Глава 7
Сергеев даже не удивился.
Удивляться, в общем–то, было чему. Хоть логика подсказывала, что–либо подобное должно было произойти. Если наружу торчат чьи–то уши, рано или поздно становится понятно, кто их хозяин.
Когда Пабло уложил их троих физиономиями в пыль и не расстрелял, несмотря на приготовления и свирепые гримасы Вонючки, у Сергеева мелькнула мысль, что мордой вниз их положили потому, что в лагерь прибыли те, кого им видеть пока не положено. Те, кто потом ехал в «зазеркаленных» до полной непрозрачности слоноподобных армейских джипах.
Джипы никогда не стояли вечером рядом с местом, где держали Хасана, Сергеева и Базилевича. Во время движения джипы несколько раз останавливались, вероятнее всего по нужде пассажиров, но ни разу не распахивали двери, пока грузовики не удалялись на солидное расстояние.
Можно было сломать себе голову, размышляя о том, кто именно прячется за термостеклами, но Михаил не стал этого делать. Придет время и Пабло сам предъявит свои тайные аргументы. Обязательно предъявит. Кубинец не настолько прост, чтобы его намерения и планы угадывались влет. Так что присматриваться и ждать, а проблемы решать по мере поступления, но при этом быть настороже и днем и ночью. Имея дело с непредсказуемым противником, Сергеев привык обращать внимание на детали. Это не раз спасало ему жизнь в прошлом, поэтому он пытался держать «хаммеры» в поле зрения, не упуская ничего, что могло бы ему помочь предугадать ходы Кубинца, да так держать, чтобы его спутники повышенного внимания не заметили.
Это в пустыне жара сменяется прохладой, а потом и ночным холодом практически мгновенно. На этих же выжженных безжалостным солнцем пустошах, облегчение приходило только через несколько часов после заката.
Они стали лагерем возле колодца. Грузовики по кругу, словно фургоны американских переселенцев, закрывая середину площади от обстрела, джипы внутри кольца. Сергеев про себя отметил, что такой порядок был бы хорош либо в густом лесу, либо до изобретения миномета. Но тем, кто вел караван, естественно, было виднее.
Когда–то здесь была деревня, но в стране, где столько лет бушует война, слишком много мест упоминаются в прошедшем времени. От поселения остались остатки стен, несколько грубых каменных фундаментов, остов сгоревшего допотопного пикапа да колодец.
Естественно, никакого сруба не было. Была глиняная стенка вокруг источника, обваленная с одной стороны. Источник чудом остался незараженным и теперь это место явно стало популярной стоянкой на этом некогда караванном пути. Сюда приходили, чтобы напиться мутноватой, но холодной воды – колодец был глубок. Здесь же иногда схлестывались в скоротечных схватках и торопливо разъезжались в разные стороны, увозя убитых и раненых. Но никто и никогда не травил колодец – ни у кого не поднялась рука.
Еще на подъезде Сергеев услышал, как впереди рвутся гранаты и стучат автоматные очереди. В деревне шел бой.
Машины въехали в селение, не снижая скорости и поднимая тучи пыли, вкатились на площадь. Все было кончено. Неподалеку от развалин глиняной хижины, метрах в десяти от источника, лежали трупы.
На свою беду сегодня у колодца оказались люди – то ли эритрейские повстанцы, то ли дозор местных вояк, то ли бандиты, которых в этих местах было настолько много, что их впору было считать коренным населением. Разбираться никто не стал. Мертвые безопасней, чем живые, – один из основных африканских законов и его придерживались неукоснительно. Мертвый не выстрелит в спину, мертвый не наведет на твой след, и главное – мертвый не будет мстить.
На местных мирных аборигенов покойники были не похожи, а вот на партизан – вполне. Да и откуда тут было взяться мирным жителям? Их выбили еще в те времена, когда Сергеев наведывался в гости к Менгисту Хайре Мариаму, а оставшиеся в живых вымерли от голода, никогда не покидавшего эти красные равнины. Уцелевшие в голодные годы жители все это время десятками тысяч сгорали в горниле войны. Братоубийственной войны. А какими еще бывают гражданские войны?
Сергеев смотрел из окна своего грузовика и не мог избавиться от впечатления, что находится во власти дежа вю. Все это он видел много лет назад. Уже видел. Ничего не поменялось – все та же красная пустошь, чахлые сухие кусты, чернокожие с автоматами Калашникова и убийственная жара. Менялось только количество трупов.
Сегодня убитых было пятеро. Вероятно, они прибыли сюда на пикапе с закрепленным в кузове крупнокалиберным пулеметом (теперь он горел и чадил завалившись на один борт), но не успели сделать по колонне ни одного выстрела. «Лендровер» Кэнди ворвался в мертвую деревню, как передовой отряд конницы Чапаева. Вместе с ним в машине ехали трое кубинцев из отряда Пабло. Все закончилось за двадцать секунд. Две гранаты из подствольников да полтора десятка патронов.
Когда основные части колонны втянулись в деревню, пикап ярко пылал. А трупы еще не успели аккуратно сложить неподалеку – они валялись в художественном беспорядке там, где их застала смерть. Закапывать мертвых никто и не собирался, разве что оттащить к окраине. Ночь и гиены сделают свое дело.
Сергеева с остальными пленниками разместили в тени грузовиков, но не вместе, а на расстоянии друг от друга, чтобы не переговаривались, и даже дали попить.
Вода из канистр отдавала тухлятиной и таблетками для дезинфекции. Отравиться ею было нельзя, но и питье, после нескольких жадных глотков, удовольствия не приносило. Мимо Михаила двое африканцев проволокли за ноги убитого с простреленной головой – в пыли остались пыльные шарики крови. Один из негров при этом весело смеялся. Через минуту они снова появились, ухватили еще одного покойника за руки и потащили его тем же маршрутом, у самых ног Сергеева. Этот был прошит очередью от бедра до плеча. Еще через минуту пришел черед следующего. Они болтали и смеялись, словно не убирали убитых, а переносили мебель из сада в дом. Сказывался навык. К смерти здесь относились просто. Она всегда была рядом.
Сергеев задремал. Вернее погрузился в особое состояние, похожее на дрему, всегда помогавшее ему с легкостью выносить дискомфортные условия. Глаза прикрыты веками, но неплотно, так, чтобы различать движение. Тело расслаблено. Слух отмечает лишь изменения в ритме звуков окружения. Между ним и реальностью тонкая пленка, защищающая хозяина, но она настолько тонка, что он может разорвать ее в один момент, если наступит необходимость.
Минуты тянулись медленно. Прошел час. Стемнело – темнота рухнула на землю, как только последний лучик солнца исчез за горизонтом. По небу разбросало пригоршни крупных звезд. Пикап догорел и почти перестал отравлять воздух омерзительной вонью паленых покрышек – только изредка выбрасывал в синюю тьму снопы искр. На пленников по–прежнему никто не обращал внимания, только охранники, сменяя друг друга, следили за тем, чтобы никто никуда не отлучился. Есть хотелось так, что Михаилу начал чудиться запах жареного мяса, но еду никто и не думал приносить. Сергеев отхлебнул из фляги еще один глоток воды с химическим привкусом и встряхнул сосуд возле уха. Еще на два–три раза.
