* * *
Восьмерка «Харрикейнов» вынырнула из облаков, закрывавших собой южное побережье Англии. Спустя еще минуту справа, со стороны аэродрома Рочестер, бывшего целью группы, в которую входила семьдесят седьмая машина лейтенанта фон Райхерта, появились «Спитфайеры», тоже шедшие на перехват. Видимо, береговые радарные станции обнаружили приближающуюся к берегам Британии эскадру уже давно, а потому англичане успели поднять в воздух несколько десятков самолетов чтобы перехватить вражеские пикировщики еще над Ла-Маншем, километрах в двадцати от берега.
— Держать строй! — это был голос капитана Браухича, командира группы и ведущего. — Когда подойдут ближе — огонь!
Приказ был понятен — быстрым и юрким истребителям сложнее атаковать плотный строй, нежели гоняться за отдельными самолетами.
— Ну, держись, — на сей раз в наушниках появился голос Курта. — Похоже, они зайдут с нижней полусферы.
— Видимо, — согласился Гунтер, наблюдая, как зеленовато-коричневые «Харрикейны» снижаются и разворачиваются. Возглавляющий группу английский самолет, попав под очереди одновременно четырех «Юнкерсов» задымил и начал резко терять высоту… — Есть один! — радостно констатировал пилот провожая взглядом исчезающую в синеватой дымке над морем машину. Однако, англосаксы не прекратили свою сумасшедшею атаку, казалось, сам дьявол вдохновлял их…
Потом начались вещи невероятные. Висящие справа «Спитфайеры» внезапно вильнули в сторону и начали уходить к острову. Надо думать, другая часть эскадры StG1 прорвалась через зенитные батареи к Дувру и теперь англичанам срочно потребовалось подкрепление. Сейчас наедине с «Юнкерсами» остались лишь «Харрикейны», более неповоротливые и тяжелые. С ними можно справиться без излишних затруднений.
Гунтер не видел, что происходит с другими машинами, так как теперь ему было необходимо оторваться от преследующего его британца, заходящего сзади и справа. Курт, матерясь на чем свет стоит, орудовал пулеметом, отгоняя короткими очередями севшего на хвост истребителя. Гунтер прибег к старой уловке, опробованной еще во времена польской компании — бросил машину в короткое пике, а когда снова выровнял, оказалось, что англосакс не успел среагировать, проскочил чуть вперед и сейчас находился метров на триста выше. Если повезет, его можно сбить или повредить…
Мелькнула черно-зеленая тень — обер-лейтенант Дитрих азартно преследовал уже поцарапанную германскими пулями английскую машину. Гунтер же повел штурвал на себя, поднялся выше, цепляясь прицелом пулеметов к своему обидчику, который, впрочем, пока не успел даже единой пули выпустить, большой палец напрягся на гашетке… Курт по-прежнему ругался так, что уши закладывало. Надо полагать, увидел очередного нахала, пытавшегося достать пикировщик лейтенанта Райхерта.
Цель и крестовина прицела совместились, в обоих консолях заработали пулеметы, англичанин метнулся в сторону. Гунтер не без удовольствия заметил, как от киля «Харрикейна» отлетело несколько обломков.
— Курт, одного мы сняли! — быстро сообщил Гунтер оператору-радисту. — Что у тебя, я не вижу?
— Подходит от солнца, ублюдок! — прокричал унтер-офицер Мюллер. — Иди ровно, нас прикрывают Дитрих и Вельс! Втроем мы его уделаем!
И тут Гунтер четко ощутил, как вздрогнула машина от ударов по корпусу. Видимо, задело очередью. Сильно потянуло ветром — значит, поврежден колпак кабины. Пулемет замолчал.
— Курт, — позвал Гунтер. — Курт, с тобой все в порядке?
Молчание. Ничего не в порядке.
«Это только начало, — подумал Гунтер. — Я ведь предчувствовал. Надеюсь, он только ранен…»
Англичанин, зацепивший семьдесят седьмой «Юнкерс», оказался сбит спустя секунд тридцать. Прикрывавшие Гунтера две машины добили его совместными усилиями и сероватый самолет с британскими опознавательными отправился в недолгое путешествие к водам Ла-Манша.
— Они ушли! — это командир группы информировал своих. — Двоих мы сбили, еще нескольких хорошо поцарапали. Подходим к цели. Держите строй!
Машинально оглянувшись, Гунтер понял, что сейчас обошлось без потерь. Все десять самолетов с германским флажком на киле рядом. Похоже, не повезло только ему, а вернее, Курту. Но это ничего не меняет — надо выполнять приказ, тем более что под крыльями пикировщиков уже лежала земля, а впереди и чуть справа виднелась дымка, укрывавшая собой Лондон.
Внизу заработали зенитные орудия, совсем рядом со строем «Юнкерсов» появились облачка разрывов, мелкие осколки снарядов застучали по броне. Но теперь англичане ничего не смогут сделать — аэродром Рочестер внизу. Машина Браухича уже начала заваливаться на правое крыло, уходя вниз. За ней последовали остальные.
Все было привычно: штурвал от себя, элерон на левом крыле поднялся вверх, на правом опустился, самолет вошел в крутое пике, завыли воздушные сирены. Еще секунд двадцать — и тяжелая бомба SC-500, сорвавшись со штанги, полетит на крышу вон того желтого двухэтажного здания, в котором, как явствует из данных разведки, предоставленных штабу эскадры, находится радарная станция и оперативный центр зенитных установок, отвечавших за безопасность Лондона.
«Не хочу, — мелькнула мысль. — Надоело! Ради чего погиб Курт? Только ради того, чтобы превратить в пыль этот дурацкий дом?..»
Левая ладонь легла на рукоять бомбометателя. Земля приближалась стремительно, ревел ветер и надрывно выли сирены — Гунтеру всегда нравились мгновения полета к земле сломя голову: ощущение такое, будто желудок отделился от туловища и величественно парит в сотне метров позади.
Уже стали видны оранжево-черные облачка взрывов — это первые несколько пикировщиков сбросили груз.
«Ну, — подумал Гунтер. — Давай! Господи, помоги мне!»
«Юнкерс» вдруг резко дернулся, словно ударившись обо что-то, неожиданно за стеклом фонаря кабины сгустился невесть откуда взявшийся молочно-белый туман, послышался невнятный грохот. Пока голова соображала, руки действовали сами. Гунтер вцепился в штурвал, рванул его на себя, выходя из пикирования — до земли оставалось не более трех сотен метров, а разбиться прямо сейчас никак не хотелось. В конце концов, можно будет сделать второй заход. Видимо, машина попала в облако дыма от взрыва на земле. Только почему дым такой густой и невероятно белоснежный?
Приборы показали, что самолет поднялся на высоту более пятисот метров. Дым внезапно исчез.
«Чертовщина какая-то! Что произошло? Откуда туман?»
Внизу, под самолетом, колыхалось облачное море, полностью застилавшее поверхность земли. Еще минуту назад этого не было.
Гунтер быстро осмотрелся. Ни одного самолета рядом. Ни своих, ни врагов. Куда они все подевались?
— Семьдесят седьмой, Райхерт вызывает ведущего! Браухич, вы меня слышите?
В наушниках полнейшее молчание. Только шелест помех.
— Гейер — семь, вызывает фальке — пять! — Гунтер, дав в эфир свой позывной и позывной базы переключил рацию на другой диапазон. — Фальке — пять, фальке — пять, отвечайте! Фальке — пять?!
Тихо. Словно у всех дружно сломались рации.
Гунтер сделал несколько кругов над облаками, не пытаясь спуститься вниз. Боязно. Если облака действительно низкие, вполне реальна перспектива разбиться. Но, черт возьми, откуда они взялись? Почему молчит радио? Где другие самолеты? И, в конце концов, что теперь делать?
Что характерно, даже радиомаяк, по сигналу которого надо ориентировался при возвращении в Бланжи-Сюр-Брель, молчит. Забавно.
«Все умерли?»
Гунтер почувствовал, что начинает тихо паниковать. И без того тошно, так теперь еще все вокруг исчезло неведомо куда. Однако, надо быть довольным, что облака, небо, солнце и самолет на месте, ты пока жив и невредим. Скорее всего, просто испортилась рация.
«Где все? Куда исчезли девять самолетов? Куда все-таки делась Англия? Безусловно, побережье острова должно находиться внизу, под облаками… Ладно, разворачиваюсь и лечу обратно в Нормандию. Приказ-то, однако, не выполнен, а причина самая странная…»
Окрашенный в стандартные цвета германских ВВС длинный пикировщик с черно-бело-красным флажком на киле развернулся, ложась на крыло, к юго-востоку, поднялся до восьмисот метров и направился к берегам Франции. Где-то к середине пролива облака остались позади, и Гунтер с явным облегчением увидел серые воды Ла-Манша, а спустя полчаса показался зеленый берег. «Юнкерс» пролетел над прибрежными скалами и двинулся вдоль береговой линии.
Самым любопытным было то, что Гунтер, прекрасно знавший географию приморских областей Франции, совершенно не узнавал местность. Внизу, под крыльями машины, проплывала девственно-чистая земля, без всяких признаков знакомых городков или других ориентиров. Вот пожалуйста, та широкая голубая река — это Сена. Совсем неподалеку должна просматриваться большая гавань Гавра, а чуть к северу просто обязан находиться порт Фекан… Нет, конечно, явственно видны скопления домиков — значит, люди никуда не исчезли. Только вот пропал огромный порт, забитый военными кораблями.
Выжигая горючее, Гунтер кружил в двадцати пяти километрах от берега, пытаясь высмотреть возле речушки Брель — а то, что это именно она, сомнений не возникало! — аэродром, но даже намеков на бетонированное поле видно не было. Рация по-прежнему молчала, радиомаяки не работали, других самолетов не наблюдалось.
«Я сошел с ума… — мрачно подумал Гунтер, в который уже раз разворачивая машину и направляя ее на юго-запад, в сторону Нормандской возвышенности, где находились несколько крупных аэродромов и квартировали части шестой общевойсковой армии бравшей Париж. — Если и там ничего не найду — сяду где придется. Разбираться с такими вывертами лучше на земле. По крайней мере, найдутся люди, с которыми можно поговорить… Такое чувство, что я очень сильно заблудился!»
Пролетая над устьем Сены, Гунтер заново осмотрел гавань, но там не было даже единого тральщика. Огромные доки, портовые краны и пристани будто сквозь землю провалились. Однако он сумел уловить, что имеются несколько причалов и даже стоят полтора десятка кораблей…
Аэродромов Орбек и Ливаро, как можно уже догадаться, на месте не было. Крупная база истребительной авиации возле Тюри-Анкура тоже исчезла…
Настало время, когда человек перестает чему-либо удивляться. Почему-то после очередного круга над местом, где должен находиться достаточно крупный город, а вместо него обнаружился поселок домов на двадцать, Гунтера разобрал истерический смех, да такой, что даже машина пошла менее ровно — руки, лежавшие на штурвале, изрядно дрожали.
— Ладно, — вслух сказал Гунтер, зачарованно глядя на индикатор топлива. Стрелка показывала наличие в баках восьмидесяти литров. — Полетали и хватит! Вниз!
Место для приземления нашлось почти сразу — ровный широкий луг, окруженный со всех сторон лесом. Кроме того, за обширной рощей виднелась полосочка дороги. Значит, можно будет выйти к людям.
«Юнкерс» зашел на посадку со стороны солнца. Шасси коснулись земли, машина чуть подпрыгнула, потом началась изрядная тряска — поле оказалось не таким ровным, как представлял себе Гунтер, и все ямы да кочки на пути оказались его. Наконец, самолет остановился, двигатель, сердито пофыркав, заглох. Винт прекратил вращаться.
Гунтер оглядел приборную доску, отстегнул ремни и, слегка потянувшись, проворчал:
— Приехали, герр лейтенант. Надо бы посмотреть, что с Куртом…
Глава вторая
Кто сейчас король
Неторопливая ходьба по неприметной извилистой звериной тропке, гулкая лесная тишина, легкий запах прелой листвы подействовали на сэра Мишеля умиротворяюще. Непонятный глухой раскат, едва уловимое движение воздуха, и последовавшее вслед за ними необъяснимое ощущение забылись, заместились непосредственными впечатлениями, которые утомленный разум рыцаря охотно принимал. Над головой его шелестели резные дубовые листья, изредка слышался звонкий посвист иволги, мягко шуршали под ногами жесткие кустики вереска, куманики, где-то высоко и чуть позади слышалось низкое жужжание шмеля. Не сразу сэр Мишель заметил некую странность в этом гудении — оно не удалялось, не прерывалось, не меняло тон, словом, меньше всего походило на звук, издаваемый шмелем, кружащимся над лесными цветами. Норманн остановился и стал вслушиваться. Низкое урчание в вышине приближалось, и вдруг над головой скользнула длинная хвостатая тень, скрывшаяся за деревьями. Невдалеке показался просвет, и рыцарь, сорвавшись с места и раздвигая руками ветки орешника и крушины, кинулся к видневшейся сквозь кусты прогалине, со стороны которой таинственный звук слышался наиболее отчетливо и громко. Наконец, он выбрался из зарослей, оказавшись на краю широкого луга, и замер, как вкопанный.
Трава на поле стлалась волнами, будто от сильного ветра, а всего в сотне шагов от сэра Мишеля стояло огромное страшное чудище, исторгавшее оглушительный рык.
— Допился!.. — вздохнул сэр Мишель. — Это надо же, драконы мнятся…
И сэр рыцарь, твердо решив досмотреть видение до конца и непременно вблизи — когда еще такое привидится, целеустремленно потопал через луг к ревущему и фыркающему черно-серо-зеленому чудовищу. Сэра Мишеля несколько обнадеживал тот факт, что на боках зверюги красовались христианские символы — черные кресты с белой полосой по краям — может это священный дракон гнева Божьего спустился с небес покарать нечестивцев за многие их прегрешения? Что ж, примем Божью кару со смирением и радостью! Только уж больно странный дракон какой-то…
Длинное, облезлое, будто пораженное сероватым лишаем, а то и чем похуже, туловище, бывшее некогда зеленым, с единственным огромным глазом наверху, поддерживали два длинных крыла. Ноги почему-то росли прямо из крыльев, а третья — маленькая, кривая ножка — из хвоста, тоже необычного — не такими драконов монахи на картинках рисуют. Да разве видели они когда драконов, а?
«Вдруг они именно так и выглядят? — размышлял сэр Мишель, медленно приближаясь к страхолюдине, — А если это порождение лукавого? Вот дьявол, прости Господи, я ведь и меч проиграл! Ну как, скажите, благородному рыцарю выходить на бой с драконом без меча?»
