ЛЕВ И ЯГУАР
Глава 1
Закат империи
Вручную
1
— Россия.
— Да, Галя. Россия. Ты сама говорила, что активное участие России в европейских делах еще до петровских реформ смогло бы изменить очень многое.
— Россия и так не молчит, Влад. Вся проблема в том, что ее не желают слышать. А уж про принимать в расчет ее интересы — ты что! Разве опустится «высшая раса» до такого унижения?
— М-да… Но есть все-таки один рычажок, который подействует на Европу в любом случае.
— Сила?
— Да, Галя. Сила. Сколько ни общался с европейцами, все время убеждался в одном: для них прав лишь тот, кто может дать в морду. Если ты не можешь дать им в морду, они на тебя в лучшем случае плюнут, хоть бы ты триста пятьдесят раз был прав.
— Ты о семнадцатом веке или о нашем… мире?
— А какая, собственно, разница? Сама же, мне помнится, говорила, что наш мир — это то же пиратское море. Только в шоколаде.
Галка коротко рассмеялась.
— Россия как политический партнер Европы вполне возможна, но… Там сейчас царем работает некий Федор Алексеевич Романов, который, если меня не подводит память, слаб здоровьем и долго не протянет. Вот после его смерти сестрица Софья Алексеевна, посадив на трон сразу двух малолетних братьев — Ивана и Петра — и захватила власть в стране. И знаешь, вот какая штука выходит… — Галка задумалась. — Она по сути делала все то же, что и впоследствии меньшой братец, но не такими, гм, веселыми способами. Она бы не окно прорубала, а нормальную дверь в Европу сделала. Причем без насильственного обстригания бород. Сами бы рожи из бородищ повынимали, поосвоившись среди европейцев. Не будь рядом с ней такой сильной личности, как Петр, из нее получилась бы государыня получше Екатерины. Но Петр — это бульдозер, который сровняет с землей любого конкурента. Мощная персона. Он шел к цели, не заботясь о последствиях. Чем благопристойная Европа и не замедлила воспользоваться. Почему, думаешь, в этой цитадели цивилизованности и колыбели прав человека ни одна шавка не вякнула по поводу устранения Софьи? По поводу подавления стрелецкого бунта через несколько лет? Потому что при Петре иностранцы — да и свои сволочи, у нас тоже дерьма во все времена хватало — получили возможность грабить Россию беспрепятственно. А Софья бы им руки поотбивала. Вот ее и «ушли».
— Галя, политика политикой, а ведь она собиралась прибить своего прыткого братца.
— Версия Толстого, Влад. Я с ним соглашалась. Пока не попала сюда. Это джентльмены удачи тут поклонники демократии. В старой Европе монарх — помазанник Божий. Поднять руку на легитимного монарха так же немыслимо, как и публично объявить себя атеистом. Кромвеля до сих пор поминают… незлым тихим словом. Чуть не антихристом считают. Это тебе не Робеспьер с Маратом, тут психология совсем иная.
— Граммон никогда не стеснялся своего отношения к религии, — хмыкнул Влад.
— Как ты думаешь, братец, почему нашего шевалье постарались сплавить сперва на флот, а затем за океан? — улыбнулась Галка. — Неужели только из-за дуэли, на которой он, пятнадцатилетний сопляк, заколол опытного бретера?.. Во-во. Пролить царскую кровь для Софьи было немыслимо. Да и вполне прагматичные рассуждения опять же. Оно ей надо — вместо одного живого брата получить труп с довеском из десятка самозванцев? Нет. Вот потому, скорее всего, она и допустила утечку, слив Петру через третьи руки инфу о замыслах своего любовника. Отсюда же проистекает идиотская на первый взгляд фраза — это когда ей сообщили о бегстве брата в Троицу: «Вольно же ему взбесяся бегать!» Умная, практичная женщина, какой была… то есть является Софья, в жизни бы такого не ляпнула, если бы попытка убить Петра исходила от нее. Ты что! Он же ушел из-под удара, это ж какая для нее опасность! Нет. Я думаю, она собиралась договориться с братом о совместном правлении. На том строился ее расчет: поведать братцу, как она в решающий момент спасла ему жизнь, и выторговать у него кусочек власти. Но тут она недооценила братишку: Петр не тот человек, который стал бы делиться троном. Сюда весьма логично вписывается тот факт, что он сознательно никого не допустил к Софье. И сам с ней видеться не пожелал. В монастырь — и всех делов. Конечно, можешь кинуть в меня тапком, но я всего лишь выстроила свою версию, которая ничуть не правдоподобнее всех остальных.
— Предполагать мы можем что угодно, истины все равно никогда не узнаем, — с сожалением проговорил Влад. — Жаль. Два сильных и умных человека в одной царской семье — большая редкость.
— И большая беда. Но есть маленький, крохотный шанс все-таки накинуть на Петра Алексеича Софьину уздечку. Хотя бы на время. А может, и вообще…
— Если Софья получит поддержку Европы, она сможет спокойно устроить ему среди зимы сквознячок посерьезнее, пока он еще маленький, — сообразил Влад. — А потом рулить братцем Иванушкой по своему усмотрению. Но в самом деле — как это устроить, если она не давала им запустить лапку в свою казну?
— Как? — жестко усмехнулась Галка. — Элементарно, Ватсон: сделать так, чтобы Европе было малость не до того. Возможностей у нас в обрез, но есть у меня одна еретическая идейка…
…Когда Галка закончила излагать свою «идейку», Влад долго молчал. А затем, откинувшись на спинку кресла, сцепил пальцы замком.
— Знаешь, Галя, — сказал он, — ты все-таки большая сволочь. Во всех смыслах этого слова.
— Спасибо за комплимент, — рассмеялась Галка. — Только твою емкую характеристику можно втолкнуть в одно-единственное слово: «политик».
— Хрен редьки не слаще.
— В нашем положении выбирать не приходится, Влад. Либо мы действуем, используя то немногое, что у нас есть, и у нас появляется небольшой шанс на выживание, либо нас съедят без закуски.
— А как насчет других людей? Тех людей, которые должны погибнуть ради реализации твоих планов? Только не надо вспоминать про пресловутую яичницу. Люди — не скорлупа.
— Объясни это королю Людовику, который гонит на убой десятки тысяч солдат. Расскажи о своем человеколюбии испанской королеве или голландскому штатгальтеру. Кто знает, вдруг они послушают тебя и раскаются?
— Ты равняешь себя с королями?
— В плане государственного цинизма разницы между нами нет. Я такая же сволочь, как и они, только, в отличие от них, имею смелость это признать. «Разделяй и властвуй» — излюбленный принцип цивилизованной Европы со времен Цезаря. Каково будет, если его применить против них же?
— Рано или поздно они поймут, что это дело твоих рук, и тогда…
— А «тогда», братец, уже будет действительно поздно…
«Влад десять раз прав: я — сволочь. Только он забывает, что нельзя делать политику в белых перчатках. Это дерьмо, это грязь и кровь. А белоперчаточников очень быстро выносят вперед ногами…»
Конечно, Влада надолго не хватило. Он вообще был по натуре отходчив и уже через неделю заявился к названой сестрице как ни в чем не бывало. Но тот разговор они оба хорошо запомнили. А сейчас, четыре месяца спустя, в секретной шкатулке генерала Сен-Доменга лежали два письма. Из Европы. «Идейка», которую она обдумывала задолго до разговора с Владом, возникла не на пустом месте. Галка попросту воспользовалась сложившимся де-факто положением дел и выстроила на этой основе новую интригу. Планы, планы… Реализация как всегда будет очень сильно отличаться от задуманного. Но если результат окажется хотя бы в общих чертах похож на тот, что так возмутил Влада, история в этой реальности окончательно свернет на новый курс. Без права и возможности возврата. Вряд ли это будет рай на земле, но уж избавить будущее от катастроф мировых войн, с помощью которых западная цивилизация привыкла решать свои финансовые проблемы, окажется вполне возможно.
— … Голландцы, с которыми я говорил, вовсе не против поучаствовать в этой затее, капитан, — говорил Этьен, отхлебывая кофе из тонкостенной чашечки с изящно прорисованным драконом — настоящий китайский фарфор, между прочим! — Жаловались, правда, на отсутствие денег. Мол, страна разорена войной, торговля пришла в расстройство. Я намек понял, подкинул им пять тысяч из нашего резерва. Заодно пообещал, что голландских купцов наши на море не тронут. А если тронут — так разберемся, что другим неповадно будет. Они честь честью написали расписки и теперь полностью в нашем распоряжении.
— Хорошо, — кивнула Галка, полностью одобряя действия шефа республиканской контрразведки. Яркие, с резкими переходами, краски полудня скрадывались тонкими занавесями: окна в Алькасар де Колон недавно застеклили местной новинкой — прозрачным бесцветным «зеркальным стеклом». «Зеркальным» его прозвали потому, что оно изначально было гладким, как хорошее венецианское зеркало. — С голландцами все ясно, эти не подведут, им закладывать нас просто невыгодно. Вопрос второй: Франция. Что по этому направлению?
— Здесь можно действовать через тех дам, что окружают маркизу де Монтеспан. Среди них есть персоны, удовлетворяющие нашим запросам.
— Слабовато. По самым свежим данным сейчас месье де Ла Рейни раскручивает дело об отравлении, и в этом деле фигурирует сама маркиза. Король же панически боится ядов, отравителей и всех, кто знается с этой кухней.
— Мадам Скаррон вне подозрений. Я говорил вам именно о ней. Более того: лично я считаю, что эта мадам и сама не упустит прекрасной возможности занять место маркизы. Не потребуется даже помощь со стороны. Нужно будет лишь осторожно направить ее религиозное рвение в нужное русло.
— Тут ты прав: чем меньше мы будем светиться в этом деле, тем лучше. Поехали дальше. Третий пункт: Испания.
— Здесь следует действовать по-прежнему: перехватывать как можно больше их посудин и распускать слухи. Остальное они сделают сами.
— Кто бы сомневался… Ну и наконец самое интересное: четвертый пункт. Англия.