Рядом с ногой прошмыгнул крупный рыжий скорпион. Вдали завыли гиены. Африканская ночь вступала в свои права, с наступлением прохлады вся живность выбиралась из укрытий и бросалась добывать себе пищу. До ушей Сергеева донесся чей–то хохот, громкие голоса заспорили о чем–то, потом опять смех…
Внутри охраняемого круга развели костер и, очевидно, начали готовить, потому что Михаил почувствовал настоящий запах, похожий на запах кускуса, заправленного консервированным мясом. Желудок закрутило с новой силой, и он опять отпил воды.
А потом рядом появился Кубинец и вместе с ним Вонючка, вооруженная укороченным АКСУ, и есть расхотелось. Сержант Че честно заслужила свое обидное прозвище. Зато Кубинец ароматизировал африканский воздух резким запахом одеколона и дорогой сигары.
– Вставай, – сказал он и подмигнул Сергееву. – Поднимайся и пошли. Только без глупостей…
– Если он решит делать глупости, то пусть вспомнит, что здесь я, – вмешалась Сержант Че.
– Ну, – ответил Сергеев, не сдержавшись, – пока ты рядом, крошка, забыть о тебе просто невозможно!
Вонючка удивительно метко и болезненно заехала ему ботинком по копчику, да так сильно, что Сергеев с трудом принял вертикальное положение.
– Ай–я–я–я–й, как неуважительно, – назидательным тоном произнес Кубинец. – Так относиться к женщинам нельзя! Неужели ты плохо воспитан, Мигелито? Что? Болит?
– Попроси, чтобы она тебя приголубила… – отшутился Михаил, кривясь от боли в пояснице. – Узнаешь.
– А ты меня не зли! – посоветовала Сержант Че вкрадчивым голосом и ткнула его стволом автомата в ребра. – Двигайся.
– Мог бы и сам за мной прийти, – посетовал Сергеев, обращаясь к Пабло.
Они уже шли по проходу между грузовиками, к тому месту, где горел костер и был установлен походный шатер для начальства. Остальные участники похода обходились без удобств.
– Ты сам подумай – куда я побегу? Спекусь через два часа! Так нет же… Обязательно надо было привести за собой этого сержанта в юбке… Ох!
– На твоем месте я бы задумался о том, – сказал Пабло вполне дружелюбно, оглядываясь через плечо, – что будет, если я оставлю тебя наедине с ней? Ладно, Че! Перестань его пинать. Может быть, мы обо всем мирно договоримся… Заходи, дон Мигель! Тебя ждут.
Сергеев отбросил полог и шагнул вслед за Кубинцем под белое полотно шатра.
И тут он должен был удивиться. Но почему–то не удивился.
На походном стульчике, трещавшем под непомерной нагрузкой, сидел не кто–то, а господин Рашид Рахметуллоев собственной персоной. Физиономия Раша лоснилась от жары, в руках его была похожая на пиалу миска, полная дымящейся каши – именно ее запах слышал Сергеев, сидя у грузовика. Раш ловко ел ее руками: крупные, ловкие пальцы сминали кус–кус в комочки и отточенными движениями направляли их прямо в рот.
Рахметуллоев поднял глаза на вошедшего Михаила и широко улыбнулся, отчего на щеках образовались крупные ямочки.
– Умка! – произнес Рахметуллоев. – Ну, что – рад меня увидеть? Я же говорил – обязательно будем работать вместе!
Сергеев молчал, не сводя глаз с сидящего напротив друга детства.
– Неужели не рад?
Он не переставал улыбаться, несмотря на молчание собеседника.
– Вести остальных? – спросила Сойка у Кубинца.
Тот вопросительно посмотрел на Раша, дождался едва заметного кивка и махнул Вонючке рукой.
– А я все равно рад, – сказал Раш и поставил миску на стол. – Извини, что не обнимаю – руки жирные. Сейчас вытру и поздороваемся.
– Да ничего, – отозвался Сергеев. – Можешь не спешить обниматься. Это в принципе уже лишнее…
Рашид кряхтя поднялся с неудобного стульчика и вытерся бумажным полотенцем.
– Ох, как я не люблю отсутствия комфорта! – он зачмокал губами, облизнулся и снова вытер рот бумагой. – Ни помыться нормально, ни в туалет сходить! Дикость какая–то… Я ведь сюда приехал из–за тебя, Умка… Только из–за тебя!
– Моя благодарность не имеет границ, – проговорил Сергеев сквозь зубы. – Рашид Мамедович, ты себе и не представляешь, как я тебе за это благодарен!
– Иронизируешь? Смеешься? А ведь я сразу сказал Блинчику: «Умка – это тот человек, что нам нужен!»
– Странно…
– Что странно?
– Странно, что именно я тот человек, что вам нужен.
– Ты садись, – сказал Рашид. – Что стоять? Как говорят у вас, у русских: «В ногах правды нет!»
Михаил прекрасно помнил время, когда Рашид считал себя самым что ни на есть русским. И в речи его не было хитрого восточного акцента. И даже глаза, кажется, не были настолько по–восточному раскосы. Но время изменилось, изменились и они. Раньше, до возникновения национального самосознания, Рахметуллоев бы сказал: «У нас, у русских!» Но это «раньше» отстояло на много лет назад. И об этом надо было очень хорошо помнить. Не обращать внимания на нежные детские воспоминания. Все товарищи по детским играм давно выросли, превратившись кто в кого – кто в пузатых дядек, ворочающих миллионами, кто в вышедших на покой специалистов по весьма специфическому роду человеческой деятельности. И отстояли они теперь друг от друга на десятки световых лет, а может быть, еще дальше. Не просто разные страны и разные интересы, а разные вселенные. Обычаи, языки, истории и цели – от былой общности не осталось ничего, кроме личных воспоминаний. Но и они теперь значили немного – что есть несколько эпизодов, подернутых дымкой врозь прожитых лет, в сравнении с нынешними финансовыми интересами?
В одном Рашид был прав – в ногах правды нет.
– А в чем она есть? – осведомился Сергеев, но все–таки сел на предложенное ему раскладное креслице. Бросалось в глаза то, что, несмотря на присутствие в шатре вооруженного Кубинца, двух головорезов у входа и собственного пистолета на поясе, Раш старается особо дистанцию не сокращать и держится так, чтобы между ним и собеседником находился хотя бы походный стол.
Намерение казалось похвальным, но, прикинув диспозицию, Сергеев решил, что предосторожность эта совершенно излишняя. Недооценивал его Рашид, явно недооценивал. И это было хорошо, потому что оставляло Сергееву свободу действий, о которой противники и не подозревали.
Как говорил Мангуст: «Тот, кто считает себя круче всех – уже покойник, только этого еще не знает. Сделайте так, чтобы противник недооценивал вас. Это все равно, что наполовину победить!»
Когда–то Михаил вместе с Дайвером даже хотели собрать мангустов цитатник, но из затеи ничего не вышло. Мангуст, естественно, про творческое начинание проведал, нашел черновики и пресек попытку в корне. А жаль, что не получилось! Какой был бы цитатник! Был бы Мао жив, умер бы от зависти!
– Ты, наверное, думаешь, – сказал Рашид, – Раш сволочь! Да? Взял и подставил меня? Так ведь, Умка?
Сергеев пожал плечами и ничего не ответил. Ответ напрашивался сам собой.
– Я не подставлял тебя, – произнес Рахметуллоев, наливая из термоса в чашку что–то дымящееся, похожее цветом на зеленый чай. И в ответ на ухмылку, промелькнувшую на губах Сергеева, добавил: – Вещи далеко не всегда такие, какими кажутся… Выпьешь?