Чудовище еще немного пофыркало и, наконец, замолчало, а на его носу вдруг образовались диковинные усы, аж три штуки. Два уса свисали вниз, а один гордо поднимался к небу. И длина усов была не меньше трех локтей каждый. Сэр Мишель еще раньше заметил, что вокруг морды дракона виднелся призрачный круг — надо полагать, дракон бешено вращал усами, наверно от ярости. А сейчас вот успокоился и даже рычать перестал. Может уснул? А вдруг притворяется, паскудство какое задумав?
И тут сэр Мишель остановился, словно запнувшись, разинул рот, бухнулся на колени и истово перекрестился, тщетно пытаясь вспомнить хоть одну молитву: глаз дракона вдруг треснул, отъехал назад, к хвосту, и из глазницы выбрался человек.
«Пресвятая дева Мария! Никак сам лукавый пожаловал! Или ангел какой?.. Только что ж это ангелы в драконах-то летают? Или я чего не понял?..»
Сэр Мишель начал постепенно убеждаться в нереальности происходящего и понимать, что сие видение суть бесовское наваждение и козни врага рода человеческого. Или же вульгарная Delirium tremens, как эту неприятную болезнь именовал отец Колумбан. Ну скажите, разве может существо, с человеком сходное по образу, сидеть внутри драконьего глаза? И почему тогда дракону не больно? Может, он от боли-то и рычал, а потом взял да и умер? Еще бы, эдак глаз сковырнуть…
Неизвестный человек (Ангел? Бес?) вылез на драконье крыло и остановился, заметив стоявшего на коленях всего в десяти шагах сэра Мишеля. Одна рука его лежала на диковинного вида треугольной коричневой сумочке, висящей на поясе, а другой он заслонил глаза от солнца. Некоторое время оба молча, не двигаясь, изучали друг друга, а затем стоявший на крыле летучей твари человек сплюнул, сказал что-то коротко и отрывисто, будто выругавшись, и шагнул к задней части драконьего глаза, из которой, как разглядел сэр Мишель, торчала длинная, по виду железная, палка, направленная к хвосту зверюги. Странный человек, одетый в темный плотный кафтан, высокие сапоги и облегающую черную шапочку с какими-то прозрачными штуковинами, весьма смахивавшими на дополнительные глаза, уставившиеся в небо, взялся обеими руками за вторую половину глаза дракона, отодвинул так же, как и свою, и, перегнувшись через глазницу, всмотрелся в ее внутренности.
— А, шайзе! — донеслось до сэра Мишеля. — Инглизише швайне!..
— Говорит что-то… — пробормотал сэр Мишель. — Это ангельское наречие, что ли?
Человек на крыле дракона саданул кулаком в перчатке по боку своего зверя, сказал еще несколько невнятных фраз и, наконец, снова повернулся к рыцарю, до сих пор стоявшему на коленях, в позе кающегося грешника и с неприкрытым, по детски искренним интересом в глазах.
— Ком цу мир! — сказал он сэру Мишелю, — Ду бист французиш?
— Чего? — отозвался сэр рыцарь. — Говори по-людски, если умеешь!
— Шпрехен зи дойч? — снова прогнусавил неизвестный, — Вас гибтс нойес?
Сэр Мишель, на всякий случай не поднимаясь с колен, (кто его знает, вдруг в самом деле ангел?) наклонил голову, мучительно соображая, что хотел сказать драконий повелитель. В голову ничего не приходило. Единственно, застряло в памяти слово хоть малость похожее на нормальное — «Французиш». Стало быть, видение осведомлено о существовании Франции. Или все-таки это не видение? Или не совсем видение? Или совсем не видение… Загадка, право…
— Их бин дойч, — втолковывал человек сэру Мишелю, приложив ладонь к своей груди, потом, ткнув пальцем в своего зверя добавил. — Люфтваффе!
«А, так наверное дракона зовут, — решил рыцарь. — Ну и имечко…»
— Люфтваффе, — покорно согласился сэр Мишель. — Большой и страшный Люфтваффе… А что это он у тебя такой облезший? Никак болен чем?
Незнакомец присел на крыле на корточки, вперился недоумевающим взглядом в рыцаря, и снова заговорил на непонятном языке, оживленно жестикулируя. Сэр Мишель из его речи не разобрал и единого слова, но один из жестов был понятен и дураку: драконий человек несколько раз покрутил пальцем у виска…
«Может, он хочет сказать, что дракон рассудком повредился? — сэр Мишель с интересом наблюдал за тем, что еще покажет неизвестный. — Или он сам… того, с ума тронулся, и просит за лекарем сбегать?..»
Гунтер, подобно стоящему на коленях придурку, тоже ничего не понимал. Если позабыть о неработающей рации, неизвестно куда провалившихся городах и собственном аэродроме, то все равно окружающая картина получалась насквозь устрашающей: посадка неизвестно где, горючего кот наплакал, Курт сидит на своем месте с двумя пулями «Харрикейна» в голове, и теперь ему уж совершенно все равно, что случилось с командиром, который тщетно пытается понять, где оказался, что, черт возьми, происходит, и кто этот ненормальный в ржавой кольчуге? Местный блаженный, просто идиот, или английский агент, в чье задание входит сводить с ума пилотов германских ВВС? Ну какой, скажите, нормальный человек станет напяливать ржавую изодранную кольчугу и пороть всякую чушь на черт его знает каком наречии…
— Люфтваффе! — благоговейно выкрикнул окольчуженный, указывая на самолет.
«Слава Богу! Хоть одно слово по-немецки знает, — подумал Гунтер. — Если получится добиться от него сколь-нибудь внятного ответа и узнать, где стоит ближайшее подразделение вермахта, буду считать, что повезло. Или меня занесло на территорию Виши? Значит тоже нечего опасаться. Французы теперь союзники…»
Еще раз внимательно оглядевшись, Гунтер решил, что явной опасности вокруг нет, и спрыгнул с плоскости на траву. Реакция ряженого была для него напрочь неожиданной. Тот шарахнулся назад и чуть в сторону, не пытаясь подняться на ноги, откатился шагов на пять, а затем вновь утвердился на коленях, продолжая разглядывать округлившимися глазами медленно приближающегося к нему Гунтера. Рука светловолосого недоумка шарила на поясе возле болтавшихся пустых ножен от меча. Германец остановился, недоуменно гадая, что могло привести человека в такой ужас, и, посмотрев в серо-голубые глаза незнакомца, протянул руки, показывая пустые ладони.
— Да нету у меня оружия, — спокойно проговорил он. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Может, ты все-таки говоришь по-немецки?
Окольчуженный склонил голову, некоторое время размышлял, потом снова посмотрел на Гунтера и неуверенно пожал плечами.
— Ну? — напирал германец. — Скажи хоть что-нибудь? «Война» — знаешь? «Германия» — знаешь? Может, про Вермахт чего слышал?
— Люфтваффе, — четко сказал сэр Мишель, кивая в сторону самолета и, запнувшись, повторил услышанное: — Дойче… лянд.
— Понятно, — вздохнул Гунтер. — Ничегошеньки ты не соображаешь, приятель.
Сэр Мишель заметил, как драконий человек огорчился едва не до слез, и внезапно его осенило — он не умеет говорить по-людски, то есть на родном нормандском наречии! Иноземец. Стараясь выговаривать слова как можно четче, хотя остатки винных паров еще не выветрились из головы, и язык чуток заплетался, сэр Мишель сообщил:
— Мое имя Мишель де Фармер. Я — христианский рыцарь, а мой папа — барон, его замок тут недалеко, полдня пути пешком. Может, теперь ты назовешь мне имя свое? Как зовут дракона я уже знаю.
«Иисусе! Да он же на норманно-французском, как на родном чешет!.. — наконец, сообразил Гунтер, услышав эти достаточно простые фразы. Уроки отца начали вспоминаться. — Неужели в Бретони люди еще помнят старый язык?»
Медленно подбирая слова, пилот германских ВВС, наконец, достаточно членораздельно проговорил на старофранцузском, помогая себе жестами:
— Какая… это страна?
Сэр Мишель расплылся в счастливой улыбке, услышав родную речь, хотя и премного искаженную незнакомым акцентом, и, широко поведя правой рукой, с гордостью провозгласил:
— Нормандия, Королевство Английское!
— Так… — только и смог выдавить на немецком Гунтер, которого два последних слова привели в состояние исступленного ужаса. — Плен… Проклятые англосаксы. Неужели они успели высадить десант… Но когда?!
И в свою очередь, не сумев совладать с внезапно охватившей его ноги слабостью, опустился на колени перед сэром Мишелем. Рыцарь, ерзая по траве, отполз еще на пару шагов.
— Королевство Английское… Земли короля Ричарда Плантагенета, — осторожно пробормотал он, не пытаясь даже вникнуть в причины, повергшие в коленопреклоненное состояние повелителя дракона. — Это баронство…
— Какого короля? — простонал Гунтер, не дослушав. — Ты мне еще про Утера Пендрагона расскажи!.. Где английские части, ты хоть знаешь?
Едва заслышав имя великого владыки и отца самого короля Артура, сэр Мишель воссиял и радостным голосом продекламировал:
— Правил в Британии король Утер Пендрагон, и был он воистину великим королем! Но я не буду сейчас рассказывать о доблестях и славных подвигах его премногих, ибо растянется рассказ сей до вечерней зари…
Тут сэр Мишель поймал свирепый взгляд иноземца и осекся. Рука Гунтера непроизвольно потянулась к кобуре. Этот ублюдок решил посмеяться? Ну, падла…
— Где англичане, скотина? — процедил он сквозь зубы на старофранцузском.
Сэр Мишель подумал, что слово «скотина» вкралось в речь неизвестного случайно, от незнания языка, и решил не обижаться и не вызывать его на поединок, к тому же безоружного. О том, что и сам он остался без меча вовсе не вспомнилось.
— Где англичане? — переспросил он. — Все ушли в крестовый поход по призыву Святой нашей Матери-Церкви.
Последовала долгая пауза, во время которой Гунтер тупо смотрел в поле, на колышущиеся под ветерком кустики руты и ромашки, а потом перевел совершенно пустой взгляд на кольчужника и тихо спросил:
— А ты чего не пошел?
Сэр Мишель виновато опустил голову и пробубнил:
— Проспал я… Да и денег не было…
Гунтер еще некоторое время копил в себе нарастающую изнутри волну слепой ярости, тяжело задышал и, наконец, рванув застежку кобуры, выхватил «Вальтер», сбросил предохранитель и, медленно встав на ноги, ткнул дуло в лоб сэру Мишелю.
— Да я тебя, ублюдок!..
Эти, как и дальнейшие, слова он сдавленно выкрикнул на старом добром немецком с южно-саксонским акцентом, ясно проявившимся в минуту ярости. Сколько себя помнил, так ему еще не приходилось ругаться. Подобного потока отборнейшей грязной брани, которую услышишь только в штрафных частях Вермахта, он сам от себя, офицера Люфтваффе, никак не ожидал. Излив свои гневные речи на голову оцепеневшего рыцаря, который, к счастью для Гунтера, не понял ни слова и все время мучительно косил глаза наверх и морщил лоб в попытке разглядеть черный металлический предмет, приставленный к его голове (жезл какой-нибудь освящающий?), немец в сердцах вскинул пистолет и выстрелил в воздух. Просто так, от злости. Усевшаяся на киль «Юнкерса» ворона сердито каркнула и тяжело взлетела, обронив пару перьев.
Из глаз сэра Мишеля точно искры посыпались от резкого, громоподобного звука, каковой доселе ему слышать не приходилось, и несчастный благородный рыцарь припал лбом к траве, закрыв голову руками.
— Ладно тебе придуриваться, — немного поостыв и отдышавшись, проворчал Гунтер, тронув сэра Мишеля носком сапога, и добавил на понятном рыцарю старом языке. — Вставай.
Сэр Мишель, уяснив, что гнев Божий вот прямо сейчас на него не обрушился, и молния Господня пролетела мимо, не причинив вреда, осторожно приподнял голову и исподлобья посмотрел на пистолет.
«Ангел, как есть ангел! А крылья, небось, под одежду запрятал, эвон она какая… непонятная.» И встал, повинуясь сильному рывку, ухватившего его за плечи Гунтера. Последнему надоело ждать, и он решил помочь пугливому полоумному человеку понять, наконец, что разговор сейчас предстоит серьезный. Тем более в округе кроме них двоих и вороны, возвратившейся на облюбованное ею местечко, никого не было.
Выглядел сэр Мишель не ахти — ноги будто сеном набиты, руки пытаются сложиться в молитвенный жест у груди, лицо бледное и губы подрагивают, точно он из ледяной воды вылез… А еще похмелье… тошнит… И дракон рядом стоит, не шелохнется.
— Объясни, — медленно начал Гунтер, старательно подбирая слова попроще, — какая это часть страны? Нормандия?
Сэр Мишель утвердительно кивнул и шмыгнул носом.
— Так, хорошо. Значит, мы во Франции?
Рыцарь вздохнул, не понимая, что хочет услышать от него драконий повелитель, но все-таки сказал правду, мало ли тот мысли насквозь читает, проверить хочет?
— В королевстве Английском. Земли короля Ричарда. Плантагенета. Сына Генриха Второго, короля Англии, наследника герцога Вильгельма Нормандского… — и всхлипнул. Ну, почему он не понимает таких простых вещей, зачем спрашивает?
Гунтер загнал поглубже готовый вырваться истеричный вопль, и, снова встряхнув юношу, срывающимся голосом проговорил:
— В Англии сейчас король Георг. Виндзор. А Плантагенеты твои… поумирали давно.
На глазах сэра Мишеля готовы были показаться слезы — столь надрывно звучали слова иноземца. «Ангел, да еще рассудком повредившийся. Надо его к епископу отвести… Хотя, что епископу делать с ангелом? Ну, к святому нашему папе, в Рим, отвезет, а дальше? А дракон как же? Он же без хозяина от тоски подохнет, как собака, они такие, драконы… Взять его с собой — коровы в хлеву перепугаются, молоко давать перестанут… Зачем я из дому… ушел…»
Такие вот мысли роились в голове рыцаря, пока Гунтер пристально вглядывался в его лицо, пытаясь найти хоть одну черточку, присущую душевнобольным от рождения. Нет, этот человек выглядел вполне нормально… Но почему же тогда он говорит про королей, сгинувших почти восемь столетий назад, отчего не знает простого французского языка, предпочитая изъясняться на старинном наречии? Гунтеру поначалу пришла в голову мысль, что его разыгрывает студент-недоучка, откопавший на чердаке старофранцузский словарь и стянувший где-то кольчугу, но в подобное верилось с трудом, слишком уж неподдельными были слезы в глазах непонятного нормандца.
— Земли Английской короны. Я не вру, — повторил сэр Мишель, не смея поднять глаз. — И король сейчас Ричард. Ну, правда же!.. Он уже несколько месяцев, как король.
— Несколько месяцев? — переспросил, прищурившись, Гунтер. — Несколько… А какой сейчас год, ты хоть знаешь? (Дремучий селянин из глухой деревеньки, перепутавший времена, королей и страны?)
