Глава 10
НАКАЗ ШУТА

Ночью я бежал, как волк.

Сначала я решил, что это обычный яркий сон. Бескрайний заснеженный простор, белый с чернильными тенями деревьев, ускользающие запахи, принесенные холодным ветром, и удовольствие от вынюхивания гнезд землероек. Я проснулся с ясной головой и в хорошем настроении. Но на следующую ночь сон снова был таким же ярким. Я обнаружил, что, закрыв от Верити и от себя самого сны о Молли, я остался незащищенным от ночных мыслей волка. Это было целое царство, куда ни Верити, ни кто-либо другой, владевший Силой, не мог последовать за мной. Это был мир, лишенный придворных интриг, подлостей и заговоров. Мой волк жил в настоящем. Его сознание было свободно от ненужных обрывков воспоминаний. Изо дня в день он делал только то, что было необходимо для выживания. Он не помнил, сколько землероек убил две ночи назад, но знал, например, на каких охотничьих тропах попадается больше кроликов или в каком месте ручья течение такое сильное, что не бывает льда.

Именно тогда я и показал ему впервые, как охотиться. Сначала у нас получалось не очень хорошо. Я по-прежнему вставал каждое утро очень рано, чтобы отнести волку еду. Я говорил себе, что это всего лишь маленькая часть моей жизни, которую я сохраняю для самого себя. Как сказал волк, это было не то, что я делал, а то, чем я был. Кроме того, я обещал себе, что не позволю нашей связи стать настоящим единением. Скоро, очень скоро он сможет охотиться сам, и я отпущу его на свободу. Иногда, успокаивал я себя, я пускаю его в свои сны только для того, чтобы скорее научить его охотиться. Я боялся даже думать о том, что сказал бы об этом Баррич.

Я вернулся из одной из своих утренних экспедиций и увидел двух солдат, мужчину и женщину, которые сражались во дворе кухни. У них были палки, они весело поддразнивали друг друга и обменивались ударами на чистом холодном воздухе. Мужчину я вообще не знал и на мгновение подумал, что оба они чужие. Потом женщина заметила меня.

— Хо! Фитц Чивэл! Можно словечко с тобой?! — крикнула она, не опуская своей палки.

Я смотрел на нее, пытаясь вспомнить. Ее противник промахнулся, и она сильно ударила его своей палкой. Пока он прыгал от боли, она отскочила назад и громко рассмеялась — этот пронзительный смех нельзя было не узнать.

— Уистл Свисток? — спросил я недоверчиво.

Женщина, к которой я только что обратился, сверкнула своей знаменитой редкозубой улыбкой. Она опять звонко ударила по палке противника и снова отскочила назад.

— Да?! — спросила она, задыхаясь.

Ее партнер вежливо опустил свою палку. Уистл немедленно ударила его. Почти лениво его палка взметнулась вверх, отражая удар. Она снова засмеялась и подняла руку, прося передышки.

— Да, — повторила она и на этот раз повернулась ко мне, — я пришла… То есть меня выбрали, чтобы попросить тебя о покровительстве.

Я посмотрел на ее одежду.

— Я не понимаю. Ты ушла из стражи Верити?

Она слегка пожала плечами, но я заметил, что этот вопрос удивил ее.

— Но недалеко. В стражу королевы. Значок лисицы. Видишь?

Она натянула край короткой белой куртки. Я увидел практичную домотканую шерсть и оскаленную белую лисицу на пурпурном фоне. В тот же цвет были выкрашены плотные шерстяные штаны, заправленные в высокие сапоги. Ее соперник был одет точно так же. Стража королевы. Для Кетриккен эта форма имела особый смысл.

— Верити решил, что ей нужна собственная стража? — спросил я, довольный.

Улыбка на лице Уистл слегка потускнела.

— Не совсем, — замялась она, а потом выпрямилась, как будто собиралась докладывать мне. — Мы подумали, что королеве необходима стража. Я и еще другие, которые ездили с ней в тот день. Мы рассуждали о… обо всем. О том, как она там держалась. И потом здесь. И как она пришла сюда, совсем одна. Мы тогда говорили, что кто-то должен раздобыть разрешение, чтобы сформировать для нее стражу. Но никто из нас не знает, как это сделать. Мы-то понимаем, что это нужно, а никто другой, похоже, нет. Но потом, на прошлой неделе, у ворот, я слышала, ты здорово разгорячился насчет того, как она вышла — пешком и совсем одна. Да уж, ты разошелся. Я была в другой комнате и слышала.

