— Я требую извинений! По всей форме и от каждого!!! — завизжала Лариса, поняв, что их злоключения, толком не начавшись, уже заканчиваются. — Поверьте, это все вам даром не пройдет!!! Я сделаю все, чтобы вы надолго запомнили каждую минуту нашего пребывания здесь…

— Рот закрой, и не обещай того, чего сделать не сможешь… — накинув на плечи куртку, Михаил Вениаминович вышел в коридор, посмотрел по сторонам, и, дождавшись, пока офицер выйдет из их камеры, направился следом.

Мрачный, как грозовая туча, военный, с трудом сдерживая бешенство, двигался по коридорам с такой скоростью, что Лариса сразу же начала ныть, а буквально через минута подвернула ногу. Впрочем, учитывая совершенно нереальное количество постов охраны, на преодоление каждого из которых уходило минуты по полторы — две, сам Кириллов даже не запыхался. И успел основательно обдумать те вопросы, которые собирался задать на выходе. Поэтому, стоило распахнуться последней двери, ведущей к свободе, как он обошел замершего на пороге офицера и поинтересовался:

— Насколько я понимаю, с нашими близкими на Мартинике та же история, правда? Вас вынудили отпустить всех. Тогда мне надо знать дату и время их возвращения в Париж. Прежде, чем возражать, подумайте… — не дав возмущенному военному открыть рот, Кириллов слегка повысил голос и презрительно усмехнулся: — …может, не стоит злить по мелочам того, кто заставил вас плясать под свою дудку?

— Нас никто не заставлял… — прошипел их сопровождающий.

— Позвольте мне усомниться… И не заставляйте это проверить — к чему вам лишние унижения? Вы же понимаете — один звонок, и ЕГО требования станут чуточку шире…

— У нас есть номер вашего телефона. Сообщим, как там все определится… — офицер, скрипя зубами от злости, все–таки сдался. — Даю слово…

— Вот и отлично. А теперь будьте любезны организовать нам транспорт до ближайшей гостиницы. И оплатите мое проживание до дня их прилета. Кроме этого, мне нужен билет на имя моей бывшей супруги до Москвы — думаю, эта маленькая услуга зачтется вам, как моральная компенсация за наше пребывание у вас в гостях…

— На какое число? — пару раз глубоко вздохнув, практически по слогам поинтересовался его собеседник.

— На сегодня было бы идеально. Но если вы не успеете доставить ее в аэропорт — можете отправить с утра…

— В какую такую Москву? — ошарашено пробормотала Лариса и ошалело посмотрела на мужа. — И почему на «бывшую»?

— Я же тебе говорил — как все закончится, так мы разведемся. А сегодня нас отпустили…

— А я не хочу разводиться! — сжав кулачки, взвизгнула она. — Я тебя люблю, я твоя жена…

— Я сказал все, что хотел. Остальное решишь с моим юристом. В Москве или где ты там устроишься. Карточку твою я пока блокировать не буду — правда, аппетиты слегка ограничу. И не надо истерик — бесполезно. Все, можешь ехать…

— Я… — начала было Лариса, но тут же заткнулась: за годы семейной жизни она научилась чувствовать по голосу супруга, когда спорить абсолютно бесполезно. И… разрыдалась…

Кириллов, не обратив внимания на ее слезы, шагнул к подъехавшему к ним автомобилю, и, кивком попрощавшись с провожающим его ненавидящим взглядом офицером, сел на заднее сидение… …В зале прилета было многолюдно: за последние полчаса совершили посадку семь аэробусов, и толпа, ожидающая выхода своих близких, все прибывала и прибывала.

Следуя за двигающимся впереди провожатым из GIGN, Михаил Вениаминович без особых проблем прошел в таможенную зону, и вскоре добрался до места, где ожидали посадки на рейс до Москвы прилетевшие с Мартиники россияне.

— Миша! Мишенька!!! — истошный вопль тещи, заметившей зятя, кажется, заставил обернуться даже тех, кто находился в противоположном краю огромного зала. — Как здорово, что ты здесь!!! Дай, я тебя расцелую! А где моя кровиночка?

— Лариса улетела в Москву. С ней все в порядке… — с трудом увернувшись от объятий Анны Константиновны, Кириллов сделал шаг в сторону и оглядел мрачные лица восседающих в креслах соотечественников. — Извините, мне надо переговорить с некоторыми вашими коллегами по несчастью…

— Не поняла? — зашипела мгновенно разъярившаяся женщина, и вдохнула в грудь побольше воздуха, но ее прервал шагнувший из–за спины Кириллова офицер:

— Госпожа Филиппова? Я попрошу Вас пройти со мной. У нашей службы возникло несколько вопросов по поводу ваших отношений с сообщницей похитителей госпожой Геворкян.

