Дни тянулись за днями, и чем дольше ничего не происходило, тем больше я убеждался в правильности своих предположений. Летом наши еще не решались наступать, обучаясь и копя силы, а немцы при всем напряжении просто не могли сломить нашу оборону. Ни в мае, ни в самом начале июня…

Советские войска, зарывшиеся в землю, наглядно демонстрировали главному немцу его основной ночной кошмар – позиционную войну. При таком раскладе Германия, даже подкрепленная промышленностью всей Европы, однозначно оказывалась в проигрыше. Интересно – в последнее время очень часто наши разведчики стали притаскивать языков, которые оказывались вовсе не белокурыми арийцами, а какими-то чехами, мадьярами, хорватами и даже поляками. Когда же приволокли эсэсовца-гнома, ростом 160 сантиметров, не больше, я понял – дела у фрицев пошли вовсе не так, как рассказывает Гиммлер. Раньше-то эсэсманы были богатыри. Все под два метра. У них даже ограничение по росту было, не ниже 170 сантиметров. А этот мозгляк, которого притащили, непрерывно кашлял и глядел на всех заплывшими конъюктивитными глазами.

А раз притащили сразу двух немцев. Те были здоровыми и бойкими. Еле, говорят, взяли их. Так при допросе Мишка Фридман, который жил в Вильно перед войной, их раскусил. Литовцами оказались, суки! Мало того, что при отступлении наших войск из Прибалтики эти гады в спину стреляли и зверствовали над ранеными да пленными красноармейцами, которым «повезло» попасть к ним в руки, так теперь еще и врагу служить пошли. Помня кичливые эсэсовские парады в этих сраных странах Балтии в 2000-е годы, после допроса лично вывел языков в расход. Эти двое уж точно не пройдут, гремя крестами, парадным маршем, глумясь над памятью всех моих знакомых ребят, павших в эту войну. А демократическая Европа не будет их втихаря поддерживать, делая постную морду и разводя руками, мол что поделаешь – борцы за свободу идут. Демократы… как немцам помогать, так они были первыми. Те же чехи совершенно добровольно и с рвением снабжали немцев техникой и боеприпасами. За всю войну ни одного акта саботажа на чешских заводах не было. До трети фрицевского автомобильного парка было чешского производства. А во Франции правительство Виши чего стоит? Хотя те же галлы, все-таки сопротивление оказывают. У них даже маки действуют. Это вроде партизаны. Правда, такие партизаны – смех один. Плевок на спину немецкому патрулю считается диверсией. А уж выстрел из кустов по проходящей в паре километров от стреляющего колонне приравнивается к подвигу. Действительно сопротивляется только Югославия. Там братья-славяне, бегая по горам, дают прикурить и немцам, и их подручным – усташам. Это хорватские фашисты себе такое название придумали.

А так как современная мне Европа очень любит фашистов всех мастей и ненавидит славян, то те же албанцы в Сербии за активное сотрудничество с фашистской Германией вот-вот получат полную самостоятельность. В ООН уже сколько времени собираются протащить закон, дающий им право на суверенитет. Ну конечно – заслужили…

Нет, у России только три союзника реальных – ее армия, флот и ракетные войска стратегического назначения. Пока они у нас есть – никто нам не нужен. Все другие будут только кровью моего народа добывать себе победу. А потом Ваню ототрут в сторону и воспользуются ей, как будто его и не было.

То же 9 мая. Почему «демократы» его отмечают 8 мая? Нам втирают, что из-за разницы во времени. Хрена лысого! Просто немчура подписала акт о капитуляции в ночь с 7-го на 8-е мая. А вот наших позвать на это мероприятие союзники «забыли»! Был только так называемый свидетель с нашей стороны – генерал Иван Суслопаров. Только потом, когда возмущенный Сталин, узнав про это, рявкнул, они задергались и сделали дубль капитуляции, который мы и видим в хронике. Поэтому все и происходило поздно ночью. Поэтому и подписывал документ только Жуков. Вот и вышло, что у них своя победа, а у нас своя…

В середине июня всех ошарашила новость – в районе Ржева наши начали наступление. Блин! Усатый вождь что – головой ударился? Или у него, как он сам говорил «головокружэниэ от успэхов»? Летом наступать у нас точно еще не получится. Опыта не хватит… Но сейчас по радио сообщили, что силами двух фронтов, Калининского и Западного, были нанесены удары по сходящимся направлениям. Сводки гремели победными реляциями. Взяли Духовщину и Ельню. До Смоленска было уже рукой подать, когда торжественный голос Левитана несколько потускнел. Сводки опять стали мутными, все больше говорящими о массовом героизме советских солдат, чем о названии населенных пунктов. А что это значит? Это значит – жопа! Все уже отлично знали – как только перестают упоминать название городов и других населенных пунктов, а начинают говорить о направлениях, это значит немец опять попер. И действительно, через два дня Колычев нас собрал и рассказал о действительном положении вещей. М-да… Интересно, кого на этот раз верховный себе в советники выбрал, что так лоханулся? Ведь на последней встрече с ним об этом и разговора не было… Хотя, с другой стороны, может он просто решил забить на слишком осторожную Кассандру и начать жить своим умом? Хрен его знает. Да и я, выходит, погорячился, когда предположил, что фрицы начали выдыхаться. И доходяга эсэсман – вовсе не показатель. Они мало того, что сумели отбить все наши поползновения, но еще и сами ударили так, что уже взяли Юхнов и Козельск на юге и подходят к Торжку на севере. Судя по всему, убедившись, что Южный фронт им не по зубам, решили опять намылиться на Москву. А наша разведка благополучно прощелкала сосредоточение их войск на центральном направлении. Теперь все резервы, что были подготовлены для будущего наступления, будут брошены на ликвидацию прорыва. Опять начнется суета, беготня и штурмовщина. Войска с ходу будут кидать в бой, забывая о разведке и воздушном прикрытии. Блин! А ведь в моем времени этого наступления не было. Был харьковский облом и поход к Сталинграду. А вот второго похода группы «Центр» на столицу не присутствовало. То-то будет весело, если немцы сейчас Москву все-таки возьмут! Хотя вряд ли… Слишком большие резервы мы накопить успели… И все равно – напряжение чувствовалось. Почти все террор-группы были переброшены с нашего фронта громить растянувшиеся коммуникации немцев на центральном направлении. А это значило, что оставшиеся должны были действовать за себя и за того парня. Чтобы фрицы у нас расслабиться не могли. И мы действовали! Рвали склады и мосты, уничтожали колонны и малые группы. Один раз даже совместными силами трех групп уничтожили самолеты на аэродроме. Правда, при отходе были большие потери. Но зато так досаждавшие нам бомбардировщики летать уже не будут. Причем дело не только в самолетах. Мы умудрились уничтожить почти всех летчиков и часть техников, из-за чего и задержались с отходом. Так что теперь пускай фрицы новеньких присылают. Или недоученных (хотя у них с учебой дела нормально всегда обстояли), или незнакомых с этой местностью. Пока они въедут, что здесь к чему, их и пощипать смогут хорошо, да и наши в окопах легче дышать смогут.

