До Лобежа, где дислоцировался двести тридцать шестой полк, доехали довольно быстро и без происшествий. Хотя следы совсем недавних боев попадались буквально на каждом шагу. Что говорить – похоронные команды еще не все трупы в немецкой форме, валяющиеся вдоль обочин, успели убрать, поэтому иногда запашок был – хоть стой хоть падай. Хм, даже странно – на юге, в районе Ремирмона и Мюлуза все настолько устаканилось, что даже грабители успели начать свой бизнес по угону машин, а тут сразу чувствуется, что буквально несколько дней назад, в этих местах шли сильные бои. Хотя, с другой стороны, чему удивляться – на Мозеле отбивался фольксштурм, который буквально сразу побежал, а вдоль Мааса и канала Марна-Рейн в основном оборону держали эсэсовцы. И держали ее до последнего…

Зацепившись взглядом за хорошо прожаренного жмурика, который лежал возле разбитого «бюссинга», задрав скрюченные руки к небу, я сплюнул, закурил и попросил Лешку:

– Слушай, давай быстрее гони, а то дышать невозможно. Здесь, похоже, большую мехколонну фрицев с воздуха раздолбали, вот они и воняют. Даже после смерти пакостят, сволочи!

Гек согласно кивнул и придавил акселератор так, что буквально через полчаса мы добрались до места. Там выяснилось, что командир полка убыл в дивизию, но с начальником штаба удалось быстро договориться о возможном взаимодействии. Майор Ерпилов был, конечно, не в восторге от инициативы заезжих варягов, но после вмешательства лейтенанта из СМЕРШа дал согласие задействовать своих подчиненных, если у нас что-то пойдет не так. Потом мы пошли к связистам, где Искалиев встретил земляка. Заметив умоляющий взгляд Жана, я глянул на часы и сказал:

– Ладно – двадцать минут у тебя есть. За это время и с земелей пообщаешься и частоты согласуешь. Успеешь?

– Так точно!

– Тогда, как закончишь, подходи к машинам.

После чего, оставив подчиненного, я пошел искать своих мужиков. Нашел их на лавочке в тени большого каштана. Парни сидели и слушали, что им рассказывает Кравцов. Подойдя ближе, я уловил обрывок фразы:

– …долго вспоминал те слова – «одна старушка рубль, а десять это уже червонец»…

Ребята рассмеялись, а Козырев добавил:

– Это точно, командир у нас такой: из любой ситуации вывернется, да еще и с прибытком!

Тут, увидев меня, они опять разулыбались и Гек ехидно выдал:

– О, вот и он! Командир, а ведь когда ты нам про Францию рассказывал, не говорил, как тебя какой-то уголовник нокаутировал. Хвастался только, что апашей, как мух, гонял, а про то, что они тебе бланш на всю морду подвесили – ни слова…

Я сделал безразличное лицо и махнул рукой:

– Охотничьи байки. Там синячок-то совсем незаметный был…

Мишка, паразит такой, при этих словах отвернулся, кусая губы, а остальные крайне недоверчиво фыркнули. Но вдаваться в объяснения я не стал (а то ведь потом заприкалывают, как будто сами в бубен ни разу ни получали) и, закурив папиросу, объявил:

– Выдвигаемся через двадцать минут. Поэтому сейчас – оправиться и проверить оружие. Всем, в том числе и водителям, полностью экипироваться.

Услыхав про то, что надо надевать разгрузку, Пучков возмутился:

– Я в этой сбруе за руль не помещусь!

Спокойно выпустив вверх струю дыма, я пресек бунт на корабле:

– Значит – будешь худеть! А то таким макаром ты скоро не то что за руль, а вообще в «ГАЗон» помещаться перестанешь, и станем мы тебя возить, как негабаритный груз – в кузове «додика».

Но потом, прикинув, что превратившемуся в здоровенного лося Геку действительно будет неудобно рулить, я сжалился:

– Ладно. Сам поведу.