Я удержался от возражений, коротко кивнул, и Уистл продолжила:

— Ну так вот, мы просто взяли, да и сделали. Те из нас, кто хотел носить пурпурное с белым, именно так и сказали. Все было честно. Все равно уже пора обновить кровь. У большинства из стражников Верити зубы становятся слабоваты, да к тому же люди мягчеют оттого, что слишком много времени проводят в замке. Так что мы переформировались, присвоили звание тем, кто давно уже должен был получить его. И набрали рекрутов. Все это прекрасно сработало. Новенькие немного отточат и наше искусство, пока мы будем их учить. Королева получит собственную стражу, когда захочет. Или когда ей понадобится.

— Понимаю. — Я чувствовал некоторую неловкость. — А что за покровительства вы хотите от меня?

— Объясни это Верити. Скажи королеве, что у нее есть стража. — Она произнесла эти слова просто и тихо.

— Это похоже на измену. Солдаты стражи Верити снимают его цвета и надевают цвета королевы, — сказал я так же просто.

— Кое-кто так и решит. — Глаза ее честно смотрели в мои, улыбка исчезла. — Но ты же знаешь, что это не так. Это надо сделать. Твой… Чивэл приглядел бы, чтобы у нее была стража даже до того, как она сюда приехала. Но будущий король Верити… тут нет никакой измены. Мы хорошо служили ему, потому что мы его любили. И сейчас любим. Просто мы будем охранять его еще лучше. Вот и все. У него хорошая королева, вот что мы думаем. Мы не хотим, чтобы он потерял ее. Вот и все. Мы вовсе не стали хуже думать о нашем будущем короле. Ты это знаешь.

Я знал. Но тем не менее… Я тряхнул головой и попытался сосредоточиться. «Почему я?» — сердито возражала часть меня. Потом я понял, что в то мгновение, когда я выругал стражников за то, что они не защитили свою королеву, я сам думал о ее охране. Баррич предупреждал меня, чтобы я знал свое место.

— Я поговорю с будущим королем Верити. И с королевой, если он позволит.

Уистл снова сверкнула улыбкой:

— Мы знали, что ты сделаешь это для нас.

Также быстро она отвернулась от меня, держа палку наготове, и угрожающе направилась к своему партнеру, который неохотно отступил. Со вздохом я повернулся и пошел прочь со двора. Молли в это время могла набирать воду. Я надеялся хоть мельком увидеть ее. Но ее не было, и я ушел, разочарованный. Я знал, что мне не следует играть в такие игры, но не смог побороть искушение. Я ушел. Последние несколько дней превратились для меня в какое-то самоистязание. Я отказывался снова видеть Молли, но не мог сопротивляться тому, чтобы следовать за ней как тень. Поэтому я приходил на кухню через мгновение после того, как она уходила, воображая, что я все еще ощущаю запах ее духов. Или я оставался вечером в Большом зале и усаживался в уголке, откуда мог незаметно наблюдать за ней. Какое бы ни было развлечение — менестрель, поэт, кукольник или люди просто беседовали и занимались рукоделием, — мой взгляд все равно был прикован к тому месту, где сидела Молли. Она была такой сдержанной и рассудительной в своих темно-синих юбках и блузке, и ни разу у нее не нашлось даже взгляда для меня. Молли всегда разговаривала с другими женщинами, а в те редкие вечера, когда Пейшенс удостаивала нас своим присутствием, сидела подле нее и ухаживала за ней с подчеркнутым вниманием, как будто отрицая сам факт моего существования. Иногда я думал, что наши быстрые объятия с ней были просто сном. Но ночью я возвращался в свою комнату и вынимал рубашку, которую спрятал на дне сундука с одеждой. Я прижимал ее к лицу, и мне казалось, что я все еще чувствую слабый запах Молли. И так это и продолжалось.

