ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СКОЛЬКО СТОИТ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД
Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
И сюда нас, думаю, завела,
Не стратегия даже, а жажда братства;
Лучше в чужие встревать дела,
Коли в своих нам не разобраться.
Я не хочу умирать из-за
Двух или трех королей, которых
Я вообще не видал в глаза
(дело не в шорах, а в пыльных шторах).
Впрочем, и жить за них тоже мне
Неохота. Вдвойне.
Генерал! Мне все надоело. Мне
Скучен Крестовый поход. Мне скучен
Вид застывших в моем окне
Гор, перелесков, речных излучин.
Плохо, ежели мир вовне
Изучаем тем, кто внутри измучен.
Генерал! Я не думаю, что, ряды
Ваши покинув, я их ослаблю.
В этом не будет большой беды;
Я не солист, но я чужд ансамблю.
Вынув мундштук из своей дуды,
Жгу свой мундир и ломаю саблю.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Большое сердце льва…
1 октября 1189 года, день святого Ремигия.
Мессина, королевство Сицилийское.
В последнем десятилетии двенадцатого века никто не мог даже предположить, что могучая и славная династия Плантагенетов стоит в начале долгого пути, ведущего к гибели.
Родоначальником ныне правящей королевской семьи Англии стал человек, еще при жизни превратившийся в легенду, нормандский герцог Вильгельм, получивший сразу два вошедших в историю прозвища – «Бастард» и «Завоеватель». Но завоевателем-то Вильгельм, если подходить юридически, никаким не был, ибо имел все права на английский трон, завещанный ему последним потомком англосаксонской династии, Эдуардом Исповедником. Но тут откуда-то появился Гарольд, дальний родственник благочестивого короля Эдуарда, возложил на себя корону, а законному наследнику пришлось собрать в Нормандии войско и высадиться на берегах Альбиона. Битва при Гастингсе, что бы там не говорили летописцы в позднейшие эпохи, представляя ее как сражение английского народа с наглыми завоевателями, на самом деле являлась заурядным выяснением отношений между претендентами на престол.
Гарольд проиграл и проклял Вильгельма. Впрочем, все затеи англосакса всегда и постоянно заканчивались провалом, отчего он и получил огорчительное прозвание – Unfelix, Несчастливый. Все решила следующая битва – при Сенлаке. Вильгельм короновался и основал многочисленную монаршую фамилию, из которой скоро выйдут и Эдуард I, начавший долгие и разорительные войны с Шотландией, и Эдуард III, чьими стараниями затянулся кровавый узел Столетней войны…
Проклятие короля Гарольда, о котором шептались при дворе, наверняка действовало. Почти каждый король из династии Вильгельма Бастарда постоянно воевал, страна нищала, бароны выражали недовольство, а крестьяне мерли с голоду. Достаточно вспомнить кровопролитнейшую гражданскую войну 1142–1146 годов, когда племянник предыдущего короля, Стефан де Блуа, и вдовствующая королева Матильда в течении почти десяти лет оспаривали корону. Уж совсем тихим шепотом в Лондоне передавали легенду о том, что тогда и прервалась прямая линия Завоевателя, ибо новый молодой король Генрих II являлся незаконным сыном Стефана и Матильды (чьим лирическим отношениям отнюдь не мешала война за трон), а отнюдь не потомком графа Анжуйского Жоффруа по прозвищу «Ветвь Дрока» – «Плантагенет».
Начало правления Генриха казалось замечательным и радостным: благодаря женитьбе короля на Элеоноре Пуату Англия приобрела огромные территории на материке. Нормандия, Анжу, Мэн, Тюрень, Гиень, Гасконь, Бретань – все эти лены принадлежали теперь лондонскому венценосцу. Все атлантические порты западной Франции, устья всех крупнейших рек очутились под властью Генриха, но ему было мало. Он подчинил Ирландию, чуть сложнее вышло с Шотландией, но после нескольких сокрушительных поражений горцы поняли – английский король их раздавит и принесли вассальную присягу. Вслед за тем последовала очередь Уэльса. Генрих протянул руки даже к графству Тулузскому и Лангедоку, желая получить выход к Средиземному морю, но пиренейские владения никогда никому не подчинялись и король, который куда больше Вильгельма Бастарда заслуживал прозвища Завоевателя (или, скорее, «Собирателя земель»), поумерил свои аппетиты. Англия и так стала вторым по размерам государством Европы после Священной Римской империи.
Генрих мог наслаждаться заслуженным счастьем. Он правил могучей державой, его заботы разделяла красивая и умная жена, сыновья-наследники подавали надежды, его поддерживал мудрейший советник – канцлер Томас Бекет. И вдруг все рухнуло. Проклятье Гарольда снова сбылось.
Старший сын короля, Вильгельм, умер от оспы. Следующий сын, Генрих, образованный и здравомыслящий молодой человек, из которого получился бы добрый правитель, скончался во Франции в 1183 году. Третий, Годфри, нелепо погиб на рыцарском турнире. Право наследования перешло к Ричарду – самоуверенному, взбалмошному и несдержанному.
Король поссорился со своим канцлером, ставшим к тому времени архиепископом Кентерберийским, и ссора, увы, закончилась убийством священника на алтаре храма. На короле осталось несмываемое кровавое пятно. Потом Генрих завел любовницу – предназначавшуюся в жены Ричарду французскую принцессу Алису. Элеонора Аквитанская, обвиненная в государственной измене, была заточена в тюрьму. Оскорбленные таким отношением к матери принцы бежали во Францию и, объединившись с французским венценосцем Людовиком VII, начали войну против собственного отца.
С 1186 года владения на материке раздирались постоянными битвами. Чем закончилось это противостояние, известно: подавленный неудачами и изменой своих детей король скончался в Нормандии от вызванного полнокровием и тяжелыми известиями удара, на глазах у некоего захолустного дворянина Мишеля де Фармера.
Ричард уселся на трон. С его именем в государстве связывали определенные надежды. Все знали о его удали, куртуазности, таланте менестреля и чертовской внешней привлекательности. Народ его любил, а потому и бароны, и простецы закрывали глаза на мелкие грешки нового повелителя.
Однако ничего не изменилось, разве только к худшему. Ричарду очень хотелось получить славу освободителя Гроба Господня. Не слушая материнских возражений, король выкачал из Англии гигантскую сумму денег, разорив не только государственную казну, но и пустив по миру дворянство, купечество и крестьян. Англия для него словно не существовала. Ради мечты, сияющей ореолом святости, Ричард забыл о том, что он король, окончательно превратившись в воина. Если бы Элеонора Аквитанская вовремя не вмешалась, взяв управление страной в свои руки и назначив первейшими министрами младшего сына – принца Джона, и Годфри Клиффорда, то Ричард потерял бы корону в результате баронского бунта. Восторг и истовость времен Первого Крестового похода давно прошли, большинство подданных стремились жить спокойно, увеличивая свое благосостояние, а значит, и усиливая государство.