— О да, — Этьен как-то странно улыбнулся — одним углом рта. — Самый интересный и самый сложный пункт. По этому поводу могу сказать, что мы вышли на связи таинственного человека, который отирается вокруг сэра Чарльза. Вклиниться получится вряд ли: мы выявили не все каналы, а он склонен перепроверять поступающую информацию. Зато сам посол… Словом, есть у него парочка крупных недостатков, которые мы сможем использовать в своих целях. Минуя его бдительного помощника…
2
«Кто такие эти индейцы? Толпа дикарей! Не зря же Господь полторы сотни лет назад отдал их под власть испанской короны!»
Так говорили между собой солдаты, офицеры, даже священники. Даже сам монсеньор архиепископ! Так думал и говорил сам дон Рамон. В самом деле: что такое толпа плохо вооруженных туземцев по сравнению с регулярной испанской армией, заслуженно считавшейся одной из лучших в Европе? Одно или два сражения — и нет никаких майя. А вместе с ними и этой постоянной головной боли. Нет, ну надо же — придумали сражаться за какую-то там независимость! Да кто они такие?.. И все опять начиналось сначала.
Дон Рамон был не из тех, что наряжаются в поход словно на парад. Он оказался в Новой Испании не скрываясь от преступлений, совершенных на родине, не будучи в опале и не гонясь за индейским золотом, которое и при жизни Кортеса не было дармовым, а после и подавно. Его послали сюда как офицера, имевшего солидный опыт сражений в Европе. И дон Рамон вел себя соответственно — как боевой офицер. Зато иные сеньоры офицеры из окружения генерала почему-то дружно вообразили, будто идут на увеселительную прогулку. Эти золоченые кирасы, эти кружева, банты, бархат… Тьфу! Расфуфырились, словно придворные шлюхи! А на едкие замечания дона Рамона и еще двух-трех подобных ему боевых офицеров только посмеивались. Мол, эти дикари разбегутся в ужасе при одном слухе о нашем появлении. Дон Рамон ничего не говорил, но если бы сеньор генерал — молодой знатный красавец, наряжавшийся, словно только что явился из Эскуриала — сумел подслушать его мысли… «Разбежаться они, может, и разбегутся. Могут даже помереть. Но только от смеха, глядя на армию, походящую скорее на путешествующую цыганскую свадьбу». В самом деле: сеньоры высшие офицеры разве только жен с детишками с собой не взяли, а так — все тут. За каждым тащится целый штат прислуги и обоз с сундуками. В сундуках — камзольчики да побрякушки. Куда ж знатным грандам в лес без полка лакеев, в самом-то деле. А уж без бархатного камзола, расшитого золотом, они и под кустом не присядут, вы что! Потаскухи — само собой. Что за армия, если за ней в обозе не едут «веселые женщины»? Маркитанты. Это хоть насущная необходимость, всем кушать хочется. Но брать с собой егерей и своры охотничьих собак… На кого они там охотиться собрались? На майя? Это не примитивные индейцы Эспаньолы, коих затравили собаками. Майя — гордый народ, способный оказать в родных лесах серьезное сопротивление. И, к превеликому сожалению дона Рамона, убедиться в этом доблестным испанским воинам довелось на собственном горьком опыте. Ведь разгромив несколько майянских отрядов, терроризировавших дороги южнее Веракруса, испанские войска — лучшие из тех, что собрал монсеньор архиепископ со всей Новой Испании! — вошли в леса. На территорию противника.
Глядя на пляшущие языки пламени, дон Рамон позволил себе забыться хоть на какое-то время. Сон почему-то не шел. Да и какой тут может быть сон? Эти леса — сущие порождения дьявола. Духота, жара, москиты, болотные испарения, вызывавшие лихорадку. А твари, населяющие здешние места? Если насекомые оставляли на руках, лицах и шеях солдат не смертельные, но весьма неприятные укусы, то змеи взяли с испанского воинства свою дань в первый же день, стоило авангарду углубиться в этот зеленый ад. Где-то неподалеку, но вне поля зрения солдат, изредка подавали голос крупные хищные кошки — ягуары. Звери не решались приблизиться к большому скоплению людей, но и не отставали. Надеялись на поживу…
Надо было бы взять местного проводника, да где его возьмешь, если майя — враги? А те немногие добровольцы уастеки, пришедшие с войском, разбирались в тонкостях лесной жизни ненамного лучше испанцев. Дон Рамон, помнится, даже не знал, что сказать, когда у него на глазах умер солдат — его ровесник, ветеран, прошедший не одну кампанию в Европе. Умер ужасной смертью, от укуса змеи… Какой уж там карательный поход по провинции Табаско и освобождение Кампече, о котором изволил говорить сеньор генерал? Истинный ад. Узкие лесные тропки, каждый шаг по которым может оказаться последним. Постоянно отсыревающий порох. Обоз с больными: лихорадка каждый день отгрызала изрядный кусок от боеспособного воинства. Как армия может быстро продвигаться в таких условиях? А уж когда в солдат из-за плотных зарослей полетели майянские тростниковые стрелы с каменными наконечниками…
Дон Рамон, вспомнив об этом, лишь зубами скрипнул. От злости и бессилия. Будь прокляты майя! Будь проклят меднолобый идиот, гордо именующий себя генералом! Зловредные индейцы, пустив стрелу, падали на землю и затаивались, пережидая неизбежный мушкетный залп. А затем спокойно скрывались в зеленом лабиринте, тайны которого им были известны куда лучше, чем испанцам. Индейские стрелы зачастую не убивали, а ранили, но от этого легче не становилось: убитого можно было наспех отпеть и закопать, а раненый отправлялся в обоз, и без того сковывавший армию. И сеньор генерал приказал не тратить порох впустую. Не отвечать на подобные «провокации». В переводе сие означало одно: тебя бьют, а ты утрись и молчи. Ну и что должны были думать по этому поводу солдаты, не говоря уже об офицерах? К концу одиннадцатого дня злосчастного похода сеньора генерала поминали такими словечками, что он, прознав, позаботился окружить себя охраной.
«Идиот, — дон Рамон как истинный кастильский офицер не говорил ничего такого вслух, но много чего позволял себе думать. — Безмозглый дурак, да простит меня святой Яго. Сунуться в лес без надежного проводника, со сворой нарядных павлинов… Впрочем, в этом милом местечке весь их блеск быстренько померк, — мелькнула злорадная мысль. — Порастеряли перышки. Сидят теперь по палаткам, боятся до ветру сбегать без двадцати человек сопровождения. Поделом!» На месте сеньора генерала… да что там! — на месте монсеньора архиепископа дон Рамон вовсе бы сюда не сунулся. Загнал бы майя в их гиблые леса, выставил бы кордоны, и пусть себе живут как хотят. Не язычники ведь уже, чтят Иисуса Христа и Пречистую Деву. Так нет же: влезли сеньоры, потерявшие из-за восстания майя доходы от торговли маисом и ценным кампешевым деревом. Такой визг подняли — аж за океаном было слышно.
Дону Рамону было не привыкать проливать кровь за свою родную Испанию, однако он всегда был большим циником и понимал, что его кровь для кого-то оборачивается в золото. Здесь это проявилось столь откровенно, что солдаты поневоле начали роптать. Если бы они побеждали, как поначалу, может, и не было бы недовольных. Но сейчас… Майя как будто пока не нанесли им поражения, а армия уже, мягко говоря, не в лучшей форме. Злоба на высших офицеров, злоба на индейцев и страх перед ними же, лихорадка, испорченная еда, усталость от постоянного нервного напряжения… Привалы вместо долгожданного отдыха приносили новые муки: москиты тучами набрасывались на людей, спасали разве что дымные костры. От которых хотелось тут же повеситься: москиты не кусали, зато солдаты задыхались, словно еретики на аутодафе.
«Будь трижды проклят этот идиотский поход…»
Дон Рамон немного отодвинулся от костра. Черт с ними, с кровососами, хоть свежего воздуха глотнуть можно… Здесь, где они устроили стоянку, не лес, а широкая прогалина по берегу речушки. Кусочек настоящего рая посреди тропической преисподней. Уставшие люди повалились, не чувствуя собственных ног. Солдаты в охранении тихо поругивались, дожидаясь смены: смерть как спать хочется! Обоз, вон, только-только подтянулся…
Мысли дона Рамона как-то вдруг потеряли связность, он перестал различать, где заканчивается действительность и начинается сновидение. Веки сделались тяжелыми, как свинец. Конечно, офицеру зазорно заснуть, едва задница коснулась земли, но пусть недовольный сперва окажется в шкуре дона Рамона, а потом уже что-то там говорит.
Сколько прошло времени — трудно сказать. Дон Рамон внезапно проснулся: словно пинка под зад дали. В первое мгновение он даже не понял, что случилось. Крики, беспорядочная пальба, звон железа… Зато второе мгновение обожгло его ледяным холодом ужаса. «Нападение! Тысяча дьяволов, нападение!»
— В ружье! — Выучка и опыт сказались сразу: дон Рамон, вскочив, заорал во всю силу своих легких, отдавая приказ мечущимся солдатам: — Все к обозу! Все к повозкам!
Ночь, взрывы, ржание лошадей, стук картечи по железу кирас и шлемов, паника, вопли раненых, выстрелы, загоревшиеся палатки… Дон Рамон, ругаясь, словно надсмотрщик на плантациях, сумел все же собрать вокруг себя человек сорок ветеранов. Сообразив, что на лагерь нападают с трех сторон, он отвел их к обозу у реки. Во-первых, с той стороны не слышались ни взрывы, ни боевые кличи индейцев, а во-вторых, телеги служили неплохим укрытием. Ветераны, укрывшись за повозками, дали залп по появившимся на том берегу речушки майя. Индейцы, потеряв убитыми и ранеными до десятка человек, отступили в заросли, и оттуда тут же послышались частые хлопки выстрелов… Так. Значит, вооружены они не одними только луками и стрелами. Но что это за взрывы? Дон Рамон готов был поклясться честью идальго, что вспышки возникали не на земле, а… на высоте трех-четырех локтей. И после каждой такой вспышки слышался хорошо знакомый визг картечи. Слава богу, многие солдаты уже опомнились, отступили за повозки. К чертовой матери сундуки с нарядами! Сейчас главная задача — отбить атаку и продержаться до утра! Только с рассветом можно будет предпринять хоть какие-то решительные меры — в этом адском лесу одни майя могли действовать ночью!