Прошли дни с тех пор, как «перекованных» сожгли на погребальном костре. Кроме формирования стражи королевы, внутри и снаружи замка происходили и другие события. Еще два мастера-корабела пришли и предложили свои услуги в постройке кораблей. Верити был в восторге. Но еще сильнее была тронута королева Кетриккен, потому что это ей они представились, сказав, что хотят быть полезными. Они привели с собой помощников, которые пополнили ряды работающих на верфях. Теперь лампы горели и перед восходом, и после захода солнца, и работа стремительно продвигалась. Верити все больше отсутствовал, и Кетриккен во время моих посещений казалась более подавленной, чем обычно. Я безуспешно пытался развлечь ее книгами или прогулками. Большую часть времени она проводила, ничего не делая, за своим ткацким станком и становилась все более бледной и вялой с каждым днем. Ее мрачное настроение заразило тех леди, которые были внимательны к ней, так что зайти к ней в комнату было так же весело, как стоять в почетном карауле при покойнике.

Я не предполагал застать Верити в его кабинете и не ошибся. Он, как обычно, был на верфях. Я попросил Чарима позвать меня, если у Верити найдется свободная минутка. Потом я вернулся в свою комнату, взял кости и гадальные палочки и отправился к королеве.

Я решил научить ее некоторым играм, которые любили лорды и леди, в надежде, что королева сможет больше общаться с окружающими. Я также надеялся — в меньшей степени, — что она не будет так нуждаться в моем обществе. Ее мрачное настроение начинало тяготить меня, и иногда мне хотелось оказаться подальше от нее.

— Сперва научи ее жульничать. Только скажи ей, что в эту игру играют именно так. Скажи, что правила допускают обман. Ловкость рук — и она сможет очистить карманы Регала пару раз, прежде чем он посмеет заподозрить ее. А что он сможет сделать тогда? Обвинить первую леди Оленьего замка в жульничестве?

Шут, конечно. По-товарищески пристроился у моего локтя. Крысиный скипетр слегка подпрыгивает на плече. Я не вздрогнул, но он понял, что снова захватил меня врасплох. Откровенная радость сияла в его глазах.

— Боюсь, наша будущая королева может меня неправильно понять. Может, ты лучше пойдешь со мной и немного развеселишь ее? Я отложу кости, а ты сможешь показать ей какой-нибудь фокус, — предложил я.

— Показать ей фокус? Фитц, именно этим я и занимаюсь все дни напролет, а ты видишь в этом одно дурачество. Ты думаешь, что это игра, в то время как я вижу, как серьезно ты работаешь, отдавая дань играм, которые выбрал не по своей воле. Прими-ка ты совет шута. Научи леди не играть в кости, а отгадывать загадки, и вы оба станете умнее.

— Загадки? Это игра из Удачного, да?

— Это игра, которую нынче прекрасно знают в Оленьем замке. Попробуй-ка отгадать. Как человек зовет то, что зовется незнамо как?

— Я никогда не был силен в этой игре, шут.

— И никто из твоих родственников, судя по тому, что я слышал. Так что отвечай. Что имеет крылья на свитке Шрюда, язык из пламени в книге Верити, серебряные глаза в летописях Релтауна и покрытую золотой чешуей кожу в твоей комнате?

— Это загадка?

Он жалостливо посмотрел на меня.

— Нет. Загадка — это то, о чем я только что спросил тебя. Это Элдерлинг. А первая загадка была: как его позвать?

Мой шаг замедлился. Я посмотрел на него пристально, но взгляд шута всегда было трудно поймать.

— Это загадка? Или серьезный вопрос?

— Да. — Шут был серьезен.

Моя нога застыла в воздухе. Я совершенно запутался. Я метнул в него сердитый взгляд. В ответ шут прижался носом к носу своей крысы на скипетре. Они тихо хихикали.

— Видишь, Крысик? Он знает не больше своего дяди и деда, никто из них не знает, как позвать Элдерлинга.

— Силой, — быстро сказал я.

Шут странно посмотрел на меня:

— Ты это знаешь?

— Подозреваю, что так.

— Почему?

— Не знаю. Теперь, когда я подумал… наверное, это не так. Король Вайздом Мудрый совершил долгое путешествие, чтобы найти Элдерлингов. Если бы он просто мог воспользоваться Силой, почему он этого не сделал?

— Конечно. Но иногда в быстроте есть своя правда. Так что отгадай мне вот что, мальчик! Король жив. Также и принц. И у обоих есть Сила. Но где те, кто учился вместе с королем, или те, кто учился до него? Как случилось, что количество владеющих Силой ничтожно мало в то самое время, когда они так остро необходимы?