Ричард не желал слышать о спокойствии. Он хотел воевать. И первым должен был войти в Иерусалим.
Мечта начала исполняться. Флот английских крестоносцев наконец-то покинул континентальную Европу. Первая остановка планировалась на Сицилии, после – на Кипре, а затем…
По замыслам Ричарда, уже к Рождеству 1189 года знамя Плантагенетов должно было развеваться над Святым Градом.
Действительность, как всегда, вносила свои незаметные коррективы.
* * *
– Господи, да в чем же я виновата? Простите меня, шевалье, и вы, господа оруженосцы… Я понимаю, что принцессе так не пристало…
Беренгария плакала. Наследница наваррского короля сидела на каменном уступчике набережной и поминутно вытирала слезы льняным платочком со своим вензелем. Сэр Мишель, Гунтер и Сергей, топтавшиеся рядом, чувствовали себя полными болванами, ибо поделать ничего не могли, да и помочь, в сущности, тоже. Еще одна красивая легенда Средневековья в глазах Казакова разбилась на мелкие осколки, склеить которые уже было невозможно.
– Такой позор! – Беренгария всхлипнула и было видно, что воспитанная в горах Наварры принцесса ничуть не ломается. Ей действительно обидно и больно. – Как на меня будут смотреть сегодня вечером!
Сэр Мишель промычал что-то невнятное, долженствующее обозначать нечто наподобие «я ваш верный слуга», а Гунтер благоразумно промолчал. История, приключившаяся час назад, ему очень не понравилась. Взять бы этого Ричарда, отвести в темный угол да самым некуртуазным образом начистить рыло. Нельзя же так обращаться с женщиной, а тем более – с невестой!
– Беренгария, – неожиданно подал голос Казаков и принцесса, на мгновение позабыв свое горе, приоткрыла рот. По всем правилам этикета, к королевской дочери нельзя обращаться напрямую, а только по титулу. Даже старая Элеонора на людях называла Беренгарию «сударыня дочь моя». Впрочем, какая теперь разница? И не стоит забывать, что этот мессир отчасти варвар и не знает европейских обычаев. – Беренгария, послушайте меня. Вы боитесь идти на ужин?
– Боюсь, – призналась принцесса, тоже решив отступить от непреложных канонов поведения – ни в коем случае нельзя признаваться в дурных чувствах. – Меня высмеют. Сударь, вы же видели – он оскорбил меня перед благороднейшими дворянами!
– Если эти дворяне – благороднейшие, – медленно сказал Казаков, – они промолчат и никому не расскажут. А сами осудят поведение вашего… кхм… жениха. Если вы не хотите идти на прием к Танкреду, не ходите. Скажите, что у вас… понос.
Беренгария слабо улыбнулась. Наконец-то!
– А еще, – встрял сэр Мишель, – обязательно расскажите обо всем королеве-матери. Ричард будет принужден извиниться. Я многое слышал об Элеоноре – Ричард боится ее пуще смерти.
– Хорошо же знакомство будущих супругов, начинающееся с извинений, – вздохнула принцесса, старательно созерцая белые гребешки волн, ударяющих в набережную, чтобы эти любезные молодые мессиры не видели слез в ее глазах. – Впрочем, я сама виновата в произошедшем. Если бы меня представили сегодня вечером в соответствии с этикетом двора, он не посмел бы… сделать… сказать…
Тут Беренгария не выдержала и снова разрыдалась. Теперь более от злости.
История вышла простая и донельзя неприятная. Неф английского короля, войдя в гавань, значительно замедлил ход, и лодка могла приблизиться к его борту. Ричард, большой любитель позёрства, едва только не забрался на носовое украшение корабля в виде головы морского змея, и обозревал оттуда приближающуюся Мессину, явно воображая себя новым воплощением Готфрида Бульонского, Раймунда Тулузского и Боэмунда Гискара в одном лице. На палубе нефа присутствовали и его сподвижники – герцог Йоркский, сын шотландского короля Эдвард, Ланкастеры, граф Анжуйский, граф Солсбери, герцог Людовик де Алансон – лучшие семьи Британии и Аквитании… Виднелись пышные одежды епископов и кардиналов из свиты Папы Климента, но сам святейший понтифик не показывался – Папа был человеком очень пожилым и плохо переносил морские путешествия.
Пышно, сверкающе. Очень впечатляет. Колышутся на ветру знамена, над которыми главенствуют полотнище с золотыми леопардами и шафранно-желтый флаг с изображением ключей святого Петра. Король Танкред может гордиться – никогда доселе Сицилия не видела столь блистательного сообщества.
– Свихнуться можно, – яростно шептал под нос Казаков на русском. – Разбудите меня, я сплю! Такие зрелища следует проводить по профилю белой горячки. Эх, телевизоров и видеокамер не придумали! Эксклюзивный материал! Для любое историческое кино по сравнению с этим – голимая туфта!
…Если бы Ричард понял, что происходит и подыграл Беренгарии, получилась бы сцена, достойная пера менестреля Кретьена де Труа, собирателя легенд о временах короля Артура и Круглого Стола. Прямо-таки эпизод из рыцарского романа. Влюбленная и страдающая невеста, сопровождаемая верными, но целомудренными паладинами, подвергая опасности свою драгоценную жизнь, вышла в море, дабы первой увидеть своего возлюбленного. Получилось вовсе наоборот. Как потом высказался Казаков, рыцарский роман сгорел в огне камина, заместившись сценой из жизни каких-то непонятных для Гунтера (категорически незнакомого с молодежными движениями конца ХХ века) pankov.
Беренгария, не без труда удерживаясь на ногах в раскачивающейся лодке, самым драматичным манером извлекла платочек, которым позже утирала глаза, и в соответствии со всеми законами куртуазии окликнула Ричарда:
– Я счастлива приветствовать вас, мессир жених мой!
Поначалу король вообще не обратил на нее внимания, но, когда Беренгария повторила возглас, Ричард наконец повернулся. Как его и описывали все хроники, он оказался высоким, весьма широкоплечим и светловолосым человеком, выглядящим на двадцать семь или двадцать девять лет, хотя сейчас ему было тридцать два. Лицо мужественное и красивое, золотые кудри вьются, глаза темно-серые и округлые.
– С каких это пор я стал женихом портовых шлюх? – процедил Ричард. – Милая, у вас и так уже трое избранников в лодке, не считая простеца на веслах.