— Знаю. Одна тысяча сто восемьдесят девятый по пришествию Спасителя, — без запинки отчеканил сэр Мишель, а Гунтер, будучи не в состоянии уложить в голове эту неправдоподобную дату, опять тупо спросил:
— А кто у вас спаситель?
Тут уже настало время опешить сэру Мишелю. Он широко раскрыл глаза, серьезно посмотрел на Гунтера, чуть склонив голову на бок и недоуменно произнес:
— Господь наш, Иисус Христос. А… а у вас?
— И у нас он, — послушно кивнул Гунтер, и тут до него начал доходить смысл всего произошедшего в последние часы. Исчезновение английских и французских городов, всех самолетов, неработающая связь… А этот… Он настоящий рыцарь? Или все-таки придуривается?
— Тысяча сто восемьдесят девятый, — как во сне пробормотал Гунтер, глядя прямо перед собой. — Семьсот пятьдесят лет. Бред…
— Так ты христианин? — с надеждой спросил сэр Мишель. Уже лучше, значит не посланник сатаны. — А ну крестное знамение сотвори!
Гунтер чисто машинально коснулся двумя пальцами лба, исполняя просьбу рыцаря, и, сам того не замечая, прошептал первые слова Pater Noster.
— Наш, — облегченно вздохнул сэр Мишель и, немного осмелев, спросил: — А сам-то ты кто? И зверюга твоя откуда взялась?
— Не знаю… — промямлил Гунтер. После этих слов он впервые в жизни упал в обморок.
* * *
Это очень неприятно, когда тебе на лицо изливается поток мутной, теплой воды, попахивающей тиной. А если учесть, что в сей зловонной жиже плавают головастики, так и норовящие попасть в рот, то такое положение становится совсем уж несносным.
Когда грязный водопад иссяк, Гунтер осторожно открыл глаза, вначале протерев их большими пальцами, и приподнял голову.
Ситуация была исключительно интересной: светловолосый нормандец за время, пока неизвестный валялся без чувств, развил бурную деятельность — назвавшийся сэром Мишелем человек стащил с Гунтера теплую летную куртку, китель, рубашку с галстуком, шерстяное белье, оставив голым по пояс, и теперь стоял рядом. Вода, принесенная из ближайшей болотины подействовала — повелитель дракона, кажется, начал приходить в себя, и теперь слегка ошарашено осматривался, в поисках источника, излившего на его голову противный поток. Наконец его взгляд утвердился на сэре Мишеле, стоявшем рядом с сострадательным видом, и державшем в руках насквозь мокрый, и заляпанный тиной кожаный летный шлем, его, Гунтера собственный, кстати.
— Это… как понимать? — осведомился Гунтер, слегка приподнявшись, и опершись на локоть, — ты чего творишь, а?
Сэр Мишель помедлил с ответом, а потом на лице его появилась робкая улыбка:
— Так… ты же в беспамятстве был… Я думал, помрешь. А от беспамятства ничего лучше нету воды холодной. Вот.
— Ну, спасибо тебе, жизнь спас, — усмехнулся Гунтер и попробовал сесть. Голова, вроде, не кружилась. Глянув на сваленную кучей в двух шагах одежду, он хмыкнул, и, снова посмотрев на рыцаря, спросил: — Э, приятель, а раздевать-то зачем было?
Снова последовала долгая пауза, за время которой сэр Мишель покраснел до кончиков ушей, а потом тихонько пробормотал:
— Я думал ты… ангел, крылья вот искал.
— Чего?
— А их нету, крыльев-то… не ангел, стало быть.
Гунтер некоторое время переваривал услышанное, с мыслями: «Помешанный. То у него король — Ричард, то Англию с Францией путает… Теперь, вот, я — ангел… Впрочем, как помнится сумасшедших раздражать нельзя. Поэтому надо вести себя спокойно и соглашаться со всей ахинеей, которую он несет… И все-таки, что происходит вокруг?»
— Я не ангел, — сдерживая улыбку, сказал Гунтер, — я — человек… Ну, вроде тебя. Послушай, а где здесь ближайший город?
— Город… — поморщился сэр Мишель, — зачем тебе в город? Грязные они все, города. Народу там полно, все воруют…
«Точно, псих: из города сбежал, и в лесу живет» — решил Гунтер, а вслух ответил:
— Мне нужно поговорить с… — он долго искал подходящее слово на старофранцузском, и не найдя ничего похожего запнулся, — с военными, или… «Дас Полицай» — понимаешь?
— Не понимаю, — честно признался сэр Мишель, — может, тебе нужно исповедаться? Тут неподалеку монастырь бенедиктинцев, только мне туда нельзя, не пустят…
— Почему? — заинтересовался Гунтер, пропустив мимо ушей дурацкие слова нормандца об исповеди.
— Я у них, — сэр Мишель побагровел гуще прежнего, совсем поник, и тихо-тихо продолжил: — вина премного с сэром Горациусом из Наварры испив, безобразие учинил. Отец приор, небось до сих пор примочку на глазу держит. И… и в колодец ихний меня стошнило…
Гунтер вздохнул, сдвинулся на сухое место, и, откинувшись на траву, заложил руки за голову. Итак, на данный момент в наличии имелись: сумасшедший нормандец (счастье, что не буйный), почти рехнувшийся от происшедшего немецкий летчик, труп Курта Мюллера в кабине бортстрелка, «Юнкерс», который необходимо, если уж не спрятать, то хотя бы прикрыть от посторонних любопытных глаз, и ворона, уже, небось, обгадившая весь киль. Положеньице… А теперь еще и на исповедь топать, к бенедиктинцам, хорошо хоть не к тамплиерам…
Соответственно, начнем решать проблемы по степени насущности.
— Так, — Гунтер решительно поднялся на ноги, подобрал нижнюю фуфайку, натянул на себя, предварительно осмотрев — не запачкал ли ее «христианский рыцарь», нет ли там скользких головастиков, которые до сих пор барахтались в траве, и мрачно посмотрел на сэра Мишеля. Тот по-прежнему молча стоял рядом, изредка косясь в сторону самолета.
— А ну, пойдем, поможешь, — Гунтер указал взглядом на свою боевую машину, — Там мертвец, его надо вытащить.
— Мертвец?! — округлились глаза у сэра Мишеля. — Да где?
— В… в Люфтваффе, внутри! — германец уже смекнул, что сэр Мишель называет самолет именно так, не разбираясь в конструкциях и моделях.
— Его съел дракон? — снова задал вопрос рыцарь, а руки его чуть задрожали. Значит, людей он все-таки жрет! Может, лучше не отбирать у него добычу?.. Попробуй-ка у собаки отнять, а тут…
— Какой дракон?! — тоскливо воздел глаза Гунтер, — Эта штука называется «са-мо-лет» и он железный!
— Железный дракон?! — поразился сэр Мишель и снова упал на колени, — Господь и все святые, жуть какая!
— Болван! Никого он не ест! Курта убили англичане!.. — Гунтер шлепнул себя по бедру: — Опять на колени плюхнулся… А ну, вставай! И помоги, черт бы тебя задрал!
Сэр Мишель медленно поднялся, непрерывно осеняя себя крестным знамением, бормоча что-то о некуртуазных незнакомцах, которых давно следует поставить на место, и сожалея о пропитом давеча мече. Гунтер, подтянувшись, снова залез на левое крыло и протянул руку сэру Мишелю, боязливо трогавшему пальцем обшивку консоли. Наконец, тот поборол страх, и взобрался на плоскость, игнорируя протянутую ему руку.
— Где мертвец? — хмуро промолвил рыцарь, стоявший на полусогнутых ногах, и готовый кошкой спрыгнуть обратно на землю при малейшем движении дракона. Люфтваффе пока вел себя смирно.
— Иди сюда! — Гунтер указал на раскрытый колпак кабины.
Уцепившись за куртку бортстрелка, уже почти окоченевшего, он потянул его на себя, а подошедший сэр Мишель с лицом серьезным и сосредоточенным перехватил тело Курта за правую руку. Про себя рыцарь читал молитвы. Общими усилиями ставший почти неподъемным труп был перетащен через борт и уложен на обшивке крыла.
— Чем это его так? — сэр Мишель нахмурился, разглядывая совершенно незнакомые по виду и очень страшные раны. На правой половине лба погибшего зияла круглая дыра размером с монету, а затылок и вовсе был разнесен вдребезги, будто кистенем попали. Еще одна дырка находилась на груди, возле ключицы. Спина же была окровавлена снизу доверху, и, как разглядел рыцарь, внутри драконьего глаза все было вымазано в крови и забрызгано выбитым мозгом.
— Потом объясню, — буркнул Гунтер, не поворачиваясь. Он, перегнувшись в кабину Курта, пытался отыскать английские пули. Нашлись обе. И, глядя на здоровенные, с палец длиной, пулеметные снаряды, Гунтер непроизвольно возблагодарил небеса за то, что меж кабиной пилота и бортстрелка была установлена броневая перегородка. Такими железками, не будь ее, прошило бы обоих…
— Ты могилы копать умеешь? — спросил Гунтер у заинтересованно разглядывающего труп Курта сэра Мишеля.
— Не рыцарское это дело, — мигом отозвался нормандец.
— Потащили его к краю поляны… — отмахнувшись, приказал Гунтер. По его тону сэр Мишель понял, что для пререканий сейчас не время, и со вздохом слез вниз. Рыцарь взял тело за ноги, и довольно неаккуратно стащил с плоскости наземь. Тут он наморщил лоб, вспомнив кое-что важное и поднял глаза на драконьего владыку.
— А этот… — сэр Мишель указал взглядом на Курта, — он христианин?
— Был… — буркнул Гунтер, — Наверное.
— То есть как это — «наверное»? Не сарацин же! — изумился рыцарь, — Коли христианин, то священника звать потребно, и на кладбище хоронить, как и заведено! Он перед смертью исповедовался?
— Ага, по рации… — Гунтер наградил нормандца взглядом, каким обычно смотрят на тех, кого собираются убить на месте, не раздумывая. Потом вспомнились последние слова Курта, уже после появления «Харрикейнов», и немец едва сдержал усмешку. Хороша была исповедь. — Грехи ему отпустили…
— А ты откуда знаешь? — заинтересовался сэр Мишель, — Что, тайну исповеди нарушил кто? Непотребство экое!
— Хватит! — рявкнул германец. — Хоронить будем здесь! Сейчас выкопаем могилу, и зароем его! А там пусть со своими грехами сам разбирается! — Гунтер понимал, что тело следовало бы оставить, а потом передать военной полиции, чтобы отослали домой, но учитывая донельзя странную обстановку вокруг, решил предать тело земле, а место запомнить. Хотя, какая, к бесу, военная полиция, спрашивается? С миром что-то случилось; невероятное, и не укладывающееся ни в какие представления событие. «А может я сейчас лежу в палате военного госпиталя спеленатый по рукам и ногам или без них вовсе, а дюжие молодцы в белых халатах только и ждут момента, когда спятивший больной едва пошевелится, чтобы вколоть какую-нибудь гадость?»
Взглянув на небо, Гунтер увидал легкие пушистые облачка и вступившее в южный квадрант солнце. Часы показывали без четверти десять по времени Парижа. Видимо, сейчас активность авиации снизилась и в дело вступила береговая артиллерия. До побережья пролива не столь уж и далеко, и в любом случае можно услышать либо грохот канонады, либо увидеть хотя бы несколько самолетов. А вокруг — тишина, только птицы в лесочке поют, заливаются, как всегда…
«Никакой это не тысяча сто восемьдесят девятый год, уж точно! — твердо сказал себе Гунтер, — просто наложились друг на друга какие-то немыслимые ошибки, совпадения, и не удивлюсь, если меня отнесло совсем в другую сторону, чем я предполагаю. Ладно, доберемся до ближайшего поселка, там, надеюсь, хоть один-то человек в здравом уме и трезвой памяти отыщется.»
Решив, что сейчас не время для размышлений, Гунтер посмотрел на сэра Мишеля, стоявшего возле тела Курта, склонив голову и сложив руки, и бормотавшего себе под нос молитву. Бесцеремонно ткнув его в бок, Гунтер сплюнул и процедил:
— Потащили.
Он грубовато ухватил тело за ноги, а сэр Мишель, подавив желание вызвать «ангела» на поединок, хотя бы и рукопашный, бережно поднял за окровавленные плечи, и они понесли его прочь от самолета. Гунтер высмотрел у границы луга с перелеском небольшой, но приметный из-за странно искривленного ствола куст орешника и молча кивнул на него.
Взглянув еще раз на солнце, а затем на часы, Гунтер определился со сторонами света и, подыскав подходящую палку, положил ее на облюбованном для могилы Курта месте комлем на восток. Оставив полоумного рыцаря возносить молитвы у тела безвременно почившего унтер-офицера германских военно-воздушных сил, Гунтер направился обратно к «Юнкерсу».
За полтора года службы, запасливый Гунтер вместе со своим бортстрелком, наплевав на строжайшие штабные инструкции по технике безопасности, оборудовал по своему, на чей-нибудь посторонний взгляд весьма извращенному, вкусу ставший родным самолет. Ну какая разница, если взлетный вес будет на несколько килограммов больше, а полезных вещиц на борту прибавится? Тем более, во времена постоянных передислокаций и смен аэродромов. Конечно, на время проведения инспекций, периодически наезжавших из Берлина, лишние на боевом самолете вещи убирались и прятались, но все остальное время за сиденьями пилота и стрелка-радиста, в самых неимоверных закутках, имевшихся в корпусе, лежали исключительно необходимые предметы. Достаточно вспомнить аварийную посадку в прошлом году, когда едва началась польская кампания — приземлились недалеко от Варшавы, предварительно разнеся в клочья железнодорожный узел к югу от города; сухопутные части тогда еще не подошли, и пришлось отбиваться от неожиданно налетевших польских жандармов. Что пришлось бы делать, не будь в загашнике десятка запасных магазинов к автоматам? А так продержались почти три часа, правда, и поляки не были излишне активны — лишь лениво постреливали из-за деревьев…
И вот сейчас настало время отыскать среди припрятанных полезных предметов небольшую складную саперную лопатку, некогда выменянную унтер-офицером Куртом Мюллером у сдавшихся в плен французов на сигареты. Для того, чтобы она послужила ему лишь однажды, и то на прощанье.
— Жаль, лопата одна, — послышался позади голос сэра Мишеля. — И маленькая какая-то, никогда таких не видел… А для чего она такая?
Гунтер не заметил, как сэр Мишель тихонько подошел, уже безбоязненно залез на плоскость и теперь с любопытством рассматривает содержимое ящичка, извлеченного из-за кресла пилота. Слегка поразмыслив и придя к выводу, что полоумный нормандец на сей раз прав, Гунтер, немного порывшись где-то в кабине, извлек на свет Божий слегка помятую полевую каску c государственным гербом (где Курт ее стянул, так и осталось неизвестным). Выложив на крыло консервы и ржаные галеты, лежавшие в каске вместе с маленькой флягой, доверху наполненной спиртом, он вручил железный шлем сэру Мишелю, который тут же напялил его себе на голову, быстро сообразив, что это такое.