Вскоре дон Рамон убедился, что перестрелка тоже выглядит как-то странно. Если испанские солдаты успевали сделать два-три выстрела в минуту, то индейцам удавалось выстрелить раз шесть. И если вокруг телег, за которыми засели и залегли оборонявшиеся, очень быстро повисло облако порохового дыма, то за речкой никакого дыма не наблюдалось. Это было ясно видно даже в свете полной луны. В памяти начали всплывать слухи, бродившие по тавернам Веракруса, — о новоизобретениях из Санто-Доминго… Дон Рамон был далеко не трусом, но сейчас при мысли о новейшем оружии в руках индейцев его пробил озноб. Во-первых, это означало, что проклятые пираты снабжают майя оружием, а во-вторых… Во-вторых, дон Рамон не мог твердо поручиться, но однажды среди выстрелов и разноголосых воплей ему показалось, будто он расслышал выкрики на французском языке.
«Если генерал остался жив в этой свистопляске, и если он не отдаст приказ о немедленном отступлении, я его сам убью».
Утро выдалось прохладным: ветер задул с севера. Трава на поляне покрылась росой и выглядела сейчас, словно россыпь изумрудов, перемешанных с жемчугом. Под этим великолепием не было видно почерневшей крови… Но дону Рамону было не до созерцания красоты. Ночной бой с майя обошелся испанскому воинству в две сотни убитых и раненых: едва не две трети из них выкосила дьявольская картечь, разметанная первыми же взрывами, а почти все прочие стали жертвами паники. Индейцы, сидя в кустах, безнаказанно расстреливали метавшихся у костров солдат. Зато те, кто отступил к обозу, не только почти не понесли потерь, но и сумели хоть как-то поквитаться с индейцами, решившимися пойти в атаку. Мертвых майя соплеменники забрали с собой еще перед рассветом. А те немногие идиоты, которые ринулись их догонять… Дон Рамон, едва расслышав нечеловеческий вопль и рык ягуара, под страхом расстрела на месте запретил кому-либо покидать лагерь без его приказа. Среди убитых оказался почти весь штаб во главе с генералом, так что дон Рамон как самый опытный из капитанов принял командование на себя. И вторым его приказом в качестве командующего было распоряжение готовиться к организованному отступлению. Убитых закопали, раненых погрузили на телеги, собрали валявшееся оружие… и пошли обратно.
«Империи рушатся, когда приказы в них начинают отдавать идиоты, — думал дон Рамон, оценивая все случившееся. — Да помилует Испанию Пресвятая Дева…»
3
«Красивый остров. Если бы не этот ужасный климат, непереносимый для европейца, я бы обязательно порекомендовал герцогу направить сюда сильную эскадру и войска. Хотя на его месте я бы сделал это только ради избавления мира от разбойничьего гнезда».
Представьте себе, так думал посол Англии — одной из сильных европейских держав, признавших независимую республику Сен-Доменг. Впрочем, ничего удивительного в том не было. Сэр Чарльз Ховард, как и большинство высокопоставленных англичан со времен Елизаветы, любую страну мира рассматривал под таким углом: насколько хороша она будет в качестве сателлита или колонии Британии. Причем неважно, о какой стране шла речь — о Франции, Голландии или Сен-Доменге. А если страна не подходит ни как сателлит, ни как колония… Тем хуже для нее.
Что самое интересное, сэр Чарльз чувствовал странную двойственность. Весь его опыт, все воспитание восставали против подобного непотребства — пиратской республики. И в то же время он не мог не замечать, что пираты пиратами, а торговля-то процветает. Мало того: в последнее время торговать стали не только ромом, кофе и солью с сахаром, но и всякими диковинками вроде прозрачного, словно чистый алмаз, стекла. Сэр Чарльз видел это стекло. Что ж, тут ничего не скажешь: венецианцам теперь не стоит рассчитывать на доходы с вест-индских колоний. «И ведь разгадали же секрет — такое гладкое стекло! Хорошо было бы заполучить этот завод в собственность Британии, — думал он тогда, вертя в руках образец. — Купить? Не выйдет. Республика — самый крупный пайщик, а Робер Аллен не продаст государственный пай никому. Значит, либо самим завести нечто подобное, либо разорить, либо взять силой…» А этот очищенный сахар? А казнозарядные ружья, патроны к которым можно купить только здесь? А яркие светильники, заправляемые очищенным особым образом «земляным маслом» из Венесуэлы? А непромокаемые штормовые плащи для моряков, пропитанные обработанным по какой-то секретной методе каучуком? Зря пираты, что ли, завели дружбу с майя…
«Откуда все это? — сэр Чарльз все время возвращался к беспокоившей его проблеме. — Почему они рискуют, вкладывая такие деньги в новинки? Почему они были настолько уверены, что это будет продаваться, и с большим успехом? Разве они не знали, с каким опасением порой люди покупают нечто незнакомое? Впрочем… Поговаривают, будто о плащах у них был заблаговременный уговор с голландцами. Что ж, вещь полезная, способная обернуться немалой выгодой, если грамотно распорядиться имеющимися у нас возможностями».
Почему, черт побери, король вдруг пересмотрел уже почти решенное назначение его губернатором Ямайки? Почему счел нужным продлить полномочия полковника Линча? Почему засунул его, сэра Чарльза Ховарда, к разбойникам? Может ли быть, что это направление видится его величеству более перспективным? Ну если так, то сэр Чарльз скрепя сердце готов смириться. Мысль о том, какую кучу денег могла бы принести даже посредническая торговля здешними товарами, заставляла его каменеть от досады. Какие барыши проходят мимо его рук! Однако, получив назначение послом в Сен-Доменг, он и представить себе не мог, насколько ужасным образом обстоят здешние дела.
Во-первых, пираты. Публика еще та, честно говоря. Если бы они были просто разбойниками, это еще можно было бы пережить. И даже использовать к своей выгоде. Но они — идейные разбойники, свято соблюдающие придуманные ими законы! Даже с него, с сэра Чарльза, потребовали подробный письменный отчет о ввозимых ценностях и наличности! Оказывается, здесь запрещено хождение иноземной монеты. Хочешь что-то купить — иди в республиканский или частный банк и обменивай гинеи с фунтами на ливры и «нефы» (как прозвали здешние золотые монеты достоинством в десять ливров — за кораблик на аверсе). Процент, между прочим, берется самый скромный, но если учесть, сколько сюда приезжает иностранных купцов… Во-вторых, купцы Сен-Доменга уже осмелились заявить, что действие Навигационного акта ущемляет свободу торговли, и они намерены обжаловать его в суде. В английском суде! Неслыханно… В-третьих, эта… дама.
«Максимум, что можно доверить женщине — стряпня и стирка. В самом крайнем случае, если речь идет о леди — вышивка и чтение слезливых пасторалей. На большее слабый пол попросту не способен. — Сэр Чарльз, прохаживаясь по комнате, бросил взгляд на недавний подарок миссис Эшби — розу из все того же сен-доменгского стекла. Мастер ухитрился искусно воспроизвести живой цветок в прозрачном материале и в то же время создать хрупкую, но истинную драгоценность, сверкавшую словно бриллиант. — Руководить государством женщина не может априори. Она очень быстро промотает казну на тряпки, драгоценности и увеселения. Но это государство управляемо железной рукой. Следовательно, миссис Эшби — не более чем ширма. Живой символ, талисман удачи. Все может быть: возможно, капризная фортуна действительно ей благоволит, а для этого не обязательно быть мужчиной… Истинного правителя Сен-Доменга следует искать в ее ближайшем окружении. Вполне вероятно, что это ее муж, мистер Джеймс Эшби. Что ж, он англичанин, дворянин. Похож не на пирата, а на истинного джентльмена. Но он отрицает свою причастность к управлению страной, уверяя, что является всего лишь первым штурманом флота. Либо он говорит правду, и тогда Сен-Доменгом правит неизвестное мне третье лицо, либо мистер Эшби неискренен. И оба варианта означают мало приятного для Англии. Во всяком случае, корни этой зловредной интриги следует искать в Версале. Только король Людовик мог измыслить подобную нелепость — поставить даму во главе вассального государства… Впрочем, пока это домыслы. Я уже потратил немало времени на поиск истинного государя Сен-Доменга, и готов потратить еще столько же, но я найду его. И тогда… Тогда я докажу его величеству, что достоин большего».
Из дневника Джеймса Эшби
Даже не знаю, радоваться мне или бояться. Скорее, я боюсь. За Эли. Она удивительно упрямая женщина, и если твердо приняла какое-то решение, отговаривать ее бессмысленно. Однако ситуация такова, что сейчас речь идет о ее жизни.
Около трех месяцев назад с нами опять случился… ммм… приступ страсти. В который уже раз за семь лет нашего брака. Нас в буквальном смысле невозможно было растащить. Помня о способности Эли увлекаться, отдавая мне ласки, мысленно адресованные другому, однажды ночью я в шутку поинтересовался — кто на сей раз поразил ее воображение? «Я его знаю?» — «Возможно, милый, — Эли поняла шутку и ответила в том же тоне. — Ему тридцать шесть лет, он отличный штурман и прекрасный человек. Правда, временами бывает страшным занудой». Насчет занудства — я никогда не соглашался с подобной характеристикой в свой адрес, но в тот момент я рассмеялся. Рассмеялся с облегчением и радостью.
Однако семь недель спустя я испытал неподдельный страх.