– Вы… вы не узнаете меня? – Беренгария от обидной неожиданности заговорила медленнее.
– Невозможно помнить всех публичных девок! – донеслось с нефа. Со стороны свитских раздались смешки. И Ричард вдруг запнулся. Он узнал. Он был знаком с Беренгарией, хотя видел ее всего один раз в жизни. Однако теперь отступать было поздно.
– Убирайтесь! – высокомерно бросил король и отвернулся. Беренгария успела уловить непонимающе-изумленный взгляд стоявшего позади короля графа Анжуйского, ее близкого родственника и друга короля Санчо. Неф прошел дальше к пристани, обогнав лодку.
Принцесса, разумеется, уверила себя, что Ричард намеренно хотел ее оскорбить, и вначале не понимала, что произошла досаднейшая ошибка. В последнем Беренгарию долго и старательно убеждал сэр Мишель вкупе с оруженосцами, но всем понимали – король все-таки узнал свою нареченную, и не желая испортить впечатление о себе перед собравшимися в порту горожанами и наблюдавшими за прибытием нефа со своих кораблей подданными Филиппа, не стал извиняться. Хотя, если рассудить, его рыцарской чести не повредил бы красивый жест: Ричард мог броситься с корабля в волны, подплыть к лодке и заключить будущую супругу в крепкие объятия. Лэ о столь прекрасной встрече разнеслось бы по всей Европе за неделю. Одна беда – король Англии не умел плавать.
Не на шутку расстроенная Беренгария выплакалась и теперь раздумывала, как поступить дальше. Конечно, прилюдно Ричард сошлется на то, что не узнал невесту, или сей прискорбный инцидент забудется (любой сквернослов понимает, что сплетничает о будущей королеве, а наваррка может рано или поздно отомстить), но косых взглядов не миновать. Никто ведь не знает, обдуманно или нечаянно английский король смертно обидел будущую жену.
– Если хотите, – Казаков, простая душа, снова обратился к принцессе, – во время ужина я буду стоять за вашим креслом. Хотите?
– Да, – шепнула Беренгария.
– Вот и чудесно. А если кто-нибудь брякнет лишнее, получит в… buben. Согласны?
Сэр Мишель покраснел. От смущения он забыл, что перед ликом королевской дочери следует быть благородным рыцарем и ему самому, по своему положению, следовало предложить Беренгарии тоже самое. Но его опередили, а навязываться теперь неприлично.
Взвыли узкие и длинные горны герольдов – ихние величества, Филипп-Август Капетинг и Ричард Плантагенет, крестоносные монархи, изволили отбыть с кораблей. В это время на пристанях составлялись длинные кортежи, долженствующие проследовать в город. Предстояла торжественная месса в честь святого Ремигия.
Беренгария и ее сопровождающие выбрали не самое худшее место – парапет выложенной обработанной пемзой набережной был достаточно высок для того, чтобы рассмотреть процессию. Окраины дороги заполнялись толпами мессинцев, бросивших все дела ради невиданного зрелища.
– Если мимо проедет Ричард, – мстительно заметила принцесса, – я останусь сидеть. Понимаю, что это неуважение к королевскому сану, но в таком случае мы будем квиты.
Однако главу колонны представлял отнюдь не мирской король. Завидев приближающихся людей, Гунтер непроизвольно поднялся на ноги вместе с Мишелем, а последний едва не за шиворот потянул Казакова.
Никакой монарх, владетельный герцог или маркграф не посмел бы ехать сейчас первым. Колыхнулось золотистое знамя, ударили по мостовой подошвы ватиканской гвардии, набранной, опять же, из калабрийских и сицилийских норманнов, показались красные кардинальские шапки. Впереди королей в Мессину вступал его святейшество апостольский понтифик, епископ Рима и Папа Климент III.
Бывший кардинал Паоло Сколари, избранный в 1187 году на римский престол и по традиции взявший себе новое имя, действительно был очень стар – минувшей весной Папе исполнилось семьдесят девять лет. Несмотря на возраст и достаточно краткий понтификат, как в Риме именовалось управление Папы, Климент сумел добиться многого. Он остановил войну в Нормандии, урезонив бешеного Ричарда, объявил в Европе на время проведения Крестового похода Божий Мир, когда христиане под угрозой интердикта не имели права враждовать между собой. Происходивший из древней аристократический семьи Рима, Папа заставил покушавшихся на Италию германцев признать суверенитет церковного государства – деятельного старца уважал даже не раз переживший отлучение Фридрих Барбаросса.
Два года назад из Палестины пришло чудовищное известие – Салах-ад-Дин захватил Святой град, вечный Иерусалим. Клименту, по примеру его предшественников, ничего не оставалось делать, как объявить новый Крестовый поход. Престарелый Папа отлично знал, что благородный порыв прошлого, когда несколько десятков рыцарей Готфрида Бульонского со своими отрядами-копьями за одну ночь взяли Иерусалим, более не повторится, и сейчас придется иметь дело со скаредным Филиппом-Августом, непредсказуемым Барбароссой и вздорным Ричардом, но потерпеть такого оскорбления, нанесенного Вселенской Церкви мусульманами, не мог. Папа отдал больше половины римской казны на устройство похода и сбор армии, не забывая пристально следить за порядком в Европе. Сейчас он намеревался дать последнее напутствие христианским королям и со спокойной душой вернуться в Латеранский дворец, где придется ожидать радостных известий из Святой земли.
– Совсем дряхлый дедушка, – Казаков на всякий случай перекрестился византийским манером, когда Папа Климент, восседавший на библейском ослике, ведомом под узду одним из кардиналов, проехал мимо. – Но впечатление производит.
Папа старательно выполнял свой долг, возложенный на него апостолом Петром: благословлял толпу, изредка позволял приложиться к закрытой белой перчаткой ладони подбегавшим нищим, а следовавший за ним кардинал Орсини раздавал щедрую милостыню. Однако вид у понтифика был усталый и немного отрешенный. На щеках укутанного в белое одеяние Климента виднелась сеточка мелких синеватых вен, губы подрагивали, а окруженные паханым полем морщин глаза выражали спокойную фатальность. Климент знал, что его земной век подходит к концу, и прекрасно отдавал себе отчет, что тленное бытие следует завершить достойно. Главным делом его жизни, подобно Папе Урбану II, Петру Амьенскому или святому Бернару Клервосскому, являлось освобождение Святой земли. Новый Иерусалим немыслим без Иерусалима древнего.
Проехал Папа, ушла в Мессину его свита. Наступала очередь самих крестоносцев.