Мгновенно растеряв всякий пыл, женщина обреченно вздохнула, затравленно посмотрела на зятя, и, поняв, что поддержки не дождется, пробормотала:

— Вещи брать с собой?

— Пока не надо… — холодно ответил ей лейтенант, и, кивнув головой в сторону огромного окна, выходящего на летное поле, сделал шаг в его сторону… …Старик в инвалидном кресле мало походил на ту фотографию, которую Кириллову минут за пятнадцать до приезда в аэропорт продемонстрировал лейтенант: сгорбленный, постаревший лет на двадцать, он выглядел тенью того уверенного в себе мужчины, каким выглядел до поездки. Сложив руки на пледе, прикрывающем перебинтованные ноги, Морозов остановившимся взглядом смотрел куда–то перед собой, и не реагировал ни на объявления по радио, ни на обращения к нему сопровождающей его медсестры.

— Сергей Михайлович? — подойдя к нему вплотную, Кириллов взглядом остановил рванувшуюся навстречу девушку:

— Мне необходимо переговорить с вашим пациентом! Вам нужен приказ начальства?

Считайте, что вы его уже получили…

— Его нельзя беспокоить! — попробовала было посопротивляться девушка, но, поняв, что гость настроен более чем решительно, покачала головой: — Ладно, у вас минут десять. Не больше…

— Договорились…

Никак не среагировав на короткую перепалку, Морозов продолжал смотреть в одному ему интересную точку на полу.

— Сергей Михайлович! Я — друг вашего зятя и Олега Коренева… — начал было Кириллов. — Выражаю вам свое соболезнование по поводу трагической гибели вашей супруги и…

— Как еще зовут Олега? — не двигая губами, еле слышным шепотом поинтересовался старик. — И как прозвище моего зятя?

— Ольгерд. И Мерион Длинные Руки… — так же тихо ответил Михаил Вениаминович. — Я правда их друг… Это? — проследив за взглядом собеседника, Кириллов тяжело вздохнул: — Представитель спецслужбы Франции, которую ребята вынудили сделать все для вашего возвращения на родину… Плохо, что о вашем захвате в заложники они узнали так поздно…

— Что им было надо? — скрипнув зубами, Сергей Михайлович посмотрел Кириллову в глаза, и Михаил Вениаминович понял, что не сможет солгать:

— Они хотели заставить Олега и его друзей убивать… И взяли в заложники тех, кто был им дорог… Вас, мою тещу, друга и его ученика…

— Ублюдки… — выдохнул раненый, и, на мгновение прикрыв глаза, смахнул кулаком скатившуюся по щеке слезу… — Они играют в политику, а мрут почему–то мирные, ни в чем не повинные люди… …Разговаривать с потерявшим жену мужчиной оказалось запредельно тяжело: минут через десять разговора Кириллов вдруг почувствовал, что, несмотря на отличное кондиционирование, вспотел, и ему не хватает воздуха. Морозов не выпячивал своего горя — он довольно логично рассуждал о том, что интерес к его зятю и его друзьям после такого провала должен стать еще больше, что спецслужбы никогда не отказываются от своих планов, и что вряд ли в России они (то есть заложники) смогут чувствовать себя спокойно, и ни разу не затрагивал тему гибели своей жены, но в его внешне спокойном голосе было столько боли, что Кириллов еле сдерживал скопившиеся в уголках глаз слезы. И то и дело сглатывал подкатывающий к горлу комок. … — Нет, деньги я не возьму… Я стар, одинок, и мне ничего не надо… — без тени возмущения в голосе произнес старик, когда увидел в его руках пухлый конверт с пачкой банкнот. — Спасибо за желание помочь…

— Вам нужно лечиться… Услуги больниц в Москве не дешевы… — попробовал было настоять Кириллов, но быстро понял, что это бесполезно:

— А зачем? Зачем лечиться? Моей Нелли уже не вернешь… Для кого мне жить?

— У вас дочь, зять, внучка…

— Где? Я их часто вижу? — вырвалось у Сергея Михайловича. — Я отжил свое, и меня тут уже ничего не держит… Если хочешь помочь — помоги семье того паренька, который пытался спасти нас всех, и родителям его ученика… Вот им будет действительно тяжело…

— Я помогу всем… — убирая конверт во внутренний карман куртки, Кириллов выдержал тяжелый взгляд старика, и, подумав немного, добавил: — В Москве вас будет ждать мой человек. Скажет, что от Кириллова. Он устроит вас в больницу и сделает все, что от него потребуется… Он знает, как со мной связаться. И привезет вам телефон, на который сможет позвонить ваша дочь. Если что понадобится — звоните мне или ему. А через недельку — полторы я буду в Москве сам, и вас обязательно навещу…

— Что с Марком, сынок? — пропустив мимо ушей последнюю фразу, старик испытующе посмотрел Кириллову в глаза. — И как там моя дочка?