Только вот этот героический поход нам вышел боком. Точнее, не нам, а мирным жителям, живущим под немцами. Фрицы в последнее время все чаще начали практиковать взятие заложников. Обычно после налета партизан появлялась зондеркоманда и начинала выступление. Наугад выхватывались люди, после чего их демонстративно расстреливали. Немцы этим пытались достичь двух целей. Во-первых, была надежда, что среди расстрелянных окажутся друзья, знакомые или родственники партизан, совершивших диверсию. Боязнь, что в следующий раз твой отец или брат попадет под такую чистку, должна была заставить будущих диверсантов отказаться от задуманного. Ну и вторая причина – запугать мирное население, чтобы и мыслей не было строить козни оккупантам и якшаться с диверсантами. Вот и в этот раз, хотя тевтонские сволочи и знали, что аэродром громили вовсе не партизаны, взяли в заложники около двухсот человек и через три дня расстреляли их. Об этом стало известно от харьковской агентуры. Ну что ж. Как там говорил кто-то из марксистских классиков– на террор мы ответим еще большим террором. Тем более что от той же агентуры стало известно о приезде в город Альфреда Функа. Председателя, блин, оккупационного верховного суда. Вот и обсудим с ним, как нехорошо стрелять гражданских. Надо только обдумать все нормально. Чтоб фрицы получше впечатлились. Напрочь отбить у них всяческое желание брать заложников. Два дня мараковали, как провернуть дело. Потом мы с Серегой пошли докладывать Колычеву наш план. Он сначала, выслушав его, изумился и даже покрутил пальцем у виска. Но мы были так настойчивы и убедительны, что Иван Петрович в конце концов сдался. Сказал только, что если нас убьют, назад чтоб не смели возвращаться. Это значит, пошутило начальство, заботу проявляя. Поэтому, получив карт-бланш, разбежались по нужным местам. Гусев в армейскую многотиражку и в рембат, я к снайперам. Точнее, к антиснайперам. С моей легкой руки стали создаваться целые группы стрелков, вооруженных ПТР с оптикой. Мой браконьерный друг, которому я в конце концов подарил свой эксклюзивный ствол, так его разрекламировал, что эта огромная дура стала очень популярна. Ну не то что бы очень, но в каждой дивизии было по пять-шесть человек, которые активно использовали ПТР для борьбы с вражескими снайперами, для поддержки наших снайперов и, конечно, для пополнения своего боевого счета. В артмастерских на выбранное из десятков и сотен противотанковых ружей одно, самое лучшее, им ставили либо немецкие трофейные, либо отечественные прицелы, и снайперы выходили на охоту. Причем весьма результативную. Но прежде чем отправиться к ребятам, я специально немного задержался. Колычев, уже успевший опять сесть, удивленно посмотрел на меня и спросил:

– Что тебе еще? Или ты и Гитлера решил до кучи пристрелить? Ну чтобы два раза не бегать? Давай рассказывай.

– Нет, Иван Петрович. Фюрера мы оставим на сладкое, а сейчас я у вас хотел бы узнать– есть в нашей конторе яд замедленного действия? Ну чтобы умирали только дня через три? И чтобы действовал через кожу, а на свету желательно полностью распадался.

Полковник даже глаза прикрыл и затих. Потом поднялся, прикурил и, страдальчески морщась, покачал головой:

– Господи… Яд-то тебе зачем? Тем более такой хитрый.

Что-то в последнее время наш командир, атеист до мозга костей, при общении со мной все чаще и чаще Бога вспоминает. Наверное, не к добру… Но отрава мне нужна была для дела. Хорошего или плохого, даже не берусь судить. Но в свете творимого немцами беспредела, наверное, все-таки хорошего. Отстрел генералитета и нижних чинов – вещь, конечно, достойная и увлекательная. Но вот я сильно сомневался, что немецких вояк этим так уж сильно можно запугать. Имею в виду до такой степени, что они заложников брать перестанут. Скорее наоборот… А чем можно напугать карателей из зондеркоманд? Или слегка охладить их пыл? Сколько ни думал, лучше чем уничтожение немецкого гражданского населения в ответ на уничтожение нашего, ничего не придумывалось. Бомбежки – не спортивно, да и сил у нас таких сейчас нет. Засылать группы в Германию – это вообще в порядке бреда. И вдруг я вспомнил развлечения разных Аль-Каид в мое время. А в частности, письма с «таинственным белым порошком». Вот оно! Только без порошка. Мы все-таки не Паниковские и чтим конвенции. После каждой массовой казни наших мирных жителей отправлять в Германию (по самым разным каналам, хоть даже с армейской немецкой почтой, ходы можно продумать) письма, открытки, извещения, на бумагу которых будет нанесен яд. Причем все это будет в конвертах, поэтому через почту они пройдут, не оставляя следов. Адреса можно брать хоть из записных книжек у пленных. Обмен домашними координатами в армии еще никто не отменял. Что в нашей, что в немецкой. У каждого фрица в блокнотике уж точно пара-тройка адресов армейских друзей есть. Вот от них и будем отталкиваться. Так, скажем, на кого бог пошлет. И после каждой акции устрашения у нас засылать пару-тройку тысяч таких заряженных писем в Германию и Румынию. Нехай тоже повеселятся. И листовки фрицам и мамалыжникам скидывать, в которых объясняется, за что на их родню дома напал неожиданный мор. Можно даже слегка мистику ввернуть, мол, это главный русский колдун порчу насылает за творимые в России зверства. Хотя над текстом листовок пусть специально обученные пропагандисты думают. Мне кажется, ситуация, когда оккупанты будут точно знать, что каждая акция, проведенная здесь, конкретно аукнется у них дома, все-таки сильно охладит их пыл. Сам такой каратель, может, смерти и не особенно боится, но зная, что, грохнув этого русского или украинского гражданского мужика, он, возможно, подставляет под удар свою мать или ребенка, сильно заставит задуматься. Да и в обычных войсках солдаты тут же возмущаться начнут. Дескать, мы честно в окопах бьемся, а разные тыловые деятели своими действиями наши семьи под удар подставляют. Эти мысли я и довел до Колычева. Полковник внимательно выслушал и сказал, что идея интересная. С душком, такого, мол, от меня не ожидал, но весьма перспективная. И сегодня же по ВЧ он выйдет с ней к руководству. Вот и хорошо. А насчет того, что душок присутствует, я и сам знал… Но не мы это первыми начали, а теперь только в отмах идем, поэтому особых угрызений совести не чувствовал. Да что там особых, я их вообще не чувствовал, особенно зная то, что эти падлы в Одессе сотворили. И поэтому с легким сердцем после беседы с Иваном Петровичем двинул в землянку «тяжелых» снайперов, чтобы подыскать добровольца на еще одно хорошее дело. До того, что важных шишек можно из винтаря с оптикой валить, в моем времени додумались только в шестидесятых. А здесь я еще разок подтолкну прогресс…

