– На «десять часов» наблюдаю движение.

Я перевел бинокль и увидел пацана лет двенадцати, который шел вдоль поляны, таща за собой на веревке козу. Коза была жирненькая, но явно недовольная жизнью. Она то спокойно топала следом за поводырем, то вдруг упиралась всеми четырьмя копытами в землю, жалобно мемекая, и тогда мальчишка резко дергал за веревку, заставляя ее семенить дальше. Сам пацан, в отличие от козы, вид имел ободранный и непрезентабельный. В большой, не по размеру кепке, каком-то кожушке, коричневых грязных штанах и, похоже, – босиком. Обративший на него мое внимание Гек через несколько секунд выдал заключение:

– Это малый с хутора Ломзицкого. Похоже, у него коза потерялась, вот он ее нашел и тащит обратно.

– Что еще скажешь?

Лешка пожал плечами:

– А что тут говорить? Детвора бегает по лесу безостановочно. И вовсе не факт, что они осуществляют наблюдение. Ты ведь мое мнение знаешь, чего спрашивать?

– Скучно, вот и спрашиваю… О! Смотри – к развилке свернул.

– А куда ему еще деваться? Домой идет, вот и свернул. И даже если бы он пошел в другую сторону, это еще ни о чем бы не говорило – мало что пацаненку в голову прийти может? Может, у него там богатство великое, в виде цветных стеклянных шариков, припрятано…

– Угу, в пяти километрах от дома…

– В этом возрасте и десять километров не крюк. Себя вспомни…

Я только плечом дернул, ничего не ответив напарнику. А все потому, что группа так и не пожелала всерьез принять мою грандиозную идею о том, что ребятня бродит по лесу не просто так, а осуществляя наблюдение за дальними подступами к объекту. Ведь так же наши партизаны действовали. Глаза у мальчишки ничем не отличаются от глаз взрослого, и наблюдательности у них тоже не отнять, зато в случае поимки с таких малолеток вообще все взятки гладки. Да и ловить в общем-то не за что. Ну ходит он по лесу, ну и что? Закон гулять не запрещает. Тем более до запретки вокруг аэродрома – больше десяти километров по прямой.

Щегол тем временем окончательно скрылся в чаще, а Гек, осторожно поерзав на ветке, недовольно сказал:

– Вот зараза! Ощущаю себя макакой. Только они на деревьях живут с детства, а я уже отлежал себе все.

Я, выбравший себе более удобную развилку, предостерегающе прошипел:

– Ты, макак, не очень-то ерзай! Маскировка маскировкой, но если с той стороны поляны еще один наблюдатель сидит, то может засечь шевеление.

Вообще сказано это было больше из вредности, так как засечь нас было практически невозможно. Разве только в том случае, если наблюдатель будет пялиться именно на наше дерево, выбрав его из сотен растущих вокруг. Да и то не факт – маскировка уж очень хорошая. В этот раз для работы нам выдали маскхалаты нового образца: с необычным камуфляжем, а также сеткой и петлями, в которые так удобно втыкать разный лесной мусор. И теперь даже вблизи мы смотрелись просто как комок моха или древесный гриб, прилепившийся к дереву.

Поправив веточку, торчащую из рукава, я, откинувшись на ствол могучего дуба, в ветвях которого мы и затерялись, опять начал наблюдение, попутно вспоминая историю, связанную с этим камуфляжем. Ну не конкретно с этим, а вообще, но руку я к этому приложил нехило…

Просто вышло как: оказывается, в СССР технику или просто красили в зеленый цвет и на этом успокаивались, или, следуя указаниям целого отдела специализированного заведения, наносили единообразный камуфляж. Вот только этот камуфляж был как мертвому припарка. Почему-то немецкие танки замечались в последний момент и очень часто после уже произведенного выстрела, а наши коробочки, даже усеянные пятнами краски, были видны, как торчащий среди пустыни баобаб. Из-за чего так выходило – черт его знает, но на той же «Пантере» разводы полностью смазывали ее силуэт, а вот на «тридцатьчетверке» они ее как будто подчеркивали.

Когда я уже был в УСИ, то, вспомнив про эту загадку, решил рассмотреть проблему с другой стороны. С вояками связываться даже не стал, а просто в один из дней собрался и поехал в МХИ. Ректор Художественного института при виде подполковника НКВД несколько сбледнул с лица, но когда понял, что мне нужен вовсе не он, а встреча с наиболее талантливыми студентами, опять обрел свежесть щек. На радостях даже предложил для будущего разговора свой кабинет, но я отказался, попросив организовать встречу в любой свободной аудитории. Просто мне нужен был неформальный разговор, а в кабинете ректора такого бы точно не получилось. Глава института прошустрил, и поэтому буквально через двадцать минут я открывал дверь, за которой меня ждало человек восемь будущих Суриковых и Айвазовских.