— Мало кого учат Силе в мирные времена. Гален не считал нужным никого учить до последнего года своей жизни. А круг, который он создал…

Я внезапно замолчал, и, хотя коридор был пуст, у меня отпало всякое желание говорить об этом. Я всегда держал при себе все, что Верити говорил мне о Силе.

Шут неожиданно запрыгал кругами вокруг меня:

— Если туфля жмет, ее нельзя носить, кто бы ее ни сделал.

Я неохотно кивнул:

— Вот именно.

— А того, который сделал ее, нет. Грустно. Очень грустно. Гораздо более грустно, чем горячее мясо на столе и красное вино в твоем стакане. Но того, кого нет, тоже кто-то сделал.

— Солисити. Но ее тоже нет.

— О! Но Шрюд есть. И Верити тоже. Мне кажется, что если эти двое, которых она создала, еще дышат, должны быть и другие. Где они?

Я пожал плечами:

— Их нет. Стары. Мертвы. Я не знаю. — Я подавил нетерпение и попытался обдумать его вопрос. — Сестра короля Шрюда, Мерри, мать Августа. Возможно, что ее учили Силе, но она давно умерла. Отец Шрюда, король Баунти, был, по-моему, последним, у кого был круг Силы. Но очень немного людей из этого поколения еще живы… — Я прикусил язык.

Верити как-то говорил мне, что Солисити учила Силе всех, в ком ей удавалось найти талант. Кто-нибудь из них, конечно, должен был остаться в живых. Они, вероятно, на десять лет или около того старше Верити.

— Слишком многие из них мертвы, если ты меня спрашиваешь. Я знаю. — Шут вмешался, чтобы ответить на мой невысказанный вопрос.

Я тупо посмотрел на него. Он показал мне язык и сделал несколько танцевальных па в сторону. Потом уставился на свой скипетр, любовно пощекотал крысу под подбородком.

— Видишь, Крысик? Как я и говорил тебе. Никто из них не знает. Ни у кого из них не хватает ума спросить.

— Шут, ты когда-нибудь будешь говорить ясно? — вскипел я.

Он внезапно остановился, как будто его ударили. В середине пируэта он опустил пятки на пол и застыл как статуя.

— А что толку? — спросил он серьезно. — Стал бы ты слушать меня, если бы я пришел к тебе и говорил не загадками? Разве это заставило бы тебя остановиться, подумать и повертеть каждое слово, а потом поразмыслить над этим в своей комнате? Очень хорошо, тогда я попробую. Ты знаешь стишок: «Шесть мудрецов поехали в Джампи»?

Я кивнул, как обычно не понимая, куда он клонит.

— Прочитай его мне, — попросил шут.

— «Шесть мудрецов поехали в Джампи, полезли на гору и не стали спускаться, превратились в камень и улетели…» — Я замолчал. Окончание старого детского стишка вылетело у меня из памяти. — Я не помню всего. В любом случае это ерунда. Одна из тех считалочек, которые засели в голове, но ничего не значат.

— Конечно, именно поэтому они записаны среди «стихов мудрости», — заключил шут.

— Этого я не знал! — возразил я. Внезапно я почувствовал раздражение. Мое терпение было на исходе. — Шут, ты опять начинаешь все сначала. Все, что ты говоришь, это загадки, и так всегда. Ты обещаешь говорить прямо, но твоя правда ускользает от меня.

— Загадки, дорогой Фитци-Фитц, предназначены для того, чтобы заставить людей думать. Чтобы найти новую правду в старых поговорках. Но пусть будет так… Твои мозги ускользают от меня. Как я могу до них добраться? Может быть, если я приду к тебе темной ночью и спою под твоим окном:

Он упал на одно колено и стал щипать несуществующие струны на своем скипетре. Он пел довольно сильно и даже хорошо. Мотив был позаимствован из популярной любовной баллады. Шут посмотрел на меня, театрально вздохнул, облизал губы и скорбно продолжал:

Проходящая служанка остановилась и озадаченно прислушивалась к пению шута. Паж подошел к дверям одной комнаты и выглядывал оттуда, широко ухмыляясь. Краска медленно заливала мои щеки, однако шут смотрел на меня с нежностью и пылом. Я попятился от него, но он пополз за мной на коленях, хватаясь за мой рукав. Я был вынужден остановиться, чтобы не оказаться вовлеченным в дурацкую борьбу. Я стоял, чувствуя себя ужасно глупо. Шут расплылся в улыбке. Паж захихикал, а дальше по коридору я услышал восторженный гул голосов. Я отказывался поднять глаза, чтобы увидеть, кто так наслаждается моим замешательством. Шут послал мне воздушный поцелуй, дал своему голосу опуститься до доверительного шепота и снова запел:

Он помолчал, потом спел громко и весело:

Он внезапно отпустил мой рукав, кувыркнулся от меня в сторону, сделав сальто и ловко предъявив мне при этом собственный голый зад. Зад сверкнул белизной. Я не мог скрыть ни своего изумления, ни обиды. Шут встал на ноги, уже одетый подобающим образом, и Крысик на его скипетре весьма скромно поклонился всем, кто остановился, чтобы посмотреть на мое унижение. Раздался общий хохот и гром аплодисментов. Его представление лишило меня дара речи. Я отвернулся и попытался пройти мимо него, но шут, с поклоном, снова преградил мне дорогу. Внезапно он принял серьезный вид и обратился ко всем, кто еще ухмылялся:

— Стыд и позор всем вам, кто так веселится. Хихикать и тыкать пальцем в разбитое сердце мальчика! Разве вы не знаете, что Фитц потерял самое дорогое, что у него было? Ах, он прячет свое горе под румянцем, но она ушла в могилу и оставила его страсть неутоленной. Эта самая упрямо-целомудренная и опасно-претенциозная из девиц, дражайшая леди Тайм, скончалась. От собственной вони, не сомневаюсь, хотя некоторые говорят, что она съела испорченное мясо. Но испорченное мясо, по слухам, отвратительно пахнет специально для того, чтобы предостерегать всех от поглощения его. Это мы можем сказать и о леди Тайм, так что, возможно, она не нюхала его или подумала, что это всего лишь ее духи. Не скорби, дорогой Фитц. Ты подыщешь себе другую! Я сам буду этим заниматься не покладая рук. Клянусь черепом сира Крысика! А теперь, умоляю тебя, спеши по своим делам, потому что, по правде говоря, я уже слишком долго пренебрегаю моими. Прощай, бедный Фитц. Печальное храброе сердце! Так смело смотреть прямо в лицо своему одиночеству! Бедная безутешная юность! Бедный, бедный Фитц…

И он пошел от меня по коридору, сокрушенно качая головой и обсуждая с Крысиком, которую из престарелых вдов лучше для меня сосватать. Я, не веря, смотрел ему вслед. Я чувствовал себя преданным. Как он мог сделать из меня такое посмешище? Каким бы взбалмошным и острым на язык ни был шут, я все же не ждал, что он может превратить меня в публичную мишень одной из его шуток. Я все еще думал, что он повернется и скажет напоследок что-нибудь, способное объяснить мне, в чем, собственно, дело. Он этого не сделал. Когда он завернул за угол, я понял, что это испытание наконец закончилось. Я пошел дальше, кипя от негодования и ломая голову над бесчисленными загадками.

Нескладные стишки шута застряли у меня в голове, и я знал, что буду долго раздумывать над этой серенадой в последующие дни, пытаясь найти скрытый в ней тайный смысл. Но леди Тайм? Он, конечно, никогда не сказал бы такой вещи, если бы это не было правдой, но зачем Чейду понадобилось, чтобы она умерла? Тело какой бедной женщины должно было быть вынесено в качестве тела леди Тайм, чтобы его отправили дальним родственникам для похорон? Может быть, это был его способ отправиться в путешествие и тайно покинуть замок? Но опять-таки, зачем было позволять ей умереть? Для того, чтобы Регал поверил в успех своего отравления? Но зачем?

Ошарашенный, я наконец дошел до покоев Кетриккен. Я остановился на мгновение в коридоре, чтобы немного прийти в себя. Внезапно дверь на противоположной стороне коридора распахнулась, и Регал врезался в меня. Его толчок отбросил меня в сторону, и, прежде чем я пришел в себя, он великодушно улыбнулся:

— Все в порядке, Фитц. Я не ожидаю извинений от осиротевшего человека.