Вернувшись однажды домой позже обычного, я застал Эли молящейся. Она молилась по-русски, упрашивая Господа оставить кому-то жизнь, а если Ему так уж необходима чья-то душа на небе, то пусть он возьмет ее собственную. Ужас буквально превратил меня в ледяную статую. За кого Эли могла так просить Всевышнего? И почему?!! Что происходит?.. Она заметила меня, повернулась. «За кого ты молишься, Эли?» — спросил я, не помня себя от страха. «За него, — она положила руку на свой живот. — Это наш пятый…» Да, Эли была четырежды беременна, но ни разу не выносила ребенка дольше десяти недель. Все, как правило, бывало в порядке, пока среди ночи ей вдруг без всякой видимой причины не становилось плохо и не начиналось болезненное кровотечение. После четвертого выкидыша доктор Леклерк вынес приговор: своих: детей у нас не будет никогда. Не прошло и двух лет… Я как мог утешал Эли. Уверял ее, что не нужно жертвовать ничьей жизнью, что мне нужны они оба — и она, и ребенок. Что малыш Джон обязательно обрадуется брату или сестре… Я много чего говорил ей тогда, что растрогало бы любую женщину. Но глаза Эли оставались сухими, и в ее взгляде я явственно читал готовность… к чему? К смерти или к жизни?
Роковые два месяца миновали, и, хотя Эли опасалась худшего, все благополучно и по сей день. Надеюсь, оседлый и более размеренный образ жизни, что мы ведем сейчас, все же сказался благоприятным образом. Моя жена больше не изнуряет себя круглосуточной работой, приняв в канцелярию даму-секретаря и перепоручив ей менее важные дела. Больших сражений и дальних путешествий пока не предвидится. Единственное, что внушает нам обоим серьезное беспокойство — возраст Эли. Ей уже двадцать девять лет. Если в ее мире впервые рожать в таком возрасте самое обычное дело, то у нас это связано с серьезным риском для жизни. Но я надеюсь и верю…
Этот мужичонка — тонконогий, с отвисшим брюшком, с грубыми чертами лица — типичный обитатель лондонских трущоб. Собственно, именно оттуда сэр Чарльз его и извлек. И Джонатан Адамс служил за это своему господину верой и правдой. Служил, зная, что в любой момент, не угодив милорду, может снова оказаться на дне общества. И там скорее всего его очень быстро уничтожат: отверженные не любят тех, кто хоть чуточку, хоть ненадолго над ними возвысился.
— Милорд, — Джонатан, держа в руках серебряный тазик и бритвенные принадлежности, немного неуклюже поклонился. — К вашим услугам.
Джонатан был полезен сэру Чарльзу, и не только как брадобрей. Несмотря на свою внешнюю непривлекательность и вполне английскую сдержанность, он был чем-то сродни театральному типажу слуги — эдакого пройдохи-итальянца. Джонатан умел и услужить господину, и добыть весьма интересные сведения, хоть и не джентльменскими способами — напиваясь в тавернах с нужными людьми или ловко орудуя монетками. Сэр Чарльз не любил тратить лишние деньги, однако Джонатан всякий раз оправдывал все затраты. А здесь, в пиратском городе, где в порту таверна на таверне, добыть нужные сведения — легче легкого. Потому ежедневное бритье для сэра Чарльза имело двойную пользу: и привел себя в порядок, и есть над чем поразмыслить.
— Что ты вызнал? — поинтересовался господин посол, когда слуга ловко взбил мыльную пену.
— Много интересного, милорд, — лицо Джонатана исказилось странной гримасой. Должно быть, ухмылкой, но сэр Чарльз в том почему-то усомнился. — Я вчера вечером посидел в таверне с черномазым конюхом из Алькасар де Колон. Пить он вовсе не умеет, но за чужой счет…
— Говори о главном, — оборвал его сэр Чарльз.
— Я поставил ему пару кружечек рома. — Джонатан намылил господину щеки и подбородок, одновременно продолжая свой рассказ: — Язык у него малость развязался. Слово за слово, и выболтал он поразительные вещи о своей госпоже!.. Чуть выше голову, милорд, самую малость… Знаете ли вы, что миссис Эшби сейчас в тягости?
— Нет, — сэр Чарльз старался говорить, не шевеля челюстью: Джонатан уже аккуратно орудовал острейшей бритвой, малейшее неосторожное движение обернется порезом. — Очень интересно.
— Потому-то она в последнее время и одеваться стала, как леди, — поддакнул слуга. — Раньше-то все в камзолах и штанах бегала, а месяц назад заказала у местной портнихи несколько платьев — и домашних, и для выхода в свет.
— Выхода в свет? — нахмурился сэр Чарльз. — Разве пристойно даме в столь деликатном положении выходить в свет?
— Здесь нравы попроще, чем у нас, милорд. Взять хотя бы адмирала Роулинга. Где вы видели, чтобы джентльмен женился на какой-нибудь дикой азиатке? А этот привез из Алжира арабскую женщину, магометанку, и живет с ней как с женой!.. Что вы хотели, милорд: это ж разбойники, а не джентльмены… Чуточку повернитесь, милорд… Но это еще не самое интересное из того, что выболтала черномазая обезьяна.
— Говори.
— Милорд, вы не поверите, — скабрезно хмыкнул Джонатан, аккуратно очищая левую щеку сэра Чарльза. — Сейчас, когда миссис Эшби в тягости, она и ее муж воздерживаются от исполнения супружеского долга — чтоб ребеночку, значит, не повредить. Но три месяца назад они исполняли этот самый долг каждую ночь и не по одному разу!
— Что в этом столь необычного? — сэр Чарльз подпустил в свой ровный спокойный голос нотку сарказма. Он тоже регулярно исполнял супружеский долг — любому джентльмену пристало продолжать род, чтобы было кому передать титул и наследство.
— Необычного? — хмыкнул слуга. — Конюх слышал от своей сестры, горничной миссис Эшби, будто по ночам из спальни господ частенько доносились вот те самые непристойные звуки!
Сведения, что сообщил Джонатан, повергли сэра Чарльза в ступор. Как? Как это может быть?!! Леди обязана рожать мужу детей, а не испытывать наслаждение на ложе, уподобляясь продажной девке! Какое бесстыдство!.. Кромвель совершил немало дурного, но какие же благочинные в его время были нравы! Мать, помнится, не смела даже слово сказать без дозволения отца. А сейчас что? При дворе — лупанарий, и тон разврату задает сам король! Бедная королева… Истинная леди, хоть природа и обделила ее красотой. Такие же истинные леди и джентльмены, как сэр Чарльз и его благовоспитанная супруга, сейчас либо сидят по поместьям, либо отправляются в колонии, ибо при развратном дворе им не место.
— Немыслимо… — ошеломленно прошептал он, и в самом деле потрясенный до глубины души. — Но может быть, она принимала в своей спальне вовсе не мужа?
— Нет, милорд, именно его, мистера Эшби. И по словам конюха, за завтраком они оба выглядели довольными.
— Немыслимо, — повторил сэр Чарльз. — Государыня ведет себя с мужем словно падшая женщина! Ее супруг нисколько не возмущен этим непотребством, и более того — весьма доволен столь недопустимым поведением жены!.. Увы, все обстоит куда хуже, чем я думал: миссис Эшби — не леди. Как и ее супруг — не джентльмен…
«Нужно немедленно оградить леди Ховард от общения с этой… публичной женщиной, — думал господин посол, когда Джонатан закончил его брить и удалился. — Если я этого не сделаю, моя супруга, чего доброго, подвергнется ее дурному влиянию, и безупречная репутация нашего семейства может пострадать. Но самое страшное в том, что мне приходится общаться с падшей женщиной как с государыней! Какой позор! Какое оскорбление моей чести!»
Сведения Джонатана лишь укрепили уверенность сэра Чарльза в собственной правоте: Сен-Доменгом правит кто угодно, только не «падшая женщина». А это означало одно: следовало как можно скорее выяснить, кто на самом деле здесь распоряжается, и иметь дело уже с ним.
Оливер Хиггинс. Молодой, но отличный служака. Сэр Чарльз давно отчаялся понять, что он собой представляет на самом деле. Однако если герцог Йоркский счел нужным ввести его в штат посольства, следовательно, это необходимо Англии. В конце концов, задача Хиггинса куда сложнее, чем у Джонатана: именно он должен был разобраться во всех тонкостях жизни верхушки Сен-Доменга.
— Рад вас видеть, Хиггинс, — сэр Чарльз знал, что этот человек из мелких разорившихся дворян. Но он был опасен. Умен, пользуется доверием герцога Йоркского. Следует быть осторожным. — Кофе?
— Спасибо, сэр Чарльз, не стоит, — вежливо отказался Хиггинс, но за столик все же присел.
— Времени у нас все меньше, — сэр Чарльз сразу перешел к делу. — Мне нужно имя.
— Я называл вам имя, сэр, — со сдержанным достоинством ответил Хиггинс. — Миссис Эшби.
— Я уже говорил вам, что это невозможно.
— Сэр, ошибка исключена. Я проверил по всем каналам. Нет никаких сомнений в том, что миссис Эшби руководит страной без указаний от посторонних лиц.
— Это невозможно, — с нажимом повторил сэр Чарльз. — Женщина в принципе не способна на это, у нее элементарно не хватит мозгов!
— Но факты, сэр!..
— Факты, Хиггинс, говорят о том, что истинный правитель этого острова слишком умен для вас, если вы не в состоянии его вычислить! — вспылил посол. — Мне нужно его имя, а у вас не более недели на то, чтобы сообщить мне требуемые сведения!
— В таком случае, сэр, — сцепив зубы, процедил Хиггинс, — я готов предоставить требуемые вами сведения прямо сейчас.
— Давно бы так, — кивнул сэр Чарльз, немного остыв. — Говорите.
— При миссис Эшби часто видят некоего француза по имени Этьен Ле Бретон. Насколько мне известно, ранее этот Ле Бретон состоял на службе Франции. Примерно в том же качестве, что и я на службе Англии, — Хиггинс едва удержался от соблазна произнести это с явным сарказмом. — Если вы начнете действовать в этом направлении, думаю, вас ждет немало интересного.
— Почему вы раньше молчали?
— Я не был уверен в своей правоте, сэр Чарльз, — Хиггинс позволил себе едкую усмешку.
— Это вам урок на будущее, Хиггинс, — нахмурился посол.
— Нам обоим, сэр Чарльз. Нам обоим…
— Ну блин… — Галка боялась смеяться в голос, чтобы не разбудить Жано, спавшего в соседней комнате. — Ты уверен, Этьен?