Ребята сначала держались скованно, но я зацепил их профессиональную гордость и чувство патриотизма. Просто насвистел, что камуфляж для всей немецкой техники разрабатывался немецкими художниками. Мол, они, как люди, тонко чувствующие и одаренные, смогли сделать невозможное – подобрать к каждому конкретному силуэту такую раскраску, что она просто растворяла вражескую технику в глазах наших наводчиков и наблюдателей. А у нас этого нет, и поэтому за свою некомпетентность мы расплачиваемся жизнями тысяч танкистов, летчиков и артиллеристов. Пацаны идею поняли моментально и решили, не откладывая в долгий ящик, переплюнуть своих немецких коллег. На лежащих тут же листах они, галдя и споря, принялись показывать свои первые идеи. Глянув, как на, буквально в три секунды нарисованном, силуэте ЯК-3 чернявый парень, щедро пользуясь разноцветными карандашами, принялся, бормоча что-то себе под нас, рисовать разводы, я быстренько обломил энтузиастов:

– Ребята, стоп! Не так быстро. Вы мне сначала ответьте на вопрос – Красная армия у нас какая?

Художники, опешив от вопроса, на некоторое время замолчали, а потом самый низенький неуверенно сказал:

– Самая прогрессивная?..

Тут его подхватили остальные:

– Непобедимая!

– Победоносная!

– Легендарная!

Подняв руку, я прекратил галдеж и сказал:

– Это все правильно. Но в первую очередь она – рабоче-крестьянская. А это значит, что вам при создании вашего (я надеюсь) шедевра следует пользоваться не всей палитрой, а тремя цветами. Поверьте моему опыту – в армии у нас есть краска зеленая, – я загнул палец, – белая, – загнул второй, – и черная. На этом полет фантазии наркомата обороны заканчивается. Поэтому именно с таким урезанным спектром вы и будете иметь дело. Да, еще учтите, что белая – это в основном не краска, а известка, используемая для зимнего камуфляжа. Поэтому можно переиграть и как краску использовать зеленую, черную и красную. Для авиации еще добавляется синяя. Ну и, конечно, все их смеси. На большее рассчитывать не надо, так как все упирается в финансы…

Суриковы несколько приуныли, но буквально на пару минут, а потом тот самый, чернявый, одернув пиджак, твердо ответил:

– Сделаем, товарищ подполковник!

И глаза у него так горели, что я даже не сомневался – сделают. А что – ребята молодые, взгляд не зашоренный, рамок нет, зато есть талант.

Потом я вынул из принесенного с собой тубуса плакаты с силуэтами техники, но на этом дело вовсе не закончилось. Художники уже назавтра затребовали все пощупать и осмотреть в натуре. Колычев, который был в курсе моей задумки, дал добро, и через три дня после проверок и взятия подписок пацанов отвезли на полигон, где они начали резвиться. Была зима, холод страшенный, но Репины не вылезали из боксов до тех пор, пока не предоставили мне «тридцатьчетверку» и ЗиС 3, выкрашенные по их задумке.

Когда я, вызванный их звонком, прибыл на место, чернявый, которого звали Олег Семиницкий, дыша на руки, гордо показал в открытые ворота, за которыми стояли плоды совместных трудов, и сказал:

– Вот. Мы сначала на эскизах все прикинули, а потом уже на самих объектах. Жалко, что нам не дают их в поле выгнать, там бы вы наглядно убедились в действенности маскировки.

Но я убедился и так, потому что, хлопая глазами, глядел на Т-34-85 чуть ли не в «цифровом» камуфляже. Во всяком случае, эти рубленые линии наслаивающихся геометрических фигур были очень похожи именно на «цифру»! А Олег продолжал:

– Мы еще исходили из ваших слов об уровне образования в Красной армии, поэтому постарались максимально упростить саму схему наложения цветов. Сделали несколько полотняных трафаретов. Подсчитали общее количество расхода краски и дали пропорции смешивания.

– А это что за конструкция?

Оторвавшись от созерцания танка и дивизионной пушки, я обратил внимание на макетный стол и стоящую над ним высокую, до потолка, стремянку.

– Это? Это мы моделировали, как «тридцатьчетверка» в летнем камуфляже будет смотреться на местности, из кабины немецкого самолета-разведчика. Даже фото делали. А вон там, за брезентом, такой же стол, но с зимним пейзажем. На нем мы другие решения проверяли и после проверки выкрасили уже настоящую технику.

– Ну вы, блин, даете. – Я отвечал Семиницкому, а сам обшаривал глазами стол в поисках модели танка, но так его и не найдя, уточнил: – Вы модельку уже убрали?

Олег по-детски рассмеялся и, протянув руку, взял со стола удивительно тонко сделанную копию танка размером с коробок спичек.

Осторожно разглядывая модель, я поинтересовался:

– Из пластилина сделали? Да как классно все! Даже десантные скобы есть!

– Нет. Из глины. Вася у нас скульптор, вот и постарался.

– И как все выглядит на фото?

– А вы сами посмотрите…

Разглядывая четкую, контрастную фотографию, я нашел место, где стоял замаскированный танк только потому, что видел, откуда его достал Олег. И то, танк я толком и не рассмотрел, настолько он сливался с местностью. Восхитившись результатами деятельности пацанов, я уже хотел бежать с этим к Ивану Петровичу, но перед моим уходом Семиницкий пояснил, что этот камуфляж подходит только для данной, конкретной модификации танка. Для Т-34-76 он уже будет другой. Для ИС-2 совсем другой. Ну и так далее.