Он стоял в коридоре, оправляя камзол, когда вслед за ним из комнаты, радостно хихикая, вышли какие-то молодые люди. Принц улыбнулся им, а потом наклонился ко мне и спросил тихим, полным злобы голосом:

— И кого же ты будешь высасывать теперь, когда умерла старая шлюха Тайм? Что ж, хорошо. Я уверен, что ты найдешь еще какую-нибудь старуху, которая будет нянчиться с тобой. Или ты явился сюда, чтобы заняться дамочкой помоложе? — Он торжествующе улыбнулся мне, после чего развернулся на каблуках и ушел, тихо шелестя рукавами, сопровождаемый своими тремя прихлебателями.

Оскорбление, нанесенное королеве, привело меня в ярость. Никогда раньше ненависть не охватывала меня с такой внезапностью. Я чувствовал, как она распирает мою грудь и горло. Страшная сила обрушилась на меня; я знал, что моя верхняя губа приподнялась в оскале. Издалека я почувствовал: Что? Что это? Убей его! Убей его! Убей его! Я сделал шаг. Следующий был бы прыжком. Я знал, что мои зубы вонзятся в то место, где горло сходится с плечом.

Но вдруг раздался полный удивления голос:

— Фитц Чивэл?

Голос Молли! Я повернулся к ней. Моя ярость сменилась восторгом оттого, что я ее вижу. Но так же быстро она отвернулась в сторону, сказав:

— Прошу прощения, мой лорд.

И прошла мимо меня. Глаза ее были опущены, она вела себя как служанка.

— Молли! — окликнул я, шагнув вслед за ней.

Она остановилась. Когда она посмотрела на меня, лицо ее ничего не выражало, голос был бесстрастным.

— Сир? У вас какое-то поручение для меня?

— Поручение? — Я огляделся, но коридор был пуст. Я сделал шаг к ней и понизил голос, чтобы только она могла меня слышать: — Нет. Просто я так скучал без тебя! Молли, я…

— Это маловероятно, сир. Прошу вас извинить меня. — Она повернулась — гордо и спокойно — и ушла от меня.

— Что я сделал? — спросил я, сердито пытаясь понять.

На самом деле я не ожидал ответа. Но она остановилась. Ее затянутая в синее спина была прямой, голова под кружевной косынкой высоко поднята. Она не повернулась ко мне, но сказала тихо, обращаясь к коридору:

— Ничего. Вы не сделали ничего, мой лорд. Абсолютно ничего.

— Молли! — возразил я, но она повернула за угол и исчезла.

Я стоял, глядя ей вслед. Через мгновение я понял, что издаю звук — что-то среднее между поскуливанием и рычанием.

Может быть. Я обнаружил, что соглашаюсь. Это было бы лучше всего. Пойти охотиться, убивать, есть, спать. И больше ничего не делать.

Я взял себя в руки и постучал в дверь Кетриккен. Открыла малышка Розмари. Она улыбнулась, и на щеках ее появились ямочки, когда она пригласила меня войти. Я вошел, и мне сразу стало ясно, какое дело приводило сюда Молли. Кетриккен держала перед носом толстую зеленую свечку. На столе было несколько других.

— Восковница, — заметил я.

Кетриккен с улыбкой подняла глаза:

— Фитц Чивэл, заходи и садись. Могу я предложить тебе поесть? Вина?

Я стоял и смотрел на нее. Она менялась, как море. Я ощущал ее силу и знал, что королева в ладу с собой. Кетриккен была одета в мягкую серую тунику и гамаши. Ее волосы были убраны в простую прическу. Украшения тоже были простыми — одно ожерелье из зеленых и синих каменных бусинок. Но это была не та женщина, которую я привел в замок несколько дней назад. Та была сердитой, уязвленной и смущенной. Эта Кетриккен была полна спокойствия.

— Моя королева, — неуверенно начал я.

— Кетриккен, — спокойно поправила она меня.

Она двигалась по комнате, расставляя свечки по полкам. В том, что она больше ничего не сказала, был почти вызов.

Я прошел в ее гостиную. Кроме нее и Розмари, здесь больше никого не было. Верити как-то жаловался мне, что покои королевы напоминают казармы. Это не было преувеличением. Простая обстановка, безукоризненная чистота. Тяжелые гобелены и ковры, имевшиеся почти повсюду в Баккипе, здесь отсутствовали. Простые соломенные коврики лежали на полу, в рамах были натянуты пергаменты, расписанные прекрасными цветами и деревьями. Никакого беспорядка не было вовсе. В этой комнате все было закончено и убрано или еще не начато. Это единственный способ описать неподвижность, которую я чувствовал.