Было как раз время обеда, и так как день был теплым, но не жарким, снайперы не сидели в землянке, а, валяясь на травке, совершали прием пищи. Если говорить по-простому, жрали, стуча ложками по котелкам. Еще одного стрелка с помощником не было. Видно, заработался или цель вкусную заприметил, вот обед и пропустил. Но тот, кого я держал на примете, был на месте. Вячеслав Еремин– здоровенный бугай, в руках у которого даже ПТР не смотрелся чрезмерно большим. Он вначале был снайпером в морской пехоте, а после ранения попал в пехоту обычную. Но и здесь демонстрирует всяческое превосходство гидросолдат над всеми остальными. Парень он резкий и за словом в карман не лез, так что я с ним скентовался еще в мае, когда только сюда попал. С остальными был знаком шапочно, так как они представляли собой классический вариант снайпера-одиночки. Немногословные, замкнутые, они беседовали только со своими помощниками, во всех других случаях предпочитая отмалчиваться. Да и староваты они были для задуманного. Поэтому, пожелав кишкующемуся народу приятного аппетита, я уселся на траву возле Славки. Его второй номер, белозубо улыбнувшись, тут же сунул мне свою ложку. Вот что значит воспитание… Помощник Еремина, Жорка-одессит, был еще тот оторва. На гражданке нахватался у уголовников, которых в Одессе хватало, разных блатных понятий. А попав в часть, начал гнуть пальцы, выдавая себя за крутого уркагана. Ну и нарвался. Ребята посмотрели на понтующегося сопляка и дали ему крепкой транды. Неуемный Жорка решил завоевать авторитет с другой стороны, всячески демонстрируя свою храбрость. То не торопясь продефилирует по брустверу на глазах у всех, то в знак презрения начнет немцам задницу демонстрировать. А уж о том, что при обстреле надо пригибаться, и речи быть не могло. Сержант поглядел, поглядел на такое дело и, поняв, что внеочередными нарядами дела не решить, а пацана жалко, отправил его в обоз. Тут Жорка и скис. Вокруг были солидные степенные мужики, годящиеся ему в отцы. Понтоваться не перед кем, поговорить особо тоже. Попробовал было сбежать на передовую, но тут уже старшина пригрозил прилюдно выпороть, и шустрый одессит совсем пал духом. Вот как раз, когда он лошадям хвосты крутил, тогда и заприметил огромного Славку. Худой и маленький, Жорка принял его, наверное, за Большого Белого Бога. Во всяком случае, все свободное время начал ходить за снайпером и, открыв рот, ловить каждое слово. Еремин мелкого сначала шугал, а потом начал подкидывать разные специфические задачи. Проверял и память, и наблюдательность. А потом, сделав для себя выводы, договорился о переводе неожиданного почитателя к себе в группу. Тут уж одессит и развернулся. Обычно шебутной и говорливый, он мог часами лежать с биноклем, замечая малейшие изменения, происходившие у немцев на переднем крае. А уж лучшего корректировщика вообще было тяжело найти. Славка, который был старше своего второго номера лет на семь, учил Жорку жизни, выбивал из него блатную романтику и вообще занимался воспитанием.

Вот и сейчас, приняв у него ложку и поблагодарив кивком, я, как не менее воспитанный человек, сделал несколько гребков и отдал ее обратно, жестом показав, что сыт до невозможности. Подождав, когда парочка доест, сказал Еремину:

– Дело есть. Отойдем, поговорим?

– Поговорим, – согласно кивнул Большой и, потянувшись, направился за мной.

Отойдя за остов разбитой машины, остановился и, вытащив папиросы, предложил Славке. Тот, солидно взяв одну, лихо замял мундштук и прикурил. Я решил особо не рассусоливать и предложил в лоб:

– На ту сторону сходить не хочешь? В хорошей компании.

Большой задумчиво сплюнул и спросил:

– А у вас что, свои стрелки закончились?

– Своих хватает, но они другим заняты будут. Тут нужна будет твоя фузея. Очень издалека работать придется, так что не боись, в рукопашную драться не надо.

Славка ухмыльнулся:

– А когда я боялся? Просто одно дело по передку ползать и совсем другое за линию уходить. Внове это для меня, как бы не подвести вас. Бегун из меня еще тот…

– А бегать и не придется. Доставим на место с комфортом, стрельнешь разок и спокойно уйдем.

– Да я завсегда рад помочь. Только от Герасимова добро получить надо.

– Твой командир никуда не денется, считай, он согласие уже дал, дело за тобой.

– Ну, я же сказал, что согласен. Когда выходим?

– Завтра вечером. Так что сегодня со своим мелким приходите к нам. Там и поговорим, что и как.

Кивнув на прощание, пошел к Герасимову ставить того в известность, что забираю его людей. Я бы и сам мог, конечно, поработать из ПТР, но тут как ни крути навыки нужны. Еремин из него каждый день пуляет и уже асом стал. А я и промазать могу на такой дистанции. Это же не винтовка. С винтарем мне равных, конечно, нет, а вот ПТР все-таки не мое. Даже в Крыму я из него чаще мазал, чем попадал. А у нас реально только один выстрел будет, максимум два. Потом все фрицы начнут бегать, и останется только быстро свалить.

Вечером все сидели над карандашной крокой. На ней условно было обозначено месторасположение казарм, где разместилась охранная рота СС. По данным разведки, Функ должен зайти в их расположение. А что бывает, когда крупная шишка, старый наци, обладатель золотого партийного значка и звания оберфюрера СС прибывает в воинское подразделение? Причем не просто воинское, а именно охранных отрядов? А это значит, что в честь старшего товарища будет небольшой блиц-парад и ответная длинная речуга. Про подготовку к параду нам стало известно из достоверных источников, там даже трибуну стали строить, а про речугу – это уже мои домыслы. По собственному опыту знаю, что генералитет молча с таких мероприятий не уходит. Минимум минут десять соловьем разливается. А эти казармы, сделанные буквой П, находятся на окраине города. Практически в окружении частного сектора. Метрах в четырехстах от них стоит старая водокачка. А вот уже почти в километре – небольшая церквушка, откуда и предполагается работа снайпера. Фрицы-то в первую очередь на водокачку ломанутся, где их будет ждать крупный облом. Про церковь никому и в голову не придет. Если судить по крокам, то место расположения трибуны очень хорошо должно попадать в сектор огня. Хотя, конечно, наверняка можно сказать только прибыв на место. Ну выходит, прибудем и скажем…

Солнце сравнительно недавно встало, но уже ощутимо припекало. Мы с Пучковым торчали в развалинах какой-то пятиэтажки часа четыре. Патрули сюда почти не заглядывали, поэтому ховались только от немногочисленных местных жителей. Мало ли что у обывателя на уме? После массовых взятий заложников гражданское население, как бы оно ни симпатизировало Советской власти, активно сдавало фрицам всех партизан и диверсантов. Их можно было понять– жить-то все хотят, и нет никакой гарантии, что при ближайшей облаве тебя не поставят к стенке раздраженные очередным терактом оккупанты.