– Даже набалдашник на конце ствола может изменить картину. А уж если форма башни будет иная, то весь эффект сразу пропадает. Поэтому рисунок должен быть индивидуальный для каждого типа танка или самолета. Это очень важно!

Кивнув, я поблагодарил ребят и, сказав, что их головы и руки еще будут востребованы, помчался к Колычеву, унося с собой снимки, сделанные студентами.

Глава УСИ, который вначале к моей идее отнесся довольно равнодушно, разглядывая фотки, чесал затылок, хмыкал и в конечном итоге на ближайшем совещании поднял этот вопрос на самом высоком уровне. Вот так это дело в конце концов и дошло до Верховного. Тот, исходя из своей привычки не откладывать решений в долгий ящик, вызвал вояк из конторы, где разрабатывали обычный камуфляж.

Военные чины, презрительно оттопыривали губу, морщились и всячески хаяли творение «подростков». Но усатый вождь, назначив художникам куратора – целого генерал-майора артиллерии, выдвинул, на мой взгляд, очень толковую идею. Он просто назначил испытания. Да еще добавил при этом:

– Не будем спорить, товарищи. Лучше как говорится – один раз увидеть… Просто возьмем взвод танков в обычном маскировочном окрасе и в том, что предлагают, как вы говорите, «подростки». А товарищи летчики, артиллеристы и танкисты, которые будут их облетывать, засекать, или вести учебный бой, нам скажут свое мнение.

Я этого уже не застал, так как отбыл к Гусеву, но было известие, что на тех соревнованиях Айвазовские победили с разгромным счетом. А затем на заводы и в мехмастерские пошли циркуляры и инструкции, связанные с этим нововведением. Из ребят же организовали официальную группу по разработке новых видов камуфляжа. И уже летом я узнал, что после проведения войсковых испытаний было выяснено, что потери наших танкистов, которые подверглись нанесению «цифры», снизились почти на восемь процентов, а мои студенты представлены к наградам и даже выдвинуты на соискание Государственной премии.

Но, судя по моему новому комбезу, их деятельность техникой теперь вовсе не ограничивается. Похоже их задействовали и в легкой промышленности… А для нас это – большой гут! И лично для меня это тоже показатель. Показатель того, что могу хоть что-то толковое предложить. Не в смысле чего-то глобального и всеобъемлющего, а вот так – ориентируясь на собственную смекалку.

Ведь чем дольше идет война, тем более и более опытными и знающими бойцами становятся окружающие люди. Я-то хорошо помню, насколько внимательно – открыв рот и растопырив уши, меня слушали окружающие тогда, в сорок первом. Ведь и запуск РС с самодельных станков был для них откровением. Добыча тротила из старых снарядов, дощечка с зарубками – для стрельбы из станкача ночью, подленькое минирование трупов гранатами, да и многое, многое другое в начале войны было откровением.

Просто мне в свое время дядя Саша давал знания, которые были основаны на опыте и Великой Отечественной, и Корейской, и Вьетнамской, и Афганской войн. А ведь я перечислил только наиболее крупные конфликты второй половины двадцатого века… Поэтому в лето начала войны я и выступал эдаким гуру и знатоком. И все потому, что людям, бывшим тогда рядом со мной, просто неоткуда было набраться настолько специфических навыков. Практически все знания Первой мировой и Гражданской с утра 22 июня сразу устарели, а нового опыта бойцы еще не наработали. Зато сейчас…

Сейчас, по сравнению с некоторыми спецами, я просто – щегол пестрожопый. И реально оценивая, теперь отношу себя к середнячкам. Крепким, но не более того. А чтобы вообще не скатиться вниз, приходится постоянно учиться, общаться и набираться своего опыта. Я и раньше не был чужд поднять профессиональную подготовку повыше, но вот случай со Славкой Кубиком меня вообще подстегнул конкретно.

Ведь насколько изящно он действовал – предугадал психологическое состояние противника, учел его привычки, а потом, объединив это с обыкновенным атмосферным давлением, сумел провести блестящую разведку кишащей немцами местности. Я бы там засыпался…

Так что хоть это и отдает паранойей, но быть даже в середняках вовсе не хочется. Ибо все, что не «лучший» – чревато для здоровья. И пусть народ вокруг говорит, что Лисов и так – «настоящий волчара», только я никогда после того случая не упускал момента поговорить и с разведчиками, и с артиллеристами, и с танкистами, и с летунами. Причем не просто потрепать языком, а именно обменяться опытом. Ведь у каждого человека за годы боевых действий появились свои наработки и наблюдения. Даже у обозников можно столько интересного и применительного к нашей работе узнать... Вон, полгода назад один ездовой говорил…

В стороне щелкнул сучок, и я, отвлекшись от воспоминаний, перенес свое внимание в ближнюю зону. Ха! Да у нас гости. Упитанная мохнатая свинья и с ней три полосатых поросенка, похрюкивая, принялись увлеченно копаться под дубом, растущим метрах в тридцати от нас. Слегка пихнув ногой Пучкова, я глазами показал ему на свинок и изобразил, как будто зубами стягиваю с шампура кусок мяса. Гек плотоядно улыбнулся, а кабаниха, видно, что-то почуяв, перестала рыть землю и принюхалась. Поводив рылом, она как самонаводящаяся ракета развернулась к нам и коротко хрюкнула, после чего вся семейка бесшумно исчезла в зарослях.