Я пришел, обуреваемый противоречивыми чувствами. Теперь я стоял тихий и молчаливый, дыхание мое успокоилось, и сердце перестало бешено колотиться. Один угол комнаты был превращен в альков, отгороженный пергаментной ширмой. Там на полу лежал ковер из зеленой шерсти и стояли низкие мягкие скамейки, какие я видел в горах. Кетриккен поместила зеленую свечу с восковницей за одним из экранов и зажгла ее от огня в очаге. Танцующее пламя свечи за экраном придавало жизненность и тепло нарисованной сцене. Кетриккен обошла вокруг ширмы, села на одну из низких скамеек в алькове и указала на место подле себя:

— Присоединишься ко мне?

Я подошел. Слегка освещенный полог, иллюзия маленькой отдельной комнаты и приятный запах восковницы зачаровали меня. Низкая скамейка, как ни странно, была удобной. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить о цели моего визита.

— Моя королева, я думал, что вам, возможно, захотелось бы научиться играть в некоторые из азартных игр, которые в ходу при дворе. Чтобы вы могли присоединиться к развлечениям остальных.

— Может быть, как-нибудь потом, — сказала она милостиво, — если мы с тобой захотим развлечься и тебе доставит удовольствие учить меня этим играм. Но только по этой причине. Я обнаружила, что старая пословица справедлива. Человек может уходить от самого себя только до тех пор, пока связь не лопнет или не отбросит его назад. Мне повезло. Меня притянуло назад. Я снова вернулась к согласию с собой, Фитц Чивэл. Вот что ты почувствовал сегодня.

— Я не понимаю.

Она улыбнулась:

— Тебе и не надо.

Она снова замолчала. Малютка Розмари отошла и села у огня. В качестве развлечения она взяла свою грифельную доску и мел. Даже этот обычно озорной ребенок сегодня показался неожиданно спокойным. Я снова в ожидании повернулся к Кетриккен, но она только сидела и смотрела на меня, мечтательно улыбаясь.

Через пару мгновений я спросил:

— Что мы делаем?

— Ничего, — ответила Кетриккен.

Я замолчал. Спустя долгое время она заметила:

— Наши желания и задачи, которые мы перед собой ставим, планы, которые пытаемся навязать миру, — не более чем тень дерева, лежащая на снегу. Она будет ползти, по мере того как солнце движется по небосклону, будет поглощена ночью, будет вместе с деревом качаться от ветра, а когда гладкий снег исчезнет, она будет лежать, искаженная, на неровной земле. Но дерево останется. Ты это понимаешь?

Она слегка наклонилась вперед, чтобы посмотреть мне в лицо. Глаза ее были добрыми.

— Думаю, да, — смутился я.

Кетриккен почти с жалостью взглянула на меня:

— Ты понял бы, если бы перестал пытаться понять. Если бы перестал гадать, почему это для меня важно, а просто попробовал бы посмотреть, имеет ли эта мысль какую-нибудь ценность для твоей собственной жизни. Но я не прошу тебя сделать это. Я никого и ни о чем здесь не прошу.

Кетриккен расслабилась, давая отдых прямой спине. Она по-прежнему ничего не делала. Она просто сидела напротив меня, но при этом она вдруг раскрылась.

Я почувствовал, как ее жизнь касается меня и растекается вокруг. Это было легчайшее прикосновение, и, если бы я владел и Силой и Даром, не думаю, что я бы почувствовал его. Осторожно, мягко, словно испытывая сделанный из паутины мост, я наложил свои ощущения на ее.

Она искала. Не так, как я, чтобы найти определенное животное или прощупать то, что находится поблизости. Я отбросил слово, которым всегда называл свои ощущения. Кетриккен ничего не искала своим Даром. Это было, как она и сказала, просто существование, но, с другой стороны, ощущение себя частью целого. Она пришла в гармонию с самой собой и рассматривала все пути, которых касалась ее огромная сеть, и довольствовалась этим. Это была тонкая и прозрачная сеть, и я любовался ею. На мгновение я тоже расслабился. Я выдохнул и широко раскрыл себя и свой Дар навстречу всему. Я отбросил всю мою осторожность, все беспокойство о том, что Баррич может почувствовать меня. Я никогда раньше не делал ничего похожего. Касания Кетриккен были нежными, как капли росы, скатывающиеся по ниточкам паутины. Я был закрытым плотиной течением, внезапно освобожденным, чтобы наполнить до предела все старые каналы и протянуть водяные пальцы в новые долины.