Сейчас у нас была своя задача, поэтому одетые в гражданку, мы наблюдали за домом бургомистра. Вчера этот хмырь, я имею в виду бургомистра, чинно выполз из дома, небрежно кивнул на приветствие многочисленной охране и, усевшись в машину, убыл на работу. Подпольщики говорили, что он своим привычкам не изменяет. Под немца, наверное, косит, морда продажная. Всегда ровно в полдевятого выходит к поджидающей его тачке и без пяти девять подъезжает к зданию комиссариата. Причем близко к нему не подойти – на выходе охрана из немцев и местных полицаев. Возле комиссариата вообще жопа. Патрули, внутренняя охрана и плюс расположенные неподалеку казармы. Хрен бы на эти казармы, я его в упор из пистолета стрелять не собираюсь. Издалека сниму суслика мокроногого. И путь отхода тоже есть. Совершенно не аппетитный, но надежный. После убийства бургомистра сваливать будем через канализацию, благо люк в нее прямо за нашим полуразваленным домом находится. Пацанчик из харьковской агентуры заранее разведал дорожку по ней. Как он сказал, объясняя нам дорогу:

– Пойдете по стрелкам, а где битые кирпичи сложены кругом, повернете направо, а потом налево. Там и выйдете возле речки. Заодно и помоетесь… – И добавил задумчиво: – Даже не знал, что люди столько срут. У меня сапоги почти новые, яловые, разлезлись от дерьма, что там плавает…

До этого я как-то не лазил по городским клоакам, поэтому самонадеянно плавучих какашек не испугался и посчитал этот путь отхода наиболее оптимальным. Тем более что сегодня весь день у оккупантов пойдет очень насыщенно и бегать они будут как в попу ужаленные. Функ речь толкать будет явно раньше девяти, потому что в полдесятого он уже должен быть в комиссариате. Про это нам тоже подпольщики сказали, у которых в управе барышня работает, имеющая доступ к нужной информации. Поэтому первым будет работать Большой. Рации мы не задействовали, чтобы фрицы не запеленговали, и о результатах его работы я рассчитывал узнать из нарушения бургомистром Крамаренко своих привычек. У городского головы точно есть телефон, по которому его сегодня пораньше выдернут. Ну еще бы не выдернули– убийство оберфюрера не каждый день происходит. Пока Леха наблюдал в бинокль, я накручивал на СВТ глушитель. Еремин с Жоркой с сегодняшней ночи торчали на колокольне. Кстати, как и предполагал, гладко было на бумаге, а в реальности точно в секторе обстрела росло дерево и трибуну с торчащим возле нее караулом было видно только с верхушки колокольни. Не то что бы Большой с Мелким вылезли на маковку и маячили со своей пушкой возле креста, но вот помост из нескольких досок, возле колокола, под кровлей, пришлось сделать. Причем я как-то в своих планах совершенно упустил настоятеля церкви. Думал, заброшенная она будет. Щас! Благо отец Михаил оказался нашим человеком. Мало того, что у него сын был в Красной Армии, так еще и племянник работал на подполье. Кстати, именно племянник нас на эту церквушку и вывел. Михаилу оккупанты тоже стояли поперек горла. Причем в основном из-за того, что поддерживали униатскую церковь, а те, в свою очередь, активно давили русскую православную. При других раскладах помощи от него мы бы не дождались. Ну да, особенно если учесть, что именно его приход был закрыт Советами еще в сороковом году. Вообще, Отечественная война и отношения разных народов в ней оказались гораздо более запутанными, чем нас учили в школе. Так что только межконфессиональная рознь и сыграла нам на руку.

А лучше всех из нас устроились Гусев и Марат Шарафутдинов – наш подрывник. Оба отлично болтали по-немецки, а у Марата был еще и ярко выраженный баварский акцент. Это он в детстве рядом с немецкими эмигрантами пожил, вот и сказывается общение. Так что теперь выряженные в немецкую форму, подкрепленную хорошими документами, эти двое работали с комфортом. Ну еще бы – офицеры-фронтовики гуляют отпуск по ранению в ближайшем большом городе. А то что более молодой из них, чем-то похожий на испанца, вдумчиво заминировал водокачку, куда в первую очередь ломанутся разобиженные убийством шефа эсэсовцы, никто, разумеется, и предположить не мог. Но начиненная взрывчаткой водокачка была даже не главным сюрпризом. Шарафутдинов был вообще подрывником от бога и после разговоров со мной умудрился соорудить что-то вроде МОНки! Они были, конечно, гораздо более громоздкими, чем в моем времени, но Марат гарантировал сплошное направленное поражение после срабатывания, не менее 20–25 метров. Так что теперь он грамотно расположил их вокруг водонапорной башни, заранее прикинув, куда ломанется после ее взрыва основная толпа фрицев. Был, конечно, шанс, что подорвется кто-то из гражданских, но небольшой. Закладки делали ночью, в комендантский час, а утром все уже должно произойти. Да и мирное население за это время отучилось шляться по городу без надобности. Немцы этого не любили…

Так, время восемь. Эсэсовцы на нашем объекте позавтракали и минут через пять соберутся на плацу. Функ долго задерживаться не будет, и думаю, минут через пятнадцать все и произойдет. Я глотнул из фляги теплой водички и спросил у Лехи:

– Ну что там?

– Тихо пока. Полицай у немца что-то спросил, а тот его видно послал. Баба с ведром из дома вышла…

– А наш незалежный друг проснулся?

– Да, на балкончик выходил. Воздухом, видимо, подышать. И машина его уже подъехала….

Эх, какой непуганый руководитель сейчас живет! В наше время такого и представить тяжело. На балкон подышать выходили, только отгородившись от всех забором метров пять высотой. А этот в полной безопасности себя чувствует. Ну-ну. Я с кряхтением потянулся и, взяв винтовку, подошел к пролому в стене. Там уже было слегка расчищенное от битых кирпичей место и, скинув кургузый пиджачок, улегся на пол, предварительно полив остатками воды из фляги перед собой, чтобы случайная пыль от выстрела не выдала наше местоположение. Потом начал разглядывать в оптику место будущего веселья. До дома было метров четыреста, поэтому в обычную четырехкратку было все отлично видно. Машина стояла очень удачно – под углом ко мне. Крамаренко всегда ездил сзади и справа от водителя. Вот и сейчас я заднюю правую дверцу видел как на ладони. А еще минут через пять все и началось. Самостийный бургомистр выскочил из дома на десять минут раньше, чем обычно, на ходу надевая пиджак. Значит, ребята сработали как надо.

Крамаренко заполошенно подскочил к машине, не обращая внимания на вытянувшуюся охрану. М-да… ну и морда… Галстук сбился, на физиономии растерянность и такое выражение, как будто у него одновременный понос с кашлем. Плюхнувшись в машину, он что-то крикнул водителю, потому что машина резко рванула с места. В этот момент я и спустил курок. Бургомистр дернул головой и откинулся на спинку. А водила вообще ничего не заметил, судя по тому, что «опель» даже не замедлил ход. Вот и славно, трам-пам-пам! Что значит хороший глушак и открытое окно! Ну еще то, что Крамаренко не раскинул мозгами по всему салону, наверное, ввиду отсутствия таковых, а помер быстро и чисто. Сняв глушитель и прицел, сунул винтовку под одну из куч строительного мусора, в изобилии валяющегося на этаже. Пучков тем временем слегка посыпал нашу лежку кайенской смесью. Собак на хвосте не боялись, но вот из пакости не хотели, чтобы даже место, откуда был выстрел, фрицы нашли.

А потом мы спустились в канализацию… Как там кричал тот контуженый майор? «Я эту маму ипал!» Ну кто меня за язык тянул? Зачем вообще вспомнил об этом говнопроводе?! Изящного решения захотелось! Вот и хлебнул изящества по самое не могу. То-то пацан разведчик так странно на меня смотрел… Уже минут через десять пути Леху бурно срыгнуло на кучу чего-то мерзко воняющего и увенчанного раздутым трупом крысы. То есть вокруг воняло так, что глаза слезились, но эта куча смердела вообще запредельно. Я продержался дольше…. Вырвало только тогда, когда сволочная крыса, в этот раз вполне живая, плюхнувшись откуда-то сверху, подняла целый фонтан брызг, большая часть из которых пришлась мне на физиономию. Наверное, в мирное время здесь было почище, но сейчас многие трубы и тоннели были разбиты бомбами да снарядами, сыпавшимися на город в прошлом году, и глубина жижи иногда почти достигала среза голенищ.