– Где ваши лошади, господа? – вопросила Беренгария, морща носик. Помпезно орали трубы, уже слышался топ многочисленных коней, горожане восторженно ухали, приветствуя выезжавших из порта августейших особ. Между прочим, Филипп и Ричард едва не поссорились, споря о том, кому въезжать в Мессину первому. Лучший выход предложил умный Филипп-Август: скакуны двух государей должны возглавлять процессию голова в голову, а уж за ними пусть следуют свитские.
– Сбегаю, заберу у стражников, – кивнул Гунтер. – Куда потом?
– Вы меня проводите до монастыря? – осведомилась принцесса таким тоном, словно была уверена – ей придется возвращаться домой в одиночестве. После встречи с Ричардом она в значительной мере разучилась доверять мужчинам.
– Беренгария, мы вас доставим в монастырь даже на руках, – заверил Казаков, снова обращаясь к принцессе по имени. – О чем вы беспокоитесь?
– Уже ни о чем, – мимолетно улыбнулась наваррка. – Большое спасибо, сударь.
* * *
Святая месса продолжалась, по счету Гунтера, около двух часов, начавшись в полдень. Храм святого Сальватора до отказа забил высший цвет европейского рыцарства – три короля, королева Англии, десяток принцев и принцесс, еще больше герцогов, бессчетно графов… Литургию служил сам Папа.
Трем невзрачным дворянам удалось проникнуть в переполненный собор только благодаря Элеоноре Аквитанской. Когда Беренгария вернулась в монастырь, аббатиса Ромуальдина, к счастью, отсутствовала – отбыла к мессинскому епископу. А значит, увидеть Элеонору оказалось проще простого.
Мессир Ангерран де Фуа все еще находился у королевы, но беседа велась ни о чем – о старых приятелях, новостях из Палестины и последних сплетнях. Когда заплаканная Беренгария показалась в дверях, Элеонора Пуату встревожилась и немедленно попросила Ангеррана покинуть монастырь, посоветовав заехать в гости завтра утром. Седоволосый рыцарь, заново раскланявшись с сэром Мишелем (и не поймешь, оскорбление это или любезность?), подчинился.
– Дорогая! – заохала Элеонора. – Что произошло? Вас кто-нибудь обидел? В таком случае куда смотрели ваши спутники? И почему вы обманули мадам де Борж?
– Матушка… – Беренгария взглянула на сопровождавших ее шевалье и догадливый Мишель выволок Гунтера с Казаковым из комнаты в коридор. Их пригласили войти лишь незадолго до полудня.
Гунтер поразился перемене, случившейся с Элеонорой Аквитанской. Ранее приветливая и благосклонная пожилая дама, от которой в любой момент можно было ожидать соленой шутки или забавного каламбура, приобрела свой истинный облик. Королева-мать не изменилась в лице, но ее улыбка из обходительной превратилась в жестоко-циничную, взгляд был холоден и зол, а в высоком голосе отчетливо раздавался металлический перезвон.
– Господин де Фармер… Вернее, не вы, – Элеонора махнула рукой, подзывая Казакова. – Сударь, я, как королева Англии, приказываю вам неотлучно находиться при принцессе Наваррской. Не возражайте. Я знаю, что вы не мой вассал, но, по-моему, в любой стране, даже в герцогстве Киевском, обязаны уважать желания монархов. Кроме того, Беренгария сама попросила за вас. Шевалье де Фармер, я думаю, вы не станете возражать, если я на краткое время заберу вашего оруженосца и одену его в цвета Наварры?
«Старая перечница задумала какую-то интригу, – мелькнула мысль у Гунтера. – А русский попался… Надеюсь, Сержу хватит ума не перейти границы…»
– Как будет угодно вашему величеству, – поклонился сэр Мишель.
– С вами, как с приближенным архиепископа Годфри Клиффорда, я поговорю вечером, – жестко отсекла королева попытку Мишеля раскрыть рот и задать какой-то вопрос. – Вы можете сопровождать мадам Беренгарию на мессу, а затем займитесь своими делами. Я ясно высказалась?
– Приказ великой королевы, – раскуртуазничался ничего не понимающий рыцарь, – закон для ее верных слуг.
– Восхитительно, – сухо бросила Элеонора. – И еще, шевалье. Я рада, что вы не оставили Беренгарию, но сожалею, что вы проявили опрометчивость. Принцессу следовало отговорить от необдуманного поступка в гавани. А с Ричардом у меня еще будет беседа…
Гунтер похолодел. Элеонора Пуату произнесла последние слова с таким выражением, что, казалось, она собирается бросить сыночка в чан с кипятком. Аквитанский характер королевы-матери и жесткость прожженного политика брали свое.
– Принцесса Наваррская сейчас переоденется к мессе, – продолжила Элеонора. – Ее можно подождать во дворе обители. Всем, кроме мессира Сержа, он останется здесь.
* * *
Танкред, нынешний правитель средиземноморского острова, как выяснилось, был совсем молодым человеком, самое большее лет двадцати пяти от роду. На короля он вовсе не походил, скорее, приодевшийся разбойник с большой сицилийской дороги. Норманн с темно-русыми волосами, шрамом через всю правую щеку и взглядом, очень похожим на взгляд Ангеррана де Фуа – развеселые и запальчивые глаза пирата, которому вдруг очень повезло…
Месса между делом заканчивалась. Святейший Папа прочитал Коллекту, хор пел «Agnus Dei», освятили причастие и престарелый понтифик, шепча «Corpus Cristi», вложил просфоры в уста королей и их приближенных. Казаков, сменивший простенькое блио на роскошное одеяние наваррского двора, в сущности, был православным. Раньше он никогда не задумывался над различиями христианских церквей, да и не столь часто навещал храм. Но сегодня ему пришлось подумать, не изменяет ли он привычной религии, и после недолгой философии пришел к выводу – да ничуть! Посему он спокойно принял причастие из рук Римского Папы, прочитав про себя старославянское «Отче нас, иже еси…» вместо латинского «Pater noster, qui es in caelis…» и остался доволен, благо текст гласил одно и то же.
Беренгария молилась истово, наверное, хотела, чтобы Господь помог ей обрести счастье в браке, которого пока, увы, не предвиделось. Ричард явно скучал, но пренебречь торжественной церемонией не мог, ибо идеальный рыцарь обязан быть набожным ради того, чтобы в будущем, подобно Галахаду, обрести Святой Грааль.
Сергей, не понимавший произносящиеся трескучим голосом Папы латинские тексты, потихоньку оглядывался. Ему очень нравились звуки органа и потрясающий хор, волна звуков могла в буквальном смысле сбить с ног, месса была одновременно строгой и торжественной, постоянно поминалось имя святого Ремигия, которое Казаков легко ловил на слух, в отличие от большинства других красивых, но абсолютно непонятных слов. Его хорошо научили английскому и англо-американским диалектам, однако латынь в Конторе не преподавали.