— Ты мне это даришь? — с надеждой в голосе и расплываясь (считай, впервые с момента их встречи) в радостной улыбке спросил сэр Мишель.
— Вроде того. Будешь этим копать вместе со мной.
Рыцарь помрачнел, снял каску, и, пряча ее за спину, пробубнил обиженно: — Я лучше руками, а такой шлем, он еще пригодится, вот только забрало бы к нему…
— Я сказал копать!!! — сорвавшись заорал Гунтер, — Значит будешь копать!!!
— А потом ты мне его подаришь? — сэр Мишель огорченно подумал, что такой замечательный, пусть и не полный шлем вовсе и не годится для рытья могил. Заржавеет небось… Хотя что шлемами только не делают… Вон, сэр Горациус…
Его мысли были прерваны довольно грубым тычком кулака в грудь, и нормандец уныло поплелся вслед за Гунтером, решительно зашагавшим к ореховым кустам.
«Это Господь меня карает, — рассуждал про себя рыцарь, — Все за пьянство, за блуд. Мало, что дракон, так теперь еще и этот… этот… наверно, человек, раз крыльев нет, осердился. Нет, не обычный он совсем, может блаженный, или даже святой, раз такого громадного дракона сумел укротить. Такая встреча запросто не бывает. Наверно, небеса хотят наставить меня на путь истинный, ко спасению души…»
Копали долго. Солнце перевалило за полдень, когда могила стала достаточно глубокой, а сэр Мишель взмок и утомился. Драконий повелитель пару раз предлагал снять кольчугу, но нормандец настолько привык таскать на себе железо, что сама возможность оказаться без любимой, хоть и старой брони привела его в ужас. Ну и само собой, с похмелья было тяжело дышать, мучило сердцебиение, и каждое движение давалось с трудом.
Наконец, безобразная, по мнению Гунтера, яма, которую он почему-то упорно называл могилой, достигла требуемой глубины. К этому времени сэр Мишель выбился из сил окончательно и занимался тем, что из наломанных поблизости веток пытался смастерить хоть какое-то подобие креста.
— Освятить крест бы надобно, да и землю тоже. Непотребство это — хоронить христианина в лесу, как собаку, да без отходной молитвы, — бормотал сэр Мишель, глядя, как Гунтер обшаривает покойника, снимает с сапог какие-то блестящие продолговатые штучки в кожаных чехольчиках, отстегивает с пояса такую же треугольную сумочку, как у него самого, ту самую, из которой он достал гремящий жезл.
— Разве можно отнимать у покойника его вещи? А если они ему понадобятся? — укоризненно покачал головой сэр Мишель.
— Чего? — скривился Гунтер. — Когда понадобятся, где?
— Когда труба Архангела возвестит воскрешение, когда же еще?! — возмутился рыцарь, но тут же с любопытством заглянул Гунтеру за плечо — тот как раз снимал ордена с Курта. — Это что? Зачем?
Гунтер вздохнул, пряча в карман серебряный знак «За Францию» и пару медалек за героизм и что-то там еще в том же духе; кажется Курт получил их после гражданской войны в Испании — он воевал тогда в легионе «Кондор».
— Эти штуки нельзя в могилу класть, — строго сказал он. — Они… их надо родственникам оставлять.
— А, понял! — воскликнул сэр Мишель. — Наследство? Они, наверно, очень дорогие, раз такие маленькие?
— Наподобие, — согласился Гунтер, не желая больше втолковывать этому олуху элементарные вещи, известные любому школяру. — Давай-ка положим его туда.
Он спрыгнул в яму, принял из рук сэра Мишеля тело Курта и уложил его на сырую, неровную землю. Подтянувшись, Гунтер вспрыгнул наверх и сказал:
— Вот теперь можешь нудить свои молитвы, я разрешаю.
Сэр Мишель перетянул перекладину креста оторванным от собственной одежды лоскутом, поднял свое творение над головой — крест получился небольшим, длиной едва с руку. Закрыв глаза и слегка откинув назад голову, твердым ровным голосом он начал читать «Pater Noster», «Ave Maria» и «Credo» на латыни, ни разу не сбившись. Эти молитвы Гунтер знал, но после них нормандец принялся декламировать абсолютно неизвестные ему латинские тексты, которые, судя по немногим понятным словам, были явно духовного содержания.
«Точно, у француза сдвиг в мозгах на религиозной почве, — подумал Гунтер. — Вот и объяснение, отчего англичане у него в „крестовый поход“ пошли… И почему мне надо было исповедаться. Ладно, такие психи не опасны. Пусть себе ходит да молится, главное, чтобы вывел меня к людям. Скорее всего, мы сейчас в Кальвадосе или Приморской Сене, и тут недалеко река или, на худой конец, Кан или Алансон.»
Погрузившись в расчеты своего возможного местоположения, Гунтер как-то пропустил момент, когда блаженный француз, все еще лопоча что-то на латыни, принялся зарывать могилу. Делал он это не в пример резвее, чем до того выкапывал ее. Гунтер в погребении почти не участвовал, ограничившись традиционными тремя горстями земли. Вскоре возле куста орешника возвышался небольшой свежий земляной бугорок с воткнутым в него кривоватым крестом из двух палочек, связанных обрывками ткани.
— Ну, ладно, дело сделано. Пошли.
Сэр Мишель помедлил немного, потом сорвал пучок медуницы и положил на могилу. Гунтер только сплюнул и, сунув руки в карманы, размашисто зашагал к самолету. Рыцарь последовал за ним, охваченный внезапным страхом, будто загадочный человек сейчас оседлает дракона и улетит туда, откуда он явился, возможно, только для того, чтобы предать земле тело своего друга или оруженосца.
— Слушай, прежде чем покинуть меня, скажи хоть свое имя, — сказал он, поравнявшись с Гунтером. Тот вдруг остановился, повернулся к нему и ответил:
— А с чего ты взял, что я собираюсь тебя покинуть?
— Не знаю, — пожал плечами сэр Мишель. — Я подумал, ты идешь к своему Люфтваффе, чтобы улететь.
— Да не могу я улететь, при всем желании! Бензин кончился, — слово «бензин» ему пришлось сказать по-немецки, за неимением эквивалента на норманно-французском.
— Бьен-зин? — повторил сэр Мишель. — А что это?
«Это уже чересчур! Не знать, что такое бензин!? Из какого захолустья он вылез?»
— Ну, вроде вина. М-м, дракон его выпьет и полетит. А без него не может. Ясно?
— Ясно. Отдохнуть ему надо, а я думал, помер он. А яму для дракона у меня нет уже сил копать… Все.
Гунтер тяжело вздохнул и, вспомнив первый вопрос сэра Мишеля, сказал:
— Кстати, зовут меня Гунтер фон Райхерт.
Сэр Мишель произнес имя драконьего владыки несколько раз одними губами, словно пробуя его на вкус, потом поморщился и все-таки попытался сказать это вслух:
— Гун-тьер… вон Рахер… Нет, это никуда не годится. Мне такое никогда не выговорить.
— Ну и что? — удивился Гунтер. — Мне-то какое дело до этого? Неужто ты думаешь, что я буду менять имя только из-за того, что ты язык на нем сломаешь?
— Конечно! — воскликнул сэр Мишель. — А как же? Ну, не звать же мне тебя — «эй ты, сэр!»
Гунтер в очередной раз не смог сказать ничего умного в ответ, сраженный железной логикой придурочного француза.
— Да, действительно… Ну, придумай что-нибудь.
— А второе имя у тебя есть? При крещении, обыкновенно, дается два имени!
— Есть. Полностью меня зовут Гунтер-Иоганн.
Он развернулся и направился к самолету, а сэр Мишель, поглощенный поиском подходящего имени для своего нового знакомого, поплелся позади.
Гунтер же думал о том, как бы получше спрятать самолет, чтобы с воздуха в глаза не бросался да и не всякий вышедший на поляну человек мог его заметить. «Отогнать его к самому краю поляны, вон в ту лощинку, например, прикрыть ветками сверху… Жаль сетки камуфляжной нет, да и черт с ней! Все равно прятаться недолго, свои неподалеку должны быть. Вот только бензин… хе, „вино для дракона“ раздобыть. Надо этого недоумка предупредить, чтоб не пугался, а то еще под колеса полезет или чего доброго под винт сунется — такой может… В кабину, на куртово место, его посадить что ли? Там разберемся,» — Гунтер забрался в кабину, оценив, насколько непривычно сидеть без куртки или комбинезона.
Так, бензина шестьдесят литров, масло — в норме, но тоже маловато… Остальное вроде в порядке — стоит удивиться, что английские пули не причинили машине заметного вреда. Бедный Курт, как ему не повезло! Это ж надо было оказаться на пути пуль сумасшедшего англосакса; ведь тот ублюдок с «Харрикейна» бил наудачу, в воздух палил. Так недолго и фаталистом стать…
Гунтер бросил взгляд на стоящего у крыла сэра Мишеля и увидел, как его хмурое, сосредоточенное лицо осветила лучезарная улыбка, нормандец взмахнул рукой и, точно первую фразу оды, произнес нараспев:
— Говоришь, Иоанн?
— Чего? — наморщил лоб германец, которого сэр Мишель сбил с мысли своим возгласом.
— Твое второе имя — Иоанн?
— И-о-ганн, — четко сказал немец.
— На нашем наречии «Жан»? По-английски значит — Джон?
— Наверно, так, — Гунтер никак не мог понять, к чему клонит рыцарь.
— В Англии сейчас правит принц Джон, — как бы невзначай сообщил сэр Мишель. — Брат короля Ричарда.
«Опять за свое!» — простонал про себя Гунтер, а в слух сказал:
— Может, все-таки, король Георг?
«Не разбирается он в наших делах, путается, бедняга. Оно и понятно…» — подумал сэр Мишель и, надсаживаясь, прокричал:
— Ты хочешь, чтобы тебя звали по нашему?
— Ну?
— Иоанн — Джон! А по доброму — Джонни!
«Пресвятая дева! — Гунтер устало откинулся на спинку кресла, приложив ладонь к лицу. — Ладно, побуду немножко Джонни, раз ему так хочется, от меня не убудет».
— Валяй, зови «Джонни». Сэр… Мишель, можно просто «сэр». По доброму?
— А как же! — с готовностью отозвался тот. — Можно «сэр», можно «сэр рыцарь», я не обижусь. Слушай, а ты сам-то дворянин?
— Дворянин… — проворчал под нос Гунтер и подумал: «Папа из благородных, даже в родстве с герцогом Дармштадским. А у нас в Райхерте долго ходила легенда, будто прапрабабушка спуталась с самим Генрихом де Валуа и понесла от него прадедушку. Если так, то во мне есть кровь французских королей и германских курфюрстов… Конечно, дворянин».
— Дворянин, дворянин! — скрывая улыбку прокричал Гунтер, — Даже родственник Валуа, таких не знаешь, случайно?
— Знаю! — просиял сэр Мишель. — У них еще золотые лилии на лазурном поле в гербе! А какой у тебя герб? Тоже с лилиями? Красиво, должно быть!
— Другой, — отрезал Гунтер и подумал: «Этого придурка все-таки надо посадить в кабину. Как есть под винт залезет!» — Эй, сэр, а ну, залезай на крыло!
Сэр Мишель уже почти без опаски, но довольно неуклюже, вскарабкался на плоскость, и с любопытством заглянул в кабину.
— А что это у тебя тут?
— Всякие… Штуковины! Они нужны, чтобы я мог повелевать Люфтваффе.
— А-а-а… — с понимающим видом протянул сэр Мишель.
— Вроде глаз и ушей, — пояснил германец, изо всех сил пытаясь не расхохотаться. И потом, «сэр рыцарь» выглядел исключительно потешно в грязной, съехавшей на затылок пехотной каске с маленьким имперским орлом на боку.
— А где у него рот? — тут же спросил нормандец, подозрительно оглядывая «Юнкерс».
— Закрыт, потому и не видно, — не вдаваясь в подробности сказал Гунтер. — И без моего приказа он его не откроет.
Немец, в который раз вздохнув, и отчетливо представляя себе всю абсурдность ситуации, вылез из кабины, взял сэра Мишеля за плечо, подвел к месту бортстрелка, затем, выудив откуда-то грязную промасленную тряпку для протирки пулемета, привел немного в порядок сидение Курта («Бывшее…»— скользнула мысль) и указал на него рукой.
— Полезай туда, покатаю.
— Может, не надо? — мигом скис сэр Мишель, озираясь в надежде отыскать пути к бегству. Рыцарь решил, что кровожадный Люфтваффе сделает с ним то же, что и с погребенным человеком. И будут две могилки рядом… Если вообще найдется что хоронить!
— Я сейчас разбужу… дракона, чтобы он перешел на другое место и спрятался, — Гунтер давился со смеху, представляя себя, уговаривающего помешанного, со стороны. — А если ты будешь стоять рядом, Люфтваффе тебя покусает. Может и до смерти.
«Нет, не жить мне на свете! Внутрь залезу — съест. Снаружи останусь — покусает. Бежать бы надо отсюда. Да разве убежишь от дракона?» — думал сэр Мишель, слушая Гунтера. Тот невозмутимо продолжал:
— Единственное безопасное место — внутри, — гнул свое германец, — Того, кто под защитой этого… — он указал взглядом на откинутый фонарь кабины, — этого прозрачного колпака, дракон не тронет. Понял?
Сэр Мишель, вспомнив, наконец, что благородному рыцарю трусить не пристало, решился и обречено полез через борт в залитую присохшей кровью драконью глазницу. Усевшись в кресло и терпеливо дождавшись, пока Джонни застегнет какие-то ремни, перетягивающие грудь, и прижимающие к сиденью, а также щелкнет непонятной штучкой на странного вида длинном железном инструменте, торчащем из глазницы в сторону хвоста дракона (Гунтер ставил оружие на предохранитель, чтобы «благородный сэр» в цыплячьей панике не схватился за пулемет и не принялся палить в белый свет, как в пфенниг), сэр Мишель обдумывал, как покуртуазнее задать следующий вопрос, но так ничего не надумав, брякнул прямо:
— Послушай, а того… погребенного, чем его убило?
— Другой дракон напал, — хмыкнул Гунтер.
«Неужели драконов настолько много, что они запросто встречаются в небесах и устраивают там драки? Но, почему тогда я никогда не видел ни одного? Может, они летают очень высоко и их не видно?»
Сэр Мишель некоторое время смотрел на пулемет, теряясь в догадках, что бы это могло быть, и вдруг его осенило.
— Слушай, Джонни, а вот те штуки, которыми убило твоего… оруженосца, это зубы другого дракона?