— Абсолютно. — Бретонец хитро усмехался. — Подкинул пару монет вашему конюху — как его там, Гастон, что ли? — научил, кому и что нужно говорить. Он потерся несколько дней по трактирам, а там уже на него вышел слуга сэра Чарльза.
— Ты представляешь, что сейчас думает наш лондонский гость? — мадам генерал тихо кисла от беззвучного смеха.
— Вас так волнует его личное мнение, капитан?
— Ни в малейшей степени, — уже более серьезно ответила Галка. — Главное, чтобы он поступил именно так, как мы задумывали. Но… Всегда остается шанс на непредвиденное.
— Полноте, капитан, — Этьен вообще редко улыбался, но сейчас у него был для этого хороший повод. — Неожиданностей не будет. Англичанин только думает, будто свободен. На деле он, во многом вполне адекватный и умный человек, в интересующем нас аспекте — покорный раб своих заблуждений.
— Это верно, Этьен. Но тот тип, что крутится около сэра Чарльза… Лично мне он показался опасным противником. Вот от него-то и могут проистечь всяческие неприятные неожиданности.
— От меня тоже много чего может проистечь, капитан, — усмешка Этьена стала жесткой. — Будьте уверены, с этим господином мы еще сыграем в весьма интересную игру…
4
«Странная война, — думал дон Хуан, выслушав доклад разведчиков и оставшись наедине со своими мыслями. — Странные испанцы. Почему они, вместо того чтобы одним хорошим ударом раздавить нас в самом начале, пока мы были слабы, позволили втянуть себя в полномасштабную войну?»
Для него, потомка правителей Майяпана, чей род приравняли к грандам Испании еще сто лет назад, получившего вполне европейское образование, поведение испанцев и впрямь казалось странным. Правда, и майя начинали войну тоже не самым традиционным способом — терроризируя дороги около крупных городов. Испанцы долго не думали: начали высылать карательные отряды, которые не столько отлавливали «краснокожих разбойников», сколько занимались уничтожением периферийных индейских поселений… Это была большая ошибка. Уже хотя бы потому, что многие майя, которым на первых порах эта война была нужна как телеге пятое колесо, обозлились и принялись мстить за убитых родичей. «Мои предки приносили жертвы грозному Ицамне, — дон Хуан посмотрел на искусно вырезанное распятие — работа не испанских, а местных мастеров. — Испанцы приносили в жертву и своих, и чужих во имя Христа. Чему Христос вряд ли обрадовался бы, спустись он сейчас на грешную землю. Я принес малую часть своего народа в жертву будущему остальных. Что нисколько не оправдывает меня в глазах Спасителя». И это было чистой правдой: дон Хуан намеренно допустил разорение испанцами нескольких селений, дабы родственники убитых дали клятву мести.
Еще до этой войны немало времени и сил пришлось потратить на уламывание иных знатных майя: мало кто из них желал ссориться с испанцами. Мало кто вообще верил, что пираты пойдут на союз. Чего только не предпринимал дон Хуан, чтобы объединить знатные роды! Уговаривал, подкупал, запугивал. Убеждал, что время прежних вольностей кончилось, и пора наконец объединиться. С этим-то все были согласны, но далеко не все соглашались отдать единоличное лидерство представителю рода Кокомов. Закончилось все на удивление просто: дон Хуан взял в жены девушку из семьи Чель, положив тем самым конец многовековой вражде между двумя древними влиятельными родами. А заодно — заметно усилив свое влияние на майянскую знать. Но теперь, заручившись поддержкой большинства знатных майя, он мог действовать по своему усмотрению.
Пираты не подвели. Прислали оружие и около сотни опытных бойцов, обучавших майя европейской манере ведения войны. И вот тогда-то индейцы решились на первую крупную военную операцию — захват Кампече. Первый блин едва не вышел комом: при штурме города майя понесли большие потери. Правда, подавив сопротивление гарнизона, они устроили оставшимся в живых испанцам кровавую баню, перебив всех мужчин, а женщин с детьми увели вглубь полуострова — в рабство. После чего отдельные отряды отправились к Веракрусу, разбойничать на дорогах. И это заставило вице-короля думать, будто Веракрус — следующий объект нападения. Дальнейшее — исходя из того, что дон Хуан знал о вице-короле (он же архиепископ Мехико) — было несложно предсказать. Результатом чего и стал разгром авангарда испанской армии, посланного разорить индейские земли и освободить Кампече.
Что же дальше?
«Нам слишком многое нужно в себе переменить, чтобы выжить в изменившемся мире, — подумал дон Хуан, становясь на колени перед распятием и крестясь. — Лишь тогда мы окажемся достойны будущего. Укажи путь, Господь мой. Для меня и моего народа».
Распятый Христос, вырезанный местным мастером из красного дерева еще полвека назад, был удивительно похож лицом на индейца. Уж не потому ли испанские попы отказались тогда преклонить перед ним колени?..
Аурелио почесал в затылке. Не гоняя вошек — хотя куда без них, в полевых-то условиях? — а просто так. Острый солдатский нюх чуял запах грядущих неприятностей, а мозги не могли найти выход. Своему нюху он привык доверять. Имел к тому основания: пятнадцать лет на арауканской границе — это вам не пару раз чихнуть. Из солдат, в которые пошел семнадцатилетним сопляком, выбился в командиры роты. Кто на пограничье не слышал о Аурелио Диего Хуане Фуэнтесе? Да не было там таких. Славная фамилия достойного человека…
Чтоб этому кубинскому родичу на муравейнике вдребадан пьяным заснуть! Теперь всякая дрянь первым делом предательством родственника норовит попрекнуть. Сволочи! А еще недавно многие выражали восхищение его мужественной борьбой против подлых французов. Пока он не заявил, гад, что ни в какую не пойдет под руку Мадрида. Ясное дело, королева взбеленилась, да ничего сделать не могла. Не до Кубы ей сейчас. Поговаривают, будто и в самой Испании неспокойно.
Аурелио смачно сплюнул на землю. Ох и пришлось ему тогда пережить разного-всякого. Если бы не боевые друзья, дружно вставшие на его защиту, лакейская шваль из Сантьяго его точно бы вздернула. Нет возможности казнить ослушника — повесим другого Фуэнтеса. И плевать, что тот Фуэнтес ему седьмая вода на киселе. Здесь, в Мексике, штабная сволочь тоже посматривала на него сильно искоса. Того и гляди решат, что без пенькового галстука он выглядит недостаточно хорошо. Будто других проблем нет.
А проблем здесь хватало, и даже более чем. Все колонии превращались в подобие Эскуриала, то есть в помесь кабака с бардаком. Только умственно ущербный мог приказать снять с арауканской границы три четверти войск, прислав на замену роту не нюхавших пороху юнцов и вооруженных негров (вояки из тех и из других, как из Аурелио монах-отшельник). Узнав о масштабе переброски войск, он своим приказом погрузил на корабли и семьи своих солдат. Приплатил капитану, тот и повез. Как же, вернетесь вы после подавления восстания майя на старое место службы! Ослы… Некуда будет возвращаться, арауканы скорее всего уже Сантьяго осаждают. Если не успели взять налетом. Зато солдаты теперь будут слушать его как библейского пророка. Они-то не идиоты, в отличие от начальства. Понимают, что к чему.
Чертовы комары! Воистину проклятое место. И как здесь люди жить могут?
Дышать дымом от костра — невеликое удовольствие, но у человека, прожившего всю жизнь в степи, многочисленность и многообразие кровососов вызывали отчаянье. Куда там привычные вошки! Да и климат здесь не для белого человека.
Странно, что почти все местные офицеры тоже считают разгром авангарда случайностью. Да хоть тысячу раз обзови индейцев дикарями, опасными от этого они быть не перестают. Один только Роберто Гомес, такой же командир роты с пограничья, только северного — ровесник, кстати — сразу понял его. Родственная душа, тоже семьи солдат с собой притащил. Пусть и летали все последние годы в него не тяжелые копья арауканов, а легкие стрелы апачей, понимание того, что индейцы могут быть не только бесправными пеонами, у него есть. Пусть они и кровожадные сволочи, черт бы их всех побрал. А у большей части испанского войска этого понимания нет. И как спасти в таком случае собственную шкуру, если ты не вице-король или главнокомандующий (чья мать, говорят, подозрительно часто бегала на исповедь к некоему епископу)?
Захваченные в маленьком майянском селеньице бабы еще постанывали, но до утра вряд ли доживет хоть одна. Слишком много желающих получить удовольствие. И мальчишки, утащенные в сторону содомитами Толстым Педро и Мигелем, уже не кричат, а хрипят. А до рассвета далеко.
Говорят, у майя есть ружья, стреляющие быстрее, дальше и точнее обычных. Болтают, что даже бездымным порохом. Скорее всего, глупые слухи. Как это, порох — и вдруг бездымный? Не может такого быть! Но в любом случае, лезть в джунгли — самоубийство. А вот как избежать его… Нужно все-таки еще раз посоветоваться с Роберто. Может, в две головы удастся что-нибудь толковое придумать? Подыхать из-за чьей-то тупости очень уж не хочется. А скоро для сообразительного человека с несколькими десятками верных людей, в этих местах могут открыться удивительные возможности. Может, не такие, как у чертова родственничка, но все равно оч-чень сладкие. Однако как же от похода на майя отвертеться?
Домишки майя занимались неохотно, но, занявшись, не столько горели, сколько немилосердно дымили. Ну что ж, зато дикари хорошенько прокоптятся… Надо же — две бабы оказались настолько крепкими, что умудрились дотянуть до рассвета! Вздернули их вместе с остальными, а детишек, по предложению Роберто, развесили, привязав веревки к ногам их матерей. Славная получилась гирлянда. Жалко, из арауканов такую при всем желании не соорудишь. «Повеселились — и будет. Пора уносить ноги. Когда мужики вернутся, они ж весь лес как дырявый мешок вытряхнут, нас разыскивая! — подумал Аурелио, приказав отряду отходить. — А подставляться под майянские стрелы — увольте. Дураков нет».