Лешка, бурча себе под нос: «Куда уж худеть – и так живот к позвоночнику прилип», принялся напяливать на себя снарягу. Остальные, в том числе и я, стали облачаться «по-боевому». Оно, конечно, действительно неудобно вести машину, когда на тебе столько железа навешано, но придется потерпеть, так как мы выезжаем в такой район, где расслабляться вовсе не с руки. Макс, который изначально был экипирован как положено, глядя на нас, гордо фыркнул и полез осматривать пулемет, а ребята, одевшись, принялись сортировать оружие, перетаскивая часть одноразовых гранатометов из кузова «УльЗиСа» в «ГАЗ-67». Туда же положили и РПГ-3 с двумя сумками как кумулятивных, так и осколочных выстрелов. В машине сразу стало тесно, но в любом случае «граник» пусть будет ближе к тому, кто лучше всех им умеет пользоваться. С одноразовых мы все шмаляли приблизительно одинаково, а по стрельбе из РПГ-3 Пучков неизменно был на первом месте, поэтому ему и карты в руки.

В общем, пока собирались, перешучивались, снаряжались, время пролетело незаметно и, глянув на часы, я покачал головой:

– Оборзел, салага! Уже почти полчаса прошло… Змей, ну-ка дуй к связистам и тащи этого копушу сюда!

Но Женька не успел отойти несколько шагов от машины, как появился какой-то взъерошенный Искалиев. Глядя на его бег, а точнее увидев лицо подчиненного, я удивился:

– Чего это с ним приключилось?

Вопрос был риторический, поэтому никто отвечать не стал, зато подбежавший Жан, переводя дыхание, выпалил:

– Товарищ командир! Товарищи! Только что в сводке сказали, что начался штурм Берлина!

Я подпрыгнул:

– Да ну?! Что еще говорили?

Даурен, лихорадочно блестя глазами, продолжил:

– Сказали, что в городе антифашисты начали восстание, а наши войска сразу нанесли удар! За первые часы наступления захвачены пригороды и передовые части, заняли Тигель, Витенау и Силезский вокзал. А на севере – Фалькензее и Лагердеребиц. Еще захвачены районы Глиннике, Любарс, Бланкенфельде, Розентальб… – Жан судорожно вздохнул и продолжил: – Там диктор долго перечислял. Сказал еще, что удары были нанесены сразу со всех сторон, и про стремительное продвижение наших войск. Сказал, что немцы массово сдаются в плен. Мол, за первые часы операции было захвачено около пятнадцати тысяч пленных!

Марат хмыкнул:

– Интересно, кто их посчитать успел? И вообще – откуда в Берлине антифашистам взяться? Эсэса там до черта и больше. Зенитчиков тоже хватает. Пехоты и фольксштурма – выше крыши… А про антифашистов я не слышал. Или это гестаповцы решили быстренько в борцов с гитлеризмом перекраситься, чтобы жизнь себе сохранить? Суки!

Я, хорошо помня про «царскую морду», который под чужим именем действовал в Германии, возразил:

– Не скажи. Эсэсовцы, конечно, обрыбятся, а того же пехотинца, который оружие повернет против гитлеровцев, вполне можно антифашистом назвать. Вспомни, что в листовках, которые на Берлин скидывали, говорилось? Да и среди немецких генералов фанатиков не осталось. Они ведь отлично понимают, что все – война проиграна и дело за малым. Помощи ведь ждать неоткуда, так как северную группировку, считай, почти дожали.

Змей меня поддержал:

– Ага. Когда наши открыли коридоры для прохода мирных жителей и сдающихся солдат, аж пять генералов вышло добровольно. И солдат в общей сложности около тридцати пяти тысяч. Вышло бы гораздо больше, если бы эсэсманы не начали дезертиров пачками стрелять. Но все равно, получается – не зря стояли, блокировав город. Это же сколько жизней наших бойцов тем самым сберегли?

Пожевав губами, я прекратил дискуссию:

– Ладно, чего сейчас говорить – вечером все подробно узнаем. А сейчас – Макс, дай ЦУ водиле автобуса и по машинам! – Народ начал выполнять приказание, а я, поймав Искалиева за ремень разгрузки, спросил: – Ты запасные аккумуляторы взял? Хорошо! Тогда – рацию на прием и лови все, что услышишь! Что-то важное про Берлин начнут говорить, посигналите, а мы остановимся и послушаем. Понял?

– Так точно!

– Тогда – вперед.

Подтолкнув Жана и чувствуя в горле какой-то комок от радостного возбуждения, я уселся за руль и, оглянувшись на Мишку и Гека, которые уже расположились среди вороха гранатометов, подмигнул сидевшему рядом Шаху:

– Что, друже? Счет, можно сказать, на часы пошел?