Из-за непонимания оставалось только незаметно глазеть по сторонам. Витражи, золото, мишура – Церковь на Сицилии живет небедно, как, впрочем, и везде. Краснорожий Филипп, чтоб его сплющило, любитель пострелять из лука… До невероятия мужественная физиономия короля Танкреда, льняные локоны Ричарда, рядом стоят Элеонора с холодно-непроницаемым выражением лица и неизвестная дама лет тридцати пяти, очень похожая на королеву-мать, разве что гораздо моложе. Дама носит золотую корону и белые одеяния траура. Можно ошибаться сколько угодно, но с девяностопроцентным вероятием в храм пришла вдова бывшего повелителя Сицилии Вильгельма – Иоанна, старшая дочь Элеоноры.
Сразу за Ричардом кривит губы в приторной улыбочке молодой, до отвращения смазливый красавчик с темными, рассеченными прямым пробором волосами и ниточкой аккуратно подстриженных усов. Выражение лица самое минорное, герб категорически незнаком – ни на один символ, старательно описанный сэром Мишелем новому оруженосцу, не смахивает. Фаворит? Вряд ли кого другого английский король поставил бы за своим правым плечом… А кто нынче фаворитом у Ричарда, если верить слухам? Правильно, менестрель Бертран де Борн из Аквитании. Надо полагать, это он и есть.
Множество дорогих одежд, гербов, золота, парчи, бархата и драгоценностей. От господ дворян разит волной благовонных втираний, перебивающей ладанный дым. Духи уже придумали, но они распространены только на арабском Востоке, европейские господа перебиваются сладко пахнущими мазями.
Лишь один Папа Римский Климент, как думалось, делал то, что должен. Если удавалось заглянуть в его старческие глаза, то было видно: мессу он служит не ради королей, а для кого-то Невидимого, присутствующего в храме. И надеется, что с помощью древних молитв собравшиеся здесь самодовольные хлыщи обретут то самое Царство Божие, о котором говорится в Писании или хотя бы будут почаще вспоминать о спасении души. Весьма немногие, по мнению Казакова, сейчас всем сердцем отдавались Силе, пришедшей в мир почти тысячу двести лет назад. Мирские интересы обарывали знаменитую религиозность Средневековья. Некоторые дворяне и их дамы даже умудрялись шептаться во время молитв, читаемых Папой.
«…И все равно я не могу понять, к чему Элеоноре понадобилось приставлять меня к Беренгарии! – думал Казаков. – Охрана? Да кто я такой? Приезжий, иностранец, плохо знающий язык, ниже меня по дворянскому статусу разве что пажи… Познакомились только этим утром… Элеонора имеет основания хоть немного доверять нашему рыцарю – все-таки он приятель английского канцлера, а Годфри – креатура королевы-матери. Но я-то здесь при чем? У старушенции должна быть уйма собственных людей! Какие-нибудь мажорджомы, сенешали… Вроде бы я где-то читал, что в Средневековье имелась особенная должность – „рыцарь королевы“. И бодигард, и секретарь в одном лице. Интересный расклад…»
Проникнуть в суть замысла Элеоноры господину оруженосцу так и не удалось. Королева только отдала ему несколько отчетливых приказов: всегда, когда Беренгария выходит из монастыря – на прогулку, в храм, едет в гости – мессир Серж должен находиться при ней и не отходить ни на шаг. В обществе следует носить цвета Наварры (Элеонора, кликнув одну из придворных дам, распорядилась подобрать приличные одежды, как гербовые, так и обычные). Нужно стараться делать все для того, чтобы принцесса не горевала и не тосковала. Вам ясно, сударь?
Сударю было ясно то, что ничего не ясно.
Во-первых, столь развитой в будущем институт телохранителей в Европе еще не возник (это на арабском Востоке, куда более цивилизованном и изощренном, да в Византии вовсю практиковались личные стражи из особо доверенных людей). Сиятельные особы частенько ходят в одиночку, ибо никакой, даже самый закосневший в грабежах разбойник, не тронет короля или герцога – следует отдать дань средневековому менталитету. Байки про Робин Гуда отметаются мгновенно или переносятся на ткань более поздних эпох. Король – помазанник Божий, он и его семья неприкосновенны. Впрочем, в вечерней темноте сицилийский Робин Гуд может и не разобраться, что перед ним король, принц или принцесса, и благополучно оглоушить канделябром заради изъятия кошелька с золотом. И в то же время известен случай ограбления некими бандитами Людовика VII Французского, разгуливавшего ночью по Парижу (вероятно, возвращался от любовницы). Так вот, грабители утром поняв, кого именно обчистили, вернули все до последнего сантима в Луврский замок с письменными извинениями. Следовательно, опасаться за жизнь и здоровье принцессы нужно меньше всего и в то же время внимательно погладывать по сторонам. Мало ли…
Во-вторых. Что означают крайне непонятные слова Элеоноры: «Мессир Серж, принцессе очень грустно после неприятности, доставленной моим бестолковым сыном. Развейте ее тоску, развлеките… Вы же дворянин, хотя и из весьма далекой страны. Королева Анна Киевская, между прочим, славилась остроумием – я читала летописи времен Генриха I». По словами «развейте тоску» можно подразумевать все, что угодно, от рассказывания анекдотов (здешних анекдотов Казаков не знал и до сих пор не научился говорить со столь модной в дворянской среде игрой слов, не понимая местный юмор) и песен трубадуров (этого он не умел вовсе, а, допустим, знакомить принцессу с текстами «Алисы» или, на худой конец «Битлз»?.. Ну, это уже перебор) вплоть до… Нравы здесь отнюдь не викторианские, но Беренгария все-таки принцесса, и Казаков запретил себе даже задумываться о вольностях в отношении ее высочества. Что остается? Правильно, напрячься и изворачиваться. В конце концов, Беренгария почему-то начала ему симпатизировать. Видимо, понравились слегка варварские манеры и полнейшее незнание неписаных, но имеющих силу нерушимого закона правил этикета.
С королевой не поспоришь, тем более с Элеонорой. Посему мессир оруженосец облачился в торжественное парчовое блио золотисто-зеленого цвета с наваррским гербом и теперь постоянно маячил за плечом Беренгарии. Дядюшка принцессы, граф Барселоны дон Педро, младший брат ее отца, проводил в церкви новоиспеченного наваррца недоумевающим взглядом, хотя, разумеется, ничего не сказал. Остальные просто смотрели на Казакова, как на пустое место.
