Она прижалась к нему, едва Кирилл прикрыл дверь.

Это прикосновение было совсем другим, чем то, в "Сидонии", с Ксанкой. Оно было настолько другим, что Кирилла просто затрясло. И больше для него не существовало ничего, кроме главного желания обрезка, и это желание нужно было удовлетворить как можно быстрее, и было глубоко наплевать на то, что это может закончиться ржавыми пистонами.

Они просто набросились друг на друга.

Наверное, со стороны это выглядело бы как яростная схватка с гостем, однако, во-первых, со стороны никто ничего не видел, а во-вторых, этот бой был озарен не ненавистью, а любовью. Впрочем, нет, всякий бой подразумевает под собой соперничество, сопротивление и стремление к победе, а тут и не пахло первым и вторым, но вовсю пахло третьим, правда, оба стремились к победе не друг над другом, а над одиночеством, и победа эта, к которой стремились миллиарды мужчин и женщин во все века, могла быть достигнута исключительно совместными усилиями, и она была достигнута уже через несколько секунд после того, как они сбросили с себя одежду, повалились на койку и слились в единое целое.

Потом было продолжение — он неторопливо исследовал ее тело, перебираясь от выпуклости к впадинке, а от впадинки к другой выпуклости, дальше, дальше, дальше, а она, ничего не скрывая, доверчиво льнула к его рукам и губам, и его неторопливость снова зажигала ее, а от нее повторно загорался он, и они снова втискивались друг в друга, пытаясь объять собой его (ее) тело и захлебнуться им (ею), и утонуть в нем (ней)…

А потом они просто лежали друг подле друга, и им не хотелось ничего — только поговорить, — и они говорили, и говорили, и говорили…

— Как долго ты не прилетала.

— Я вообще не рассчитывала когда-либо увидеть тебя.

— Вся моя жизнь здесь была до сих пор одним сплошным ожиданием.

— Вся моя учеба была дорогой к тебе.

Они говорили и говорили, и говорили, и любому постороннему человеку их беседа показалась бы чередой пустопорожних банальностей, не несущих в себе ничего, кроме глупости, но этим двоим каждое слово, произнесенное другим, казалось величайшим откровением, и в этом вечном разговоре двоих было не меньше смысла, чем в смене дня и ночи, в падающем с небес дожде или в приступе боли…

Потом, как водится, они вспомнили, что их отнюдь не двое в этом мире, что каждый из них связан с десятками других людей невидимыми ниточками, которые называются обязанностями, и что, вообще, всякая любовь беспрерывна психологически, но дискретна физиологически…

Она подумала о том, что ее наверняка уже ищут и что ждут ее теперь сплошные ржавые пистоны, но это невелика плата за то, чего она, наконец, добилась.

А он подумал, что надо немедленно сказать ее командиру, что она выполняла срочное задание, и не поддаться на провокацию понимающей скабрезной ухмылкой, и, если потребуется, обеспечить ухмыляющегося доброй порцией ржавых пистонов.

Потом она подумала, как можно будет объяснить предательство, которое она совершила по отношению к нему после той его драки с Риком, в "Ледовом раю", когда она просто не могла поступить иначе. Если он, конечно, спросит…

А он подумал, что нужно забыть о том ее предательстве, потому что он тогда поступил как наглый сволочина, привыкший брать все, что понравится, и она просто не могла поступить иначе. И теперь, после всего, что произошло между ними, было бы еще большей наглостью спросить ее о том…

Они поднялись с кровати. И принялись одеваться. И между ними не возникло той стыдливости, какая появляется после ВСЕГО между теми, кто бросился в объятия друг друга ради удовлетворения одной только физической страсти. Нет, они с удовольствием смотрели, как другой (другая) постепенно скрывает то, что совсем недавно было их общим достоянием, и знали, что пройдет недолгое время, и скрываемое неизбежно снова станет их общим достоянием, и в этот момент они оба считали, что будут жить в состоянии этого маятника еще десятки лет, пока не истечет все, отпущенное Единым на их долю.

Потом они вышли из Кириллова закутка, и каждый взялся за положенное дело. Это были каждодневные обязанности, постоянные и неизменные, и вся удивительность ситуации состояла в том, что те, кому предстояло их выполнять, после ВСЕГО изменились.

Он наполнил ее уверенностью в самой себе и предвкушением победы, которой им необходимо было добиться, а она наполнила его силой и решимостью, которые потребуются для того, чтобы эта победа состоялась.