– Скорее на дни. Фрицы там хорошо окопались…

– Да какая в жопу разница?! Как бы они там ни брыкались, штурм долго не продлится! Вот поверь моим словам, дней через пять, к десятому сентября, все закончится.

Марат как-то несмело улыбнулся:

– Знаешь, командир, я только за…

– Вот и добре. А вернемся – всех на фиг пошлем и в штаб фронта поедем. Из сводок толком ничего не понять, а там подробно узнаем, что и как!

После чего, врубив передачу, надавил на газ.

Пока мужики обсуждали эти, без сомнения, потрясающие новости, я обдумывал, что и как сейчас могло происходить в Берлине. Обдумывал, исходя из имеющихся у меня сведений. Так-так, и что получается? А получается то, что город полностью блокирован чуть больше двух недель, и что наши действовали, учитывая кенигсбергский опыт. То есть засыпали город листовками с призывами сдаваться, а также указанием коридоров выхода для мирных жителей и тех солдат, которые пожелают сложить оружие. Было развернуто несколько полевых радиостанций и установлено множество громкоговорителей, через которые те, что уже вышли, рассказывали о своей жизни. Ну это относится к прянику.

К кнуту можно отнести то, что, невзирая на мощнейшее зенитное прикрытие, город постоянно обрабатывался авиацией. В смысле не весь город, конечно, а район рейхстага, рейхсканцелярии, МВД, и прочих значимых административных пунктов. ОДАБы и тяжелые фугаски очень способствовали выработке правильного мышления у гарнизона и жителей города, поэтому народ шел валом. Правда, уходило бы гораздо больше, но эсэсовцы начали зверствовать и применять массовые расстрелы, что, в принципе, не добавляло им любви горожан и обычных солдат. Зато каждый вышедший пропускался через фильтр, и наши офицеры после допросов скрупулезно наносили на карту узлы сопротивления. После чего наиболее крупные из них обстреливались артиллерией и штурмовались авиацией. Судя по показаниям новых пленных, это давало неплохие результаты. Но, с другой стороны, когда гитлеровцы превращают в опорный пункт чуть ли не каждый дом, без зачистки пехотой все равно не обойтись. Можно город в щебенку превратить, только из подвалов один черт будут стрелять… М-да, это не Кенигсберг, откуда наиболее фанатичные ушли на запад, это столица Третьего рейха, и уходить гитлеровцам просто некуда. Тем более что в городе, можно сказать, остались самые «сливки» НСДАП.

И вот тут возникает вопрос, а что там за антифашисты появились? Марат, усомнившийся в их существовании, был, конечно, прав. Еще полгода назад всех антифашистов Берлина насчитывалось в лучшем случае пара сотен человек и сидели они тихо, как тараканы под плинтусом. Откуда же их столько взялось, что они умудрились поднять восстание? Но, кажется, я знаю откуда…

Гельмут фон Браун (блин, Браунов в Германии, как в России Ивановых) после раскрытия заговора и самого факта переговоров с русскими сначала сбежал в Швейцарию, но потом, сменив фамилию, вернулся в фатерлянд. О его судьбе мне, разумеется, никто не докладывал, но по кое-каким намекам можно было понять, что Гельмут продолжает вести свою работу среди той части генералитета и промышленников, которые не попали под гестаповские чистки. И опять-таки основываясь на косвенных фактах, можно предположить, что основным лицом, с которым контачил Браун, был Эрвин Роммель. Да-да, тот самый герой Африки, который в Молдавии очень крепко получил по зубам. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. После разгрома его корпуса на Днестре, раненого Роммеля, которому во время бомбежки штаба камнем выбило передние зубы и осколками повредило легкое, переправили на лечение в рейх.

Два месяца назад он полностью вылечился и сейчас находится в Берлине на должности первого заместителя коменданта города. И вот вопрос: мог ли Гельмут распропагандировать «Лиса пустыни»? Я думаю – вполне мог. Роммель – мужик достаточно трезвомыслящий и отлично понимает, что капут не просто близок – он уже настал. Впрочем, этим пониманием уже никого не удивишь, но в отличие от остальных генералов вермахта, воевавших против нас и находящихся сейчас в Берлине, Роммель чувствует себя белым и пушистым. Ведь в СССР этот вояка себя практически никак не проявил. Возможно, просто не успел, но по-любому: обвинений в военных преступлениях со стороны Союза ему можно не опасаться. В принципе, в Африке он тоже в чем-либо предосудительном замечен не был, но тут в полный рост встает мстительность англичан. То, что он горсткой солдат гонял союзнические войска по всей Ливии и Египту, «лайми» ему припомнят, вне всяких сомнений. А при желании и «военные преступления» накопать всегда смогут…