– Не откажусь…
– Это хорошо, – Рашид сощурился, как сытый кот. – Может быть, и поешь?
Михаил покачал головой, хотя кускус пах так, что слюна заполняла рот и мешала внятно произносить слова.
– Почему ты не сказал нам правду, Умка? – спросил Рахметуллоев, колдуя над второй пиалой. – Ты же мог предположить, что нам известно больше, чем мы говорим?
– Известно? – саркастически улыбнулся Сергеев.
– Ну да? А чему ты удивляешься? Неужели ты считаешь, что все такие, как ты? Нет тайн, которые нельзя было бы купить. Нет людей, которых нельзя было бы привлечь на свою сторону…
– Купить?
– Ну, почему обязательно купить? – осведомился Раш дружелюбно. – Не обязательно купить. Можно, например, испугать…
– Как Базилевича? – спросил Сергеев.
Раш тихонько захихикал, задрожав плечами.
– Неудачный пример! Я уже устал платить за вашего Базилевича. Ну, сколько раз человека можно покупать? Купил один раз, а он приходит и говорит: «Купи меня еще!» Купил снова. А он опять приходит! Раз, второй, третий… Я же его купил, а не взял на жалованье, да?
– Не знаю. Я пока политиков не покупал.
– Еще успеешь. Товар ходовой, – улыбнулся Рахметуллоев.
– А зачем тебе Базилевич?
– Мне? – удивился Рашид. – Мне он низачем. Друзья просят, понимаешь, Умка… Мне он был нужен, пока он во власти сидел. А в Лондоне – мне он ни к чему…
– И ты его использовал, чтобы свести вместе меня и своего друга Хасана, а после этого отдать нас Кубинцу? Или я чего–нибудь не понимаю…
Рашид не стал подавать Сергееву налитый чай самостоятельно, а передал его через одного из охранников. Кубинец, внимательно слушавший разговор, а в том, что Пабло худо–бедно знает русский, Михаил не сомневался, слегка напрягся – ствол в его руках повернулся, сопровождая громилу с пиалой, а потом вернулся обратно. Пабло, похоже, был пижоном не настолько, чтобы безраздельно доверять своим волкодавам.
– Ты? – переспросил Рахметуллоев. – Действительно, не понимаешь… Начнем с того, что Хасан мне не друг. Союзник. А вернее, – поправился он, – был союзником. Он представляет интересы той части моих единоверцев, которая слишком радикальна, чтобы прийтись по духу светским людям… Теперь он – соперник. Все меняется, Миша!
– Ты – человек светский?
– Ну да… А что – этого не видно?
– Ну, почему? Видно. Только, как я помню, в аэропорту…
– Э–э–э–э–э… Умка, тут дело тоньше. Та сделка была по–настоящему хороша… Ради нее можно было и хасидом стать! Впрочем, что об этом вспоминать? Все давно сделано, все обязательства исполнены, все стороны довольны…
– Довольны? Ах да… Я помню. Все стороны были настолько довольны, что мы с Блиновым едва не отправились на тот свет! Вы, кстати, выяснили, кто стрелял тогда?
– Конечно, – снова расплылся в улыбке Рашид, напоминая лицом карикатурного китайского божка. – Всех нашли. Всех наказали. Знаешь, в нашем бизнесе трудно сделать так, чтобы все были довольны…
– А мне говорили, что ты продал один товар два раза… Согласись – это вполне достаточный повод для недовольства!
– Клевета… – возмутился Раш искренне, – я всего–навсего продал товар тем, кто дал больше!
Сергеев пожал плечами.
– Я понимаю, – сказал Рахметуллоев веско. – Может быть, сейчас это звучит не совсем убедительно, но… Тебе и Блинчику тогда досталось, но я–то тут был ни при чем! Решение принимал Блинов, и он знал о рисках…
– Вопрос в том, насколько хорошо он представлял риски. И в том, кто ему предложил с выгодой перепродать уже проданное?
Раш развел в стороны коротенькими ручками и скромно улыбнулся, словно говоря: «Ну, я… Я предложил… А что тут такого?»
Выглядел он совершенно мирно, и в этом образе очень плохо сочетался с походной обстановкой в шатре, пляшущими по полотняным стенам отблесками костров и отдаленным воем гиен во тьме. Этакий добродушный торговец дынями с душанбинского рынка, по ошибке нарядившийся в наряд «милитари». Вот только руки его не были дубленными трудом и солнцем руками крестьянина. Это были руки бая, никогда не знавшие работы, и на беленьких пухленьких пальцах хорошо бы смотрелись гроздья перстней с яркими камнями.
Но перстней во множественном числе на Рашиде не было – только на безымянном пальце левой руки красовался один: с черным камнем, оправленным в белое золото. На камне виднелся мудреный вензель, похожий на арабскую вязь.
– Я всего лишь посредник, – сказал он даже с некоторой гордостью, – и моя обязанность – помогать людям зарабатывать деньги. Я связываю два мира, понимаешь?
– Значит, ты тогда и заработал дважды, – констатировал Сергеев. – Взял свой процент с обеих сторон и спокойно дожидался у себя во дворце, чем дело кончится. И кажется мне почему–то, что те парни, которые в той истории остались с носом, были родом не с Востока, а с Запада. Так?
– Угадал, – согласился Рашид. – Восток – это моя зона ответственности. На Востоке так играть нельзя. Обманешь того, кого обманывать не положено – потом ни в одной норе не отсидишься. Но я не бросил Блинова на произвол судьбы. Я уже говорил – мы всех нашли и наказали.
– Ну, могло случиться и по–другому… – возразил Сергеев.
– Скорби моей не было бы предела, – сказал Рахметуллоев и завел глаза к потолку. – Но все, слава Аллаху, обошлось… И ты сыграл в этом не последнюю роль. Я до сих пор не могу понять, как нам настолько сказочно повезло и такой опытный человек, как ты, оказался рядом?
– А может быть, ты организовал все так, чтобы вам так сказочно повезло?
– Только отчасти, Умка, только отчасти, – замахал руками Рахметуллоев. – Мы и не предполагали, что нас так быстро возьмут в оборот! Я действительно хотел тебя увидеть, а вот дальше все пошло наперекосяк. Аллах видит, я хотел видеть тебя партнером и не думал, что ты станешь для Володи телохранителем!
– И даже не предполагал?
– Ну, разве что совсем чуть–чуть… К этому времени мы кое–что о тебе знали. Не все, конечно, но очень многое. И понимали, что с тобой рядом безопасней, чем без тебя.
– Могу я спросить – откуда знали?
– Можешь, конечно, – ответил Раш. – Только я не отвечу. Пока. Понимаешь, да? Но если мы договоримся… Я обязательно открою источник!
– Раш, – спросил Сергеев серьезно, – ну, зачем ты пытаешься меня надуть? Я же прекрасно понимаю, что отпускать нас живыми не планируется… Не нужны мы тебе живыми. Ты же такую комбинацию задумал, что свидетели тебе как кость в горле. Ты вот только скажи, как ты потом с Блиновым поступить собираешься? Или ты так вырос, что Блинчик тебе уже просто побоку?
– Э–э–э–э–э–э… – протянул Рашид и прищелкнул пальцами. – Не все так просто, как ты представляешь… Но, чего душой кривить, видит Аллах, рациональное зерно в твоих словах есть!
Он зачмокал губами и глаза его забегали, стараясь не встречаться со взглядом Сергеева.
– Скажи, Умка… Сам догадался? – спросил он жадно. – Или тебе сказал кто?