— Ну? — Гунтеру даже интересно стало: что новый знакомый еще придумает?
— А эта палка, — рыцарь покосился на пулемет и продолжил восхищенным шепотом, сам удивляясь своей догадке, — она мечет зубы дракона?..
После этой фразы сэр Мишель затих, зачарованно глядя на оружие, которое казалось ему божественным чудом, дарованным небесами христианам. У сарацинов такого точно нет! Мозг, избавившись от тяжкого груза похмелья, усиленно заработал: «Так, Джонни сказал, что не собирается меня покидать. А что если мне удастся уговорить его пойти со мной в Святую Землю? Там мы вдвоем, точнее втроем, с Люфтваффе, присоединимся к воинству Христову и поможем христианским королям очистить Святую Землю от проклятых сарацинов! Вот это да!» Он зажмурился, погрузившись в мечты.
Гунтер, перестав обращать внимания на бредни нормандца, убедился, что его новый приятель привязан накрепко и ведет себя тихо, закрыл фонарь задней кабины, а потом забрался на свое место.
То, что произошло потом, сэр Мишель не любил вспоминать, так как перетрусил самым непотребным образом. Люфтваффе несколько раз чихнул, просыпаясь, потом мелко задрожал, и в уши рыцаря ворвался драконий громоподобный рык.
«Неужели меня возьмут живым на небо? — пронеслась шальная мысль в гудевшей голове сэра Мишеля. — Ой, а вдруг архангел Михаил меня в рай не пустит, ибо грешник я великий?.. Как же я тогда на землю вернусь, если Джонни с Люфтваффе на согласятся отвезти меня обратно?»
Однако, сэр Мишель видел что лететь дракон пока не собирается, а просто медленно ползет по полю в направлении перелеска, явно намереваясь спрятаться там. Небольшой участок поля, с трех сторон окруженный деревьями, по мнению Гунтера, был идеальным укрытием. Конечно, загнать «Юнкерс» в эдакую лощинку так, чтобы ветви деревьев не попали под винт и стволы не задели плоскости, было почти ювелирной работой, но, как ни странно, Гунтер справился с этим без особого труда, остановив машину почти в полуметре от густых зарослей крушины. Ветви низко пригнулись к земле под воздушным вихрем, созданным вращающимся винтом, поднялся маленький смерч сухих листьев, травинок, каких-то лепестков. Наконец, лопасти остановились, двигатель заглох, точно задохнулся, и машина замерла.
— Напугался? — улыбнувшись, спросил Гунтер сэра Мишеля, когда помогал ему выбраться на крыло. У бедняги не гнулись ноги от пережитого ужаса, а лицо было мертвенно-бледным.
— Вовсе и нет, — зябко лязгая зубами, ответил нормандец. Какой же рыцарь признается, что ему было страшно? — А я мыслил, полетит дракон…
— Он передумал. Решил не мозолить глаза лишний раз, — лицо Гунтера снова омрачилось. Две проблемы решены: самолет худо-бедно спрятан, и Курт обрел вечное успокоение. Теперь оставалось отыскать людей («сэр рыцарь» — не в счет). А на часах уже два пополудни. Будет удачей, если к вечеру получится связаться с французскими (ну или германскими) властями, а лучше — со штабом дивизии. Там наверняка зачислили 77-ю машину в пропавшие без вести или в погибшие. Вот интересно: сколько англичане успели сбить наших самолетов за прошедшее утро?
Вопрос не менее насущный — что следует взять с собой? Безусловно, оружие, консервов немножко. Хотя, зачем брать консервы? Всяко неподалеку есть поселок или на худой конец чей-нибудь дом. В северной Франции сохранилось великое множество старых дворянских гнезд. Правда неизвестно, как их обитатели отнесутся к офицеру германской армии; остается надеяться, что посадка все-таки состоялась на оккупированной территории, и французы примут «завоевателя» не в распростертые объятия, конечно, но выгнать не посмеют и позволят поесть, отдохнуть да связаться со своими. Больше-то от них ничего и не требуется.
«Какая, к дьяволу, „оккупированная территория?“ — настойчиво всплыла из самых дальних глубин сознания насильно отогнанная мысль. — Ты же четко видел, что вокруг нет никаких городов, дорог, да и пролетая над Ла-Маншем не заметил ни единого корабля. И теперь ты надеешься отыскать телефон? А вдруг действительно ближайший телефон в семистах пятидесяти годах отсюда, и не этот рыцарь сошел с ума, а ты сам? В общем, будь, что будет…»
Пока Гунтер размышлял, очухавшийся сэр Мишель с глуповатым видом, полураскрыв рот, разглядывал самолет, обходя его со всех сторон. Рыцарь дергал за лопасти винта, похлопывал ладонью по обтекателям шасси и приговаривал себе под нос:
— Хороший, Люфтваффе, умный. Спрятался — и не шелохнется.
Потом сэр Мишель залез под брюхо «Юнкерса», некоторое время ползал там, и вдруг оттуда послышалось удивленное присвистывание.
Гунтер, встрепенувшись, нагнулся и увидел, что сэр Мишель, скорчившись, разглядывает штангу бомбосбрасывателя, удерживавшую так и не использованную бомбу SC-500. Заговорщицки посмотрев на германца, рыцарь подмигнул и поманил его к себе пальцем. Гунтер обреченно полез под самолет, поняв, что сейчас предстоят очередные объяснения, и подумал: «Господи, вот счастливый человек — не знает, что такое бомба!»
— Джонни, а я понял, что это такое! — с хитрой улыбочкой сказал сэр Мишель, кивая в сторону черного вытянутого снаряда. — Я правильно подумал, а?
Гунтер некоторое время соображал, на лице его попеременно отразились недоумение, потом изумление, и, наконец, он, хлопнув себя ладонями по коленям, опустился на траву, затрясшись от хохота. Сэр рыцарь тихонько фыркал под нос.
— Да, ты совершенно прав… — выдавил, наконец, из себя германец, когда приступ смеха понемногу прошел. — И ты не сумасшедший — у помешанных нет чувства юмора… Ну, хорошо, вылезай отсюда, сэр, пойдем поищем какую-нибудь деревню или город.
— А чего искать-то? — сэр Мишель выбрался из-под самолета, огляделся и протянул руку к югу. Вон там дорога, она ведет от Руана к Анжу…
«Ну, наконец-то! Появились знакомые названия, — возликовал Гунтер. — Все же мы приземлились недалеко от своих!»
Сэр Мишель тем временем продолжал:
— Тут рядом деревня Сен-Рикье, а неподалеку замок сэра Бреаля, нашего вассала. А если хочешь, можем пойти к моему папе, в Фармер, завтра к утру доберемся.
— Пошли сначала в деревню, — рассудил Гунтер. Достав из кабины автомат и несколько полных магазинов он направился к своей одежде, валявшейся комком в том месте, где ее бросил рыцарь. Несмотря на очевидный идиотизм ситуации, германцу стало интересно узнать, что же этот человек называет «замком» и кого считает бароном. Не исключено, что новоявленный Дон Кихот притащит его к какому-нибудь хлеву, вытащит оттуда самого толстого борова, поцелует ему копытце или ухо и представит — вот мой папа. А если выведет свиноматку, то не будет удивительным, если она окажется Дульцинеей Тобосской. Все это, конечно детские забавы, но, в конце концов, вдосталь насмотревшись на самую настоящую войну, хочется иногда забыться. Хоть так… Пусть парень напридумывал кучу несуразностей, не относящихся к реальности, начитавшись Вальтера Скотта или Стивенсона, но почему бы и не подыграть ему? Разве он сам до войны не зачитывался в отцовской библиотеке рыцарскими романами, не сражался с приятелями на деревянных мечах и, надев самодельные жестяные шлемы, изображал то Зигфрида, то Беовульфа? Эх, жаль отец не разрешал играть с теми умопомрачительными доспехами, что стояли в парадном зале Райхерта…
Одеваясь, Гунтер с неудовольствием отметил, что сэр Мишель, стаскивая с бессознательного «ангела» рубашку, не удосужился расстегнуть пуговицы, а просто стянул ее через голову — и вот результат: на форменной белой рубашке недосчитывается нескольких пуговиц. Счастье, что китель в порядке.
Погода была теплая, и брать с собой тяжелую летную куртку не хотелось. Гунтер, еще раз решив прибегнуть к помощи нормандца, отдал ему куртку, сказав бросить в кабину, то есть, в глаз дракона (ему будет не больно, и кроме того, Люфтваффе спит). Рыцарь посмотрел удивленно — с какой это, мол, стати мне, благородному сэру, бегать по поручениям ровно оруженосцу, — но ничего не ответил, решив лишний раз посмотреть на дракона вблизи.
На Алансонскую дорогу из лесу вышли двое. Один, ростом пониже, со светлыми вьющимися волосами до плеч, облаченный в видавшую виды кольчугу, из под которой торчала грязной бахромой изношенная одежда, в потертые заплатанные кожаные штаны, заправленных в мягкие замшевые сапоги; на широком поясе красовались пустые простенькие ножны от короткого меча и привязанная за ремешок полевая пехотная каска. Второй — повыше, рыжий, коротко стриженый, в серо-сизой летной форме офицера германских ВВС, с автоматом, висящем спереди; руки его, полусогнутые в локтях, покоились на оружии. Позолоченные часы на левом запястье поблескивали в солнечных лучах.
Стрелки показывали три с четвертью по меридиану Парижа. Тринадцатый день августа тысяча сто восемьдесят девятого года от Воплощения Христова клонился к закату.
Глава третья
Неправильное средневековье
По обе стороны пыльной дороги, уходящей вперед плавными петлями, тянулись сочные луга, их сменяли небольшие прозрачные рощицы; вокруг, насколько мог видеть глаз, тянулись цепи холмов, поросшие лесами, а на самом горизонте чуть виднелись голубоватые вершины невысоких гор — их призрачные силуэты были словно набросаны акварелью. Казалось бы, привычный деревенский пейзаж, но Гунтер сразу же заметил в нем нечто необычное, противоестественное. Поначалу он никак не мог поймать это ощущение, разгадать, что же странного в темной зелени лесов, блеклой знойной дымке над травой, ровным густым ковром расходящейся от дороги. И, наконец, понял. Не было асфальтовых дорог, серебристых нитей железнодорожного полотна, исчезли куда-то аккуратные каменные и деревянные домики хуторков, привычных для нормандского пейзажа, вместо них кое-где толпились кучками, точно грибы, небольшие глинобитные избушки, по самые окна вросшие в землю, крепкие и неказистые, крытые соломой. Далеко, километрах в трех-четырех, на одном из лесистых холмов Гунтер углядел замок. Ему не раз доводилось видеть подобные строения — заботливо отреставрированные, со свежевыкрашенными башенками, — но вид этого строения чем-то подсказал ему, что стен не касались руки современных каменщиков и реставраторов. Замок выглядел старым, грубые нетесаные камни потемнели, обветрились; над одной из башен развевалось знамя с неразличимым из-за расстояния гербом.
Позади послышался конский топот и поскрипывание колес. Гунтер обернулся и увидел, что их нагоняет повозка, высоко нагруженная сеном. Крупная гнедая лошадь, плавно поводя лоснящимися округлыми боками, упруго печатала шаг, высоко поднимая сильные ноги, грызла удила, трясла гривой — будто бы рисовалась, без труда влача за собой телегу. Под стогом сена, высившимся точно небольшой дом, сидел крестьянин — рослый мужик лет тридцати-тридцати пяти, эдакий здоровяк с льняными космами, подстриженными вкривь и вкось, как ножом отхваченными, такой же бородой, в которой, вдобавок, запутались стружки, травинки, какой-то лесной мусор. На голову была нахлобучена бесформенная войлочная шляпа, а вся одежда селянина состояла из широкой грязно-серой полотняной рубахи и таких же штанов, засученных до середины голени. Расслабленно покачиваясь в такт тряской повозке, он небрежно придерживал в руках поводья, предоставив лошади самой выбирать дорогу.
Поравнявшись с путниками и распознав в одном из них благородного рыцаря, возница натянул повод, после чего лошадь, недовольно встряхивая гривой, побрела вровень с людьми. Ленивым движением крестьянин стащил с головы шапку и чуть наклонился вперед, после чего вперил небесно голубые глаза в Гунтера, с простецким нахальством оглядывая его с ног до головы. Тот же, почувствовав легкое раздражение от столь бессовестного любопытства, нагло выговорил на простом немецком языке:
— Ну, что смотришь, детина? Никогда не видел германских солдат?
Крестьянин выпрямился, пожевал губами и сдвинул брови — ни единого слова он не понял, но догадался, что господин в странной одежде сердиться изволит. На всякий случай возчик спросил густым басом:
— А? Что вы сказали, ваша милость?
«И этот на старофранцузском лопочет… — ошалело подумал Гунтер. — Сговорились они что ли? Или у них тут эпидемия? Хотя, насколько мне известно, с ума сходят по одиночке, разве только гриппом все вместе болеют.»
Неожиданно встрял сэр Мишель. Рыцарь гордо выпятил грудь, задрал подбородок, грозно нахмурившись, метнул гневный взгляд на селянина и рыкнул низким голосом:
— Проезжай! С каких это пор низкорожденные тревожат благородных расспросами? И начинают первыми разговор?
Крестьянин чуть вздрогнул, быстро посмотрел вправо-влево, точно опасаясь увидеть целый отряд дворян, высланных на усмирение невежи, и тихонько пробубнил:
— Я у сэра Бреаля арендатор, сено везу вот…
— Ну и дальше что? — надменно произнес сэр Мишель, разжигая в себе гнев. Однако крестьянин, вовремя почуяв неладное, стегнул лошадь вожжами, и кобыла резвой рысью припустила вперед по дороге. Гунтер увидел, как несчастный мужик оглянулся назад из-за стога и подхлестнул лошадь. Сэр Мишель, подняв носком сапога облачко пыли, привычно пошарил по ножнам, отыскивая рукоять меча, но, вспомнив о событиях минувшей ночи, тяжко вздохнул, пробормотав:
— Никакого сладу нет с этими мужланами…
— А что такое? — не понял Гунтер. «Крестьянин как крестьянин, а на мою одежду у всех… э… нормальных французов реакция нехорошая. Вот интересно, а почему мужик разглядывал меня, будто пугало, хотя одежка моего спутника куда более экстравагантна? Или мой проводник известный в округе деревенский дурачок, и обращаются с ним по правилам его игры — поклонились, испугались, рыцарь как-никак… Ха!»
Сэр Мишель, презрительно глядя вслед удаляющемуся возу, стоял между колеями на упорно пробивавшихся сквозь утоптанный грунт пыльных стебельках спорыша, чуть расставив каблуки и засунув большие пальцы за пояс. Малость помолчав, он серьезно глянул на Гунтера, сплюнул и объяснил:
— Ладно, если бы холопы все до единого под рукой дворян были, а арендаторы, скоты эдакие, сами свободны и себя едва не вровень с господами ставят! Ну, где это видано, чтобы виллан первым заговорил с рыцарем?