Дураков в этом сводном отряде и впрямь не было. Что его люди, что люди Роберто — воины с пограничья. Там дураки не заживаются. На юге их очень быстро нанизывают на копья свирепые арауканы, а некоторые северные племена балуются, снимая с их голов кожу вместе с волосами. Все — от него, капитана, до последнего солдата — прекрасно понимали, во что влипли. Вот сейчас они разорили майянское селение. Но рано или поздно — и скорее рано, чем поздно — родственники убитых придут мстить. Стало быть, чем дальше они отсюда окажутся, тем лучше. А помирают пусть дураки, вообразившие, будто им море по колено, а горы по… это самое. Умные выживут. И Аурелио, обмозговав как следует свою идею, пришел к выводу: стоит рискнуть.
Идея была проста и изящна. Какой, скажите на милость, смысл гнаться за призрачным богатством, если при этом гарантированно огребешь стрелу в глаз или пулю в спину? Лучше потерять в деньгах, но выжить. Потому Аурелио и Роберто напросятся в патрулирование границ с майянскими землями. Чтоб, дескать, поберечь Мексику от набегов дикарей. Пусть другие дохнут в этом Богом забытом лесу, где каждая царапина, если не уследить, тут же начинает гноиться. Умные люди лучше поберегутся. Зато потом… О, потом откроются такие перспективы, что даже дух захватывает!
— … Это ты верно говоришь, приятель, — кивнул Роберто, когда на вечернем привале — они уже вышли из леса, но до Пасо дель Торо, где квартировали семьи их солдат (дырища хуже не придумаешь), оставалось еще миль двадцать. И преодолевать эти мили лучше не в темноте. — Головы на плечах желательно бы сохранить, они нам пригодятся. Тут ты верно рассчитал: мы патрулируем границу, на которую этим майя начхать, и сохраняем свои шкуры. Но толку-то, если война рано или поздно закончится? На старые места службы мы точно не вернемся: твои арауканы и мои апачи о том наверняка уже позаботились. А дальше-то что? Оставят нас на веки вечные патрулировать никому не нужную границу с майя?
— Не все так просто, дружище, — Аурелио, достав из кармана глиняную трубку, набил ее гибралтарским табачком. Передал кисет Роберто — пусть тоже подымит в свое удовольствие. — Ты давно получал новости из Старого Света?
— Да уж с год тому.
— О! А я три месяца назад, перед самым отбытием сюда, письмишко от родни из Валенсии получил. Весело там сейчас. До слез.
— С чего это? — нахмурился Роберто.
— А с того, что проклятые ладроны вкупе с французиками так похозяйничали на море, что корабли теперь более-менее спокойно могут ходить в Испанию разве только из Буэнос-Айреса. Смекаешь, что это означает? А идиотская попытка вывезти серебро из Веракруса? Ладроны нашему архиепископу теперь спасибо должны говорить за такой подарочек. Зато в Мадриде наделали долгов, а отдавать сейчас нечем. Войскам с осени не плачено, а наш брат голодать не любит, сам знаешь.
— Это-то я понимаю. — Роберто прикурил от горящей веточки из костра. — Только мы тут при чем?
— При том, что при таких делах тут тоже будет очень весело, — заговорщически подмигнул ему Аурелио. — Королеве скоро станет не до Мексики, а здешние гранды, глядишь, начнут ворчать. И поговаривать: а не послать ли нам Эскуриал куда подальше? Таких тут немало наберется, вот увидишь. Они обязательно схватятся с грандами, которые начнут цепляться за королевину юбку, в дело вмешаются индейцы… А что? Поглядят на майя — а те войну выиграют, вот посмотришь — и сами себе подумают: мол, чем мы хуже? И вот тогда настанет час таких, как мы.
— Ты предлагаешь…
— Именно. Оглядеться, прикинуть, у кого больше шансов победить, и тихонечко приняться за обреченных. Чтоб все шито-крыто, чтоб ни одна душа не знала, чьих рук это дело. Женимся потом на богатых вдовушках и обеспечим себя по гроб жизни. Заодно и наших парней отблагодарим за верную службу теплыми местечками… Чем плохо, а?..
Отдохнуть на квартирах им не удалось: только сутки как вернулись из этого рейда, сразу приказали идти патрулировать побережье. А там болото на болоте. Пока дошли, прокляли все на свете, и в первую голову — тупое начальство. Лошадей, видите ли, они поберечь решили, велели идти пешим ходом. Ага, по болотам. Да чтоб они сами тут перетопли, сволочи!
Их отряду еще крупно повезло: через болото шла вполне надежная тропа, ведшая прямиком к испанскому рыбачьему поселению. Но и то — пока дошли, кровососы чуть не выпили у них всю кровь без остатка. Проклятые места… И чего Испания цепляется за этот чертов полуостров? Москиты да индейцы. Индейцы да москиты. Дьявольская влажная жара и трехдневная лихорадка, вернее туземных стрел выводящая из строя даже самых крепких мужиков. К черту бы послать все это, но сеньоры уже обрыдались: где наши денежки, где наши товары? Сказал бы, где, да больно неприлично выйдет. И вообще, лучше помалкивать: донесет кто — головы потом точно не сносить. Сразу и кубинского родственничка припомнят, и желание патрулировать границу вывернут наизнанку, представят как трусость.
Будь оно все проклято…
Любое испанское селение можно было услышать издалека — по собачьему лаю. Индейцы собак не любили и в таких количествах, как испанцы, не держали. Потому Аурелио и насторожился. Ибо ничего не услышал. Вообще. Сделал знак шедшим позади парням. Те мгновенно взвели курки на ружьях.
— Проверить, — едва слышно отдал приказ Аурелио.
Двое — Антонио и Мигель, самые опытные разведчики отряда — буквально растворились в тени деревьев. Аурелио ждал либо сигнала, либо возвращения дозорных с докладом. Ждал, втайне надеясь, что его самого уже подводят нервы, и что в селении все в порядке. Просто собаки объелись рыбной требухи и дружно позасыпали.
Свист. Один короткий, два длинных. Сигнал «Все ко мне». Значит, ничего не в порядке…
…Подобную картину они наблюдали не так уж и давно. Не далее как утром третьего дня, покидая то самое майянское селение. Повешенные на деревьях, дымящиеся остовы домишек, трупы собак — индейцы всегда истребляли их за компанию с испанцами. Только детей нигде не видно, ни живых, ни мертвых… Хотя, постойте! Вон там, кажись, кто-то в кустах шевелится!
…Маленькая девочка — на вид лет четырех — одной рукой крепко держала хныкавшего годовалого братишку, другой размазывая по лицу грязь и слезы. И рассказывала дядям, что вчера вечером пришли злые индейцы и всех убили. А детей увели с собой. А мама посадила ей братика на руки, велела бежать в лес не оглядываясь и не возвращаться, пока индейцы не уйдут… «Дяденька, дайте хлебуска, а то блатик голодный, все влемя пласет…»
— Кровожадные дикари, — мрачно изрек Роберто, обозревая панораму селения и крестясь. — Накажи их Пресвятая Дева…
На какой-то миг Аурелио посетила странная мысль: «А чего мы хотели? Знали ведь, когда вешали индейцев, чем все должно кончиться». Наверняка из майянской деревни точно так же убежал незамеченным какой-нибудь голопузый малыш, после рассказавший вернувшимся мужчинам… Но это длилось всего миг. Запах своей крови вызывает гнев и ярость, это любому испанцу с пеленок известно. А на чужую наплевать. Родная всяко дороже.
5
«Дня четырнадцатого февраля сего года объявляются торжества в честь трехлетия провозглашения независимости Республики Сен-Доменг. В сей день всякий сможет посетить выставку производимого в республике, где желающие смогут приобрести любой из приглянувшихся товаров. В три часа пополудни в присутствии глав трех Советов и иностранных послов, с благословения епископа Сен-Доменгского, будет торжественно заложен первый камень в фундамент нового университета. Также можно будет присутствовать на выступлении труппы комедиантов, которые представят пьесы господина Мольера „Мнимый больной“ и „Проделки Скапена“. В порту выступят восточные глотатели огня. В восемь часов пополудни на улице Лас Дамас и площади Независимости будут зажжены яркие фонари, а в небе над городом граждане и гости смогут наблюдать необыкновенную праздничную иллюминацию».
Объявление было отпечатано на хорошей местной бумаге, с виньеткой в две краски. Недешевое, по европейским меркам, удовольствие. Слева французский текст, справа испанский. Наглядная демонстрация официального двуязычия республики. Такие объявления были расклеены на заборах и стенах домов, их раздавали в порту и на площади вездесущие мальчишки.
Мистер Хиггинс, получив такую бумажку, призадумался. Ни первую, ни вторую годовщину независимости почему-то не отмечали. Почему вдруг понадобилось отмечать третью? Может, просто не думали, что продержатся так долго? Что ж, продержались. Есть повод их поздравить. Но зачем же пускать пыль в глаза? Сен-Доменг — отнюдь не идеальное государство. Здесь тоже хватает проблем. Чиновники хоть и с оглядкой, но все же берут взятки. Правда, попадаются чаще, чем везде, но берут! Хватательный рефлекс работает лучше мозгов. Ведь прогремел же недавно случай с одним голландцем, пристроившимся в лицензионную контору. Этот тип стребовал с еврея из Кюрасао взятку в тысячу ливров. Еврей, недолго думая, сказал, что тысячи у него сейчас нет, но к вечеру наскребет половину и принесет, а вторую — уже завтра. А сам побежал в полицию и заложил чинушу с потрохами. Ушлые парни из финансового департамента сразу ему предложили: ты, мол, отнеси ему денежки, а мы за дверью покараулим. И как только он сунет твой кошелек в стол, мы тут как тут. Все так и сделали. Голландца повязали, еврей спокойненько, без всякой взятки купил лицензию, забил трюм и отчалил. Через полгода голландец выкупился — есть тут и такая возможность: через определенный срок можно либо досиживать остаток, либо заплатить. На прежнюю работу, понятно, никто его не взял, пристроился он на бумажное местечко в контору к какому-то соотечественнику И надо же такому случиться, чтобы через пару дней в порт занесло того еврея! Тот побежал по конторам, и сразу наткнулся на своего визави. Голландец его за шкирку взял… и о чем, вы думаете, первым делом, осведомился? «Где твои обещанные „назавтра“ пятьсот ливров, гад?..» Когда подробности стали общеизвестны, весь город держался за животы от смеха… Помнится, и сам мистер Хиггинс изволил посмеяться: у племени взяткобрателей и в самом деле с мозгами неважно. По крайней мере, у тех, что попадаются. Но увы, взяточники — не единственная проблема Сен-Доменга. Кое-как сплавив за десять морей Граммона вкупе с самыми отчаянными сторонниками грабежа всех и вся, тут же столкнулись с необходимостью посылать на Юкатан своих советников. А кого посылать, если не отменных вояк, уже обзаведшихся семьями и имуществом «на берегу»? Много эти господа навоюют, если в бою прежде всего будут думать, как не оставить на произвол судьбы свои семейства? Впрочем… Мистер Хиггинс вовремя припомнил, что вдовы и сироты погибших в бою моряков получают пенсион от государства. Небольшой, но достаточный для прокормления. Его собственное жалованье, во всяком случае, в переводе на местные деньги было ненамного солиднее вдовьей пенсии. Что для бедного, но состоящего на престижной дипломатической службе английского сквайра, прямо скажем, маловато.