Сергеев пожал плечами.
– Ты умный, – сказал Рахметуллоев и захихикал. – Пожалуй, ты умнее, чем Володенька. Умнее, чем его напарники. Но не умнее меня.
– Ты так думаешь, потому, что решил с помощью меня, Базилевича и Хасана запутать следы?
– Меня здесь нет, – кивнул головой Рашид. – И никогда не было. Сотня моих слуг и десятки уважаемых людей на моей родине подтвердят, что все это время я не покидал своего поместья. Понимаешь, да?
– А что будет, если мы откажемся участвовать в спектакле?
– Не смеши! Мне вполне хватит ваших тел, – рассмеялся Рахметуллоев и снова зажмурился. – Но разве я похож на человека, который убивает своих друзей? Умка, я не хочу причинять тебе вреда…
– Я счастлив. И вздохнул с облегчением. Но, видишь ли, с трудом верю.
– Я предложу тебе долю.
– Как Блинов?
– Как мы с Блиновым. Но доля будет больше. Ты знаешь, сколько стоил чемоданчик, который был с вами в обстрелянном «мерседесе»?
– А там были деньги?
– Нет. Там были алмазы. Плата за оружие. Но их было много. Очень много. Африка нуждается в оружии и готова платить. Там никогда нет денег, но есть камни. Есть выгодные контракты, концессии на рудники… Там много чего есть, Умка. Тогда в том чемоданчике было вполне достаточно денег, чтобы Блинчик забыл о том, что такое осторожность. И я увез с собой вполне достаточно, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. И тебе я дам больше, чем ты можешь мечтать. Но хочу иметь гарантии, что ты сыграешь на моей стороне. Твердые гарантии. Твое тело не найдут, а денег тебе хватит, чтобы изменить все – имя, внешность, гражданство… Тебе не впервой, Миша, менять кожу, ведь так, а?
Сергеев молчал, прихлебывая горячий чай, и от обжигающей жидкости и голод, и жара начали отступать.
– Ты сможешь сам себе выбрать страну для жизни! Хочешь, это будет твоя любимая Куба? Домик на побережье, катер, рыбалка, звание, пожизненная охранная грамота от самого Кастро! Не хочешь Кубу? Езжай в Испанию! В Париж! В Лондон! Мир такой большой! Зачем ты выбрал такую страну? Умка, ты же знаешь, что богатому человеку хорошо везде!
Михаил в ответ не проронил ни слова, предоставив Рашиду возможность вещать в одиночестве. Тот внезапно прекратил жестикулировать и скрестил руки на бочкообразной груди.
– Ты не веришь мне? – спросил он с огорчением в голосе.
– Не верю.
– Почему?
– Потому что ты не говоришь правды, Рашид. Ты никогда не говоришь правды.
– Наверное, так, – неожиданно жестко согласился Раш. – Но зачем тебе правда, Умка? Я предложил тебе деньги и жизнь – зачем тебе знать правду?
– Чтобы выжить, если ты вдруг решишь поменять условия игры. Ведь так уже бывало…
– Если я захочу поменять условия игры, – сказал вдруг Рашид Мамедович незнакомым, тусклым, как матовое стекло, голосом, – ты не выживешь, Миша. Ты сдохнешь, как собака. Так, как мне надо, и там, где мне надо. Сдохнешь. Это я тебе обещаю и это единственная правда, которую готов тебе сказать на этот момент. И еще одно – тебе еще что–то говорит имя Марсия?
…Ветер, прилетевший с моря, треплет ветхую от тысяч стирок занавеску. По смуглой коже с явственным шорохом катится прозрачная капля пота. Пота, пахнущего сладко, как сок сахарного тростника. В ее подмышках прячутся вечерние тени, и тело, словно нарисовано на белой доске старой двуспальной кровати. Под левой грудью небольшой шрам, похожий на полумесяц и он трогает его губами. Она смеется. Она говорит, что ей щекотно и выскальзывает из–под него, чтобы оказаться сверху. Кожа ее цвета разбавленного молоком шоколада, глаза блестящи и темны, а губы нежны, словно дольки полного соком апельсина… Ей двадцать два. Она почти старуха, по здешним понятиям, и все еще не нашла себе мужа после развода. Марсия. Его женщина. Та, которая любила его когда–то… Та, которая погибла из–за него… Та, которую он должен был забыть, чтобы не сойти с ума…
Сергеев на мгновение замер, и начал медленно, словно на затылок ему положили тяжкий груз, поднимать голову, и поднимал ее до тех пор, пока не столкнулся взглядом со взглядом Рашида, начисто лишенным какого–либо выражения, скучным взглядом человека, привыкшего отнимать жизни одним мановением руки.
– Как я понимаю – все еще говорит, – констатировал бывший товарищ по детским играм. – Это хорошо. А имя Диего?
Сергеев продолжал смотреть в глаза собеседнику, не мигая, как уставившаяся на жертву змея.
Охранники подобрались, почувствовав пронзающий пыльный воздух электрический ток. Стволы автоматов нашли мишень и замерли в неподвижности.
– Ну да… Я совсем забыл! Имя Диего тебе ничего не говорит… Ты же не имел возможности пообщаться с кубинскими друзьями, а он родился уже после твоего отъезда. Внезапного отъезда, помнишь, Миша? А Марсия, естественно, не могла тебе написать – адреса ты не оставил! Ну, что ты так уставился на меня, Умка? Я тебя все равно не боюсь! Да, я сказал именно то, что сказал. На Кубе у тебя остался сын. И женщина, которую ты когда–то любил и столько лет считал мертвой, на самом деле жива. И я думаю, что теперь мы с тобой обо всем договоримся…
* * *
Судя по тому, что в некоторых местах сквозь поры бетона сочилась вода, дела во внешних тоннелях обстояли совсем худо. Сергеев особых иллюзий не питал и к смерти был готов. К нехорошей смерти. От вонючей воды, жидкой, творожистой грязи. И к тому, чтобы встретиться с Мангустом, он тоже успел морально подготовиться. Превращение из охотника в дичь было для него тяжелым ударом, но случалось не в первый и даже не во второй раз.
Достаточно было вспомнить Лондон, куда он въехал в белом костюме, а выехал в брюхе транспортника со скованными за спиной руками.
И берлинскую эпопею, случившуюся аккурат перед тем, как рухнула Стена. В Берлине все складывалось еще хуже, но все–таки Сергеев вырвался сам и подопечных вывел, хотя на хвосте висели обе немецкие контрразведки и румынская Сигуранца в придачу! Так что переквалифицироваться из палача в жертву и обратно было не внове. Просто интуиция подсказывала Михаилу, что в тайных тоннелях затопленного метро обратной метаморфозы может не произойти. Не хватит времени. И удачи не хватит.
Мангуст сыграл, как учил, – на опережение.
Вот только что Сергеев, безошибочно взявший кровавый след, буквально наступал на пятки бывшему куратору, а вот – дверца мышеловки захлопнулась, и тот, кто только что ощущал себя котом, понял, что на самом деле он мышь.
Мангуст знал шаги Сергеева наперед и, не исключено, что и покойный ныне «язык» оказался в штаб–квартире не случайно – все предусмотрел мудрый Андрей Алексеевич. Даже технику допроса, которой будет пользоваться бывший воспитанник и друг.
