Дэвид. — Уж не ты ли?

— Нет. Он просто есть. Я приноравливаюсь к нему и живу в нем. Поэтому у меня все получается. А ты идешь против течения. Пренебрегаешь правилами. Так нельзя.

— Но у меня тоже все получается, — Дэвид пожал плечами. — Если сравнить то, кем я был, и то, кем я стал… меня более чем устраивает, как все повернулось.

— Того, кто идет против течения, рано или поздно смоет.

— Прочтешь нравоучение на моей могиле. Ладно, оставим эту ерунду… Это земли твоей семьи? Ты не говорил, что в ваших владениях имеется пустыня.

— Я пожалел наши владения. Это Спящая пустыня. В той стороне, — Лийеман показал рукой, — Орбидо. День пути на лошади.

— Спящая пустыня? — Дэвид задумчиво посмотрел по сторонам. — Да, наверное, так даже лучше… Подожди–ка.

На базе Воздуха он сотворил заклинание далековиденья и еще раз бегло огляделся. На двадцать миль вокруг — ни единой живой души. То, что надо. Неподалеку — всего в четырех милях южнее — он заметил какие–то развалины.

— А что это там за руины, не знаешь?

— Нет. — Лийеман покачал головой. — Наверное, остатки одного из поселений, существовавших до Катастрофы. Раньше здесь была плодородная земля.

Дэвид вспомнил Курбанун и покачал головой. Это место выглядело как кусочек того, другого, практически вымершего мира. То, каким мог бы быть Кильбрен, если бы Источник не восстановили.

— Ладно, — землянин вздохнул. — Спасибо за помощь. Отличное место для тренировок.

— Рад стараться, господин герцог, — насмешливо улыбаясь, Лийеман приложил кулак к груди и снова чуть поклонился.

Дэвид утомленно махнул рукой — что, мол, с тобой поделаешь?

— Все, проваливай.

Лийеман так и сделал. Сел на лошадь и отправился в сторону Орбидо.

По пути он думал о Дэвиде. Какие–то непонятные у них складываются отношения. Лийеман позволял ему то, что не позволил бы никому другому. Дэвид назвал его убеждения «ерундой», да еще и послал подальше в конце разговора. Лийеман мог перерезать горло и за меньшее. Но сейчас он почему–то даже не ощущал себя оскорбленным. Не из–за положения Дэвида — какой он и в самом деле, к черту, высокорожденный?… Нет, дело тут в чем–то другом. Может, они и вправду подружились, а Лийеман и не заметил?… «Дружба…» Лийеман попробовал это слово на вкус. Оно казалось чем–то таинственным, неизведанным. Как секс или дуэль, когда он только читал о них, но еще не узнал в деле, что это.

С другой стороны, дружбу Лийеман представлял себе совершенно не так. В книжках, которые он читал до того, как случилось Приключение, дружба, как правило, описывалась иначе. Друзья (обычно — молодые Дворяне) вместе совершали героические подвиги, произносили возвышенные речи и в конце концов кто–нибудь жертвовал своей жизнью ради другого. Панибратства в списке того, что, по мнению Лийемана, обязательно прилагалось к дружбе — не значилось.

В чем–то сложившаяся ситуация выглядела забавной, но чем больше Лийеман думал над ней, тем менее забавной она ему казалась. Лийеман организовывал окружающее пространство под себя. На каком–то уровне он осознавал, что он сам — как водоворот, который затягивает окружающих людей в воронку, расставляя их на те места, которые определены им лично. Он это осознавал, хотя и не выражал, даже для себя самого, это знание в словах. Он просто был тем, кто он есть, и все вертелось вокруг него, потому что должно было вертеться.

Но было из этого правила одно исключение, и чем больше Лийеман над этим исключением думал, тем меньше оно ему нравилось. Дэвид в «водоворот» почему–то никак не затягивался. Напротив, Лийеман вдруг обнаружил, что сам занимает то место, которое отвел ему землянин. Он ведь все–таки пожал его руку. Тогда это казалось естественным. Но ведь он не собирался этого делать, не так ли?…

Из того немногого, что он знал из случайных разговоров о жизни Дэвида Брендома до того, как тот переехал в Кильбрен, выходило, что Дэвиду постоянно везло. События развивались так, что в конечном итоге все оказывалось на руку Дэвиду. Он сам только что признался, что был никем. А стал? Женихом принцессы Идэль–лигейсан–Саутит–Кион, и в перспективе — довольно неплохим магом. Его Дар очень сильно изменился после Источника. Это все заметили.

Больше всего Лийемана беспокоило то, что он не ощущал в Дэвиде никакой внутренней силы, способной заворачивать события так, чтобы в итоге выигрывать. Лийеман отнесся бы к ситуации спокойно, если бы оказался втянут в поле притяжения более крупной фигуры, нежели он сам. Но Дэвид такой фигурой не был. Он не обладал необходимой внутренней цельностью и не имел никаких выдающихся качеств. И все же… И все же что–то с ним было не так.

