Через час дядя меня разбудил:

— Переодевайся, скоро прилетим.

Жарко и неудобно во всей этой амуниции.

На Селено сейчас ночь. И снег идет. На перчатке снежинки остаются лежать, а на голой ладони превращаются в капельки воды.

Нас уже ждали. Встречающие были совсем заснежены.

— Майор Рольяно, — представился старший. — Начальник охраны третьей шахты.

— Капитан Стромболи. Следователь второго отдела СБ. А это мой племянник Энрико, приходится возить с собой, — извиняющимся тоном сказал дядя Маттео.

Я опустил голову и смутился: сейчас он будет на меня жаловаться.

— Не могу сказать, что рад вас видеть, повод уж больно… — резко заявил майор.

— Я понимаю, — ответил капитан, — со мной всегда так.

А ведь майор не поэтому так резок. Он старше по званию, но он здесь — значит проштрафившийся и наказанный. А у этого капитана слишком много полномочий. И майор себя уважает, значит, изо всех сил будет не подлизываться.

Второй встречающий оказался водителем вездехода, он забрал из катера наши сумки и закинул их в свою машину. Доргали небрежно козырнул и улетел. Хм, а летели-то мы с эскортом, вон там в небе бортовые огни еще двух катеров.

Ха, нетоптанный снег лепится гораздо лучше, чем мокрый песок.

— Первый раз видишь? — спросил майор.

— Да, здорово! — ответил я.

Майор слегка улыбнулся.

— Энрико, в машину, — позвал меня вредный дядя Маттео.

Мы с майором понимающе посмотрели друг на друга. Вздохнули. И пошли в машину.

— Я думаю, мальчику надо лечь спать, — заметил майор, — а у нас сейчас слишком много работы, ничьи руки лишними не будут.

— А мои? — вклинился я в беседу взрослых.

— Энрико! — рявкнул дядя Маттео. — Вы правы. Оставим его там, где вы собираетесь меня поселить, и пойдем.

Вездеход остановился рядом с небольшим двухэтажным домом.

— Служебная гостиница, — пояснил майор, — больше никаких нет.

То, что здесь называют люксом, по крайней мере состоит из двух спален и гостиной, могло быть хуже. Уходя, дядя незаметно сунул мне в руку индикатор жучков.

Ого! Три штуки, в каждой комнате по одному. Спрятаны неплохо, но с моим сверхновым не сравнить: его индикатор не словил. Ну люкс тут один, ясно, что следователь будет жить в нем. И что расследовать аварию будут, тоже ясно. Я сел за ноутбук и написал дяде письмо о трех жучках.

Потом очень тихо оделся, взял фонарик, открыл окно и но водосточной трубе слез на землю. Как говорит Алекс, пошел искать приключений на свою…

Итак, что же тут происходит, пока я мирно сплю?

Я спрятался в тень и огляделся: довольно широкая, не совсем прямая улица, освещена хилыми фонарями и покрыта утрамбованным снегом. Напротив гостиницы — здание штаба, над ним висит флаг, и часовой спиной к стенке прислонился, чуть в стороне стоит пара вездеходов, уже сильно припорошенных снегом. Вправо и влево уходят ряды почти неотличимых в темноте двухэтажных домов: общежития для охраны и для тех каторжников, которых считают неопасными. Дядя говорил, что днем после работы они имеют право ходить где хотят, только к определенному часу обязаны являться в свою комнату. Здесь ценится даже такое жалкое подобие свободы. Если пойти вправо, будет тюремный блок и рядом с ним вход в шахту. Оттуда раздается какой-то шум. А налево, через несколько сотен метров уже хвойный лес — «тайга» называется. Весной там ставят сигнализацию, чтобы каторжники не бегали пофилонить пару рабочих дней. Сбежать с Селено нереально. Зимой ходить в тайгу опасно, дядя предупреждал: заблудишься, замерзнешь и погибнешь. Как-то странно этот часовой стоит на посту. Я бегом пересек улицу у него на глазах, а он даже не шелохнулся. В этот момент в штабе взревела и затихла сигнализация, и он опять не отреагировал. Я подобрался к нему поближе: дышит, но по голове ему дали как следует, вон шапка свалилась, и кровь у него в волосах. Хм, а где его сменщики? Где разводящий? На такую сирену должны прибежать толпы народу! За дверью прозвучали шаги, ну наконец-то. Шестое чувство заставило меня спрятаться за будкой. Правильно, что они там делали, не знаю, но помогать раненому они не собирались. Трое в теплых форменных куртках побежали к лесу. Мешок у одного из них килограммов десять, не меньше. Интересно, но сначала раненый.