Сергеев остановился и прислушался. За стальной перегородкой мерно, словно сердце гигантского динозавра, стучал какой–то механизм. Невидимые машины заставляли вибрировать металлический настил у него под ногами, подрагивать акриловые светильники, подвешенные на тонких стальных тросиках. От тревожного звука внутри костей возникало странное дрожание – так дрожит от биения тысяч крылышек плотная оболочка осиного гнезда. Казалось, еще несколько секунд – и наружу вырвется разъяренный рой, выплеснется в коридоры и туннели, заполнит смертоносной, желто–полосатой массой омерзительный, как мокрая вата, воздух…
Но ничего не происходило. Настоящая смерть неслась по бетонным трубам, смывая все вокруг, а здесь… Здесь надо было опасаться не насекомых, не пульсирующих мертвых машин и даже не взбесившейся стихии, а живого, реального человека: облысевшего, высохшего, скрученного из жил, мышц и неудовлетворенных амбиций. Бывшего кумира, спасителя, для которого в жизни не осталось ничего, кроме всепоглощающего желания пробиться в высшую лигу. Человека, для которого убить никогда не представляло проблемы, а уж теперь, после того, как он сделал то, что сделал…
«Стоп! – сказал сам себе Сергеев. – Ты ни в чем не уверен. Ты ничего не знаешь наверняка. Нет свидетелей. Нет документов. Ничего у тебя нет. Ничего, кроме слов Кручинина. Кроме предположения и свидетельства человека, пережившего психологические травмы такой силы, что любой неподготовленный просто сбрендил бы окончательно и бесповоротно. Да на Сашку у конторских психиатров история болезни толщиной с полное собрание сочинений Ленина! Кто ж ему поверил бы, кроме меня?»
И толком–то Кручинин ничего не сказал. Были намеки со стороны Мангуста. Был пещерный страх, объявший Сашу после этих намеков. И был свершившийся факт, реальность которого Сергеев не мог осознать по сей момент. Он просто не мог представить себе, что город, который он так любил, перестал существовать. Он не мог вообразить, что по плодородным, залитым ярким летним солнцем долинам прокатилась смертоносная, ядовитая волна, и те люди, которых он еще вчера знал живыми, те кого он любил, презирал, ненавидел, превратились в ничто. В воспоминание. В изгрызенные разложением, распухшие тела. В мертвые, уродливые оболочки, заполняющие дома, подвалы, улицы, плывущие по руслам вскипевших изотопной мутью рек.
Он не хотел в это верить. Но не мог не верить. Его разум сопротивлялся, корчился от самой мысли о том, что женщина, дыхание которой он все еще чувствовал на своем плече, больше никогда не скажет ничего в телефонную трубку своим ни на что не похожим, хриплым голосом. И Маринка…
При мыслях о девочке, которую он привык считать своей дочерью, горло у Сергеева перехватило, словно железным обручем, глаза опекло огнем и даже дыхание, вырывавшееся из ноздрей, стало горячим выдохом дракона. Умом он понимал, что Мангуст может не иметь к случившемуся никакого отношения. Но интуиция криком кричала обратное, и Михаил, привыкший всю жизнь прислушиваться к ней, шел в распахнутую ловушку, ни на секунду не сомневаясь в правильности выбора и справедливости обвинений.
Там, где коридор начал уходить вправо, уровень тоннеля понизился. А правая стена из «сильно потеющей», покрытой крупными каплями испарений, превратилась в настоящую водяную завесу. Вода, правда, под ногами не хлюпала, но тускло поблескивала в прямоугольных проемах металлического настила. Из нее, словно спины водяных змей, то и дело выныривали, то вновь исчезали под черной поверхностью, вьющиеся кабеля.
За поворотом открылась еще одна решетка с заблокированным скотчем язычком замка. Она отгораживала тупик, в котором Сергеев нашел люк с цифровым запором, приветливо мигавшим зеленой лампочкой «разблокировано».
Этот люк… Сергеев видел подобные схроны неоднократно. В той, другой своей жизни…
Ноги болели у щиколоток и колено крутило от сырости так, словно им занялся настоящий борец сумо. Михаил сел у металлического оголовка, опершись спиной на хлюпающую влагой стену. Пистолет он протер полой куртки – не помогло. Мелкие капельки покрывали вороненую сталь белесой сыпью. Последняя сигарета, завернутая в целлофан, превратилась в кисло пахнущую, коричневую жижу, и Сергеев с омерзением отшвырнул ее от себя.
Надо было спускаться вниз.
Там, за плотно прилегающей массивной крышкой, должна была быть добротная лестница, параллельно которой расположены направляющие подъемного механизма. Сама платформа грузового лифта всегда закрепляется в нижнем положении, а механизм тщательно консервируется, но прибывшей на место группе ничего не стоит привести его в готовность за десять минут. Если энергии нет, подъемник работает на гидравлике с ручным приводом.
Сергеев поискал глазами маркировку на кромке оголовка и, порывшись в памяти, определил, что «закладка» должна быть очень большой. Таких на весь бывший СССР было сделано меньше сотни штук, а в Москве, которая по всем планам должна была в любом случае сопротивляться до последнего живого бойца – то ли три, то ли четыре, точно он не помнил.
Его бывшая Родина всегда страдала разновидностью паранойи. Никто из ее вождей не чувствовал себя в безопасности. Отовсюду оплоту свободы и справедливости грозили враги внешние, одолевали неизводимые ни одним дустом враги внутренние. Не дремали и облеченные властью завистники разных уровней. В общем, единый и могучий, всегда был готов противостоять любому воздействию извне и любой провокации изнутри.
Для того чтобы городские и лесные партизаны не чувствовали себя оторванными от ресурсов, КГБ СССР практически на все территории страны, в городах и за их пределами, были оборудованы склады, предназначенные для снабжения отрядов сопротивления или карательных подразделений, действующих в условиях гражданской войны, оружием, средствами связи, медикаментами и продовольствием. Практически все схроны были построены теми же подразделениями, что возводили укрепрайоны и ракетные позиции, и, что главное, по тому же принципу – склад представлял собой автономную единицу, со своим энергоснабжением, вентиляцией, и оборудовался системами защиты по первому уровню. Первый уровень защиты означал, что проникновение в складские помещения без знания специальных кодов (а для каждой точки они были свои, да еще и «плавающие») не представлялось возможным и грозило любопытным или мародерам смертью от достаточно хитроумных систем противовторжения. Сергеев, имевший больше отношение к СВР, чем к деятельности ГБ на территории экс–СССР, доступа к картам расположения закладок не имел, но в свое время провел очень доверительную беседу с Колычевым.
Склад, возле которого он сидел сейчас, затаившийся в глубине коридоров московского метро, был большим складом городского типа. Такие имели несколько автономных выходов на поверхность (входы в хранилища прекрасно маскировались в колодцах телефонной сети, трансформаторных будках, подсобных помещениях крупных котельных и подвалах старых домов), собственную систему приточной вентиляции, автоматическую систему пожаротушения и охраны. Кодовый замок озорно подмигивал зеленым, приглашая Сергеева спуститься вниз – туда, где его, несомненно, ждал Мангуст – истребитель змей, подстерегающий свою добычу. Михаил понимал, что другого пути нет: из этих коридоров ему не выбраться, пока не спадет вода, даже если он откажется встретиться с бывшим куратором лицом к лицу. Только вот отказываться от схватки Сергеев не собирался в любом случае. Они должны были закончить смертельный спор, начатый много лет назад в Киеве, и победителем мог оказаться только один из них.
Тот, кто останется живым.