Зато позже, когда мы вылезли почти возле речки, аж голова закружилась от чистого воздуха. Проскочив вдоль берега, густо заросшего кустами, дошли до развалин старого двухэтажного дома, в подвале которого и встали на запланированную дневку. Блин! Все хорошо, о сменной одежде мы заранее позаботились. Но вот об обуви… Снятые сапоги стояли в дальнем углу подвала и мощным амбре отгоняли не только летающих насекомых, но также мелкую и крупную живность. Крупную, это в смысле меня и Пучкова. Стараясь держаться подальше от источника вони, еще раз осмотрели заныканное заранее в этом же подвале оружие, после чего завалились отдыхать. Если в городе, наверху, и была какая-то суета (а она точно была), то все прошло мимо нас, не потревожив. А ночью мы почти спокойно прошли на точку встречи с остальными. Хотя количество патрулей было просто запредельным, но выскользнуть с окраины Харькова особого труда не составило.

Не доходя до точки километра два, включил рацию. Мужики должны были там собраться раньше и включить свою уже минут пятнадцать назад.

– Тук-тук, кто в теремочке живет?

Рация пошипела несколько секунд и почти неузнаваемым голосом Гусева ответила:

– Пионеры юные.

Значит, все нормально. Если бы ответ был – юные пионеры, то это значит, к нам в упор подкрался северный пушной зверек и вместо встречи со своими нас ожидали недружеские объятия фрицев. Пройдя еще немного по лесу, увидел фигуру Сереги, шагнувшего к нам из-за дерева. Он уже успел скинуть немецкую шкурку и в маскировочном комбезе совершенно сливался с местностью. Хлопнув меня по плечу, поинтересовался:

– Ну как у вас?

– Норма, как в аптеке. А у вас?

– Все на уровне. Пойдем к остальным, там и побеседуем. И чем это так воняет?

– Не чем, а кем. Ты бы по этим канализациям поползал, не так бы несло. Это мы еще отмылись…

Гусев, хохотнув, повел нас в куда-то в сторону от прежнего маршрута. Народ, выходит, тоже решил подстраховаться и расположился почти в километре от назначенного места встречи. А потом, отмахав километров двадцать по ночному лесу, мы, встав на отдых возле небольшого ручейка, начали делиться впечатлениями. Сначала рассказывал я. Слушали внимательно, а потом гады ржать начали, когда дошел до места о нашем вонючем заплыве. У них-то все было гораздо чище и интереснее. Большой сказал, что Функ на трибуне только-только речь начал и, решив особенно не тянуть, Славка влепил в него из своей пушки.

– Все-таки расстояние большое было, но от него только брызги полетели. А ветер метров пять в секунду был, да и дальность такая, что целился вообще в сторону и почти на два силуэта над ним. Попал, правда, очень удачно. Даже с трибуны фрица скинуло…

Было видно, что Еремин гордится выстрелом и готов рассказывать о «проседании» пули, об определении угловых величин, о том, как он собственноручно целевые патроны для этого делал и свою пушку пристреливал, бесконечно, поэтому прервал его вопросом:

– А тряпочки зачем вывешивал?

Славка кашлянул и снова начал объяснять, что по неприметным лоскуткам, развешанным вдоль направления выстрела, он и определял поправки при прицеливании.

Потом, глядя, как я запихиваю глушак, снятый с СВТ, в разгрузку, с сожалением констатировал: мол, жаль что на его ружье сей хитрый девайс не присобачить. И отдача возрастет из-за замены дульного тормоза на глушитель, и дальность снизится. Кстати, только за счет удаленности снайпера от цели и получилось всем живыми уйти. Сидел бы он на водокачке – спекся бы сразу. Разъяренные потерей шефа, эсэсовцы к водонапорной башне через несколько минут подскочили. Как рассказывал уже Гусев, наблюдающий за этим действом в бинокль, немчура в секунду вынесла запертую дверь – и человек десять, самых шустрых вбежали внутрь. Сидящий рядом Марат вслух досчитал до пятнадцати, и тут шарахнуло. Здоровенная водокачка рухнула, подняв облако пыли. Более медлительные эсэсманы, не успевшие к ловле вражьего снайпера, тараканами порскнули в разные стороны. И тут с небольшими перерывами сработали мины. Шарафутдинов очень удачно расставил растяжки, предугадав направление бегства основной толпы. Беготня почти сразу прекратилась. На лежащих тут и там солдат в черных парадных мундирах густо опускалась пыль и листовки, заложенные на той же водокачке. Эти воззвания предназначались исключительно немецкому командованию, поэтому их и не расклеивали темными ночами, пугливо озираясь, а так сказать доставили непосредственно на место. И текст в них был несколько необычный. На послание турецкому султану точно не похож. В очень корректной форме там говорилось, что в случае продолжения практики взятия заложников среди мирного населения советское командование будет предпринимать ответные меры в виде резко увеличившегося отстрела средних и высших немецких чинов. Ну а если и это не проймет тевтонцев, то гарантируется уничтожение гражданского населения Германии и Румынии способом, не подпадающим под конвенцию, но от этого не менее эффективным. Там же был и призыв к немецким солдатам пожалеть своих родных и близких на родине.

Правда, как потом выяснилось, фрицы продолжали упорствовать в своем сволочизме, и через неделю после нашего возвращения стало известно о расстреле ими в Харькове почти шестисот человек. Ну суки, теперь наша очередь! Моя идея про ядовитые послания была похерена на самом высоком уровне, но были предложены альтернативные ходы. После Крыма напалм почти не использовался, потому как немцы уж очень сильный вой подняли на международном уровне. Пытались его отнести к химическому оружию. Правда, не вышло, но вот от массированного использования наши пока воздерживались. А сейчас, ввиду новой политики по укрощению карателей в тылу, начали массовую поливку позиций немцев новой, улучшенной смесью. Причем как на фронте, так и в тылу. В том же Харькове, эсэсовские казармы вместе со всем содержимым были сожжены напрочь ночным налетом. Для этого специальную группу корректировщиков и наводчиков в город закинули. А уж на передовой… В общей сложности тонн тридцать слили на немецкие позиции только на нашем участке. И конечно, обязательно каждый налет сопровождался листовками. Скидывали их исключительно над линейными фронтовыми частями, которые были еще не опрысканы, в надежде спровоцировать конфликт между воюющими солдатами и карательными отрядами. Кое-где это даже получилось. Конечно, не сразу. Делать выжженную землю в ответ на акции устрашения пришлось еще два раза, но вот по слухам, в Киевском немецком госпитале произошла крупная драка между солдатами охранных отрядов и подпаленными фронтовиками, крайне недовольными действиями зондеркоманд, подвергающими их незапланированной опасности. А наши в листовках грозились новыми, еще не известными карательными мерами. И похоже, это начало срабатывать! Во всяком случае после показательного отстрела Даргеля, первого зама гауляйтера Украины, были массовые облавы, кучу людей побросали в тюрьмы, но не был расстрелян ни один заложник! То есть все эти хмыри отлично понимают, надо только доходчиво объяснить.