Ну где караул-то? Ох-ох-ох, ничьи руки не лишние! Раздолбай ты, майор Рольяно, и островом Селено это не лечится. Я схватил часового за воротник (э-э, это не куртка, это пальто, наверно) и потащил его к вездеходу. Тяжелый, черт. Бластер я перевесил себе на шею. Уф, наконец-то. Устроив раненого на заднем сиденье, я принялся отпирать пульт отмычкой. Ключи у них механические, это я заметил. Оп! Спасибо Марио, а то бы этот парень просто умер, волоком я бы его не дотащил. Так, где у нас тут реально найти врача? Ну понятно, спасатели развернули госпиталь поближе к шахте.

Через пять минут я быстренько сдал пострадавшего санитару и удрал, пока меня не запомнили. Вездеход я оставил там же, где взял. Дальше придется пешком и хоронясь от всех встречных. Все честные люди сейчас разбирают завал, вытаскивают раненых и убитых, а врачи стараются спасти тех, кого можно спасти. Вот именно, майор и одного часового мог бы не оставить. Самое хорошее время для кражи. А что тут можно украсть, ребенку ясно. Селениты. Самые дорогие драгоценные камни в Галактике. Не синтезируются, между прочим. Мешочек тот, килограмм на десять.

Как хорошо, что эти фонари такие хилые, они меня не заметили. Но и я их не разглядел. Возвращаются. Ага, без мешка. Бегом по следу. Ох, только бы они не заметили, что часового у штаба не хватает. Ну не мог же я его там оставить! Он бы замерз насмерть. Хорошо они подгадали: через несколько часов снег полностью спрячет следы. А пока по ним можно идти. Снега по колено. Я читал, что по снегу надо ходить на лыжах. Что это такое, я, правда, понял приблизительно — ни описания, ни картинки там не было. Но эти тоже шли пешком. Далеко они не уходили. Пережидал я, пока они отойдут, минут пять, раненого тащил минут десять, еще пять разбирался с пультом, еще пять ехал туда, две на разговор с санитаром, пять на возвращение к штабу — около получаса. Почему я время не засек еще тогда? Болван! Зато дальше все ясно: через семь минут после того, как я пошел к лесу, я встретил этих типов, еще через две минуты уже вошел в лес. Вывод: в лесу они тоже провели чуть больше получаса, по пятнадцать минут туда и обратно, это если мешок они спрятали очень быстро. Оп, след кончился. Мешок где-то рядом. Натоптали они здесь — ничего непонятно. Чем это место отличается от других? Им ведь придется его отыскивать. Жучка они здесь не оставили. Я внимательно осмотрел окрестные деревья. Сосна с седлом — мечта любого мальчишки, одно удовольствие посидеть наверху. Я забрался по стволу. Они здесь были: на коре царапины от кошки, утратили вы былые навыки. Так, и что? Где наши селениты? Вот они. Тут еще и дупло — действительно уникальное дерево, небось в округе больше таких и нет. Тяжелый мешок и утрамбовали его на совесть. Вылез. Отлично. Спускаемся — и бегом обратно, пока я и в самом деле не заблудился, не замерз и не погиб, как предрекал мне дядя Маттео.

Пробежал я по снегу километра два, а устал так, словно марш-бросок был километров на двадцать. Правда, мешок тяжелый, и как рюкзак его нести не получилось. И куда я теперь это дену? Хм, ладно, ночь проведу с ним в обнимку, а утром, когда смертельно усталые взрослые будут спать, как медведи, перепрячу. Вряд ли спасательная операция не закончится к утру. А если не закончится? Тогда тем более будет безлюдно. О черт! Окно я оставил открытым и теперь на полу небольшая гора снега, сугроб называется. Хм. Энрико Стромболи должен попытаться замести следы, значит, так тому и быть. Уверенности, что расследование закончено, у меня нет.