В принципе это можно считать за показатель отсутствия поблизости людей. У кабанов нюх такой, что собака позавидует, да и осторожные они до невозможности. А так – кабанчики гуляют, птицы не орут обеспокоенно. Значит…

– Гек, можно менять позицию. Пойдем в квадрат двадцать-девятнадцать, заодно и разомнемся.

Напарник кивнул, и еще через несколько минут мы двумя размытыми тенями скользили в сторону новой точки наблюдения.

В новом квадрате, на пересечении двух лесных дорог, просидели до вечера, но за это время вообще никого не увидели и, когда сумерки начали сгущаться в темноту, снялись с места, двинувшись к точке сбора. Когда через полчаса подошли к вывороченному вязу, то, мигнув два раза фонариком с синим светофильтром, получили ответное условленное мигание. Пучков, видя это, удовлетворенно сказал:

– О, наши уже здесь! Вот и здорово – никого ждать не придется.

А еще через несколько минут я принимал доклад Шарафутдинова о прошедшем дне. Они находились в более оживленной местности и поэтому помимо двух подвод с сеном, проследовавшим в сторону колхоза «Буденновский», и бабы с ребятишками, которые собирали ягоды, видели даже полуторку. Изделие Горьковского автозавода перевозило в кузове улья и, попердывая изношенным мотором, укатило в сторону квадрата 32-18.

Марат, выговорившись, поинтересовался:

– Ты опять малолетних «шпионов» выслеживал?

– Опять.

Шах только головой покрутил, а я, не желая больше торчать в этом комарином рассаднике, приказал:

– Ладно, потом мнениями поделимся. Нам еще часа два топать, поэтому – за мной!

И группа в полном составе взяла курс на аэродром.

Пока рысили по темному, хоть глаз выколи, лесу, я все думал, что идея уйти за будущее кольцо оцепления все равно кажется правильной. Да что тут «кажется»! Четыре дня наблюдения за районом вокруг хутора Кшиштофа Ломзицкого еще больше утвердили меня в этой мысли. Ведь вначале планировалось нас и остальные террор-группы задействовать в наиболее непроходимых районах, которых в этой части Полесья было выше крыши. Остальную местность должен был контролировать скрытно выдвинувшийся в час «Х» кавполк, с двумя усиленными пулеметными эскадронами. Их задачей являлось: пройдя вне дорог, чтобы исключить возможность встречи с наблюдателями АКовцев, оцепить возможные пути отхода поляков в районе 3–5 километров от аэродрома.

Вторую линию оцепления будут осуществлять три батальона НКВД, которые прибудут из Листвянок. А так как Листвянки находятся почти в сорока километрах отсюда, то пехота НКВД со своей техникой блокирует дорогу Грель–Воркуновка только часа через два после начала операции. Заранее занять позиции они просто не смогут, так как в этом случае разведка АК будет иметь возможность предупредить своих. Но зато эта дорога проходит в восьми километрах от аэродрома, отсекая основной лесной массив. А форсирование дорог в тылу противника – это дело крайне опасное, и поэтому я не завидую тем полякам, что сумеют проскочить позиции спешенных кавалеристов. По времени те, кто прорвется через первую линию оцепления, добегут до этой дороги как раз часа через два с половиной после начала боя, поэтому бойцы НКВД вполне успеют и расположиться, и закрепиться, и встретить беглецов со всей пролетарской любовью.

Все это, конечно, мало отличалось от обычной войсковой операции, но имелся один нюанс. Засадный кавполк заставит основную массу рассеяться. А так как командиры у АКовцев вовсе не дураки, то оставшиеся в живых вполне смогут предположить горячую встречу на лесной дороге, отделяющей этот участок леса от остального массива. И значит, что? А это значит, что они постараются уйти в сторону от своих основных сил. И уйти не столбовым путем, а наиболее непролазными буераками. Вот тут и начнется работа для ребят из террор-групп.

Я же решил расположиться еще дальше. Просто прикинул – кого-то возьмут кавалеристы. Кого-то НКВД. Самых хитрых захомутают «невидимки». Но у руководства нападающих должны быть свои пути отхода. Или хотя бы места лежек, чтобы была возможность отсидеться, пока поисковые группы будут шерстить лес. Только организовывать замаскированный блиндаж в этих местах заранее они бы не смогли. Случайность, конечно, не исключена, но в то, что где-то здесь будет «схрон» АКовцев, верится слабо. А вот помощники из местных вовсе не исключены.