На фронте ситуация постепенно стабилизировалась. У нас-то и так было тихо, но вот группа армий «Центр» иссякла в своем наступательном порыве. Уже август, а они все продолжают буксовать там, куда удалось дойти к середине июня. И похоже больше ничего им хорошего не светит. Советские войска стремительно учатся воевать и теперь смертельно больно огрызаются. А на наш участок опять пошли новые резервы. Это значит, что на центральном направлении все настолько стабильно, что командование может себе позволить наращивать силы в других местах. Тем более до начала дождей и распутицы осталось месяц—полтора. А там и морозы ударят. Вот тут, я думаю, и сможем показать, чему за лето научились. Тем более в Калуге бои шли сродни сталинградским из моего времени. От города, говорят, почти ничего не осталось. Дрались за каждый дом, и немцы, несмотря на сильнейший напор, так и не смогли его взять. Вот где у наших настоящая кузница кадров получилась! Тем, кто прошел через эти бои и выжил, уже ничего не страшно. Такие не то что от одиночного пулеметчика прятаться не будут, а взводом роту фрицев гонять смогут. Да и в наших местах бойцы за это время сильно поднаторели в ведении боевых действий. Дошло до того, что практически на моих глазах пехотинцы из бригады Рябова умудрились захватить целенькую троечку. То есть PZ.III. Причем додумались же! Во время отражения очередной атаки забросили на ствол танка две дымовые шашки, связанные веревкой. Танк после этого проехал буквально метров пятьдесят и из него, прямо на ходу, начал вываливаться задыхающийся и кашляющий экипаж. Закопченных фрицев ударно истребили, после чего вполне исправный танк был передан нашим танкистам. И таких случаев проявления смелости и смекалки становилось все больше и больше. То втихаря подтащат минометы поближе и ночью саданут по заранее разведанным позициям немцев. Пока те прочухаются, минометчики уже успевают свалить. То устроят ложный аэродром, и немцы с тупой регулярностью его начинают бомбить. Причем, помню, долбали его дня два, пока не нарвались на истребительную засаду. Наши, вычислив периодичность налетов, подгадали время подлета своих истребителей так, чтобы немцы, увлеченные будущей бомбежкой фанерных мишеней, только-только подходили к цели. Шесть «юнкерсов» тогда одномоментно спустили на землю. А когда для выявления огневых точек чучело Гитлера в неприличной позе выставили? Немцы молотили по любимому фюреру из всего, что стреляет, а наблюдатели заносили в журнал наблюдений места расположения орудий и пулеметов. В общем из людей исчезла безысходность и истерическое состояние типа «Эх! Однова живем!» Глупую смелость с выскакиванием на бруствер и стрельбой по противнику уже никто не демонстрировал. А если кто и выкидывал подобные коленца, то не просто так, а при поддержке отделения, а то и взвода, готового открыть огонь по неосторожно высунувшемуся немцу, решившему поглядеть на бесплатный цирк.

Вчера же, когда решил сходить к Павлу Рябинину, командиру взвода пешей разведки, то застал у него в расположении комиссара полка. Тот среди разведчиков проводил политинформацию. Я из принципа не слушаю эту мудатень и уже собрался отваливать, когда остановился в ожидании ответа на вопрос. Незнакомый мне парень, видно из новеньких, спросил про второй фронт. И тут комиссар Геращенко ляпнул такое, что у меня челюсть отвалилась. А сказал он, что после крупного поражения американского флота на Тихом океане, штатовцы с трудом удерживают немногие оставшиеся у них острова, и вообще им с японцами справиться для начала не мешало бы, а то такими темпами Ямамото скоро начнет со своих крейсеров обстреливать побережье США. Я слушал и офигевал. Это когда же желтые умники так постарались, что инициатива к ним перешла? Надо бы разобраться. Не откладывая в долгий ящик, подошел к комиссару и предложил отойти в сторону, чтобы ответить на вопрос, связанный с большой политикой. Геращенко сначала с подозрением меня оглядел, но потом поняв, что я не шучу, весь расцвел. Ну еще бы, теперь он всем своим коллегам рассказывать будет, что полный пофигист Лисов у него международной обстановкой интересуется. Хотя непосредственно к этому комиссару я относился более или менее нормально. Обычный мужик, без особых заскоков. Только он сам меня опасался. Особенно после случая с докладом. А я тогда просто немного пошутил. Он все свои речи сочинял сам. И потом распечатывал их на старенькой машинке. Сей ценный агрегат доверял только личному писарю, который в этот момент, как назло, попал с отравлением в санчасть. Слив обожрался, и теперь подполковнику пришлось лично шлепать по клавишам. Все бы ничего, но вот он неосторожно оставил этот доклад, посвященный дате очередного съезда, на столе. Я же – просто проходил мимо. Скользнув взглядом по первым строчкам машинописного листа, уже было пошел дальше, но потом не удержался. А он сам виноват. Нечего было писать:

– Вот стою я перед вами, простой советский человек…

Ну и дальше ода партии пошла. Вспомнив анекдот, не поленился и перепечатал целую страницу текста. Изменив буквально пару слов. И, как истинный диверсант, смылся с места преступления незамеченный. Зато надо было видеть глаза ЧВС и комдивов, собравшихся на совещание, когда Геращенко вышел со своими писульками перед ними и поздоровавшись, начал читать. Первый абзац прошел нормально, но когда комиссар патетически начал оглашать скорректированный мной текст, все чуть не попадали со стульев. А выглядело это так:

– Вот стою я перед вами, простая… русская… баба?

Комиссар неверяще вгляделся в листик и заглох. Потом посмотрел еще раз – ничего не изменилось. Дальше читать текст как бы от лица бабы он явно не хотел, а сориентироваться на ходу и исправить своими словами им же написанное не смог. Впал в ступор, пламенный зажигатель сердец. Доклад был скомкан. Потом он своему начальству жаловался – мол идеологическая диверсия против него произошла. Диверсанта искали долго, но так и не нашли. Геращенко точно догадывался, чьих рук это дело, но догадки не есть доказательства. Я тогда получил втык от Колычева и опять за нарушение формы одежды. Он когда мной недоволен, всегда к форме цепляется. После этого прошло уже много времени и комиссар перестал на меня коситься. А когда я ему подарил набор немецких цветных карандашей, вообще оттаял. Но опасаться не перестал. Сейчас же, млея от чувства собственной значимости, подробно рассказывал мне события почти двухмесячной давности. Оказывается, возле атолла Мидуэй произошла-таки битва титанов. Но америкосы ее с треском проиграли, и теперь японцы гоняли их, как хотели, по всему океану. Хм… а я все пропустил. Все-таки надо не только слухи, но и официальные сводки слушать. И что же это получается? Неужели усатый вождь налево сработал? Я-то ему информацию про коды выдал, не особенно задумываясь о ее дальнейшем использовании. А оно видишь как повернулось… Да уж, теперь янки надолго завязнут в морских и островных сражениях. Толку от их второго фронта, во всяком случае в мое время, все равно было немного, но при теперешних раскладах очень интересно может сложиться послевоенная ситуация в мире. Очнулся от своих мыслей, когда Геращенко рассказывал уже о настроении рабочего класса в Италии. Вот, блин, говорун! Пришлось вежливо заткнуть разошедшегося комиссара и, поблагодарив, распрощаться. Он, весь довольный собой, приглашал заходить почаще. Я пообещал, посоветовав заранее прятать пишущую машинку. Главный полковой партиец через силу хохотнул и, погрозив пальцем, пошел к заждавшимся его бойцам.