Лийемана напрягали вещи, которых он не понимал.

* * *

Фольгорм напрасно говорил о том, что семьи–де слишком притихли перед выборами. Семьи не притихли, семьи готовились.

В ночь с 24 на 25 сентября пышущий огнем, огромный — вдвое выше и толще огра — ифрит проломил стенку в спальне Хенкарна и Альтаны и попытался прикончить сына претора. Мимоходом он уничтожил десяток дворян, прибежавших, дабы защитить своего господина. Ифрит, огненное порождение Преисподней — грозный противник, будь Хенкарн один, вполне возможно, что в фамильном склепе Аминор появился бы новый саркофаг. Вдвоем супругам кое–как удалось удержать демона на расстоянии, а далее, воспользовавшись тем, что ифрит отвлекся на очередную группу дворян, высокорожденные открыли путь и бежали. Уже через пару минут в замке стало тесно от высокорожденных — Хенкарн позвал своих вассалов из младших семей, а Альтана связалась со своими родственниками — Ксейдзан прибыл сам, да еще прихватил с собой Тахимейда, Содана и Рила. Высокорожденные появились вместе со своими личными телохранителями… Короче говоря, ифрита, несмотря на всю его адскую крутизну, подавили довольно быстро. Дальше стали разбираться, чьих рук это дело. Но провести расследование по горячим следам не получилось. Внешнее защитное поле замка не было повреждено… Вернее, оно было повреждено уже потом, когда ифрит буянил, разозлившись из–за того, что цель ускользнула у него из–под носа. За минуту он учинил страшный разгром, устроил пожар, и вдобавок обрушил одну из боковых башен. Но спустили его с цепи внутри защиты, это было ясно. Сколь ни был он силен, ему потребовалось бы время, чтобы пробить внешнее поле, и обитатели замка встретили бы его во всеоружии.

Стали искать того, кто притащил в замок эту тварь — или, что тоже возможно, прямо в замке ее и вызвал. Вместо ответа обнаружили, что часть информационных полей — разрушена. Виновник торжества не был идиотом и знал, что его будут искать. Пока ифрит бушевал в спальне, он спокойно затер все следы и мирно ушел, не прощаясь.

Поскольку магическое расследование ничего не дало, было проведено обычное. Поиск вещественных улик был сильно затруднен тем, что тут устроил ифрит. В ходе допроса и тщательного исследования воспоминаний слуг и дворянства пришли к мнению, что хозяин ифрита замаскировался под дворянина и таким образом проник в замок. Что случилось с оригиналом, никто не спрашивал — и так было ясно, что его уже никогда не найти.

Вставал вопрос о мотивах. Кому это могло быть выгодно? Ответ лежал на поверхности. Клан Аминор колебался между Вомфадом и Ксейдзаном. Аминорцы традиционно поддерживали Кион, но с Гэал их связывал брак — вот этот самый брак между Хенкарном и Альтаной. Нет связки, нет и союза, не так ли? Но этот ответ казался сяишком простым. Слишком все грубо. Когда Вомфад узнал об происшествии, он во всеуслышанье объявил, что не имеет к этому никакого отношения, и даже предложил свою помощь в расследовании. Кое–кто воспринял это как издевку — благодаря слухам, распространяемым ита–Берайни, в совершенно «честные» расследования военного министра уже мало кто верил. Самилер в узком кругу признался, что не знает, что и думать. За покушением мог стоять и сам Ксейдзан. Уж слишком хорошо заметены следы и слишком плохо организовано нападение. Так или иначе, но Хенкарн и Альтана сумели сбежать. Ксейдзан не стал бы натравливать демона на свою родную дочь? Да, это как бы дает ему алиби. С другой стороны, он мог все очень хорошо рассчитать. Демон не убил ни одного высокорожденного (на Альтане вообще — ни царапины), зато здорово напугал супругов и разозлил всех аминорцев. Их как будто подталкивали к тому, чтобы они отвернулись от Вомфада. Самилер был в сомнениях, которые усиливались воспоминаниями о недавнем разговоре с Вилайдом. Герцог ита–Жерейн счел нужным поделиться с ним некоторыми идеями относительно того, как Ксейдзан поступает со своими союзниками. Он хочет впитать все кланы и возродить монархию. Он хочет откусить от Ниртога ита–Жерейн, взять под крыло Аминор, а в клане Кион — уже практически наложил руку на старшую ветвь наследования, представленную глупенькой и юной принцессой Идэль, которая по уши втюрилась в подосланного к ней Ксейдзанова «внучка».

Обстанбвка на верхах власти потихоньку накалялась, а до выборов оставалось еще полторы недели.