И вот здесь возникает интересный вопрос: предполагая подобные расклады, мог ли Роммель поднять свои части на мятеж? Особенно зная, что ударив изнутри, спасет не только миллионы жизней мирных людей, за которых как помощник коменданта несет прямую ответственность, но еще и заработает большие бонусы от советского правительства? Какие, я даже не могу предполагать, но уж заступничество на предстоящем суде – это точно! А это очень, очень весомо, особенно, когда ближайшее личное будущее совершенно туманно и не исключено, что катастрофично.

М-да… в этом случае Роммель вполне мог рискнуть сыграть в свою игру. И это объясняет слова диктора насчет антифашистского восстания. Начни дергаться гражданские, их бы задавили моментально, но если выступят вооруженные не только стрелковым оружием военные…

Нет, как вернемся, тут же в штаб фронта надо ехать, тем более что Кравцовых именно там ждут, для дальнейшей переправки в Москву.

Тут, отвлекшись от мыслей о штурме немецкой столицы и вспомнив, куда я собственно еду, я повернулся к Михаилу и спросил:

– Слушай, Миш, а как вы дом-то свой бросили? Виноградники, земли… Это что – теперь так и пропадет?

Кравцов, сдвигая в сторону мешавшую ему трубу гранатомета, удивился:

– Почему пропадет? Там остался управляющий, который будет следить за домом и за всем остальным. Мы уже прикинули, что на несколько лет нам во Францию путь заказан, поэтому мсье Лямонж будет распоряжаться всем хозяйством и переводить деньги в один из банков Цюриха. Так что мы вовсе ничего не теряем, а только приобретаем свою старую-новую Родину. Да и на первое время, чтобы начать свое дело в России, – тут Мишка на секунду замялся и поправился: – В СССР, у нас сбережений вполне хватит!

Я улыбнулся:

– Молодцы! Сразу видно деловую хватку!

Кравцов в ответ тоже сверкнул зубами в улыбке:

– Ну ведь не совсем же тупые, тем более к отъезду давно начали готовиться, а появление англичан просто чуть-чуть его ускорило и немного изменило маршрут. – Сказав это, собеседник протянул руку и добавил: – Вон, где дерево с сухой верхушкой, съезд с основной магистрали. Нам туда.

Кивнув, я притормозил, вписываясь в поворот, и уже хотел было спросить, каким именно маршрутом Кравцовы изначально думали выбираться, как машину подбросило на выбоине, и вместо вопроса,чуть было не прикусил себе язык. Выругавшись сквозь зубы и сосредоточившись на дороге, я возмутился:

– Что за похабщина? Вот блин, Европа называется – шаг в сторону и по колено в дерьме!

Михаил, который, подлетев вместе со всеми, приземлился на автомат Гека, шипя и по новой раскладывая вокруг себя тубусы гранатометов, пояснил:

– Сейчас эта дорога закончится, мы выедем на грунтовку, которая идет через поля. Так до Линсона ближе всего получится. Просто если ехать дальше по шоссе, то большой крюк выйдет. А тут я позавчера на велосипеде за два часа доехал…

– Понятно… Мне только вон те кюветы не нравятся. Если что – автобус не развернется.

– И что здесь может быть? Немцы ушли, союзники еще толком территорию не освоили, местные по домам сидят.

– А… – Я махнул рукой. – Не обращай внимание. Это так – профессиональная паранойя.

Марат, слушавший наш разговор, хохотнул:

– Точно подмечено! Мне один знакомый летун рассказывал, что он как нормальный человек передвигаться уже не может. Куда бы не пошел, постоянно на землю смотрит и отмечает все камешки, веточки, кочки, пучки травы.

Я удивился:

– Почему на землю? Они вроде через плечо каждые сорок секунд поглядывают…

– Так то истребители, а я про штурмовиков говорю. Вот такой и идет, взгляд не поднимая, – все ориентиры пытается засечь. И ему уже разницы нет – в воздухе он или на земле. А самое главное, что все остальные летчики полка ведут себя так же.