Гунтер улыбнулся углом рта, меря взглядом сэра Мишеля. Выглядел тот при ярком солнечном свете вовсе не как доблестный рыцарь с книжной картинки — те чистенькие, в сверкающих доспехах, а коли нет таковых, в парчовой или шелковой одежде с иголочки. Как же иначе — золота-то у благородных было завались, куры не клевали! А этот?.. Хорошо, если кольчуга не расползется, будто шерсть, поеденная молью. А портки, простите, где и в чем можно так вымазать? И вообще, где француз разжился подобным матерьяльчиком? О том, что творится под кольчугой и думать не хотелось.
— Пойдем дальше, — твердо сказал Гунтер. Сейчас они стояли почти на вершине небольшой возвышенности, с которой открывался отличный обзор на все окрестности, километров на десять, а то и больше.
— Вон там деревня, — сэр Мишель кивнул вниз. И правда, чуть правее, примыкая к лесу, виднелось скопище домиков и невысокая колокольня церкви. Полоска дороги проходила как раз мимо, а далее убегала к синевшим вдали цепям пологих гор. Гунтер их опознал сразу — Нормандская возвышенность, за ней, к югу, и расположены Анжу и Майен.
Уже на подходе к деревне германец вновь почуял неладное. Судя по всему, телефона в поселке не было, более того, отсутствовали даже обязательные что для Германии, что для Франции или любой иной страны цивилизованной Европы столбы электропередач. Потом началось вовсе необыкновенное: позади вновь послышался конский топот, но обернувшись, Гунтер увидел не сытую крестьянскую лошадь, а трех коней, похожих на арабских — двух вороных и одного серого в яблоках, несшихся во весь опор. Всадники нагнали германца и сэра Мишеля, вихрем пронеслись мимо, подняв облако пыли. Однако, Гунтер сумел рассмотреть, что одежда их была более, чем странной для середины двадцатого века — кожаные короткие камзолы, широкие пояса, круглые то ли шляпы, то ли береты с золотыми, наверное, пряжками и длинными узкими перьями. И у каждого о правое бедро бились ножны, но не пустые, как у полоумного нормандца — явственно блеснули гарды мечей, богатых, украшенных камнями. Всадники карьером унеслись к деревне.
— Королевский бейлиф поехал, с сержантами, — как бы невзначай бросил сэр Мишель. — Видать, в Сен-Рикье стряслось чего, разбираться будут.
— Кто проехал? — медленно переспросил Гунтер, пристально глядя на сэра Мишеля. Тот опять ощутил смущение от пронзительного взгляда своего попутчика, опустил глаза и тихо повторил:
— Бейлиф. Королевский. Сэр Аллейн д'Эмери, — помолчал, и добавил: — Он папин друг и даже немножко родственник. Его два месяца назад утвердили бейлифом нашего графства господин де Лоншан, канцлер Англии. А ты не знал?
— Не знал, — мрачно кивнул Гунтер.
— Он тебе не понравился? Зря. Сэр Аллейн добрый христианин и настоящий рыцарь.
— Поэтому и не понравился, — буркнул Гунтер. — Давай топай, добрый христианин, до деревни еще не меньше получасу тащиться. У нас-то лошадей нет. И машины тут не ходят.
— Кто не ходит? — склонил голову на бок рыцарь и приподнял брови.
Гунтер вздохнул и широко зашагал вниз по дороге. Ну не объяснять же болвану про двигатель внутреннего сгорания? Сэр Мишель немного поотстал, озадаченный новым словом, попытался самостоятельно найти ему объяснение и подумал, что «машьина» — это наверно тоже что-то наподобие дракона, может даже самка. Утвердившись в сем заблуждении, он нагнал Гунтера, дернул за рукав и выпалил:
— А у Люфтваффе твоего есть Машьина?
— Есть, — кивнул Гунтер. — Внутри.
Сэр Мишель замолк, пытаясь сопоставить свою догадку с ответом Гунтера. Ничего путного не выходило и он решил, что неправильно понял слово. Ну как же самка может сидеть внутри самца? А в том, что Люфтваффе именно мужского пола сэр Мишель не сомневался — подтверждение тому видел своими глазами. Так что же такое «машьина»?
Дорога входила в пшеничные поля, тянувшиеся далеко за деревню, к подножию холмов. Спелые колосья слегка покачивали тяжелыми, налившимися головками, с некоторых уже начало осыпаться золотистое зерно. Сэр Мишель сорвал колос, растер его между ладонями, сдул шелуху и бросил несколько зерен в рот.
— Хочешь? — он протянул руку, предлагая Гунтеру крупные спелые семена. Тот взял немного, разжевал. Хорошо знакомый с детства мучнистый вкус, слегка отдающий травой…
— Вкусно? — улыбнулся рыцарь, и Гунтер кивнул:
— Да. Слушай, сэр, может ты голодный?
У сэра Мишеля и на деле слегка разыгрался аппетит. Тяжкое похмелье, наконец, отпустило его, и в желудке, разбуженном вкусом пшеницы, негромко заурчало.
— Придем в деревню, как ее — Сен-Рикье? — пожуем чего-нибудь, — пообещал Гунтер, перехватив хмурый взгляд сэра Мишеля.
— У меня денег нету, — сказал рыцарь.
— Ну и что? — ответил Гунтер, продолжая делать вид, что верит нормандцу. — Ты же благородный — обязаны накормить, а то велишь всех высечь.
— Нельзя, — серьезно проговорил сэр Мишель. — Это лен сэра Бреаля, и меня они за хозяина не почтут. Выгнать, конечно, не выгонят, но и кормить задаром не станут.
Гунтер, перебросив автомат на плечо, залез во внутренний карман кителя, потом пошарил в карманах бриджей и извлек на свет неведомо как завалявшиеся там несколько серебряных монет в две марки. Между прочим, берлинской чеканки, 1938-го года.
— Держи, на пропитание благородному рыцарю, — усмехнулся Гунтер, кидая сэру Мишелю монетки. Тот ловко словил их, мельком глянул, но тут же зажал в кулаке и, сдвинув брови, посмотрел на Гунтера.
— Подачки не беру, не пристало это рыцарю и сыну барона…
— Какие подачки? — поморщился германец. — Ты же мне помогал, вот тебе вознаграждение! — и, недолго подумав, добавил: — Ибо написано: «Просите и дано будет вам». У Матфея, верно?
— Верно, — подтвердил сэр Мишель. — Но я же не просил!
— Да ну тебя! Сам не можешь разобраться в своих рыцарских приличиях-неприличиях, так молчи уж, когда тебе добро делают!
— Ла-адно, — протянул рыцарь, оставшийся, правда, довольным. Денежки не очень увесистые и чеканки неизвестной, но на эль да кусок мяса с кашей вполне хватит. А больше-то ему и не нужно, привык уже. Сэр Мишель раскрыл ладонь и взял двумя пальцами монетку, решив рассмотреть ее поподробнее. С одной стороны была выбита цифра сарацинского начертания «два», окруженная лавровыми и дубовыми листьями, под нею виднелись такие же маленькие циферки 1938, а вот оборотная сторона заставила рыцаря призадуматься. Подобного герба сэр Мишель прежде не видел: широко раскинувший крылья геральдический орел восседал на туго сплетенном венке, внутри которого красовался символ солнца. Однако, лучи его были повернуты не как положено, а противосолонь, что означало «ночное» Солнце, катящееся по внутренней стороне нижнего неба. Похожие солнечные символы сэр Мишель видел в гербах некоторых рыцарей из Британии, в основном у валлийцев или ирландцев. Но там лучи древнего знака солнца были направлены в правильную сторону…
Вокруг герба по ободу монеты тянулась надпись необычными фигурными буквами, которую нормандец поначалу и не сумел разобрать. Но некоторые знаки стали понятны — это были латинские буквы, пусть и излишне вычурные. Попробовав монету на зуб, и поцарапав ногтем рыцарь окончательно убедился, что она настоящая, из простого и высокопробного серебра. Значит, приобрести на нее еды вполне возможно.
— Слушай, Джонни, — повернулся сэр Мишель к Гунтеру, — а где такие деньги чеканят?
Сэр Мишель посейчас пребывал в убеждении, что Гунтер вместе с Люфтваффе явились в Нормандию из неких горних обителей, приближенных к недостижимым простым смертным царствам — раю, или, на худой конец, чистилищу. Но не могут же, — рассуждал сэр Мишель, — там делать свои деньги? Ну что, скажите, можно купить на серебро в чистилище? Пузырек с благовониями?..
— Это наши, немецкие монеты, — лениво ответил Гунтер, — В Германии их делают.
Тут сэр Мишель споткнулся от неожиданности о валявшийся возле края дороги булыжник, спрятавшийся в широких листьях мать-и-мачехи. Джонни ему еще не говорил откуда он пришел, и что там раньше делал.
— А ты в Германии… кто? — осторожно поинтересовался рыцарь. Это надо же, оказывается повелитель дракона родом из земель христианских. Да еще и лежащих не столь далеко. — Я хочу сказать, кто ты у себя в стране? Барон, да? Или может быть даже граф или герцог?
— Не герцог, это точно, — отозвался Гунтер, — А вообще-то я военный. Разве ты не понял еще?
— Так, — сэр Мишель погладил ладонью лохматый затылок, соображая. Больше всего он боялся снова сказать невпопад. — Дворянин, военный… Значит, рыцарь?
— Нет, не рыцарь. Просто солдат.
— Ясно, — с облегчением вздохнул сэр Мишель и улыбнулся, — теперь я понял. Ты — оруженосец, еще не принявший рыцарского посвящения.
Гунтер закатил глаза, проворчав под нос неразборчивое немецкое ругательство. Дурацкая болтовня нормандца его уже здорово утомила. Пытаясь не слушать сэра Мишеля, пустившегося в малопонятные рассуждения о тонких различиях меж благородным рыцарством и не менее благородными, но все же стоящими ступенькой ниже оруженосцами, Гунтер с интересом оглядывал пшеничное поле. Здесь, ближе к деревне хлеб уже стали убирать — среди колосьев виднелись фигуры жнецов в простых холщовых одеждах. Мужчины срезали пучки колосьев и кидали их по левую руку, а шедшие позади женщины и дети выбирали ядовитые стебли пикульника, василька и прочих сорняков, и ловко увязывали снопы. Прямо как на картинах фламандских художников…
Слева потянулся лужок, сбегавший к дороге. На нем паслось небольшое стадо бурых коров, часть из них лежала в густой высокой траве, монотонно двигая челюстями, остальные лениво переступали, пощипывая сочные стебли. Между ними резвились два подросших бычка — бегали друг за другом, бодались, взбрыкивая и мотая лобастыми головами со смешными мохнатыми бугорками рогов. Здесь же бродило десятка с два овец, несколько подобрались к самой дороге и разноголосо заблеяли при виде людей. Гунтер разглядел пастуха — он поднялся, снял шапку, такую же, как у проезжавшего недавно крестьянина и отвесил поклон. Сэр Мишель легонько кивнул головой и прошествовал мимо овец да застывшего со шляпой в руке пастуха, надменно задрав подбородок.
«Ну, петух!» — фыркнул про себя Гунтер и помахал крестьянину рукой. Тот снова поклонился, на этот раз специально ему.
— …так неужто император Фридрих Рыжебородый стал такие странные монеты делать? Эвон, буквы непонятные… не совсем понятные… — вслух рассуждал сэр Мишель. — И зачем это германскому императору нужно? Джонни, а много у вас на эти деньги можно купить?
— На выпивку хватило бы… — признался Гунтер, расстегивая верхнюю пуговицу на рубашке. По небу плыли легкие кучевые облачка, солнце палило нещадно, и германец подумывал уже о привале где-нибудь в тени. До деревни было уже совсем недалеко, и решив, что отдохнет там, Гунтер прибавил шагу, поторапливая сэра Мишеля. Тот, решив, наконец, что рассмотрел серебряные марки во всех подробностях спрятал их за пазуху и успокоился.
— Слушай, Джонни, ты хотел бы стать когда-нибудь рыцарем? — сэр Мишель живо представил себе Гунтера на коне, при кольчуге и длинном копье.
— Раньше хотел, — ответил Гунтер, вспоминая детские мечты. «Сейчас он предложит посвятить меня в рыцари, или в крестовый поход, чего доброго позовет» — усмехаясь про себя думал германец.
— Я мог бы посвятить тебя в рыцари, — гнул свое сэр Мишель, — но для этого ты должен доказать мне, что достоин такой великой чести…
«Не пойму, чего он добивается?» — промелькнуло в голове Гунтера, тем временем нормандец продолжал:
— Ты должен будешь носить мое оружие, чистить доспехи, прикрывать меня сзади в бою… А за это, если окажешься достоин, станешь однажды рыцарем, и сможешь сам завести себе оруженосца! — закончил сэр Мишель, останавливаясь в тени большого дуба, растущего на самой границе деревни. — Ну, что передохнем здесь?
Гунтер молча уселся на траву, прислонившись к мощному стволу дуба. Сэр Мишель пристроился рядом, поглядывая на германца — что скажет он на его заманчивое предложение? Ведь не каждый же день простому солдату встречаются благородные рыцари, предлагающие стать оруженосцем и испытаниям-то особо не подвергая! О драконе, ангелах и демонах он уже успел позабыть. Наконец, Гунтер заговорил, правда, совсем не о том:
— Слушай, а кто у вас тут… управляет?
— В деревне-то? — отозвался сэр Мишель.
— Ну, есть здесь какой-нибудь магистрат, управа… — Гунтер уж и слов подобрать не мог, чтобы втолковать глупому нормандцу свою мысль.
— Магис-трат… — задумчиво повторил рыцарь. — Управа… А, понял! В деревне всем управляет приходской священник — споры решает, суды вершит мелкие…
— Так что же, никакой власти нет? — удивился Гунтер, не представляя, как священник может решать дела мирские.
— Ну, как же! — досадливо воскликнул сэр Мишель. — Власть есть — духовная! А если какое крупное злодеяние свершилось или спор сложный — вон замок сэра Бреаля, — сэр Мишель ткнул большим пальцем в сторону башен. — А у него право низшего, и среднего суда.
Гунтер вспомнил троих всадников и спросил:
— А эти трое — бейлиф с помощниками — чего приехали?
— Ну, видать что-то совсем уж непотребное произошло, — авторитетно заявил сэр Мишель, сорвал тонкий стебелек мятлика и сунул его между зубов. — Ведьму поймали, или разбойника какого. Вешать будут или заберут с собой, в город. Пойдем посмотрим?
Гунтера передернуло от такого равнодушия — можно подумать, что тут по пять раз на дню жгут, вешают, рубят головы… Ну, с этим ладно, а вот как он пойдет к священнику и скажет: мне, мол, нужно срочно связаться со штабом авиационной эскадры StG1 германских ВВС… Ерунда какая-то!..