До вечера оставалась масса времени. Когда Папа Климент благословил сиятельную паству и отпустил с миром, собор вначале покинули королевские дворы – Ричард с Филиппом, изображая нежную дружбу, вышли рука об руку, за ними Танкред, Элеонора, сопровождаемая Беренгарией… Принцесса бросала на широкую спину Ричарда столь убийственные взгляды, что, казалось, прожжет в короле дырку. Торжественно представить невесту должны были сегодня вечером, на празднике у Танкреда.
Мишеля с Гунтером отжали к самой стене храма, да они вперед и не лезли, понимая, что провинциальным дворянам нечего делать среди вершителей европейских судеб. Когда, наконец, королева-мать, Беренгария и немногочисленные придворные дамы разместились кто в дамских седлах, кто в носилках (Элеонора предпочла седло), рыцарь с германцем выбрались на площадь и отправились вслед кортежу, сопровождаемому наваррскими рыцарями, коих предоставил Элеоноре в качестве почетного эскорта король Санчо Мудрый.
Праздник в городе завертелся с новой силой – и балаганы тебе, и фигляры с шутами, и бесплатное вино от короля Танкреда. Словом, народные гуляния для простецов. Господа вышестоящие отбыли кто куда – Филипп на корабль, английский король предпочел разместиться в шатре за мессинскими стенами, Папа остался в монастыре при кафедральном соборе, а сицилийский монарх, дабы подданные увидели, что он разделяет их веселье, проехал по городу и вернулся в замок.
Разумеется, праздничные гуляния не коснулись монастыря святой Цецилии. В обители по-прежнему было тихо, но деловито. Элеонора отпустила эскорт, ибо полтора десятка наваррских дворян вызвали бы у преподобной Ромуальдины такой всплеск благородного негодования, что престарелую аббатису наверняка хватил бы удар. Остались только сэр Мишель с оруженосцами, ибо Элеонору не оставляло желание поговорить с ними во всех подробностях о новостях из Англии. Уставшая Беренгария отправилась в свои покои на отдых, а если говорить более точно – заниматься тем, чем и положено благородной девице: вышиванием.
Разместились в прежней комнатке со старинным черными стульями. Королева, ничуть не смущаясь, приказала камеристке ослабить шнурки на лифе своего платья, положила на жесткое сиденье плоскую подушечку и вновь уставилась на гостей своими хитроватыми серыми глазами.
– Шевалье де Фармер, и вы, господа, – Элеонора говорила своим прежним, воркующе-добродетельным голоском, – мне жаль, что с утра пришлось заниматься неотложными делами с мессиром Ангерраном, и я не до конца разобралась… Разумеется, письмо Джона и Годфри сказало многое, и вы, мессир де Фармер, успели прояснить некоторые обстоятельства лондонской истории, однако… Господин фон Райхерт, теперь ваша очередь. Расскажите все и во всех подробностях.
«Ага, она поняла, что рыцарь, в некотором отношении человек возвышенный и изволит выражаться высоким штилем, как и принято верноподданному дворянину, – понял германец. – Все правильно, чтобы составить ясное представление о деле, нужно выслушать разные точки зрения. Ну что ж, попробуем…»
* * *
Гунтер с истинно тевтонской педантичностью и обстоятельностью поведал королеве Элеоноре обо всех событиях, происшедших в августе, умолчав, разумеется, о своем необычном появлении в пределах Нормандии. Он, в отличие от Мишеля, не сопровождал свою речь яркими эмоциональными отступлениями, а придерживался строгих фактов. Да, был ассассин, отлично подделывающийся под европейца. Да, канцлер де Лоншан приказал не пускать Годфри де Клиффорда в Англию, а когда тот приехал, попытался арестовать. Да, в монастыре святого Мартина случилось побоище, учиненное Ричендой де Лоншан и ее гвардейцами. Да, принц Джон проявил редкостные самостоятельность и решительность, всего за одну ночь организовав тихий государственный переворот. Вот и все дела.
Элеонора слушала внимательно, не перебивая. Только когда повествование подошло к событиям непосредственно в Лондоне, она начала проявлять значительно большую заинтересованность.
– Вы говорите, мэтр де Лоншан бежал? С двумя верными охранниками? Одного из этих людей вы потом привезли на континент?
– Именно так, мадам, – подтвердил Гунтер. – Мессир Дугал из семьи Лаудов после смерти канцлера решил отправиться с нами.
– Почему же вы расстались? – удивленно приподняла брови королева.
– Ну… Нам необходимо было доставить депешу принца и нового архиепископа вам или Ричарду, а Дугал и сэр Гай Гисборн решили ехать прямиком в Константинополь, – выкрутился германец.
– Гай тоже был с вами? – кивнула Элеонора. – Милый молодой человек, я с ним знакома. Сэр Гай некоторое время командовал стражей Винчестера, когда замок перешел во владение Джона, и очень подружился с моим младшим сыном. Так что же этот шотландец?
– Шотландец? – не понял Гунтер. – По-моему, его можно назвать этим итальянским словечком… не знаю, как правильно произносится – кондотьерро? Человек, служащий за деньги и славу.
– Прежде всего за деньги, – как-то очень неопределенно улыбнулась королева-мать. – Скажите, при нем, Дугале, когда вы перебрались в Нормандию, имелись какие-либо… грузы? Сундучки или мешки с документами, пергаментными свитками, книгами?
– Да не было у него ничего, – решительно вмешался сэр Мишель. – Он даже меч свой потерял! Мешок с вещами, и ничего больше! Хотя я, конечно, внутрь не заглядывал и не интересовался.
– Ясно… – Элеонора вновь наклонила голову, однако в ее глазах осталось мимолетное беспокойство. – По вашим словам, вы присутствовали в Тауэре, когда власть перешла в руки законного канцлера. Вы не знаете, делалась ли опись архива и не пропало ли что-нибудь? Или наоборот, было найдено?
«Архив, – хмурясь, припомнил Гунтер. – Гай что-то говорил, ведь он тогда командовал».
– Сэр Гисборн из Локсли упоминал, будто некоторая часть архива бывшего канцлера исчезла. Предполагалось, будто Лоншан, понимая, что мятеж победил и собираясь бежать, уничтожил самые важные бумаги. Ваше величество, – Гунтер запнулся, пытаясь повежливее сформулировать свой вопрос, – если не ошибаюсь, вы знаете Дугала из Гленн-Финнана. Вы предполагаете, что приближенный к де Лоншану шотландец вынес часть интересующих вас бумаг? По-моему, он даже не умеет читать!
На лицо Элеоноры словно тучка набежала.
– Умеет, уж поверьте, – ответила королева. – И получше моего наследничка. Дугал многое умеет. Он знал, что вы собираетесь увидеться со мной?