Закрыв окно и убрав сугроб в ванну (лужа высохнет сама), я рухнул спать, бросив бластер и мешок под одеяло, а одежду на пол. Э-э, нет, не стоит отогревать своим телом десять килограммов ледяных камней и стальной боевой бластер, пришлось забросить их под кровать. Проснулся я около полудня: дядя Маттео пришел и слегка хлопнул дверью. Я скатился с кровати и выскочил в гостиную, держа палец у губ. Он утомленно кивнул.

— Все еще не встал? — спросил он устало, но сварливо.

— Ну мы же ночью приехали, — начал оправдываться я.

— Ладно. Я — спать. Сходи в столовую для охранников, позавтракай и садись учиться, лентяй! Вечером проверю.

Проворчав что-то невразумительное, я вернулся к себе, умылся и оделся. Оставив бластер под кроватью, я забрал мешок (хорошо, что не слишком большой, хоть и увесистый) и вышел на улицу через черный ход. На заднем дворе гостиницы намело немаленькие сугробы, и я намеревался этим воспользоваться. У нас тут будет небольшой снежный домик — прятаться от вредного дядюшки. Через полчаса, довольный своей работой, я отправился завтракать: заслужил, и еще две добавки, пожалуйста!

Я вернулся домой, убедился, что никаких следов, кроме моих, к моей крепости не ведет, и сел «заниматься», проще говоря, писать отчет о моих ночных приключениях. Потом я написал для Стромболи «пьесу» — дядя проверяет нерадивого племянника, точнее вопросы и правильные ответы (он, наверно, не все помнит), остальное сымпровизируем.

Спал дядя Маттео всего-то часов пять, а потом появился в гостиной:

— Ну как?

— Занимаюсь, — процедил я сквозь зубы.

— Не обедал?

— Нет.

— Тогда пошли.

И зачем я писал отчет? Можно же все по дороге рассказать. Так я и сделал. Ответить дядя Маттео не успел: мы пришли в столовую. Обедал он, как я завтракал. В моем интересе к делам на шахте нет ничего подозрительного, наоборот. Поэтому я спросил прямо здесь.

— Всех вытащили. Кого можно спасти — спасут, но человек семьдесят погибли сразу.

— Понятно.

На обратном пути дядя Маттео сказал:

— Ты умница! Но когда мы вернемся, генерал нас убьет: ты же мог погибнуть!

— Не мог. Я все рассчитал. За час следы не исчезли бы, а в перестрелке, если бы они меня заметили, у меня преимущество, может, у них и были бластеры, но не боевые.

— Так, для публики оставляем из твоих приключений спасение часового. Бластер-то у тебя, и его будут искать. Кроме того, тебя мог запомнить санитар, ты — единственный мальчишка на многие километры вокруг. А сейчас злой дядя всыплет тебе за плохую учебу и за лужу под окном. Больно не будет, не беспокойся. Тогда завтра к тебе подвалит кто-нибудь жалостливый с предложением отомстить. Если у дяди пропадут служебные документы или вещественные доказательства, он год, не меньше, проведет на Селено, а тебе тогда уже стукнет пятнадцать, большой парень. Ясно?

— Не совсем.

— В шахте, конечно, никаких улик не осталось, не до них было, там завал разгребали. Но преступники этого не знают наверняка. Я тут делал умный вид, будто что-то нашел, собрал кое-какие камешки. Говорить мне, что ты спас человека, ты не будешь. Но завтра об этом уже будут знать все, а ты бродишь такой бедный и побитый. Тогда преступник не будет выглядеть слишком уж подозрительно в твоих глазах: ты такой молодец, а с тобой так плохо обращаются.

— А если тут и впрямь найдется идиот, который захочет мне помочь?

— Возможно. Слушай его внимательно. Идиоты не расставляют жучки по люксам. Соответственно он не может знать, за что тебе влетело, ну и так далее.