Просидев полдня с картой, нашел на ней шесть хуторов, расположенных недалеко от Здохлева болота. Два из них отпали автоматически – из-за своей большой удаленности от места событий. А относительно еще пяти попросил Гусева уточнить сведения у местных сотрудников НКВД. Серега мою просьбу выполнил практически молниеносно, и к вечеру первого дня я беседовал с лейтенантом Смирновым. Иван Смирнов, оказавшийся плечистым мужиком лет тридцати с маленькими умными глазами на костистом лице, сразу понял, что мне нужно. Поправляя перевязь, на которой висела раненая рука, он ответил:

– На трех хуторах, расположенных здесь и здесь, – Иван показал места на карте, – проживают украинцы. Причем – «щирые». Контакты с ОУН не зафиксированы, но вполне возможны. Лесовики, что с них взять… Вот на этом, – Смирнов опять ткнул в точку на карте, – нормальные люди. Хозяин – Мыкола Стахив – активно помогал партизанам с самого начала войны. ОУНовцы его бы уже спалили, но у него пятеро детей: пацанов-погодков от четырнадцати до восемнадцати лет. И с оружием все управляются просто отлично. Шестнадцатилетний Ясь, тот вообще пулеметчик-виртуоз. Поэтому националисты, пару раз обломав зубы, вот уже месяц к нему не лезут. Из этого можно сделать вывод, что АКовцы ни к кому из этих троих не сунутся. С «щирыми» у них слишком уж большие трения после Волыни да Галиции. Стахив по понятным причинам тоже отпадает.

Лейтенант сделал паузу, а я, кивнув, признал правильность его мыслей. Это он точно заметил, что после этнических чисток, проводимых ОУН в Галиции да и в других местах «кресов всходних», как поляки называют эти территории, какой-либо союз между ОУН и АК практически невозможен. Уж очень хорошо «щирые» постарались в уничтожении поляков, имеющих «счастье» там жить. Это в мое время украинские националисты и Польша – братья навек в своей дружбе против «москалей». А сейчас они хуже кошки с собакой, и взаимный счет только растет.

Иван же, очередной раз поправив повязку, продолжил:

– А вот на четвертом хуторе проживает некий Кшиштоф Ломзицкий. В каких-либо связях не замечен, но Стахив говорил о том, что старший сын Ломзицкого – Юзеф – пропал еще в сорок первом. Ну пропал и пропал… Только есть странность – жена Юзефа, которая проживает на том же хуторе, в этом году родила. У хуторян с этим строго, значит, сын Ломзицкого, если и пропал, то не с концами. Во всяком случае, в прошлом году он был у отца. В связи с этим возникает вопрос – почему он не возвращается домой и где вообще проводит время? Понимаю, что эта наводка очень хилая, но, если и предполагать связь с АК, то она может быть осуществлена именно через Ломзицкого. Сам он поляк, сын почему-то скрывается… Да и хутор расположен в самой глуши, в полутора километрах от Здохлева болота.

– Болото на карте обозначено как непроходимое, но я по себе знаю, что у местных всегда тропка найдется. Ты не в курсе?

Смирнов, пожав плечами, извиняющимся тоном ответил:

– Я тут меньше месяца работаю. Прислали на замену убитого уполномоченного, поэтому всего еще разузнать не успел. Только-только с людьми познакомился…

Кивнув на его перевязанную руку, я поинтересовался:

– И часто тут постреливают?

– Да каждый день! Близко к воинским частям, конечно, соваться не рискуют, зато как в глубинку поедешь, считай, обязательно какая-нибудь падла из кустов шмальнет. И главное – людей у меня не хватает! Восемь человек на такой район – это же несерьезно! Мне пару раз взвод из запасного полка давали для прочески, но все бессмысленно. Тут не столько банды действуют, сколько сами хуторяне шалят… А он винтовку убрал в сарай, и все – мирный человек. И таких «мирных» здесь десятки…

– Что, егерей в вашем районе не водится? Они бы быстро всех лесных шалунов на ноль помножили.

– Откуда? Крупных банд у нас нет, а с этой мелочью, как начальство считает, мы сами разбираться должны. И я думаю – оно право. Вот только людей мало… Обещали через неделю подкинуть еще пятерых толковых парней. Так что через неделю и начнем этих стреляльщиков к ногтю прижимать!

– Как действовать – знаешь?

Лейтенант на этот вопрос только ухмыльнулся:

– Ученый.

Я не стал интересоваться, насколько он ученый, – и так ясно. Спецкурс ввели еще в начале прошлого года. Тогда для всех уполномоченных давалась краткая выжимка из антипартизанской тактики действий егерей. А этих самых егерей активно начали готовить на тех же базах, где шла подготовка «невидимок». И хоть говорят, что партизанскую войну прекратить очень тяжело, практически невозможно, но ребята из террор-групп с этим справляются довольно бодро. Тут ведь все зависит от тактики действий и знания психологии человека. И еще надо учесть, что основную массу «лесовиков» составляют именно крестьяне. Городские среди них, конечно, тоже встречаются, но и к ним есть свой подход. А метода, кстати, достаточно проста. Если совсем вкратце, то егеря сначала ведут тихую разведку в местах предполагаемого базирования противника. Но не в самом лесу, а в районе окружающих его деревень и хуторов. Разумеется, не показываясь на глаза местным жителям. «Лесовики» ведь не в вакууме живут, поэтому из леса в деревни периодически ходят курьеры. Да и не только курьеры. Разведчики, которые через своих родственников получают нужные данные, фуражиры, которые таскают продукты в отряд, просто бойцы, которые к своей жене на побывку забредают. Да и баня далеко не всегда в лесу присутствует…