Давай охотиться! Волк, весело.

В конюшнях Баррич оторвался от чистки копыта, мрачно нахмурился, не глядя ни на кого.

Уголек била копытом в своем стойле.

Молли пожала плечами и тряхнула волосами.

Напротив меня Кетриккен вздрогнула и посмотрела на меня, как будто я заговорил вслух.

Через мгновение я был схвачен с тысячи сторон, я был растянут и стоял на виду, в безжалостном свете. Я ощущал все, не только людей, которые приходили и уходили, но и каждого трепещущего на карнизе голубя, каждую мышь, которая пряталась за винными бочками, — каждое пятнышко жизни, которое было и никогда не было пятнышком, но всегда было узелком на паутине жизни. Ничто не одиноко, ничто не покинуто, ничто не лишено значения, ничто не важно. Где-то кто-то спел, а потом замолчал. После этого соло вступил хор — другие голоса, незнакомые и смутные, произносили: «Что? Простите? Вы звали? Вы здесь? Это сон?» Они хватали меня, как нищие хватают за рукав путника, и я внезапно почувствовал, что если не уйду, то распадусь на нитки, как кусок ткани. Я моргнул, снова закрываясь внутри себя самого. Я вздохнул.

Миновало ровно одно дыхание. Одно мгновение. Кетриккен искоса смотрела на меня. Я сделал вид, что не замечаю, и, подняв руку, почесал нос. Я пошевелился…

И окончательно пришел в себя. Я позволил пройти еще нескольким минутам, прежде чем вздохнул и виновато пожал плечами:

— Боюсь, я не понимаю этой игры.

Моя попытка вызвать ее раздражение увенчалась успехом:

— Это не игра. Ты не должен понимать это или «делать» это. Просто прекрати все остальное и будь.

Я устроил представление, изображая еще одну попытку. Я сидел неподвижно несколько мгновений, потом рассеянно покрутил свой рукав. Она увидела, что я делаю, и я виновато опустил глаза.

— Свеча прекрасно пахнет, — похвалил я.

Кетриккен вздохнула и махнула на меня рукой:

— У девушки, которая их делает, очень тонкое чувство запахов. Она дарит мне возможность вновь ощутить благоухание моих садов. Регал принес мне одну с запахом жимолости, и после этого я сама нашла другие свечи. Эта девушка работает здесь служанкой, и у нее нет ни времени, ни возможности, чтобы делать их много, так что я считаю большой удачей, когда она предлагает свечи мне.

— Регал, — повторил я.

Регал, разговаривавший с Молли. Регал, знающий ее достаточно хорошо, чтобы рассказывать о ее свечах. Все во мне сжалось от дурного предчувствия.

— Моя королева, думаю, что отвлекаю вас от ваших дел. Я этого не хочу. Могу ли я покинуть вас теперь, чтобы вернуться, когда вы захотите моего общества?

— Это упражнение не исключает компании, Фитц Чивэл. — Кетриккен грустно посмотрела на меня. — Ты не хочешь снова попробовать отпустить себя? На мгновение мне показалось… Нет? А, тогда я позволю тебе уйти.

Я услышал в ее голосе сожаление и одиночество. Потом она выпрямилась. Набрала воздуха, медленно выдохнула, и я снова ощутил ее сознание, вибрирующее в паутине. «У нее есть Дар, — подумал я. — Несильный, но есть».

Я тихо покинул ее комнату. Меня немного позабавила мысль о том, что бы сказал Баррич, если бы узнал. Гораздо менее забавным было воспоминание о том, как он насторожился, когда я прощупывал замок Даром. Я подумал о моих ночных охотах с волком. Не начнет ли вскоре королева жаловаться на странные сны? Холодная уверенность поднималась во мне. Меня раскроют. Я был слишком беспечен. Слишком долго. Я знал, что Баррич всегда чувствует, когда я пользуюсь Даром. А что, если есть и другие? Меня обвинят в Звериной магии. Я нашел решение и укрепил себя. Завтра я буду действовать.