Оставалось сделать шаг, приподнять рычагом крышку люка и начать спускаться по лестнице, ощущая всем телом, как над головой гидравлика ставит на место бетонно–металлический сэндвич, и толстые круглые засовы входят в пазы, намертво замыкая вход.
Он снова протер «макаров» полой мокрой куртки и шагнул вперед, поворачивая рычаг отпирания. Зашуршали, раздвигаясь, мощные гидравлические толкатели. Из люка пахнуло мертвым воздухом – на удивление сухим и безвкусным, словно крахмал.
Сергеев начал спуск вниз, держа пистолет в левой руке. Лестница упиралась в красноватый сумрак, испускаемый дежурными лампами, пол в полумраке был не виден, и у Михаила создавалось впечатление, что он медленно погружается в клубящуюся в колодце взвесь.
Звук, который казался ему гудением осиного гнезда, стал слышен много лучше, и теперь даже человек с буйным воображением не назвал бы его живым – где–то совсем рядом гудели насосы, лязгало железо приводов, жужжали моторы и тянуло из темно–красного зева прохода запахом разогретого механизмами машинного масла.
Он не стал спрыгивать с последней ступени, руководствуясь интуицией, и, как всегда, интуиция подсказала правильно – тут вполне можно было свернуть себе шею. Металлический пол был покрыт тонким слоем масла, словно ледяной пленкой – оно брызгало из щели в стене, в ритме работы какого–то механизма, расположенного за клепаными металлическими листами у самого дна колодца. Если судить по количеству вытекшей жидкости, механизм был запущен недавно.
Сверху раздался похожий на вздох звук – крышка люка плотно легла в пазы и одновременно с этим масло брызгать перестало. Пульсирующий стук тоже прекратился. Время было беспощадно не только к людям, но и к машинам. Изготовленные десятки лет назад прокладки высохли и вскоре тем, кто придет за запасами, надо будет пользоваться ручным приводом отпирания.
Сергеев почти лег, прикасаясь щекой к металлическим плитам пола и посмотрел вдоль коридора. Так и есть! У самого низа располагались инфракрасные датчики. Увидеть перекрещенные лучи без дыма Михаил не мог, но сами детекторы и отражатели рассмотрел хорошо. Проверять, есть ли такие же в колодце, было поздно, но логика подсказывала, что есть и о его присутствии система уже знает. А, значит, знает и Мангуст. Спасибо, Андрею Алексеевичу, хоть огнеметы отключил. А ведь мог и не отключить!
В этот момент Сергеев вдруг догадался (и сам удивился, как это не пришло ему в голову раньше!), что Мангуст хочет не просто уничтожить его, а стать перед ним лицом к лицу и в очном соревновании принять у своего ученика последний экзамен. Ему и в голову не могло прийти, что он может проиграть. Только победа! В этом была сила Мангуста. В этом была его слабость.
Сергеев усмехнулся.
Да, в этом отношении до Мангуста ему было далеко. Сомнения. Всегда сомнения. Но только до момента, как начинал действовать. Или после того, как действовать заканчивал.
Последняя дверь была приоткрыта. Над ней горела пыльная лампа в металлической оплетке. Дальше была темнота. Мрак. Тут, у порога, еще можно было сомневаться в правильности принятого решения. Дальше – уже никак.
Сергеев сомневаться не стал. Он скользнул в приоткрытую дверь, словно королевская кобра – одним движением, – волнообразно сыграв мышцами спины. Для стороннего наблюдателя, например того, кто в этот момент держал дверь под прицелом, внизу, над самым порогом на мгновение мелькнула тень.
Скорее почувствовав, чем увидев стеллажи (глаза еще не адаптировались к темному помещению), Сергеев перекатился через правое плечо и тут же сделал два кувырка вперед, еще один влево, распрямился из положения «ежа» и замер, оказавшись под массивной полкой, не провисшей ни на миллиметр, несмотря на возраст.
– Браво, Умка, – раздался голос Мангуста. Тот располагался где–то правее и выше. На каком расстоянии находился куратор, определить было невозможно – между полками бродило глухое эхо. – Зачет за вход!
Сергеев отвечать не стал. Мангуст мог быть не один.
Справа почти неслышно кто–то пробежал десяток шагов и остановился. И тут же слева тихонько металл коснулся металла – не звякнул, не лязгнул, а именно коснулся.
Мангуст был не один.
Еще несколько шагов сзади. Ботинки на каучуковой подошве. Тяжелый. Килограмм под сто, не меньше. Совсем рядом. Интересно, они в «ночниках» или нет? Если в «ночниках», тогда дело швах – воевать, ползая под нижними полками, невозможно. Пристрелят, как крысу.
Теперь он слышал троих. Сергеев закрыл глаза и медленно их открыл, но тьма не превратилась в серость. В хранилище было очень темно, так темно, как это может быть в абсолютно изолированном подземном помещении. Свет, сочившийся через приоткрытую дверь, в счет можно было не брать – он вяз во мраке через пару метров от входа.
Зрение было бесполезно. Оставался слух и надежда на то, что он сможет изменить правила игры, установленные Мангустом. Мангуст хотел боя в темноте – он должен воевать при свете. Нужен свет. Обязательно. Такое помещение должно освещаться, и неплохо. Андрей Алексеевич свет погасил и расставил своих людей в ботинках на «резиновом ходу» так, чтобы Сергеев сразу попал в «котел».
«Он ждет меня на земле, – подумал Михаил, вылавливая из темноты каждый подозрительный звук. – А я поднимусь в небо».
Тем же змееподобным движением он выскользнул из–под полки и, словно белка на сосну, взлетел по стеллажу вверх. Опоры, которые он нащупал, лежа на полу, были рассчитаны на большой вес – минимум пять ярусов, но ярусов оказалось четыре, и Сергеев больно треснулся макушкой о нависающий над ящиками потолок.
Взобраться наверх бесшумно не получилось, можно даже сказать, совсем не получилось. Он нашумел, но нашумел для противника непонятно. Помощники Мангуста и сам куратор тоже совершили перестановки. Особенно неуклюж был тот, массивный – он не только не умел скрытно перебегать, но еще и дышал, как усталый осел – с присвистом.
– Что, Миша? Бегаешь? – спросил Мангуст, особо не маскируясь. Очевидно, это тоже входило в его план. – Я рад, что ты пришел. Ты так рьяно меня искал, что я не мог не пригласить тебя, кадет. Что за комедию ты устроил, мой юный друг? Что за глупый спектакль?
Второй, который двигался много лучше, под аккомпанемент голоса куратора, проскочил буквально в полутора метрах слева – через проход от стеллажа, на котором притаился Сергеев.
«Невысокий. Вес до 70 килограмм. Явный спец. Возможно конторский», – определил Михаил, представив себе по едва слышимым звукам, как, двигая ногами, словно настоящий танцор, перебегает между высоченными полками затянутый во все черное человек.
Сергеев протянул руку вверх и, сделав несколько аккуратных размашистых движений, нащупал толстую витую пару, прикрепленную к потолку. Теперь можно было определиться с местонахождением рубильника или щитка, где включается свет. По логике, он или отдельная щитовая должны были быть расположены рядом с входными дверьми. Рядом с витой парой шел провод сигнализации, а вот какой Михаил не определил: до датчика было не дотянуться. Если противопожарная… А что? Это неплохая идея…
Он перевернулся на живот и глубоко вдохнул запах вощеной бумаги – ею были проложены ящики, служившие ему опорой. Еще отчетливо пахло досками, старым металлом и солидолом. Консервы. Уложенные рядами, обильно смазанные банки, переложенные коричневой плотной бумагой. Которая плохо зажигается, но хорошо горит.