* * *

Кантор кен Рейз стоял на опушке леса и безучастно смотрел на мощеную дорогу, что вела от Моста к столице Кильбрена. Цитадель, защищавшая врата между мирами, находилась за спиной кен Рейза, и он выглядел как самый обычный путешественник, только–только миновавший Мост и теперь прислушивающийся к своим впечатлениям от нового мира. Но Мост Кантор не проходил. К чему ждать, когда откроются общедоступные пути, если ты можешь создавать свои собственные? И на новый мир он внимания почти не обращал. Все миры, как и женщины, одинаковы: мелкие различия в пейзаже или цвете волос — несущественны. Внимание Кантора было приковано к заклинанию, считывающему содержимое информационного пласта. Да, так и есть: полтора месяца тому назад по этой дороге проехал человек, которого Кантор очень хотел отыскать.

Кантор — по крайней мере, в данный момент — не ощущал ни злобы, ни гнева. Прошло уже немало времени после той злосчастной дуэли, ненависть успела остыть и где–то в глубине души Кантор предпочел бы просто забыть об этой истории, забыть раз и навсегда. Но, как любил говаривать Локбар кен Рейз, есть вещи, которые должны быть сделаны вне зависимости от того, нравятся они нам или нет, и в этом вопросе Кантор был полностью согласен со своим отцом. Забыть об оскорблении? Он, сын хеллаэнского барона, скорее предпочел бы умереть, чем признаться, что способен на такое. Оскорбления забывают лишь смерды. Забыть желала лишь часть его души, часть, в существовании которой Кантор не желал признаваться даже себе самому. Другие части требовали иного, и голос их, подкрепленный обычаями, вспыльчивым характером младшего кен Рейза и самой ситуаций, в которой он оказался после дуэли, звучал гораздо громче. В Академию Кантор так и не вернулся. Он стал бы посмешищем для всех. Его учили в семье, в фамильном замке кен Рейзов — отец довольно плотно занялся его образованием. Все как будто вернулось на десять лет назад — и это было невыносимо, потому что он уже поверил, что стал взрослым, что способен сам решать свои проблемы. В семье почти не говорили о том, что произошло, но Кантору казалось: его позор висит в воздухе, как смрад, пусть даже «свои» делают вид, будто не замечают вони. Его будто заклеймили, и не нужно было слов, чтобы знать об этом. Все напоминало ему о том злосчастном дне, все казалось зеркалом, в котором отражалось его поражение. Принималась ли бабка Нэинья ворчать о том, что нынче Академия уже не та, раз туда принимают всякую иноземную шушеру, заводила ли сестренка Шейна разговор об очередной книжке с любовной историей, где молодой герой вырывал красавицу из лап могущественного колдуна, побеждая его отвагой и хитростью, начинал ли Сигран, его старший брат, рассуждать о видах стратегии, эффективных против воина, вооруженного заколдованным мечом и сделавшего в бою против мага ставку на скорость — как Кантор чувствовал, как у него мутится рассудок. Подступала ярость. Он злился не на Бездаря — да кто, собственно, этот Дэвид? Пустое место, ничтожество. Бездарю просто повезло. Его злили люди, которые — толком не понимая, что делают, — давили и давили на больное место. Кантор–которого–победил–Бездарь — вот кем он стал. И исправить это можно было только одним способом. Он знал, каким. Все это знали.

Отец… нет, отец ничего не говорил ему. Но с ним Кантор мучился больше всего. Все это молчание, разговоры исключительно по делу, спокойные рассуждения Локбара о природе сил, практика боевого волшебства, которой они уделяли, несколько часов каждый день… И этот безэмоциональный, оценивающий взгляд. Этот взгляд будто вынимал из Кантора душу. Ему казалось: Локбар словно взвешивает его на сверхточных весах; пытается понять, чего он, Кантор, стоит и, вообще, достойно ли это называться его сыном? Возможно, это были только его собственные страхи — отец всегда был холоден и спокоени никогда не демонстрировал излишнюю привязанность к собственным детям — но даже понимая, что его, возможно, терзает им же самим созданный фантом, Кантор ничего не мог с этим поделать. Возможно — в этом все дело. Возможно — так, а возможно иначе. Уверенность, властность и сила отца были тем идеалом, которому Кантор неосознанно стремился подражать. Он мечтал об уважении со стороны этого человека. Но о каком уважении могла идти речь, если он спасовал перед какой–то ничтожной вошью, чудом пробравшейся на скамью учеников и едва–едва сумевшей осилить первый курс? До Академии Кантора обучали его более старшие родственники и в том числе отец — и вот теперь своим поражением он как бы показывал, что ничему так и не научился.