Гунтер решительно поднялся на ноги, кивнув сэру Мишелю, и направился к церквушке.
— Это приход святого Томаса, — объяснял сэр Мишель, шагая рядом с Гунтером. — А служит здесь отец Дамиан, человек добрейший, но я его мало знаю.
— А с чего ты тогда взял, что добрейший? — спросил Гунтер.
Сэр Мишель неохотно рассказал, что в прошлом году, зимой, пьяный, свалился с лошади неподалеку от деревни, да так и замерз бы в сугробе, не проходи мимо настоятель прихода святого Томаса. Отец Дамиан дотащил его до деревни сам, а там устроил в своем доме, отогрел, привел в чувство. Потом даже исповедал и грехи отпустил. Вот какой добрый. Правда тогда рыцарь в пьяном беспамятстве потерял перстень, подаренный некогда его предку самим герцогом Вильгельмом в благодарность за доброе служение в битве при Гастингсе.
— При Гастингсе? — переспросил Гунтер. — А это когда было-то?
Сэр Мишель задумался, подсчитывая, и четко сказал:
— Сто двадцать три года назад, в тысяча шестьдесят шестом. А ты разве не знаешь, как Вильгельм Нормандский победил короля саксов Гарольда?
— Да, что-то было такое… — пробормотал Гунтер. — Давно очень.
— Я же говорил! — вдруг радостно закричал сэр Мишель. — Вешают! Да еще, по-моему, сарацина! Вот это да!
Окончательно сбитый с толку Гунтер узрел небольшую толпу крестьян, человек в двадцать, собравшихся перед церковкой. Сложенная из больших тесаных камней известняка, церковь производила странное впечатление — подобной архитектуры Гунтер никогда не видел. Здание было старым, приземистым, почти без украшений, с двускатной крышей, выложенной крупной серой черепицей. Над алтарным фасадом возвышалась невысокая узкая башенка с колоколом, подвешенным под остроконечной крышей с простым деревянным крестом на коньке. Фундамент был почти полностью скрыт в густых зарослях чистотела. Церковь окружали молодые ясени, один из которых выделялся необычным раздвоенным стволом с толстыми крепкими ветвями. Как раз вокруг этого дерева и происходило действо.
Остановившись неподалеку, так, чтобы хорошо было видно, Гунтер отстраненно наблюдал, как бейлиф сэр Аллейн д'Эмери, высокий темноволосый человек лет сорока-сорока пяти, потрясая желтоватым свитком, толкует на старофранцузском нечто непонятное, но явно гневное и обвинительное. Рядом с бейлифом стояли два помощника, они держали под локти связанного человека, а позади них высился здоровенный бородатый громила в грязной рубахе и кожаном потертом переднике, похоже кузнец, выполнявший роль дополнительной охраны.
«Зачем полиции мечи? — напряженно думал Гунтер, разглядывая сэра Аллейна. — Почему они все так одеты? Кто, в конце концов этот… которого вешают? Да и за что?»
Германец всмотрелся в смуглое, замызганное лицо несчастного, с распухшей подбитой губой и заплывшим глазом. Он был одет в до невозможности драный халат, едва прикрывавший темное костлявое тело, видневшееся сквозь рваные дыры, веревки глубоко врезались ему в грудь. Очевидно, человек отчаянно сопротивлялся, прежде чем его удалось схватить и связать, да и теперь все еще не смирился с уготованной ему участью. Здоровый глаз, угольно черный, в обрамлении длинных ресниц злобно сверлил собравшихся крестьян, при этом женщины отталкивали детей за свои спины, оберегая их от страшного взгляда неверного; губы его кривились, ноздри широко раздувались, время от времени он дергался, приседая и выворачивая острые плечи, но сержанты бейлифа крепко держали его, а стоявший позади кузнец лениво тыкал увесистым кулаком неспокойного пленника в спину. Тот только тряс спутанными черными, как смоль, волосами и скалил окровавленные зубы.
Сэр Мишель, с интересом вслушивавшийся в речи бейлифа, начал шепотом пояснять:
— Проклятого сарацина наконец-то поймали вчера. Крестьяне нашли его спящим на сеновале, у самого леса. Почти десяток дней, нехристь, округе житья не давал.
— Сарацин? — так же тихо переспросил Гунтер, — а откуда он здесь? И что плохого сделал? Сарацины ведь живут далеко.
— Его привез из Святой Земли какой-то рыцарь, а этот подлюга сбежал, и разбойничал. Девок, которые в лес ходили, до полусмерти пугал. И не только пугал.
— Это как? — не понял германец.
Сэр Мишель фыркнул.
— По всякому. Они, сарацины, такие… Умеют. Вот мой папа в Святую Землю ходил, всякого порассказывал…
Гунтер, оторвав взгляд от королевского сержанта, перебрасывающего через сук дерева толстую веревку с петлей, развернулся на каблуках к сэру Мишелю, и попытался сгрести его за ворот. Пальцы лишь больно царапнули по кольчуге.
— Так какой, значит, сейчас год? — прошипел он прямо в лицо рыцарю.
— Я же говорил, тысяча сто восемьдесят девятый, — помедлив, ответил сэр Мишель. — Почему ты так пугаешься всякий раз, когда я упоминаю об этом? Что с тобой, Джонни?
— Ничего, — едва слышно выдохнул германец, — Просто в такое невозможно поверить.
Он еще помолчал, и добавил почти жалобно:
— Где здесь можно исповедаться?
Тем временем, бейлиф закончил читать приговор, скрутил свиток и махнул перчаткой. Двое его помощников подвели сарацина к импровизированной виселице, кузнец подтолкнул вновь начавшего бешено сопротивляться пленника, заставив его влезть на деревянный чурбак, поставленный под деревом. Когда разбойник, привезенный из Святой Земли, просунул голову в петлю, кузнец, как стало теперь ясно, выполнявший роль палача, хотел было выбить чурку у него из под ног, но сарацин, ругнувшись коротко на незнакомом языке, оттолкнул крестьянина ногой, выкрикнул что-то сорвавшимся голосом (Гунтер разобрал слово похожее на «алла»), а затем, подпрыгнув, оттолкнул пятками деревяшку, повис в петле и задергался, раскачиваясь.
— Еще и ругается! — возмутился сэр Мишель. — Поделом! Наконец-то в графстве порядок будет. Э, Джонни, ты исповедаться хочешь? Дело доброе! Вон отец Дамиан стоит, пойди к нему и скажи.
Гунтер глянул в сторону священника — дородный, молодой еще — лет тридцать пять на вид, приятное лицо, располагающее к себе с первого взгляда — такому и исповедаться можно, и поболтать просто так, ни о чем. Видно, сказывался возраст — не успел нажить еще замкнутую надменность, показную приближенность к высшим силам, подчеркнутое всепрощение… Но сейчас, когда в двух шагах качался в петле только что повешенный на глазах германца человек, довольное лицо священнослужителя показалось Гунтеру неуместным, странным, даже циничным.
— Да лучше потом… — пробормотал германец. — Слушай, есть здесь трактир какой-нибудь? Выпить хочется. Очень.
— В деревне самой — нет, — ответил сэр Мишель. — Но если пойти дальше, то по дороге к Фармеру будет небольшой постоялый двор. Там поесть можно, попить, и не только молоко. Ну, что идем? Или все же к отцу Дамиану?
— В трактир, — твердо сказал Гунтер и решительно направился обратно к дороге, стараясь не смотреть в сторону ясеня, на котором висело неподвижное тело. Крестьяне почтительно снимали шляпы и гнули спины при виде сэра Мишеля, а на Гунтера смотрели нерешительно — вроде благородный, но одежда вовсе странная; ткань не богатая, вроде сукна, на шее железяка непонятная. И смотрит не так, как господину положено — все по сторонам глазами шныряет да бормочет что-то. Некоторые вилланы кланялись Гунтеру, кое-кто принял его за оруженосца, а дети с визгом и улюлюканьем скакали на почтительном расстоянии.
Когда вышли из деревни, Гунтер облегченно вздохнул — пристальные взгляды селян и дразнилки детей порядком надоели ему. А сэр Мишель был рад-радешенек, что его спутник (в мыслях рыцарь уже сделал Джонни своим оруженосцем) произвел в Сен-Рикье впечатление большее, чем повешение сарацина.
Бейлиф же с сержантами проводили странную парочку подозрительными взглядами, но связываться не стали — известный в округе беспутный сын барона де Фармера вел себя смирно, порядка и законов не нарушал, а спутник его и вовсе был тише воды, ниже травы. Правда, сэр Мишель слегка побаивался, что бейлиф д'Эмери проведал о его недавних безобразиях в монастыре святой Троицы, но и единого слова на сей счет от представителя королевской власти сейчас не последовало.
На самом деле бейлиф уже был осведомлен об очередных приключениях молодого Фармера — приор обители, оскорбленный до глубины души, прислал в город одного из монахов, с жалобой. Описано в ней было все: и неумеренное потребление вина, и поединок с наваррским рыцарем, да к тому еще пьяное непотребство, закончившееся варварским избиением святых братьев, а в заключении — покалеченным лицом отца приора, едва не лишившегося глаза после знакомства с тяжелым кулаком благородного рыцаря. Сэр Аллейн лишь повздыхал, зная, что вразумлять бестолкового юнца напрочь бесполезно, а если попытаться, то дело снова непременно закончится дракой. Мишель де Фармер прославился на все графство своей задиристостью, полным отсутствием воспитания, а так же привычкой сначала работать кулаками да мечом, а уж после головой (и это при том, что барон Александр де Фармер, папа сэра Мишеля, воин Христов, побывавший в Святой Земле, служил образцом рыцарственности и благочестия). Наконец, бейлиф считал, что сэр Мишель сам себя наказал за беспутство, оставшись без денег, оружия и коня.
А вдобавок связался с субъектом, разряженным будто ярмарочный шут.
Сэр Аллейн зыркнул на сержантов, раскланялся со святым отцом, оставшимся недовольным тем, что разбойника-сарацина вешали едва ли не на церковной земле, вскочил на лошадь и направился к городу. Сейчас у бейлифа и прочих забот хватало.
Крестьяне разошлись по своим делам, священник вернулся в церковь, повешенный остался болтаться на суку, а сэр Мишель с Джонни покинули деревню и шли по направлению к постоялому двору.
* * *
Хозяин трактира «Серебряный щит» выигрывал больше, нежели его собратья по ремеслу в городах. Там подобных заведений имелось множество, и их содержателям приходилось из кожи вон лезть, лишь бы угодить постояльцам, да обойти конкурентов. А здесь, на Алансонской дороге, в пределах баронства Фармер, было не в пример спокойнее и прибыльнее. Лет шесть назад бывший арендатор Уилл Боул, или просто Рыжий Уилли, как звали его завсегдатаи трактира, покинул Англию, где жил с рождения и перебрался в Нормандию искать удачи. Семейством обзавестись он не успел, разводя овец в графстве Шрусбери, подкопил деньжат, да и явился однажды к его светлости барону де Фармеру с просьбой разрешить построить трактир для проезжающих через земли баронства.
Господин Александр подумал, посмотрел на Уилла серьезно да и позволил. А что — дело доброе, из южных графств Нормандии или Французского королевства путешественники и паломники к святыням, расположенным за проливом, на острове, ходят часто. Не все же в замке им приют давать…
Поначалу, новенький трактир прозвали «Домом Рыжего Уилли», однако хозяину такое наименование напрочь не нравилось. Получить свое нынешнее имя постоялому двору довелось после зимы 1185-го года, когда английский странствующий рыцарь, возвращавшийся из Иерусалима, остановился в доме Уилла. Бедняга сильно болел, привезя из Святой Земли кровавый кашель, разрывавший его легкие. Пролежав несколько дней рыцарь, почувствовав, что умирает, позвал Уилла и попросил привести священника. Хозяин немедля сбегал за отцом Дамианом, тот провел обряд исповеди и последнего причастия, а к утру рыцарь отдал Богу душу. Все что было при почившем крестоносце досталось Рыжему Уилли. Денег рыцарь оставил немного, но щит, обитый серебряными пластинами, да меч с кольчугой и шлемом Уилл не стал продавать, пускай и мог выручить за них недурные деньги у оружейников в Руане. Щит теперь прибили над входом, а прочие предметы рыцарского облачения красовались развешенными по стенам трактира.
Много кого повидал за эти годы Уилл Боул. Приходили в «Серебряный щит» и монахи, и рыцари, и торговцы, бывали нищие да блаженные, один раз постоялый двор почтил визитом сам король Английский Генрих II, Плантагенет, проезжавший на юг с небольшой свитой. Вот и сегодня гости любопытные появились. Ну сэра Мишеля-то Уилл знал неплохо, еще дитем неразумным его помнил. Да впрочем, вырос сынок барона Александра, а ума так и не набрался. Восемнадцатый год пошел, другие благородные господа достойным делом в таком возрасте занимаются — кто на войне с неверными, кто своими манорами уже управляет, а этот… этот все пьянствует да по северным графствам ошивается, странствующего рыцаря из себя корча. Ох, не зря батюшка из дому его выставил. Ну как с эдаким оболтусом сладишь?
Сегодня сэр Мишель поразил Рыжего Уилли до глубины души. Мало что заявился без оружия, без лошади, так еще и приволок с собой такого хмыря, что жуть берет! Рожа иноземная, по-людски говорит с трудом, будто в рот каши набравши, глаза бешеные, так еще и волосы едва не налысо обрезаны. А на одежку вовсе смотреть страшно, штаны незнамо какой ширины, камзол невиданный, в серебристых штуковинах, шитье парчовом, надо полагать. За эль и сыр заплатили конечно, даже серебром, но каким!.. Да похожих денег Уилл сроду не видывал! Взять, однако, пришлось. Не ровен час от младшего Фармера и по морде схлопочешь, он может. А тем же благородному, пускай и придурочному, не ответишь…
Дом был сложен из крупных бревен. Внутри не было ни перегородок, разделяющих его на отдельные комнаты, ни этажей — вверху были видны стропила и солома крыши. Один угол был отгорожен и скрыт драной засаленной занавеской, в двух противоположных стенах прорублены по два окна, через которые в зал четырьмя мутными, пыльными полосами проникал солнечный свет.
Гунтер, тщетно пытаясь не обращать внимания на оценивающий взгляд трактирщика и перешептывания людей за соседними столами, молча пил из большой деревянной кружки кислый хмельной напиток, по вкусу отдаленно напоминающий пиво и закусывал желтым овечьим сыром.