Словно огромная лягушка, Сергеев сделал несколько прыжков вперед, практически параллельно поверхности, на которой лежал, и снова замер, распластавшись.
– А я тебя слышу… – произнес Мангуст негромко. Он перемещался недалеко от Михаила, не удаляясь и не приближаясь к нему, – двигался перпендикулярно проходу, к которому Сергеев был обращен лицом. – Умный мальчик! Ты уже не на земле, правда, Умка? Ищешь нестандартное решение?
Мангустовы помощники тоже не стояли на месте. Один находился точно за его спиной. Второй, который был неуклюжее, перебегал справа.
«Они отрезают меня от входа, – подумал Сергеев, – для того, чтобы гнать, как зайца, внутрь склада. Ну, сейчас устрою вам танец с саблями!»
Он снова ощупал потолок, но датчика сигнализации не обнаружил. Провод уходил под прямым углом, и Михаил перепрыгнул на соседний стеллаж, сократив расстояние до Неуклюжего. Датчика не было. Сергеев прыгнул снова и едва не улетел вниз – под ним были уже не деревянные ящики с консервами, а металлические кофры с гладкой, скорее всего, крашеной поверхностью. Он чудом не сорвался, вцепившись влажными пальцами в металлический рубец замка, громыхнул ботинками по полке и тотчас же снизу ударила короткая автоматная очередь. За тот миг, что пули вырывались из ствола укороченного АК вместе с языком порохового пламени, Сергеев краем глаза успел рассмотреть стрелявшего. Он действительно был массивным, как несгораемый шкаф, и с наростом ПНВ на лице. Стрелял он навскидку, на звук и очередь ушла в «молоко», зато ослепил себя парень наверняка.
– Не стрелять! – рявкнул Мангуст своим металлическим голосом.
Пользуясь моментом, Михаил снова перемахнул на стеллаж с тушенкой и ловко, как краб, побежал на четвереньках по направлению ко входу, от которого его пытались отсечь.
– Он наверху! – голос у Неуклюжего оказался низкий, хриплый. – Я его видел.
– Попал? – спросил Мангуст.
– Нет, – отозвался Неуклюжий. – Очень быстро все было. Мазанул, Алексеевич.
– И хорошо, что мазанул, – сказал Мангуст и хохотнул, как каркнул. – Повезло тебе, Умка.
Сергеев подумал, что повезло, скорее, толстяку, что пистолет был в кармане куртки, а руки заняты тем, чтобы удержаться от падения. Промазать с такого расстояния Михаил не смог бы, даже если бы захотел.
Он снова потрогал руками потолок над собой и, нащупав решетчатый цилиндрик датчика, беззвучно растянул рот в улыбке. Вот так–то лучше будет…
На подготовку запала пришлось потратить один из патронов ПМ. Сергеев зубами выкрутил из гильзы пулю и на ощупь высыпал порох на вощеную бумагу. Потом заправил образовавшийся запал и несколько кусков похожей на жирную кальку «вощенки» в корпус датчика.
– Что ты там шарудишь, как таракан? – спросил Андрей Алексеевич. – Шурши не шурши – норку все равно не выроешь. Рано или поздно придется спуститься, Миша. Ты так искал встречи со мной, так почему не подходишь поздороваться?
«Сейчас», – ответил Сергеев про себя и поднес зажигалку к самодельному запалу. Он сменил позицию на секунду ранее, чем вспыхнул порох. Выпущенная снизу очередь раздробила несколько ящиков, но никакого вреда Михаилу не нанесла.
А система, как оказалось, сохранилась на славу – дождевальные установки и аварийное освещение пришли в действие ровно через тридцать секунд после того, как вспыхнула набитая в датчик бумага. С потолка хлынул красный, тревожный свет и потоки пахнущей гнилью воды из пожарных резервуаров.
И вместе с ними с потолка, как раз на голову Неуклюжему, выбранному первой жертвой, обрушился и Сергеев.
Толстяк как раз стаскивал с физиономии ПНВ и последнее, что он увидел в жизни, был незнакомый ему худощавый человек в грязной и мокрой одежде, с лицом, выпачканным чем–то жирным. На этом лице, в темных провалах глазниц, мрачно мерцали глаза. Толстяк испугался, как не пугался никогда в жизни (тем более что человек возник перед ним совершенно беззвучно, просто появился, как чертик из шкатулки), и хотел было крикнуть, но не успел.
Сергеев подхватил оседающее тело, аккуратно снял с шеи покойника ремень АК, расстегнул пряжку подсумка и снова взмыл вверх, под потолок.
И вовремя.
Тот, второй, ловкий, выскочив на середину прохода, ударил из автомата аккурат в то место, где Сергеев и был несколько мгновений назад. Пули попали в лежащего толстяка, застучали по бетону и со звоном запрыгали между стеллажами.
Но Михаил уже несся поверху, перепрыгивая через проходы, и только чудом успел заметить, что в красном свете аварийных ламп и веером летящих водяных струях мелькнула еще чья–то темная фигура. Он прыгнул вниз на доли секунды раньше, чем очередь, выпущенная Мангустом, вспорола воздух.
Сергеев больно ударился плечом, его отбросило в противоположную сторону, едва не выбило из рук автомат, но он уже бежал по бетонному полу склада, готовый в любой момент снова взлететь вверх. Рядом с ним, через несколько рядов, мчался Ловкий, на полу уже хлюпала вода, и бег его был слышен отчетливо, несмотря на шум работающих дождевальных установок и монотонный вой сирены тревоги. Сергеев отчетливо представлял себе, как Ловкий перекатывается на полусогнутых, наполовину развернув корпус в его сторону, готовый к стрельбе в тот самый момент, как оба они выскочат на перпендикулярный проход.
За несколько метров до пересечения Сергеев упал на живот и заскользил по водяной пленке, выставив в сторону Ловкого трофейный АК и нажимая на курок. Пули веером рассыпались под стеллажами, рикошетируя от бетона и металлических уголков. Ловкий уже начал было подпрыгивать, но не успел – отскочившая от полки пуля – уже и не пуля вовсе, а просто бесформенный кусок металла – попала ему в колено, под чашечку, и прыжок превратился в падение. В падение неуклюжее, с отчаянными попытками удержаться и не попасть под свинцовую плеть, свистевшую над самым полом. Он рухнул вниз и остаток очереди прошелся по нему сбоку, дробя кости и плющась о жилет, а последняя пуля пробила шею под ухом и вылетела через висок с другой стороны.
Как и задумывал Ловкий, они попали в проход между стеллажами одновременно, но живым уже был только один.
Сергеев выщелкнул пустой магазин, вставил новый и дослал патрон в ствол.
– Мангуст! – позвал он.
Куратор был недалеко от него, но не рядом, на расстоянии. Он по звукам понял, что произошло, не стал спешить, сокращая дистанцию, и теперь игра становилась настоящими «кошками–мышками».
– Мангуст!
– Что, Умка? – отозвался Андрей Алексеевич. – Мы остались вдвоем?
– Угадал, – сказал Сергеев, подходя к убитому. – Теперь только ты и я. Ты рад, Мангуст?
Куратор не ответил. Сергеев знал – тот уже ищет позицию, дающую ему преимущество в бою.
В подсумке Ловкого были два «рожка» и граната. Михаил сунул их в карманы и произнес громко в тревожную, мерцающую полутьму.