– Да, ваше величество, – германец начал понимать, что его паранойя имеет под собой веские основания. Элеонора никогда не стала бы интересоваться обычным наемником из варварской Каледонии. Господи, да что ж такого натворил Дугал?.. – Однако ничего не просил передать.
– Опять удрал, – сердито бросила королева, но осеклась. – Оставим, господа. Может быть, мы говорим о разных людях… Так что происходило в Тауэре? С исчезнувшими бумагами ясно, а вот с приобретениями?
– Деньги, – коротко сказал Гунтер. – По-моему, очень много.
– Сколько? – жестко уточнила Элеонора.
– Я слышал, как принц Джон говорил святейшему архиепископу де Клиффорду, будто в кладовых замка нашли пятьсот тысяч фунтов золотом. А в тайнике, устроенном мэтром де Лоншаном, новый сенешаль Лондона, шевалье Монмут, обнаружил еще около трехсот тысяч в драгоценностях, слитках и самых разных изделиях.
– Хоть одна хорошая новость, – удовлетворенно и не без радости в голосе сказала королева-мать. – Восемьсот тысяч! Доход государства за три года! Ричард из этих денег не получит на свое предприятие и медного фартинга. Простите, что я так говорю, но мой сын истратил на подготовку похода в Палестину не меньше миллиона… А Филипп-Август – всего около двухсот тысяч. Ричард не умеет считать деньги, особенно золото казны, которую полагает бездонной. Хотя это отнюдь не так… Собрать армию можно было на гораздо меньшие средства… Я понимаю, что ради святой цели можно пойти на жертвы, но… Господа, вы по-прежнему считаете меня своей королевой?
– Ваше величество! – непритворно оскорбился сэр Мишель. – Если мы подали повод и позволили вам усомниться…
– Вот и чудесно, – пресекла Элеонора излияния рыцаря. – С последними новостями из Британии я Ричарда ознакомлю самостоятельно.
«Новости, понятно, преподнесут королю в соответствующей интерпретации, – насмешливо подумал Гунтер. – Впрочем, Элеонора права. Если позволить Львиному Сердцу захапать последние оставшиеся в казне деньги, Англию уже ничто не спасет. Пускай выкручивается, как знает!»
– И еще. Шевалье де Фармер, мессир фон Райхерт, и вы, мессир Серж. Своим королевским словом я вам приказываю никому более, никогда и впредь не открывать то, о чем вы мне только что поведали. Я не допущу распространения слухов о гибели канцлера де Лоншана до прибытия королевского гонца из Лондона. Пока все остается, как было. К Ричарду не идите, ваше поручение выполнено… Надеюсь, вы никому не успели рассказать?
– Н-нет, – решительно помотал головой сэр Мишель. – Даже моему родственнику, мессиру де Алькамо. Прежде всего мы были обязаны доложить вам или королю.
– Я рада, что вы сначала пришли ко мне. Если вам доверился архиепископ Годфри, следовательно, и я могу довериться. Не желаете ли, господа, на время войти в мою свиту?
– Столь высокая честь… – снова завел куртуазную песенку рыцарь, и ему опять не дали закончить:
– Просто замечательно, что вы не отвергли моего предложения. Мессир Серж останется при Беренгарии, а вас, шевалье, я прошу сопровождать меня на ужин в замке короля Танкреда. Можете носить цвета и герб Фармеров, но, если угодно – оденьте мои. Сейчас поезжайте отдыхать или отправляйтесь в город, поучаствовать в празднике. Вам, молодым это будет интересно. К повечерию я буду вас ожидать. Затем отправимся к сицилийскому королю. Полагаю, пир будет достоин гостей, собравшихся на острове.
– Господь сам привел нас в этот скромный монастырь, дабы мы могли послужить прекраснейшей из дам Британии, – сэр Мишель вскочил и раскланялся.
«Ну-ну… – скептически подумал германец. – Высоко же мы взлетели. И только потому, что месяц назад случайно встретили на дороге Годфри Клиффорда. Миром правят случайности. Элеонора, конечно, не столь прекрасна, как лет тридцать назад, но вспомним Томаса Мэлори. По мнению писателя, все женщины подразделяются на три вида: прекрасная дама, благородная девица, а также фея и колдунья. Первые две в наличии, остается найти фею…»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Джентльмен в поисках десятки
1 – 2 октября 1189 года,
вечер и ночь.
Мессина, королевство Сицилийское.
Гунтер с Мишелем отбыли к Роже де Алькамо. Бессонная ночь и напряженное утро отнюдь не способствовали бодрости духа, а предстояло пережить мероприятие, которое, по мнению Гунтера, вполне соответствовало заседанию совета Лиги Наций где-нибудь в Цюрихе, совмещенному с грандиозной попойкой в лучшем средневековом стиле. Ему пришлось побывать на банкете, устроенном в Лондоне принцем Джоном и увидеть, как это происходит – вино, песни, потом опять вино и никому не видимые интриги. Однако в гостях у Танкреда и народу соберется побольше, и личности позначительнее, а к тому же приглашены прекрасные дамы и благородные девицы, каковые на лондонских, сугубо мужских, посиделках отсутствовали.
Обуянный тленной гордыней сэр Мишель, который впервые после нормандской истории с Генрихом II приблизился к трону на расстояние буквально одного шага, помялся, но все-таки решил обойтись без своего желто-сине-красного герба и вытребовал у запасливых камеристок Элеоноры, отвечавших за гардероб королевы и свиты, омерзительно-пышные одеяния. По покрою – обычнейшее блио, эдакая длинная хламида с короткими, до локтя рукавами, и четырьмя разрезами до пояса – два спереди и сзади, еще два по бокам. Однако ткань, вышивка и украшения переступали, по мнению германца, все мыслимые пределы яркости и хорошего вкуса. В гербе Элеоноры присутствовали детали символов Аквитании, французские лилии, английские леопарды, ирландская лира, шотландский чертополох, два щитодержателя в виде единорога и льва… Выставка тщеславия. Или знак величия королевы?
Ворот, рукава и подол украшала вышивка металлической нитью, в основном золотом, к блио полагалась парадная перевязь, а венчала вызывающую зубную боль картину непременная круглая шапка из плиссированного бархата с брошью и ярким перышком. В общем, Гунтер предположил, что вечером ему придется нацепить на себя не парадный костюм монаршей свиты, а огромную кучу денег – такое роскошество обошлось казне не в один фунт.