Оливер не заметил, как плавно перешел от размышлений о проблемах островной республики к проблемам собственным. То, что плескалось в тарелке, приличным супом назвать было бы сложно даже с большой натяжкой. Похлебка, и в ней плавают поджаренные сухарики. Маисовая лепешка, кусочек масла, жареная немецкая колбаска — все самое дешевое. Вот так обед для английского дипломата! Хиггинс прекрасно помнил свои гастрономические ощущения на приеме у посла Франции, мальтийского рыцаря де Пуансэ. Француз не поскупился, накрыл для гостей великолепный стол. Там-то Оливер и наелся как следует. Зато при ответном визите в английское посольство стол выглядел скудновато: сэр Чарльз экономил на штате и кухне. Французик ушел с загадочной улыбочкой, а Оливер в который раз мысленно проклял чрезмерную бережливость патрона. То, что сэр Чарльз честный человек и сэкономленные деньги патриотично кладет себе в карман — это само собой. Это в порядке вещей, тот же француз распоряжается «сэкономленным» точно так же. Правда, экономит он несколько иными способами, но о том лучше не болтать. Больше будет козырей в игре против де Пуансэ, если дело дойдет до серьезного столкновения. Но почему, урезая жалованье Оливеру, господин посол продолжает настаивать, чтобы подчиненный в обязательном порядке «изволил выглядеть достойно»? То бишь траться на прачек, найми слугу, который ежедневно будет приводить в порядок твой гардероб… и заодно проверти в поясе пару лишних дырочек — чтоб туже затягиваться. Ибо на оставшееся после выплат слуге и прачкам можно было поесть всего один раз в день. В воскресенье — два раза. Позорище…
Хлебая жидкий супчик, Оливер не без затаенной зависти поглядывал на матросов с фрегата «Бесстрашный», только сегодня утром вернувшегося из рейда. Чего на их столе только не было! Тунец, жирные окорока, горячая паэлья, какое-то восточное блюдо (кусочки мяса, нанизанные на острые металлические стержни вперемежку с овощами, щедро сдобренные специями и выпеченные над тлеющими древесными углями — подцепили эту моду в Алжире), дымящийся ароматный суп, креветки, гора фруктов на подносе, и — само собой — ром. Местный ром, который здешние умельцы научились делать не хуже, чем на Ямайке. При виде этого изобилия Оливер сглотнул слюну. И уставился в свою тарелку, опустевшую гораздо раньше, чем наполнился желудок.
«Нет, это просто невыносимо, — мрачно, с издевкой подумал Хиггинс, дожевывая лепешку. — Хуже всего то, что я ничего не могу поделать. Разве только продаться подороже этому Ле Бретону и миссис Эшби… Что сэр Чарльз глубоко заблуждается насчет этой дамы, я уверен абсолютно. Только не могу понять, почему он с упорством, достойным лучшего применения, отказывает ей во всех ее успехах? Будто не было в Англии королевы Елизаветы. Но он с таким отношением к делу быстро расшибет себе лоб. А я… Кажется, я знаю способ достичь желаемого. Англия не потерпит никакого соперника на море. И если Англия еще не может добиться бесспорного превосходства военным путем, это можно компенсировать иными методами…»
Оливер уже допивал пиво, когда в таверну пожаловали двое: статный красавец-офицер в камзоле французского покроя и дама в испанском платье с белой кружевной мантильей. Таверна «Старый пират», несмотря на разудалое название и хозяина — явного флибустьера в отставке, — имела хорошую репутацию. Здесь было чисто, шлюх низкого пошиба не держали, а если какому джентльмену невтерпеж, к его услугам соответствующее заведение через два дома выше по улице. Где можно было за скромную, по местным меркам, сумму нанять девку любого телосложения и цвета кожи. Сам Оливер, не имея возможности нанимать шлюх, завел интрижку со служаночкой леди Ховард: Сьюзен толстушка и дуреха, но все-таки бесплатно… Офицер с дамой направились как раз в его сторону, и Хиггинс опознал в кавалере капитана Вальдемара. Брата миссис Эшби. Кажется, он женат на испанке… Так. Но зачем он притащил жену в трактир? И вообще, жена ли это? Оливер повнимательнее присмотрелся к даме: если братец генеральши завел шашни на стороне, это может стать хорошим козырем в руках любого, кто владеет столь деликатной информацией. Но… Разочарование вызвало чувство досады — словно его обманули. Капитан Вальдемар пришел сюда действительно не с женой. С сестрицей.
«Одна хитрая московитка — еще полбеды, — подумал Оливер. — Но двое хитрых московитов — это уже серьезная проблема». С русскими он, при всей своей молодости, уже встречался, и отнюдь не считал их дикарями, как большинство англичан. Зато имел все основания опасаться и относился соответственно — настороженно, без особой приязни, но с некоей долей уважения. А вот сэр Чарльз… Впрочем, что с него взять? Если он отказывал миссис Эшби в наличии государственного ума лишь потому, что она женщина, то узнав, что она еще и московитка, только обрадовался: его «теория» получила лишнее подтверждение…
— Добрый день, мистер Хиггинс!
Оливер, не ждавший ничего подобного, даже вздрогнул. Так и есть: госпожа генерал в юбке с милой улыбкой направлялась прямо к нему.
— Добрый день, миссис Эшби, — Оливер встал и отвесил ей учтивый поклон. Не такой вычурный, какие были приняты при французском дворе, но все же исполненный уважения к высокопоставленной даме.
— Не ждали нас здесь встретить? — женщина улыбнулась еще любезнее. — А я, между прочим, чуть не каждый день здесь обедаю. Как-то не получалось у нас с вами пересечься по времени… Вы знакомы с моим братом?
Она всячески пыталась произвести впечатление обычной, слегка болтливой светской дамы, но Оливер знал, с кем имеет дело. Салонная сплетница не имела бы ни малейших шансов прижиться среди пиратов. «Волчица. Но в ловко прилаженной овечьей шкуре, — подумал он, любезно приветствуя капитана Вальдемара и его сестрицу. — Держи-ка ты ухо востро, приятель!»
Сегодня Галка явилась в таверну на добрых полчаса раньше времени. И не потому, что проголодалась. И даже не потому, что явился Влад, и ей хотелось с ним поболтать. Ей нужен был разговор с мистером Хиггинсом, и ради этого она попросила Этьена проследить за его распорядком дня. И Влада сагитировала поучаствовать в этой интриге. В конце концов, Влад вынужден был признать, что в данный момент Англия автоматически является врагом любого государства, имеющего сильный флот. А кто скажет, что у пиратов он сейчас слабый? По тем временам самыми лучшими по боевым и ходовым качествам считались корабли французские. Самыми прочными без всяких скидок были «испанцы». Самыми вместительными — голландские торговые суда. Англичане же умудрились за время правления Карла Второго загнать свой флот в большую… гм… лужу. Но короли приходят и уходят, а амбиции остаются. Потому Галка была уверена, что Англия (неважно, кто там будет сидеть на троне — Стюарты, Оранские или Ганноверские) обязательно постарается придавить конкурента, пока он еще молод и неопытен.
— Мистер Хиггинс. — Она, шурша юбками (будь они неладны!) и поправив мантилью, присела за стол напротив Оливера. — Не откажите в любезности отобедать с нами за компанию.
— Увы, миссис Эшби, я только что отобедал, — виновато улыбнулся Хиггинс.
— На один ливр? — лукаво прищурился Влад, заметив единственную серебряную монетку, которую англичанин запоздало попытался спрятать за пустой кружкой. — Вы весьма бережливы, мистер Хиггинс.
— В Сен-Доменге ужасная дороговизна, — посетовал Оливер. — На те же деньги в Англии я мог бы питаться полных два дня.
— Англия далеко, — с ироничной улыбкой произнесла Галка. — А здесь люди получают за свой труд несколько больше. Соответственно и тратят. Но я прошу вас, мистер Хиггинс, не обижайте меня. Если вы откажетесь от угощения, я тоже ничего не стану есть.
Англичанин слегка напоминал Галке актера Виталия Соломина в молодости. («Нет, ну типичный доктор Ватсон!») Однако в плане характера это был скорее Шерлок Холмс. То есть очень серьезный противник. О том, чтобы обратить его в союзника, не могло быть и речи: Галка не верила, что Англия, привыкшая пригребать к рукам все плохо лежащее, не вторгнется в сферу интересов островной республики. А позволять Британии бесконтрольно хозяйничать на море и в колониях — значит, подписать Сен-Доменгу смертный приговор с отсрочкой исполнения на пару ближайших десятилетий. Так что противостояние предстоит серьезное. Даже не на море — за этим столом… Мистер Хиггинс смущенно поблагодарил за угощение, и так налег на яства, что нашим героям стало его немного жаль. Но когда он наелся, все прочие чувства у них уступили место настороженности.
Кто кого?