– Да-а… долго народ еще будет очухиваться и к мирной жизни привыкать…

Мы помолчали, думая каждый о своем, а потом Кравцов неожиданно сказал:

– Знаешь, Илья, когда я окончательно поверил твоим словам про перемены в России?

Я пожал плечами.

– Когда тебя «кровавая гэбня» не к стенке поставила, а обедом накормила?

Мишка фыркнул:

– Нет. Когда этот самый обед принес пожилой ефрейтор, у которого помимо советских медалей на гимнастерке был солдатский «Георгий» четвертой степени. Я ведь помню рассказы отца, как красные к царским наградам относились… А тут вдруг в военной контрразведке встречаю человека, который носит награду Российской империи! Честно скажу – был потрясен. Потрясен и обрадован! Ведь даже такая мелочь может показать, насколько далеко зашли перемены в СССР!

Хе, услышав эти слова, я вспомнил, как сам был потрясен, когда в «Правде» появилась фотография Буденного, на которой хорошо было видно, как среди советских орденов очень органично разместились четыре солдатских «Георгия». И статья с постановлением СНК СССР служила словно пояснением к этому фото.

До этого царские награды за Первую мировую войну люди иногда носили, но, разумеется, явочным порядком. Командование этому не препятствовало, только комиссары, превратившиеся впоследствии в политруков, периодически вякали против, но и то без души, а так, чисто для проформы. А постановление Совета народных комиссаров все расставило на свои места. В нем говорилось о преемственности боевых традиций и сохранении должного уважения к героям, громившим немцев в империалистическую войну. Говорилось, что подвиги, совершенные при защите Родины, остаются подвигами, невзирая на существующий строй. И последней точкой постановления было то, что георгиевские кавалеры приравнивались к кавалерам ордена «Славы», со всеми положенными им льготами.

М-да, этот указ, как и все остальные нововведения, был очень в тему. Но остальные все больше касались мирной жизни, а здесь он напрямую относился к армии, и я сам видел, как седые солдаты не скрывали слез радости, размещая свои крестики на гимнастерке согласно статуту ордена. И теперь нередко можно было увидеть солидного старшину, полковника, а то и маршала, на груди которого с левой стороны поблескивали дореволюционные солдатские ордена.

Но я к этому уже привык, воспринимая как само собой разумеющееся, а Кравцова, получается, торкнуло по полной программе. Хотя, мне кажется, что при принятии постановления среди прочих резонов учитывалась и такая реакция.

Поэтому сейчас, видя волнение Мишки, я ухмыльнулся:

– И что тебя так удивляет? А насчет перемен… царские награды – это настолько малая их часть, что и говорить особо не о чем. Вот в Союз приедешь – сам все увидишь. Ты лучше расскажи, как вы жили после моего отъезда?

Кравцов, переключившись с впечатлившего его ефрейтора на свою семью, начал говорить, и под эту беседу мы незаметно доехали до Линсона. На холме перед въездом в город остановились. Первым делом я поинтересовался у подошедшего Жана:

– Что слышно?

– Разное, но про Берлин ничего.

– Жаль…

Выплюнув сорванную травинку, я достал свой «цейс» и присоединился к Марату, который уже внимательно оглядывал в бинокль раскинувшуюся перед ним панораму.

Мишка, стоя рядом, показал пальцем:

– Вон, видите красная крыша с флюгером в виде кораблика? Мы в этом доме остановились.

Кивнув, показывая, что его слова приняты к сведению, я продолжал рассматривать улочки и дома маленького городка. Вроде все тихо, и никаких следов пребывания посторонних, в виде трупов на улицах, беготни или догорающих автомобилей, не видно. А видна как раз таки обычная гражданская жизнь, особенно главный ее показатель: тетки, спокойно идущие по своим делам, и играющие детишки.

Кравцов, глядя из-под руки туда же, куда и мы, поинтересовался:

– Вы что? Патрули союзников высматриваете?

Досадливо дернув плечом, я ответил:

– При чем тут союзники? С ними мы разойдемся, просто козырнув друг другу. Ну если только они, увидев террор-группу, нашу униформу на сувениры не начнут выпрашивать.

Михаил поднял брови:

– А если начнут?