— Понятно. И несколько раз действительно сильно, иначе завтра я обязательно забуду, какой я выпоротый, и засыплюсь. Ты что-то такое предполагал еще вчера? — спросил я.

— Воспользоваться противостоянием между симпатичным всем мальчиком и его солдафоном-дядюшкой? В общем, да. Ясно было, что приходить по следам спасателей бессмысленно.

— Мало того, что я играю роль червяка на крючке, так еще и побитого червяка.

— Да, и из здания напротив можно наблюдать за нашими окнами. Так что — полный театр.

— Понял, так вы думаете…

— Не «вы», а «ты»! Конечно, думаю: часового сняли — это уже ему должно быть известно, так проверь, что пропало. А тревоги нет.

Мы вернулись в гостиницу.

— Мне надо поработать, — отрывисто сказал дядя Маттео, — твоими делами мы займемся попозже. Можешь еще позаниматься пока.

— А можно я пойду погулять?

Дядя воззрился на меня с подозрением:

— А заниматься кто будет?

— Ну я уже все сделал!

— Ладно, иди. Через час чтобы был здесь, и далеко не уходи.

— Да я только разомнусь во дворе, — ответил я и побежал проверять свой сейф. Он того стоит: как минимум двести миллионов сестерциев, это если все камешки по одному карату, не больше, и если продать на Этне. Да и размяться надо.

Я проверил домик: все в порядке, бросил куртку и шапку на снег и позанимался кемпо. Час — это, конечно, несерьезно, а что делать? Зато опоздаю к назначенному сроку, дополнительный повод для недовольства.

— Ты опоздал, — констатировал дядя Маттео, когда я вернулся в номер, — посиди тихо, я еще не закончил.

Мой ноутбук стоял раскрытый, и к нему шел сетевой провод от компа дяди Маттео. Я сел за клавиатуру и прочитал:

«В номере побывали посторонние, обыскивали аккуратно, но непрофессионально. Бластер они, скорее всего, видели. Это во-первых. А во-вторых, нам повезло, санитар назвал неверное время твоего появления у госпиталя. Часовой выживет, он теперь у спасателей, майор до него так просто не доберется. Так что, когда тебя завтра кто-нибудь спросит, отвечай, что лег спать, почему проснулся, не понял, выглянул в окно, поза часового показалась тебе неестественной, ну и так далее, дяде ничего не рассказал, потому что, во-первых, потерял ключ от пульта вездехода, а во-вторых, не знал, что делать с бластером, надо было у санитара оставить, а ты с собой уволок. А дядя такой формалист… И так влетело, а было бы еще хуже. Рядом с твоим компом лежит наш новый жучок. Возьми его; завтра утром будешь метаться по комнате с бластером, не зная, куда его деть. Засунешь жучок в щель у зарядника. Когда к тебе подвалят, попроси помочь тебе избавиться от бластера. Тебе с удовольствием помогут. На чердаке напротив — наблюдатель с электронным биноклем или видеокамера».

«Ясно. Занавески тут хлипкие, чтобы жизнь ревизора протекала на глазах ревизуемого. Я, конечно, не Шекспир, но пьесу „Проверка знаний“ написал, сейчас кину. Завалюсь на географии, не так подозрительно. Про лужу на полу буду просто молчать. Или что-нибудь ляпнуть?»

«Согласен. Начали».

Дядя Маттео просмотрел мою пьесу и незаметно погрозил мне кулаком: обиделся на ответы. Я хмыкнул.

— Играешь? — спросил дядя Маттео. — Закрой ноутбук и иди сюда.

Если он еще немного потренируется, сможет убедительно изобразить воспиталку из приюта. Я громко вздохнул и поплелся неправильно отвечать на простейшие вопросы. Впрочем, позориться на математике и физике в глазах, точнее ушах, подслушивающего я не стал. На дурака я не похож даже внешне. А вот география… Это на Земле шесть материков и два десятка других важных объектов. А на Этне два материка и примерно три сотни островов и архипелагов, достаточно больших, чтобы о них следовало кое-что знать. Чтобы не запутаться на глазах у недоброжелательного экзаменатора, надо иметь железные нервы и мою память. Энрико Стромболи этими свойствами не обладает.