— О, миссис Эшби, я ни в коей мере не разделяю убежденности сэра Чарльза в полной неспособности дамы руководить государством, — улыбнулся Оливер, когда ему тонко намекнули на официальную позицию посла по этому вопросу. — Я привык верить своим глазам, а не отметать очевидное в угоду вбитым с детства догмам. Только поэтому — уж простите великодушно — я в принципе не могу быть вашим другом.
— Потому что я вам несимпатична в ипостаси руководителя или потому что Сен-Доменг кое-кому мешает? — Галка задала вопросик в своей излюбленной манере — «в лоб».
— Вы — политик необычного склада. Всегда говорите то, что думаете, — улыбка Хиггинса сделалась холодной.
— Я говорю далеко не все, что думаю, но всегда думаю, что говорю, сэр. Впрочем, своей прямотой я экономлю ваше время — не нужно ломать голову над тем, что я на самом деле имела в виду. — Галка ответила ему такой же холодной улыбкой. — Давайте сыграем в одну игру, под названием «Максимум искренности», сэр. Отнеситесь с уважением к моей занятости.
— Это означает, что я должен говорить с вами в вашей манере?
— Если вы не согласны — я пошла.
— Я согласен.
— Тогда ответьте на заданный ранее вопрос, сэр: что именно вас не устраивает в Сен-Доменге, кроме дороговизны?
— Очень многое, — Оливер обобщал, не желая вдаваться в подробности. Не то эта дама сейчас примется за него всерьез и вывернет его душу наизнанку. — Не сочтите меня невежей, но общественное устройство и мораль Англии кажутся мне наиболее разумными.
— И потому англичане-протестанты дружно не любят англичан-католиков, — хмыкнул Влад.
— У моей страны много недостатков, — Хиггинс вздохнул: этот московит ударил по больному месту. — Однако я люблю ее такой, какая она есть.
— Уж не сочтите меня невежей, сэр, но даже любовь к родине не может оправдать защиту ее недостатков.
— Простите, какое это имеет отношение к нашей беседе, господа? — Оливер недоуменно поднял брови. — Если вы пришли сюда, чтобы ткнуть меня лицом в проблемы английского общества…
— Ну во-первых, вы сами затронули эту тему, — пожала плечами Галка. Свободное платье с кружевами маскировало начинавший понемногу мешать живот. Малыш еще не толкался, но маме уже было трудно вести продолжительные напряженные беседы. — Во-вторых, различия между Англией и Сен-Доменгом могут оказаться одной из причин охлаждения отношений между нашими странами, а Сен-Доменг намерен хотя бы какое-то время пожить мирно. Потому — давайте договариваться, сэр.
— Миссис Эшби, при всем уважении к вам, это не в моей компетенции. Англию здесь представляет сэр Чарльз.
— В самом деле, — улыбнулась Галка. — Сэр Чарльз и впрямь представляет здесь Англию. А вот кто представляет здесь интересы Англии — я думаю, вопрос риторический.
В светло-голубых глазах мистера Хиггинса промелькнуло удивление, сменившееся затем опаской и долей уважения.
— Выстрел точно в цель, миссис Эшби, — произнес он, и в его голосе звучали те же эмоции.
— Вы даже не пытаетесь отрицать? — удивился Влад.
— Не вижу смысла, сэр. Ваша сестра — не тот человек, которому можно безнаказанно солгать.
— Очень хорошо, что вы это понимаете, сэр, — кивнула Галка, сделавшись вдруг пугающе серьезной. — Как сказал один умный человек, политика — искусство компромиссов. Давайте их поищем.
— Уверены, что поиски увенчаются успехом?
— Думаю, да, — Галка улыбнулась, но очень странно. Одними губами. Лицо осталось серьезным, а серые глаза — холодными, отчего улыбка выглядела неестественной. — Хотя бы потому, что война обойдется дороже — и в прямом, и в переносном смысле…
«При всей моей симпатии к этой даме, она — враг Англии уже потому, что существует. Значит, и мой враг… Увы».
Оливер и сам понимал, что в данный момент война не сулит Англии ничего хорошего. Особенно если пираты — без сомнения самые отчаянные бойцы из всех, что ему доводилось видеть — проделают с английской морской торговлей то же, что проделали с испанской. Но интересы Англии требовали устранения любых потенциальных конкурентов.
Любых. И любыми способами.
— Не тяжело тебе? — Влад был отменно предупредителен. — Давай домой провожу. Исабель и с Катькой, и с Мишкой мучилась, десяти шагов пройти не могла без одышки. А ты геройствуешь.
— А я геройствую, — хмыкнула Галка. — Влад, я, и подыхая, все равно буду хорохориться, такой мой сволочной характер… Ну раз ты настаиваешь, пошли, — добавила она с невеселым смешком, заметив зверскую рожу, которую скривил названый братец.
Сегодня было не жарко. Задувал ровный северо-восточный ветер, ставший сущим благословением после недавнего холодного дождя. Над городом раскинулось великолепное небо — лазурно-синее в зените и белесое у горизонта, — по которому плыли некрупные облака… Галка с Владом, проходя по улицам, наблюдали то свару двух соседок, не поделивших бельевые веревки; то стайку детей-десятилеток, ведомых чинным пожилым месье, видимо учителем; то сценку изгнания вышибалой слишком буйного матросика из таверны; то шлюху, искавшую клиента на улице; то двух молодых людей, несших в руках какие-то книги; то улыбавшегося купца — наверное, провернул удачную сделку… Словом, это была обычная жизнь не совсем обычного по тем временам города. Галка и сама понимала его чужеродность этому миру. Но уж очень хороша была мечта.
— Жаль, что он — наш враг, — сказала Галка, когда братец привел ее в Алькасар де Колон, и они присели в гостиной — отдохнуть и поболтать.
Фраза была настолько неожиданной, что Влад вздрогнул.
— Ты о ком? О том англичанине, что ли? — спросил он.
— Ага, — кивнула Галка. — О нем. Умный парень. Вместе мы бы таких дел наворотили — страшно подумать! На таких и поднималась Британская империя. Но он…
— Но он враг, — договорил Влад. — Иначе и быть не может, Галя. Англия всегда будет нам солить.
— А эти идиоты ее без конца из дерьма вытаскивали, — мрачно усмехнулась Галка.
— Какие идиоты?
— Да, блин, цари русские, от Александра Первого до Николая Второго. И Сталин был хорош: вместо того чтобы дать немцам умыть инглезов и американцев кровью в Арденнах, начал наступление раньше срока. А Черчилль с Рузвельтом в качестве благодарности завели сепаратные переговоры с Гиммлером. Ведь именно Черчилль, кажется, выдал историческую фразу — что хотел бы видеть Германию в гробу, а Россию на операционном столе. Или Рузвельт? Забыла… Влад, они всегда были нашими врагами. И всегда будут. Потому что мы одним своим существованием опровергаем их уродскую расовую теорию, да еще расселись на таких офигительных природных богатствах. Да, я говорю и про Россию с Украиной и присными, и про Сен-Доменг. Хотя остров этот и на сотую долю не так богат, как Россия.
— У нас тоже расистов до фига, — возразил Влад, удивленный оборотом, который принял их разговор.
— Да. Но для нас это инфекция вроде гриппа, а для западных товарищей, увы, естественный способ мышления. Для них любой, кто не их стаи — уже не человек. Даже эти наши бритоголовые, усердно косящие под «высшую расу». Придурки. Разменная пешка, пушечное мясо для тех, под кого они пытаются косить… Мы для них — не люди, Влад, — повторила Галка. Без гнева, просто констатируя факт. — В смысле, для цивилизованных европейцев. В нашем мире понадобилось триста лет, чтобы это дошло до многих. А в этом… В этом — я жизнь положу, чтобы Британия сидела на своем острове и даже мечтать не смела о мировом господстве.
— Хочешь побороться с драконом? — Влад скептически хмыкнул. — Знаешь, какая опасность грозит любому драконоборцу?
— Самому превратиться в дракона, знаю.
— Тогда тебе придется сто раз продумывать каждый следующий шаг.
— А что мне остается? Так и делаю…
— Ладно — Англия, — Влад вернул разговор в прежнее русло. — Франция, думаешь, намного лучше?
— Людовик — сам себе враг, — Галка подмигнула названому братцу. — Он так ослеплен собственным величием, что очень быстро разорит страну на войны, Версаль и любовниц. Мировая империя короля-солнца? Щас. У Франции пупок развяжется. Вон, у донов уже развязался. А какая мощная империя была! Закатали сами себя. Вручную. А всего делов-то: отнять у них регулярную «дозу» ценностей из американских колоний. Сам видишь, какая сейчас в Мадриде ломка происходит.
— Доны в обязательном порядке кинутся за помощью в Лондон, — предположил Влад. — Точно не помню, но, кажется, когда в нашем мире французы брали Картахену, испанцы вроде были союзниками англичан.
— Да, потому что великолепный Луи умудрился накрутить против себя всю Европу, — хихикнула Галка, но, вспомнив свои версальские приключения, тут же хихикать перестала. — Талантище, одним словом. Но если в этом мире доны побегут просить помощи у англичан… Тем хуже для Испании. Инглезы опустят их ниже плинтуса. Но… Для Англии этот союз тоже выйдет боком.
— Я помню наш разговор, — помрачнел Влад. — Механизм уже запущен?
— Он уже давно тикает, братец, и остановить его я не могу. Даже если бы хотела…
Влад встретился взглядом с названой сестрицей… На него сейчас смотрел не пиратский вожак, и даже не глава государства. На него смотрела женщина, понимавшая, что не будет ей ни прощения, ни пощады за то, что она задумала и воплощает в жизнь, какими бы благими ни были последствия ее планов для будущего.
— Дон Хуан Коком при нашей последней встрече сравнил Европу и Америку со львом и ягуаром, — сказала она — каким-то чужим, глухим голосом, глядя в стенку. — Если они подерутся в чистом поле, ягуар проиграет. За явным преимуществом льва в силе. Но если драка случится в лесу, у льва нет шансов. Мы — тот самый ягуар, братец. И нам нельзя выходить в чисто поле, пока лев еще силен. Значит, если хотим остаться в живых, мы должны заманить его в лес…