– Если начнут… Хм, в моей оружейной коллекции есть один пробел, так что, думаю, договоримся… Бр-р… – Тряхнув головой и избавляясь от заманчивого видения вороненого, с деревянными щечками, «кольта М1911A1», я вернулся к главной теме: – Меня сейчас другое интересует: в штабе полка сказали, что последние бои в этих местах они вели в основном с эльзасским фольксштурмом и остатками двадцать третьей гренадерской дивизии, в которую входил семидесятый полк СС. Фольксов и эсэсманов наши расколошматили в пух и прах, но мелкие группы гитлеровцев до сих пор ночами просачиваются за Маас… Народное ополчение уже, конечно, разбежалось, а вот эсэсманы…

Шмидт, прислушивающийся к разговору, понимающе вставил:

– А съемдьесятый польк СС – этто потрасделение «Фаллония», ф котором польшиньство состафляют пельгийцы…

Кивнув, я поправил:

– Там разного европейского отребья хватало, но костяк, действительно, – бельгийцы. И меня терзают смутные подозрения насчет того, что эти козлы после разгрома на родину намылятся. Среди своих им проще будет затеряться. Значит, они сейчас не в тутошних лесах прятаться будут, а на север уходить, и поэтому не исключена возможность встречи.

Марат, оторвавшийся от бинокля, выразил сомнение:

– Здесь вряд ли пойдут – наши хоть и за рекой, но разведка местность контролирует. Да и днем из укрытий вылезать они ни за что не рискнут.

– Так о чем я и говорю. Убедились, что городок чист? Тогда – по машинам!

Рассевшись на свои места, мы начали потихоньку спускаться с холма, а потом, следуя указаниям Кравцова, поехали по узким улочкам городка к нужному дому. В том, что Линсона война совсем не коснулась, я убедился сразу, так как при виде вооруженных людей немногочисленные попадающиеся нам навстречу люди не стремились нырнуть в ближайший дом, а наоборот, останавливались и с интересом поглядывали на проезжающих. Наверное, пытались вычислить национальную принадлежность бойцов. Только вряд ли им это удастся – на машинах опознавательных знаков нету, а на камуфляже эти знаки тем более не предусмотрены. Но я не учел зоркости местной ребятни. Ехали мы медленно, и пацанва, умудрившись разглядеть зеленые звездочки на пилотках и фуражках, тут же завопила:

– Советик, советик! Вива ля Рюси!

Взрослые тоже оживились, и поэтому пришлось помахать им ладошкой. Но собирать здесь митинги, да и вообще как-либо задерживаться мне вовсе не улыбалось, поэтому я только газу прибавил. А минут через пять вся колонна остановилась возле двухэтажного дома, крытого красной черепичной крышей, с флюгером на коньке, где в беседке, стоящей за небольшим заборчиком я увидел Аристарха Викторовича собственной персоной. Разглядев рядом с ним Игната Киреевича, даже не удивился и, выпрыгнув из джипа, скомандовал своим людям:

– Оглядеться по периметру! – После чего, пройдя вслед за Михаилом через калитку, козырнул взволнованно привставшему генералу: – Здравия желаю! Подполковник Лисов для эвакуации вашей семьи прибыл!

Аристарх Викторович растерянно посмотрел на своего сына, который улыбался во весь рот, потом на меня и потрясенно выдохнул:

– Илья Иванович, неужели это вы? Как же Миша вас нашел?

Кравцов-младший, обнявший отца, ответил за меня:

– Это Илья меня нашел! Но предлагаю оставить разговоры на потом и начать собираться. Нам до вечера надо успеть вернуться в расположение русских войск.

Генерал сразу подобрался и, кивнув, принялся отдавать распоряжения появившимся домочадцам. Правда, те не очень спешили их выполнять. Сначала все поздоровались со мной, потом я представил им Марата, стоявшего рядом. Потом откуда-то прибежал Петька, вымахавший за время, что я его не видел, чуть не на полголовы. Прибежал не один, а в компании еще двух пацанов. Те в смущении остановились поодаль, а Петруха, пожимая нам руки, гордо поглядывал на них. Но его степенность моментально улетучилась, когда он вблизи разглядел униформу и оружие приехавших. Глаза у самого младшего Кравцова стали по пять копеек и он шепотом поинтересовался:

– Илья Иванович, так вы что – «невидимка»?!

– Да ну?! – С деланно-испуганным видом я повернулся к Марату: – Шах, ты меня видишь?