А пополнения все прибывали и прибывали. Хорошо вооруженные и более или менее обученные. Были и обстрелянные и не нюхавшие пороху. Были и откровенные уголовники, которые решили сменить спокойствие лагерей на вольную, но крайне беспокойную жизнь на передовой. Большинство из них, наверное, рассчитывало сразу смыться с фронта и дальше гулять, но особисты не дремали и после показательных расстрелов дезертиров, отловленных в дивизионных тылах, уркаганы угомонились. Но не все. Помню, в мое время, в фильмах, что по телику показывали, очень любили рассказывать о благородном жулье, с оружием в руках сражавшемся за Родину. М-да… Действительно сражались, те, кто не дезертировал, те, кто избежал трибунала, и те, кто просто выжил и понял, что обратной дороги нет. С фронта можно уйти только по инвалидности или вперед ногами. Гражданских судов здесь нет, и поэтому социально близких уголовников не будут сажать на 3–5 лет. Судит здесь военный трибунал, а у него разговор короткий– или к стенке, или в штрафные роты. Но это все дошло до блатных позже. А поначалу они вели себя крайне борзо. Это только в демократической литературе рассказывалось, что бедных урок из лагерей сразу в штрафбаты совали. В реальности большинство из них попадали в обычные линейные части. И начинали там резвиться. Как-то, возвращаясь уже под вечер от «тяжелых» снайперов, увидел на опушке леса, за кустами, кучкующихся красноармейцев. Человек пять. Решив посмотреть, что они там делают, бесшумно подошел и встал за дерево, прислушиваясь к разговору. А беседа была очень интересной. Бойцы, густо перемежая свою речь матом и феней, наезжали на лейтенанта. Летеха, небольшого роста крепыш, на вид лет двадцать, не больше, слушал маты и угрозы в свой адрес совершенно спокойно. От этого спокойствия бывшие уголовники заводились все больше и больше. И вот самый здоровый из них по кивку старшего, худого и какого-то словно выжатого мужика, решил ткнуть лейтенанта раскрытой пятерней в лицо. Но не тут-то было! Поймав руку, летеха врезал борзому бойцу по печени и ловко перекинул его через себя. Самбо видно занимался пацанчик. Остальные гурьбой навалились на командира, но тут уже я решил вмешаться. Выскользнув из-за дерева, без затей влепил двоим ближним ко мне по стриженым затылкам. Те кулями осели на землю. Лейтенант же к этому времени успел уронить своего. Блин! Вот что всегда раздражало в этой мразоте, так это то, что, почуяв силу, они так быстро переходили из состояния крутых яиц к состоянию немощной падали, что даже оторопь брала. Вот и теперь те двое, которых лейтенант не отправил в бессознательное состояние, увидев, что ситуация кардинально изменилась, начали громко скулить и причитать, не поднимаясь с земли и держась за «страшно» поврежденные места. Моя парочка лежала тихо-тихо и воплями слух не оскорбляла. А взводному видно еще опыта мордобойного не хватает… Пока летеха с удивлением разглядывал неизвестно откуда появившегося командира, я напустил на себя суровый вид и спросил:

– Лейтенант, что здесь происходит?

Быстро подобрав упавшую во время драки пилотку, тот надел ее и, встав по стойке смирно, доложил:

– Лейтенант Смирнов! Провожу беседу с бойцами!

– Ну и как успехи?

– Только начал товарищ капитан!

Однако… Молодец летеха, такого запугать – четверых уголовников мало будет. Достав папиросы, предложил закурить Смирнову.

– Спасибо, не курю товарищ капитан!

– Да расслабься ты, Смирнов. Чего на весь лес-то орать? Давно из училища?

– Месяц как выпустился.

– А с этими – что? – Я пихнул ногой снова запричитавшего бойца: – Из новеньких уголовников?

– Так точно, товарищ капитан.

Нет, с нормальными людьми казенно-уставным языком общаться не могу. Поэтому протянул руку и представился:

– Меня зовут Илья Лисов, а тебя?

– Владимир Смирнов, товарищ капитан.

– Вот что, Володя, давай без чинов и рассказывай, что тут произошло.

Произошло, то что я и предполагал. Уголовный сброд, которого оказалось довольно много во взводе Смирнова, сбился в банду и начал пытаться установить свои порядки. За пять дней, что они пробыли на передовой, успели запугать сержанта, начали угнетать остальных бойцов, а вот теперь пытались наехать на взводного, который хотел прекратить это безобразие мирным путем. После объявления внеочередного наряда самые наглые из них решили «поговорить» с оборзевшим по их понятиям лейтенантом.

– И много у тебя во взводе таких ухарей?

– Одиннадцать человек. Но воду мутят, как будто их все тридцать.

– Ротному почему не доложил?

Тут Смирнов неожиданно засмущался, а потом попытался объяснить, что командир взвода именно он, и какой же он взводный, если бойцов обуздать не сумеет. Хе! Нравится мне этот пацан все больше и больше. Единственно, опыта ему немного не хватает. С такими волками нельзя себя вести, как с обычными людьми. Сегодня он бы их, конечно, раскидал, но вот во время возможной завтрашней атаки поймал бы пулю в спину. Эта падаль унижения не прощает. Так и сказал летехе.

– А что же делать?

– Как что делать? – Я удивленно поднял брови. – За нас уже все уставом решено. Имело место нападение на командира. Причем с целью убийства.

Кивнув на выбитый у второго нападавшего на Смирнова нож, продолжил:

– Так что, по всем законам военного времени, светит этим орлам вышка.

Поскуливающий, но прислушивающийся к разговору урка взвыл и попытался вскочить. Пришлось его укладывать быстрым ударом в ухо. Второй лежал тихой мышкой и опрометчивого поступка своего кореша решил не повторять.

– Так что, Володя, двигай в свое расположение, бери бойцов и пусть этих будущих жмуриков пока на губу тащат. Те, кого я оприходовал, раньше завтрашнего не очухаются. Не на себе же их нам переть?

Смирнов сбегал за бойцами и, когда арестованных уволокли, я решил сходить к его ротному. Тот оказался крепеньким парнем лет двадцати пяти, с орденом Красного Знамени и желтой нашивкой за ранение на выгоревшей гимнастерке. Пообщались. Оказывается, как и положено хорошему ротному, он знал о ситуации у Смирнова. Но пока никаких шагов не предпринимал, давая командиру взвода проявить себя. Выслушав мой рассказ, решил, что командир проявил себя достаточно и вполне достойно. Он и раньше держал на примете нового взводного, а сейчас был только рад услышать со стороны, что не ошибся.

А уже к вечеру следующего дня всех четверых нападавших расстреляли… Я же решил провести профилактическую беседу с остальными. Уголовники были сильно подавлены быстротой и жестокостью наказания, поэтому слушали внимательно и не вякали. Мне просто нужно было довести до них мысль, что жизнь их взводного и их теперь взаимосвязаны. Урки, услышав это, сильно заволновались. Самый смелый из них, здоровый детина, метра под два ростом с косым шрамом через щеку, удивленно пробасил:

– Так что же, гражданин начальник, если нашего командира в атаке убьют или он пулю шальную словит, нам сразу решку наведут? Не по закону это…

– Не волнует. Закон здесь устанавливаю я. Вы вон пытались установить свой, и теперь будете расхлебывать. Вели бы себя как люди, так и отношение было бы соответственное. А теперь хоть собой Смирнова закрывайте, но если с ним что случится, вы его надолго не переживете. Я сказал. А что мое слово значит – у людей поспрашивайте…

И уже уходя добавил:

– На месяц вам эта епитимья. Потом живите как получится.