(Казаков недавно посчитал соотношение средневековой и современной ему валюты, основываясь на цене за унцию золота и стоимости основных товаров. Когда выяснилось, что английский фунт, соответствующий двадцати пенсам или двенадцати шиллингам (кстати, и монеты в фунт еще не чеканили – слишком большая единица), приблизительно равен тысяче тремстам пятидесяти американским долларам Сергей пришел в экстатический ужас. Значит, сэр Мишель, поделивший между собой и оруженосцами поровну взятые с собой деньги (пришлось по триста фунтов на каждого), за здорово живешь отдал Казакову сумму, через восемьсот лет составившую бы порядочное состояние – четыреста с лишним тысяч долларов. Да здравствует Средневековье!)
Рыцарь вместе с германцем пообедали в кабаке, не желая отягощать хозяев. К счастью, на сей раз обошлось без драк и непринужденного мордобития. Все таверны Мессины были переполнены, но хозяева, чуя большую прибыль, из кожи вон лезли, пытаясь достойно обслужить господ крестоносцев. Затем последовал отдых у де Алькамо – хозяин и его младший братец Гильом, как сообщила прислуга, уже давно уехали к королю.
Казакову пришлось несколько труднее. Во-первых, вскоре заявилась аббатиса Ромуальдина и закатила тихий скандал. Мужчина в женской обители, да еще в жилище королевы и принцессы, где же благочиние и целомудрие?.. Элеоноре пришлось снова проявить характер и вполне недвусмысленно намекнуть преподобной гарпии, что в делах мирских она разбирается лучше, приносит извинения, однако этот мессир останется здесь. Во-вторых, королева-мать, угостив Сергея обедом (и очень неплохим, надо сказать), долго пыталась выяснить, как нынче живут земли восточнее Польши и как мессир Серж вообще очутился в Западной Европе? Известно, что дружины Киевского или Новгород-Северского «герцогств», как называла Элеонора русские княжества, служили императорам Византии. Сестра киевского князя Владимира Мономаха Ефросиния, в католичестве Адельгейда, вышла замуж за маркграфа Бранденбургского Оттона, а князья Всеволод Большое Гнездо и Владимир Галицкий поддерживали тесные связи с Фридрихом Барбароссой и польским королем Казимиром Справедливым – как дружеские, так и династические… Но во Франции и Италии русские появлялись крайне редко – купцы, монахи, и не более.
Обманывать королеву и на ходу выдумывать красивую легенду не имело смысла – ложь моментально раскроется, а говорить правду невозможно тем паче. Поэтому Казаков сослался на плохое знание языка (вполне справедливо) и сообщил, что дал обет не раскрывать своей подлинной истории.
– А, поняла, – воскликнула королева-мать. – Вы, наверное, изгнанник? Натворили что-нибудь предосудительное? Проиграли сопернику? Или замешана некая привлекательная девица, неразделенная любовь? Ну-ну, не обижайтесь, я только фантазирую. Если вы не хотите говорить, я не имею права спрашивать. Но, Боже мой, как интересно! Никогда доселе не встречала дворян из Киева, если не считать скучных и угрюмых паломников, которых видела в Палестине!
«Отвязалась бы ты поскорее, – подумал Казаков, старательно изображая на лице любезность. Получалось плохо из-за особенностей этого самого лица. Какое выражение не выкраивай, все равно физиономия глумливая. – Ах, твое величество, знала бы ты истинную подоплеку, погнала бы меня поганой метлой, да еще и инквизиторам заложила бы!»
Элеонора обернулась на стук в дверь и, по обыкновению, экспансивно всплеснула руками. Видимо, это был ее излюбленный привычный жест:
– Ангерран, снова вы?
– Я, госпожа, как фальшивая монета – всегда возвращаюсь.
Величественный пожилой рыцарь с седыми волосами и аккуратно постриженной бородкой вновь поглядывал на королеву с веселым и забавляющимся выражением голубых глаз.
– Я же сказала, что смогу принять вас только ближе к вечеру!
– Ближе к вечеру, – ухмыльнулся мессир Ангерран, – все начнут копошиться, будто тараканы, а к вам будет невозможно пройти из-за комариного роя фрейлин, камеристок и служанок, которые станут обряжать вас в отвратительное платье всех цветов радуги. У Танкреда мы поговорить не сумеем – меня туда не звали.
– Я вас приглашаю! – гостеприимно заявила Элеонора.
– Нет, нет, – Ангерран прошел в комнату и, не спросив разрешения, уселся на ближайший к Казакову стул, – мне такие развлечения уже неинтересны. Возраст, жизненный опыт и плохой желудок. Вы, как я погляжу, не скучаете?
Седой бросил развязный взгляд на Сергея и надолго его задержал. Казакова чуть покоробило. Сложилось впечатление, будто Ангерран его очень серьезно и тщательно оценивал, пытаясь по виду определить, что перед ним за человек. Но хуже было другое: в небесно-синих очах мессира де Фуа прослеживалось узнавание. Нет, вовсе не потому, что они познакомились не столь давно в разгромленном кабачке Джарре. Казакову почудилось, что Ангерран сейчас пытался ему сказать нечто наподобие: «Сударь, может, нам стоит обговорить незаконченные прежде дела?»
– Давайте я вас представлю, – прощебетала Элеонора, но Ангерран перебил. Перебил королеву так, словно отмахивался от надоедливой любовницы:
– Мы знакомы. Госпожа моя, мне крайне неприятно нарушать ваш tet-a-tete, но у меня новости…
«Может, он бывший ее любовник? – почему-то решил Казаков. – Или очень уж доверенное лицо, позволяющее себе обращаться с Элеонорой чересчур вольно? Забавный старикан… Мишель вроде говорил, что он из малоизвестного рода…»
– Мессир Серж, по вашему усталому взгляду я вижу, что после трапезы вы отяжелели, утомились и хотите отдохнуть, – вымолвила королева-мать. – Пойдите в соседнюю комнату, там есть небольшая, но удобная постель. В вашем возрасте необходимо поспать несколько часов днем. Я вас разбужу, как только это станет необходимо.
«Тайны Мадридского двора. То есть не Мадридского, а Мессинского, – Сергей встал, весьма неуклюже поклонился и пошел к двери, но не захлопнул ее до конца, а как бы невзначай оставил небольшую щелку. – Конечно, чем меньше знаешь, тем крепче спишь, но, поскольку „клопов“ здесь нет и быть не может, придется банально подслушивать. Ведь интересно! Если уж мы замешаны в столь чудесной авантюре с королями и таинственными незнакомцами, то лучше знать правду, чем потом расхлебывать последствия своего незнания».
Ничего не вышло. Устроившись на жестковатом ложе, Казаков попытался вслушаться, но не понял из речей Элеоноры и мессира Ангеррана ни единого слова. Они перешли на абсолютно непонятный язык, по произношению отчасти похожий на французский и в то же время изобилующий более приличествующими испанскому гортанными звуками. Оставалось только спать.