— Очень плохо, — резюмировал дядя Маттео. — И еще объясни, зачем ты ночью открывал окно.

— Я не открывал!

— Не ври! Ты имеешь дело с профессионалом. Здесь деревянный пол, он пропитался водой.

Я переминался с ноги на ногу и ждал, когда это кончится. И упорно молчал.

— Ладно, это неважно, — сказал дядя Маттео после минутного молчания, снимая с себя ремень и складывая его вдвое.

Сердце привычно екнуло. Хм, сегодня не всерьез. Все равно не нравится мне это, дошутились вчера, не зря я обижался. Я огляделся в поисках чего-нибудь, на что можно прилечь.

— На диван, — скомандовал дядя Маттео.

После двух сильных ударов начался легкий массажик, и губу я закусил, чтобы не хохотать. Хм, может, этот самый Энрико Стромболи и не гений, но он определенно очень терпеливый ребенок. Я немного подрыгал ногами, просигналить, что уже хватит. И так тебя, дядюшка, ненавижу лютой ненавистью, особенно ближайшую неделю. Ну что я такого ужасного сделал?

Так, интересно, виден я из окна в доме напротив? Похоже на то. Значит, играем дальше. Медленно поднимаюсь и медленно тащусь в свою спальню, включаю свет, как раненый боец ползу в ванную. Уф. Вот здесь нет жучков и никто не видит, можно отсмеяться.

Между прочим, шутки шутками, а играть эту пьесу придется еще как минимум день. И если я провалюсь, это может стоить нам жизни. Так что придется обидеться по-настоящему. И как это делается? Ну, во-первых, содержательная сторона дела. Ну не наказывают так за плохие отметки! Не стоит оно того. Открытые окна и двухминутные опоздания — тем более. Нет, разумные рассуждения обидеться не помогают. Надо вспомнить и растравить какую-нибудь старую обиду. Сам я так никогда не делал, но в книгах иногда встречается: человек сам себя доводит до слез, зачем — не знаю, но, может быть, кому-нибудь от этого легче становится. Он не может без этого «проехать».

Ладно, попробуем. Приют: в сознательном состоянии никогда ни на кого не обижался. Ненавидел, боялся, презирал, когда понял, что это такое, кого-то жалел, был там один парень, гораздо старше меня, которым я восхищался, на него я мог бы обидеться, но он нетвердо знал о факте моего существования. Дальше, Бутс. Обидел он меня один раз очень всерьез, но сейчас смешно вспомнить. Не годится. Дальше генерал, он же профессор, Галларате, великий и ужасный. Сколько угодно. Черт, нет, не надо, между нами до сих пор стоит мой драгоценный Тяпа, но не надо вспоминать об этом ради театрального представления.

Театр пусть существует сам по себе, за счет внутренних ресурсов. В рамках легенды. О! Что произошло в рамках легенды? Суровый и неэмоциональный дядя-солдафон решил заняться моим воспитанием. Я должен удовлетворять ряду стандартных критериев, как катер, чтобы мог взлететь. Никакие «посторонние» соображения в расчет не принимаются. Подумаешь, спас человека, зато не можешь найти на карте Пантеллерию. А спасти было непросто. Здоровенный тяжелый мужик, его надо было протащить по глубокому снегу, взгромоздить в вездеход (от холода, наверное, мозги замерзают: можно же было подогнать вездеход к нему), надо было разобраться с управлением, догадаться, где можно получить помощь, довезти его туда. Конечно, за это время на полу гостиной появился сугроб. А отвечал я плохо (только географию!), потому что не выспался! И бластер, лежащий под кроватью, не дает жить спокойно. К концу этого рассуждения я уже чуть ли не рыдал от жалости к себе. Вот, а теперь надо успокоиться и на самом деле пойти выспаться: завтра будет тяжелый день. Бластер я спрятал сразу, незачем ждать до утра, не мудрствуя лукаво, в свою сумку: туда не заглянет горничная при уборке.