– А я рад, Мангуст. Нам давно пришла пора поговорить наедине и выяснить, кому из нас уходить.
Он не ожидал услышать голос Мангуста в ответ, но тот прозвучал, надорванный, хриплый, как крик чайки.
– Ты прав, Умка, – произнес куратор из–за стены дурно пахнущего дождя. – Мы так похожи, что вдвоем нам тесно на этом свете.
И они начали танец.
Сергеев был моложе, но в данной ситуации возраст не играл решающей роли. Соревнование шло не на выносливость, а на опыт и хитрость. А Мангуст – опытнее на пару десятков лет, и его персональное кладбище было гораздо обширнее, чем у Сергеева. Но куратор числился хорошим педагогом, а Сергеев хорошим учеником, и ни один из них не имел явного преимущества. Решить исход поединка могла случайность. Один выстрел. Одна допущенная ошибка.
Михаил крался вдоль штабелей ящиков, расставленных на стеллажах, весь превратившись в слух. В нескольких десятках метров от него так же бесшумно, привидением, скользил Мангуст. К шуму дождевальных машин и вою сирены добавился гул над головой. Облокачиваясь на стойки, Сергеев чувствовал сильную вибрацию. Мангуст использовал тактику боя, предложенную Сергеевым, то и дело меняя уровень передвижения и его темп. Используя одни и те же приемы они оставались недосягаемыми друг для друга. И в том случае, если один из противников не придумает что–то новенькое, ситуация станет по–настоящему патовой.
– Сергеев, – окликнул его Мангуст, когда обоюдное бессилие стало очевидным. – Кадет, есть предложение! Послушаешь?
– Давай…
– Чего тянуть резину, Сергеев. Через час или два я тебя достану…
– Или я тебя.
– Или ты меня, – легко согласился Мангуст. – Но, скорее, я тебя.
– Не мечтай, Мангуст. Лучше сразу застрелись!
Куратор рассмеялся.
– Сам застрелись, Умка… Научил на свою голову. Сколько я раз вытаскивал тебя, Сергеев? Помнишь?
– Да, – отозвался тот и спросил чуть погодя: – Жалеешь?
– Не–а, – ответил куратор весело. – Чего жалеть–то? Работа у меня была такая: вас, дураков, учить да вытаскивать. Я и справлялся, как мог… Честно говоря, не думал, что под конец жизни мои воспитанники будут моими основными противниками.
– Слушай, Мангуст, зачем ты в это все ввязался? Ведь понятно было, что никто тебе спасибо не скажет…
– Во что ввязался, Умка?
– То, что произошло на Украине – твоих рук дело?
Куратор даже не рассмеялся – заухал утробно знакомым «марсианским» смехом.
– Миша, в жизни столько неразгаданных тайн! Знаешь, оказывается кто–то убил Тутанхамона? И до сих пор неизвестно кто! А Кеннеди? Ты знаешь, кто его застрелил? Нет? Но это не я! Честное слово – не я… Кто тебе такую ху…ню сказал? Сашка, что ли?
– А ты его за это убил?
– Я? – деланно удивился Мангуст. – Я Кручинина и пальцем не трогал. Хотя и стоило, за длинный язык.
Он врал, не стараясь придать своим словам даже толики правдоподобия. Врал, издеваясь над собеседником, зная наверняка, что ничего, кроме предположений, у Сергеева в запасе нет.
– Ты из меня делаешь настоящего злодея, – продолжил Андрей Алексеевич. – Этакого демона во плоти. А я не демон. Я солдат, Умка. Знаешь, такой вот честный служака! Вечный сержант, обреченный возиться с недоумками–салагами.
– Ты же хотел стать ферзем?
– Ферзь – фигура жертвенная, – заметил Мангуст резонно. – Любая пешка может стать ферзем при наличии удачи и отсутствии совести. Не очень–то и хотелось. Вернее, хотелось, да не очень!
– Или просто не получилось! Чего тебе не хватило?
– А почему ты решил, что мне чего–то не хватило? – осведомился куратор. – Мне хватило всего. Но я ничего и никогда тебе не скажу. Есть тайны, которые никогда не всплывают наружу. И ни одна самая красивая и обстоятельная гипотеза не сделает их доказанным фактом. Понимаешь?
– Ну конечно, – на это раз иронии в голос подпустил Сергеев. – Тайну ты унесешь с собой в могилу!
– Нет. Тайну унесешь в могилу ты! Хочешь знать правду? Я скажу тебе правду. Но только в тот момент, когда перережу твое горло, Умка! Как тебе такой договор? Годится? Давай выйдем друг к другу! Ты и я, Умка. Больше не осталось никого. Ты и я – без оружия. Голыми руками.
Сергеев молчал.
– Что боишься, кадет? Я ведь старше тебя, почти старик! Что для тебя, супермена, сломать спину какой–то старой вешалке? Давай, Миша, решайся! Не откажи в удовольствии любимому учителю…
– За что ж ты меня так ненавидишь, Андрей Алексеевич?
Мангуст сделал паузу, и Сергеев, почти не напрягая воображения, увидел куратора, привалившегося к стеллажу, мокрого, похожего на ожившую мумию.
– Ты мог бы стать мной, Умка, – проговорил Мангуст из–за стены искусственного дождя. – Ты был талантлив, самолюбив, и все, что тебе надо было сделать для успеха – перестать сомневаться. А ты – сломался.
– Нас предали тогда, в Гаване.
– Плевать. Так было надо. Я тебя не предал. Я выволок тебя и твоего дохлого дружка–кастрата из той заварухи. Я бы каждого из вас выволок на себе. И выволакивал. Когда мог. Что замолчал? Я говорю неправду?
– Ты говоришь правду, – сказал Сергеев.
Больше сказать было нечего.
– И все, что от вас требовалось – оставаться верными. Стране, идее, Конторе, которая была для вас мамой и папой…
– И тебе…
– Да, блядь, и мне! – заорал Мангуст, теряя выдержку. – Мне прежде всего! Потому, что вы – это я! Все, что у меня было, я отдал вам! Вашему выводку! Ни семьи, ни бабы, ни детей! Ничего! Вы и долг! Я пришел к тебе – и что увидел? Абажуры! Кресла! Диваны! Барышня вся из себя такая ломаная, с сигареткой… А у меня вся жизнь – в казарме. Чтобы страна моя шагала железной поступью! Чтобы вы, дети мои, гордились делом, которому служите!
– Нету той страны, – произнес Сергеев негромко.
От ненависти, заполнившей до отказа все огромное помещение склада, ему стало жарко. Он понимал, что это иллюзия, но ничего не мог с собой поделать.
– Нет той страны, Мангуст, – повторил он. – И нас почти не осталось. Кто в джунглях лежит, кто в песках, кто под водой остался. И железной поступью никто уже не ходит…
Мангуст рассмеялся.
– Дурак ты, Умка. Было бы дело, а наследники найдутся. Неужели ты думаешь, что такая система могла исчезнуть бесследно? Затаиться – да! Притвориться мертвой – да. Но не исчезнуть. Страна не испарилась, изменились границы, но, поверь мне, это временно. Пока мы у дел, рекомендую прислушиваться… Это я по поводу поступи, кадет! Не питай иллюзий: зверь никогда не спит, зверь выжидает… Ну, так что? Ты выходишь?
– Выхожу, Андрей Алексеевич, не бойся… – ответил Сергеев и, положив автомат на полку стеллажа, медленно встал.