Видно, ограничение сроков ответственности несколько взбодрило бойцов. Во всяком случае, с физиономий сошло обреченное выражение. А я двинул к себе, думая, что на это время Володю от разных подлян прикрыл, а через месяц новоприбывшие уже оботрутся и им в голову никаких пакостей не придет.

Еще через три недели начались дожди и наступила настоящая осень, со слякотью, промозглостью и вечно больными зубами Пучкова. У него к перемене погоды перманентные флюсы выскакивают. Это уже примета такая – если Лехина морда потеряла симметричность – жди скорых холодов. Да и у меня в организмах что-то не то начало происходить. Я уже привык, что на мне не то что как на собаке все заживает, а гораздо быстрее. Но вот в последнее время эта особенность все больше и больше стала давать сбой. И царапины с ушибами стали гораздо дольше болеть, а когда себе занозу под ноготь вогнал, то через три дня в госпиталь пришлось идти, с пальцем, распухшим как сарделька. Стрелять в ногу, для проверки своих регенеративных способностей, конечно, не стал, но вот посещение госпиталя из-за занозы заставило сильно задуматься. Похоже, капец суперспособностям приходит… Теперь бы только, как в ужастиках показывали, не состариться в пять минут до состояния мумии. То-то Гусев удивится… Но ничего подобного не происходило, и я успокоился. Выходит, теперь, во всяком случае телесно, ничем от остальных не отличаюсь. Жалко, конечно, но с другой стороны… и хрен с ним, все равно ничего с этим поделать не могу.

C приходом холодов настало интересное время. На последнем совещании Колычев дал отмашку. У нас, на Южном фронте, уже была практически восстановлена численность террор-групп. Дней через десять они очередной раз пойдут по тылам. Назад уже возвращаться не будут. Их подберет гвардейский конный корпус Осликовского. А когда немцы в погоне за кавалеристами, творящими резню у них в тылу, начнут снимать дивизии с фронта, ударят механизированные корпуса, за которыми в прорыв хлынет пехота. Как и куда будут нанесены основные удары, я не знал. Не знал и стратегических задач этих ударов. Но о том, что наши собираются применить немецкую тактику танковых клиньев, совмещенную с ноу-хау чисто советских военных достижений, догадывался. И кажется, мог себе представить размеры будущего котла, в который может попасть вся группа армий «Центр». Это даже не котел получится. По размерам, наверное, целый бассейн. Хотя такое слово в армии и не применяют. Вот только удержим ли такую прорву войск в окружении – я сомневался. Хотя фиг его знает, как все повернется. Силищу-то накопили немеряную. И количественно и качественно. Вон, в последнем прибывшем к нам мехкорпусе было два полка новеньких тридцатьчетверок. И не простых, а с какой-то новой пушкой. Калибр 76 миллиметров, но вот баллистика – гораздо лучше прежней. Причем прибыли с рембатами, зенитным прикрытием, летучками и тягачами. И все это на гусеницах. Только наливники были колесными ЗиСами. А общаясь на совещаниях с танкистами, узнал, что в тылу они уже видели новую самоходку. Со 152-миллиметровым орудием, на базе КВ. Но это пока экспериментальный вариант. А вот самоходки с 85-миллиметровым орудием на базе Т-34 уже прошли испытания, и их начали массово шлепать на Урале. Надо же какой оперативный ответ на мои слова по поводу «Тигров» и «Пантер»! Фрицы своих кошек еще только обкатывают, а у нас уже противодействие им поставлено на поток. Поинтересовался, почему же на тридцатьчетверку сразу не воткнули 85-миллиметровое орудие? Один толковый зампотех объяснил, что для этого надо не только новую башню ставить, но и корпус переделывать, увеличивая в нем погон для этой башни. Работы уже ведутся, и через полгодика такая машина, возможно, и появится. Блин! Через полгода и у фрицев тоже много чего появится… Похоже, немного не успеваем. Да и на СУшку сразу надо было втыкать 100 миллиметров. Я же верховному говорил… Но там, видно, тоже что-то не заладилось. Правда, эти новинки, что сейчас пришли, превосходят все, что у нас из техники существует. И если с умом действовать, то даже эти тридцатьчетверки, с «Тигром» если не на равных, то хоть не в одни ворота бороться смогут.

В воздухе носился запах будущих изменений и перемен. Даже те, кто и не догадывался о наступлении, оказались вовлечены в круговерть его подготовки. Но таких недогадливых было все меньше и меньше. Народ был достаточно тертый и понимал, что скоро начнется. Уже самый простодырый боец интересовался у командиров, когда же наступление. И вот террор-группы ушли в немецкий тыл. Мы тоже рвались туда всей душой, даже Леха, панически боявшийся зубных врачей, привел свою пасть в порядок и, глядя преданными глазами на нас с Гусевым, всячески демонстрировал свою боеготовность. Мы же зайчиками скакали за Колычевым, но он нас жестко обломил. До этого молчал гадский папа, и мы не теряли надежды. А командир, видимо, просто не хотел себе нервы портить и поэтому категорическое нет сказал уже в последний момент. Все наши крики и возмущения были проигнорированы. Тогда мы жутко обиделись и демонстрировали свои обиды целых два дня. Общались с командиром исключительно по уставу, безостановочно козыряя и рубя строевым шагом. Но это моментом прошло, когда корпус Осликовского, легко взломав оборону немцев и не вступая в мелкие стычки в дивизионных тылах, вышел на оперативный простор. Колычев, собрав нас, сразу завершил все игры.

– В общем, так, товарищи командиры. Через пять дней начнется. Поэтому вы должны быть постоянно при мне. Так что никаких похождений по бабам (это он мне и Гусеву), по знакомым (это он мне) и по летным столовым (это он Лехе). При наступлении выдвигаться будем с корпусом Брусникина. Это направление главного удара. Наладьте взаимодействие. Выясните, где и как планирует расположиться штаб, ну и вообще. Только без водки и мордобоя!

Колычев пристукнул ладонью по столу и, глядя на наши довольные морды, продолжил:

– А вы все боялись, что в тылу останемся. По-человечески со мной разговаривать не хотели, хаяли всячески.

Тут мы наперебой завопили, что это мы не со зла и что лучшего командира и не желали. Иван Петрович разулыбался и, взяв карандаш, склонившись над картой, начал уже серьезно ставить боевую задачу…

Пять дней пролетели очень быстро… Ранним утром, еще в темноте послушав почти часовую артподготовку и доносившийся с передовой слитный рев, в котором даже нельзя было угадать русского «ура!», загрузились в свой транспорт. А еще через час увязались за выдвигающимся штабом генерала Брусникина. Ставке нужны были самые свежие, самые точные сведения о том, как будет развиваться наступление, и поэтому мы шли практически за передовыми частями. Гусев достал из вещмешка флягу и, булькнув в колпачок, протянул его мне. Я взял и, стараясь не расплескать налитого на кочках, оглядел народ.

– Ну что, славяне? Вперед – на Запад!