Дэвид был просто букашкой, но собственное поражение, собственная глупость и медлительность, пренебрежение к столь жалкому противнику — вот что по–настоящему жгло кен Рейза. И нельзя было утолить этот неугасимый огонь иначе чем доказав всем, что случившееся — лишь случайность, досадная «очепятка» в блестящей истории сына хеллаэкского барона, Кантора кен Рейза.

Первые несколько недель после дуэли он не мог колдовать — Дэвид своим ковыряльником порядочно изувечил его гэемон. В фамильном замке разрывы были затянуты, местами энергетическая «ткань» наращена заново, и он — словно человек, у которого только–только срослись кости и который пытается встать на ноги после длительного периода неподвижности — снова начал совершать самые простые действия своим энергетическим телом. На полное восстановление ушли месяцы. Боль от повреждении эфирной ткани может быть намного более сильной, чем страдание, переживаемое при повреждении тела, и в отличие от телесной, эту боль не всегда можно убрать при помощи заклинаний — по крайней мере, полностью. Кантор, который пытался поскорее вернуться в форму, прошел все круги ада, прежде чем его гэемон регенерировал. Можно было совершенно подавить его магическую чувствительность — это избавило бы его от боли, но и затянуло бы восстановление. Мать так и предлагала поступить, отец оставил решение за ним. Кантор подумал: «Он ни во что меня не ставит. Думает, я боюсь. Если я соглашусь на безболезненное и долгое восстановление, я упаду в его глазах еще ниже — если только еще есть, куда падать…» — и выбрал быстрый путь. Прежде чем спустя недели и месяцы боль утихла, он успел проклясть свой выбор не раз…

Прошло полгода. Он полностью восстановился. Освоил кучу новых заклинаний. Его природный Дар — колдовской Дар хеллаэнского аристократа — продолжал раскрываться. Восприятие становилось тоньше, объемы мощи, которыми он мог оперировать — больше, искусность и скорость плетений — выше. В семье, кажется, потихоньку начали забывать о его неудаче. Но он не забыл. Он не мечтал о мести, не представлял бессонными ночами, как будет издеваться над поверженным противником — ни о чем таком Кантор не думал. Он просто знал, что должен найти и убить раба, по вине которого оказался в столь унизительном положении. Расправиться с ним — и перевернуть наконец эту страницу своей жизни.

Он искал Дэвида в Академии, но землянин уже покинул это заведение. В начале нового учебного курса вдруг бросил все и уехал вместе с Идэль. Кантор не занимался расспросами, он вообще старался не попадаться на глаза студентам, которые могли его узнать. Показать даже толику интереса к победившему его смерду было бы унизительно — могли подумать, что он собирается мстить. Нет, мстить он не собирался. Тараканам или мышам, сделавшим жизнь невыносимой, не мстят…

Информационные заклинания показали ему, по какой дороге отправились эти двое. С ними был еще один человек — но Кантор, считывая память места, как человека его не воспринимал. Атта Мирек не был магом, а к тем, кто не умел пользоваться своим Даром, Кантор относился примерно так, как обычные люди относятся к животным.

Он добрался до Моста и открыл путь в Кильбрен.

Отец знал, куда он отправляется. Перед уходом из замка своего маршрута Кантор ему не сообщал, ничего не говорил даже о цели и, объясняя причину отбытия, сказал лишь: «Нужно закончить одно дело». Но он был уверен, что Локбар все понял. Отец и сын встретились глазами, и бесконечно долгое мгновение для Кантора не существовало ничего, кроме взгляда холодных, темно–серых глаз. Потом Локбар чуть кивнул, и Кантор почувствовал вдруг, что готов отдать жизнь за этого человека, за один его только благосклонный жест. Отец давал ему шанс все исправить. Уже говорилось выше, что Локбар не баловал своих детей излишней любовью, и это короткое мгновение взаимопонимания было для Кантора слаще глотка воды в пустыне. Больше в замке он никому ничего не сказал и оставил в своей комнате кольцо с фантомным зеркалом — не хотел, чтобы его отвлекали во время дела. Если кто–нибудь из родственников обеспокоится, куда он пропал, отец сам решит, что им ответить. Впрочем, Кантор почти был уверен, что Локбар не станет отвечать ничего — просто даст понять, что знает об отбытии сына и не волнуется за него. Спрашивать отчета у барона кен Рейза никто не посмеет.

…Информационные заклинания показали, что тот, кого он разыскивал, действительно проезжал по этой дороге немногим менее двух месяцев тому назад. Кантор отправился в столицу. Идти весь путь пешком он не собирался — он рассчитывал позаимствовать лошадь у какого–нибудь путешественника. К сожалению, сократить путь, телепортнувшись прямо к цели, Кантор не мог — он никогда не был в Геиле. К тому же совсем не факт, что тот, кого он разыскивал, поехал именно туда, а не свернул по пути. Кантор собирался проверять информационные поля на каждом крупном перекрестке. Это немного его задержит, но кен Рейз чувствовал: цель его близка.