В общем, егеря какое-то время отслеживают все эти перемещения, отмечая маршруты и время, а потом хлоп – оседлывают изученные тропы и начинают резню. Причем желательно – бесшумную. В стане тех же «мельниковцев» в результате этих действий начинается нервотрепка. То есть разведчиков они потеряли, жрать тоже становится нечего и окружающая обстановка не ясна. Вроде против них никто не проводит войсковой операции, о которой они всегда осведомлены по косвенным признакам (таким, как аресты по деревням и блокирование населенных пунктов солдатами). А тут все тихо, но люди пропадают, есть становится нечего, да и деревенские бойцы, оторванные от своей родни, начинают бухтеть. Какой напрашивается выход? Только уходить из данного района, так как против обученных егерей, которые никогда не вступят в отрытый бой с превосходящими силами, шансов у «мельниковцев» – никаких. А людей становится все меньше с каждым днем и, нет никакой гарантии, что когда их станет достаточно мало, весь «рой» не прихлопнут возникшие из темноты леса «невидимки».

И они уходят. Безвозвратно, так как выжившие их егеря могут действовать в этом районе и месяц и два и три, даже после ухода «роя», оставшегося от «четы».Уходят туда, где уже нет деревенских родственников, которые всегда готовы накормить и обогреть. Нет, агентура у них, конечно, работает, и даже в другом районе всегда найдутся люди, готовые помочь, но это уже мизер по сравнению с тем, что было. Да и хуторяне, составляющие основную массу «борцов», недовольные тем, что не видят своих родных и близких, начинают задумываться над дальнейшими перспективами этой борьбы. А так как между налетами им хочется и поесть и поспать и бабу, то существует два варианта развития событий: либо группа постепенно распадается, либо начинается беспредел. Если распадается, то и хрен с ними, а вот если беспредел…

В чужом районе они начинают потихоньку именно бандитствовать: забирая продовольствие, убивая несогласных, насилуя понравившихся барышень. Местное население, часть которого в начале вроде даже поддерживало «повстанцев», начинает в результате этого менять свое отношение. То есть не желая терпеть отморозков у себя под боком, принимается активно стучать. А дальше уже дело техники, так как основная задача выполнена – «лесовики» оторваны от народа и с ними могут справиться власти, работающие на местах.

Это касается в основном малых и средних групп. То есть от «роя» до «куреня». Но и с большими, так называемыми «отрядами» и «группами», в которые могли входить до трех тысяч человек, подобная тактика тоже дает свои результаты. Единственно, что добавляется, – это плотное взаимодействие «невидимок» с войсками НКВД и армией, которые после проведенной егерями разведки просто уничтожают «группу» в полном составе. Наибольшую же головную боль приносят рейдовые формирования, мотающиеся словно бешеные по всей территории Украины и Польши. Только вот на каждую хитрую попу всегда найдется хрен с винтом, поэтому и рейдовиков тоже гасят – дай боже!

Да и вообще – любое партизанское движение без вливаний извне достаточно быстро хиреет. А с новой тактикой борьбы с ним, проводимой советским командованием, оно заглохнет задолго до начала пятидесятых годов. Но главным, как мне кажется, будет даже не эта тактика, а новая политика, которую сейчас проводит Сталин. Вот она напрочь выбивает почву из-под ног у наших противников. В недавно освобожденных районах это еще не чувствуется, но постепенно здешние крестьяне поймут разницу с тем, что было, и с тем, что будет, начиная с этого года. И тогда все эти «проводники», «куренные», «сечевые» просто-напросто останутся без последователей…

Так что Смирнов наиболее прытких в своем районе сейчас прищучит, а потом, уже весной, когда реформы вступят в силу, вся эта партизанщина заглохнет сама собой. Крестьяне обычно люди очень умные, хоть и кажутся нам, городским, тормозами. Но смекалки, мудрости и жизненного опыта у них на сотню городских хватит. И пропаганде они меньше подвержены, предпочитая верить не словам, а делам. А только эти дела пойдут, слова националистических пропагандистов уже не будут иметь никакого значения. Крестьян тогда уже ничто от земли и заработка оторвать не сможет…

Но озвучивать свои мысли лейтенанту я не стал, а послушав еще какое-то время тертого уполномоченного и уточнив все нужные сведения, просто с ним распрощался.

Только вот уехать Ивану не дали. Лишь он подошел к лошади, как посыльный затребовал уполномоченного в штаб, а подошедший чуть позже Гусев объяснил, что Смирнова на неделю кладут в госпиталь. Ранение у него есть, так что лучше пусть руку подлечит, чем в самый ответственный момент его захватят в плен «лесовики». М-да… это Серега правильно придумал. Иван ведь постоянно в разъездах, и нет никакой гарантии, что именно в этот момент не сработает закон подлости и его не захватят. А так – в госпитале отлежится и выйдет, когда уже все закончится.

В общем, после ухода лейтенанта мы всей группой стали прикидывать план дальнейших действий. Только вот Гусев сразу начал скептически морщиться, но, помня слова Ивана Петровича о предоставлении нам в предстоящей операции свободы принятия решений, особо не возражал.

Вот так и получилось, что уже на следующий день мы издалека вели наблюдение за хутором Ломзицкого. И кстати, этот день нам практически ничего не дал. Хуторок был неотличим от тысяч ему подобных. Жили там всего двенадцать человек, включая дедов, баб и ребятишек. Мужиков средних лет на нем не было вообще, правда, остальные жители без них обходились вполне сносно. И что характерно – все были при деле: даже маленькая, лет пяти, девчушка, вовсю обхаживала огромный выводок кур и гусей, которые были с нее ростом. То есть картина просматривалась самая мирная и идиллическая.