— Их достать не удалось. Есть небольшие проблемы, но, я надеюсь, что вскоре ребята их решат и смогут навестить вас лично…

— Ты мне не лжешь?

— То, что отпустили и вас, и меня — полностью их заслуга… — вырвалось у Кириллова.

— Тебя… тоже? — оживился было Морозов, но, видимо, вспомнив о гибели супруги, снова сник… — Тогда… ясно… Ладно, не буду тебя задерживать… Ты, наверное, хочешь побеседовать с остальными?

— Да… — не стал отпираться Кириллов. — Хочу.

— Спасибо. И береги тебя Бог… …Слушать рассказ Галины и представлять то, что видела девчушка, было страшно: перед глазами Кириллова возникали картины ночного океана, вспышки выстрелов из винтовки и еле видимые с яхты буруны разрезаемой скутером океанской глади. Глядя в абсолютно сухие глаза так много пережившего ребенка, Михаил Вениаминович неожиданно почувствовал в себе желание убивать. Тех, кто смог выстрелить в спину уплывающему на водном мотоцикле ребенку. Тех, кто расстрелял две обоймы в раненого Соловья, пытавшегося прикрыть собой ученика. Тех, кто, убив жену Морозова, хладнокровно взрезал ей живот, чтобы не всплыла, привязывал к ногам тяжеленные гантели и сбрасывал за борт. Тех, кто стрелял в старика и кто бил ногами в живот эту повзрослевшую за одну ночь девочку…

— А потом они сбежали, как трусы… — презрительно скривив губы, говорила она. — Включили радио, передали сигнал SOS, и уплыли хрен знает куда…

— Что за выражения, доча? — автоматически перебила ее мать, но тут же замолчала.

Видимо, сообразив, что такие мелочи ее дочь уже не взволнуют.

— Нас нашел пограничный катер… Потом всех таскали на допросы, пытались поймать на противоречиях — видимо, искали среди нас сообщников похитителей. А эта сука Карина уплыла вместе со своими друзьями.

— Какая Карина? — не понял Кириллов.

— Да тварь одна. Приехала с нами, типа, тоже отдыхать, а на самом деле сливала информацию бандитам… — подала голос затихшая было мать Гали. — Удавила бы эту сволочь…

— Скажи, Галя, а ты уверена, что погиб и Соловей, и Кошкин?

Девочка потерла лицо ладонями, посмотрела Кириллову в глаза, и тихо прошептала:

— Их топили так же, как жену Сергея Михайловича. Я видела своими глазами. Кошаку обе пули попали в спину. Одна — куда–то под правую лопатку, а вторая, кажется, перебила позвоночник. А в Геннадия Михалыча попали раз двадцать… Он стреляли даже тогда, когда стало ясно, что он убит… — промолчав почти минуту, вдруг прошептала Галина. — Я… смотрела, и не могла пошевелиться… и не смогла заорать или заплакать… у меня словно отнялось все тело, и… я до сих пор проклинаю себя за трусость… Прыгни я на спину снайперу — они смогли бы уйти…

И выжить… Мама, какая я дура–а–а…

Для того, чтобы успокоить расплакавшуюся девочку, пришлось позвать медсестру, и через полчаса, когда бледный, как смерть, ребенок, забившись в угол кресла рядом с матерью, красными от слез глазами смотрел куда–то на летное поле, Кириллов смог поговорить и с ее родителями.

Его аргументы оказались достаточно весомыми, и через несколько минут уговоров мама девочки, пряча глаза, убирала оба конверта с деньгами в потертую «парадно–выходную» сумочку, которой, по прикидкам Михаила Вениаминовича, должно было быть как минимум лет пятнадцать.

— Я схожу в его школу сразу же после прилета! — тараторила она, видимо, пытаясь скрыть стеснение. — Думаю, что директор школы мне поможет… Мы передадим деньги, вы не сомневайтесь, ладно?

— Большое спасибо… Я не сомневаюсь… Передайте директору школы, что к матери Соломина я приеду сам, ладно? — тяжело встав, Кириллов оглядел сидящих вокруг жертв «террористов», и, попрощавшись со всеми, двинулся в сторону выхода…

— Мишенька! Ты куда, мальчик мой? — визг возмущенной до глубины души тещи заставил его вздрогнуть. — А поговорить с мамой? Ты что, сынуля, не соскучился?

Дождавшись, пока вырвавшаяся из–под опеки офицера GIGN женщина добежит до него, Кириллов устало посмотрел на возмущающуюся родственницу, и, жестом заставив ее замолчать, пробормотал:

— Позвоните дочери. Соскучилась она. Кстати, мы с ней разводимся. Прощайте…

И зашагал прочь…