– И даже слышу…

– Это хорошо, а то вот этот парень сказал, что я превратился в персонаж из книги Уэллса…

Петька надулся, но ответить на подначку не успел, так как его отец, глядя на столпотворение возле машин, повысив голос, разогнал всех заниматься сборами. После чего, обращаясь ко мне, пояснил:

– Господин… к-хм… товарищ подполковник, прошу нас извинить. Просто мы никак не ожидали, что все решится настолько быстро, вот и не были готовы. Сборы займут около часа, поэтому, может, пока вы и ваши люди желаете отобедать?

– Благодарю, господин генерал, но мы недавно ели. А сейчас лучше будем следить за обстановкой, чтобы ничто не помешало отъезду.

– Понятно, – кивнул Аристарх Викторович, – но я скажу Шурочке, чтобы она хотя бы угостила вас морсом и печеньем.

Легкий перекус всеми был воспринят с энтузиазмом, и через десять минут мои пацаны вовсю жевали, не забывая при этом контролировать окружающую местность.

А чуть позже появился какой-то толстый мужик, подпоясанный трехцветным шарфом, на голове которого красовалось приплюснутое подобие цилиндра, а на шее висела цепь, толщиной с запястье. Странного толстяка сопровождало еще пятеро не менее колоритных личностей, вышагивающих с важностью перекормленных павлинов. Хорошо еще, что о их приближении заранее предупредил Змей, который, поев, ушел на «фишку», а то бы мы нехило переполошились. А все потому, что за странной пятеркой двигалась толпа, человек в сто, запрудившая всю улицу. Но Козырев четко доложил: дескать, идущие по улице – гражданские, с большим количеством женщин и детей, и, судя по всему эти люди, вовсе не воевать намылились.

Змей оказался прав – воевать никто не собирался. Толстяк и его расфуфыренная свита оказались мэром с советниками, а все остальные – просто жителями Линсона, прознавшими, что в их городе появились русские военные. Видно, мэр еще сам толком не знал, под чьей юрисдикцией останется их большая деревня, вот и поспешили отметиться хоть у каких-то возможных представителей новой власти.

Ну да, мобильный патруль союзников через Линсон проскочил не останавливаясь, а тут мэру доложили, что русские не только приехали, но даже вышли из машины, после чего он и поспешил «наводить мосты». Отмазаться от общения у меня не получилось и беседа вылилась в стихийный митинг, на котором переводчиком выступал Аристарх Викторович. Хорошо хоть, я за последнее время наблатыкался говорить перед достаточно большими скоплениями народа и поэтому, не ударив в грязь лицом, смог толкнуть не только более-менее связную, а еще и красивую речугу. А когда после моего заключительного: «Вив ля Рюси, вив ля Франс!», толпа восторженно взревела, слово опять взял толстяк. Правда поняв, что мы не собираемся брать власть в городе, мэр несколько потускнел, но в ответной речи не подкачал и выразил огромную благодарность как союзникам в целом, так и доблестной Советской армии в частности. Он разглагольствовал минут десять и закончил выступление приглашением на праздничный обед в нашу честь.

Услышав про обед, Пучков настолько взволновался, что мне пришлось, не переставая улыбаться, краешком губ прошептать:

– Гек, угомонись! Тебе что – лавры Паниковского покоя не дают? Ты учти – он плохо кончил!

– А в чем проблема? Мы ведь себя не выдаем за участников автопробега и потчевать нас собрались именно как героических солдат-освободителей! А мы они и есть!

– Угу – аз есмь царь… Проблема не в жратве, а во времени, которого у нас нет. Сам прикинь, сколько мы тут его уже потеряли…

И после этих слов, подняв руки и привлекая к себе всеобщее внимание, попросил Аристарха Викторовича:

– Поблагодарите французов от нашего имени, но скажите, что мы не можем больше задерживаться. Дела службы зовут. В общем – всем спасибо, все свободны!

После чего, отрядив Макса и Змея помогать таскать вещи, мы, моментально окруженные толпой, стали отвечать на рукопожатия, объятия, а иногда даже и поцелуи (исключительно особ женского пола), получаемые от радостных жителей и жительниц городка.

А когда все чада и домочадцы Кравцова загрузились в автобус, я, усевшись рядом со сменившим меня за рулем Шарафутдиновым, не переставая улыбаться и махать рукой не желающим расходиться французам, скомандовал:

– Вперед!

И наша колонна, медленно раздвигая народ, направилась к выезду из Линсона.