А на второй день, то есть за неделю до начала операции, мы обратили внимание, что один из сыновей хозяина, сразу после обеда прихватив с собой двух сестренок, намылился в лес. Наблюдающий за этим Змей тихо констатировал:

– По ягоды пошли. Вон, лукошки с собой прихватили.

Проводив взглядом ребятню, я скомандовал:

– Гек, Жан, – проследить.

Может, они, конечно, и за ягодами пошли, но проверить не мешало бы. «Невидимки» Шмеля, группу которого я вытребовал себе в помощь и которые подменяли нас ночью, докладывали, что под утро на хуторе взбрехали было собаки. Как будто услышав шум, залаяли и тут же заткнулись, учуяв знакомый запах. Света на объекте наблюдения никто не зажигал, поэтому что-то более определенного Шмель сказать не мог. И вроде бы мелочь совершенная – мало ли от чего собачки ночами гавкают, но пунктуальный Шмель счел нужным доложить об этом факте.

А я тоже не собирался ушами хлопать и поэтому послал сейчас посмотреть – где именно ребятишки будут собирать свою бруснику, или за чем они там пошли. И как часа через три выяснилось – правильно сделал, что послал! Девчонки, те старательно наполняли лукошки, а вот пацан не столько уделял внимание сбору ягод, сколько обследованию тех мест, где могли быть советские «секреты» или патрули. Во всяком случае, из доклада Гека я сделал именно такой вывод. А тот еще прибавил:

– Девчата было пристроились малинник обдирать, километрах в полутора отсюда, но мальчишка потащил их дальше – километров за пять, аж до сухого лога. И по пути всю дорогу петлял, заглядывая куда только можно.

Я тогда многозначительно посмотрел на своих ребят, но они мои выводы подвергли обструкции. Тот же Марат, например, выдал:

– Это ни о чем не говорит. Мальчишку как более старшего послали приглядывать за девчонками. И вообще, сбор ягод дело вовсе не мужское, вот он этим и не занимался. А то, что к сухому логу пошли… Гек, ты там малинник видел?

– Видел.

– Ну и как?

– Ягод целая куча. Они свои лукошки за полчаса доверху набрали.

– Вот. – Шах победно посмотрел на меня. – Это говорит только о том, что пацан у нас знающий и поэтому отвел своих сестренок в более «богатое» место.

Но я выдвинул контраргумент, предположив, что этой ночью на хутор приходил «пропавший» сын Ломзицкого и передал какое-то указание папашке, а тот при помощи младшей ребятни начал его выполнять. И еще – Юзеф скорее всего приходил далеко не в первый раз, просто до этого за хутором никто не наблюдал. После этих слов даже Гек не выдержал:

– Илья, ну ты вообще уже… Это ведь обычные хуторяне, а не разведсеть НКВД в тылу противника.

Я в общем-то и сам чувствовал, что переборщил, поэтому ответил:

– Мужики, может, я и гоню, но места в предстоящей операции уже распределены. И мы этот квадрат для наблюдения сами выбрали. Вот и будем плясать от того, что кругом одни прендегасты, в смысле враги. И вести себя соответственно. Связан Ломзицкий с АК, не связан – время покажет. А пока мы будем блюсти свой участок ответственности и наблюдать как за пейзанами, так и за всем происходящим в этом районе. Может, чего и накопаем… Всем ясно?

– Ясно…

Хм… еще бы им было не понятно. Деваться-то все равно некуда, поэтому надо контролировать свой район от и до, включая все шевеления, передвижения и уточняя складки местности.

Идущий впереди меня Гек неожиданно остановился, вскинув руку, и я, отвлекшись от воспоминаний, тормознулся, присев на колено и контролируя местность слева по ходу движения. Остальные разведчики тоже присели, но Леха так и остался стоять, странно шмыгая носом. Через несколько секунд поняв, что больше ничего не происходит, я тихо спросил:

– Что там?

Пучков, по-собачьи втягивая воздух, помолчал, а потом виновато ответил:

– Показалось…

– Чего показалось?

– Как будто жратвой пахнуло…

Я тоже начал принюхиваться, но лес пах лесом. Прелыми листьями, свежестью, болотом, находящимся невдалеке. Так мы нюхали темноту где-то с минуту, до тех пор, пока подошедший Змей, беззлобно ткнув Лешку в загривок, не сказал:

– У-у-у, желудок! Когда кажется, креститься надо.