Германец напивался целеустремленно и со знанием дела, накачивая себя элем до состояния совершеннейшего беспамятства. Кружек шесть, наверное, уже выдул, а кружки здесь не чета даже баварским. В мюнхенском «Бюргербройкеллере» и то меньше, а там стараются подражать старине. Вот бы сюда пивоваров из Мюнхена заслать, пускай посмотрят…
Итак, все оказалось правдой. Король Ричард вместе с принцем, черт бы его побрал, Джоном; англичане, ушедшие в крестовый поход, битва при Гастингсе, случившаяся чуть больше сотни лет назад… Бейлифы, рыцари, Нормандия, королевство Английское… «Семьсот пятьдесят один год, семьсот пятьдесят один год — колоколом билось в голове Гунтера, — но почему?!. Какие силы вмешались? Ведь если судить по хроникам, сохранившимся с того, простите, с этого времени, если смотреть показания историков, которые сейчас еще не родились, а их предки носят либо кольчуги, либо холщовые крестьянские рубахи, то можно ли обнаружить единое упоминание о свалившемся с неба драконе, по имени Люфтваффе, и хозяине его Джонни? Из этого следует лишь одно: жить мне здесь ой как недолго… Нет сомнений — завтра, а то и этой ночью, меня схватят, как посланника сатаны, и вперед, на костер. Хорошо, если быстро. Могут и помучить. Инквизиторы. Проклятые…»
Вспомнилось, что инквизиции в конце двенадцатого века еще не существовало, но радости сей факт доставил немного. Не инквизиторы, так кто-нибудь другой, все равно прикончат.
Гунтер стекленеющими глазами оглядывал прочих гостей «Серебряного щита», не стесняясь изучал хозяина, наконец, его взгляд кратковременно остановился на сэре Мишеле. Рыцарь тихо сидел напротив, поглощая кислый эль, и видя, что с Джонни творится неладное, не беспокоил его. Лишь когда кружка германца показывала дно, заботливо подливал из кувшина.
…И все же сомнения оставались. Разум постепенно начинал затуманиваться пьяным маревом, но даже сквозь его пелену виделись странные, малообъяснимые несоответствия меж тем, что Гунтер знал из курса истории, и живой реальностью. В книжках эпоха крестовых походов смотрелась неприглядно: болезни, которые не умели еще толком лечить, а то и вовсе до смерти залечивали; истощенные, забитые крестьяне с выпавшими зубами из-за крайне скудного питания, опустошенные бесконечными воинами деревни; тощие заморенные непосильной работой на барских полях лошаденки, от которых остались одни кости с натянутой на них кожей; толпы нищих, прокаженных и жутковатых калек на дорогах…
Это не двенадцатый век! Здесь все наоборот! Где гордые рыцари в посеребренных доспехах на могучих конях, где прикрытые гнилой соломой развалюхи и меченые оспой грязные дети, скрюченные, роющиеся в помойной яме в поисках более-менее съедобных отбросов? Первый же встреченный рыцарь — в ржавой продранной кольчуге да лохмотьях, без меча, лошади и без шлема. Нет, шлем есть — пехотная каска германской армии образца 1935 года. С государственным гербом Третьей Германской Империи и партийным знаком НСДАП, вошедшим в этот герб.
Бред. Господи, ну почему в Нормандии двенадцатого века эти вот «забитые крестьяне» своими довольными сытыми физиономиями да телосложением, какое не у всякого спортсмена увидишь, напоминают бравых инструкторов «Гитлерюгенда», что мелькают (мелькали…) едва не в каждом выпуске «Вохеншау»?.. Отчего те два красавца, вон, через стол, одетые в крашеную луком холстину, ничуть не напоминают о «мрачном средневековье» и прочих инквизициях с крестоносцами, но смотрятся обыкновенными, нормальными людьми, зашедшими в придорожный трактир пива выпить (а пиво тут поганое, кстати. Не умеют в двенадцатом веке пиво варить…) да о делах своих средневековых побеседовать? А у сэра, как его?.. Мишеля?.. все зубы на месте, кроме нижнего клыка, но и тот не от плохой пищи выпал, а явно в драке потерян. Какой же это рыцарь, коли не мечом а кулаками дерется?..
Гунтер, дотянувшись, пихнул сэра Мишеля кулаком в плечо, отвлекая, надо полагать, от мыслей о вечном.
— Эй, Мишель, сэр… — язык у германца уже заметно заплетался, — Слушай, ты ж еще… ну, молодой, да?
— Взрослый я! — повысил голос нормандец, по привычке шаря там, где должна находится рукоять меча. Изрядно поднабравшись, сэр Мишель снова приобрел свою обычную воинственность. — Между прочим, сэр Клайв Кип… Кимптон, из Англии, один мой знакомый, в первый поход в одиннадцать лет пошел. А я его почти на семь лет сейчас старше!
«Верно, — скользнула у Гунтера мысль, — во всех книжках было написано, будто в начале второго тысячелетия умирали молодыми по нашим меркам, но и взрослели тоже не как в двадцатом веке, а значительно раньше…»
— Я не о том, — помотал головой Гунтер, — Ты, по моим понятиям, на самом деле молодой. И уже рыцарь. Как успел?
— Посвятили, опоясали… — неожиданно смешавшись, буркнул сэр Мишель, — старая история, неинтересная вовсе…
— Расскажи, — пьяно потребовал германец, сгибая шею.
— Потом, — еще более хмуро отрезал рыцарь. — Слушай, у тебя деньги остались?
Гунтер порылся в карманах, выгреб на стол все что было, включая ордена Курта Мюллера. Сэр Мишель нагнулся, почти лег на стол животом, и принялся выбирать пальцем из кучи немногие серебряные монеты. Набралось десять марок. Пять монеток по две.
Пару штук рыцарь вернул Гунтеру, остальные же сгреб в ладонь и кликнул трактирщика.
— Эй, Уилли! Еще монета за эль прямо сейчас, а две за ночлег и выпивку с едой завтра утром!
Рыжий англосакс подозрительно принял деньги, едва слышно рыкнул себе под нос неразборчивое, но явно крепкое словечко, и забрав пустой кувшин вскоре вернул его полным.
— Вы, ваша милость, с… другом своим, на сеновале устраивайтесь, ночевать-то, — нахмурившись сказал Уилл Боул, отирая залитые элем руки о рубаху. — Ночи нынче теплые, да и на сене спать куда приятнее, чем на лавке, в духоте…
— Пойдет, — рыгнул сэр Мишель, — прости Уилл, нечаянно вышло.
Англичанин, скрывая в усах улыбку, отошел. Наплевав на удивленно-непонимающие взгляды хозяина и гостей «Серебряного щита», рыцарь подхватил задремавшего прямо на столе Гунтера, перебросил его руку себе на плечо и, не слушая протестующих стонов, потащил германца к сараю, в котором Уилли хранил сено для своих коров. Автомат, свалившийся с плеча повелителя дракона, рыцарь надел себе на шею, догадываясь, что вещь это нужная, раз драконий повелитель взял ее с собой.
После душного, пропитанного пивным духом, гарью и потом воздуха трактира, сэр Мишель с наслаждением, полной грудью вдохнул свежей вечерней прохлады. Из-под двери мелькнула маленькая серая тень, и узкое кошачье тельце, стремительно метнувшись вдоль стены, юркнуло под бревна.
— Тьфу, нечистая, — прошептал сэр Мишель и, устроив тяжелую непослушную голову германца у себя на плече, чтобы не падала и не болталась, пошел через притихший двор к сараю, стараясь не сбиться с пути, не запнуться и не уронить Гунтера, так как был и сам навеселе, с нетвердыми ногами и блуждающим взглядом.
Даже по меркам сэра Мишеля Гунтер выпил слишком много…
«Господь и все святые, ну что ж он так убивается-то? — думал нормандец, втаскивая почти бесчувственное тело нового знакомого в низкую дверь сеновала. — Пускай дракон болен, или этого… во, бензьину нет, но коли хочется Джонни в Германию вернуться, так я помогу. Это недалеко вовсе, не в Святую Землю идти, рядом… Если папа денег даст, то и коня ему куплю. А вообще следует к отшельнику, отцу Колумбану, сходить. Вдруг присоветует, где можно у нас вина для дракона достать. Или сделать… Но как же в землях императора Фридриха Рыжебородого столько драконов развелось, а? Хорошо хоть прирученные, не дикие…»
Сэр Мишель свалил Гунтера на сухую, душистую траву исключительно неаккуратно. Германец приложился затылком о толстый столб, поддерживающий крышу, крепко выругался на родном языке, и открыл глаза. Через щели в бревнах пробивался розовый свет закатного солнца, в лучах плясали пылинки, где-то у припотолочных балок слышалось густое жужжание — осы, устроившие в сарае Рыжего Уилли гнездо, возвращались на ночлег. А рядом стоял нормандский рыцарь, Мишель де Фармер, сын барона Александра де Фармера.
И был это двенадцатый век.
Опьянение почему-то исчезло, осталась нехорошая головная боль, усиливавшаяся при любом движении — будто в голове находился тяжелый свинцовый шар, катавшийся в пустом черепе и ударявший о его стенки. Мерзко.
Исповедь, значит? У бенедиктинцев? Нет рядом никаких бенедиктинцев, далеко они, не дойти. Придется выговориться ему, полоумному французу, помешанному на религии и доблестных подвигах, рыцарю… Хотя он-то как раз нормален, это меня сочтут за полоумного. Не сэр Мишель чужой в этом мире, но пилот Люфтваффе Гунтер фон Райхерт. Чужой. Чужой…
— Хотел знать кто я? — превозмогая дурноту, проговорил Гунтер.
— Ну?
Сэр Мишель с непривычной для него серьезностью, исподлобья посмотрел на германца, затем наклонился, взял его за плечи, устраивая поудобнее, и скрестив ноги сел рядом, подпирая подбородок кулаком.
— Говори.
Солнце уже скрылось в водах Атлантики, взошла Венера, осветив мир бело-ледяным светом не тающим даже в лучах луны, когда Гунтер закончил свою исповедь. Рассказал обо всем. От рождения в Райхерте, в 1915 году, до тринадцатого дня августа 1940-го.
Сэр Мишель слушал, не перебивая. Как само собой разумеющееся принимал рассказы о первой мировой, о версальском мире, республике, рожденной в Веймаре. О революции, лишившей трона императора Вильгельма. Внимал словам о невиданном унижении Германии, последовавшем за этими событиями, странными для его понимания. Выслушал про то, как Германия снова стала империей, про нового государя, Адольфа, про его невиданное возвышение, войну с королевством Польским, разгром Франции, начало битвы с Англией. И о случившемся в тот день Невиданном.
Все, от первого слова и до последнего.
Гунтер говорил, почти не сбиваясь, складно, ровно. Он выплескивал на случайного знакомого накопившееся за последние годы и минувший день напряжение, сбрасывал носимые маски с себя и своего прошлого, впервые в жизни называя вещи своими именами. Выкладывал, не таясь, самые сокровенные мысли, терзавшие его в момент, когда винт «Юнкерса» распарывал воздух над Ла-Маншем. Теперь за такое никто не осудит, не появится неприятно, пугающе вежливый человек из «Гехаймештаатсполицай», живо интересующийся твоим воззрением на мир вообще и на политику партии и фюрера в особенности… Вокруг лишь Вселенная, которой, по большому счету на тебя наплевать, да сидит рядом самый что ни на есть обычный нормандский рыцарь, по имени Мишель. Рыцарь, не ведающий о государственной тайной полиции, о частях SS, о «фюрере германского народа, народном канцлере и рейхспрезиденте Адольфе Гитлере», откровенно не понимающий, зачем Германский император Адольф решил завоевать весь христианский мир (будто сарацинов нет!)…
Но этот рыцарь знает о Святом Писании, помнит Законы Божьи, чтит не появившихся из темного ниоткуда призраков, а Вечный Римский Престол, наследующий апостолу Петру. И читал он не устав НСДАП, а Святое Евангелие, в котором истины ой как больше, нежели чем во всех уставах вместе взятых, сочиненных в двадцатом веке…
Поэтому, сэру Мишелю, будущему барону де Фармер, довериться легче и естественнее, чем самому чтимому и уважаемому фельдмаршалу Вермахта или ляйтеру округа.
Некоторое время оба молча лежали в терпком сене. Со двора доносились негромкие ночные звуки — где-то под крышей трактира или хлева робко ухал сычик, в курятнике возились, потихоньку клохча, куры, переступали копытами лошади у коновязи. Из трактира доносился чей-то раскатистый храп. Вдалеке залаяла собака — залилась поначалу яростным лаем, даже взвыла, долго гавкала отрывисто, недовольно, постепенно успокаиваясь, потом смолкла. Внизу, под сеновалом робко мяукнула пару раз кошка.
— Веришь? — Гунтер, слегка смущенно поскреб ладонью подбородок, на котором уже проклюнулась рыжая щетина. — Ну скажи, веришь?
— Верю, — твердо кивнул неожиданно протрезвевший сэр Мишель. Он и вправду поверил. Всему. А отчего — сам не знал. — Ты сейчас сказал, будто хочешь все изменить, так?
— Так, — кивнул Гунтер.
— Значит, сам Господь направил тебя по этому пути. Я так понял: у вас, через семьсот лет, ты ничего сделать не мог. Разве только этого нового императора на поединок вызвать?
— Ну? — нервно хихикнул Гунтер, представляя себе подобное.
— Тогда ваше будущее переменится, если ты, зная о нем, сделаешь нужное здесь, у нас.
— В прошлом? И что следует сделать нужное?
Сэр Мишель поморщился.
— Где прошлое? — слегка раздраженно сказал он. — Прошлое — это вчера, неделю назад, ну год, два… А сегодня-то самое обычное настоящее, если я правильно понимаю! Знать не зря небеса послали тебя к нам вместе с драконом.
— Какой дракон?! — простонал Гунтер, хватаясь за голову. — Я же сказал, это — простое оружие, только летает. Техника, соображаешь?
— Не разумею, — честно признался рыцарь, — знаю только, что Люфтваффе живой. Мертвое летать не может и приказы не исполняет! И не рычит.
Сэр Мишель сдвинул брови, пригладил правой рукой волосы и, едва различая в ночной темноте лицо Гунтера, посмотрел на него внимательно. Нельзя оставлять его одного, никак нельзя — пропадет… Мало ли, скажет что не так, как положено благородному, его тут же и изрубят на куски. А парень он хороший, умный…
— Пойдешь ко мне в оруженосцы, Джонни?
Германец покряхтел, пытаясь сдержать смешок, но ответил честно. А если рассуждать здраво, ничего больше делать ему не оставалось. И потом, кроме сэра Мишеля у Гунтера здесь не было никого. Если не считать Люфтваффе.
— Пойду.
…Луна зашла, лишь звезды продолжали источать тонкий мерцающий свет. Созвездия Лиры, Лебедя, Орла неизменно смотрели на землю. Наступил глухой час ночи, непроглядная тьма накрыла мягким пологом холмы, леса, деревенские домики, безлюдную дорогу и постоялый двор недалеко от замка сэра де Бреаля. В теплом, наполненном ароматами луговых трав чреве сарая слегка похрапывали двое: рыцарь, и его оруженосец. И ни один не видел снов.