Я на это только зубом цыкнул и уже хотел дать команду к продолжению движения, как вдруг Жан подал голос:

– Командир, а ведь и мне показалось…

Оп-па! Это что – двойной глюк? С другой стороны, Гек, конечно, проглот еще тот, но вот на пустом месте тревогу поднимать не станет. Про Даурена вообще молчу…

Я опять пошмыгал, но ничего не учуяв, растерянно почесал щеку. И что дальше? Можно, конечно, выкинуть их слова из головы и топать на базу, но вдруг это был не глюк? И если не глюк, то что это могло значить? Просто так, в глубине леса жратвой пахнуть не будет. И ведь ни костра не видно, ни дымом не пахнет. Уж запах дыма человек способен учуять на многие сотни метров, если не на километры. Говорят, что даже одну молекулу в кубометре воздуха распознать может – и все из-за того, что наши предки, живущие на деревьях, очень сильно боялись лесных пожаров. Что-нибудь другое – это уж как повезет, но вот дым человек унюхает на раз. Только дымом-то не пахнет… пахнет, по утверждению этих двух орлов, – едой. Может, действительно – показалось… а вдруг нет? И как проверить? Я еще раз почесал репу, а потом, озаренный внезапной идеей, тихо скомандовал:

– Жан, десять шагов назад и заткнуть уши!

Искалиев, удивленно пожав плечами, молча выполнил указание, а остальные также молча вытаращились на меня. Но объяснять я ничего не собирался – сейчас сами все поймут. Просто подойдя вплотную к Геку, спросил:

– Какой именно жратвой тебе пахнуло? Борщом, кашей, хлебом, тортом «Наполеон»?

– Не… не тортом… – Лешка какое-то время прислушивался к себе, а потом неуверенно ответил: – Вроде как консервами разогретыми… ну… говядиной с овощами.

Ага, понятно. Уперев палец ему в грудь, я сказал:

– Теперь ты – молчи, а ты, – я кивнул Марату, который, похоже, начал догадываться, что к чему, – тащи сюда Жана.

И повернувшись к подошедшему радисту, задал тот же вопрос:

– Какой ты запах унюхал? В смысле – какой едой пахло?

Искалиев, так же как и Лешка полминуты назад, задумчиво уставился куда-то в глубь себя, пошевелил кончиком приплюснутого носа и выдал:

– «Альтер маном» пахло. Разогретым. Я еще подумал, что «старику» здесь взяться вовсе неоткуда, а тут как раз Гек всех остановил…

Значит – «стариком»… Хм… хм, очень интересно. «Стариком» фрицы называли свои мясные консервы из-за наклейки на банке. И выходит, что пацаны учуяли один и тот же запах… То, что остальные ничего унюхать не могли, это можно понять – тут от очень многих факторов все зависит и, конечно, от концентрации запаха. Да и курево сильно нюх отбивает. А наша «глюкавая» парочка как раз не курит – Лешка бросил полгода назад, а Даурен вообще по жизни этой дурной привычки не имел... Поэтому в отличие от остальных «паровозов», они вполне могли почуять самый слабый посторонний запах. И это может значить, что…

Полет моей мысли был грубо прерван нетактичным Змеем:

– Гы! А я понял, зачем ты Жана в сторону отгонял и заставлял уши заткнуть. Чтобы он не услышал, что именно тебе Гек говорил, и не нарушил чистоту эксперимента!

Раздраженно отмахнувшись, я ответил:

– Молодец! В расположение вернемся, возьмешь с полки пирожок – за догадливость!

Женька обиженно надулся, а стоящий рядом Марат тихо спросил:

– Думаешь все-таки – «схрон»?

– Еще не знаю. И искать смысла нет – сейчас мы все равно впотьмах ничего не найдем. А вот завтра надо будет тут пошариться… Только это место как-то отметить надо – ориентиры взять.

Мой зам кивнул и принялся осматриваться. Я тоже какое-то время крутил головой в поисках какого-нибудь особо приметного объекта, но найти его посреди темного леса оказалось довольно проблематично. В конце концов на фоне облитого лунным светом неба глазастый Жан увидел кряжистое дерево с расщепленной верхушкой. Прикинули расстояние до него, потом до дышащего, булькающего и вообще живущего своей жизнью болота, но я все равно остался недоволен:

– Завтра, мы это место хрен найдем. Так что берем азимут на ту ломаную верхушку и считаем шаги. Хоть приблизительно, но привяжемся.

Гек скептически хмыкнул, предложив:

– Может, хоть зарубки маленькие и незаметные оставим? А то ведь утром полдня будем этот пятачок искать…

– Я тебе такую зарубку поставлю, что к Жану в единоверцы без дополнительных обрядов попадешь! Так что топай тихо, считай шаги и паси приметные ориентиры!

Пучков вздохнул и заткнулся, а еще через несколько минут задумчиво молчащий Искалиев, до этого бесшумно топающий следом за мной, тихо пробурчал:

– Я – атеист. Комсомолец. А то что обрезанный, так это дедушка тайком от родителей постарался…

– Не парься, сказано было образно. Мы тут все одной веры – советской. Но деда своего при случае все равно поблагодари. На таких дедах мы еще тысячи лет стоять будем…

Даурен удивленно засопел, но я свои слова объяснять не стал, так как дошел до нужного дерева, оказавшегося ясенем, и закончил счет:

– Пятьдесят четыре, пятьдесят пять… Двести пятьдесят шесть. Так?

Остановившись, я оглядел свое воинство, интересуясь, сколько они насчитали. У всех вышло приблизительно такое же число. А я, еще раз глянув на компас, махнул рукой:

– Все – уходим. Нам еще часа полтора пилить, так что бодрее, бодрее.

И мы наддали в сторону места базирования.